Поляков Л. История антисемитизма

КНИГА II. ЭПОХА ЗНАНИЙ

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЕВРОПА НА ПУТИ К САМОУБИЙСТВУ. "Бель-эпок". 1870-1914

ГЕРМАНСКИЕ СТРАНЫ

АНТИСЕМИТСКИЕ И НЕОЯЗЫЧЕСКИЕ КАМПАНИИ

Два сочинения, опубликованные соответственно в 1871 и 1873 годах предшествовали развязыванию антисемитской пропаганды в Германии и Австрии. В обоих сочинениях использовались уже хорошо известные аргументы, но повторяемые в прессе и обсуждаемые на публичных собраниях эти аргументы могли на этот раз получить гораздо более обширную аудиторию, чем любые публикации до XX века. "Еврей Талмуда" (" Talmudjude") каноника Августа Ролинга посвящен теме ритуального убийства и представляет собой лишь повторение классического опуса Эйзенменгера "Разоблаченный иудаизм" (1700). Но тот факт, что Ролинг был профессором Пражского императорского университета, придавал его сочинению солидность и авторитетность. Даже его незнание Талмуда пошло ему на пользу, поскольку его грубые ошибки и фальшивки, разоблачаемые более серьезными богословами, способствовали росту полемики и обеспечили большую популярность его книги.

В 1885 году он проиграл судебный процесс по обвинению в диффамации, причем разразившийся в этой связи скандал вынудил его оставить университетскую кафедру. Это не помешало ему сохранить своих последователей по всей католической Европе, так, во Франции в 1889 году были опубликованы сразу три перевода " Еврея Талмуда", сделанных тремя разными переводчиками. Двенадцать процессов о ритуальных убийствах, возбужденных против евреев между 1867 и 1914 годами в германском ареале (закончившиеся оправданием обвиняемых за одним исключением), в значительной степени объясняются его агитацией, поддержанной римским официозом "Civilta Cattolica,".

Если католик Ролинг, эпигон христианского антииудаизма в его самой кровавой форме, представляет прошлое, то экс-социалист Вильгельм Марр, перенесший эту проблему на расовую почву, предвещает будущее. Ему приписывается изобретение термина "антисемитизм", который в течение нескольких лет получил международное признание. Он также умел заставить звучать апокалипсическую ноту, которую уже можно заметить у Гобино или Вагнера; но его собственное сочинение появилось в более благоприятный момент.

Его небольшая книга под названием "Победа иудаизма над германизмом" вышла в очень подходящее время, поскольку за спекулятивным бумом, вызванным объединением Германии, в 1873 году последовал финансовый кризис, разоривший множество мелких спекулянтов.

Итак, новые финансовые нравы были безусловно еврейскими нравами; как объяснял Марр, евреи выиграли партию благодаря своим "расовым качествам", которые позволили им противостоять всем преследованиям. "Они не заслуживают никаких упреков. На протяжении восемнадцати веков подряд они воевали с западным миром. Они победили этот мир, они его поработили. Мы проиграли, и нормально, что победитель провозглашает Vae victis (Горе побежденным)... Мы настолько прониклись еврейством, что уже ничто не может нас спасти, и жестокий антиеврейский взрыв может лишь задержать крушение общества, пропитанного еврейским духом, но не помешает ему". Ни один антисемит никогда не позаботился о том, чтобы объяснить, почему арийцы так легко поддаются еврейскому влиянию, в то время как евреи были крайне далеки от того, чтобы проникнуться арийским духом. "Вы больше не сможете остановить великую еврейскую миссию. Я повторяю с самым искренним убеждением, что диктатура евреев - это лишь вопрос времени, и только после того, как эта диктатура достигнет своей высшей точки, "неизвестный бог", возможно, придет нам на помощь...".

Подобный подход напоминает одновременно Гобино и Маркса (отметим, что Маркс также заявил в 1844 году, что иудаизм, который он отождествлял с буржуазией, достиг "мирового господства"). В заключение Марр нарочито обращался к евреям: "Мое перо выражает горечь угнетенного народа, страдающего сегодня под вашим гнетом подобно тому, как вы страдали под нашим гнетом, который вы смогли сбросить с течением времени. Для нас наступили сумерки богов. Вы стали нашими хозяевами, а мы превратились в рабов... Finis Germaniae". В течение нескольких лет это мрачное сочинение выдержало дюжину изданий. В дальнейшем автор проявил некоторый оптимизм, поскольку в 1879 году он основал "Антисемитскую лигу". В 1875 году подобные сочинения стали публиковаться на страницах двух больших влиятельных журналов, которые вели борьбу против внутренней политики Бисмарка - протестантского "Kreuzzeitung" и католического "Gemania", Оба журнала использовали расистские теории, не видя в них ничего предосудительного. Так, в журнале "Gemani" утверждалось, что преследования евреев никогда не имели религиозных мотивов, но представляли собой выступление германской расы против вторжения чуждого племени. Вскоре, однако, католический журнал стал более умеренным и в конце концов вообще перестал вести антисемитскую агитацию, тогда как протестантская пресса в основном сохраняла враждебный тон вплоть до установления Третьего рейха.

К тому же именно сотрудник журнала "Kreuzzeitung" Германн Гедше, т.е. "сэр Джон Ретклифф" был автором фантастического романа "Биарриц", ставшего первым шагом к "Протоколам сионских мудрецов". В Германии антисемитизм был делом, прежде всего лютеран, тогда как в Австрии и Франции это было делом католиков. Таким образом, в эпоху всеобщего избирательного права антисемитизм оказывался делом "референтной группы" большинства, т.е. в известной степени анонимной, которая определяет и классифицирует остальных и рассматривает свое ведущее положение как само собой разумеющееся (Сp. Colette Guillauman. "L'eideologie rasite, genese et langage actuel", Paris, 1972, XIV, pp. 213-221, "Le categorisant".).

