Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Арон Р. Демократия и тоталитаризм

ОГЛАВЛЕНИЕ

IX . О разложении конституционно-демократических режимов

Всем известно выражение: «Как прекрасна была Республика при Империи!» Эта шутка, вполне соответствующая привычке французов видеть все в черном свете, содержит, на мой взгляд, глубокую истину. Конституционно-плюралистические режимы, обычно называемые демократическими, не могут не вызывать разочарования в силу своей прозаичности и оттого, что их высшие добродетели негативны.

Они прозаичны, ибо считаются с несовершенством человеческой природы. Они мирятся с тем, что власть обусловлена соперничеством групп и идей. Они стремятся ограничить реальную власть, поскольку убеждены, что заполучившие власть люди злоупотребляют ею.

Есть у таких режимов и позитивные качества — уважение к конституционности, личным свободам; но все же наивысшие их добродетели скорее носят негативный характер. Осознаешь это лишь тогда, когда теряешь возможность пользоваться ими. Такие режимы препятствуют тому, чему не препятствуют все прочие.

Вместе с тем режим, допускающий постоянное столкновение идей, интересов, групп и лиц, не может де отражать характера тех, по чьей воле столкновения возникают. Можно мечтать об идеальном конституционном режиме без каких бы то ни было несовершенств, но нельзя представить себе, что все политические деятели заботятся одновременно и о частных интересах, которые они представляют, и об интересах сообщества в целом, которому обязаны служить, нельзя представить режим, где соперничество идей свободно, а печать беспристрастна, где все граждане осознают необходимость взаимной поддержки при любых конфликтах.

Если верен проведенный мной в двух предыдущих лекциях анализ, стоит задуматься о правомерности различения разложившихся и здоровых конституционно-плюралистических режимов. Возможно, эти режимы всегда в той или иной степени разложившиеся? Я готов признать, что они никогда не решают безупречным образом встающие перед ними проблемы. Но для того, чтобы в одних случаях говорить о режимах разложившихся, а в других — о здоровых, нужно ввести такое понятие, как уровень разложения. Сегодняшнюю лекцию я посвящу различным видам разложения конституционно-плюралистических режимов.

Характер разложения можно определить через его главную причину. Ее можно усмотреть на уровне государственных институтов (в узком смысле), настроений общества или, наконец, социальной инфраструктуры.

Разложение политических институтов проявляется тогда, когда система партий уже не отвечает всем группам интересов или когда партийная система функционирует так, что соперничество партий не приводит к устойчивой реальной власти.

Второй случай разложения — это разложение принципа, как сказал бы Монтескье.

Здесь возможны различные проявления: либо идея партийной борьбы в конце концов вытесняет идею общего блага, либо стремление к компромиссу, необходимое для функционирования режима, в конечном счете делает невозможным любой недвусмысленный выбор и любой решительный курс.

Наконец, разложение может начаться с социальной инфраструктуры, когда индустриальное общество уже не в состоянии функционировать, когда -формы социального соперничества достигли такой остроты, что власть, источником которой является соперничество партий, уже не способна совладать с ними.

Такая классификация вполне уместна. Однако ее нельзя использовать в наших исследованиях, поскольку главная причина разложения ясна далеко не всегда.

Другая, более простая классификация основана на введенном мною в двух последних лекциях различии олигархии и демагогии.

Конституционно-плюралистические режимы могут разлагаться из-за избыточной олигархичности или из-за чрезмерной демагогичности. В первом случае разложение, надо полагать, наступает оттого, что некое меньшинство использует государственные институты в своих целях, препятствуя воплощению лежащей в основе режима идеи о гражданском правлении.

Второй вид разложения проявляется тогда, когда олигархия становится, так сказать, слишком незаметной, когда всевозможные группы проявляют бескомпромиссность в осуществлении своих требований и для сохранения общих интересов уже не остается реальной власти.

И эта классификация возможна. В самом деле, разложение режимов может быть результатом и превышения порога олигархичности, и избыточной демагогии.

Но и здесь критерий слишком отвлеченный, слишком общий: далеко не всегда ясно, к какому разряду отнести данный конкретный случай. Вот почему я предпочитаю другое, простое различие: «еще нет» и «больше невозможно». Известны конституционно-плюралистические режимы, которые разлагаются из-за того, что у них еще нет глубоких корней в обществе; в то же время другие разлагаются под воздействием времени, собственного износа, привычки— иными словами, их функционирование более невозможно.

