Часть IV РУССКИЕ ЗЕМЛИ С СЕРЕДИНЫ XIII — ДО КОНЦА XIV В.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Очерк 1 Монгольское нашествие и судьбы русских земель
Очерк 2 К оценке деятельности Александра Невского
Очерк 3 От Александра Невского до Дмитрия Донского: начало «возвышения» Москвы
Очерк 4 Две исторические победы великого князя Дмитрия

Тогда по Руской земли ретко ратаеве кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себе деляче… Тоска разлияся по Руской земли, печаль жирна тече средь земли Рускыи. А князи сами на себе крамолу коваху…

Из «Слова о полку Игореве».

Очерк 1 Монгольское нашествие и судьбы русских земель

В результате походов войска Монгольской империи под командованием внука Чингисхана Батыя на Северо-Восточную (1237–1238 гг.) и Южную (1239–1241 гг.) Русь и серии политико-административных мер, проведенных завоевателями (в основном в 40-50-х гг. XIII в.),[679] русские земли попали в зависимость от монгольских ханов. До 60-х гг. XIII в. верховными сюзеренами Руси считались монгольские императоры — великие ханы в Каракоруме (столице Монгольской империи). В 60-х гг. западный улус империи Чингизидов — т. н. Золотая Орда[680] — стал полностью самостоятельным государством, и русские княжества остались в вассальной зависимости только от него.[681] Зависимость выражалась в праве правителей Орды утверждать русских князей на столах и получать с русских земель дань (с XIV в. она именовалась на Руси «выходом») и другие подати; русские князья обязаны были также предоставлять Орде военную помощь.[682]

Зависимость от Орды (т. н. «иго»[683]) просуществовала почти два с половиной столетия; она сохранялась долгое время даже после распада Орды на несколько ханств. Причина такой длительности и стойкости отношений зависимости — в особенностях мировосприятия эпохи. В отличие от таких завоеванных монголами стран, как Китай и Иран, где завоеватели осели и правили непосредственно, русские земли сохранили в главных чертах свою общественно-политическую структуру, в них продолжали править собственные князья. Изменение в системе властвования свелось к появлению вне пределов Руси источника верховной власти — хана Орды. На Руси он именовался царем, т. е. титулом более высоким, чем кто-либо из русских князей, и ранее последовательно применявшимся только к императорам Византии и Священной Римской империи. Орда, таким образом, заняла в мировосприятии место мировой державы — царства (в середине XIII в. временно пустовавшее в результате захвата столицы Греческого царства — Византийской империи — Константинополя, «Царьграда», в 1204 г. западными крестоносцами; восстановлена была Византийская империя только в 1261 г.).[684] Зависимость от ордынского «царя» стала традиционной нормой. И чтобы во властных кругах встал вопрос о ее ликвидации, должно было не только и даже не столько измениться соотношение военных сил, сколько пробить себе дорогу идеи о нелегитимности власти ордынского хана над Русью и о равном с ним статусе главного из русских князей (см. Часть V, Очерки 2 и 3).

Вопрос о последствиях монгольского нашествия для Руси издавна принадлежит к числу дискуссионных. Можно выделить три основные точки зрения. Одни исследователи признавали очень значительное воздействие завоевателей на развитие Руси, выразившееся в создании благодаря им единого Московского (Российского) государства. Основоположником такой точки зрения был Н. М. Карамзин, а в 20-х гг. ХХ в. она была развита т. н. евразийцами.[685] Другие историки (среди них — С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов) оценивали воздействие завоевателей на внутреннюю жизнь русского общества как крайне незначительное. Они полагали, что процессы, шедшие во второй половине XIII–XV вв., либо органически вытекали из тенденций предшествующего периода, либо возникали независимо от Орды.[686] Наконец, для многих авторов характерна позиция, при которой влияние завоевателей расценивается как заметное, но не определяющее для страны, при этом как однозначно негативное, тормозящее развитие Руси, в т. ч. объединительные процессы; создание единого государства, по их мнению, произошло не благодаря, а вопреки Орде.[687]

Непосредственное воздействие иноземного нашествия и ордынской власти в сфере экономической выразилось, во-первых, в масштабных разорениях территорий во время ордынских походов и набегов, во-вторых, — в систематическом выкачивании из страны материальных средств в виде дани и других поборов.[688] Непосредственные политические последствия хорошо отображает такой показатель, как сопоставление количества информации в летописании разных русских земель (Северо-Восточной Руси, Новгорода, Галицко-Волынской земли) о событиях, происходивших в других землях. В период после нашествия оно резко (в 2–3 раза) уменьшается,[689] явно указывая на быстрое ослабление политических связей между различными регионами Руси. Борьба за киевский, новгородский и галицкий столы, столь активно шедшая в первой трети XIII в. и стимулировавшая межземельные связи, после нашествия прекратилась (только конфликт из-за Галича продолжался до 1245 г.). В условиях, когда получение стола стало зависеть от ханской воли, естественно было стремление закрепить за собой и своими потомками «отчинные» земли, а не гоняться за «общерусскими» столами.

Раскрыв любой обобщающий труд по истории России, нетрудно обнаружить, что начиная с середины XIII в., времени монгольского нашествия, географический диапазон внимания авторов резко сужается: если ранее этого времени освещалась история всех древнерусских земель от Карпат и Среднего Поднепровья на юге до Финского залива и верхней Волги на севере, то теперь речь идет преимущественно о Северо-Восточной Руси и (в меньшей мере) Руси Северо-Западной (Новгородская земля).[690] Связано это в первую очередь с тем, что именно Северо-Восточная Русь стала ядром нового единого русского государства — России, в то время как западные и южные русские княжества (Киевское, Черниговское, Смоленское, Волынское, Галицкое, Полоцкое, Пинское, Переяславское) в период с конца XIII по начало XV в. попали под власть Великого княжества Литовского и Польского королевства. Внимание исследователей и фокусировалось прежде всего на процессе складывания единого государства со столицей в Москве (эта проблематика будет в центре внимания и в последующих очерках настоящей работы).

Другая причина — различная степень сохранности источников, содержащих сведения об истории разных земель. Если летописание Северо-Восточной Руси, Новгорода и Пскова XIII–XIV вв. представлено большим количеством материала, то от летописания Южной Руси сохранилась лишь Галицко-Волынская летопись, доведенная только до 1292 г. Большинство известных науке актов XIII–XIV столетий также связано с СевероВосточной Русью и Новгородской землей.

Однако нашествие Батыя не уничтожило русскую государственность в Южной и Западной Руси. Княжества-земли, существовавшие там, сохранялись еще долгое время, от полустолетия (Полоцкая, Пинская) до полутора с лишним (Смоленская). Рассмотрение особенностей их судьбы в период между монгольским вторжением конца 30-х — начала 40-х гг. XIII в. и переходом под литовскую власть важно не только само по себе: оно должно помочь понять, почему ядром нового единого русского государства стала именно Северо-Восточная Русь, а не иная из русских земель. В историографии много внимания уделялось вопросу, почему Москва, а не иной центр Северо-Восточной Руси, встала во главе объединения русских земель (см. об этом Часть IV, Очерк 3). Но при этом осталась в тени более масштабная проблема: почему такой центр появился не где-нибудь, а именно в Северо-Восточной Руси. Причина игнорирования этой проблемы — устоявшееся представление, что ведущая роль Суздальской земли была предопределена еще до нашествия; но поскольку выше была показана ошибочность такого взгляда (см. Часть III, Очерк 2), данный вопрос выходит на первый план.

Киевский стол после возвращения Батыя из европейского похода был передан им Ярославу Всеволодичу, великому князю владимирскому. В 1243 г. Ярослав отправился к Батыю и был признан им «старейшим» среди русских князей.[691] Выражением этого «старейшинства» стало обладание Киевом: когда в 1245 г. Даниил Романович Галицкий по пути к Батыю проезжал через Киев, «обдержащу Кыевъ Ярославу бояриномъ своимъ Еиковичемь Дмитромъ».[692] Таким образом, Киев продолжал считаться главным центром Руси. Сам Ярослав, однако, в Киеве не сидел, предпочитая находиться в Северо-Восточной Руси. После смерти Ярослава его старший сын Александр (Невский) получил в Каракоруме (1249 г.) «Кыевъ и всю Русскую землю», а его младший брат Андрей — владимирский стол.[693] Очевидно, что и в 1249 г. киевский стол продолжал формально считаться главным, поскольку он передан старшему из князей. Но Александр по возвращении на Русь продолжал княжить в Новгороде,[694] очевидно, как и отец, держа в Киеве наместника. В 1252 г. Александр овладел владимирским столом[695] и объединил под своей властью Владимир и Новгород.

Дальнейшая судьба киевского стола скудно освещена источниками. Исходя из косвенных данных, можно предполагать, что до начала 90-х гг. XIII в. киевскими князьями считались преемники Александра Невского на владимирском столе. В 80-х гг. Киев вошел в сферу влияния Ногая — правителя западной части Орды (от Дуная до Днепра), ставшего фактически независимым от ханов, правивших в столице Орды Сарае на Волге. После же вокняжения во Владимире в 1294 г. вместо вассала Ногая Дмитрия Александровича его брата Андрея, приверженца сарайского хана Тохты, Киев оказался (вероятно, по инициативе Ногая) под властью представителей путивльской ветви черниговского княжеского дома.[696]

В конце XIII столетия Киев утратил роль резиденции митрополита: в 1299 г. «митрополитъ Максимъ, не терпя татарьского насилья, оставя митрополью и зб?жа из Киева и весь Киевъ розб?жался, и митрополитъ иде ко Бряньску и оттоле в Суждальскую землю».[697]

Первое прямое достоверное известие о князе в Киеве после 1249 г. относится к 1331 г.: этот князь одновременно зависел от Орды и Литвы.[698] Окончательно Киевское княжество было подчинено Литвой при Ольгерде Гедиминовиче в начале 60-х гг. XIV в.: великий князь литовский посадил в Киеве своего сына.[699]

В Черниговской земле после нашествия усиливается политическое дробление, причем происходит закрепление вновь возникающих княжеств за определенными ветвями рода Ольговичей. На ее северо-востоке, в Верхнем Поочье, возникают т. н. «верховские» княжества — Новосильское, Карачевское и Тарусское (которые в XIV столетии в свою очередь дробятся), на юго-востоке к ранее существовавшим Курскому и Рыльскому добавляются Воргольское и Липовичское.[700] В северо-западной, лесной части Черниговщины (более защищенной от татарских набегов, чем ее юго-восточные, лесостепные территории) возникает Брянское княжество. Именно в Брянск в 60-х гг. XIII в. перемещается политический центр Черниговской земли. Здесь княжил Роман Михайлович, одновременно считавшийся и черниговским князем; брянским и черниговским князем был и его сын Олег Романович.[701] Но возможность интеграции княжеств Юго-Восточной Руси под эгидой Брянска была вскоре утрачена. Скорее всего, главную роль здесь сыграла политика Орды. Роман Михайлович и Олег Романович входили, по-видимому, в коалицию князей, ориентировавшихся на Ногая. В середине 90-х гг. XIII в. хан Тохта повел наступление против Ногая, причем начал с того, что постарался ликвидировать сферу его влияния в русских землях. Тогда Брянск и был передан в руки смоленских князей, вассалов Тохты, а Чернигов — лояльным хану Ольговичам.[702] В результате интегрирующая роль Брянска не состоялась, черниговское княжение так и не закрепилось ни за одной линией Ольговичей,[703] а в 60-70-х гг. XIV в. большей частью территории Черниговской земли овладел великий князь литовский Ольгерд.[704] Только в ее северо-восточной, верхнеокской части сохранились княжества под управлением Ольговичей, ставшие объектом соперничества между Литвой и Москвой.

Говоря о факторах, действовавших на развитие Черниговской земли, нужно вспомнить, что политическая сила княжества была перед самым Батыевым нашествием ослаблена длительной борьбой Михаила Всеволодича за Киев и Галич. Имеются сведения, позволяющие говорить об оседании в ходе этой борьбы части черниговского боярства на землях «чужих» княжеств,[705] что ослабляло политическую опору князей черниговского дома в своей земле. Тяжелым ударом стал переход Брянска в конце XIII в. к Смоленскому княжеству, который фактически «отрезал» южную Черниговщину (с номинальной теперь столицей) от северной (верховских княжеств). Новый сильный центр в земле не возник; не сложилось и крупного «столичного» княжества (подобного великому княжеству Владимирскому в Северо-Восточной Руси). Несомненно, определенную роль в ослаблении Черниговской земли сыграл и литовский натиск с северо-запада, обозначившийся уже во второй половине XIII в. и усилившийся в XIV столетии.[706]

На юго-западе Руси в результате объединения Волынской и Галицкой земель под властью Даниила Романовича и его брата Василька сформировалось сильное государство, сумевшее избежать сколько-нибудь значительного политического дробления. В 50-х гг. XIII в. Даниил не признавал власть Орды. В 1254 г., рассчитывая на помощь католической Европы против татар, он принял от римского папы королевский титул. Но в конце 50-х гг. галицкому князю все же пришлось признать зависимость от хана.[707]

Потомки Даниила Романовича княжили в Галицко-Волынской земле до 1340 г. В первой половине XIV в. усилилось давление на нее со стороны соседних Литвы, Польши и Венгрии. После продолжительной борьбы в 1352 г. Галицкая земля отошла к Польскому королевству, а Волынь — к Великому княжеству Литовскому.[708]

Объединение Галичины и Волыни не влекло за собой такого отрицательного последствия, как отрыв части боярства от «своей» земли, поскольку объединились соседние княжества. Потомки Даниила и Василька Романовичей практически не воевали между собой, а в начале XIV в. при внуке Даниила Юрии Львовиче Галицко-Волынская земля находилась под властью одного князя. Ослаблению Галицко-Волынской Руси в XIV в. способствовало ее политико-географическое положение: она находилась в окружении четырех сильных соседей — Орды, Литвы, Польши и Венгрии. Галицко-волынские князья вынуждены были, как вассалы Орды, участвовать в татарских походах на литовские, польские и венгерские земли, что осложняло отношения княжества с этими странами и вело к разорению его собственной территории при прохождении через нее татарских войск. Отрицательную роль сыграло и прекращение династии Романовичей (к чему, вероятно, приложила руку Орда).[709]

В Смоленской земле во второй половине XIII–XIV в. политическое дробление усилилось, но для нее не стало характерным закрепление удельных княжеств за определенными княжескими линиями, как это было в Черниговской земле: они оставались, как правило, под контролем смоленского князя, а центральная часть земли была непосредственно в его руках. Тем не менее политическое значение Смоленского княжества постепенно уменьшалось. Уже с середины XIII в. смоленские князья признавали политическое верховенство великих князей владимирских, а с 30-х гг. XIV в. — литовских. В середине и второй половине XIV столетия великие князья литовские и владимирские (из московского дома) вели борьбу за влияние на Смоленск, а местные князья были вынуждены лавировать между ними. В 1404 г. великий князь литовский Витовт окончательно включил Смоленскую землю в состав своего государства.[710]

Ослабление Смоленской земли, очевидно, мало было связано с ордынским фактором; она не граничила с татарскими владениями и почти не пострадала (в отличие от Киевского княжества, Черниговской и Галицко-Волынской земель) от военных действий Орды (Смоленск ни разу не разорялся татарами). Помимо фактора «литовского», негативную роль сыграло активное участие князей смоленского дома в борьбе за Киев и Галич в первой трети XIII в., в результате которого часть смоленского боярства, по-видимому, оседала (подобно черниговским боярам) в Южной Руси. В результате уже накануне и во время Батыева нашествия смоленские князья выступали в качестве второстепенных политических фигур.[711]

В Новгородской земле во второй половине XIII–XIV в. окончательно складывается т. н. «боярская республика». При этом Новгород признавал своим сюзереном великого князя владимирского, т. е. верховного правителя Северо-Восточной Руси. Политическая система Новгородской земли не предполагала наличия общерусских объединительных тенденций, стремления к первенству среди русских земель. Признание вассалитета по отношению к великим князьям владимирским давало возможность избегать столкновений с Ордой, поскольку отношения с ней перелагались на этих последних, и привлекать военные силы князей Северо-Восточной Руси к обороне западных рубежей от Ливонского Ордена, Швеции и Литвы.[712]

В XIV в. фактическую независимость от Новгорода приобретает Псковская земля, где складывается сходная с новгородской форма правления. При этом псковичи в течение XIV в. колебались в ориентации между владимирскими и литовскими великими князьями.[713]

Рязанская земля сумела сохранить относительную самостоятельность, хотя с конца XIV столетия рязанские князья стали признавать политическое старейшинство московских.[714] Небольшая Муромская земля самостоятельной роли не играла, а в конце XIV в. перешла под непосредственную московскую власть.[715]

Полоцкая земля уже накануне Батыева нашествия была значительно ослаблена в результате натиска Литвы и немецких крестоносцев, обосновавшихся в Прибалтике. Окончательно она вошла в состав Великого княжества Литовского в конце XIII — начале XIV вв..[716] Тогда же попала под литовскую власть слабая Пинская земля.[717]

Территория Переяславского княжества после Батыева нашествия перешла под непосредственную ордынскую власть, а в 60-х гг. XIV в., как и Черниговская земля, была присоединена к Великом княжеству Литовскому.[718]

Что касается Суздальской земли, то ее развитие после нашествия можно расценить как относительно «менее неблагоприятное», чем у других русских земель. В Очерке 2 Части III приводились показатели количества укрепленных поселений в разных землях в домонгольский период. Данные об их судьбе как раз хорошо иллюстрируют приведенный тезис.[719]

Из таблицы видно, что «коэффициент восстанавливаемости» укрепленных поселений в Северо-Восточной Руси в 3–4 раза выше, чем в других сильнейших землях — Галицко-Волынской, Смоленской и Черниговской.

Какие же факторы могли способствовать тому, что центр объединения русских земель сложился именно в Северо-Восточной Руси?

Во-первых, в отличие от черниговских, смоленских и волынских князей, князья Северо-Восточной Руси почти не участвовали в разорительной междоусобной войне 30-х гг. XIII в..[720]

Во-вторых, к середине XIII в. князьям суздальской ветви удалось установить контроль над новгородским княжением. Новгород оказывался более выгодным из «общерусских» столов, чем Галич, лежавший на пограничье со Степью, занятой теперь татарами, и тем более чем потерявший свое значение Киев. При этом новгородское боярство не поощряло получение боярами и дворянами сидевших в Новгороде князей владений на территории Новгородской земли,[721] благодаря чему у знати Северо-Восточной Руси были очень ограниченные возможности оседать на «чужой» земле, ослабляя тем самым свое княжество.

В-третьих, в отличие от Волыни, непосредственно граничившей с Литвой, и Смоленской и Черниговской земель, к границам которых литовские владения вышли после подчинения в конце XIII в. Полоцкого княжества, Северо-Восточная Русь до второй половины XIV столетия (когда уже укрепилось Московское княжество) непосредственно литовского натиска не испытывала, а вплоть до начала XV в. между ней и Великим княжеством Литовским сохранялся своеобразный «буфер» в виде Смоленского княжества.

В-четвертых, поддерживанию у владимирских князей «общерусских» притязаний могло способствовать то, что именно они в 40-х гг. XIII в. были признаны «старейшими» на Руси Ордой.[722]

Символом «старейшинства» было сначала обладание Киевом, но после того, как в 1252 г. Александр Невский стал владимирским великим князем и сделал выбор в пользу Владимира как своей резиденции, Владимир фактически заступил место Киева, т. к. именно его избрал своей столицей «старейший» из русских князей. Надо полагать, что такое положение сохранялось и после Ярослава Всеволодича и Александра Невского, о чем говорит применение (хотя еще и эпизодическое) к владимирским великим князьям с начала XIV в. титула «великий князь всея Руси», ранее, в домонгольскую эпоху, прилагавшегося только к киевским князьям.[723]

Наконец, в-пятых, важным фактором стало перенесение в конце XIII в. в Северо-Восточную Русь места постоянного пребывания митрополита. Будучи само по себе следствием усиления Суздальской земли, пребывание здесь главы русской церкви еще более увеличивало ее престиж и делало оправданными претензии на то, чтобы именно в Северо-Восточной Руси находился и носитель высшей светской власти всех русских земель.

Как и в Черниговской земле, в Северо-Восточной Руси после нашествия произошло выделение княжеств, управляемых определенными ветвями местного княжеского рода (потомков Всеволода Большое Гнездо). Помимо них, существовало «столичное» княжество — великое Владимирское.[724] Последнее стало играть роль, сходную с ролью Киевской земли во второй половине XII — первой трети XIII в. Но, в отличие от последнего, для Владимирского княжества не характерно было «совместное» владение им князьями разных ветвей; здесь не было «частей», которыми владел не великий князь, — территория великого княжества полностью находилась под властью того, кто занимал владимирский стол. Это давало возможность одному из усилившихся удельных княжеств через владение великим княжеством Владимирским занять главенствующее положение на Северо-Востоке, что и произошло в XIV столетии.

И переход статуса общерусской столицы к Владимиру, и окончательное сложение свойственной для Северо-Восточной Руси второй половины XIII–XIV в. политической структуры связаны с именем Александра Невского, фигура которого в историографии последнего времени вызывает неоднозначные оценки. Этой теме посвящается следующий очерк.

Очерк 2 К оценке деятельности Александра Невского

Фигура князя Александра Ярославича (1221–1263), получившего у потомков прозвище «Невский» за победу над шведами на берегу Невы 15 июля 1240 г., всегда была в русском историческом сознании, выражаясь современным сленгом, «культовой». В последнее время в историографии все громче звучат суждения, направленные на «развенчание» этого исторического деятеля. По мнению английского историка Дж. Феннелла и поддержавшего его российского исследователя И. Н. Данилевского, Невская битва была «не более чем очередным столкновением между шведскими отрядами и новгородскими оборонительными силами из происходивших время от времени в XIII и XIV веках»,[725] а т. н. «Ледовое побоище» 5 апреля 1242 г., где Александр одержал свою вторую главную победу — над немецкими крестоносцами, — нельзя считать «крупным сражением».[726] В то же время эти авторы утверждают, что Александр способствовал установлению на Руси ордынского «ига»: именно предательство им своих братьев Андрея и Ярослава, поднявших восстание против монголов в 1252 г., привело к окончательному оформлению отношений зависимости.[727] Самое же дискредитирующее Александра предположение было высказано А. Н. Сахаровым (в целом пишущем о деятельности князя с традиционным пиететом), предположившим, что Александр и его отец Ярослав Всеволодич во время нашествия Батыя на Северо-Восточную Русь в 1238 г. вступили с ним в сговор: именно в результате этого Александр и Ярослав не пришли на помощь Юрию Всеволодичу на р. Сить, а Батый не двинулся на Новгород (где княжил Александр); в пользу такой версии, по мнению автора, говорят «последующее восшествие на владимирский престол Ярослава, его особые дружеские отношения с Батыем, как и вовлечение Александра Невского в орбиту личных отношений с владыкой Орды».[728]

Начнем с касающегося хронологически наиболее ранних событий утверждения об измене[729] Александра и его отца в 1238 г.