Не случайно в Германии возмущение на страницах прессы приводило к уличным возмущениям именно под сенью Лютера. Пастор Адольф Штекер, капеллан императорского двора, бывший сам выходцем из рабочей среды, стремился противодействовать влиянию атеистической социал-демократии на рабочие массы или, по его собственному выражению, "разрушить Интернационал ненависти с помощью Интернационала любви". Для этого он основал в 1878 году в Берлине свою христианско-соцалистическую партию трудящихся".

На диспуте по случаю учреждения партии присутствовало значительное количество рабочих, однако наибольшую поддержку получил социал-демократический оратор; принятая резолюция констатировала, что христианство проявило себя неспособным избавить человечество от несчастий и что основные надежды следует возлагать на социализм. Тем не менее, Штекер продолжал свою пропаганду, не имевшую особого успеха до тех пор, пока ему не пришло в голову выдвинуть на первый план тему: "Требования, которые мы предъявляем еврейству". Он понял, что на этот раз ему удалось попасть в цель и у него появилась прекрасная платформа для привлечения сторонников. Тогда он стал во все больших масштабах концентрировать свою пропаганду на антисемитских темах, хотя она привлекала в его партию гораздо больше ремесленников, мелких торговцев и чиновников, чем собственно рабочих. В результате в 1880-1881 годах Берлин превратился в театр насилия, тем более что активный вклад в эту деятельность вносили и совершенно далекие от христианства подстрекатели, в том числе Бернгард Фёрстер, зять Ницше, или молодой учитель Эрнст Энрици. Организованные банды нападали на евреев на улицах, выгоняли их из кафе, били стекла в принадлежащих евреям магазинах. В провинции начались поджоги синагог.

Этот антисемитизм, который можно назвать абсолютным или расовым антисемитизмом, в Германии попал в особо благоприятные для себя условия, поскольку, как мы уже видели, расовый подход к истории укоренился здесь гораздо глубже, чем в других местах. Он был настолько распространен, что даже защитники евреев видели в этом конфликте столкновение "семитской крови" с "чуждой кровью" и в качестве панацеи предлагали смешанные браки, что должно было обеспечить слияние этих "кровей". По этой же причине сионистское движение, оставившее французских евреев равнодушными (за некоторыми исключениями) и даже наводившее на них ужас, получило широкую поддержку в Австрии, где оно родилось, и в Германии, В 1880 году Бернгард Ферстер, вдохновленный пребыванием в вагнеровском Байрейте, выступил с идеей антисемитского ходатайства, в котором высказывалось требование специальной переписи всех евреев Германии и их полного изгнания с общественных должностей и из сферы образования.

За несколько недель было собрано двести двадцать пять тысяч подписей; и если к петиции присоединилось значительное количество студентов, то лишь один университетский профессор, а именно астроном Иоганн Цёлънер, рискнул поставить под ней свою подпись. Однако высокомерные немецкие профессора, которые хотели остаться над схваткой, также вскоре оказались замешанными в нее. Первоначальный толчок был дан властителем умов националистической немецкой молодежи историком Генрихом Трейчке. Трейчке сочетал живую лютеранскую веру с культом очищающей и радостной войны, что отнюдь не было чем-то исключительным для Германии этого периода. Успехи евреев вызывали у него беспокойство по крайней мере с 1871 года, когда он написал своей жене: "Повсюду растет гнев против огромной мощи евреев, и я начинаю опасаться ответной реакции антиеврейского движения черни".

В более позднем письме он воспевал красоту германской нации в следующих выражениях: "Главные отличия заключены в глазах и бедрах: в них состоит преимущество германских народов; славяне и латиняне лишены этого". Когда антисемитская активность выплеснулась на улицы, вызывая все более многочисленные инциденты и скандалы, он решил высказать свое мнение по этому поводу.

В ноябре 1879 года Трейчке опубликовал небольшой очерк о иудео-христианских отношениях, который он озаглавил "Наши перспективы". Эти перспективы отнюдь не казались ему блестящими. Он также рассуждал о призраке еврейского господства и бичевал сарказмами "толпу молодых выходцев из Польши, торгующих панталонами, чьи дети непременно станут в Германии властителями биржи и прессы. Однако, согласно Трейчке, непреодолимая пропасть разделяет "германское существо" от "восточного существа". Он восклицал: "Евреи - это наше несчастье!",уверяя, что немцы, являющиеся самыми лучшими, "самыми образованными, самыми терпимыми", в глубине своих сердец разделяют это убеждение. Нет ничего удивительного, что антисемитская деятельность была в его глазах лишь "естественным, хотя грубым и постыдным, проявлением народного германского чувства к чужеродным элементам".

Сочинение Трейчке вызвало бурную полемику в университетской среде. Как констатировал его главный противник великий латинист Теодор Моммзен, очерк Трейчке сделал антисемитизм "респектабельным" (anstdndig), сняв с него "сдерживающие путы стыдливости". Как предупреждал Моммзен, возрастающая напряженность угрожала перерасти в "войну всех против всех", и он называл антисемитские кампании "выкидышем национального чувства". Вплоть до конца своих дней Моммзен прилагал все усилия для борьбы с шовинизмом и германским расизмом, с "национальными глупцами, которые хотят заменить всеобщего Адама германским Адамом, в котором были бы сосредоточены все достижения человеческого духа". Но в своих возражениях Трейчке он также говорил о "неравенстве, существующем между германским Западом и семитской кровью"; он также настойчиво советовал евреям принять христианство, чтобы полностью освободиться от платы за "вхождение в великую нацию".