Грубо говоря, режимы, разложившиеся по причине «еще нет», страдают от избытка олигархичности, а разложившиеся по схеме «больше невозможно» страдают избыточной демагогией.

Таким образом, я буду последовательно рассматривать сначала трудности укоренения режима, а затем риск, связанный с возможностями его распада.

Первая, простейшая, самая распространенная трудность, связанная с укоренением режима,— это несоблюдение конституционных правил. В конце концов регламентация правил соперничества отдельных лиц, групп, партий—отличительная черта этих режимов. Любое насильственное нарушение правил не что иное, как неуважение к сущности самого режима.

Многие из этих режимов укоренились не без труда. Конституционное функционирование на долгие сроки прерывалось государственными переворотами. Франция пыталась ввести конституционный режим в конце XVIII века, но лишь в последние годы XIX столетия режим обрел устойчивость и стал пользоваться всеобщим уважением. В 1789—1871 годах нация в целом не считала бесспорным ни один из режимов.

В более широком смысле можно отметить, что в латинских странах, как и прежде, чрезвычайно трудно добиться стабильного функционирования конституционно-плюралистических режимов. Факт сам по себе поразителен, а объяснение то и дело вызывает споры.

Не претендуя на полноту охвата, можно указать несколько очевидных причин.

Первая — роль католической религии и церкви в жизни латинских стран. Как установить режим, принимаемый всеми гражданами, если его не поддерживает самая крупная нравственная, духовная сила, если церковь враждебна или выглядит враждебной политическим установлениям? Влияние этого фактора очевидно в истории Испании, Италии и (вплоть до 1885 года) Франции.

Второй фактор — экстремизм. В латинских странах многие (если не все) партии склонны выставлять экстремистские требования. Но для жизнеспособности режимов необходимо, чтобы породившие их партии действовали в соответствии с законами. Во Франции же, едва устанавливается республиканский или демократический режим, некоторые партии становятся на враждебные ему позиции, осыпают его упреками в умеренности или в консерватизме.

Наконец, третий фактор: развитие индустриального общества в католических странах не столь интенсивно, как в протестантских.

Вторая помеха укоренению режима обусловлена тем, что олигархия использует в своих целях конституционные формы действий. На каком-то начальном этапе вовсе не плохо, что всю тяжесть власти несет один правящий класс, наделенный соответствующим самосознанием. В конце концов именно так обстояло дело долгое время в Англии — конституционно-плюралистические режимы пускают корни и под покровительством олигархической власти. Однако важно, чтобы олигархии всерьез благоволили таким государственным формам, содействовали развитию общества и ведению хозяйства на разумных началах. Опасаться же приходится того, что олигархии, настроенные против подлинного соперничества партий и, следовательно, против упразднения собственных привилегий, станут использовать конституционные формы в корыстных целях.

Рассмотрим страны Ближнего Востока. В Египте до недавней революции режим лишь выглядел конституционно-плюралистическим, олигархия, в основном помещики, использовала конституционные формы в корыстных целях. Это были олигархи-плутократы, которым сохранение могущества и богатства важнее преобразования общества.

Если дело обстоит именно так, режиму не закрепиться. Новые силы, группы, возникающие в результате обновления общества, становятся враждебными режиму, который, по их мнению, тормозит ход истории.

Конституционные методы, формальное уважение свобод личности могут перерождаться в орудия сохранения отживших привилегий. В таком случае режим находится в состоянии разложения. Точнее говоря, он еще не воплощает своей идеи, потому что абсолютная власть правящего меньшинства противоречит назначению режима.

Есть и другие сложности. Раздоры между группами, в частности, теми, которые входят в состав правящего меньшинства, достигают иной раз такого накала, что делают гибель режима неизбежной.

Так было во Франции, где в той или иной форме всегда проявлялась специфическая черта — отсутствие контакта между теми, кто способен оказывать влияние на общество, и теми, кто обладает политической властью. Подобные явления нередко отмечаются в странах, ныне называемых слаборазвитыми. Тамошние старые олигархии используют выборы исключительно в своих целях и прибегают к конституционным методам как к маскировке, провоцируя тем самым представителей средних классов, которые стремятся ускорить обновление общества; в то же время представители интеллигенции, профессиональные революционеры, а то и военные захватывают власть, прибегая к произволу, дабы упразднить прежние привилегии.