Смог ли бы взойти Ярослав на владимирский стол после гибели Юрия, если допустить, что он не вступал в сговор с Батыем? Да, разумеется, т. к. он был следующим по старшинству из сыновей Всеволода Большое Гнездо и, соответственно, первым претендентом на владимирское княжение. Итак, «последующее восшествие на владимирский престол Ярослава» его сговора с Батыем доказывать не может. Как насчет «его особых дружеских отношений с Батыем»? Если в 1238 г. имел место сговор, они должны были бы сразу же проявиться. Вместо этого в 1239 г. один из Батыевых отрядов нападает на владения нового великого князя владимирского, разорив входивший в его землю город Гороховец (в 1238 г. оставшийся в стороне от военных действий).[730] Неужели Батый послал войска на союзника? Хорошие отношения между ханом и великим князем складываются только в 1243 г., когда Ярослав приехал по вызову Батыя в Орду и получил ярлык на великое княжение. С «вовлечением Александра в орбиту личных отношений с владыкой Орды» тоже не все ладится. При жизни отца Александр вообще ни разу не ездил к Батыю. После смерти Ярослава в 1246 г. он, следуя логике А. Н. Сахарова, должен был быть сразу водворен ханом на место отца. Однако взошел на владимирский стол Святослав Всеволодич, дядя Александра; последний же оставался в Новгороде. Только зимой 1247–1248 гг., когда к Батыю отправился младший брат Александра Андрей, Александр поехал в Орду вслед за ним и вступил в политический контакт с ханом.[731] «Гипотеза» А. Н. Сахарова, таким образом, противоречит фактам.

Неприход Ярослава и Александра на помощь Юрию объясняется особенностями ситуации начала 1238 г. Во-первых, вообще неясно, дошла ли к Ярославу в Киев весть от Юрия: путь туда из Суздальской земли был перекрыт монголами. Но если Ярослав и получил информацию, решиться на данный поход он мог бы только с помощью киевских воинских сил. Однако для киевского боярства такое предприятие в условиях продолжавшейся в Южной Руси междоусобной войны было нереально. А если бы Ярослав отправился только со своим «двором», это, во-первых, неизбежно привело бы к потере киевского стола (напомним, что когда Ярослав после гибели Юрия и завершения Батыева похода ушел во Владимир, Киев тут же был занят Михаилом Всеволодичем), во-вторых, было бы авантюрой в военном отношении. Что касается Александра, то он не мог в такой ситуации опереться на новгородские силы: расчетливые новгородские бояре не отправились бы в чужую землю сражаться с многочисленным врагом, их земле пока непосредственно не угрожавшим. Одного же «двора» Александра было недостаточно даже для сражения с относительно небольшим шведским войском (в 1240 г. на Неве, помимо княжеских людей, бился и отряд новгородцев).

Можно ли расценить столкновения со шведами 1240 г. и с Орденом 1240–1242 гг. как заурядные пограничные конфликты?

Ранее 1240 г. шведские войска только однажды входили в Неву — в 1164 г. Тогда шведам удалось пройти через нее в Ладожское озеро и осадить Ладогу, но здесь подоспевшее новгородское войско нанесло им полное поражение.[732] В 1240 же году шведы пытались построить на Неве (возле устья Ижоры) укрепление,[733] то есть планировался захват этой стратегически важной территории. Следующая после Невской битвы попытка такого рода имела место только через 60 лет, в 1300 г.: тогда шведам удалось продержаться на Неве в течение года, после чего русские войска во главе с сыном Александра Невского Андреем взяли и разрушили построенную ими крепость Ландскрону («Венец земли»).[734] Итак, достаточно очевидно, что события 1240 г. были далеко не заурядными.

В конце 1240 г. немецкие крестоносцы, в течение предшествующих десятилетий завоевавшие земли восточноприбалтийских племен, впервые совершили масштабное вторжение на территорию собственно Новгородской земли.[735] Им удалось захватить второй по значению ее город — Псков (заметим, что впереди было еще немало конфликтов Ордена с новгородцами и псковичами, но никогда впоследствии крестоносцам не удавалось овладевать Псковом) и удерживать его более года. В 1241 г. немецкие отряды появлялись уже в 30 верстах от самого Новгорода.[736] Экстраординарность происходящего для современников не подлежит никакому сомнению.

Таким образом, удары, нанесенные Александром Ярославичем шведам и Ордену, были не пограничными стычками, а отражением всплеска агрессии на Новгородскую землю с запада, пришедшегося на годы Батыева нашествия на Русь. Ни о каких «очередных» столкновениях не может быть и речи — ни до, ни после событий 1240–1242 гг. ничего аналогичного не происходило.

К концу 1240-х гг. относится еще один эпизод, который мог бы быть использован для «развенчания» Александра — в данном случае как непримиримого защитника православия и противника католичества.[737] Речь идет о контактах Александра с Римом, точнее — с папским престолом (реально резиденция римского папы тогда находилась в Лионе).

В середине 40-х гг. XIII в., после того как монгольские завоеватели стали требовать от русских князей признания их власти, папа Иннокентий IV проявил значительную инициативу в налаживании контактов с сильнейшими князьями, рассматривая ситуацию как подходящую для распространения католичества на русские земли и желая иметь в лице Руси заслон против возможного нового татарского вторжения в Центральную Европу. Наиболее тесные связи установились у Иннокентия IV с галицким князем Даниилом Романовичем и его братом Васильком (княжившим во Владимире-Волынском). В 1246–1247 гг. папа направил к Даниилу и Васильку несколько булл, которыми оформлялось принятие их и их земель под покровительство римской церкви.[738] Сопоставление документов, вышедших из папской канцелярии, с данными русских источников демонстрирует различие целей сторон. Иннокентий IV, соглашаясь на неприкосновенность церковной службы по православному обряду, полагал, что переход под его покровительство влечет за собой реальное подчинение русской церкви власти Рима, выражающееся в праве папских представителей назначать на Руси епископов и священников.[739] Для Даниила же этот переход бы формальностью,[740] платой за которую должна была стать политическая выгода. Отчасти он ее получил: двумя буллами от 27 августа 1247 г. папа закрепил за Даниилом и Васильком все земли, на которые они имели права (что было актуально в свете многолетних претензий венгров на Галич), и запрещал крестоносцам селиться на подвластных им территориях.[741] Но главная цель, та, ради которой русские князья и шли на контакты с Римом, — получение помощи против Орды — не была достигнута, и когда в 1249 г. Иннокентий IV предложил Даниилу королевскую корону, галицкий князь отказался, сказав: «Рать татарьская не престаеть, зл? живущи с нами, то како могу прияти в?н?ць бес помощи твоеи».[742] Новое сближение Даниила с Римом имело место в 1252–1254 гг., и вновь на почве надежд на помощь против усилившегося натиска Орды; оно увенчалось коронацией галицкого князя, но реальной поддержки он опять не получил и в результате во второй половине 1250-х гг. прервал связи с Римом и был вынужден подчиниться власти монголов.[743]

В 1246 г. вступил в переговоры с представителем папы и отец Александра Невского, великий князь владимирский Ярослав Всеволодич. Это произошло в столице Монгольской империи Каракоруме, куда Ярослав, признанный Батыем «старейшим» из всех русских князей, был направлен для утверждения в своих правах.

Здесь он встречался с послом папы ко двору великого хана Плано Карпини; согласно информации, сообщенной Плано Карпини папе, Ярослав дал согласие перейти под покровительство римской церкви;[744] было ли это так или папский посол выдал желаемое за действительное, можно только гадать.

30 сентября 1246 г. Ярослав Всеволодич умер в Каракоруме, отравленный великой ханшей Туракиной. После этого Туракина направила к Александру посла с требованием явиться в Каракорум, но тот не поехал.[745] Именно полученные от Плано Карпини сведения о готовности Ярослава принять покровительство папы и об отказе Александра подчиниться воле великой ханши и побудили Иннокентия IV (согласно его прямым указаниям в булле Александру)[746] направить свое первое послание новгородскому князю.

О контактах между Александром Невским и Иннокентием IV свидетельствуют три источника — две буллы Иннокентия IV и Житие Александра Невского.

В своем первом послании, датированном 22 января 1248 г., папа предлагал Александру присоединиться, по примеру его покойного отца Ярослава, к римской церкви и просил в случае татарского наступления извещать о нем «братьев Тевтонского ордена, в Ливонии пребывающих, дабы как только это (известие) через братьев оных дойдет до нашего сведения, мы смогли безотлагательно поразмыслить, каким образом, с помощью Божией сим татарам мужественное сопротивление оказать».[747] Вторая булла датирована 15 сентября 1248 г. Из ее текста следует, что папа получил сведения о благоприятном отношении адресата к его предложению о признании верховенства Рима. Иннокентий IV, обращаясь к «Alexandro, illustri regi Nougardiae», пишет: «…ты со всяким рвением испросил, чтобы тебя приобщили как члена к единой главе церкви через истинное послушание, в знак коего ты предложил воздвигнуть в граде твоем Плескове соборный храм для латинян (in Pleskowe civitate tua Latinorum Ecclesiam erigere cathedralem)»; далее папа просит принять его посла — архиепископа Прусского.[748] В Житии Александра упоминается о папском посольстве к нему двух кардиналов, которые пытались уговорить князя присоединиться к римской церкви, на что Александр ответил решительным отказом.[749]

Камнем преткновения при интерпретации этих сведений стала вторая булла Иннокентия IV. Следующий из ее содержания вывод, что позиция адресата в отношении перехода под покровительство папы была положительной, явно не вписывался в устоявшееся представление об Александре Невском как непримиримом противнике католичества. И были предприняты попытки «найти» для послания от 15 сентября 1248 г. другого адресата. Примечательно, что этими поисками занимались авторы, сочувственно относившиеся к политике курии и Ордена.

Против представления об Александре как адресате буллы от 15 сентября были выдвинуты следующие аргументы: 1) адресат именуется «rex Nougardiae», в то время как Александр в послании от 22 января — «dux Susdaliensis» («nobili viro Alexandro duci Susdaliensi»); 2) Александра не было осенью 1248 г. на Руси (он находился на пути в столицу Монгольской империи Каракорум); 3) Псков не был «его городом».[750] Вначале в адресаты был предложен князь Ярослав Владимирович, бывший в 1240 г. союзником Ордена в войне против Новгорода.[751] В 30-х гг. XX в. было выдвинуто предположение, что булла от 15 сентября 1248 г. направлена к литовскому князю Товтивилу, княжившему в Полоцке (поскольку «Pleskowe» якобы может быть интерпретировано не только как Псков, но и как Полоцк).[752] Надуманность этих гипотез очевидна: оба «претендента» не носили имени Александр,[753] не княжили ни в Новгороде Великом, ни в Новгородке Литовском (поэтому ни тот, ни другой не мог быть назван «rex Nougardiae»); Ярослав Владимирович в 1248 г. не мог владеть и Псковом.[754] Не более убедительны аргументы против отождествления адресата с Александром Невским. Изменение титулатуры вполне объяснимо: получив на первое послание благоприятный ответ, папа назвал адресата более высоким титулом — rex (так Иннокентий IV титуловал в своих посланиях 1246 и последующих годов Даниила Галицкого). Но при этом он не мог поименовать Александра rex Susdaliensis, т. к. rex — титул суверенного правителя, а в Суздальской земле[755] верховным правителем (великим князем) был тогда дядя Александра Святослав Всеволодич. Но в пределах Новгородской земли Александра можно было посчитать суверенным правителем — отсюда «rex Nougardiae». Отсутствие Александра на Руси — не причина для того, чтобы прекращать с ним переписку, поскольку уезжал он не навсегда (ниже будет показано, что первоначально предполагалась поездка князя только к Батыю с возвращением в том же 1248 г., в Каракорум Александр отправился не ранее лета 1248 г. и в сентябре в Лионе об этом еще не могли знать). Псков с 1242 г. подчинялся Александру, особого князя там не было до 1253 г.

Таким образом, с точки зрения источниковедения совершенно очевидно, что грамота от 15 сентября 1248 г. «Александру, светлейшему князю Новгорода» может иметь своим адресатом только одного человека — новгородского князя Александра Ярославича. Тем не менее гипотеза, отрицающая этот факт, получила распространение. В издании «Documenta Pontificum Romanorum Histori am Ucrainae Illustranta» сентябрьская булла прямо озаглавлена как направленная «Товтивилу Полоцкому».[756] Разделил предположение о Товтивиле как ее адресате и В. Т. Пашуто, ведущий исследователь деятельности Александра Невского в советскую эпоху.[757] Главной причиной такого единения исследователей, стоявших на разных позициях в общей оценке политики Александра, с одной стороны, и Рима — с другой, было убеждение, что Александр не мог обратиться к папе с теми просьбами, с какими обратился, судя по сентябрьской булле, ее адресат.[758] Между тем учет всех обстоятельств, на фоне которых выступают три известия о контактах Александра Невского и Иннокентия IV, при должном внимании к хронологии событий, позволяет устранить странности и противоречия.

Когда булла Иннокентия IV от 22 января 1248 г. дошла до Руси, Александра там уже не было: в конце 1247 или самом начале 1248 г. он отправился вслед за своим младшим братом Андреем к Батыю.[759] От последнего оба брата поехали в Каракорум, откуда возвратились в конце 1249 г..[760] Но первоначально столь далекая и длительная поездка не планировалась. Дело в том, что Батый находился в состоянии войны с великим ханом Гуюком:[761] дорога в Каракорум стала открытой только после получения вести о смерти монгольского императора. Он умер поздней весной или летом 1248 г.,[762] следовательно, вопрос об отъезде Ярославичей в Каракорум решился не ранее лета. Очевидно, незадолго до этого Александру сумели доставить из Руси папскую грамоту. Находясь в крайне неопределенной ситуации, князь дал, скорее всего, нейтрально-дружественный ответ, чтобы сохранить возможность выбора в зависимости от результатов своей поездки по степям. Возможно, в качестве дружественного жеста Александр предлагал построить в Пскове католический храм для приезжих с Запада (в этом не было бы ничего сверхординарного — в Новгороде такие церкви имелись). Ответ папе был дан не непосредственно, а (как следует из второй буллы) через архиепископа Прусского.[763] В интерпретации же Иннокентия IV (получившего информацию не из первых рук) дружественный тон превратился в готовность присоединиться к римской церкви, а храм — в кафедральный собор.

Сентябрьское послание папы не могло в срок дойти до адресата, т. к. Александр отбыл в Монголию. Вероятно, оно было придержано во владениях Ордена (где в конце 1248 г. уже могли знать, что Александр находится «вне пределов досягаемости»), и посольство, о котором говорится в Житии Александра, как раз и привезло эту вторую папскую буллу, после того как Александр вернулся в Новгород в начале 1250 г..[764] Хотя результаты поездки к великоханскому двору были для Александра не слишком удачны — он получил Киев и «всю Русьскую землю», т. е. номинально был признан «старейшим» среди всех русских князей, но владимирское княжение досталось Андрею Ярославичу,[765] — предложение папы было им отвергнуто и контакты с Римом более не возобновлялись. Чем было обусловлено решение Александра?

Разумеется, следует учитывать общее настороженное отношение к католичеству и личный опыт Александра, которому в 1241–1242 гг., в возрасте 20 лет, пришлось отражать наступление на Новгородскую землю немецких крестоносцев, поддерживаемых Римом. Но эти факторы действовали и в 1248 г., тем не менее тогда ответ Александра был иным. Следовательно, чашу весов в сторону неприятия какого-либо шага навстречу предложениям папы (подобного тем, какие сделал Даниил Галицкий) склонило нечто, проявившееся позже. Можно предположить, что свое воздействие оказали четыре фактора. 1. В ходе двухгодичной поездки по степям Александр смог, с одной стороны, убедиться в военной мощи Монгольской империи, делавшей невозможным противостояние ей своими силами, с другой — понять, что монголы не претендуют на непосредственный захват русских земель, довольствуясь признанием вассалитета и данью, а также отличаются веротерпимостью и не собираются посягать на православную веру. Это должно было выгодно отличать их в глазах Александра от крестоносцев, для действий которых в Восточной Прибалтике были характерны непосредственный захват территории и обращение населения в католичество. 2. После возвращения на Русь в конце 1249 г. к Александру, скорее всего, дошли сведения о безрезультатности для дела обороны от монголов сближения с Римом Даниила Галицкого. 3. В 1249 г. фактический правитель Швеции ярл Биргер начал окончательное завоевание земли еми (Центральная Финляндия), причем сделано это было с благословения папского легата.[766] Земля еми издревле входила в сферу влияния Новгорода, и Александр имел основания расценить происшедшее как недружественный по отношению к нему акт со стороны курии. 4. Упоминание в булле от 15 сентября 1248 г. возможности построения католического кафедрального собора в Пскове неизбежно должно было вызвать у Александра отрицательные эмоции, т. к. ранее епископия была учреждена в захваченном немцами в земле эстов Юрьеве, и поэтому предложение о ее учреждении в Пскове ассоциировалось с аннексионистскими устремлениями Ордена, напоминая о более чем годичном пребывании Пскова в 1240–1242 гг. в руках крестоносцев. Таким образом, решение Александра прекратить контакты с Иннокентием IV было связано с осознанием бесперспективности сближения с Римом для противостояния Орде и с явными проявлениями своекорыстных мотивов в политике папы.

Точка зрения, согласно которой действия Александра привели к установлению ордынского «ига», не учитывает, что зависимость от Орды в основных чертах (включая взимание дани) стала складываться еще в 40-х гг. XIII в.,[767] когда Александр княжил в Новгороде и не влиял напрямую на русско-ордынские отношения: в 50-х гг. произошло лишь упорядочение системы экономической эксплуатации. Но как быть с «предательством» Александром восставших в 1252 г. братьев?

В 1252 г. Александр отправился в Орду. После этого Батый направил на владимирского князя Андрея Ярославича рать под командованием Неврюя; Андрей бежал из Владимира сначала в Переяславль-Залесский, где княжил его союзник, младший брат Александра и Андрея Ярослав Ярославич. Татары, подошедшие к Переяславлю, убили жену Ярослава, захватили в плен его детей «и людии бещисла»; Андрею и Ярославу удалось бежать. После ухода Неврюя Александр прибыл из Орды и сел во Владимире.[768]

В историографии получила распространение следующая трактовка этих событий: Александр поехал в Орду по своей инициативе с жалобой на брата Андрея; поход Неврюя был следствием этой жалобы.[769] При этом авторы, положительно относящиеся к Александру, стараются говорить о случившемся сдержанно, не акцентировать внимание на этих фактах, в то время как Дж. Феннелл интерпретировал события 1252 г. без подобной скованности: «Александр предал своих братьев».[770] Действительно, раз поход Неврюя был вызван жалобой Александра, то никуда не деться (если, конечно, стремиться к объективности) от признания, что именно Александр повинен в разорении земли и гибели людей, в т. ч. своей невестки; при этом никакие ссылки на высшие политические соображения не могут служить серьезным оправданием. Если приведенная трактовка событий 1252 г. верна, Александр предстает беспринципным человеком, готовым на все ради увеличения своей власти. Но соответствует ли она действительности?

Ни в одном средневековом источнике жалоба Александра на брата не упоминается. Сообщение о ней имеется только в «Истории Российской» В. Н. Татищева, именно оттуда оно перешло в труды позднейших исследователей. Согласно Татищеву, «жаловася Александр на брата своего великого князя Андрея, яко сольстив хана, взя великое княжение под ним, яко старейшим, и грады отческие ему поимал, и выходы и тамги хану платит не сполна».[771] В данном случае неправомерно некритическое суждение, что Татищев цитирует, «по-видимому, ранний источник, не попавший в летописи».[772] Использование в «Истории Российской» не дошедших до нас источников вероятно, но относится к другим периодам (в первую очередь XII в.). В то же время в труде Татищева имеется множество добавлений, являющих собой исследовательские реконструкции, попытки восстановить то, о чем источник «не договорил»: в отличие от позднейшей историографии, где текст источника отделен от суждений исследователя, в тексте «Истории Российской» они не разграничены, что часто порождает иллюзию упоминания неизвестных фактов там, где имеет место догадка (часто правдоподобная) ученого. Таков и рассматриваемый случай.[773] Статья 1252 г. у Татищева в целом дословно повторяет один из имевшихся у него источников — Никоновскую летопись.[774] Исключением является приведенное выше место. Оно представляет собой вполне логичную реконструкцию: раз поход Неврюя состоялся после приезда Александра в Орду, а после похода Александр занял стол, принадлежавший Андрею, значит, поход был вызван жалобой Александра на брата; аналогии такого рода ходу событий обнаруживаются в деятельности князей Северо-Восточной Руси более позднего времени.[775] Таким образом, речь идет не о сообщении источника, а о догадке исследователя, некритически воспринятой последующей историографией, и вопрос о том, дают ли источники основания для такой интерпретации событий.

Андрей Ярославич, по-видимому, действительно вел независимую от Батыя политику: в 1250 г. он вступил в союз с Даниилом Галицким, женившись на его дочери,[776] а Даниил в то время не признавал власти Орды. Однако в своих действиях Андрей опирался на такую весомую опору, как ярлык на владимирское княжение, полученный в 1249 г. в Каракоруме,[777] от враждебной Батыю ханши Огуль-Гамиш (вдовы Гуюка).[778] Но в 1251 г. Батый сумел посадить на каракорумский престол своего ставленника Менгу (Мунке),[779] и на следующий год он организует одновременно два похода — Неврюя на Андрея Ярославича и Куремсы на Даниила Романовича.[780] Таким образом, поход Неврюя явно был запланированной акцией хана в рамках действий против не подчиняющихся ему князей, а не реакцией на жалобу Александра. Но если считать последнюю мифом, то с какой целью Александр ездил в Орду?

