Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Лексикон нонклассики. Художественно-эстетическая культура XX века. / Под ред. В.В.Бычкова.

ОГЛАВЛЕНИЕ

M
Магический реализм
Возникшее в 60-х гг. XX в. направление латиноамериканской литературы, существенно отличающееся от классической европейской реалистической традиции. В творчестве Т.Гарсия Маркеса, А.Карпентьера, М.ААстуриаса М.р. обретает черты художественно-эстетического метода. Его специфика — придание магическому статуса реального, сплав реального и волшебного как наиболее адекватный способ художественного видения латиноамериканской истории и культуры. В отличие от европейского мифологизма XX в., усматривающего в реализации мечты прежде всего эстетический феномен, М.р. связан с современными народными верованиями (например, в реальное существование Эльдорадо). От фантастики этот метод отличается обыденностью, повседневностью того, что кажется фантастическим европейцу. В волшебном реализме (термин А.Карпентьера, предшествующий М.р.) «наивный» афро-карибский тип восприятия противостоит европейскому. Дуализм местной и колониальной культур порождает двойственную картину мира, двоящийся художественный стиль.
В произведениях М.р. народные верования аборигенов трактуются не как экзотический фольклор, но как достоверное знание. Им невозможно овладеть посредством западноевропейской научно-рационалистической традиции. М.р. мыслится как альтернатива традициям христианской средневековой и просветительской западной эстетики. В нем выражаются эстетические чувства, вкусы, ценности региональных сообществ, не прошедших этап модернизации, не воспринявших идеи рационализма и прогресса, «ученой» культуры. Его основа — устная культурная традиция с ее магически-суеверным отношением к миру. М.р. 90-х гг., не чуждый идеям транскультурности, трактует ее не каки деструктивное для латиноамериканской ментальности взаимодействие архаических и модернизаторских тенденций, но как их равноправное сосуществование в неиерархизированном культурном пространстве. В художественном языке М.р. это выражается в миксте сельской и городской культур, архаики и авангарда, постмодернизма. Новой линией его развития является трактовка масс-медиа как современной формы магии.
Лит.: Chiampi I. El realisme maravilloso: forma e ideologia en la novela hispanoamericana. Caracas, 1983; Paris W. Lois Parkinson Z. (ed.). Magical realism: Theory, History, Community. Durham, 1995.
Н.M.
Малевич Казимир. (1878-1935)
Русский художник, один из крупнейших представителей русского авангарда начала XX в., основатель и главный представитель супрематизма. М. родился в польской семье в Киеве; в 1904г. впервые приехал в Москву и с этого времени практически постоянно жил в Москве или в Петербурге (Ленинграде). С 1904-1905 гг. начал серьезно самостоятельно (был «самоучкой», как он писал во всех анкетах) заниматься живописью, пропустив через себя и пережив до 1913 г. практически все основные этапы развития авангардного искусства: импрессионизм, постимпрессионизм, модерн, символизм, примитивизм, фовизм, сезаннизм (см.: Сезанн), кубизм, футуризм и кубофутуризм. В 1913 г. пришел к абсолютизации принципа алогичности и абсурдности в живописи в так называемом «заумном реализме» и от него перешел к созданию собственно супрематических работ. Впервые они были не без сопротивления других участников выставки предъявлены им общественности на «Пос-
279
ледней футуристической выставке картин «0,10»» в декабре 1915. Тогда же появились термин супрематизм и первая теоретическая брошюра-манифест М. с попыткой обоснования нового направления «От кубизма к супрематизму. Новый живописный реализм.» Основные стадии развития супрематизма, как писал сам М., он прошел с 1913 по 1918 г. Однако собственно супрематические картины он писал по крайней мере до середины 20-х г., и супрематическое «ощущение» бытия и искусства существенно отразилось на всем его последующем творчестве.
М. много писал и теоретических работ, особенно начиная с 1919 г. (в Витебске), когда стал систематически заниматься педагогической деятельностью, и позже — в Москве и Петрограде (до 1927г.). В них он достаточно подробно изложил свою эстетическую позицию в целом, свое понимание искусства (или, как он всегда писал, Искусства — с большой буквы), живописи, истории искусства и собственно его высшего этапа, как он считал, — супрематизма. В течение его бурной творческой, педагогической и исследовательской деятельности и под влиянием не менее бурных внешних обстоятельств того времени отдельные взгляды и представления М. нередко достаточно сильно менялись, иногда на диаметрально противоположные, но генеральная линия его концепции, его понимания искусства оставалась достаточно целостной и однозначной.
Кратко она может быть условно обозначена как линия чистого эстетизма, апологии неутилитарного Искусства, независимого ни от каких социальных, политических, экономических или религиозных аспектов, имеющего свой самоценный предмет — красоту и гармонию, и свою цель — эстетическое наслаждение («приятное эмоциональное» состояние, «приятное удовлетворение чувства»). Линия классического эстетизма, которая приобрела у М. неожиданный поворот и вывела его к теории беспредметной экономично-минималистской живописи, в конечном счете отрицающей собственно живопись в ее традиционном бытии и переходящей в некое особое трансцендентное «измерение», открывающееся по ту сторону абсолютного «нуля».
Мировоззренческо-идеологическая позиция М. предельно эклектична.
Его «философия» — это яркая и эмоциональная смесь вульгарно-материалистических научных взглядов, примитивной историософии, оригинальной, но псевдонаучной этимологии, обрывков идей Шопенгауэра, Ницше, античной и буддийской философий, современных теософских суждений, каббалистических представлений, примитивизированного христианства, идей Э.Маха, Р.Авенариуса, П.Д.Успенского, М.О.Гершензона, русских космистов и т.д. и т.п. В первые послереволюционные годы к этому еще добавлялись некоторые расхожие лозунги и представления из большевистской социологизаторской фразеологии, а в манифестах — хлесткие призывы эпатажного характера. В целом в своем мировоззренческом эклектизме М. явился ярким предшественником принципиального эклектизма ПОСТ-культуры (см.: ПОСТ-), активно заявившей о себе уже во второй половине XX в.. Этот же эклектизм и непоследовательность просматриваются, хотя и в меньшей мере, и в его эстетико-искусствоведческих суждениях.