Пример Франции поучителен. В Учредительном собрании не было ни одного республиканца. Республика считалась невозможной в столь обширной и густонаселенной стране. Монархию свергли, потому что был поколеблен старый принцип законности, а столкновения различных группировок, возникших на основе прежних сословий, оказались слишком яростными, чтобы создать нормальные условия конкуренции. Непосредственной причиной революции стал провал попытки ввести парламентские приемы, скопированные с английских.

Этот провал вызвал долгосрочные последствия — до самого конца XIX века по-настоящему не укоренился ни один режим, который вся масса населения считала бы законным. То пребывавшая у власти группировка была детищем прежних привилегированных кругов, то, напротив, триумф какой-то партии означал для аристократии необходимость уйти во внутреннюю эмиграцию.

В ближневосточных странах новая элита, зачастую состоящая из офицеров и интеллигенции, становится, смотря по обстоятельствам, или фашистской, или коммунистической. Иной раз в этих странах первое практически равнозначно второму; это просто стремление к разрыву с консервативными или псевдодемократическими режимами, которые традиционная элита использовала в своих корыстных целях.

Порожденные индустриальным обществом элитарные группы вынуждены находить свое место в режиме.

Существуют также сложности, связанные с необходимостью в начальном периоде развития конституционного режима ограничивать требования масс.

Рассмотрим ситуацию во Франции в 1848 году. Замена монархии республикой не увеличила ресурсы общества и производительность экономики. Чтобы возросли доходы народных масс, мало назвать режим республиканским или демократическим. Революционные перемены не могли не породить надежд и требований. И режим неизбежно стал жертвой разочарований.

Интересен и пример Индии. Там дальнейшее существование конституционно-плюралистического режима зависит, с одной стороны, от сплоченности руководящей группы нового государства, с другой же — от определенной пассивности народных масс или, лучше сказать, от поддержания, несмотря на экономические преобразования, традиционной социальной дисциплины. Сомнительно, чтобы конституционно-плюралистический режим уцелел, если в массах Индии слишком рано пробудится политическое сознание. Каким бы он ни был, но ресурсов в стране не хватает, так что пройдет еще много времени, пока появятся возможности удовлетворять даже справедливые требования. Демократия существует в Индии, бедной стране, потому что здесь совмещены два редких условия: смирение толпы и сплоченность элиты.

Рассмотрим, наконец, трудности, связанные с нехваткой администраторов.

Мы в основном изучаем конституционные режимы в их политическом функционировании, но качество администрации важно не меньше, чем все чисто политические факторы. Если в стране, почти полностью лишенной администраторов, ввести конституционно-плюралистический режим, он не сможет функционировать. А окажется ли в лучшем положении какой-либо другой режим? Разумеется, при нехватке квалифицированных администраторов никакой режим не может быть действенным. Но недостатки администрации усугубляются, когда на них накладывается непрерывная борьба интересов, идей, людей, партий. Возьмем в качестве примера Индонезию, страну, где нет единого языка, единой религии, единой нации. Число квалифицированных администраторов было там смехотворно малым. И вот в этих-то условиях был введен режим, который вдохновлялся конституционно-плюралистическими режимами Запада. Немудрено, что через несколько лет он начал распадаться, а с ним и национальное единство. Задача демократических режимов не состоит в том, чтобы создавать государства или укреплять единство нации. Главное для этих режимов — чтобы государства и нации противостояли постоянному соперничеству групп, лиц, партий, идей. Нацию никогда не удавалось создать, сказав людям: идите и враждуйте! Порою кажется, что Запад рекомендует освободившимся странам формировать власть на основе раздоров.

Если подытожить все трудности, связанные с укоренением режима, я свел бы свои мысли к следующим тезисам.

Прежде всего необходима разумная, то есть, следуя старой буржуазной мудрости, не слишком большая и не слишком малая дистанция между общественными силами и политической властью. Если дистанция чересчур велика, взрыв почти неизбежен. Те, кто воплощает социальное могущество, пытаются либо устранить политических руководителей, либо использовать их в своих интересах. Если же между носителями реальной политической власти и теми, кто контролирует общество (посредством капитала или традиций) дистанции нет, то конституционность режима — мнимая, она служит только интересам олигархии.