В Лаврентьевской летописи (древнейшей из содержащих рассказ о событиях 1252 г.) факты излагаются в следующей последовательности: сначала говорится, что «иде Олександръ князь Новгородьскыи Ярославич в Татары и отпустиша и с честью великою, давше ему стар?ишиньство во всеи братьи его», затем рассказывается о татарском походе против Андрея, после чего повествуется о приезде Александра из Орды во Владимир.[781] Поскольку Александр приехал на Русь несомненно после «Неврюевой рати», слова, что «отпустиша и с честью» и т. д. следует отнести к тому же времени. Прежде чем рассказать о татарском походе, летописец говорит, что «здума Андр?и князь Ярославич с своими бояры бегати, нежели цесаремъ служить».[782] Речь идет явно о решении, принятом не в момент нападения Неврюя (тогда вопрос стоял не «служить или бежать», а «сражаться или бежать»), а ранее.[783] Скорее всего, «дума» Андрея с боярами имела место после получения владимирским князем требования приехать в Орду. Батый, покончив с внутримонгольскими делами, собрался пересмотреть решение о распределении главных столов на Руси, принятое в 1249 г. прежним, враждебным ему кара-корумским двором, и вызвал к себе и Александра и Андрея. Александр подчинился требованию хана, Андрей же, посоветовавшись со своими боярами, решил не ездить (возможно, он не рассчитывал на удачный исход поездки из-за благосклонности, проявленной к нему в 1249 г. правительством ныне свергнутой и умерщвленной великой ханши).[784] После этого Батый принял решение направить на Андрея, также как и на другого не подчиняющегося ему князя — Даниила Галицкого — военную экспедицию, а Александру выдать ярлык на владимирское великое княжение. Следует обратить внимание, что поход Неврюя был гораздо более «локальным» предприятием, чем походы на неподчиняющихся Сараю князей в начале 80-х гг. XIII в. и в 1293 г. («Дюденева рать»), — были разорены только окрестности Переяславля и, возможно, Владимира.[785] Не исключено, что такая «ограниченность» стала следствием дипломатических усилий Александра.

Таким образом, нет оснований ни преуменьшать значимости побед Александра над шведами и Орденом в 1240 и 1242 гг., ни объявлять его пособником монголов во время нашествия 1238 г. или виновником установления отношений зависимости в последующие годы, ни подозревать в недостаточной верности православию (равно как и наоборот — в фанатичном неприятии католичества). И в пору войн, и в своих дипломатических действиях — по отношению ли к Орде или к римскому престолу — он действовал как расчетливый, но не беспринципный политик.

Однако за рассмотренными бурными событиями, порождающими разноречивые оценки и малообоснованные предположения, остаются в тени не столь заметные, но весьма серьезные сдвиги, происшедшие в эпоху Александра и при его деятельном участии. Предпочтение, отданное Александром Владимиру перед Киевом, стало решающим шагом на пути перехода к Владимиру статуса общерусской столицы. При Александре складывается практика, при которой Новгород признавал своим князем того, кто занимал великокняжеский стол во Владимире,[786] что устанавливало прочную связь между Северо-Восточной Русью и Новгородской землей. При нем же в Северо-Восточной Руси окончательно сформировалась политическая структура, для которой свойственно существование нескольких «удельных» княжеств с собственными династиями и великого княжества Владимирского. Наконец, именно по завещанию Александра возникает Московское княжество, которому было суждено сыграть исключительную роль в последующей русской истории. Оно было выделено младшему Александровичу — Даниилу (р. 1261 г.).[787]

Очерк 3 От Александра Невского до Дмитрия Донского: начало «возвышения» Москвы

К 1263 г. в Северо-Восточной Руси существовало 13 княжеств — великое Владимирское, Галицко-Дмитровское, Городецкое, Костромское, Московское, Переяславское, Ростовское, Стародубское, Суздальское, Тверское, Углицкое, Юрьевское и Ярославское. В большинстве из них впоследствии закрепились определенные ветви потомков Всеволода Большое Гнездо: в Галицко-Дмитровском — линия Константина Ярославича, одного из младших братьев Александра Невского, Городецком — сына Александра Андрея, Московском — его младшего брата Даниила, Переяславском — старшего брата Андрея и Даниила Александровичей Дмитрия, Ростовском — Бориса Васильковича, внука старшего сына Всеволода Большое Гнездо Константина, Стародубском — младшего брата Ярослава Всеволодовича Ивана, Суздальском — младшего брата Александра Невского Андрея Ярославича, Тверском — другого младшего брата Александра, Ярослава Ярославича, Юрьевском — Святослава, младшего брата Ярослава Всеволодича, Ярославском — Федора Ростиславича, князя из смоленского дома (благодаря женитьбе на правнучке Константина Всеволодича).[788] После правления Александра Невского сложилась практика, при которой ярлык на владимирское великое княжение получал в Орде один из князей этих княжеств, правда, не всех, а только тех, где правили потомки Ярослава Всеволодича — первого великого князя владимирского, чьи права были признаны Ордой (т. е. владимирскими князьями не могли стать князья галицко-дмитровские, ростовские, стародубские, юрьевские и ярославские). Владимирское великое княжество было одним из самых крупных, а после включения в него в 1276 г., в результате бездетной смерти костромского князя Василия Ярославича, Костромского княжества, стало самым крупным.[789] Соответственно князь, получавший ярлык на Владимир, не просто номинально становился верховным правителем Суздальской земли,[790] но и реально получал в свое распоряжение много больший потенциал, чем любой другой из князей Северо-Восточной Руси. Неудивительно поэтому, что борьба за великое княжение стала на столетие с лишним определяющим фактором ее политического развития.

В 1263–1271 гг. владимирским великим князем был следующий за Александром по старшинству из потомков Ярослава Всеволодича — Ярослав Ярославич, князь тверской, затем (1272–1276 гг.) младший из Ярославичей Василий Костромской. В 1277 г. на великокняжеский стол взошел старший в поколении внуков Ярослава Всеволодича — переяславский князь Дмитрий Александрович. Но с начала 1280-х гг. его права стал активно оспаривать следующий по старшинству сын Александра Невского — Андрей, князь городецкий. Он пытался опереться в этой борьбе на сарайских ханов, а Дмитрий прибег к помощи Ногая, ставшего в 1280-х гг. фактически самостоятельным правителем западной части Орды (к западу от Днепра). В результате в 80-90-х гг. князья Северо-Восточной Руси были разделены на две коалиции. В сфере влияния Ногая находились, помимо Дмитрия Александровича, князя переяславского и великого князя владимирского, его младший брат московский князь Даниил (третий по старшинству в то время среди потомков Ярослава Всеволодича), двоюродный брат Александровичей тверской князь Михаил Ярославич, а также князья суздальский, юрьевский и дмитровский. На сарайских ханов (до 1287 г. — Туда-Менгу, в 1287–1291 гг. — Тулабуга, с 1291 г. — Тохта) ориентировались, помимо Андрея Александровича, Федор Ростиславич Ярославский (он же князь смоленский), ростовские князья и князь стародубский. Борьба между князьями неоднократно принимала вооруженные формы с участием татарских сил. В 1281, 1282, 1285 гг. и зимой 1293–1294 гг. в Северо-Восточную Русь приходили войска из Волжской Орды, призванные Андреем, зимой 1283–1284, в 1289 и начале 1294 г. — отряды от Ногая, действовавшие в поддержку Дмитрия и его союзников. Андрею удалось утвердиться на великокняжеском престоле только в 1294 г., после смерти Дмитрия. Вторым по старшинству среди претендентов на владимирское княжение теперь стал Даниил Московский. И в 1296 г. он и его союзники Михаил Тверской и Иван Переяславский (сын Дмитрия Александровича) предприняли попытку отнять у Андрея часть великокняжеских прерогатив, а именно княжение в Новгороде (со времени Александра Невского, напомним, принадлежавшее великим владимирским князьям). По соглашению с новгородцами стол здесь занял Даниил. Ответом был приход в Северо-Восточную Русь ордынской рати, после чего было заключено мирное соглашение, по которому Даниил и его союзники возвращали Новгород Андрею и признавали себя вассалами хана Тохты, т. е. отступались от своего покровителя Ногая. В последующие годы (1297–1299) Тохта вступил с Ногаем в открытую борьбу, закончившуюся поражением и гибелью последнего. В результате коалиция бывших союзников Ногая в Северо-Восточной Руси, до исхода внутри-ордынской борьбы сохранявшаяся, в 1300 г. распалась — Михаил Тверской перешел в стан союзников Андрея Александровича. Через два года умер (бездетным) племянник и союзник Даниила — Иван Переяславский, а год спустя, 5 марта 1303 г., - Даниил Александрович Московский.[791]

Московское княжество оказалось в крайне сложном положении. Если Даниил по принципу родового старейшинства был первым претендентом на великокняжеский стол в случае смерти Андрея, то новый московский князь Юрий Данилович правами на великое княжение не обладал: он был младше по этому принципу не только Михаила Тверского, своего двоюродного дяди, но и сына Андрея Александровича — Михаила. А по «отчинному» принципу даже в перспективе Юрий Данилович не имел оснований претендовать на Владимир, т. к. его отец на великокняжеском столе не сидел. Таким образом, на рубеже XIII–XIV вв. московские князья лишились могущественного покровителя в Орде, князей-союзников, наконец формальных прав на великое княжение. Тем не менее их деятельность была на удивление успешной.

Осенью 1300 г., сразу после разрыва союза с тверским князем, Даниил Александрович отправляется походом на Рязанское княжество: «Данило князь московъскыи приходил на Рязань ратью и билися у Переяславля (Рязанского. — А. Г.), и Данило одолелъ, много и татаръ избито бысть, и князя рязаньского Костянтина некакою хитростью ялъ и приведъ на Москву».[792] Наступательные действия против князя, пользовавшегося военной поддержкой Орды, на его территории — факт беспрецедентный. В конце 1302 г. Даниил захватил выморочное Переяславское княжество, которое, согласно существовавшим нормам наследования, должно было отойти в состав великого княжества Владимирского; при этом он изгнал из Переяславля успевших войти туда великокняжеских наместников.[793] Юрий Данилович после смерти в 1304 г. Андрея Александровича предъявил претензии на великое княжение.[794] Прежде были случаи, когда князь, не являвшийся «старейшим» среди потомков Ярослава Всеволодича, оспаривал великое княжение. Но во всех случаях это был второй по старшинству князь (имевший к тому же права на великое княжение «по отчине»): с Ярославом Ярославичем боролся его младший брат Василий, с Василием — его старший племянник Дмитрий Александрович, с Дмитрием — его младший брат Андрей, с Андреем — младший из Александровичей Даниил. Другие князья, независимо от того, насколько сильны они были, в борьбу за великое княжение не вступали. Юрий, таким образом, нарушил традицию, явно исходя из права силы.

Как же объяснить кажущееся парадоксальным усиление Москвы в ситуации, когда политические обстоятельства вели, казалось бы, к уходу московских князей на второй план?

Вопрос о том, почему именно Москва стала в период ордынского владычества центром объединения русских земель в единое государство, издавна привлекал внимание исследователей. В качестве факторов, способствовавших возвышению Москвы, назывались выгодное экономико-географическое положение,[795] поддержка московских князей Ордой,[796] перенесение в Москву резиденции митрополита,[797] формирование в Москве особенно сильного военно-служилого войска («двора») и активная колонизационная политика московских монастырей.[798]

Мнение об особой выгодности экономико-географического положения Москвы, однако, весьма сомнительно;[799] можно говорить лишь об относительно большей безопасности Московского княжества от имевших место во второй половине XIII в. татарских походов в силу его окраинного, юго-западного положения в Суздальской земле и предполагать приток на его территорию населения из центральных областей Северо-Восточной Руси, сильнее всего страдавших от военных действий; но это было характерно не только для Московского, но и для других окраинных (западных, северных и восточных) княжеств — Тверского, Ростовского, Ярославского, Костромского, Городецкого.[800] О поддержке Ордой претензий московских князей на первенство в Северо-Восточной Руси на рубеже XIII–XIV вв. не может быть и речи: Даниилу, как недавнему союзнику павшего Ногая, можно было рассчитывать максимум на отсутствие репрессий со стороны Тохты. Местом пребывания митрополита Москва стала только со второй четверти XIV в. Колонизационная деятельность московских монастырей отмечается лишь с конца этого столетия. Остается наличие сильного военно-служилого войска; но считается, что его усиление за счет активного перехода на службу в Москву князей, бояр и служилых людей более низкого ранга из различных княжеств Северо-Восточной Руси наблюдается только с 30-х гг. XIV в..[801]

Есть основания полагать, что укрепление московских позиций на рубеже XIII–XIV вв. действительно связано с приходом на московскую службу к Даниилу Александровичу значительных контингентов служилых людей из других княжеств, но лежащих не в Северо-Восточной Руси, а за ее пределами.

Из московских бояр первой четверти XIV в. поименно известны всего семь, причем только о трех из них имеются данные об их происхождении. Из этих трех два — выходцы из Южной Руси. Федор Бяконт (отец будущего митрополита всея Руси Алексея) приехал в Москву из Чернигова.[802] Произошло это незадолго до 1300 г..[803] В 80 — начале 90-х гг. XIII в. Черниговом владели брянские князья Роман Михайлович и Олег Романович, входившие в число сторонников Ногая. В середине 90-х гг. Брянск был передан Тохтой смоленским князьям, после чего Чернигов должен был отойти лояльным хану представителям рода черниговских Ольговичей (см. Часть IV, Очерк 1). Очевидно, с этими событиями и связан отъезд Федора Бяконта в Москву, к Даниилу Александровичу, тогдашнему главе «проногаевской» коалиции. Другой боярин, Нестер Рябец (родоначальник Квашниных), был выходцем из Киева;[804] в Москву он приехал до 1305 г..[805] Киев также входил в сферу влияния Ногая и пострадал в 1299 г. от действий татар (очевидно, войск Тохты). Отъезд в Москву Нестера скорее всего был связан с этими событиями и также обусловлен ролью Даниила в коалиции князей, ориентировавшихся на Ногая.[806] Помимо того, что каждый из названных бояр, несомненно привел с собой воинский контингент, можно предполагать, что на рубеже XIII–XIV вв. выезжали в Москву и другие представители южнорусской знати из княжеств, ранее входивших в сферу влияния Ногая. Им было естественно искать покровительства именно московского князя, так как другой бывший союзник Ногая — Михаил Тверской — перешел на сторону Андрея Александровича (главы «антиногаевской» коалиции), а третий — Иван Переяславский — явно уступал по своему политическому весу московскому и тверскому князьям.[807]

Таким образом, усиление военной мощи Московского княжества на рубеже XIII–XIV вв. во многом, видимо, было связано именно с приходом в это время на службу к Даниилу Александровичу значительного количества служилых людей из Южной Руси — Черниговского и Киевского княжеств. Численное увеличение двора московских князей и дало им возможность вести активную внешнюю политику. Необходимость обеспечить содержание возросшего числа служилых людей явилась, очевидно, одной из причин активных экспансионистских устремлений Даниила и Юрия — территории Московского княжества было недостаточно для удовлетворения их претензий.

Первыми «примыслами» (так назывались в рассматриваемую эпоху приобретения территорий вне «отчинных» владений[808]) московских князей были Можайск и Коломна.[809] Можайск до вхождения в Московское княжество находился в составе Смоленской земли. Датировать присоединение Можайска с окружающими волостями[810] следует, скорее всего, 1291 г., когда Ногай устранил сарайского хана Тулабугу, возвел на престол своего ставленника Тохту (тот выйдет из-под контроля только спустя 2 года) и мог одаривать своих вассалов владениями их противников (к которым принадлежал смоленский — он же ярославский — князь Федор Ростиславич).[811] Вторым приобретением стала Коломна — столица одного из княжеств Рязанской земли.[812]

В Лаврентьевской летописи под 6808 ультрамартовским (т. е. 1299) годом читается известие: «Того же л?та рязаньскыи князи Ярославичи у Переяславля».[813] Во фразе пропущено сказуемое. Речь явно идет о борьбе разных ветвей рязанской династии за главный стол земли, разгоревшейся после смерти в том же 1299 г. рязанского князя Ярослава Романовича.[814] У него остались младший брат Константин и сыновья Михаил и Иван — те самые «Ярославичи».[815] А в следующем году Даниил Московский разбил у Переяславля-Рязанского Константина и захватил его в плен.[816] Видимо, имело место вмешательство Даниила в рязанскую усобицу на стороне Ярославичей.[817] Позже на рязанском столе княжил Михаил (он упомянут в качестве рязанского князя в выписи из жалованной грамоты, предположительно датируемой 1303 г.), а затем (до 1327 г.) Иван.[818] Очевидно, при поддержке московского князя, победившего и пленившего Константина, Ярославичи и овладели Переяславлем-Рязанским. Платой Даниилу за помощь стала Коломна с волостями. Таким образом, первые московские «примыслы» пришлись на территории, не входившие в пределы Северо-Восточной Руси — владений потомков Всеволода Большое Гнездо.[819] С присоединением Можайска и Коломны Московское княжество включило в себя все течение р. Москвы и получило выход к Оке.

Следующим приобретением стал упомянутый выше захват Даниилом выморочного Переяславского княжества в 1302 г. Юрий Данилович в 1305 г. проиграл в Орде спор за великое княжение владимирское: ярлык был вручен Михаилу Ярославичу Тверскому. Юрий попытался удержать Переяславль, но без успеха: после похода Михаила осенью того же года (по-видимому, вместе с татарским отрядом) на Москву пришлось передать Переяславское княжество новому великому князю. Тогда Юрий стал претендовать на княжение в Новгороде (т. е. на часть великокняжеских прерогатив). К 1308 г. ему пришлось отказаться и от этих претензий (после чего Михаил еще раз ходил походом на Москву). Но в следующие годы Юрий сумел овладеть Нижегородским княжеством (бывшим Городецким), ставшим выморочным после смерти князя Михаила Андреевича (сына Андрея Александровича); это было еще одним покушением на великокняжеские права, т. к. выморочные княжества должны были переходить в состав великого княжества Владимирского. А когда Михаил Ярославич отправился в Орду после смены ханов в 1313 г. и надолго (до 1315 г.) задержался там, Юрий возобновил борьбу за Новгород Великий и сел там на княжение. В результате Юрия вызвали в Орду для разбирательства, после которого он был ханом Узбеком задержан в Орде, а Михаил с ордынским отрядом отправился на Русь и разбил новгородцев, возглавленных братом Юрия Афанасием. Но в 1317 г. ситуация кардинально изменилась в пользу московского князя: Узбек выдал за Юрия замуж свою сестру и пожаловал московского князя ярлыком на великое княжение владимирское. В конце того же года Юрий потерпел поражение от Михаила Тверского, который признал переход к московскому князю великого княжения, но оказал сопротивление, когда Юрий с ордынским послом стал разорять его собственное Тверское княжество. Но в следующем, 1318 году главный противник Юрия был казнен в Орде, и московский князь стал безоговорочным главой Северо-Восточной Руси.[820]

Удержать, однако, великое княжение Юрию не удалось. В 1322 г. он, вместо того чтобы выплатить полагающуюся в Орду дань, отправился с «серебром» в Новгород, где занимался обороной новгородских рубежей от шведов. В этой ситуации Узбек передал великое княжение сыну Михаила Тверского Дмитрию. Юрий, однако, продолжал считать себя великим князем (он титулуется так в Ореховецком договоре Новгорода со Швецией 1323 г.[821]). В 1325 г., приехав в Орду на ханский суд, Юрий погиб от руки Дмитрия Михайловича. В следующем году Узбек казнил Дмитрия за совершенный им самосуд, а великое княжение передал другому тверскому Михайловичу — Александру.[822]

В историографии распространен взгляд на Юрия Даниловича как пособника Орды,[823] а на Михаила Тверского — как на борца с ордынским игом.[824] Однако такое представление является следствием оценки деятельности этих князей сквозь призму взятых изолированно событий 1317–1318 гг. — разгрома Михаилом войск Юрия и ханского посла Кавгадыя и последующей гибели тверского князя в Орде (когда Юрий поддерживал обвинение). Рассмотрение же политики Юрия и Михаила в отношении Орды в течение всего времени их деятельности открывает совсем иную картину.

В 1304–1305 гг. Юрий, как и Михаил Тверской, старался добиться милости хана и получить великое княжение, но, потерпев поражение в соперничестве с Михаилом, повел себя отнюдь не как верный слуга Орды. В то время как в период великого княжения Михаила Ярославича последний не совершил ни одного действия, имевшего прямую или косвенную антиордынскую направленность, Юрий Данилович косвенно постоянно нарушал ханскую волю, ведя борьбу с Михаилом путем оспаривания части его великокняжеских прав: княжения в Новгороде Великом, выморочного Нижегородского княжества. Конфронтация с Михаилом повлекла за собой враждебность ханов: дважды (в 1305 и 1315–1316 гг.) Орда поддерживала Михаила военной силой (и последний использовал ее против московских князей так же, как в 1317 г. Юрий — против Твери). Московский князь не пытался домогаться в Орде ярлыка на великое княжение: он не поехал туда при воцарении нового хана, а в 1315 г. отправился не по своей воле, а по требованию Узбека. В 1317 г. Михаил Ярославич подчинился ханскому решению о передаче Юрию Даниловичу великого княжения, но оказал сопротивление (как и Юрий в 1305 и 1308 гг.) вторжению в свое собственное княжество. Его последующую судьбу определили «слишком» решительная победа, одержанная над войском, в котором находился ханский посол, и оскорбительный для Узбека факт смерти в Твери его сестры — жены Юрия, попавшей в плен. Действия Михаила в 1317 г. были не более «антиордынскими», чем действия Даниила Александровича в 1300 г. (когда тот осмелился биться с татарами, не угрожавшими его владениям) и Афанасия Даниловича в 1316 г. В течение же 12 лет своего великого княжения Михаил ни разу не противился ханской воле. Что касается Юрия Даниловича, то, став великим князем, он вскоре, в 1322–1323 гг., пошел сначала на неуплату собранной дани, а затем на непризнание ханского решения о лишении его великокняжеских прав (Михаил Ярославич таких проступков против сюзерена не совершал). Разумеется, в деятельности Юрия не просматривается осознанного стремления сбросить иноземную власть. Ханский сюзеренитет им под сомнение не ставился (в этом отношении политика московских и тверских князей принципиально не отличалась). Борясь в период великого княжения Михаила за первенство среди князей Северо-Восточной Руси, Юрий не пытался самостоятельно полностью овладеть великим княжением, право распоряжения которым принадлежало хану: он старался отнять у великого князя часть его прерогатив (княжение в Новгороде, право на выморочные княжества). Когда представилась возможность получить в Орде все великое княжение, Юрий ее использовал. Однако вскоре он пошел на неподчинение воле хана, а утратив ярлык, продолжал считать себя великим князем и княжить в Новгороде. Элементы сопротивления воле (именно воле, а не власти в принципе) Орды в деятельности Юрия Даниловича просматриваются, таким образом, в намного большей степени, чем в деятельности его современников — тверских князей.