Когда антисемитизм столь глубоко пропитал собой буржуазные нравы, стали множиться антисемитские движения и партии; стали созываться международные конгрессы (Дрезден, 1882; Хемниц, 1883); многочисленные студенческие корпорации принимали решения об исключении евреев из своих рядов; более того, обычай, который можно квалифицировать как специфически германский (поскольку он существовал лишь в Австрии и Германии), запрещал студентам драться на дуэли с евреями. Один обозреватель писал в 1896 году, что для германца дуэль представляет собой моральный поступок, а для еврея лишь общепринятую ложь, поэтому не следовало верить даже тем евреям, которые проявляли готовность пожертвовать своей жизнью.

Университетский преподаватель Евгений Дюринг, получивший известность благодаря своим трудам по философии и критике религии, с 1880 года начал публиковать многочисленные антисемитские трактаты с длинными и претенциозными названиями ("Die Judenfrage als Rassen, Sitten-und Kultrurfrage" (1881); "Der Ersatz der Religion durch Volkomnieneres und die Ausscheidung des JudenUmis durch den modenien Volkergeist" (1885) и т. п.).

Этот беглый социал-демократ уверял, что евреи могут быть поставлены в необходимые рамки только при социалистическом режиме. Его влияние на массы побудило Энгельса специально посвятить ему объемный труд, содержащий защиту и толкование диалектического материализма ("Анти-Дюринг", 1878). Можно также упомянуть востоковеда Адольфа Вармунда, предостерегавшего немцев от "свойственного кочевникам стремления к господству" и "расовой зрелости" евреев. Но все псевдонаучные сочинения такого рода затмила в 1900 году книга "Бытие XIX века", написанная англо-немецким вагнерианием Хьюстоном Стюартом Чемберленом.

Эта расистская библия высшего разряда, в которой целая глава, насчитывающая более ста страниц, была посвящена доказательству арийской принадлежности Иисуса, имела весьма различных почитателей, что также является характерным признаком того времени. Среди этих почитателей были такие люди, как президент Теодор Рузвельт, Лев Толстой и Бернард Шоу, не говоря уже об энтузиазме императора Вильгельма II, который приветствовал Чемберлена как "освободителя": "Вы показали путь к спасению немцам, а также остальному человечеству". При этом каждый теоретик и каждый агитатор имел свою собственную программу, и не было возможностей дожидаться единства действий. Всевозможные лиги и ассоциации упорно соперничали между собой, и ни одна не могла добиться превосходства. Лишь в 1887 году воинствующий антисемит молодой фольклорист Бёкель был избран в Рейхстаг.

На выборах 1890 года его партия "Antisemitis-che Volkspartei" (Антисемитская народная партия) получила четыре места благодаря сорока восьми тысячам голосов (при общем количестве избирателей в семь миллионов человек). Но в 1893 году партия собрала уже двести шестьдесят тысяч голосов и получила шестнадцать мест. На этой стадии "чистые" антисемиты начали вызывать беспокойство масштабами своей лжи (хотя мы еще увидим ниже, что их вымыслы уступали тому, что публиковали некоторые французские авторы) и еще больше своим презрением к законности. В качестве примера приведем школьного учителя Германа Альвардта, осужденного за расхищение фондов и другие нарушения уголовного права, в результате чего лишившегося своего мандата.

Стараясь превзойти Вильгельма Марра, он назвал свое самое известное сочинение следующим образом - "Отчаянная битва арийских народов с еврейством". Некоторые из его обвинений отличались большой точностью и конкретностью. Так, он обвинил фабриканта оружия Лёве в том, что по приказу Всемирного еврейского союза он поставил немецкой армии 425 000 бракованных, ружей, "менее опасных для противника, чем для наших солдат".

Ему поверили, по меньшей мере те, кто отдал ему свои голоса. Один из современников констатировал: "Чем более чудовищными являются обвинения Альвардта, тем больше его успех". В результате, созданная в 1891 году при участии таких видных деятелей, как мэр Берлина Функ фон Дессау, Теодор Моммзен, биолог Рудольф Вирхов и даже Густав Фрейтаг (автор подстрекательской книги "Приход и расход") "Ассоциация зашиты от антисемитизма" заявила, что ее основной задачей является не зашита евреев, а оздоровление национальных политических нравов.

Успех на выборах 1893 года обозначил зенит антисемитской активности в Германии (возможно, и во всей западной Европе). Затем она пошла на спад, а антисемитская группа в Рейхстаге стала постепенно таять (шесть мест в 1907 году, три места в 1912 году). Можно предположить, что определенную роль здесь сыграла деятельность "Ассоциации защиты", но основные причины этого упадка следует искать в другом. На самом деле, с этого времени наблюдается двойственная эволюция: ослабление антисемитизма, пропитывавшего значительную часть немецкого общества, с одной стороны, квазиэзотерическая концентрация антисемитских теорий, с другой. Причина ослабления очевидна. В последнее десятилетие XIX века Европа вступила в эпоху великого империалистического соперничества, так что архаичные страхи и предубеждения, на которых держится антисемитизм, нашли для себя, по крайней мере, частично, новые объекты.

Это не означает, что колониальные притязания или экономический империализм исключали антисемитизм. На самом деле националистические круги, т.е. подавляющая часть буржуазии и аристократии, как правило, проявляли более или менее открытую враждебность по отношению к евреям, хотя она и имела лишь второстепенное значение. Полемические выступления даже затронули одновременно очень древний и весьма современный аспект, а именно Библию, Если с XVIII века отдельные теологи подвергали критике этику Ветхого Завета, которую они ставили гораздо ниже этических принципов Нового Завета, то археология и смежные дисциплины позволяли отныне предпринять наступление по гораздо более широкому фронту.