Согласно М. человеческая культура (или цивилизация) исторически сложилась из трех главных элементов, или систем: гражданской, включающей все социальные, политические, экономические институты и отношения, религиозной и Искусства; или, как афористично кратко и метко обозначил их М., : Фабрика, Церковь, Искусство. Первая система, или сфера человеческой деятельности, изначально возникшая для поддержания жизнедеятельности человека (забота о теле), с развитием науки и техники достигла к нашему времени полного извращения, захватив и подчинив себе большую часть человечества и его деятельности, в том числе и Искусство. Обобщенно-саркастически М. именует ее «харчевой» сферой: «харчевая культурная плантация», «харчелогия», «харчеучение», «харчево-кухонная классовая деятельность», «харчевики» и т.п. Эта харчевая система очень рано научилась использовать Искусство для украшения, оформления своей достаточно примитивной и неприглядной сути, превратив его в средство для более эффективного достижения своих целей. Идеал этой сферы, совершенно
280
чуждый M.: работай как вол, чтобы построить рай для телесных потребностей на земле. Этот идеал одинаков у капиталистов, социалистов, коммунистов, поэтому М., в первые постреволюционные годы увлекавшийся коммунистической фразеологией, как и многие другие авангардисты, уже в 20-е гг. с одинаковой неприязнью относился ко всем харчевикам-материалистам, независимо от их классовой и партийной принадлежности.
Более сложным было его отношение к религии и Церкви. Здесь у М. нет ясной позиции, и его суждения и утверждения в разные периоды колебались от почти вульгарно-материалистически-атеистического отношения к Церкви и особенно к конкретной церковной деятельности до почти апофатически-мистического понимания Бога. Личный внерациональный духовный и художественный опыт подвел создателя супрематизма к особой границе бывания, за которой его внутреннему взору открылась некая реальная умонепостигаемая бездна сущности, пустыня небытия, Ничто, по ту сторону которого ощущалось тем не менее Нечто. В лучших традициях христианской апофатики (хотя М. вряд ли даже слышал этот термин или читал кого-либо из отцов Церкви; см.: Византийская эстетика как парадигма) он в каком-то экстатическом откровении утверждает, что «истинный Бог» «ничего не знает, ничего не видит и ничего не может». И лишь религия «достигает Бога как абсолюта (душа есть Бог)». Традиционные искусства располагаются несколько ниже религии; они — «только подсобные ступени. Категории художества стоят первой ступенью после религии,.. Техника — третья ступень, она выражает рациональную телесную заботу,.. Отсюда рассматриваю религию как высшую степень легкости, [как] состояние, вне материи существующее, где материя исчезает в духе, душе, образе. Это последнее техническое явление перед беспредметностью». Однако искусство стоит ненамного ниже религии и в чем-то практически равно с ней.
Общий эклектический характер мировоззрения М. определял и нередкие изменения его представлений о многих проблемах, связанных с искусством, косвенно выявляя их своеобразную и реальную амбивалентность.
Так, в 1919г. он активно развивает идеи эволюции, прогресса и даже революции В искусстве. Искусство, как и культура в целом, представляется ему находящимся в постоянном развитии и движении, а в наше время — достигшим своего революционного этапа. Суть его — в освобождении искусства от утилитарных связей с «харчевой» жизнью и религией, в утверждении его самоценности, в замене миметически-изобразительного подхода к природе на чисто знаковый. Однако уже в 1924 г. в большом трактате «Искусство» М. приходит к иному выводу, фактически отрицающему какую-либо сущностную эволюцию в искусстве. Нет никакой разницы между искусством Древнего Египта и современным, а искусство первобытного человека ничем не хуже и не слабее классического искусства, ибо в отношении Искусства первобытный человек был равен современному. Он также хорошо, если не лучше нас, чувствовал красоту и гармонию и умел воплотить их в своем орнаментальном искусстве, утверждал М. Более того, искусство первобытного человека, полагал он, было практически неутилитарным, не связанным ни с «харчевой», ни с религиозной сферами. Использовать искусство как средство стали позднее, и только с импрессионистов (Клода Моне, в частности), но особенно — у Сезанна, в кубизме, футуризме и супрематизме оно практически опять вышло на абсолютно неутилитарный уровень, близкий к уровню первобытного искусства.
Неизменным сущностным ядром и содержанием любого настоящего Искусства М. считал неутилитарную самоценную красоту, которая возникала на основе гармонии всех элементов, часто контрастирующих друг с другом. Истинным «содержанием» Искусства является оно «само как таковое», его «строй формовых элементов». В частности, для живописи — это сама живопись — соотношение цветовых масс и форм, живописная фактура, реальная жизнь и развитие цветовых пятен, их «энергийная» сила и динамика; «чистый элемент живописный» и т. п. Живописцу каждый предмет предстает «беспредметной комбинацией цветов», или «цветописью». «Чистый беспредметный контакт» с таким (т.е. истинным) Искусством доставляет зрителю «приятные эмоциональные переживания».
281
В этом собственно и состоит художественно-эстетическое credo M., на основе которого он и пришел к супрематизму. Основу его составляет понятие «беспредметности». М. употребляет его в нескольких взаимопересекающихся смыслах, восходящих к его философско-эстетическим представлениям. Согласно им, весь «мир как факт суждения» является «предметным» миром, а «мир как факт вне суждения» — беспредметным. Суждение же у М. в данном случае тождественно осознанию, мышлению, разуму. Таким образом, неосознаваемый мир, мир вне познающего разума и является миром беспредметным. «Чистая работа организма — работа вне сознания и вне учета, безобразна, беспредметна». К возможностям же разума и сознания М. относился скептически, как художник хорошо ощущая их принципиальную ограниченность, а отсюда беспредметность выступает у него практически онтологическим основанием бытия. Мир, по М., в сущности своей беспредметен, т. е. пребывает вне сферы действия разума, и только внеутилитарное Искусство, основывающееся на эстетических (внеразумных) принципах, т. е. тоже беспредметное в своей основе, в состоянии «познать» его. При этом беспредметность (= сущность) искусства осмысливается основателем супрематизма как высшая ступень разумной деятельности человека. «Художество, которое и должно быть вне разума, ибо оно <то> завершение, где разум прекращает свою деятельность. И это только последняя вершина разумной деятельности, после которой вступаем в беспредметность или заумь, [вне относительно] сфер<ы> познания, знания эстетики».