Необходимо, чтобы принципы, определяющие суть режимов, пользовались уважением, чтобы неукоснительно соблюдалась сама идея государственных институтов, чтобы дух, необходимый для функционирования этих институтов, воодушевлял если не сами народные массы, то хотя бы правящие меньшинства.

Наконец, важно, чтобы эти режимы были достаточно эффективными, а эффективность оценивается лишь по двум показателям. Первый: сохранение единства сообщества, какими бы многочисленными ни были в нем конфликты. Второй: обновление экономики — невзирая на склонность групп, сплоченных общностью интересов, сохранить старые порядки.

Рассмотрим варианты, связанные с риском распада режима: 1) на уровне политических институтов; 2) на уровне принципа приверженности интересам сообщества; 3) в связи с социальной инфраструктурой или, в более широком смысле, с задачами, стоящими перед режимами.

1. На уровне политических институтов

Вновь обратимся к Франции. В целом французы ныне более склонны принимать существующий режим, чем когда бы то ни было начиная с 1789 года. Возможно, причина — в усталости после стольких неудачных экспериментов. А ведь считается, что режим в опасности. Если это так, то лишь потому, что многие полагают, будто несовместимые с общим благом слабость и неустойчивость исполнительной власти обусловлены конституционными правилами и партийной системой. Режим, принимаемый в качестве законного, может оказаться под угрозой из-за собственных недостатков.

2. Разложение принципа

Слово «принцип» я использую в значении, предложенном Монтескье. Граждане перестают отвечать требованиям, которые предъявляет им режим. У них отсутствуют качества, необходимые для того, чтобы основанный на свободе режим продолжал существовать.

Какими должны быть граждане при конституционно-плюралистических режимах?

Оставим в стороне употребляемое Монтескье слово «добродетель»: общества, в которых мы живем, не могут быть добродетельными по Монтескье. В его понимании добродетель включает в себя стремление к равенству и умеренности, а это не имеет ничего общего с сущностью индустриальных обществ. Коммунистические или демократические общества не добродетельны и не могут быть таковыми. Их цель — производить как можно больше и как можно лучше. Невозможно вообразить общество, назначение которого — производить как можно больше и при этом распределять как можно меньше. В условиях экономики, которая старается создать изобилие, нельзя рассматривать в качестве высшей ценности умеренность.

Очевидность этих положений сомнений не вызывает, хотя многие критики демократии настаивают, что добродетели современных демократий могут сводиться к добродетелям демократий античных.

Осталась единственная черта, роднящая старую и современную добродетель. Это — уважение к законам. При конституционно-плюралистических режимах граждане обязаны:

соблюдать законы, и в первую очередь Конституцию, коль скоро она одновременно регламентирует правила конфликтов в обществе и определяет основы единства;

воодушевлять режим, бороться с сонным однообразием жизни, выступая с требованиями (я готов был сказать — гореть страстями, порожденными различными группировками общества),

но при этом сохранять способность к компромиссу.

Бесспорно, существует опасность, что при чрезмерной приверженности идеям будет утрачено чувство компромисса. Когда страсти разгораются, люди теряют уважение к законам и Конституции. Режимы всегда будут испытывать такую угрозу из-за чрезмерной приверженности идеям тех или иных группировок или же, наоборот, из-за избыточного стремления к компромиссам.

В самом деле: если попытка примирить отношение к некоей проблеме правых и левых партий станет первой реакцией режима, то найденный выход или решение могут оказаться скверными. Чрезмерная тяга разложившегося режима к компромиссам проявляется в парламентских попытках любой ценой выйти из создавшегося положения, а не решать сами проблемы.

В любой политике есть требующие решения проблемы. Например, определение статуса территории или разработка курса, позволяющего ликвидировать дефицит платежного баланса. Проблемы должны решаться на основе анализа сложившегося положения. Анализ не требует принятия определенных мер. Можно лишь рекомендовать те или иные направления. У каждого из них свои преимущества и недостатки, риск неудачи и шансы на успех. Выберите одно из них. Может быть, вы добьетесь своего.