В целом благодаря твердости и решительности (часто граничившей с безрассудством) Юрия Московское княжество сумело выстоять в неблагоприятных обстоятельствах. Поддержкой ордынских правящих кругов Москва пользовалась при Юрии только в 1317–1322 гг., в остальное же время ситуация была взрывоопасной. Однако судьба до известного времени благоволила к Юрию Даниловичу (в отличие от Михаила Тверского, первое же проявление нелояльности которого окончилось для него гибелью): в 1305 и 1308 гг. ему удавалось избежать военного поражения и замириться с Михаилом ценой уступок, в 1312 г. разрешение конфликтной ситуации отсрочила смерть хана Тохты, в 1316 г. главный удар приняли на себя новгородцы, а затем Юрий обрел благосклонность хана. Переход к московскому князю великого княжения владимирского создал прецедент, после которого потомки Даниила Александровича уже могли с полным основанием претендовать на первенство в Северо-Восточной Руси.

Казалось бы, в Орде в середине 20-х гг. XIV в. вновь стало преобладать недоверие к московским князьям. Но в 1327 г. в Твери вспыхнуло восстание против татарского отряда во главе с ханским послом (двоюродным братом Узбека), которое поддержал великий князь Александр Михайлович. Следствием стал ордынский поход на Тверское княжество, в котором активно участвовал новый московский князь, младший брат Юрия Иван Данилович (Калита). Полностью великое княжение ему, правда, после этих событий получить не удалось — Узбек разделил его между двумя князьями. Ивану достались Новгород и Кострома, а собственно Владимир и Нижегородское Поволжье были отданы Александру Васильевичу Суздальскому. Но после смерти последнего Иван Калита стал единственным великим князем и к тому же получил половину Ростова (1332 г.).[825]

Ивану первому из московских князей удалось сохранить великое княжение до конца жизни (1340 г.). При этом Калита сумел расширить пределы великокняжеских владений (и без того выросшие в начале XIV столетия за счет выморочных Переяславского и Нижегородского княжеств[826]). Ему, вероятно, удалось получить в Орде ярлык на Дмитровское княжество;[827] кроме того, Иван осуществил «купли» Галича, Углича и Белоозера (об этом упоминается в духовной грамоте внука Калиты Дмитрия Донского 1389 г.).[828] Что представляли собой эти «купли», остается неясным и является предметом дискуссии. Наиболее вероятно, что речь следует вести о покупке у местных князей какой-то части их суверенных прав на свои владения.[829] Мнение, что под «куплями» Калиты следует понимать покупку ярлыков на них в Орде,[830] вызывает сомнение, т. к. «купли» и выдачи ярлыков (т. е. жалованных грамот) в источниках разграничиваются: так, Мещера стала «куплей» Дмитрия Донского ранее 1381 г.,[831] но только в 1392 г. Василий I получил на эту территорию ярлык в Орде.[832] Что касается недавно высказанного мнения, будто под упомянутыми в завещании Дмитрия «куплями деда» имеются в виду передачи территорий в качестве приданного за княжнами при женитьбах Калиты и его братьев,[833] то оно представляется фантастичным. Основанием для него служит предположение, что «купля» Мещеры — это передача ее Дмитрию Ивановичу в приданое при его женитьбе в 1366 г. на дочери Дмитрия Константиновича Нижегородского Евдокии.[834] Автор исходит из статьи договора Василия I с его двоюродным дядей Владимиром Андреевичем Серпуховским 1404 г.: «А мн?, господине, князь великии, брату твоему молодшему, князю Володимеру Андреевичю, и моим д?тем под тобою и под твоими д?тми, твоего удела, Москвы и Коломны с волостми, и всего твоего великого княженья, да Волока и Ржевы с волостми, и Новагорода Нижнего с волостми, и что к нему потягло, с Мурома с волостми, и что к нему потягло, и Мещеры с волостми, и что к неи потягло, и в та м?ста в Татарьская и в Мордовьская, как было, господине, за твоим отцомъ, за великим князем, и за твоим д?дом, за великим князем Дмитрием Костянтиновичем, и за тобою, за великим князем, того ми, господине, и моим д?тем подъ тобою, великим князем, и под твоими д?тми блюсти и боронити, а не обид?ти, ни въступатися».[835] Он полагает, что ссылка на прежних владельцев, в т. ч. Дмитрия Константиновича, относится здесь только к землям, упомянутым в конце перечня, — Мещере и «местам татарским и мордовским» (забывая, что московско-рязанские договоры говорят об отнятии последних Дмитрием Донским у татар,[836] а не получении от тестя). На самом деле прежние владельцы упоминаются в связи с перечнем всех владений Василия. Дается он в соответствии с их давностью и значимостью: сначала Москва с Коломной, затем великое княжение владимирское, потом отдельно Волок и Ржева, ранее принадлежавшие Владимиру Андреевичу,[837] а теперь переходившие к великому князю, далее «примыслы» — сначала Нижний Новгород (вновь присоединенное великое княжение), потом Муром (княжение рангом пониже), затем Мещера (территория, не имевшая статуса русского княжества), наконец «места» татарские и мордовские. Ссылки на отца было недостаточно, т. к. он не владел Нижним Новгородом и Муромом. Но нижегородским князем являлся дед Василия по матери Дмитрий Константинович, поэтому он и был упомянут (поминать еще и его преемника на нижегородском столе Бориса Константиновича Василию было ни к чему, т. к. он не являлся великому князю прямым предком и не владел, в отличие от Дмитрия, всей тянувшей к Нижнему территорией[838]). В отношении же Мурома можно было сослаться только на владение им самим Василием I, поэтому после упоминания Дмитрия Константиновича сказано «и за тобою, великим князем». Оснований считать Мещеру бывшим владением нижегородских князей, таким образом, нет; соответственно рушится и вся конструкция о «куплях деда» Дмитрия Донского как о территориях, полученных в приданое.

Иван Калита в историографии традиционно оценивается как верный вассал Орды. При этом одни авторы смотрят на это с осуждением, другие «оправдывают» такую политику, считая, что она объективно способствовала усилению Москвы (что в перспективе вело к освобождению от ига).[839] Действительно, Иван Данилович в период своего княжения соблюдал полную лояльность к хану (резко отличаясь в этом отношении от старшего брата). Но следует учитывать, что реальной альтернативы признанию ордынской власти в то время не видел никто. Тверское восстание 1327 г. не было продиктовано сознательным стремлением Александра Михайловича свергнуть власть хана, в 30-х гг. не было даже стихийных проявлений непокорности. Вообще сопротивление иноземной власти в первой половине XIV в. вовсе не шло по нарастающей. Скорее наблюдается обратное: если до 1327 г. сильнейшие князья Северо-Восточной Руси время от времени позволяли себе неподчинение ханской воле, то позже этого не наблюдается. Очевидно, своеволие Даниила и Юрия (как и тверских князей) в какой-то мере было наследием эпохи двоевластия в Орде конца XIII в., когда русские князья могли выбирать себе сюзерена и оказывались соответственно в конфронтации с его противником. С укреплением единовластия в Орде при Узбеке это своеволие сошло на нет.

Что касается общей оценки эпохи Калиты в московско-ордынских отношениях, то полагать, что именно в его правление была заложена главная основа будущего могущества Москвы (а так традиционно считается в историографии, в т. ч. и в работах, где ордынская политика Калиты оценивается негативно), — значит впадать в некоторое преувеличение.[840] Иван Данилович стал первым московским князем, который до конца своих дней сохранил за собой великое княжение владимирское. Но это не означало, что оно уже закрепилось за московскими князьями (Семен Иванович получил в Орде по смерти отца великокняжеский стол, но с утратой Нижнего Новгорода, а в 1360 г. ярлык на Владимир был передан иной княжеской ветви — см. ниже). Нельзя сказать, чтобы территориальный рост владений московских князей при Калите намного превзошел сделанное его предшественниками. Даниил присоединил к собственно Московскому княжеству Можайск и Коломну; Юрий овладел Нижегородским княжеством и (впервые) великим княжеством Владимирским; Иван закрепил достижения брата и расширил территорию великого княжества за счет Дмитрова и «купель». Но эти приобретения не были прочны: они зиждились на зыбкой основе принадлежности великого княжения московским князьям, основе, которая в любой момент могла рухнуть по воле хана.

После смерти Ивана Калиты великим князем стал его старший сын Семен. Однако, не желая чрезмерно усиливать Москву, Узбек выделил из великого княжества Владимирского Нижегородское княжество, переданное им суздальскому князю Константину Васильевичу.[841] Тем не менее Семен Иванович за тринадцать лет своего правления смог сделать важные приобретения. К великому княжеству Владимирскому отошло ставшее выморочным Юрьевское княжество (скоре всего, в 1347 г.);[842] к собственно Московскому — рязанские владения на левом берегу Оки (по рекам Протве и Луже).[843]

Преемником Семена стал его брат Иван Иванович. В его короткое княжение (1353–1359 гг.) Москва поставила под свой контроль юго-восточного соседа — Муромское княжество.[844]

Смерть Ивана Ивановича 13 ноября 1359 г. совпала с началом продолжительной усобицы — «замятни» в Орде. По смерти хана Бердибека сменивший его Кульпа царствовал всего пять месяцев и был убит Наврузом. К последнему и отправились «вси князи Роусьскыи».[845] К этому их вынуждала как смена хана, так и кончина великого князя владимирского: требовалось подтвердить свои владельческие права. Главным же вопросом была судьба великого княжения. Новому московскому князю, сыну Ивана Ивановича Дмитрию, было всего 9 лет (родился 12 октября 1350 г.), и Навруз предпочел ему нижегородского князя Андрея Константиновича. Андрей (не имевший склонности к государственной деятельности) отказался от ярлыка в пользу своего младшего брата Дмитрия, князя суздальского; тот и занял владимирский стол.[846]

Потеря великого княжения означала, что из-под власти московского князя уходит обширная территория великого княжества Владимирского (с городами Владимиром, Переяславлем, Костромой, Юрьевом-Польским, Дмитровом, Ярополчем). Одновременно Галицкое княжение было передано ханом Дмитрию Борисовичу, сыну последнего дмитровского князя, а Сретенская половина Ростова, которой завладел Иван Калита в 1332 г., была возвращена ростовским князьям.[847] Фактически владения князей Московского дома возвращались почти к границам 1327 г. — времени до получения Иваном Калитой ярлыка на великое княжение владимирское (за исключением юго-запада — бывших рязанских владений на левом берегу Оки, вошедших в состав именно Московского, а не великого Владимирского княжества).

Очерк 4 Две исторические победы великого князя Дмитрия

30-летний период, в течение которого великое княжение сохранялось за московскими князьями, не прошел даром. Традиционная монгольская политика недопущения чрезмерного усиления кого-либо из вассальных правителей в данном случае дала явный сбой. И попытка Орды на рубеже 50-60-х гг. XIV в. изменить соотношение сил в Северо-Восточной Руси не удалась — как из-за накопленного к этому времени Москвой потенциала, так и по причине обострения в это время внутриордынской ситуации. Уже в 1362 г., воспользовавшись наличием в Орде нескольких противоборствующих правителей, москвичи сумели получить ярлык на великое княжение для Дмитрия Ивановича. Попытка Дмитрия Константиновича, заручившись собственным новым ярлыком, вернуться на владимирский стол была пресечена военной силой. К 1363 г. были возвращены Галич и половина Ростова.[848] Таким образом, в течение трех лет Москва восстановила позиции, существовавшие при Иване Ивановиче.

А с конца 60-х гг., когда Дмитрий повзрослел, москвичи, по выражению антимосковски настроенного тверского летописца, «над?яся на свою на великую силу, князи русьскыи начаша приводити в свою волю, а которыи почалъ не повиноватися ихъ вол?, на тыхъ почали посягати злобою».[849] В 1368 г. было занято Ржевское княжество, некогда принадлежавшее союзнику Москвы Федору Святославичу (из смоленских князей), а в конце 50-х гг. захваченное Литвой.[850] Тогда же было начато наступление на Тверь. Эти действия вызвали реакцию со стороны великого князя литовского Ольгерда, женатого на сестре тверского князя Михаила Александровича. Помимо литовской помощи, Михаил попытался заручиться поддержкой эмира Мамая, ставшего к этому времени правителем западной части Орды (к западу от Волги). В 1371 г. Мамай от лица своего марионеточного хана Мухаммед-Бюлека выдал Михаилу ярлык на великое княжение, но тверской князь отказался взять вспомогательную татарскую рать для своего водворения во Владимире, а Дмитрий Московский в том же году приехал в Орду и ценой богатых даров сумел получить ярлык на свое имя. Более действенной была для Твери литовская поддержка. Ольгерд совершил три похода на Москву — в 1368, 1370 и 1372 гг.; во время двух первых он осаждал недавно отстроенный белокаменный Кремль, в ходе же третьего был остановлен на Оке у Любутска.[851] По заключенному летом 1372 г. договору Москва обязывалась вернуть Ржеву, но Ольгерд признавал великое княжение владимирской «отчиной», т. е. наследственным владением Дмитрия, тем самым отказываясь от поддержки претензий на него своего шурина Михаила Тверского.[852] Впервые великое княжество Владимирское было признано политическим образованием, статус которого не зависит от воли хана Орды. В ходе противостояния с Ольгердом удалось сделать территориальное приобретение: в результате поддержки одного из новосильских князей, Романа Семеновича, против другого — Ивана (зятя Ольгерда) Москве досталась Калуга — часть владений последнего.[853] В начале 1374 г. был заключен мир с Михаилом Тверским на условиях его отказа от претензий на великое княжение.[854]

Но в том же 1374 г. «великому князю Дмитрию Ивановичю бышеть розмирие с татары и с Мамаем».[855] Впервые со времен Даниила Галицкого русское княжество вступило в открытую конфронтацию с Ордой.[856] Однако противоборство с Мамаем не колебало ставшее традиционным представление о законности власти хана Орды — «царя» — над Русью. Современники расценивали ситуацию, при которой реальная власть в Орде находилась в руках не хана, а временщика, как нарушение нормы.[857] Соответственно борьба с Мамаем рассматривалась как выступление против незаконного правителя.

В этой ситуации Михаил Тверской вновь предъявил претензии на великое княжение и в 1375 г. получил ярлык от Мамая.[858] В ответ на Тверь двинулось огромное войско, состав которого позволяет оценить пределы власти Дмитрия Московского. В поход двинулись, помимо самого Дмитрия Ивановича и его двоюродного брата Владимира Андреевича Серпуховского, суздальско-нижегородский князь Дмитрий Константинович, его сын Семен и братья — Борис и Дмитрий Ноготь, ростовские князья Андрей Федорович и Василий и Александр Константиновичи (двое последних княжили во входившем в ростовские владения Устюге), князь Иван Васильевич из смоленской ветви (правивший в Вязьме[859]), ярославские князья Василий и Роман Васильевичи, белозерский князь Федор Романович, кашинский князь Василий Михайлович (удельный князь тверского дома, перешедший на сторону Москвы), моложский князь Федор Михайлович (Моложское княжество выделилось в XIV в. из Ярославского), стародубский князь Андрей Федорович, князь Роман Михайлович Брянский (Брянском он тогда уже реально не владел, тот был в руках Ольгерда), новосильский князь Роман Семенович, оболенский князь Семен Константинович и его брат тарусский князь Иван.[860] Таким образом, верховную власть Дмитрия Ивановича признавали не только все княжества Северо-Восточной Руси (кроме Тверского, за исключением его Кашинского удела), но также князья трех верховских княжеств Черниговской земли (Новосильского, Оболенского и Тарусского), Роман Михайлович, считавшийся великим князем черниговским[861] и вяземский князь. В результате похода Михаил Тверской капитулировал, признав себя «молодшим братом» Дмитрия Ивановича, а великое княжение — его «отчиной».[862]

В 1375–1376 гг. Мамай наносил удары по владениям московских союзников — новосильского и нижегородского князей.[863] В 1377 г. у границ Нижегородского княжества на р. Пьяне татарами Мамая было разбито войско, состоявшее из нижегородских и московских полков,[864] в 1377 и 1378 гг. дважды разорялся Нижний Новгород, а в следующем году в пределах Рязанской земли на р. Воже Дмитрий Иванович в союзе с Рязанью разгромил посланное Мамаем на Москву войско под командованием Бегича.[865]

После этого правитель Орды начал подготовку к масштабному походу, закончившемуся битвой на Куликовом поле в верховьях Дона 8 сентября 1380 года.

По поводу Куликовской битвы, ее перипетий и связанных с ней событий высказывалось немало разноречивых суждений.[866] Многие из них были связаны с недостаточной изученностью основных источников, повествующих о сражении, — т. н. «памятников Куликовского цикла». В настоящее время хронологию и соотношение этих произведений в главных чертах можно считать определенными. Наиболее ранним памятником Куликовского цикла была, по-видимому, «Задонщина» — произведение поэтического характера; однако использовать ее как источник фактических данных о сражении следует с осторожностью, во-первых, в силу специфики жанра, во-вторых, потому, что хотя первоначальный текст «Задонщины» появился, скорее всего, в 80-х гг. XIV в.,[867] сложение двух дошедших до нас редакций — Краткой и Пространной — относится к более позднему времени (вероятнее всего, к 70-м гг. XV в.).[868] В начале XV в., при составлении протографа Троицкой летописи (памятника московской книжности), возник краткий летописный рассказ о битве, дошедший в составе Рогожского летописца и Симеоновской летописи.[869] Одновременно появился рассказ новгородского летописания, сохранившийся в составе Новгородской I летописи младшего извода.[870] Немного позже, при составлении митрополичьего свода конца 10-х гг. XV в., на основе рассказов Троицкой летописи и протографа Новгородской I летописи младшего извода возникла т. н. Повесть о Куликовской битве, донесенная Новгородской IV и Софийской I летописями.[871] В ней повествование было расширено множеством подробностей (в большинстве своем не вызывающих сомнений по части достоверности).[872] И только много лет спустя, в начале XVI в., появилось самое известное и широко распространившееся в списках произведение о Куликовской битве — «Сказание о Мамаевом побоище» (использовавшее и «Задонщину», и Летописную повесть).[873]

К лету 1380 г. Мамай основательно подготовился к решающей схватке с Москвой. Не надеясь после Вожи только на собственные силы, он заключил союз с новым великим князем литовским Ягайлой Ольгердовичем. Власть Мамая признал Олег Иванович Рязанский, видимо, желая избежать разгрома своего княжества (в то же время он предупредил Дмитрия Ивановича о выступлении Орды).[874] Поход Мамая по своей масштабности не имел прецедентов в XIV столетии.

В начале кампании, когда Мамай с войском кочевал за Доном, а Дмитрий находился в Коломне, Мамаевы послы привезли требование платить выход как при хане Джанибеке (сыне Узбека), «а не по своему докончанию. Христолюбивый же князь, не хотя кровопролитья, и хот? ему выход дати по крестьяньскои сил? и по своему докончанию, како с ним докончалъ. Он же не въсхот?».[875] Под «своим докончанием» имеется в виду определенно соглашение, заключенное Дмитрием с Мамаем во время личного визита в Орду в 1371 г. Но тогда Дмитрий преследовал цель задобрить Мамая, чтобы вернуть себе ярлык на великое княжение. Следовательно, он соглашался на большие выплаты, чем те, что имели место до 1371 г., но оговоренный размер дани все же уступал тому, который существовал при Джанибеке. С 1374 г. Москва перестала соблюдать это докончание; теперь, в условиях приближения Мамая в союзе с Ягайлой, Дмитрий соглашался вернуться к его нормам. Но Мамай, рассчитывая на перевес в силах, не уполномочил своих послов идти на уступки.

Ранние источники дают очень немного сведений о том, отряды каких русских земель и княжеств участвовали в походе Дмитрия Ивановича на Дон. Рассказ Рогожского летописца и Симеоновской летописи, кроме самого Дмитрия, называет по именам только двух князей — Федора Романовича Белозерского и его сына Ивана, и то в силу того, что они пали в сражении.[876] Рассказ Новгородской I летописи младшего извода упоминает об участии в битве двоюродного брата Дмитрия серпуховского князя Владимира Андреевича.[877] Летописная повесть говорит также о наличии в войске Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, литовских князей, в 1378–1379 гг. перешедших на службу к Дмитрию Московскому.[878] Андрей ранее княжил в Полоцке, а после своего отъезда из Литвы в 1377 г. во Пскове; Дмитрий был прежде князем брянским, а перед переходом к Дмитрию Ивановичу — трубчевским.[879] Можно заключить, что под их началом находилось какое-то количество служилых людей из Полоцка и Черниговщины, а также псковичей (об их присутствии в «Повести» говорится прямо). В перечне погибших «Повести», помимо белозерских князей, упоминаются князь Федор Тарусский и брат его Мстислав, а также (только в тексте Софийской I летописи) князь Владимир Дорогобужский;[880] из этого следует, что в сражении участвовали силы из Тарусского княжества — пограничного с Московским верхнеокского княжества Черниговской земли, и из Вяземско-Дорогобужского, самого восточного из княжеств Смоленской земли. «Задонщина» утверждает, что в походе участвовал отряд новгородцев.[881] В двух списках «Задонщины» — У и ИI — наличествует также перечень количества погибших знатных людей: кроме белозерских князей и бояр с территорий Московского и великого княжества Владимирского (московских, коломенских, серпуховских, переяславских, костромских, владимирских, дмитровских, можайских, звенигородских, углицких) там названы «посадники» новгородские, паны литовские (только в списке ИI), а также бояре суздальские, муромские, рязанские и ростовские.[882] Если под «панами литовскими» имеются в виду отряды Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, то упоминание рязанских бояр вызывает сомнение, поскольку князь Олег Рязанский занимал в конфликте с Мамаем 1380 г. если и не враждебную Москве позицию, то уж во всяком случае не союзническую. Правда, можно допустить, что речь идет о боярах Пронского княжества — удельного княжества Рязанской земли; известно, что в битве на Воже 1378 г. одним из флангов русского войска командовал князь Даниил Пронский.[883] Но нельзя исключать, что расчет погибших бояр — позднее добавление к первоначальному тексту «Задонщины», появившееся при создании ее Пространной редакции. Перечисленные сведения дают, таким образом, довольно мало материала для заключений, какие войска участвовали в Куликовской битве, помимо ратей, собранных с территории собственно Московского и принадлежавшего Дмитрию Ивановичу великого Владимирского княжеств.