Беспредметность отождествляется здесь с заумью, которой увлекались русские поэты-футуристы, друзья Малевича; с тем, что уже за умом. М. и сам создал при переходе от кубофутуризма к супрематизму несколько полотен «заумного реализма», в которых заумь выражалась нарочито прямолинейным совмещением несовместимых вещей: наложением почти реалистического изображения коровы на скрипку в окружении кубистических аксессуаров («Корова и скрипка», 1913); храма, селедки, свечи, сабли, лестницы — на физиономию англичанина («Англичанин в Москве», 1914) и т. п. Под беспредметностью М. понимал также и принципиальную неутилитарность искусства, особенно нового. «Предметом» в этом плане оказывается любая утилитарная функция художества. Искусство «по существу беспредметно, безобразно, вне идей целевых» — не устает повторять русский авангардист. «Беспредметники» (фактически чистые эстеты. — В.Б.) хотят освободить Искусство от всего внехудожественного, «строить мир по чувству приятных восприятий»; они «созерцают мир явлений, и образ их творится внутри созерцающего — отсюда, если возникает новая реальность, то только реальность как «мир в себе». Беспредметное искусство — это «чистое Искусство»; оно обязательно содержит в себе «чистое выражение ощущений» и некий «абсолютный неизменный элемент» Искусства, благодаря которому Искусство обладает вечной ценностью и именно ради него хранится в музеях. В самом общем плане под беспредметностью в искусстве М. понимал его художественность, его эстетическую ценность вне связи с какими-либо иными внехудожественными (преходящими) функциями. Ею обладает любое настоящее Искусство, но только со времени импрессионистов художники осознали, что Искусство можно и нужно освободить от внехудожественного (внеживописного — для живописи) балласта. Моне, Сезанн, кубисты, футуристы, русские кубофутуристы — главные вехи, по М., на пути этого освобождения. И он делает следующий и последний шаг — супрематизм.
М. ввел в эстетику еще два специфических понятия — «распыление» и «прибавочный элемент», не дав им, однако, достаточно вразумительного разъяснения. Распыление — это своего рода эсхатологическое понятие у М. Согласно его миропониманию, человечество от некоего первобытного идеального единства с природой и космосом, созидая цивилизацию, культуру, технику, искусство, «распыляло» себя во множестве своих «достижений». Каждый гений приносил с собой «силу», распыляющую человечество, и, вот, XX в., — некий предел «распыления» — перехода в новое качество. «Совершенство мира в распылении» и «это распыление совершилось». Мы (человечество) «распылили» «себя
282
в мировых знаках» и опять «воплощаемся» (растворяемся?) во всей Вселенной, наполняя ее собой, т. е. идем к некоему духовно-научно-физическому слиянию с космосом. Естественно, что супрематизм и как художественное направление, и как «искусство жиз-нетворчества» играет в этом процессе важнейшую роль. Собственно в искусстве «распыление», как конкретное освобождение от видимой материальной оболочки предметного мира, начал кубизм, а супрематизм довел до логического завершения.
Понятие «прибавочного элемента» относилось М. непосредственно к живописи, и притом — новейшего времени. Очевидно, что само название навеяно популярной в то время Марксовой теорией прибавочной стоимости, хотя по существу не имеет к ней никакого отношения. У М. прибавочный элемент живописи — это некоторая структурообразующая закономерность, характерная для того или иного направления, т. е. главный принцип организации произведения искусства, его пластической формы в данном направлении. В 1925 г. им была написана работа «Введение в теорию прибавочного элемента в живописи». В таблицах, подготовленных для Берлинской выставки 1927г., М. показывает в качестве «прибавочных элементов» для импрессионизма — свет, для сезаннизма — волокнистую кривую, для кубизма — серповидную линию, для футуризма — движение и для супрематизма — прямую линию. Каждому из них соответствовали и своя система цветовых «прибавочных элементов», которые были также глубоко проработаны Малевичем и представлены на этих таблицах. Теория «прибавочного элемента» явилась важным шагом на пути структурного анализа произведений современного искусства и имела практическое применение в его педагогической деятельности.
Художественно-эстетическая теория и супрематическая практика М. оказали сильнейшее воздействие на развитие многих направлений в искусстве и отдельных крупных художников XX в. Его «Черный квадрат» стал символом и «иконой» авангардных движений и самого «продвинутого» экспериментирования в искусстве и ПОСТ-культуре XX в.
Соч: Essays on art. Vol.I-II. 1915-33; Copenhagen, 1968; The world as Non-Objectivity. Unpublishing writings. 1922-25. Vol. III. Copenhagen, 1976; The Artist, Infinity, Suprematism. Unpublishing writings 1913-33. Vol. IV. Copenhagen, 1978; Статьи, манифесты, записи и заметки// Сарабьянов Д., ШатскихА. Казимир Малевич. Живопись.Теория. М., 1993. С. 191-380; Собрание сочинений в пяти томах. Т. 1.М., 1995; Т. 2. М., 1998.
Лит.: Казимир Малевич. 1878-1935 [Каталог выставки, Ленинград, Москва, Амстердам. 1988-1989]; Сарабьянов Д., Шатских А. Указ. соч.
В.Б.
Мальро (Malraux) Андре. (1901-1976)
Французский философ искусства, искусствовед, представитель французского экзистенциализма, всемирно известный писатель, видный общественный деятель (с 1958 по 1969 г. министр культуры Франции), тончайший знаток искусства различных цивилизаций. Родился в Париже, изучал археологию и ориенталистику (санскрит и китайский язык), работал археологом в странах Востока (Камбоджа, Китай), после опубликования романа «Удел человеческий» (La Condition Humaine), отмеченного в 1933 г. гонкуровской премией, приобрел мировую известность как писатель.