Это наступление направлялось ассириологом Фридрихом Деличем, который в 1902 году под заголовком "Вавилон или Библия?" предпринял попытку доказать, что великие традиции Моисея были заимствованы у месопотамской культуры, которая к тому же в этическом отношении стояла выше еврейской культуры (разумеется, в качестве эталона рассматривалась этика "Бель-эпок"), Император Вильгельм II почтил своим присутствием лекции Делича, ставшие сенсационными. Ортодоксальные богословы заявили протест, раввины, со своей стороны, заговорили о "высоком антисемитизме" высокой библейской критики.

Разумеется, они были правы: не только ведущие лютеранские эрудиты, такие как Вельгаузен, Гарнак или Шурер систематически принижали иудаизм эпохи изгнания, но они при случае отмечали в библиографиях труды своих иудейских коллег специальным знаком, который раввин Феликс Перль с горечью уподоблял желтому знаку на одежде. В общем плане накануне первой мировой войны все националистические или консервативные партии и движения были пропитаны антисемитизмом в той или иной степени, так что лишь две крупные политические силы, социал-демократия и католический "Zentrum", не проявляли враждебности по отношению к евреям. Неписаные законы закрывали для них возможность военной или административной карьеры, и мы располагаем множеством свидетельств, что социальная изоляция евреев постоянно увеличивалась. Даже война 1914-1918 гг. и священный союз не могли этому помешать.

Тем не менее, евреи проявили столь же большой патриотический пыл, что и их соотечественники, и их деятельность была лаже более плодотворной: в то время, как Вальтер Ратенау налаживал немецкую военную промышленность, поэт Эрнст Лиссауэр сочинял ставшую весьма популярной "Песнь ненависти к Англии" ("Hassgesang gegen England"), а Герман Коген старался доказать, что моральный долг евреев во всех странах мира состоит в том, чтобы встать на сторону Германии. Даже австро-германские сионистские лидеры заявляли, что Германия сражается за правду, справедливость, свободу и мировую цивилизацию. Само собой разумеется, что мобилизованные на военную службу евреи сражались и умирали точно так же, как другие солдаты, но в некоторых военных и гражданских кругах распространилось подозрение, что они делали это в недостаточном размере. Это подозрение стало причиной того, что генеральный штаб предписал в октябре 1916 года провести систематическую перепись евреев, находящихся на военной службе, о чем мы подробней поговорим ниже; в результате оказалось воплощенным в жизнь первое желание активистов конца XIX века.

Мощный очаг антисемитизма сформировался с первых лет XX века в правительственных сферах, о чем свидетельствуют реакции на революционные возмущения, которые начали вспыхивать в России и которые обычно приписывались подрывной деятельности евреев. Лично Вильгельм II заметил на полях консульского отчета о демонстрациях в Риге в январе 1905 года; "Опять евреи!" и "Нас это также коснется"; но вместо того, чтобы проявить заботу о будущем, он пытался ловить рыбу в мутной воде и усугублять трудности своего имперского кузена, царя Всея Руси. Так, узнав на следующий день после кишиневского погрома, что русское правительство ввело новые антиеврейские ограничения, он приказал "официально известить об этом Ротшильдов и им подобных, чтобы прекратить поставки [русскому правительству]"; при этом остается неизвестным, что доставляло ему больше радости - ослабление царского режима или бедствия евреев. В связи с нежеланием русских войск открывать огонь по христианским погромщикам он заметил: "Все немецкие мужчины и особенно все немецкие женщины думают точно так же; узнав, что русские евреи укрываются в Германии, он бросил: "Убирайтесь, свиньи!" Тем не менее, похоже, что в эту эпоху собственно антисемитские организации переживали упадок. Они распались на множество мелких группировок и сект с эзотерическими и неоязыческими названиями - Hammerbund, ведомый "гроссмейстером" (А1tmeister) Теодором Фришем, Urdabund, Walsungenorden, Artamanen, Ostara и многие другие.

Поскольку существовало убеждение, что евреи могут манипулировать ариями благодаря своему умению пользоваться тайными методами, сторонники Фриша стремились достичь того же, кроме того, уже утвердившаяся к тому времени европейская традиция различными способами толкала их в ту же сторону), вернемся к этой теме в следующих главах).

В 1912 году они основали тайную антисемитскую ложу Gennanenorden, которая в свою очередь породила "общество Туле", причастное к подпольной деятельности, связанной с зарождением нацистской партии.

Но, начиная с 1905 года австрийский журнал "Ostara" открыто призывал арийцев к уничтожению семитских недочеловеков с помощью "телесного" электрического излучения или каким-либо иным способом. Впоследствии выяснилось, что некоторые подростки, которые, став взрослыми, использовали для этих целей более практичные способы, в частности Адольф Гитлер и Генрих Гиммлер, внимательно прислушивались к этим призывам. (Орден и журнал "Остара" (названные именем германской богини весны) были основаны австрийским авантюристом неизвестного происхождения, называвшим себя Йорг Лани фон Либенфсльс.

Заглавие его основного произведения достаточно ясно указывает на чаяния его последователей и цели тех, кто его финансировал - "Theozoologie oder die Kunde von den Sodom-Afflingen und dcm Gotter-Elektron, Eine Einfuhrimg in die alteste und neiieste Weltanschauung und emc Rechtfertigimg des FiirstenUmis und des Adds". Это название можно перевести следующим образом: "Тсоэоология или наука семитов Содома и электрона богов. Введение в наиболее древнюю и самую новую картину мира и оправдание государей и знати" (с. 31-33, 465). Само собой разумеется, что подобные сочинения и призывы не позволяли узнать ничего нового о евреях, но очень много об авторах и организаторах этого толка, тем более что их подход отражал их собственные мечты, комплексы и амбициозные фантазмы. Со своей стороны антисемиты, не входившие ни в какие организации, публиковали тысячи брошюр и книг, заглавия и темы которых были ничуть не менее бредовыми.