Наиболее подробные сведения о составе русского войска (точнее — сведения о его «командном составе», позволяющие говорить о том, рати с каких территорий выступили в поход) содержатся в трех источниках — «Сказании о Мамаевом побоище»,[884] Новгородской летописи Дубровского[885] и Архивской летописи.[886] Два последних восходят к общему протографу — новгородскому своду 1539 г.,[887] и тексты, относящиеся к интересующему нас вопросу, в них идентичны. «Сказание о Мамаевом побоище», как сказано выше, было создано в начале XVI в. Таким образом, оба памятника, доносящие подробные данные о составе армии Дмитрия Донского в 1380 г. — поздние, отстоящие от событий более чем на столетие. В историографии состав русского войска освещается обычно на основе именно этих источников.[888] Однако по причине их позднего характера высказывались сомнения в достоверности сведений «Сказания» и летописей Дубровского и Архивской по этому вопросу.[889]

Прежде чем подступить к оценке данных «Сказания о Мамаевом побоище» и летописей Дубровского и Архивской (далее их текст об «уряжении полков» обозначается как НДубр-Арх), надо обратить внимание, что имеется возможность очертить круг княжеств — вероятных участников Куликовской битвы, исходя из состояния военно-политических отношений Москвы с соседними политическими образованиями до и после Куликовской битвы. Как говорилось выше, в 1375 г. Дмитрий собрал под свои знамена в походе на Тверь войско, в состав которого входили князья суздальско-нижегородские, ростовские (включая устюжских), вяземский, ярославские, белозерские, кашинский, моложский, стародубский, бывший брянский, новосильский, оболенский и тарусский, а также новгородские силы. Еще одним походом, участники которого подробно описаны, был поход Дмитрия Донского на Новгород зимой 1386–1387 гг. В данном случае состав войска приведен не по князьям, а по городам. В походе приняли участие «рати» с территории великого княжества Московского и Владимирского — московская, коломенская, звенигородская, можайская, волоцкая, ржевская, серпуховская, боровская, дмитровская, переяславская, владимирская, юрьевская, костромская, углицкая, галицкая, бежицкая, белозерская, вологодская, новоторжская, — а также «рати» из Мещеры, княжеств Муромского, Стародубского, Суздальского, Городецкого, Нижегородского, Ростовского (с Устюжским), Ярославского, Моложского.[890] Отличия состава войска 1386–1387 гг. от войска 1375 г. (помимо того, что новгородцы стали теперь противной стороной) следующие: 1. «Белозерская рать» в результате перехода Белоозера после гибели князя Федора Романовича на Куликовом поле в состав московских владений оказалась в ряду великокняжеских сил. 2. Отсутствуют войска Вяземского княжества, т. к. князь Иван Васильевич погиб в 1386 г. в битве смоленских князей с Литвой под Мстиславлем, а его сын тогда же подписал договор, по которому смоленские князья попадали в зависимость от Литвы[891] (т. е. Вяземское княжество вышло тем самым из коалиции, возглавляемой Дмитрием Донским). 3. Отсутствует рать из Кашинского княжества, т. к. после смерти Василия Михайловича Кашинского в 1382 г. Кашин отошел к тверскому князю Михаилу Александровичу.[892] 4. Отсутствуют силы верховских княжеств (Новосильского, Тарусско-Оболенского), что объясняется, очевидно, отдаленностью их (пограничных с ордынской территорией) от театра военных действий (союз князей этих земель с Дмитрием сохранялся — в 1385 г. Роман Новосильский и тарусские князья участвовали в войне Москвы с Рязанью[893]). 5. На сей раз в походе участвуют войска из Муромского княжества и Мещеры.[894] Можно с уверенностью полагать, что в 1380 г. сборы русского войска исходили в основе из той же коалиции княжеств: в августе 1380 г. Дмитрий Иванович имел достаточно времени для сбора войск — не меньше, чем в 1375 г., поскольку Мамай не торопился с продвижением, ожидая подхода войска Ягайло.[895] Имеющиеся в ранних источниках о Куликовской битве отрывочные сведения об участвовавших в сражении князьях подтверждают правильность такого подхода: в них упоминаются белозерские и тарусские князья, а также князь дорогобужский (Дорогобуж был вторым по значению городом в Вяземском княжестве, и павший на Куликовом поле князь Владимир Дорогобужский — возможно, брат Ивана Васильевича Вяземского), т. е. представители трех далеко отстоящих друг от друга районов, входивших в область «мобилизаций» 1375 и 1386 гг.: Белоозеро является ее крайней северной точкой, Вязьма с Дорогобужем — крайней западной, а Таруса — самой южной после Новосильско-Одоевского княжества. Попытаемся теперь, исходя из вероятности сходства состава русского войска в 1380 г. с участниками походов 1375 и 1386–1387 гг., оценить достоверность перечней, содержащихся в «Сказании о Мамаевом побоище» и НДубр-Арх.

В «Сказании о Мамаевом побоище» вначале говорится, что к Дмитрию Ивановичу пришли князья белозерские Федор Семенович и Семен Михайлович, князья Андрей Кемский, Глеб Каргопольский, андомские князья, Андрей Ярославский, Роман Прозоровский, Лев Курбский и Дмитрий Ростовский, а затем приводится «уряжение полков» при сборе их в Коломне. Согласно нему, великий князь взял к себе в полк белозерских князей, командовать полком правой руки поставил Владимира Андреевича Серпуховского, придав ему ярославских князей, полком левой руки — князя Глеба Брянского. Передовым полком командовали московские воеводы (родом из смоленских князей) Дмитрий Всеволож и Владимир Всеволож. Далее перечисляются воеводы ратей, собранных с московских владений: над «коломничами» был воеводой боярин Микула Васильевич, владимирской и юрьевской ратью руководил Тимофей Волуевич, костромской — Иван Родионович Квашня, переяславской — Андрей Серкизович. У князя Владимира Андреевича воеводами, согласно «Сказанию», были Данило Белеут, Константин Конанов и князья Федор Елецкий, Юрий Мещерский, Андрей Муромский.

Позже, уже на Куликовом поле, Дмитрий с Владимиром Андреевичем, Ольгердовичами и Дмитрием Боброком-Волынцем (двоюродным братом Ольгердовичей и зятем московского князя, находившемся на московской службе с начала 70-х гг.) проводят новое уряжение полков. Подробности его не сообщаются, но в описании сражения говорится, что передовой полк ведут по-прежнему братья Всеволожи, а полки правой руки и левой руки — соответственно Микула Васильевич с коломенцами и Тимофей Волуевич с костромичами. Владимир Андреевич с Дмитрием Волынцем возглавляют засадный полк.[896]

Из названных в «Сказании» князей в перечне 1375 г. не присутствует никого, кроме Владимира Андреевича Серпуховского. Упоминание муромского и мещерского отрядов соответствует перечню 1386/7 гг. Белозерские, ярославские и ростовские князья носили в эпоху Куликовской битвы другие имена, Глеб Брянский жил в первой половине XIV в., а княжеств-уделов Кемского, Каргопольского, Андомского (верно — Андожского), Прозоровского и Курбского еще не существовало.[897] Таким образом, сведения «Сказания» о составе русского войска в целом достоверными признаны быть не могут; допустима лишь возможность участия в битве князей, перечисленных в числе воевод Владимира Андреевича.[898]

Что касается НДубр-Арх., то здесь об «уряжении полков» говорится следующее: «И ставъ ту князь великии, по достоянию полки разрядивъ и воеводы учинивъ. И быша у него тогда в передовомъ полку по божествен?и в?ре самобратныя князи Ондр?и и Дмитреи Олгердовичи, да боярин и воевода Микула Васильевичъ, да князь Федоръ Романовичъ Белозерскии. А у себя же им?яше князь великии Дмитреи в полку н?коего боярина и воеводу Ивана Родивоновича Квашню, да боярина же своего и воеводу Михаила Брянка, да князя Ивана Васильевича Смоленского. А в правои рук? воеводы учини: князя Андр?я Федоровича Ростовского, да Федора Грунку, да князя Ондр?я Федоровича Стародубского, в л?вои рук? воеводы учини: князя Васильевича Ярославского, да Лва Морозова, да князя Федора Михаиловича Моложскаго. Въ сторожевомъ полку тогда воеводы учини: Михаила Иванова сына Окинфовича, да князя Семена Костянтиновича Оболенского, да брата его князя Ивана Поружского, да Андрея Серкиза, иныя же свои полки многи разрядивъ и воеводы учини; въ западномъ же полку въ дубравахъ утаивъ благороднаго и храбраго брата своего князя Владимира Андреевича, да с нимъ некоего мужа мудра и храбра Дмитрия Михаиловича Волынца, да князя Романа Михаиловича Брянского, да князя Василья Михаиловича Кашинского, да князя Романовича Новосильского. Исполчився, поидоша противу себе».[899]

Перечень князей очень схож как с составом войска 1375 г. так и с перечнем «ратей» 1386 г. (см. таблицу).

В отличие от 1375 г. не упомянуты Дмитрий Константинович, князь суздальско-нижегородский, его братья Борис и Дмитрий Ноготь и сын Семен, князья ростовского дома Василий и Александр Константиновичи, один из ярославских князей-Васильевичей; вместо Романа Семеновича Новосильского фигурирует его сын. Все эти изъятия могут быть объяснены обстановкой кануна Куликовской битвы.

Нижегородско-суздальские князья после двукратного разорения Мамаем их земель — в 1377 и 1378 гг. — должны были быть озабочены в первую очередь охраной своих владений. Василий и Александр Константиновичи княжили во входившем в Ростовское княжество Устюге[900] и могли воздержаться от выступления или не успеть на сбор войск из-за чрезвычайной удаленности их княжества от театра военных действий. Что касается Новосильского княжества, то оно лежало на пути Ягайло, двигавшегося с запада к верховьям Дона на соединение с Мамаем; Роману Семеновичу было естественно отправить в помощь Дмитрию отряд во главе с сыном, а самому остаться оборонять свою землю от литовцев.[901]

В отличие от 1386 г., в перечне НДубр-Арх присутствуют Иван Васильевич Вяземский, Василий Михайлович Кашинский (в отношении обоих нет оснований полагать, что к 1380 г. они могли выйти из союза с Дмитрием), князья новосильские и тарусско-оболенские, сохранявшие союз с Москвой и в середине 80-х гг., и не упоминается об участии муромских и мещерских сил.

Итак, надо полагать, что если перечень князей-участников похода в НДубр-Арх и является позднейшей «реконструкцией», то реконструкцией весьма искусной (в отличие от «реконструкций», предпринятых в «Сказании о Мамаевом побоище», которые выдают себя анахронизмами) и, вероятно, близкой к реальности.

Возможны два варианта объяснения появления фрагмента об «уряжении полков» НДубр-Арх. В создании Новгородского свода 1539 г. принимали участие представители московского боярского рода Квашниных.[902] В текстах НДубр-Арх содержится ряд вставок, связанных с историей этого рода: под 6840 г. о приходе предка Квашниных Родиона Нестеровича на службу в Москву, под 6843 г. — о его походе на Литву, под 6845 г. — о помощи Родиона Ивану Калите, осажденному в Переяславле тверским войском (реально это событие имело место в 1305 г.).[903] Значительную часть сведений этих вставок есть основания считать достоверными, восходящими к преданию о происхождении Квашниных и деяниях их предков, живших в XIV столетии.[904] Рассказ об уряжении полков на Куликовом поле — явно из вставок такого рода, т. к. боярин Иван Родионович Квашня назван там рядом с великим князем, т. е. первым в перечне воевод «великого полка». Следовательно, либо этот рассказ восходит к некоему письменному или устному источнику, связанному с родом Квашниных, либо он искусственно сконструирован при создании Свода 1539 г. на основе данных имевшихся у его составителей источников об эпохе Дмитрия Донского, с целью возвеличивания заслуг Ивана Родионовича. Можно было бы предположить, что составитель перечня основывался на списке 1375 г. (имевшемся в Новгородской IV летописи — источнике Свода 1539 г.).[905] Из «пропущенных» в НДубр-Арх семи князей пять в перечне 1375 г. были названы без указания на места княжений. Может быть, они не были включены в список 1380 г. по этой причине? Но это не объясняет отсутствия Дмитрия Константиновича, тестя великого князя, и замену сыном Романа Новосильского. Отсутствие в НДубр-Арх имен ярославского и новосильского князей также трудно объяснить при принятии предположения о конструировании перечня на основе статьи 1375 г. В последней оба ярославских Васильевича — Василий и Роман — были названы по имени, первый имел определение «ярославский», и ничто не мешало бы вписать его имя под 1380 г. Вероятнее, что имена участвовавших в Куликовской битве ярославского и новосильского князей во время создания Свода 1539 г. либо не читались в имевшемся у его составителей источнике об уряжении полков (если он был письменным), либо были забыты (если источником было устное предание).

В перечне бояр пять из восьми названных погибли на Куликовом поле; их имена можно было взять из основного текста рассказа о битве (в Своде 1539 г. совпадающего с Летописной повестью Новгородской IV летописи),[906] добавив к ним известных по другим источникам в качестве ее участников Дмитрия Михайловича Волынца (упомянут в «Задонщине» и «Сказании о Мамаевом побоище») и Ивана Родионовича Квашню (назван в «Сказании о Мамаевом побоище»). Но остается Федор Грунка, в других источниках о Куликовской битве не фигурирующий, но упоминающийся в родословцах.[907] Среди погибших упоминаются также бояре Семен Михайлович, Иван Александрович, Тимофей Васильевич Волуй (видный воевода, назван и в начале Летописной повести Новгородской IV летописи, в рассказе о выступлении войска Дмитрия в поход), а кроме того, князь Федор Тарусский и его брат Мстислав;[908] почему же они не вошли в перечень? Если же предполагать его достоверность, то отсутствие этих имен можно объяснить отсутствием их в источнике составителей Свода 1539 г., говорящем об уряжении полков. Эти лица действительно могли не командовать в битве крупными подразделениями: тарусские князья были, скорее всего, в подчинении их старших родственников Семена и Ивана Константиновичей,[909] Тимофей Васильевич мог находиться при великом князе. Не исключено также, что командная роль Тимофея была забыта или что на его место в великом полку был подставлен Иван Родионович Квашня. Можно сказать, что список бояр не дает существенных аргументов для той или иной точки зрения на проблему достоверности текста об уряжении полков НДубр-Арх.

Исходя из целей составителей Свода 1539 г., неясно, зачем надо было сочинять подробное «уряжение полков». Возвеличить Ивана Родионовича Квашню можно было не прибегая к столь изощренной вставке — например, упомянув его рядом с Дмитрием Ивановичем в великом полку в сцене битвы или взяв сцену «коломенского уряжения полков» из «Сказания о Мамаевом побоище» (этот памятник был известен составителям Свода 1539 г.) и выделив в ней роль Ивана Родионовича (который там и так упоминался во вполне лестной роли — предводителя костромской рати). Более вероятным кажется, что фрагмент НДубр-Арх об «уряжении полков» опирался на ранний источник. Был он письменным или устным? Скорее второе. В тексте фрагмента имеется след ориентировки составителя Свода на статью 1375 г.: Иван Тарусский определен, как и под 1375 г., как «брат» Семена Константиновича Оболенского, и титул его записан как «Поружский» (под 1375 г. — «Торужский», под 1380 г. добавилась ошибка в транскрипции первой буквы).[910] В случае, если писец записывал устное предание, такая ориентировка на нюансы переписанного чуть ранее (несколькими листами выше) текста естественна (и не может служить аргументом в пользу реконструкции содержания фрагмента об «уряжении полков» на основе статьи 1375 г.); но она крайне маловероятна в случае, если писец располагал письменным текстом «уряжения». Вероятнее всего, фрагмент об «уряжении полков» был составной частью предания о первых Квашниных.[911] Разумеется, за полтора столетия это предание (как и в случае с участием предка Квашниных в бою под Переяславлем 1305 г.) могло приобрести пропуски и искажения.[912] Вероятно, с большой осторожностью надо воспринимать данные о распределении князей и воевод по полкам. Но состав княжеств, чьи рати приняли участие в походе Дмитрия Ивановича на Дон, скорее всего, в значительной мере соответствует реальности.

Итак, суммируя данные ранних источников о Куликовской битве, сведения о походах Дмитрия 1375 и 1386/7 гг., а также фрагмента об «уряжении полков» в Своде 1539 г., можно полагать, что против Мамая в августе 1380 г. выступили: во-первых, отряды с территории великого княжения, т. е. (судя по составу рати 1386/7 гг.) от городов (и окружающих их волостей) Москвы, Коломны, Звенигорода, Можайска, Волока,[913] Серпухова, Боровска, Дмитрова, Переяславля, Владимира, Юрьева, Костромы, Углича, Галича, Бежицкого Верха, Вологды, Торжка; во-вторых, силы из княжеств Белозерского, Ярославского, Ростовского, Стародубского, Моложского, Кашинского, Вяземско-Дорогобужского, Тарусско-Оболенского, Новосильского, а также отряды князей-изгоев Андрея и Дмитрия Ольгердовичей и Романа Михайловича Брянского, и, возможно, отряд новгородцев; не исключено участие (в полку Владимира Андреевича) отрядов из Елецкого и Муромского княжеств, а также Мещеры. Таким образом, в походе приняли участие немного меньшие силы, чем в походе на Тверь 1375 г.

20 августа Дмитрий двинулся вверх по левому берегу Оки к устью Лопасни. Здесь 26 августа к войску присоединились дополнительные силы во главе с двоюродным братом великого князя Владимиром Андреевичем Серпуховским и воеводой Тимофеем Васильевичем. Затем войско переправилось через Оку и двинулось к верховьям левобережья Дона. По пути к Дмитрию поступили сведения, что Мамай кочует на правом берегу Дона, ожидая подхода с запада войск Ягайло.[914]

6 сентября русские войска подошли к Дону, где разбили ордынский сторожевой отряд. 6 и 7 сентября прошли в ожидании нападения Мамая. Но разведка доставила сведения, что тот по-прежнему не торопится, поджидая литовцев Ягайло. Тогда, чтобы не допустить соединения сил своих противников (которое бы резко изменило ситуацию не в пользу Москвы), Дмитрий принял решение перейти с левого берега Дона на правый и немедленно дать бой. Это означало вступить непосредственно во владения Орды (левый берег Дона в его верхнем течении принадлежал Рязанскому княжеству). В ночь с 7 на 8 сентября, в канун Рождества св. Богородицы, переправа была совершена.[915]

У Мамая было три варианта действий. Он мог отступить, продолжая поджидать литовские силы; мог остаться на месте и ждать дальнейших действий русских войск (и также выиграть время до подхода Ягайло); наконец, мог атаковать, не дожидаясь союзника. Мамай выбрал третий вариант, и это была его вторая, после нежелания идти на уступки на переговорах в Коломне, ошибка.[916]

Место битвы — Куликово поле — располагалось между Доном и его правым притоком Непрядвой. Большинство исследователей XIX–XX вв. полагало, что сражение происходило на правом, южном берегу Непрядвы. Недавно было обосновано мнение, что местом битвы был левый, северный берег.[917] Палеопочвенное изучение района показало невозможность такого предположения: выяснилось, что в конце XIV в. левый берег Непрядвы был полностью покрыт лесом.[918] Однако традиционная, сложившаяся в XIX столетии[919] локализация битвы, помещающая противостоящие войска на правом берегу, но в довольно значительном отдалении от места слияния Непрядвы и Дона, имеет свои слабости. Ни один источник не свидетельствует о том, что русское войско, переправившись в ночь на 8 сентября через Дон, совершало затем поутру еще марш. Поэтому выдвинутое недавно предположение, что битва происходила ближе к береговой линии Непрядвы и Дона, чем традиционно считается,[920] заслуживает внимания. Вопрос нуждается в дальнейшем изучении.

В одиннадцатом часу утра конница Мамая атаковала выдвинутый вперед сторожевой полк. Великий князь Дмитрий принял личное участие в первой схватке. Под натиском ордынцев сторожевой полк отошел к главным силам. В течение двух часов противник пытался сломить их и в момент, когда чаша весов стала клониться в сторону Орды, во фланг наступавших (правый или левый — на этот счет нет единого мнения) ударил находившийся в засаде в дубраве полк под командованием Владимира Андреевича Серпуховского и Дмитрия Михайловича Боброка-Волынца. Это решило исход битвы — основные русские силы сумели перейти в контрнаступление, и в половине второго часа дня ордынцы обратились в бегство. Их преследовали до реки Мечи — правого притока Дона к югу от Непрядвы.[921]

Бежав с поля битвы, Мамай собрал «останочную свою силу, еще въсхот? ити изгономъ пакы на великаго князя Дмитрея Ивановича и на всю Русскую землю», но вынужден был выступить против воцарившегося (с помощью Тимура) в заволжской части Орды Тохтамыша. Эмиры Мамая перешли на сторону нового хана, временщик бежал в Крым и был вскоре убит.[922]

Противостояние Московского великого княжества с Мамаевой Ордой завершилось крахом последней. Дмитрий Донской не позволил Мамаю восстановить власть над русскими землями. Но другим, невольным результатом Куликовской победы стало нарушение существовавшего почти 20 лет неустойчивого равновесия между двумя частями Орды: разгром Мамая способствовал объединению их под властью законного хана. Объективно более всего конкретной политической выгоды от поражения Мамая на Куликовом поле получил Тохтамыш.

События, имевшие место в московско-ордынских отношениях в начале 80-х гг. XIV в., в историографии всегда были как бы в тени Куликовской победы. Традиционно принято считать, что успешный поход Тохтамыша на Москву 1382 г. восстановил зависимость Северо-Восточной Руси, ликвидированную при Мамае.[923] Такая трактовка событий, однако, порождает ряд трудноразрешимых вопросов.

Между признанием русскими князьями зависимости от монгольских ханов (40-е гг. XIII в.) и разрывом Дмитрием Ивановичем вассальных отношений с Мамаем (1374 г.) прошло около 130 лет; между походом Тохтамыша на Москву (1382 г.) и ликвидацией ордынской зависимости — без малого 100, т. е. почти столько же. Если считать, что Тохтамыш возобновил свергнутое «иго», то почему оно продержалось после этого столь долго, причем в условиях, когда Орда постепенно ослабевала, а к середине XV в. и вовсе распалась на несколько ханств, враждующих между собой? Может быть, поход Тохтамыша был акцией, сопоставимой по масштабу с походом Батыя? Далеко не так. Войско Монгольской империи, возглавляемое Батыем, совершило в 1237–1241 гг. два крупных вторжения в русские земли и еще три локальных похода, пребывало на русской территории в общей сложности более года, разорило все русские земли, кроме Новгородской, Полоцкой и части Смоленской. Тохтамыш же находился в русских пределах всего около двух недель, кроме Москвы взял только три города — Серпухов, Переяславль-Залесский и Коломну, с Дмитрием Донским в битве не встречался, а один из ордынских отрядов был разбит у Волока.[924] Так, может быть, русские люди той эпохи просто были неспособны на серьезную борьбу за освобождение и поэтому, в то время как такие страны, как Китай и Иран, во второй половине XIV в. сбросили зависимость от монгольских ханов, дали вновь себя покорить и продолжали нести «иго» еще целое столетие? Но если наши предки были столь «несостоятельны», как же они сумели подняться на Куликовскую битву? Концы с концами явно не сходятся…

Выше уже подчеркивалось, что противостояние Дмитрия Ивановича с Мамаем было борьбой не с законным ханом («царем»), а с временщиком, фактически обладавшим властью в Орде; сюзеренитет законных и реально правящих «царей» этим противостоянием не отвергался. Поэтому и Куликовская победа была отражением конкретного нашествия, но не свержение иноземной власти вообще. Когда осенью 1380 г. к власти в Орде пришел природной хан (Чингизид) Тохтамыш, в Москве признали его верховенство; однако Дмитрий не спешил возобновлять выплату дани, намереваясь ограничиться лишь формальным выражением зависимости.[925] Следствием этого (а не стремлением отомстить за поражение на Куликовом поле: мстить Тохтамышу было не за что, т. к. Дмитрий, разгромив Мамая, невольно облегчил хану приход к власти) и был поход Тохтамыша 1382 г. Примечательно, как объяснял летописец-современник отъезд великого князя из Москвы при приближении Тохтамыша и его отказ от открытого боя с ним (в реальности обусловленные в первую очередь недостатком сил после тяжелых потерь, понесенных на Куликовом поле): Дмитрий, узнав, что на него идет «сам царь», не «стал на бой» против него, «не поднял руки против царя».[926] С точки зрения современников, нежелание поднять руку на законного сюзерена было оптимальным оправданием для великого князя.