Таков смысл объективного изучения проблем, которое предпринимают советники монарха, государственные служащие. Их обязанность — сформулировать политическим деятелям условия задачи. После этого перед политиком встает другая необходимость:

обеспечить парламентское большинство в пользу одного из возможных решений. Нет ничего нелепее, чем высмеивать поиски большинства. Но когда это подменяет поиск самого решения, мы склонны прибегнуть к несколько отвлеченной, но строгой формулировке: стремление к компромиссу приводит если не к гибели режима, то к его параличу.

Если наилучшее решение отвергается большинством, такая опасность неизбежна. Можно возразить интеллигенту, предлагающему решение трудной проблемы: «Вы не член правительства, вам незачем заботиться о большинстве». Отвлекаясь от предпочтений рядовых граждан и депутатов, решать проблемы легче. Но сущность конституционно-плюралистических режимов заключается как раз в том, чтобы решать проблемы только с одобрения депутатов. Когда представители граждан забывают о стоящих проблемах и помышляют лишь об интригах, начинается разложение, затрагивающее самую сердцевину режима:

теряется необходимая ему духовная и нравственная позиция.

Потеря принципа не имеет ничего (или почти ничего) общего с утратой нравственного чувства. Лишиться принципов могут и люди добродетельные, хорошие отцы и мужья, исправные налогоплательщики и т. п. Имеется в виду чисто политическое разложение, причины которого чаще всего связаны с самой системой.

Еще сохранились определенные черты, роднящие подобное разложение принципа с явлениями, о которых античные авторы рассказывали применительно к демократии. Платон считал, что она начинает разлагаться, когда управляемые ведут себя, как управ ляющие, а те — как управляемые, когда граждане утрачивают привычку к повиновению и пренебрегают дисциплиной, когда правители выглядят так, будто жаждут снискать похвалу управляемых. Все это в определенной степени можно перенести на двойное разложение,— двойное потому, что оно поражает в наших современных обществах и правителей и управляемых. Граждане требуют слишком многого, а правители недостаточно решительны. Управляемым надлежит, выдвинув свои требования, согласиться с решением большинства, а правителям — принимать во внимание предпочтения граждан, не склоняясь, однако, перед крикливым меньшинством.

Иногда распад духа, необходимого конституционно-плюралистическому режиму, обусловлен самими государственными институтами. Когда структура парламента такова, что правители вынуждены раз за разом испрашивать одобрение противников, реальные проблемы как бы отходят на второй план и единственным вопросом, который требует постоянного внимания, остается парламентское большинство.

В заключение рассмотрим случай Веймарской республики: «наилучший» пример разложения конституционно-плюралистического режима.

Я говорю «наилучший» в том же смысле, как говорят «поразительное преступление». Налицо почти все факторы в их совершенном виде. Прослеживается по меньшей мере одно из реальных проявлений распада парламентского режима.

Поскольку конституционно-плюралистическому режиму свойственны недостатки двух разновидностей, у него противники двух типов. Те, кто винят партии в гибели национального единства, и те, кто мечтают о социальном единстве, об устранении олигархов, которые закулисно заправляют в парламенте.

Рада упрощения назовем эти идеологические оппозиции революционерами справа и революционерами слева. Первые кричат об опасности, которую представляют для национального единства вечные стычки между партийными группировками, вторые, мечтая об однородном социуме, направляют свои стрелы в «монополистов», социальную стратификацию. Во всех современных обществах существуют, в явном или неявном виде, обе революционные группы. Вполне понятны и даже в чем-то логичны доводы и тех и других. На первый взгляд, трудно устоять перед мечтой об обществе, в котором не будет классового антагонизма, и нет ничего легче, чем поносить режим, где власть — не что иное, как результат постоянных конфликтов.

У обеих разновидностей порою возникает общность цели: уничтожить плюралистический режим, это воплощение зла с обеих крайних точек зрения. В глазах революционеров слева он есть зло, поскольку олицетворяет замаскированную капиталистическую олигархию. Для революционеров справа — потому что он вызывает социальный распад и дает определенный шанс революционерам слева.

Обе — правая и левая — революционные группы при Веймарской республике обладали достаточной силой и способностью увлечь массы. Против существующей системы боролись и национал-социалисты и коммунисты.