В этой связи заслуживают упоминания два имени. Хьюстон Стюарт Чемберлен, зять Рихарда Вагнера и властитель дум Вильгельма II, автор "Бытия XIX века" уже встречался на наших страницах ранее. Второй - некий Артур Динтер, не забирался столь высоко, поэтому его расистский роман "Грех против крови" не привлек внимания элиты. Напротив, успех у массового читателя был таков, что между 1911 и 1931 годами было продано около шестисот тысяч экземпляров. "Бытие" и "Грех" имели между собой то общее, что в обеих книгах содержались претензии на научность, обращение к неумолимым законам природы, определяющим вечную битву евреев с ариями.

В самом деле, нет никаких сомнений, что именно в этом заключался общий знаменатель всех форм и вариантов расистской и антисемитской идеологии, которая при внимательном рассмотрении является, прежде всего "антинаукой", имитирующей приемы настоящей науки и апеллирующей к ее непоколебимому авторитету, "с потрясающей эклектичностью смешивающей биологию с богословием и психологией, чтобы построить расовую теорию".

Поэтому не следует удивляться тому, что в эпоху " Kulturpessimismus" рядом с высшими немецкими научными достижениями возникла эта злобная подделка. Разочарование в научной и промышленной цивилизации привело к возникновению после 1900 года в Германии и Австрии первых настоящих "антиобществ" в виде организованных молодежных движений "Wandervogel" ("Перелетные птицы") и "Freideutshe Jugend" ("Свободная немецкая молодежь") или более традиционных ассоциаций гимнастов, альпинистов и велосипедистов. Эти молодые юноши и девушки стремились к совместной "естественной" жизни вдали от городов и искусственных порядков общества взрослых людей. Они также хотели, по крайней мере, вначале, отгородиться от их глупых политических склок и комбинаций.

Но в интеллектуальном климате той эпохи их жажда чистоты не могла не сделать их уязвимыми для расистской заразы, а их поиски, в конечном счете, стали выражаться прилагательным "judenrein" ("очищенный от евреев"), В Австрии "Wandervogel", самое влиятельное движение, объявило себя очищенным от евреев с момента своего основания в 1901 году. Накануне первой мировой войны этот принцип был распространен на славян и "латинян". В Германии этот вопрос породил длительные дискуссии; в конце концов было решено, что каждое отделение может решать этот вопрос по-своему (подобно тому как это имело место в случае студенческих корпораций в начале XIX века).

Общество "Freideutshe Jugend" допускало евреев в свои ряды, но там имелась тенденция объединять их в особые секции или группы. Исключение евреев из гимнастических и спортивных обществ также стало происходить с начала XX века, причем и здесь инициатива исходила из Австрии; к тому же в провинции часто некого было исключать, но, похоже, что в этих случаях принцип чистоты провозглашался с еще большей энергией.

Сталкиваясь с подобным остракизмом, значительная часть еврейской молодежи стала организовывать еврейские общества по образцу немецких. Эти общества стали питомниками будущих сионистских кадров. Заразительность этого примера была столь велика, что даже знаменитый религиозный мыслитель Мартин Бубер пришел к выводу о том, что "общность крови" является необходимой основой "духовного единства". Следует ли удивляться тому, что со своей стороны немецкие молодежные движения стали теплицами для выращивания активистов национал-социализма?

ПЕРЕД ДЕЛОМ ДРЕЙФУСА

Еcли измерять силу антисемитизма в какой-либо стране по количеству чернил, истраченных на еврейские темы, то без сомнения в конце XIX века пальму первенства следует отдать Франции. Безусловно, дело Дрейфуса остается самым громким процессом всех времен; помимо прочих последствий оно придало французскому антисемитизму резонанс, который можно считать искусственным. Можно рассматривать это дело как национальный позор или как предмет национальной гордости - без сомнений, оно было и тем, и другим одновременно - с 1894 года оно оживило и удесятерило активность, которая как и в германских странах пошла на спад, так что на несколько лет Франция стала подлинной второй родиной для всех тех, кто так или иначе чувствовал себя вовлеченным в международные дебаты по еврейскому вопросу.

Исторические перспективы оказались искаженными так сильно, что некоторые философы увидели в деле Дрейфуса генеральную репетицию нацизма (к счастью, неудавшуюся). Тем не менее, даже до того как произошел этот взрыв, Франция была в западном мире вторым по значению очагом антисемитских кампаний современного типа при отсутствии третьего - иными словами, в этой области происходил своеобразный франко-немецкий диалог. Так что хочется задать себе вопрос, не являлось ли это свидетельством некоторой близости, восходящей, быть может, к очень древним временам, когда потомки Карла Великого правили по обоим берегам Рейна, а будущая Германия называлась "Восточной Франконией".. В любом случае, даже если в одной своей части французский антисемитизм был копией германского антисемитизма, другая его часть соответствовала иной традиции и восходила к местным источникам.

Так или иначе, во Франции речь шла о различных следствиях революции - прежде всего о ее непосредственных идеологических воздействиях: мы уже видели, до какой степени социалистические движения, были ли они "утопическими" или "научными", имели антисемитскую окраску. Единственное исключение составлял сенсимонизм. Но в течение восьмидесятых годов XIX века эстафету приняли активисты из противоположного лагеря, прежде всего католического.