В послевоенные годы М. сосредоточивается в основном на исследовании искусства, именно в этот период публикует фундаментальные труды по философии искусства «Психология искусства» (1947-1949), «Сатурн» (1949), «Голоса безмолвия» (1951), «Воображаемый музей мировой скульптуры» (1952-1955), «Метаморфозы богов» (1957) и др.
Профессиональные занятия археологией, в частности участие в экспедициях оказали прямое влияние на характер философии искусства М., признание исключительной роли искусства в культуре. Столкновение с «обломками» различных культур и цивилизаций послужило мощным толчком для взлета его фантазии и интуиции, без которых невозможно «реконструировать» недостающие
283
пласты художественной культуры. Этим же объясняется и свойственное для исследований М. причудливое слияние скрупулезного анализа конкретных художественных произведений с неожиданными порывами интуитивных прозрений, ассоциаций и философских раздумий.
Знание археологии укрепило интерес М. и к художественным достижениям неевропейских цивилизаций. Будучи почитателем и блестящим знатоком искусства Востока и других неевропейских цивилизаций, он борется против европоцентризма, ставит вопрос о диалоге культур Востока и Запада, стремится объективно оценить подлинную роль неевропейских культур в истории развития мирового искусства. Богато иллюстрированные искусствоведческие труды М. содержат множество безукоризненно подобранных репродукций произведений египетских, ассирийских, вавилонских, индийских, китайских, японских, византийских мастеров, творчества инков, ацтеков и других народов, отражающих реальную картину развития мирового искусства. М. считал себя не эстетиком, а скорее философом искусства. В его произведениях получает свое развитие характерная для XX в. персоналистическая философия искусства, истолковываемая как форма глубоко личностного самовыражения философствующего субъекта о смысле, назначении и характере искусства.
В основе философской концепции М. лежат экзистенциальное (ницшеанское) пан-трагическое восприятие мира, интуитивизм А. Бергсона, теория «жизни форм» А.Фоссийона, положение М.Дворжака о том, что форма значительного произведения искусства заключает в себе неисчерпаемые возможности для новых истолкований, теория «вживания» и «воспоминаний» М.Пруста и характерная для К. Юнга склонность к интравертности, бессознательным сторонам художественного творчества. М. стремился утвердить взгляд на искусство как высший Абсолют и единственную достойную современного интеллектуала религию, способную преодолеть отчуждение людей и вернуть им чувство единства с окружающим миром и другими близкими по духу людьми. Отсюда вытекает возвышение экзистенциального значения искусства, его способности придавать смысл человеческой жизни. Таким образом, искусство выступает здесь в качестве нового метафизического Абсолюта, сущность которого наиболее полно проявляется не в литературном слове, а в доступном живописи и скульптуре языке художественных форм. Придавая смысл непрерывной борьбе творца-человека с судьбой, искусство приобретает значение «антисудьбы» (antidestin).
M. выделяет две различные формы художественного творчества: 1) аутентичную (creation), способную вырваться из-под власти жизненной стихии и выражающую глубинные творческие порывы художника, и 2) продуктивную (production), вытекающую из жизни и остающуюся в безусловной зависимости от нее. Отличительным признаком аутентичного творчества является воплощенное в шедеврах и различных произведениях искусства качество гармонии и мастерства. Опираясь на мысль О. Родена, что «линии и оттенки для художников являются лишь символами скрытых реальностей», М. развивает теорию об эзотерическом характере и таинственной силе подлинного искусства, его устремленности в недоступный филистерскому сознанию мир высших духовных ценностей. Следовательно, приближение к глубинной сущности искусства возможно посредством освоения эзотерических «голосов безмолвия», т. е. линий, форм, слов, звуков.
Исключительно важную роль в философии искусства М. играет многослойное понятие «стиль», которое чаще всего истолковывается как связующее звено между творческой личностью, важнейшими духовными устремлениями эпохи и трансцендентальной вечностью. Стиль рождается вместе с художественной деятельностью и составляет суть как «жизни искусства» в целом, так и каждого подлинного произведения. Никакое произведение искусства, направление, школа не способны приобрести эстетическую ценность до тех пор, пока они не начинают говорить свойственным стилю языком форм. Иными словами, найти место в искусстве возможно лишь путем утверждения собственного стиля, ибо искусство всегда есть то, благодаря чему художественные формы трансформируются в стиль. Возвышая чис-
284
тоту и оригинальность стиля, М. подчеркивает, что стиль и реализм — совершенно несовместимые категории.
Хотя М. отказывается от претензий на решение проблем истории искусства, в его произведениях тем не менее обнаруживается довольно цельная концепция развития эпохальных стилей, в которой чувствуется влияние теории «жизни форм» Фоссийона и учения Ригля о «Kunstwollen». Исследуя процесс развития мирового изобразительного искусства, М. выделяет две различные исторически сформировавшиеся формы художественного выражения: 1) символическую — свойственную искусству Египта, Греции, Ассирии, Китая, Японии и других стран, и 2) иррациональную — воплотившуюся в христианском искусстве. Основное их различие проявляется в том, что первая ориентируется на абстрактный язык символов, а вторая опирается на идею воплощения божественного начала в человеке. В истории развития мирового искусства М. выделяет и такие периоды, которые неспособны выразить «высшие ценности бытия». Это — искусство древних греков после эпохи Перикла, римское искусство и последующий за Ренессансом длительный период западноевропейского искусства вплоть до импрессионизма, в котором возрождается дух подлинного искусства.
Современная техническая цивилизация с присущими ей возможностями репродуцирования, по мнению М., меняет традиционный взгляд на историю искусства, дает возможность представить «воображаемый музей», но не изобразительного, а сакрального искусства, в котором объединились бы в единое целое шедевры всех времен и народов, несущие в себе следы все той же божественной природы. Придавая современному искусству сакральный смысл и сближая его с высочайшими образцами религиозного искусства, М. усматривает духовную близость в ориентации на формы, «чуждые видимости». Он подчеркивает «трагичность» и «проклятость» современного искусства и расценивает «отчуждение» и «разорванность» сознания в качестве важнейших стимулов подлинного творчества.