Результаты конфликта 1382 г. обычно оценивались как полное поражение Москвы. При этом не задавался вопрос: почему же тогда Тохтамыш оставил за Дмитрием великое княжение владимирское? Напомним, что Мамай дважды — в 1371 и 1375 гг. — передавал ярлык на великое княжение Михаилу Александровичу Тверскому. Причем если в первом случае он вернул его вскоре Дмитрию Московскому, то решение 1375 г., принятое уже в условиях конфронтации с Москвой, оставалось в силе до гибели Мамая осенью 1380 г.: победи временщик на Куликовом поле, он его несомненно бы реализовал. Но Тохтамыш-то победил московского князя, почему же он не отнял у Дмитрия великое княжение?

Прежде всего нужно заметить, что факт разорения столицы несколько заслоняет общую картину результатов конфликта 1382 г. Тохтамыш не разгромил Дмитрия в открытом бою, не продиктовал ему условий из взятой Москвы (напротив, был вынужден быстро уйти из нее, опасаясь контрудара[927]). И уж совсем не напоминают ситуацию, в которой одна сторона — триумфатор, а другая — униженный и приведенный в полную покорность побежденный, события, последовавшие вслед за уходом хана из пределов Московского княжества.

Осенью того же 1382 г. Дмитрий разорил землю рязанского князя Олега, указавшего Тохтамышу во время его движения на Москву броды на Оке. Тогда же к московскому князю приехал от хана посол Карач.[928] Целью посольства был, несомненно, вызов Дмитрия в Орду, естественный в сложившейся ситуации. Таким образом, Дмитрий после ухода Тохтамыша не только не поехал в Орду сам, но даже не отправил туда первым посла — это означает, что великий князь продолжал считать себя в состоянии войны с Тохтамышем и ждал, когда хан сделает шаг к примирению. Не торопился Дмитрий и после приезда Карача — послы в Орду отправились только весной следующего, 1383 г. Причем сам великий князь не поехал — посольство, состоявшее из «старейших бояр», номинально возглавил 11-летний старший сын Дмитрия Василий (будущий великий князь).[929]

В Орде тем временем находился, еще с осени 1382 г., Михаил Александрович Тверской. Он не без оснований рассчитывал получить от Тохтамыша ярлык на великое княжение. Решение хана было следующим: тверской князь должен впредь быть независим от Москвы, под его власть переходит ставшее в 1382 г. выморочным Кашинское княжество (составная часть Тверского, которое по московско-тверскому договору 1375 г. оказывалось под верховной властью Дмитрия, и, следовательно, должно было в случае бездетной смерти кашинского князя стать московским владением). Но в главном вопросе — о принадлежности великого княжения Владимирского — претензии Михаила поддержки не нашли: Тохтамыш выдал ярлык на него Дмитрию Донскому.[930] В чем причина этого, казалось бы, нелогичного шага?

В Новгородской IV летописи говорится, что «Василья Дмитреевича приа царь въ 8000 сребра».[931] Что означает эта сумма? Известно, что в конце правления Дмитрия Донского дань с «великого княжения» (т. е. с территорий собственно Московского княжества и Владимирского великого княжества) составляла 5000 рублей в год,[932] в т. ч. с собственно Московского княжества 1280 рублей (960 с владений Дмитрия и 320 с удела Владимира Андреевича Серпуховского).[933] Цифра 8000 рублей близка к сумме выхода за два года за вычетом дани с собственно Московского княжества; последняя была равна за этот срок 2560 рублям, а без учета дани с удела Владимира Андреевича -1920. Следовательно, очень вероятно, что посольство Василия привезло в Орду дань за два года с Московского княжества (может быть, за исключением удела Владимира, особенно сильно пострадавшего в 1382 г. от ордынских войск и потому малоплатежеспособного), а уже в Орде была достигнута договоренность, что Дмитрий заплатит за те же два года выход и с территории великого княжества Владимирского (8000 рублей). Таким образом, Москва признала долг по уплате выхода с Московского княжества за два года правления Тохтамыша после гибели Мамая. Выплата же задолженности по выходу с великого княжества Владимирского была поставлена в зависимость от ханского решения о его судьбе: в случае оставления великого княжения за Дмитрием Ивановичем он гарантировал погашение долга, а если бы Тохтамыш отдал Владимир Михаилу Тверскому, Москва считала себя свободной от этих обязательств — выполнять их должен был бы новый великий князь владимирский. Тохтамыш предпочел не продолжать конфронтацию с сильнейшим из русских князей: передача ярлыка Михаилу привела бы к продолжению конфликта и сделала бы весьма сомнительными шансы хана получить когда-либо сумму долга. Настаивать на уплате выхода за период правления в Орде Мамая (выплаты были прекращены, напомним, в 1374 г.) Тохтамыш не стал. Следовательно, был достигнут компромисс: Тохтамыш сохранил за собой позу победителя, но Дмитрий оказался в положении достойно проигравшего.

Таким образом, поход Тохтамыша, при всей тяжести понесенного Москвой удара, не был катастрофой. С политической точки зрения он не привел к капитуляции Москвы, а лишь несколько ослабил ее влияние в русских землях. Что касается сферы общественного сознания, то неподчинение великого князя Дмитрия узурпатору Мамаю еще не привело к сознательному отрицанию верховенства ордынского царя. С приходом к власти в Орде законного правителя, правда, была предпринята осторожная попытка построить с ним отношения, не прибегая к уплате дани (формальное признание верховенства, но без фактического подчинения). Война 1382 г. привела к срыву этой попытки, но данный факт не оставил непоправимо тяжелого следа в мировосприятии: фактически было восстановлено «нормальное» положение — законному царю подчиняться и платить дань не зазорно. Соглашение, заключенное московским посольством в Орде в 1383 г., сохраняло главенствующую роль Дмитрия Донского на Руси. Более того, последующие события показывают, что оно не ограничивалось передачей ему великого княжения, а содержало еще один пункт, имевший весьма важные и долгосрочные последствия.

В завещании Дмитрия Донского, написанном незадолго до смерти (наступившей 19 мая 1389 г.), великий князь передает своему старшему сыну Василию власть, в отличие от своих отца и деда, не только над Московским княжеством, но и над великим княжеством Владимирским: «А се благословляю сына своего, князя Василья, своею отчиною, великимъ княженьем».[934] Этот пункт не мог быть внесен без санкции Орды.[935] Между 1382 и 1389 гг. имели место только одни переговоры такого уровня, на которых мог обсуждаться подобный вопрос, — переговоры 1383 г. Следовательно, будущая передача великого княжения Дмитрием по наследству была оговорена именно тогда.

Это несомненное достижение сопровождалось, впрочем, и потерями, которые не ограничивались выходом из зависимости Твери и лишением прав на Кашинское княжество. К 1382 г. Дмитрию удалось расширить подвластную ему территорию на западном и южном направлениях. По соглашению с литовским князем Кейстутом, боровшимся за власть с Ягайло, он около 1381 г. получил обратно Ржеву.[936] Московско-рязанский договор лета 1381 г., в котором Олег Иванович Рязанский называет себя «молодшим братом» Дмитрия (т. е. признает его верховенство), фиксирует принадлежность Москве Мещеры,[937] названной «куплей» Дмитрия, Тулы, ранее бывшей ордынским владением,[938] а также неких «мест татарских», отнятых Дмитрием «от татар».[939] По-видимому, эти территории были захвачены Москвой во время противостояния с Мамаем. Но в последующем договоре с Рязанью (1402 г.) Тула признается рязанским владением, а о «местах татарских» сказано, что они будут вновь московскими, если «переменит Богъ татаръ».[940] Очевидно, потери этих территорий стали следствием поражения от Тохтамыша.[941]

Дмитрий Донской в течение всей своей деятельности преследовал цель превратить великое княжество Владимирское из предмета регулируемых Ордой притязаний правителей разных удельных княжеств Северо-Восточной Руси в свое наследственное владение, объединить его с Московским в единое государство. В 1372 г. ему удалось добиться признания этого Литвой, в 1375 г. — Тверью. В 1383 г. Дмитрий сумел получить санкцию на превращение великого княжения в «отчину» московской династии от сюзерена — хана Орды. Законный правитель Орды сделал то, что отказывались делать как прежние ханы, так и «нелегитимный» Мамай. Дмитрию Ивановичу удалось обернуть военное поражение крупнейшей политической победой, не уступающей по своему историческому значению Куликовской (и разумеется, во многом ею подготовленной): объединение Московского и Владимирского княжеств заложило основу государственной территории будущей России.[942]

К концу правления Дмитрия Донского наследственные владения московского княжеского дома охватывали всю Северо-Восточную Русь (бывшую «Суздальскую землю»), за исключением княжеств Тверского, Нижегородско-Суздальского, Ярославского, половины Ростовского, Стародубского и Моложского. На западе при Дмитрии была присоединена территория бывшего Ржевского княжества, на юго-западе — Калуга, на юго-востоке — Мещера. Рост Московского княжества в период правления Дмитрия Ивановича почти совпал по времени со значительным территориальным ростом за счет русских земель Великого княжества Литовского: в 60-х гг. под власть Ольгерда перешли Киев и большая часть Черниговской земли (кроме «верховских» — верхнеокских — княжеств), еще ранее, в 50-х гг., им была захвачена значительная часть смоленских владений.[943] К концу XIV столетия на бывших землях Киевской Руси складывается, таким образом, двухполюсная политическая система, окончательно определяется доминирующая роль двух государств — Великого княжества Литовского[944] и Великого княжества Московского. Остальные политические образования либо зависели от них (как Новгородская земля и окончательно выделившаяся из нее Псковская земля, признававшие своим верховным правителем великого князя московского), либо, будучи формально самостоятельными (или почти самостоятельными), фактически были несравнимо слабее (как Тверское, Нижегородско-Суздальское, Ярославское и Рязанское княжества).

С исчезновением старой политической структуры уходила в прошлое и единая этническая общность под названием русь (т. н. «древнерусская народность»). На территории Северо-Восточной и Северо-Западной Руси начинается складывание русской (великорусской) народности, на землях же, вошедших в состав Литвы (и Польши — Галичина), — украинской и белорусской народностей. При этом этноним и политоним Русь продолжал применяться на всей восточнославянской территории. Если в домонгольский период он обозначал либо совокупность русских земель в целом, либо «Русскую землю» в Среднем Поднепровье (Киевское княжество с Переяславским и частью Черниговского), то во второй половине XIII–XIV в. в разных частях Руси обозначилась тенденция прилагать это название к своей земле. Так, в XIV столетии в Северо-Восточной Руси стали называть «Русской землей» территории, на которые распространялась власть великого князя владимирского, т. е. Владимиро-Суздальскую землю вкупе с Новгородской.[945]

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

679

См.: Насонов А. Н. Монголы и Русь. М.; Л., 1940. С. 10–23, 34–35; Греков Б. Д., Якубовский А. Ю. Золотая Орда и ее падение. М.; Л., 1950. С. 218–232; Хорошкевич А. Л. Изменение форм государственной эксплуатации на Руси в середине XIII в. // Общее и особенное в развитии феодализма в России и Молдавии. Проблемы феодальной государственной собственности и государственной эксплуатации (ранний и развитой феодализм). М., 1988.

680

Традиционное в литературе определение «Золотая» появляется только во 2-й половине XVI в. (когда обозначаемого им государства уже не существовало). В русских источниках XIII–XV вв. термин «Орда» (первоначальное значение — ханская кочевая ставка) применялся по отношению к государству, управлявшемуся потомками старшего сына Чингисхана Джучи, без эпитета.

681

См.: Насонов А. Н Указ. соч. С. 11–14, 28–31, 50–51; Егоров В. Л. Историческая география Золотой Орды в ХШ-XIV вв. М., 1985. С. 158–160.

682

См.: Насонов А. Н. Указ. соч. С. 10–16, 77–78; Хорошкевич А. Л. Указ. соч.; Кучкин В. А. Русь под игом: как это было? М., 1991. С. 18–25.

683

Впервые зависимость Руси от Орды была определена как «иго» польским хронистом Я. Длугошем в 1479 г. (Ioanius Dlugossu seruoris сапопісі opera. T. 14. Сгасо?іае, 1878. P. 697 — mgum barbarum, mgum servitutis. Ср. ошибочное отнесение первого употребления термина «иго» к концу XVI в. — Ostrowski D. Muscovy and the Mongols: Сross-cultural Influences on the Steppe Frontier. 1304–1589. Cambridge, 1998, P. 144–145).

684

См.: Горский А. А. «Всего еси исполнена земля Русская.»: Личности и ментальность русского средневековья. М., 2001. С. 134–137.

685

См.: Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. 5. М., 1993. С. 200–208; Костомаров Н. И. Начало единодержавия в древней Руси // Вестник Европы. 1870. № 11. С. 53–54; № 12. С. 496, 517, 561; И. Р. (Трубецкой Н. С.). Наследие Чингиз-хана. Берлин, 1925. С. 8–9, 19–22; Вернадский Г. В. Монгольское иго в русской истории // Евразийский временник. Т. 5. Берлин, 1927. С. 156–159; Хара-Давон Э. Чингиз-хан как полководец и его наследие. Белград, 1929. С. 119–120, 200, 204, 226. Ср. новейшую работу: Ostrowski D. Op. cit.

686

См.: Соловьев С. М. История отношений между русскими князьями Рюрикова дома. М., 1847. С. VII, 18; Ключевский В. О. Соч. Т. 1. М., 1987. С. 336; Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. Ч. I.СПб., 1913. С. 107.

687

См.: Насонов А. Н. Указ. соч. С. 5, 153, 160–161; Греков Б. Д., Якубовский А. Ю. Указ. соч. С. 256; Каргалов В. В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси. М., 1967. С. 212–217.

688

Лишь в XIV в. возобновляется поступательное развитие сельского хозяйства, ремесла, монументального строительства; вторая же половина XIII в. является периодом кризиса (см.: Рыбаков Б. А. Ремесло Древней Руси. М., 1948; Горский А. Д. Сельское хозяйство и промыслы // Очерки русской культуры XIII–XV веков. Ч. I. М., 1970; Miller D. B. Monumental ВшЫищ as an Incucator of Economy Trends іп Northern Rus' іп the Late Erevan and Mongol Periods, 1138–1462 // American ffistorical Review. 1989. Vol. 94. № 2), хотя и не все изменения в экономическом развитии в эту эпоху следует связывать именно и только с монгольским нашествием (см.: Русь в XIII веке: Древности темного времени / Под ред. Н. А. Макарова и А. В. Чернецова. М., 2003).

689

См.: Горский А. А. Русские земли в XIII–XIV веках: пути политического развития. М., 1996. С. 57–63.

690

См.: Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. 4. М., 1992; Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. 2. М., 1988; Ключевский В. О. Соч. Т. 1. М., 1987; Т. 2. М.,1988; Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. Ч. I. СПб., 1913; Очерки истории СССР. Период феодализма. IX–XV вв. М., 1953; История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. 1–2. М., 1966.

691

ПСРЛ. Т. 1. М., 1962. Стб. 430: «Батыи же почти Ярослава великого честью и мужи его и отпусти и рече ему: “Ярославе, буди ты ста-р?и вс?м князем в Русском языць”».

692

Там же. Т. 2. М., 1962. Стб. 806.

693

Там же. Т. 1. Стб. 472.

694

Там же. Стб. 472–473; НIЛ. М.; Л., 1950. С. 80.

695

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 473.

696

См.: Горский А. А. Ногай и Русь // Тюркологический сборник. 2001. Золотая Орда и ее наследие. М., 2002. С. 134, 147–148.

697

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 485: о дате см.: Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М., 1963. С. 122.

698

НIЛ. С. 343–344; ПСРЛ. Т. 4. Ч. I. Вып. 1. Пг., 1915. С. 263–265 (Новгородская IV летопись); Софийская первая летопись старшего извода (ПСРЛ. Т. 6. Ч. I). М., 2000. Стб. 405–406; Шабульдо Ф. М. Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского. Киев, 1987. С. 29.

699

Шабульдо Ф. М. Указ. соч. С. 57–60.

700

РИИР. Вып. 2. М., 1977. С. 19, 41–43, 112–113; Зотов Р. В. О черниговских князьях по Любецкому синодику и о Черниговском княжестве в татарское время. СПб., 1892. С. 190–192, 208–210; Кучкин В. А. Русские княжества и земли перед Куликовской битвой // Куликовская битва. М., 1980. С. 50–51; он же. Летописные рассказы о слободах баскака Ахмата // СР. Вып. 1. М., 1996.

701

ПСРЛ. Т. 2. Стб. 860, 872–874; РИИР. Вып. 2. С. 112; Зотов Р. В. Указ. соч. С. 26, 82–86, 191, 196–198.

702

Горский А. А. Брянское княжество в политической жизни Восточной Европы (конец XIII — начало XV в.) // СР. Вып. 1. М., 1996. С. 77–79; он же. Ногай и Русь. С. 138–139, 149.

703

Четыре князя, княжение которых в Чернигове можно предполагать в конце XIII–XIV вв., принадлежали по крайней мере к трем разным ветвям (см.: Горский А. А. Русские земли в XIII–XIV веках: пути политического развития. М., 1996. С. 32–34).

704

См.: Зотов Р. В. Указ. соч. С. 125–126, 139–145, 151–152, 212–214; Шабульдо Ф. М. Указ. соч. С. 62, 64–65.

705

ПСРЛ. Т. 2. Стб. 789, 870.

706

См.: Пашуто В. Т. Образование Литовского государства. М., 1959. С. 17, 32, 374–375.

707

См.: Пашуто В. Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950. С. 230–237, 254–260, 272, 282–284; Егоров В. Л. Указ. соч. С. 13806-189.

708

См.: Пресняков А. Е. Лекции по русской истории. Т. 2. М., 1939. С. 41–43, 66–69; Шабульдо Ф. М. Указ. соч. С. 9–13, 18–25, 33–50.

709

Шабульдо Ф. М. Указ. соч. С. 18–24.

710

См.: Горский А. А. Русские земли в XIII–XIV веках. С. 37–41.

711

Вероятно также, что ослаблению смоленских князей именно накануне Батыева нашествия, в 30-х гг., способствовал мор 1230–1231 гг.: Смоленская земля пострадала от него, по-видимому, больше, чем другие, — летописи говорят о 32 тыс. умерших только в Смоленске (ПСРЛ. Т. 4. Чі. Вып. 1. С. 212; Т. 1. Стб. 511–512 — Московская Академическая летопись).

712

См.: Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 1962. С. 165; Горский А. А. Русские земли в XIII–XIV веках. С. 47–50.

713

См.: Горский А. А. Русские земли в XIII–XIV веках. С. 50–51.

714

См.: Иловайский Д. И. История Рязанского княжества. М., 1858. С. 125–200; Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства. Пг., 1918. С. 223–258; Кузьмин А. Г. Рязанское летописание. М.,1965. С. 184–246.

715

См.: ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. Л., 1925. С. 373; Кучкин В. А. Русские княжества и земли перед Куликовской битвой. С. 51–52.

716

См.: Горский А. А. Русские земли в XIII–XIV веках. С. 52–54.

717

См.: Грушевский А. С. Пинское Полесье. Исторические очерки. Ч. 2. XIV–XV вв. Киев, 1903. С. 1–2; Пашуто В. Т. Образование Литовского государства. С. 378, 380, 383, 388.

718

Зотов Р. В. Указ. соч. С. 113–114; Ляскоронский В. История Переяславской земли с древнейших времен до половины XIII столетия. Киев, 1897. С. 377; Мавродин В. В. Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XV века). Л., 1940. С. 2491 9-302; Шабульдо Ф. М. Указ. соч. С. 62.

719

Подсчитано на основе данных, собранных А. В. Кузой в кн.: Древняя Русь: город, замок, село. М., 1985. С. 120–121. Табл. 20–21. Прекращение существования поселений было связано не только с татарскими походами (хотя в середине — второй половине XIII в. это наиболее распространенный фактор), но и с набегами Литвы и Ордена (для западных русских земель), междоусобными войнами и иными причинами. Сумма прекративших свое существование поселений и тех, на которых жизнь возобновилась, в некоторых землях превышает общее количество поселений, указанных в таблице Очерка 2 Части III, т. к. А. В. Кузой в числе разрушенных учтены и поселения, возникшие во второй половине XIII в. и не обозначенные поэтому на карте укрепленных поселений середины XII — середины XIII в.

720

Походы Ярослава Всеволодича в Южную Русь в 1236 и 1239 гг. крупными столкновениями и потерями не сопровождались.

721

Договорные грамоты Новгорода с великими князьями владимирскими второй половины XIII–XIV в. содержат нормы, запрещающие князьям «держать» новгородские волости «своими мужи» и препятствующие приобретению их боярами и дворянами «сел» на новгородской территории (ГВНП. М.; Л., 1949. № 1–3, 6, 7, 9-11, 14–15. С. 9- 11, 15, 17, 19–21, 23, 27, 29–30).

722

Здесь могло сыграть роль и более стабильное положение князей Северо-Восточной Руси на момент Батыева вторжения, и тот (не игравший уже роли на Руси, но ценный с точки зрения мировосприятия Чингизидов) факт, что Ярослав Всеволодич был «старейшим» среди всех Рюриковичей (см.: Горский А. А. Русские земли в XIII–XIV веках. С. 73–74).