Для католиков революция была воплощением Зла, которое приписывалось заговору, задуманному антихристианскими и антифранцузскими оккультными силами. Именно во Франции после драмы революции сформировалась школа мыслителей, для которой заговоры, организуемые врагами рода человеческого, составляли основной ключ к пониманию мировой истории. Эта школа, главными, но не единственными последователями которой в XX веке были нацисты, отличалась весьма своеобразной тенденцией, согласно которой самые неопровержимые доказательства заключались в полном отсутствии каких-либо доказательств, поскольку, по определению, успех тайного общества прежде всего и состоит в той тайне, которой окутана вся его деятельность. Разве самая большая хитрость дьявола не заключается в том, чтобы внушить всем, что его не существует?

Убеждения такого рода позволяют авторам разоблачений выигрывать во всех случаях. Во время Революции 1789 года в роли невидимого врага сначала выступали протестанты, но после 1807 года речь зашла о еврейском заговоре; в результате протестанты отступили на задний план, а авансцену по очереди или одновременно занимали евреи и франкмасоны. К тому же чаще всего считалось, что заговорщики действуют по наущению дьявола или Антихриста, получая необходимые инструкции по телеграфу или телефону, согласно разоблачениям Лео Таксиля, получившим единодушное горячее одобрение всего французского епископата. При знакомстве с этой бурной деятельностью "дьявольских франкмасонов" невольно возникает мысль от том, что именно во Франции Луи Пастера и Эрнеста Ренана были поставлены абсолютные рекорды человеческого легковерия, по крайней мере для XIX века.

Что касается темы "еврейского заговора" в ее модернизированном варианте, в котором дьявол отступает на задний план, то она начинает развиваться во Франции в эпоху Второй империи в связи с последним и самым громким делом о похищении папскими агентами крещенного в тайне от родителей еврейского ребенка (дело Мортара, 1858 г.). Наполеон III, готовившийся к освобождению Италии, направил протест папе Пию IX, но не добился никаких результатов. Тем не менее, этот конфликт еще больше обострил "римский вопрос" и различными способами ускорил процесс ликвидации папского государства.

Со своей стороны, группа французских евреев приняла решение о создании международного органа для зашиты прав своих единоверцев, а именно "Всемирного еврейского союза". Само собой разумеется, что руководители этой организации также были сторонниками отмен светской власти церкви и "будущей отмены папства". Против них выступил глава французских католиков Луи Вейо, тогда как менее известные деятели стали возлагать на них вину за все беды папского государства и даже вообще всего католического мира. Вскоре для антисемитов всех стран "альянс" стал обосновавшимся в Париже высшим органом всемирного еврейского заговора. Лишь после первой мировой войны эту версию окончательно сменила теория "Сионских мудрецов", также разработанная в Париже, как мы это еще увидим. Необходимо отметить, что во время длительного правления папы Пия IX (1846-1878) католики Франции и других стран еще не начали полномасштабную войну против евреев. Возможно, эта умеренность была связана с вошедшим в поговорку консерватизмом, присушим папе, поскольку проявление определенной заботы о "народе-свидетеле" относилось к числу наиболее почтенных градаций Ватикана. В Италии официозная "Civilfti Cattoiica" выступает с обвинениями против евреев только от имени Христа.

Во Франции крупный специалист по "теории заговора" иезуит Никола Дешан воздерживается от упоминания евреев в своей книге о "тайных обществах". Ситуация изменится при правлении папы Льва XIII, что, разумеется, не было случайным совпадением. Однако совершенно очевидно, что потребовались более глубокие перемены, чем простая смена папы, для того чтобы воинствующие христиане начали утолять свой пыл в антисемитских кампаниях.

Итак, при III Республике антиеврейская деятельность сначала остается, как и раньше, уделом антиклерикальных "левых" сил, но эта деятельность не заходит слишком далеко, тем более что после Парижской коммуны основные лидеры социалистов находятся или в эмиграции, или в тюрьме. Эта деятельность имеет как антикапиталистическое, так и расовое, или расистское, содержание. В последнем случае основным авторитетом выступает Эрнест Ренан, хотя нет недостатка и в ссылках на Вольтера или Жюля Мишле. Здесь можно упомянуть Гюстава Тридона, написавшего в тюрьме книгу "О еврейском молохизме", Огюста Ширака, имевшего достаточно оснований написать в 1887 году Дрюмону; "Я открыл все двери, в которые вы ломились", и бланкиста Эжена Жейон-Данглара, автора вышедшей в 1868 году книги " Семиты и семитизм".

Что касается католического лагеря, то до восьмидесятых годов XIX века он опубликовал лишь один антиеврейский труд, да и тот мог вызвать удивление читателей, поскольку в нем пылкая любовь открыто соперничала с ненавистью. Речь идет об опубликованной в 1869 году книге "Еврей, иудаизм и иудаизация христианских народов", автор, которой шевалье Гужно де Муссо получил за нее благословение папы Пия IX. По сути, этот труд представляет собой свалку всех древних и современных антиеврейских обвинений; в нем подробно обсуждается зло, содержащееся в Талмуде и Каббале, а также злодеяния Всемирного еврейского союза и ритуальные преступления. Выражая свое сожаление в связи с заблуждениями и преступлениями евреев, Гужно не скрывает своего к ним бесконечного уважения и восхищения, так, он описывает своих эмансипированных современников в следующих выражениях: "Еврей - это благородный человек, изнуренный и униженный нищетой, вынужденный тысячи раз нарушать свои принципы, сделавший себе маску из этой мерзости, но чувствующий ценность своей крови, проявляющейся при малейшем поводе. Тогда вы видите, как он вступает в исконные права своего благородного происхождения с такой же непринужденностью и небрежностью, как человек, вынужденный в морозную ночь накрыться отвратительным одеялом в приюте, а наутро смывающий с себя эту грязь и вновь надевающий прежние одежды".