С возвышением социальной роли современного искусства М. связывает свои надежды на возрождение подлинной духовности, единение людей, превращение ценностей, постигаемых личностью, в общезначимые. Таким образом, философия современного искусства М. превращается в мучительный поиск новой художественной религии интеллектуалов, Богом которой объявляется метафизически истолковываемое искусство. Оно призвано сократить болезненный переход человечества к нахождению нового Абсолюта, позволяющего человеку реализовать заложенные в нем потенции. Только бросая отчаянный вызов судьбе и «выкупая» у нее ценой огромных усилий право на подлинно человеческое существование, личность, согласно М., способна вырваться из-под власти неподлинного мира и наслаждаться плодами своей прометеевской борьбы.
Соч.: La Psychologie de l'Art. T. 1-3, Geneve: t.l. Le Musee imaginaire.1947; t.2. La Creation artistique. 1947, t.3. La Monnaie de L'absolu. 1949; Saturne. Essai sur Goya. Geneve, 1949; Les Voix du Silence. P., 1951; La Musee imaginaire de la sculpture mondiale. T. 1-3. P.: t. 1. La Statuaire. 1952; t. 2. Des bas-reliefs aux grottes sacrees. 1954; t. 3. Le monde chretien. P., 1955; Antimemoires. P., 1966.
Лит.: Бломквист Е. Б. Эстетика спиритуализма Андрэ Мальро // Современная буржуазная эстетика. М., 1978. С. 193-221; Sa-bourin P. La Reflexion sur l'art d'Andre Malraux: origines et evoliution. Paris, 1972.
A. Андрияускас
Манифестарная эстетика
Особая типологическая разновидность критико-теоретической рефлексии, характерная для возникновения радикально новых явлений в художественной культуре общества. Их существование как некоторой интенциональной художественно-эстетической сферы на этапе перехода системы искусств в стадию самокритики как раз и задает, с одной стороны, вектор этой активности, определяет ее динамику и меняющуюся интенсивность, а с другой — позволяет видеть в ней обобщенное стилевое отражение этих явлений, осложненное и одновременно специфицированное ярко выраженным стремлением к их нормализации как бы по ту сторону процедур обо-
285
снования и классификации, выработанных в эстетике и искусствознании.
С этой точки зрения можно говорить о точках бифуркации или ситуациях выбора и перехода в эволюции художественных систем, которые, повторяясь с известной периодичностью, позволяют именно с ними соотносить рефлексивные процессы подобного рода, представленные, как правило, в наборе манифестов и программных описаний т.н. «современного» искусства. Так можно говорить, например, о М.э. и манифестарности эстетики романтизма (см.: Эстетика), футуризма, сюрреализма, концептуализма, а также авангарда и трансавангарда вообще.
Носителями М.э. являются обычно представители маргинальной художественной элиты. Вербальные конструкции, которыми они манипулируют, и термины-неологизмы, которые они вводят, нередко тяготеют к тому, чтобы застыть в мифологеме или же стать концептуальным жестом, то есть смысловым конструктом, ориентированным на хорошо продуманное программно-провокативное воздействие на традиционное эстетическое сознание с целью его осовременивания и приведения в соответствие с проектом будущего искусства. М.э. неизменно претендовала быть его программой и «теорией» и надеялась манифестировать его суть, если не как откровение, то во всяком случае как нечто еще невысказанное. В аспекте этой парадоксальной преемственности в разрыве можно говорить о классической составляющей М.э. и о своеобразном «метафизическом костяке», скрытом в оплотнениях непривычной эпатажно-агрессивной терминологии, призванной прежде всего артикулировать «разрыв» с тем, что существовало всегда и что, будучи преодоленным полемически, фактически сохранялось как некая глубина, заявка на новую духовность или новое видение. При вторичной концептуализации в проектах современной философии искусства это неявное содержание М.э. становилось своеобразным оправданием и самой процедуры, и интереса философской эстетики к т.н. концептуально-интонированной «эстетике художника», присутствие которой в рефлексивном пространстве культуры XX в. помимо имплицитных художественно-творческих форм поиска эстетических аналогий менталитету эпохи чаще всего и выражается в манифестарно-декларативной форме, а определения, из которых она исходит, неизменно являются лозунгами реформы и одновременно опытом синхронной вербализации уникальных художественных новаций, т.е. своего рода комплементарным приемом их аргументации и приведения к существованию, помещения в пространство резонов, на разные лады варьировавших мысль о разрыве и уничтожении, необходимости новой красоты и т.д.
Как опыт первичной концептуализации новых и даже невероятных художественно-эстетических тенденций М.э. существует во множестве эскизов «новой эстетики», прорабатывающих эту тему применительно к разным видам и жанрам искусства, и фактически как разновидность «региональной» эстетики противостоит эстетике общих принципов. При всем разнообразии набора проекций М.э. устойчивым в ней остается стремление к форме прямого заявления и оппозиция по отношению к традиционным взглядам, в том числе — господствующей эстетической парадигме, которые могут быть выражены в своего рода теоретической аббревиатуре, сознательно метафорической и фрагментарной или же в форме театрализованного разыгрывания эстетического миропонимания. Жанровая форма фрагмента, впервые освоенная в этом аспекте романтиками, сохраняется и в современной М.э. Как самая горячая точка «альтернативной» рефлексии М.э. предпочитает уточнять и развивать свои эгоцентрические слова в смысловых контекстах, не свойственных дискурсу традиционной философской эстетики. Вместе с тем общепризнанная системно-теоретическая неприкаянность М.э. намеренно артикулируется и предъявляется как выигрышное обстоятельство, позволяющее ей пользоваться языком взаимоисключающих альтернатив и быть не только с авангардом в искусстве, но и как бы в авангарде эстетической мысли в качестве её «футуристической» и одновременно конструктивно-утопической составляющей и залога развития в направлении заявленной ориентации.
Эта особенность М.э. и сам дух манифестантизма становятся всё более заметными и в
286
эстетике общих принципов, которая часто пренебрегает «экологическими» нормативами «добропорядочной» эстетической теории с ее претензиями на метатеоретический статус и обращается к эпатажно-пародийно-ироническому пересмотру традиционных эстетических представлений с их жестко фиксированным категориальным смыслом, провозглашая необходимость новой парадигмы философской эстетики, базирующейся на модели эстетического опыта, адекватной современным тенденциям в эволюции художественно-эстетической культуры. Поэтому на современном этапе к носителям манифестарного пафоса в эстетике могут быть причислены не только представители художественной элиты, но и «апостолы униженной мысли».