723

См.: там же С. 44–45, 75, 111–112, прим. 57; Кистерев С. И. «Великий князь всея Руси» в XI–XV веках // Очерки феодальной России. Вып 46. 6. М., 2002.

724

Подробно о политической структуре Северо-Восточной Руси см. ниже, в Очерке 3.

725

Феннелл Дж. Кризис средневековой Руси. 1200–1304. М., 1989. С. 143–144; ср.: Данилевский И. Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII–XIV вв.). М., 2001. С. 183–194.

726

Феннелл Дж. Указ. соч. С. 144–146; ср.: Данилевский И. Н. Указ. соч. С. 194–206.

727

Феннелл Дж. Указ соч. С. 147–149; Данилевский И. Н. Указ. соч. С. 2407–228.

728

Сахаров А. Н. Основные этапы внешней политики Руси с древнейших времен до XV века // История внешней политики России. Конец XV–XVII в. М., 1999. С. 77. Надо заметить, что не только Дж. Феннелл и И. Н. Данилевский, скептически относящиеся к деятельности Александра, но даже Л. Н. Гумилев, много фантазировавший на тему хороших отношений Александра с Ордой (чего стоит до сих пор гуляющее по страницам популярных работ утверждение, будто Александр стал приемным сыном Батыя!), до такого предположения не доходили.

729

Если бы речь шла о периоде после установления зависимости Руси от Орды, то сговор с ханом против князя-родственника можно было бы оценить как проявление лояльности к сюзерену; но в 1238 г. монголы были еще чисто внешней силой, и предполагаемые А. Н. Сахаровым действия — очевидная измена («перевет» — по тогдашней терминологии).

730

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 469–470.

731

Там же. Стб. 471.

732

См.: НIЛ. С. 62; Шаскольский И. П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII–XIII вв. Л., 1978. С. 62–66.

733

Кучкин В. А. Александр Невский — государственный деятель и полководец средневековой Руси // ОИ. 1996. № 5. С 24.

734

См.: НIЛ. С. 91; Шаскольский И. П. Борьба Руси за сохранение выхода к Балтийскому морю в XIV веке. Л., 1987. С. 10–63.

735

Ранее имело место лишь участие немцев в попытке захвата русским князем Ярославом Владимировичем (из смоленской ветви) Из-борска в 1233 г. (см.: НIЛ. С. 72).

736

НIЛ. С. 77–78.

737

Г. В. Вернадский, а позднее Л. Н. Гумилев на основе такого взгляда на Александра полагали, что он сделал судьбоносный выбор между ориентацией на Восток и ориентацией на Запад; пойдя на союз с Ордой, он предотвратил поглощение Северной Руси католической Европой и тем самым спас православие — основу самобытности (см.: Вернадский Г. В. Два подвига Александра Невского // Евразийский временник. Т. 4. Берлин, 1925; Гумилев Л. Н. Древняя Русь и великая степь. М.,114989. С. 532–536, 540–544).

738

Акты исторические, относящиеся к России, извлеченные из иностранных архивов и библиотек А. И. Тургеневым. Т. 1. СПб., 1841. № 62,67–69, 74.

739

Это видно из его посланий архиепископу Прусскому (там же. № 70, 71).

740

Примечательно, что ведя переговоры с Римом, Даниил в то же время направляет своего ставленника Кирилла, возведенного им в киевские митрополиты, на поставление в Никею (куда переместилась патриархия после захвата Константинополя крестоносцами в 1204 г.), см.: ПСРЛ. Т. 2. Стб. 808; датируется это событие периодом между серединой 1246 г. и серединой 1247 г. (см.: Горский А. А. Между Римом и Каракорумом: Даниил Галицкий и Александр Невский // Страницы отечественной истории. М., 1993. С. 11).

741

Акты исторические… Т. 1. № 67, 69.

742

ПСРЛ. Т. 2. Стб. 826-27.

743

См.: Горский А. А. Между Римом и Каракорумом. С. 7–9.

744

См.: Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М., 1957. С. 34, 72, 75, 77; Матузова В. И., Назарова Е. Л. Крестоносцы и Русь: конец XII — 1270 г. Тексты, перевод, комментарии. М., 2002.С. 262–264.

745

ПСРЛ. Т. 1. М., 1962. Стб. 471; Sinica franciscana. Vol. 1. Firenze, 1929. P. 121–122; Путешествия… С. 77–78.

746

Матузова В. И., Назарова Е. Л. Крестоносцы и Русь. С. 263, 265.

747

Там же.

748

Там же. С. 268–270.

749

Бегунов Ю. К. Памятник русской литературы XIII века «Слово о погибели Русской земли». М.; Л., 1965. С. 193.

750

Taube M. von. Russische und litauische Fьrsten an der Dьna zur Zeit der deutschen Eroberung Livlands (XII und XIII Jahrhunderten) // Jahrbьcher fьr Kultur und Geschichte der Slawen. Breslau, 1935. Bd. 11. H. 3–4. S. 406; Ammann A. M. Kirchenpolitische Wandlungen im Ostbaltikum bis zum Tode Alexander Nevski's. Roma, 1936. S. 271–272.

751

Goetze P. von. Albert Suerbeer, Erzbischof von Preussen, Livland und Estland. St. Pbg., 1854. S. 25.

752

Taube M. von. Op. cit. S. 406; Ammann A. M. Op. cit. S. 272–274.

753

Христианское имя Товтивила известно — Теофил.

754

Заметим, что и сведения о княжении Товтивила в Полоцке относятся к более позднему времени; предположение, что уже в 1248 г. он княжил там, маловероятно, т. к. в конце 1240-х гг. Товтивил вел борьбу с Миндовгом за свои родовые владения в Жемайтии (см.: ПСРЛ. Т. 2. Стб. 815–820).

755

Титул «dux Susdaliensis» явно ориентирован на русское наименование князей Северо-Восточной Руси (потомков Всеволода Большое Гнездо) — «князи суздальские».

756

Documenta Pontificum Romanorum Historiam Ucrainae Illustranta. Vol. 1. Romae, 1953. № 598.

757

Пашуто В. Т. Образование Литовского государства. М., 1959.С. 378.

758

Это убеждение точно выразил А. М. Амманн: обосновывая свою точку зрения, он писал, что у Александра не было «физических и психологических предпосылок» вступать в унию с Римом (Ammann A. M. Op.cit. S. 272).

759

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 471 (запись о поездке братьев в Орду — последняя в статье 6755 мартовского года). Утверждение, что буллу от 22 января 1248 г. привезли Александру в Новгород летом 1248 г. и князь тогда же дал папе отрицательный ответ, о котором упоминает Житие [Пашуто В. Т. Александр Невский. М., 1974. С. 95–98; Летопись жизни и деятельности Александра Невского (сост. Ю. К. Бегунов) // Князь Александр Невский и его эпоха. СПб., 1995. С. 207], ошибочно, поскольку игнорирует как существование сентябрьского послания, так и тот факт, что Александра летом 1248 г. на Руси не было.

760

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 471.

761

Тизенгаузен В. Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. СПб., 1884. Т. 1. С. 244–245; М.; Л., 1941. Т. 2. С. 66.

762

См.: Spuler B. Die Mongolen in Iran. Leipzig, 1939. S. 43.

763

Матузова В. И., Назарова Е. Л. Крестоносцы и Русь. С. 268–269.

764

НIЛ. С. 80; Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М., 1963. С. 113.

765

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 472.

766

См.: Шаскольский И. П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII–XIII вв. С. 197–206.

767

См. Чачсть IV. Очерк 1, прим. 4.

768

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 473; Софийская I летопись старшего извода. Стб.327–328; Бегунов Ю. К. Указ. соч. С. 192.

769

Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. 2. М., 1988. С. 152, 324; Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1233 по 1505 г. Т. 1. СПб., 1889. С. 26–27, 34–35; Каргалов В. В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси. М., 1967. С. 145–146; Феннелл Дж. Указ. соч. С. 147–149; Егоров В. Л. Александр Невский и Золотая Орда // Александр Невский и история России. Новгород, 1996. С. 50–51; Сахаров А. Н. Указ. соч. С. 94–95.

770

Феннелл Дж. Указ. соч. С. 149.

771

Татищев В. Н. История Российская. Т. 5. М.; Л., 1965. С. 40.

772

Феннелл Дж. Указ. соч. С. 148.

773

Следует отметить, что еще Н. М. Карамзин верно расценил сообщение Татищева как его собственное суждение: «По вымыслу же Татищева, Александр донес Хану, что менший его брат Андрей, присвоив себе Великое Княжение, обманывает Моголов, дает им только часть дани и проч.» (Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. 4. М., 1992. С. 201. Прим. 88); ср. также: Кучкин В. А. Александр Невский — государственный деятель и полководец средневековой Руси. С. 28, 33 (прим. 78).

774

Ср.: ПСРЛ. Т. 10. М., 1965. С. 138–139; Татищев В. Н. Указ. соч. Т. 5.С. 40–41.

775

Правда, аналогии не полные: если князь приезжал в Орду с жалобой на соперника, он затем сам участвовал в татарском походе.

776

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 472.

777

Там же.

778

См.: Рашид-ад-дин. Сборник летописей. Т. 2. М.; Л., 1960. С. 122, 128; Пашуто В. Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950. С. 271.

779

Тизенгаузен В. Г. Указ. соч. Т. 1. С. 245; Т. 2. С. 15–16; Рашид-ад-дин. Сборник летописей. Т. 2. С. 129–138; Путешествия… С. 135.

780

Даниилу удалось тогда отразить нападение (см.: Пашуто В. Т. Очерки. С. 227, 272, 282); кстати, именно приближение Куремсы заставило галицкого князя восстановить контакты с Иннокентием IV.

781

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 473.

782

Там же.

783

Дж. Феннелл считал, что цитированная фраза является позднейшей и неудачной попыткой объяснить действия Андрея (Fennell J. L. I. Andrej Jaroslavic and the Struggle for Power in 1252: an Investigation of the Sources // Russia mediaevalis. T. 1. Munchen, 1973. P. 53). Но оснований для такого мнения нет. В изложении слов Андрея имеется примечательная особенность — упоминание «цесарей» во множественном числе. До середины 60-х гг. XIII в. этим титулом на Руси было принято называть только верховных правителей Монгольской империи — великих ханов ^м.: Насонов А. Н. Монголы и Русь. М.; Л., 1940. С. 30). В 1251–1255 гг. в Монгольской империи соправителем великого хана Мунке считался Батый (см.: ТрепавловВ. В. Государственный строй Монгольской империи. М., 1993. С. 79–81). Следовательно, летописные «цесари» — это Мунке и Батый. Но такое знание внутримонгольских политических реалий возможно только у автора-современника.

784

Ср.: Сурмина И. О. Восточная политика Александра Невского // Всеобщая и отечественная история: актуальные проблемы. Саратов, 1993. С. 142–143.

785

См.: Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XIV вв. М., 1984. С. 106–107.

786

См.: Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 1962. С. 143–144.

787

См.: Кучкин В. А. Формирование. С. 116–119.

788

Углицкое княжество стало выморочным в 1280-х гг., после смерти князя Романа Владимировича, внука Константина Всеволодича, и отошло к князьям ростовской ветви.

789

См.: Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси X–XIV вв. М., 1984. С. 109–125.

790

Название «Суздальская земля» продолжало бытовать в течение всего XIII в. в качестве обозначения всей Северо-Восточной Руси — владений потомков Всеволода Большое Гнездо (см. Часть III, Очерк 1).

791

О перипетиях внутрикняжеской борьбы в конце XIII — начале XIV в. см.: Насонов А. Н. Монголы и Русь. М.; Л., 1940. С. 69–80; Кучкин В. А. Роль Москвы в политическом развитии Северо-Восточной Руси конца XIII в. // Новое о прошлом нашей страны. М., 1967; Горский А. А. Политическая борьба на Руси в конце XIV в. и отношения с Ордой // ОИ. 1996. № 3; он же. Москва и Орда. М., 2000. С. 12–41; он же. Ногай и Русь // Тюркологический сборник. 2001; Золотая Орда и ее наследие. М., 2002. С. 132–134, 138, 142–151.

792

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 486. О дате см.: Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М., 1963. С. 119–120, 122–123.

793

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 486.

794

Там же. Т. 18. С. 86 (Симеоновская летопись); Приселков М. Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М.; Л., 1950. С. 351–352. О датах см.: Бережков Н. Г. Указ. соч. С. 120, 351.

795

См.: Станкевич Н. О причинах постепенного возвышения Москвы до смерти Иоанна III // Учен. Зап. Московского университета. Ч. 5. М., 1834. С. 34–35, 46; Ключевский В. О. Соч. Т. 2. М., 1988. С. 8–9; Лю-бавский М. К. Возвышение Москвы // Москва в ее прошлом и настоящем. Т. 1. М., 1909; Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства в XIV–XV веках. М., 1960. С. 458.

796

См.: Станкевич Н. Указ. соч. С. 49, 55; Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Т. 1. СПб., 1880. С. 208.

797

Станкевич Н. Указ. соч. С. 49, 55.

798

Зимин А. А. Витязь на распутье. М., 1991. С. 203–206. Недавно было высказано предположение, что московская политическая система XIV–XV вв. сформировалась под решающим воздействием монгольских моделей власти и собственности (Юрганов А. Л. Удельно-вотчинная система и традиция наследования власти и собственности в средневековой России // ОИ. 1996. № 3. С. 109–111; он же. Категории русской средневековой культуры. М., 1998. С. 155–162, 165–170). Аргументы в пользу такого мнения приведены явно неубедительные. Одним из них является ссылка на высказывание Г. А. Федорова-Давыдова, что в XIV в. в Орде «на местах создаются… династии областных правителей». Но у Г. А. Федорова-Давыдова в указанном месте (Федоров-Давыдов Г. А. Общественный строй Золотой Орды. М., 1973. С. 20), во-первых, речь идет о всего одном примере такой династии (и то гипотетическом — в качестве правителей Крыма известны дед и внук, об отце же говорится предположительно); во-вторых, имеются в виду ханские наместники в Крыму, т. е. на собственно ордынской территории (вместе с пропущенным А. Л. Юргановым при цитировании словом фраза звучит: «на местах создаются чиновнические династии областных правителей»), что не имеет никакого отношения к Руси, где сохранялись после завоевания местные князья (а «областные династии» возникли и множились задолго до нашествия монголов). Другой аргумент — что Иван Калита «как известно. ездил в Орду со своей духовной грамотой, которая получила одобрение хана. На грамоте — ханская тамга (печать)». Автор не дает даже ссылки; между тем мнение об утверждении Иваном Калитой духовной грамоты в Орде и наличии при ней ханской печати подвергнуто в литературе критике (см.: Усманов М. А. Жалованные грамоты Джучиева улуса XIV–XVI вв. Казань, 1979. С. 178–179; Мазуров А. Б. Утверждались ли духовные грамоты Ивана Калиты в Орде? // ВИ. 1995. № 9), что делает ремарку «как известно» неуместной. Но если даже это мнение справедливо, утверждение духовной в Орде не является доказательством «решающего воздействия монгольских моделей». Еще один аргумент смотрится недоразумением. А. Л. Юрганов, ссылаясь на политические конфликты на Руси в XV в. между братьями или племянником и дядей, пишет, что «общность моделей власти и собственности в Монгольской империи и на Руси обусловила и общую тенденцию в политическом противоборстве: оно велось за права на власть и ее наследование: либо от отца к сыну, либо от брата к брату». Но спрашивается, как быть с аналогичными конфликтами на Руси домонгольского периода? Как там усмотреть влияние Монгольской империи? Взять, к примеру, борьбу за киевский стол между племянником Изяславом Мстис-лавичем и дядей Юрием Долгоруким в середине XII в. — ведь тогда даже Чингисхан еще не появился на свет. Собственно, еще в 1990 г. точка зрения о заимствовании в Москве монгольских политических институтов была высказана американским исследователем Д. Остров-ски (Ostrowski D. The Mongol Origins of Moscovite Politicae Institutions // Slavic Review. 1990. Vol. 49, № 3; русский перевод в кн.: Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Период Киевской и Московской Руси. Самара, 2001). Его аргументация более обстоятельна, чем у А. Л. Юрганова, но также малоубедительна. Сопоставляемые Д. Островски с монгольскими институты — дворский, тысяцкий, совет бояр, десятичная система, двор — все известны с домонгольского периода (соответственно с XII, XI, X, X и XII веков); максимум, что можно обсуждать — возможные изменения функций некоторых из них под влиянием ордынских порядков.

799

Зимин А. А. Указ. соч. С. 191–195.

800

См.: КучкинВ. А. Формирование… С. 109, 121–123.

801

Веселовский С. Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С. 467, 480–484.

802

Временник ОИДР. Кн. Х. М., 1851. С. 98, 259; РИИР. Вып. 2. М.,1977. С. 123.

803

Алексей родился уже в Москве (ПСРЛ. Т. 25. М.; Л., 1949. С. 194 — Московский свод конца XV в.; Т. 23. СПб., 1910. С. 121 — Ермолинская летопись) в 1300 г. (а не в 1293, как часто полагают): он был на 17 лет старше великого князя Семена Ивановича, родившегося 7 сентября 1317 г. (ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 121 — Рогожский летописец; Т. 18. С. 120 — Симеоновская летопись; Т. 25. С. 194).

804

РИИР. Вып. 2. С. 48, 137.

805

В этом году родоначальник Квашниных участвовал в бою под Пе-реяславлем, когда тверское войско осадило там младшего брата Юрия Даниловича Ивана (будущего Калиту): ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 478–479 (Новгородская летопись Дубровского); РГАДА. Ф. 181. № 20. Л. 312 (Архивская летопись).

806

Подробно о выезде Федора Бяконта и Нестера Рябца см.: Горский А. А. Москва и Орда. С. 30–40.

807

Замечу, что само расположение Московского княжества — на юге Суздальской земли — способствовало тесным связям с ним бояр из соседних Москве южнорусских княжеств. Даже если, скажем, боярин-посол из Брянска, Чернигова или Киева ехал не в Москву к Даниилу, а в Переяславль или Владимир к Дмитрию Александровичу или в Тверь к Михаилу Ярославичу, он должен был по пути туда и обратно останавливаться в Москве.

808

См.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. 2. СПб., 1845. Стб. 1433–1434; Словарь русского языка XI–XVII вв. Т. 19. М., 1994. С. 224.

809

Первые прямые упоминания их в качестве московских владений — в духовных грамотах Ивана Калиты, самых ранних дошедших до нас документах Московского княжества (ДДГ М.-Л., 1950. № 1. С. 7, 9).

810

Термин волость в XIV столетии применяется преимущественно не к княжествам в целом (как в предшествующую эпоху), а к территориальным единицам внутри княжеств [см.: Словарь древнерусского языка (XI–IV вв.). Т. 1. М., 1988. С. 468–69].

811

См.: Горский А. А. Политическая борьба на Руси в конце XIII в. и отношения с Ордой. С. 78–81; он же. Москва и Орда. С. 18–20.

812

Мазуров А. Б. Средневековая Коломна в XIV — первой трети XVI в. М., 2001. С. 58.

813

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 485.

814

Там же.

815

См.: Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г. Т. 2. СПб., 1891. С. 575, 578–579, 622–627.

816

ПСРЛ. Т. 1. Стб. 486.

817

Такое предположение высказывал А. В. Экземплярский (Экземплярский А. В. Указ. соч. Т. 2. С. 577, примеч. 1857).

818

АСЭИ. Т. 3. М., 1964. № 309. С. 339; НIЛ. С. 96, 98; ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 44.

819

Московское княжество занимало уникальное в Суздальской земле положение в том отношении, что, в отличие от других входивших в ее состав княжеств, больше половины периметра его границ приходилось на рубежи с другими землями — Рязанской, Черниговской, Смоленской. Приобретения, сделанные московскими князьями в XIV — середине XV в. из территорий этих соседних земель, сопоставимы по масштабу с приростом московских владений в пределах Северо-Восточной Руси: помимо Можайска и Коломны, были приобретены рязанские владения на левом берегу Оки, по р. Протве и Луже, и на правобережье Оки до верховьев Дона, из состава Черниговской земли — княжества Тарусско-Оболенское и Козельское, из состава Смоленской — Ржевское княжество и Медынь.

820

См.: Кучкин В. А. Формирование… С. 127–140, 209–211; Горский А. А. Москва и Орда. С. 43–52.

821

ГВНП. М.; Л., 1949. № 38. С. 67–68.

822

ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 41–42; Т. 18. С. 89–90; НIЛ. С. 96–97.

823

Его характеристику в таком духе см.: Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. 4. М., 1992. С. 102, 106, 112; Кучкин В. А. Повести о Михаиле Тверском. М., 1974. С. 255–258.

824

См. определения такого рода: Ключевский В. О. Соч. Т. 2. М., 1988. С. 19–20; Сафаргалиев М. Г. Распад Золотой Орды. Саранск, 1960. С. 66; Кучкин В. А. Повести о Михаиле Тверском. С. 274–275; Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV–XV вв. Л., 1976. С. 35, 259; Юрганов А. Л. У истоков деспотизма // История Отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории России IX — начала XX в. М., 1991. С. 50–51, 58–59.

825

ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 42–44, 46; НIЛ С. 98–99, 343, 469; Кучкин В. А. Формирование. С. 141.

826

В Нижнем Новгороде до 1320 г. княжил младший брат Юрия и Ивана Даниловичей Борис; после его смерти Нижегородское княжество вошло в состав великого Владимирского (Кучкин В. А. Формирование. С. 209–211).

827

См.: Горский А. А. Москва и Орда. С. 62–63.

828

ДДГ. № 12. С. 34. Белозерское княжество выделилось из Ростовского к началу XIV в.; Углицкое в 10-20-х гг. было составной частью Ростовского (см.: Кучкин В. А. Формирование. С. 120, 282–283, 304).

829

Ср.: Соловьев С. М. История Российская с древнейших времен. Кн. 2. М., 1988. С. 332, примеч. 417; Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства. Пг., 1918. С. 152–153; Любавский М. К. Образование основной государственной территории великорусской народности. Заселение и объединение Центра. Л., 1929. С. 54. О переходе к Москве при Калите Галицкого, Углицкого и Белозерского княжеств целиком говорить невозможно, потому что по меньшей мере в последнем несомненно сохранялись местные князья в качестве суверенных (ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 52, 111, 140).

830

Кучкин В. А. Формирование… С. 247–256; он же. Последнее завещание Дмитрия Донского // СР. Вып. 3. М., 2001. С. 146–155.

831

Она упоминается в договоре этого года Дмитрия с Олегом Рязанским (ДДГ. № 10. С. 29; о дате договора см.: Греков И. Б. Восточная Европа и упадок Золотой Орды. М., 1975. С. 144–145).