Тем не менее евреи (в этой книге) продолжают замышлять антихристианские заговоры и разжигать революции в полном соответствии с учением Талмуда, "этого жестокого кодекса, в котором предписания ненависти и вымогательства перемешаны с доктринами каббалистической магии и который пользуется высшим авторитетом".

"По этой причине евреи останутся вне общества до тех пор, пока Талмуд не будет уничтожен". Этот день уже недалек, но ему будут предшествовать самые жестокие испытания, ибо еврей - это "персонаж, во всеуслышание предсказанный церковью, ужасный и мрачный"; но этот день непременно наступит, и тогда он вернется в "отцовский дом".

Тогда он, наконец, исполнит свою подлинную миссию "во спасение и изумление мира, этот народ, избранный навеки, самый благородный и самый величественный среди народов, народ, вышедший из крови Авраама, который дал нам непорочную мать и Спасителя, Сына Бога в образе человека, а также всю коллегию апостолов, народ, на которого в изобилии прольются благословения Небес, смешанные с людскими возгласами благодарности и благословения".

Итак, главный интерес для нас Гужено де Муссо, чья книга осталась незамеченной современниками, состоит в том, что он проявляет противоречия и двойственность "христианского антисемитизма", доходящего почти до грани ереси. Во-вторых, он представляет интерес как предшественник Леона Блуа, католического мыслителя, сумевшего выразить эти противоречия со страстью и цинизмом, по нашему мнению не имеющими себе равных в христианской истории.

Вероятно, приводимые ниже цитаты покажутся читателю достаточно убедительными: "История евреев преграждает движение истории человечества подобно дамбе, перегораживающей реку, чтобы поднять в ней уровень воды. Но как высоко следует поднять уровень истории? По всей видимости, чтобы приблизить ее к Абсолюту благодаря мистическому согласию между полнейшей низостью и божественным величием. Евреи представляют собой "комок чудесной грязи". Как писал Жак Пети, подобная точка зрения является дерзновенно Божественной, до которой никогда не сможет подняться человеческий разум. Однако г-н Блуа пытается сделать это с помощью головокружительных подмен.

Кто же такие евреи? Как и у Гужно де Муссо, это: "... народ, из которого вышли патриархи, пророки, евангелисты, апостолы, верные последователи и первые мученики, не отваживаясь говорить о непорочной матери и о самом Нашем Спасителе, который был львом из колена Иуды, несказанном еврее, который, без сомнения, всю предшествующую вечность стремился к этому происхождению".

Но они также являются народом, который "в средние века был благоразумно заперт в специальные загоны и должен был носить особые одежды, чтобы все могли избегать их. Когда необходимость вынуждала иметь дело с этими вонючками, от них закрывались как от заразы, а затем всеми возможными способами стремились очиститься. Постыдность и опасность контактов с ними служили христианским противоядием от их заразности, ибо Господь желал сохранения навеки подобной нечисти".

Теперь нам надлежит вернуться к чистым антисемитам, в каком-то смысле бывшим позитивистами в эту ужасно наивную эпоху,

После Гужено и за исключением хилиастических пророчеств некоего аббата Шаботи следует дождаться наступления 1880- 1881 годов, чтобы присутствовать при возрождении темы еврейского заговора. В это время, через десять лет после полного разгрома 1871 года французские католики начали подводить итог своим отдельным поражениям (отделение церкви от государства, законы о школьном образовании, закон о разводе, который, кстати, был внесен евреем Альфредом Наке), каковые настраивали их на то, чтобы обвинить во всем традиционного козла отпущения. Тем не менее нельзя говорить о том, что антисемитизм во Франции был целиком местным явлением, поскольку первые раскаты этого рода были связаны с кампаниями, разворачивающимися за рубежом.

Так, в июле 1881 года католический журнал "Le Contetmporain" в смятении задался следующим вопросом по поводу погромов в России: "Преследования евреев в России и самые ужасающие сцены убийств и грабежей, жертвами которых недавно стати еврейские семьи в этой стране, заставляют задать себе вопрос, по какой причине этот народ является объектом столь яростной ненависти...".

Антиеврейские кампании, продолжает журнал, свирепствуют также в Германии и Румынии. Со своей стороны журнал констатарует, что причины всех этих событий остаются неясными; тем не менее он цитирует агента русского правительства Каликста Вольского, который считает, что евреи должны обвинять в своих несчастьях самих себя, поскольку они "с незапамятных времен и всеми средствами стараются осуществить идею своего господства на земле", Напротив, исторический журнал "Revue des questions historiques" пользовался римским источником, когда в апреле 1882 года заявил следующее: "Иудаизм правит миром, и нельзя не прийти к выводу, что или масонство стало еврейским, или иудаизм сделался франкмасонским".

Этим источником был выходящий шесть раз в год иезуитский журнал "Civiltd Caffolica", который в 1880 году начал яростные нападки на евреев в своей рубрике "Современная хроника". Эта кампания продолжалась практически без перерывов вплоть до последних лет XIX века, а затем спорадически и до середины XX, используя все средства, финансовые скандалы, дело Дрейфуса или даже первый сионистский конгресс в Базеле, но при этом особое внимание уделяя старинным обвинениям в ритуальных убийствах, о бессодержательности которых заявляли многие суверенные понтифики прошлого.