Лит.: Claus J. Theorien zeitgenossischer Malerei. Hamburg, 1969; Claus J. Kunst heute. Hamburg, 1969; Claus J. Expansion der Kunst. Hamburg, 1970; Der Futurismus: Manifeste und Dokumente einer Kunstlerischen Revolution. 1909-1918. Koln.1972; Grabska E. Modemisci o sztuke. Warszawa, 1971 ; Zmierch estetyki-rzekomy czy autentyczny? Warszawa,1987; Manifeste und Proklamationen der europeischen Avantgarde. 1909-1938. Stuttgart, 1995.
С.Завадский
Маринетти (см.: Футуризм)
Массовая культура
«Специфической чертой XX в. было распространение в основном благодаря развивающимся средствам массовой коммуникации (см.: Масс-медиа) М. к. В этом смысле М. к. в XIX в. и ранее не было — газеты, журналы, цирк, балаган, фольклор, уже вымирающий, — вот все, чем располагали город и деревня. Вспомним, как важна была газета для творческой лаборатории Достоевского. Интересно, как бы изменилось его творчество, живи он в середине XX в. — в эпоху радио, кино и телевидения, с их разветвленной системой жанров и новостей через каждые полчаса, бесчисленных газет и журналов, видео, компьютером и Интернетом, телефоном, рекламой, авторской песней, блатным фольклором, детскими страшилками, анекдотом, комиксами, джазом, роком, поп-музыкой, матрешками, лозунгами, троллейбусами, самолетами и спутниками?
Для чего нужна М. к.? Для того же, для чего нужны два полушария человеческому мозгу. Для того, чтобы осуществлять принцип дополнительности, когда нехватка информации в одном канале связи заменяется избытком ее в другом. Именно таким образом М. к. противопоставляется фундаментальной культуре. Именно поэтому М. к. была так нужна Достоевскому — прообразу культурного деятеля XX в.
Ибо М. к. — это семиотический образ реальности, а фундаментальная культура — это образ глубоко вторичный, «вторичная моделирующая система», нуждающаяся для своего осуществления в языке первого порядка.
В этом смысле М. к. XX в. была полной противоположностью элитарной культуры в одном и ее копией в другом.
Для М. к. характерен антимодернизм и антиавангардизм. Если модернизм и авангард стремятся к усложненной технике письма, то М. к. оперирует предельно простой, отработанной предшествующей культурой техникой. Если в модернизме и авангарде преобладает установка на новое как основное условие их существования, то М. к. традиционна и консервативна. Она ориентирована на среднюю языковую семиотическую норму, на простую прагматику, поскольку она обращена к огромной читательской, зрительской и слушательской аудитории (...).
Можно сказать поэтому, что М. к. возникла в XX в. не только благодаря развитию техники, приведшему к такому огромному количеству источников информации, но и благодаря развитию и укреплению политических демократий. Известно, что наиболее развитой является М. к. в наиболее развитом демократическом обществе — в Америке с ее Голливудом, этим символом всевластия М. к. Но важно и противоположное — что в тоталитарных обществах М. к. практически отсутствует, отсутствует деление культуры на массовую и элитарную. Вся культура объявляется массовой, и на самом деле вся культура является элитарной. Это звучит парадоксально, но это так.
Что сейчас читают в метро? Классические
287
продукты М. к. американского образца с естественным опозданием на 10-15 лет. А что читала 10-15 лет назад самая читающая в мире страна в своем самом величественном в мире метро? Детективов было мало. Каждый выпуск «Зарубежного детектива» становился событием, их было не достать. Советского же детектива, строго говоря, не было вовсе, так как в советской действительности не существовало института частного сыска и не было идеи поиска истины как частной инициативы, а без этого нет подлинного детектива.
Возьмем, к примеру, такой жанр советского кино, как производственный фильм. Это была ненастоящая, мнимая М. к. Она формировалась не рынком, а госзаказом. Недаром этот жанр исчез моментально, как только началась перестройка. Другое дело, что в Советском Союзе культивировалась бездарная, плохая литература, но это не М. к. в западном смысле. В ней присутствовала идеология и отсутствовала коммерция. «Повесть о настоящем человеке», конечно, очень плохая литература, но это никак не М. к.
Необходимым свойством продукции М. к. должна быть занимательность, чтобы она имела коммерческий успех, чтобы ее покупали и деньги, затраченные на нее, давали прибыль. Занимательность же задается жесткими структурными условиями текста. Сюжетная и стилистическая фактура продуктов М. к. может быть примитивной с точки зрения элитарной фундаментальной культуры, но она на должна быть плохо сделанной, а, наоборот в своей примитивности она должна быть совершенной — только в этом случае ей обеспечен читательский и, стало быть, коммерческий успех. Поток сознания, остранение, интертекст не годятся для М. к. Для массовой литературы нужен четкий сюжет с интригой и перипетиями и, что самое главное, — отчетливое членение на жанры. Это мы хорошо видим на примере массового кинематографа. Жанры четко разграничены, и их не так много. Главные из них — детектив, триллер, комедия, мелодрама, фильм ужасов, или, как его называют последнее время, «чиллер» (от англ. chill — дрожать от страха), фантастика, порнография. Каждый жанр является замкнутым в себе миром со своими языковыми законами, которые ни в коем случае нельзя переступать, особенно в кино, где производство сопряжено с наибольшим количеством финансовых вложений.
Пользуясь терминами семиотики, можно сказать, что жанры М. к. должны обладать жестким синтаксисом — внутренней структурой, но при этом могут быть бедны семантически, в них может отсутствовать глубокий смысл.
В XX в. М. к. заменила фольклор, который тоже в синтаксическом плане построен чрезвычайно жестко. Наиболее ясно это показал в 1920-х гг. В. Я. Пропп, проанализировавший волшебную сказку и показавший, что в ней всегда присутствует одна и та же синтаксическая структурная схема, которую можно формализовать и представить в логических символах.