832

ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. Л., 1925. С. 373; Т. 42. СПб., 2002. С. 161 (Новгородская Карамзинская летопись) Софийская первая летопись старшего извода (ПСРЛ. Т. 6. Вып. 1). М., 2000. Стб. 509.

833

Аверьянов К. А. Купли Ивана Калиты. М., 2001.

834

Там же. С. 29–33.

835

ДДГ. № 16. С. 44.

836

Там же. №. 10. С. 29.

837

Там же. № 13. С. 37.

838

См. об этом: Горский А. А. Москва и Орда. С. 114–115.

839

Ср., например: Насонов А. Н. Монголы и Русь. М.; Л., 1940. С. 111; Юрганов А. Л. У истоков деспотизма. С. 47–49, 52–58 и Черепнин Л. В. Образование… С. 512–513; БорисовН. С. Иван Калита. М., 1995.

840

Такое восприятие Калиты следует за его изображением в московской литературе XV–XVI вв.; кажется, первый случай подобной характеристики Ивана встречается в «Слове о житии и о преставленьи» Дмитрия Донского, где его дед выступает как «собиратель земли Русской» (ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 351). Для московских великих князей такое отношение именно к Калите было естественно, т. к. потомками Юрия Даниловича они не были, а Даниил Александрович не владел великим княжением владимирским, обладание которым давало возможность «собирания».

841

ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 52–54; Т. 18. С. 93.

842

См.: Горский А. А. Москва и Орда. С. 72–73.

843

Обстоятельства и хронология этого приобретения остаются не вполне ясными. Часть левобережных рязанских владений досталась Семену от его тетки — рязанской княгини Анны, часть — была обменена на московские владения на правобережье Оки, ранее принадлежавшие союзному Москве вяземскому князю Федору Святославичу, который, в свою очередь, получил их от тарусских князей; не исключено и участие Орды в этих событиях [см.: ДДГ. № 3. С. 13; № 4. С. 15, 18; Кучкин В. А. Княгиня Анна — тетка Симеона Гордого // Исследования по источниКнягиня Анна — тетка Симеона Гордого // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.). М., 1993; ГорскийА. А. Москва и Орда. С. 70–2].

844

См.: Кучкин В. А. Русские княжества и земли перед Куликовской битвой // Куликовская битва. М., 1980. С. 52.

845

ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 68; Т. 18. С. 100.

846

Там же. Т. 15. Вып. 1. Стб. 68–69; Т. 18. С. 100.

847

Там же. Т. 15. Вып. 1. Стб. 69; Кучкин В. А. Формирование… С. 244–248, 269.

848

См.: ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 72–74; Т. 18. С. 101–102; Кучкин В. А. Русские княжества и земли перед Куликовской битвой // Куликовская битва. М., 1980. С. 62–64.

849

ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 84.

850

ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 68, 87; РИБ. Т. 6. 2-е изд. СПб., 1908. Приложение. Стб. 137–138. О князе Федоре Святославиче см.: Горский А. А. Русские земли в XIII–XIV веках: пути политического развития. М., 1996. С. 38–39.

851

См.: Горский А. А. Москва и Орда. М., 2000. С. 83–95; он же. «Всего еси исполнена земля Русская.»: личности и ментальность русского средневековья. М., 2001. С. 114–116.

852

ДДГ. М.; Л., 1950. № 6. С. 22. О дате грамоты и условиях соглашения см.: Кучкин В. А. Русские княжества и земли. С. 89–93.

853

См.: Кучкин В. А. Русские княжества и земли. С. 50–51, прим. 135.

854

ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 105.

855

Там же. Стб. 106.

856

Ранее были только случаи стихийных городских восстаний против конкретных представителей ордынской власти и столкновений с ордынскими отрядами, сопровождавшими войска русских князей.

857

Ср. характеристики летописцев-современников: «…царь их не влад?яще ничимъ же, но всяко стар?ишинство держаще Мамай» (Приселков М. Д. Троицкая летопись, Реконструкция текста. М.; Л., 1950. С. 416); «Некоему убо у них худу ц?сарюющу, но все д?ющу у них князю Мамаю» (НIЛ. С. 376).

858

ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 109–110.

859

См.: Горский А. А. Русские земли в XIII–XIV веках. С. 37–38.

860

ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 110–111; Т. 18. С. 115–116.

861

См.: Флоря Б. Н. Борьба московских князей за смоленские и черниговские земли во второй половине XIV в. // Проблемы исторической географии России. Вып. 1. М., 1982. С. 71–73.

862

ДДГ. № 9. С. 25–26.

863

ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 109, 112–113.

864

Там же. Стб. 118–119. В литературе до сих пор можно встретить утверждение, что поражение русским войскам на Пьяне нанес независимый от Мамая ордынский «царевич» Арапша (Арабшах), в 1377 г. появившийся близ границ Нижегородского княжества (см., например: История России с древнейших времен до конца XVII века. М., 1996. С. 276–277). На самом деле к войскам, ожидавшим нападения Арапши, «пога-нии князи Мордовьстии подведоша в таю рать татарьскую изъ Мамаевы Орды» (ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 118).

865

ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 118–119, 134–135.

866

Имеются в виду, разумеется, научные разногласия, а не растиражированные недавно бредни Фоменко и К0, «переносящих» сражение с Дона в пределы Москвы [см. об этом работы специалистов, вынужденных потратить время на опровержение подобных нелепых мистификаций: Кучкин В. А. Новооткрытая битва Тохтамыша Ивановича Донского (он же Дмитрий Туйходжаевич Московский) с Мамаем (Маминым сыном) на московских Кулижках // ОИ. 2000. № 4; Петров А. Е. Прогулка по фронтовой Москве с Мамаем, Тохтамышем и Фоменко // История и антиистория: критика «новой хронологии» академика А. Т. Фоменко. М., 2000].

867

См.: Кучкин В. А. К датировке «Задонщины» // Проблемы изучения культурного наследия. М., 1985.

868

См.: Кучкин В. А. О термине «дети боярские» в «Задонщине» //ТОДРЛ. Т. 50. СПб., 1997.

869

См.: Памятники Куликовского цикла. СПб., 1998. С. 11–15.

870

См.: там же. С. 23–27.

871

См.: Памятники Куликовского цикла. С. 42–47. О датировке свода-протографа Новгородской IV и Софийской I летописей см.: Бобров А. Г. Новгородские летописи XV века. СПб., 2001. С. 128–160.

872

См.: Кучкин В. А. Победа на Куликовом поле // ВИ. 1980. № 8. С. 8- 10, 12–15, 19.

873

О датировке «Сказания о Мамаевом побоище» см.: Клосс Б. М. Избранные труды. Т. 2. М., 2001. С. 331–348. Большинство заблуждений по поводу Куликовской битвы как раз и связано с некритическим использованием «Сказания». К ним относится, в частности, представление о том, что Пересвет и Ослябя были монахами Троице-Сергиева монастыря и оба пали в битве, причем Пересвет — в поединке перед началом сражения; из ранних источников следует, что Пересвет и Ослябя были, скорее всего, митрополичьими боярами, Пересвет погиб в гуще сражения, а Ослябя остался жив (подробнее см. Часть III, Очерк 3). Характерно также выдвинутое недавно публицистом на основе слов, вложенных автором «Сказания» в уста Мамая, — «Азъ не хощу тако сътворити, яко же Батый, нъ егда доиду Руси и убию князя их, и которые грады красные довл?ють нам, и ту сядем и Русью влад?ем, тихо и безмятежно поживемъ» (Сказания и повести о Куликовской битве. Л., 1982. С. 26) — утверждение, что Мамай хотел непосредственно осесть на Руси (дополняемое фантазиями на тему подстрекательства его со стороны «зловредного Запада») (Кожинов В. В. История Руси и русского Слова: современный взгляд. М., 1997. С. 405–435). В действительности это место «Сказания» восходит к Летописной повести, где Мамай говорит: «Поидемь на рускаго князя и на всю силу Рускую, яко же при Батыи было — крестьянство потеряемъ, и церкви Божиа попа-лимъ, и кровь ихъ прольемь, и законы ихъ погубимь» (Сказания и повести. С. 16). Автор «Сказания» постарался усилить драматизм ситуации, вложив в уста Мамая стремление не повторить Батыя, а превзойти его.

874

ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 1. С. 311–312.

875

Там же. С. 314.

876

Памятники Куликовского цикла. С. 9–10.

877

Там же. С. 22–23.

878

Там же. С. 32 (текст Софийской I летописи старшего извода), 68 (текст Новгородской Карамзинской летописи, считающейся наиболее ранней редакцией Новгородской IV).

879

См.: Флоря Б. Н. Литва и Русь перед битвой на Куликовом поле // Куликовская битва: Сб. статей. М., 1980. С. 158–166.

880

Памятники Куликовского цикла. С. 38–39, 77–78.

881

Памятники Куликовского цикла. С. 98, 113, 127. Об этом же говорит новгородский синодик XVI в., содержащий поминание о «на Дону избиеных братии нашеи при велицем князи Дмитреи Ивановичи» (Шляп-кин И. А. Синодик 1552–1560 гг. Новгородской Борисоглебской церкви // Сборник Новгородского общества любителей древности. Вып. 5.Новгород, 1911. С. 7).

882

Памятники Куликовского цикла. С. 119, 131–132.

883

ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 134–135; Т. 18. С. 126–127.

884

Сказания и повести. С. 30, 34.

885

ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 486.

886

РГАДА. Ф. 181. № 20. Л. 366 об. — 367; Шахматов А. А. О так называемой Ростовской летописи. СПб., 1904. С. 24–25.

887

См.: Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вторая половина XIV–XVI в. Л., 1989. Ч. 2. С. 37, 52–54.

888

При этом одни авторы отдавали предпочтение «Сказанию» (Тихомиров М. Н. Куликовская битва 1380 года // Повести о Куликовской битве. М., 1959. С. 355–356), другие — летописи Дубровского (Бегунов Ю. К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище» // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.; Л., 1966. С. 501–502), третьи соединяли сведения того и другого (Черепнин Л. В. Образование русского централизованного государства в XIV–XV веках. М., 1960. С. 607–608; Кирпичников А. Н. Куликовская битва. Л., 1980. С. 51–52; Каргалов В. В. На границах Руси стоять крепко! Великая Русь и Дикое поле: противостояние XIII–XVIII вв. М., 1998. С. 64), невзирая на то, что они практически полностью противоречат друг другу.

889

Бегунов Ю. К. Указ. соч. С. 496–500, 505–506; Салмина М. А. Еще раз о датировке Летописной повести о Куликовской битве // ТОДРЛ. Т. 32. Л., 1977. С. 21; Кучкин В. А. Победа на Куликовом поле // Вопросы истории. 1980. № 7. С. 15; Скрынников Р. Г. Куликовская битва: проблемы изучения // Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины. М., 1983. С. 63–65; Живая вода Непрядвы. М., 1988. С. 558–559 (А. И. Плигузов). Мнение, согласно которому летопись Дубровского донесла древнейший рассказ о сражении (Азбелев С. Н. Повесть о Куликовской битве в Новгородской летописи Дубровского // Летописи и хроники. 1973 г. М., 1974), убедительно оспорено М. А. Салми-ной, показавшей, что ее текст вторичен по отношению к тексту Новгородской IV летописи, которая была источником свода 1539 г. (Салмина М. А. Указ. соч. С. 6–22).

890

ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. Стб. 345; Т. 42. С. 149.

891

Там же. Т. 15. Вып. 1. Стб. 152–155; Смоленские грамоты XIII–XIV/ веков. М., 1963. С. 73–74.

892

См.: Горский А. А. Москва и Орда. С. 110.

893

ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 150; ДДГ. № 19. С. 54.

894

Мещера до 1381 г. оказалась под властью Дмитрия Донского: в его договоре с Олегом Рязанским этого года она называется «куплей» московского князя (ДДГ. № 10. С. 29).

895

См.: Кучкин В. А. Победа на Куликовом поле. С. 10.

896

Сказания и повести… С. 30, 34, 38–39, 41.

897

См.: Памятники Куликовского цикла. С. 205–206, 210–211.

898

Одним из источников «Сказания» был рассказ, восходящий к сведениям, полученным от участника битвы из полка Владимира Андреевича (см.: Кучкин В. А. Победа на Куликовом поле. С. 16).

899

ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 486; РГАДА. Ф. 181. № 20. Л. 366 об. — 367; Шахматов А. А. О так называемой Ростовской летописи. С. 24–25.

900

См.: Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси X–XIV вв. М., 1984. С. 270, 276–279.

901

Родословные книги свидетельствуют, что Роман перенес в Одоев из Новосиля столицу княжества «от насилья от татарского» (РИИР. Вып. 2. М., 1977. С. 112), очевидно, после разгрома Новосиля Мамаем в 1375 г. (ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 113), а согласно «Сказанию о Мамаевом побоище», именно до Одоева дошли в 1380 г. литовские войска (Сказания и повести… С. 35). Отметим, что в Новгородской IV летописи, источнике свода 1539 г., нет каких-либо упоминаний об Одоеве и но-восильских князьях (которые могли бы натолкнуть составителя свода 1539 г. на замену Романа Семеновича сыном).

902

См.: Насонов А. Н. История русского летописания XI — начала XVIII века. М., 1969. С. 354–358

903

ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 478–479; РГАДА. Ф. 181. № 20. Л. 310, 312.

904

См.: Горский А. А. Москва и Орда. С. 35–40.

905

Ср. Скрынников Р. Г. Указ. соч. С. 64; Живая вода Непрядвы. С. 558–559.

906

ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 321.

907

См.: БегуновЮ. К. Указ. соч. С. 502.

908

ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 1. С. 319; Вып. 2. С. 321.

909

Мнение, что в перечне убитых назван князь Федор Тарусский, в действительности погибший в 1437 г. под Белевом (Салмина М. А. «Летописная повесть» о Куликовской битве и «Задонщина» // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.; Л., 1966. С. 371–372), неосновательно: речь идет, скорее всего, об одноименном ему человеке, погибшем на Куликовом поле (см.: Памятники Куликовского цикла. С. 59).

910

Ср.: ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 1. С. 301 и вып. 2. С. 486; РГАДА. Ф. 181. № 20. Л. 367; Шахматов А. А. О так называемой Ростовской летописи. С. 25.

911

О возможности существования в распоряжении составителей Свода 1539 г. таких подробных рассказов говорит сюжет о Переяславском бое, весьма подробный (в т. ч. с упоминанием личных имен).

912

Напрашивается предположение о преувеличении роли предка Квашниных, но следует помнить, что Иван Родионович действительно являлся одним из виднейших бояр Дмитрия Донского — в обеих духовных грамотах последнего он назван в числе свидетелей, причем од-ним66из первых (ДДГ. № 8, 12. С. 25, 37).

913

Упомянутую после Волока в перечне 1386/7 г. Ржеву следует исключить, т. к. до 1380 г. она принадлежала Литве [см.: Кучкин В. А. К изучению процесса централизации в Восточной Европе (Ржева и ее волости в XIV–XV вв.) // История СССР. 1984. № 6. С. 152].

914

Памятники Куликовского цикла. С. 9, 33–34, 70–71.

915

Там же. С. 34–35, 72–74; Сказания и повести. С. 37.

916

Дмитрий был лично знаком с Мамаем (т. к. ездил к нему в Орду в 1371 г.) и очень вероятно, что, переходя через Дон, имел в виду спровоцировать противника на немедленное вступление в бой, зная особенности его характера.

917

См.: Кучкин В. А. Победа на Куликовом поле. С. 16–19; он же. О месте Куликовской битвы // Природа. 1984. № 8; Флоренский К. П. Где произошло Мамаево побоище? // Там же.

918

Александровский А. Л. Палеопочвенные исследования на Куликовом поле // Куликово поле: Материалы и исследования. М., 1990.

919

См.: Нечаев С. Д. Некоторые замечания о месте Мамаева побоища // Вестник Европы. Ч. 118. 1821. № 14; Афремов И. Куликово поле с реставрированным планом Куликовской битвы в 8 день сентября 1380 года. М., 1849.

920

Петров А. Е. Куликово поле в исторической памяти: Формирование и эволюция представлений о месте Куликовской битвы 1380 г. // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2003. № 3/13.

921

Памятники Куликовского цикла. С. 9–10, 36–38, 58 (примеч. 46), 74–77; Кучкин В. А. Победа на Куликовом поле. С. 14–16, 19–20.

922

См.: ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 141; Т. 18. С. 130; Тизенгаузен В. Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. 1. СПб., 1884. С. 391; Т. 2. М.; Л., 1941. С. 109, 150–151; Бегунов Ю. К. Указ. соч. С. 518–523.

923

См.: Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. 5. М., 1993. С. 44–45, 47, 53; Греков Б. Д., Якубовский А. Ю. Золотая Орда и ее падение. М.; Л., 1950. С. 243–244; Каргалов В. В. Конец ордынского ига. М., 1980. С. 59–60; Буганов В. И. От Куликовской битвы до освобождения от ордынского ига (1340–1480 гг.) // Куликовская битва. М., 1980. С. 246–248; Пашуто В. Т., Флоря Б. Н., Хорошкевич А. Л. Древнерусское наследие и исторические судьбы восточного славянства. М., 1982. С. 45.

924

См.: ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 143–146; Т. 18. С. 131–133; Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 326–338.

925

См.: Горский А. А. Москва и Орда. С. 200–203.

926

79 ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 143–144; ср.: Т. 18. С. 132.

927

Там же. Т. 15. Вып. 1. Стб. 146; Т. 18. С. 133.

928

См.: ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 146–147; Т. 18. С. 133–134.

929

Там же. Т. 15. Вып. 1. Стб. 148; Т. 18. С. 134.

930

ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 339; Т. 42. С. 91; Горский А. А. Москва и Орда. С. 110–112.

931

ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 339; т. 42. С. 91.

932

ДДГ № 12. С. 35–36 (духовная Дмитрия Донского).

933

ДДГ № 11. С. 31 (договор Дмитрия с Владимиром Андреевичем).

934

ДДГ. № 12. С. 34.

935

Ср.: История России с древнейших времен до конца XVII века. М., 1996. С. 284. (В. Д. Назаров).

936

См.: Кучкин В. А. К изучению процесса централизации в Восточной Европе. С. 152.

937

Мещерой в XIV–XV вв. именовалась территория по обоим берегам Оки, вытянутая с северо-запада на юго-восток и отделявшая Рязанское княжество от Муромского и мордовских земель. Население там имело этнически смешанный характер. Русских князей в Мещере не было, этим краем управляли местные правители татарского происхождения (см.: Черменский П. Н. Материалы по исторической географии Мещеры // АЕ за 1960 год. М., 1962; он же. Из истории феодализма на Мещере и в Мордве // АЕ за 1963 г. М., 1964. С. 3–4).

938

Слова договора «А что м?сто князя великого Дмитрия Ивановича на Рязанскои сторон?, Тула, как было при царице Таидуле, и коли е? баскаци в?дали (т. е. Тула и ее окрестности в тех границах, какие были, когда Тула принадлежала ханше Тайдуле, погибшей в 1360 г., и эту территориальную единицу ведали ее баскаки. — А. Г.), в то ся князю великому Олгу не вступати, и князю великому Дмитрию» (ДДГ. № 10. С. 29) допускают двоякое толкование: как свидетельство принадлежности Тулы Дмитрию и как признание Тулы местом, находящимся вне власти обеих договаривающихся сторон. Но при второй трактовке непонятно, во-первых, зачем вообще оговаривать статус территории, не принадлежащей ни Москве, ни Рязани, во-вторых, почему тогда Тула названа «местом великого князя Дмитрия Ивановича». Полагаю, правы авторы, считающие, что договор 1381 г. фиксирует принадлежность Тулы великому князю московскому (См.: Карамзин Н. М. Указ. соч. Т. 5. С. 46; Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 год. Т. 1. СПб., 1889. С. 114; Любавский М. К. Формирование основной государственной территории великорусской народности. Заселение и освоение центра. Л., 1929. С. 44).

939

ДДГ. № 10. С. 29. Поскольку в позднейших московско-рязанских договорах эти места определяются как «татарские и мордовские» (там же. № 19, 33, 47, 76. С. 54, 85, 144, 285–286), речь идет, скорее всего, либо об ордынских опорных пунктах в земле мордвы, либо просто о мордовских территориях («и» может иметь не соединительный, а пояснительный характер — т. е. «места татарские, те, что мордовские»; об этом значении союза «и» см.: Янин В. Л., Зализняк А. А. Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1997 г. // ВЯ. 1998. № 3. С. 30; Горский А. А. Москва и Орда. С. 166, примеч. 78): земля мордвы входила в состав Орды (см.: Егоров В. Л. Историческая география Золотой Орды в XIII–XIV вв. М., 1985. С. 43–44) и в этом смысле тоже была «татарской землей».

940

ДДГ. № 19. С. 54.

941

В отношении Тулы, впрочем, не исключено, что она была уступлена Рязани после конфликта 1385 г., когда Олег пытался вернуть Коломну, в обмен на отказ рязанского князя претендовать на последнюю (см. Мазуров А. Б. Средневековая Коломна в XIV — первой трети XVI в. М., 2001. С. 104–105).

942

Странно выглядит полемический выпад В. А. Кучкина, приписавшего автору этих строк утверждение, что «захват в 1382 г. Москвы Тохтамышем» привел «к росту политического влияния Московского княжества» (Кучкин В. А. Договорные грамоты московских князей XIV века: внешнеполитические договоры. М., 2003. С. 331; со ссылкой на мою статью «Московско-ордынский конфликт начала 80-х годов XIV века: Причины, особенности, результаты // ОИ. 1998. № 4»). Речь ведь у меня идет не о факте захвата Москвы в 1382 г., а о соглашении 1383 г., подведшем итоги конфликта, и не о расплывчатом «росте политического влияния», а о признании Тохтамышем великого княжества Владимирского наследственным достоянием московских князей и его долгосрочных последствиях.

943

См.: Горский А. А. Русские земли в XII–XIV веках. С. 34, 40–41.

944

Великое княжество Литовское в это время было в значительной мере русским государством (оно и называлось, собственно «Великим княжеством Литовским и Русским»): большинство его населения составляли русские, государственным языком был русский (до XVII в.), на большей части территории действовали русские правовые нормы, распространялось христианство в форме православия (в т. ч. и в литовской княжеской династии). Полному «обрусению» этого государства помешала династическая уния с Польшей 1385 г., после чего собственно Литва (где сохранялось до того времени язычество) была крещена в католичество.

945

См.: Флоря Б. Н. Исторические судьбы Руси и этническое самосознание восточных славян в XII–XV веках (К вопросу о зарождении восточнославянских народностей) // Славяноведение. 1993. №. 2. С. 53–55; Горский А. А. Русские земли в XIII–XIV веках. С. 102, прим. 159.

.

Комментарии (3)
Обратно в раздел история