Правая оппозиция при Веймарской республике окрепла, поскольку конституционно-плюралистический режим только возник, не пользовался никаким авторитетом, символизировал поражение. Правый революционер стремился извлечь выгоду из озлобления или энтузиазма всей нации. Для успеха его усилий, направленных на формирование полчищ под лозунгом «единство нации», следовало говорить об ослаблении этого единства, об опасности судьбам сообщества.

Левые же революционеры при Веймарской республике укрепились благодаря исключительно тяжелому кризису, который обрушился на экономику. По прошествии целого поколения нелегко понять, как руководители капиталистического мира допустили такое развитие кризиса 1929 года, когда без работы остались шесть миллионов трудящихся.

Конституционно-плюралистический режим утрачивал необходимую поддержку народных масс, а по мнению других — минимальное благосостояние, без которого невозможно существование современного общества.

Таковы исходные данные. Нужны ли другие факторы, чтобы режим оказался сметенным?

Обе оппозиции вместе сделали необходимое и достаточное, чтобы режим не смог функционировать.

Необходимо и достаточно, чтобы парламентское большинство состояло из противников режима. Он был просто обречен на государственный переворот. Изучаемый нами режим, по определению, зиждется на законе большинства: нет поддерживающего его большинства — нет больше и возможности существования конституционного режима. В 1933 году национал-социалисты, коммунисты, фракция немецких националистов образовали совместно парламентское большинство. Вопрос стоял так: либо управлять, опираясь на меньшинство, что в длительной перспективе привело бы к государственному перевороту, либо провести новые парламентские выборы, которые, весьма вероятно, вновь создали бы враждебное режиму большинство.

Таков идеальный пример разложения конституционно-плюралистического режима. Мало того, что сложилось враждебное режиму большинство, разложение внутри самого режима захватило все партии, приняло форму, которую я называю избытком духа приверженности определенным партийным или групповым идеям. Режим предполагает наличие партий, но партии нельзя абсолютизировать. При Веймарской республике все они стремились играть главенствующую роль и каждая обладала собственной идеологией и собственными вооруженными силами.

Возможны были два выхода: либо выступавшие за режим партии сами берут инициативу и действуют в нарушение конституционных правил, либо власть переходит к одной из враждебных режиму партий.

Если оглянуться назад, станет ясно, какое решение было наилучшим. Без колебаний можно сказать, что государственный переворот, совершенный сторонниками конституционного режима, был предпочтительнее. Представим себе, что в течение нескольких лет партии центра правили бы, опираясь на чрезвычайные законы: последствия были бы куда менее тяжкими, чем события, которые повлек за собой приход Гитлера к власти.

Но события пошли иным путем. На то было много причин. Одна из них идеологическая: почти полная взаимная поддержка правых революционеров и традиционных консерваторов. Эти группы отличались друг от друга, их идеи в своей основе были противоположны, однако до второй мировой войны традиционные консерваторы всерьез полагали, что принадлежат к той же партии, что и правые революционеры, тогда как на самом деле у них были лишь одни и те же объекты ненависти. Во Франции традиционный консерватор — это, скажем, член «Аксьон франсез» . Но до второй мировой войны представитель этой группировки ненавидел — чтобы никого не смущать, употребим прошедшее время — радикальных или социалистических лидеров не меньше, чем фашисты. В основе же традиционный консерватор очень далек от революционера гитлеровского типа, но не всегда об этом догадывается. Национал-социалисты пришли к власти благодаря заговору германских националистов и по решению, принятому президентом Гинден-бургом.

Вот так и завершилось, идеально типичным образом, разложение конституционно-плюралистического режима — когда враждебные ему оппозиционные группировки добились большинства, а глава одной из них пришел к власти и полу конституционным путем устранил режим.

Этот пример поучителен. Режим, который мы называем демократическим, рискует утратить связь с народными массами. Возникает впечатление, что многие граждане в конце концов мечтают об уничтожении собственных свобод. Никакому режиму не продержаться на одних только официально полученных полномочиях.

Реакционная организация во Франции, существовавшая с 1899 до 1944 г .; участвовала в фашистском путче в феврале 1934 г ., сотрудничала с фашистскими оккупантами.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Политология











 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.