Тексты массовой литературы и кинематографа построены так же. Зачем это нужно? Это необходимо для того, чтобы жанр мог быть опознан сразу; и ожидание не должно нарушаться. Зритель не должен быть разочарован. Комедия не должна портить детектив, а сюжет триллера должен быть захватывающим и опасным.
Поэтому сюжеты внутри массовых жанров так часто повторяются. Повторяемость — это свойство мифа — в этом глубинное родство М. к. и элитарной культуры, которая в XX в. волей-неволей ориентируется на архетипы коллективного бессознательного (см.: Юнг). Актеры в сознании зрителя отождествляются с персонажами. Герой, умерший в одном фильме, как бы воскресает в другом, как умирали и воскресали архаические мифологические боги. Кинозвезды ведь и есть боги современного массового сознания.
Установка на повторение породила феномен телесериала: временно «умирающая» телереальность возрождается на следующий вечер. Создатели «Санта Барбары» не без влияния постмодернистской иронии довели эту идею до абсурда — видимо, этот фильм кончится только тогда, когда он надоест зрителю или когда у продюсеров кончатся деньги.
Разновидностью текстов М. к. являются культовые тексты. Их главной особенностью является то, что они настолько глубоко проникают в массовое сознание, что продуцируют интертексты, но не в себе самих, а в окружающей реальности. Так, наиболее извест-
288
ные культовые тексты советского кино — «Чапаев», «Адъютант его превосходительства», «Семнадцать мгновений весны» — провоцировали в массовом сознании бесконечные цитаты и формировали анекдоты про Чапаева и Петьку, про Штирлица. То есть культовые тексты М. к. формируют вокруг себя особую интертекстовую реальность. Ведь нельзя сказать, что анекдоты про Чапаева и Штирлица являются частью внутренней структуры самих этих текстов. Они являются частью структуры самой жизни, языковыми играми, элементами повседневной жизни языка.
Элитарная культура, которая по своей внутренней структуре построена сложно и утонченно, так влиять на внетекстовую реальность не может. Трудно представить себе анекдоты про Ганса Касторпа из «Волшебной горы» или Йозефа Кнехта из «Игры в бисер».
Случается правда, какой-либо модернистский или авангардистский прием в такой степени осваивается фундаментальной культурой, что становится штампом, тогда он может использоваться текстами М. к. В качестве примера можно привести знаменитые советские кинематографические афиши, где на переднем плане изображалось огромное лицо главного героя фильма, а на заднем плане маленькие человечки кого-то убивали или просто мельтешили (в зависимости от жанра). Это изменение, искажение пропорций — штамп сюрреализма. Но массовым сознанием он воспринимается как реалистический, хотя все знают, что головы без тела не бывает и что такое пространство, в сущности, нелепо.
Постмодернизм — это беспечное и легкомысленное дитя конца XX в.
Постмодернизм — это беспечное и легкомысленное дитя конца XX в. — впустил наконец М. к. и смешал ее с элитарной. Сначала это был компромисс, который назывался кич. Но потом и классические тексты постмодернистской культуры, такие, как роман Умберто Эко «Имя розы» или фильм Квентина Тарантино «Бульварное чтиво», стали активно использовать стратегию внутреннего строения массового искусства». (Руднев В. Словарь культуры XX века. Ключевые понятия и тексты. М., 1997. С. 155-159.)
Лит.: MacDonald D. A Theory of Mass Culture // Mass Media and Mass Man. N.Y., 1968; Approaches to Popular Culture. L., 1976; Strinati D. An Introduction to Theories of Popular Culture. L., 1995.
Масс-медиа (средства массовой коммуникации)
Технологии и институты, через которые централизованно распространяется информация и другие формы символической коммуникации крупным, гетерогенным и географически рассеянным аудиториям; одна из существенных форм распространения и бытия массовой культуры. Само слово «медиум» означает определенный инструмент преобразования опыта в знание, а его форма множественного числа «медиа» обозначает знаки, которые придают смысл событиям повседневной жизни, причем подразумевается существование многочисленных знаковых систем. Термин «медиум» является достаточно обобщенным, это любой инструмент коммуникации, который передает, или «медиирует» значение. Телефон, радио, фильм, телевидение — все они являются «медиа», наряду с печатью и человеческим голосом, живописью и скульптурой. В то же время сам процесс медиации осуществляется в каждом случае по-разному, в зависимости от степени «чистоты» медиума. Так, телефон представляет собой «чистую» форму медиации, в то время как газеты и электронные медиа теснейшим образом связаны со средой своего существования и, в свою очередь, формируют свой собственный саморефенциальный универсум. Уже в конце XIX в. газета становится социальным институтом, а электронные медиа с самого начала неразрывно связаны с контекстом массовой культуры и потребительского общества. В исследованиях по теории медиа подчеркивается связь новых коммуникационных технологий с изменяющимся характером общества, начало которой уходит корнями еще в середину XIX века. Однако массовые коммуникации не следует смешивать с технологиями, делающими их возможными. Терминологическое различие между «масс-медиа» и «массовыми коммуникациями» состоит в том,
289
что в первом случае акцент делается на знаковую природу системы передачи информации, а во втором — на ее социальную значимость как интегрирующего фактора современного социума.
В исследовании сообщений массовых коммуникаций, т. е. конкретных газетных и журнальных текстов, радио- и телепередач во всем многообразии их видов и жанров в настоящее время используется большое количество методов и подходов, выработанных в рамках таких дисциплинарных и междисциплинарных исследовательских областей, как семиотика, нарратология, теория жанров, рецептивная эстетика, психоанализ, феминизм, дискурсивный анализ, контент-анализ. В большинстве этих подходов М.-м. рассматриваются как одна из сложных знаковых систем, при помощи которых мы ощущаем и познаем мир. При рассмотрении текстов и сообщений М.-м. не как независимых объектов, а как символических структур, культурных кодов, анализ этих сообщений дает возможность понять не только заложенные в них интснционально смыслы, но и их способность к означиванию предметов и действий и, в конечном счете, их роль в создании человеческого универсума. Отсюда большое внимание, которое уделяется в современных исследованиях М.-м. именно семиотическому аспекту передаваемых сообщений, анализу сигнифицирующих практик.
Во второй половине XX в. мировые медиа соединились вместе в широкую универсальную систему, состоящую из спутников новостей, цветного телевидения, кабельного телевидения, кассет, видеопленки, видеомагнитофонов, видеофонов, видеостереофонии, лазерной техники, процесса электростатической репродукции, электронного высокоскоростного печатания, сочиняющих и обучающих машин, печатания по радио, базы данных, Интернета и других сетевых систем. Все эти новые медиа постоянно формируют новые связи как друг между Другом, так и со старыми медиа: печатью, радио, кино, телефоном, телетайпом и т. д.
Важным аспектом конструирования пространства М.-м. в конце 80-х годов стало расширение сферы видеокультуры — появляются новые области видеокультуры, имеющие специфические функции, распространяющиеся среди населения неравномерно, но значительно меняющие возможности, смыслы и структуру большой части современного культурного потребления в области массовых коммуникаций. Видеокассета, видеодиск, видеоигры, видеотелефон, видеоконференция, видеотрансляция, компьютерное моделирование изображений, компьютерная мультипликация, телевидение с высокой разрешающей способностью, видеоклип, музыкальное телевидение, видеопоказы на улицах, объемное телеизображение, фотовидеокамера, телематика, видеотекст, телетекст, кабельные телесети, оптический телекабель, спутниковое телевидение, глобальное телевещание, кодированное телевещание для абонентов, телецентры на предприятиях и в учреждениях — составные части современной медиа-культуры.
90-е годы знаменуют новый этап как в мировых, так и в отечественных массовых коммуникациях, причем в рамках этого периода процессы, происходящие в отечественных М.-м., практически совпадают с подобными процессами в европейских. Основной чертой ситуации в мировом медиапространстве 90-х годов является, по мнению многих исследователей, его непредсказуемость, неслыханная скорость технологических инноваций, которые, хотя и не позволяют нам выстраивать какие-либо определенные прогнозы относительно того, каким будет процесс потребления продукции медиа в XXI в. с точки зрения числа изданий и телеканалов, способа дистанционного управления, распространенности новых технологий, мультимедиа, интерактивности и т. д., поскольку все эти процессы находятся сейчас в становлении, однако не оставляют сомнения в культурной значимости приобщения к новым информационным технологиям. В конце XX в. несомненный приоритет среди средств массовой коммуникации смещается в сторону электронных медиа, где главенствующую роль занимают телевидение и Интернет.
Если во всех формах коммуникации, предшествующих ТВ, присутствовали дискретные элементы, то в вещании, особенно телевизионном, произошел сдвиг от последовательного расположения элементов про-
290
граммы, отделяемых друг от друга, к смешанному потоку совершенно различных элементов без явных демаркационных линий. На сегодня ТВ является основным и наиболее массовым СМИ и важнейшей частью современной массовой культуры. Проникновение ТВ во все области нашей жизни отражено в многочисленных количественных показателях, существующих практически во всех странах современного мира, относительно того, сколько часов в день, месяц или год смотрит телевизор «средний» потребитель медиапродукции, сколько в среднем телевизоров имеет обычная семья, каковы показатели продаж видеомагнитофонов и т. д. Кроме этого интенсивного потребления телепродукции в развитых странах распространение ТВ идет и «вширь», и в современном мире практически не остается уголков, не охваченных всепроникающим телеэкраном. Как и многие артефакты повседневности, телевизор стал одним из неотъемлемых «присутствий» во всех областях современного жизненного пространства.
Можно выделить три основные стадии в развитии ТВ. В 50-е годы оно было подтверждением величия технического прогресса, новых возможностей науки и, с другой стороны, важным социальным фактором, объединяющим людей. В 70-е годы происходит формирование собственно телепродукции, структурируются тележанры. Если раньше ТВ было вторично по отношению к другим каналам коммуникации (кино, театр, эстрада, позднее — радио), то в это время наряду с дальнейшей модификацией и приспособлением традиционных жанров возникают новые «гибридные» формы, а также специфически телевизионные передачи.
В 80-е годы происходят колоссальные изменения в возможностях ТВ как средства передачи информации, рекреации, расширения тематики — ТВ обретает цвет, появляется дистанционное управление, совершенствуется качество изображения. «Натурализация» телеимиджей ведет к их укоренению в среде культуры повседневности, к слиянию образов телеэкрана с окружающей вещной средой. Другой важной чертой этого периода является распространение видео, что качественно изменяет сам зрительский опыт, дает зрителю невиданную до этого времени свободу в выборе материала, которая, в основном, охватывает две возможности: смещения времени просмотра и просмотра материала, которого нет в телепрограмме. Кроме этого, появилась возможность выборочного просмотра. Эти перемены в области видеокультуры, увеличение функций телеэкрана дали повод говорить о «видеореволюции», которая освободила зрителей от заданности телепродюсерами возможных структур телевещания.
Основными чертами новой телеэпохи, отметившей конец XX столетия, являются распространение спутникового и кабельного телевидения и связанный с этим рост числа каналов, дающий неограниченный выбор зрителю, приведший к ситуации, в которой на место более или менее целостного, единого просмотра той или иной передачи приходит «зэппинг», постоянное переключение каналов, что создает ситуацию одновременного просмотра большого количества передач.
В конце XX в. в системе М.-м. наметилась новая революция — компьютерная. На смену всем известным медиа стремительно идет всеобъемлющая «Всемирная паутина» — Интернет, возвещающая новый уровень глобальных коммуникаций и манипулирования сознанием обывателя.
Лит.: Fiske J. Introduction to Communication Studies. L., 1982; Mass Media and Mass Man. NY, 1968; Williams R. Television: Technology and Cultural Form. L.,1974; Williams R. Communications. 1979; Williams R. Culture. Glasgo, 1981; Morley D. Family Television. L, 1986; Morley D. Television, Audiences and Cultural Studies. N.Y., 1992; Afullan B. Consuming Television, Oxford, 1997.
E. Шапинская


Обратно в раздел культурология
Список тегов:
фантастический жанр 











 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.