Поскольку со времени своего основания в 1850 году журнал " Civiltd Cattolica" был папским официозом, можно допустить связь между восшествием на престол папы-реформатора Льва XIII и новым курсом журнала. Следует также упомянуть о банкротстве в 1882 году Эжена Бонту, основателя банка Генерального союза, который аккумулировал капиталы католической буржуазии и должен был служить интересам легитимистов и церкви. Бонту не замедлил возложить на происки Ротшильдов вину за свой крах, который разорил большое количество мелких вкладчиков. Ему охотно поверили, а огромное впечатление, произведенное этим скандалом, нашло свое отражение в романах, написанных тремя ведущими писателями эпохи, вдохновленными этой историей - "Монт-Ориолъ" Мопассана (1887), "Деньги" Золя (1891), "Космополис" Поля Бурже (1893), а также в трех десятках менее значительных произведений.

В целом, возрастает количество антисемитских произведений и начинают выходить специализированные периодические издания: "Антиеврей" в Париже в 1881 году, "Антисемит" в Мондидье в 1883 году. Несмотря на это, глядя из Парижа, демагогический и яростный уличный антисемитизм все еше остается приводящей в недоумение чуждой манией, В конце 1882 года газета "Figaro" пишет: "Антисемитское движение в том виде, как оно разворачивается в нескольких точках земного шара, рухнет во Франции под градом всеобщих насмешек". Более точные данные содержатся в скрупулезном исследовании историка Пьера Сорлена деятельности ежедневной газеты "La Croix" ("Крест") и других изданий, публикуемых "La Bonne Presse". Сорлен приходит к выводу, что "вплоть до лета 1886 года "La Bonne Presse", видимо, была чужда антисемитизма". Принимая во внимание все эти факторы, можно заключить, что французскому обществу в целом, включая его католический сектор, потребовался какой-то период, чтобы перевести стрелки часов на другое время, будь то берлинское, санкт-петербургское или римское.

Лишь весной 1886 года ошеломляющий успех "Еврейской Франции" Эдуара Дрюмона создал новый климат и проложил дорогу широкомасштабным антисемитским акциям. Наряду с "-Жизнью Иисуса" Эрнеста Ренана "Еврейская Франция" стала главным французским бестселлером второй половины XIX века - сто четырнадцать изданий за один год, всего двести изданий, не считая сокращенного популярного издания и многочисленных "продолжений": "Еврейская Франция перед судом общественности", "Конец света", "Последняя битва", "Завет антисемита" (нельзя не обратить внимания на безнадежный тон всех этих заголовков). Какова же причина этого внезапного успеха? Дрюмон был настоящим журналистом, и его огромный том, в индексе которого содержалось более трех тысяч имен, представлял собой скандальную хронику, в которой разоблачались не только непременные Ротшильды и другие "потомки Авраама", но также все, у кого во Франции было имя, если только носители этого имени поддерживали отношения с евреями. Конечно, здесь было чем привлечь внимание к книге, но ничего, что бы могло оправдать возникший вокруг Дрюмона ореол пророка, "глашатая расы" (Альфонс Доде), "самого великого историка XIX века" (Жюль Леметр), "проникновенного наблюдателя" (Жорж Бернанос).

Возможно, Бернанос дает нам первый ключ к пониманию успеха "Еврейской Франции", когда он сам описывает эту эпоху как "время, когда казалось, что все скользит по наклонной плоскости с возрастающей каждый день скоростью", и добавляет, что "творчество Дрюмона излучает своеобразный физический, плотский ужас".

Независимо от темы этот глубокий внутренний пессимизм легко возбуждал отклик в лагере противников революции и гражданского общества, сохранявших ностальгию по старым добрым временам, которые для этого лагеря совпадали с королевским строем. Более того, у него был свой стиль в подходе к этой теме. С первой же страницы Дрюмон нападал на два ненавистных понятия: "Единственные, кто выиграл в результате Революции, это евреи. Все происходит от евреев, все возвращается к евреям". В результате он одним ударом поражал сразу две цели. Далее славная Франция прошлого, "Франция крестовых походов, Бувина, Мариньяна, Фонтенуа (Бунин, Мариньян, Фонтекуа - названия мест, где происходили наиболее знаменитые битвы французской истории. Прим. ред.), Людовика Святого, Генриха IV и Людовика XIV" выступала свидетелем против евреев, поскольку она наглухо закрыла для них свои двери и сделала из их имени самое грубое оскорбление".

Итак, "еврейская" Франция Дрюмона была просто новой Францией, республиканской и светской, и только в конце своего произведения, где на протяжении более тысячи страниц описывалось еврейское влияние во Франции, ставшее результатом освобождения евреев, Дрюмон признавал непритязательность своего замысла: "Что же вы видите в конце этой книги по истории? Я вижу только одну фигуру, и именно эту фигуру я и хотел показать вам: это фигура Христа, оскорбляемого, покрытого позором, раздираемого шипами, распятого. Ничего не изменилось за восемнадцать столетий…"

Следует ли удивляться, что "Еврейская Франция" нашла самых восторженных читателей, среди тех "добрых священников", которых Дрюмон призывал "объяснять, что преследование религии является лишь началом заговора, организованного для уничтожения Франции"?

Однако нет сомнений в том, что самая большая его хитрость состояла в "омоложении формулы" (Баррес) с помощью подкрепления части своей аргументации авторитетом науки. Первая часть его труда, опиравшаяся на мнения таких далеких от клерикализма знаменитостей, как Литтре и Ренан, была посвящена контрасту между "меркантильным, алчным, коварным, изощренным, хитрым семитом" и "воодушевленным, героическим, рыцарским, бескорыстным, честным, доверчивым до наивности арием. Семит - это земной человек... Арий - сын неба (...) [Семит] продает бинокли или изготавливает стекла для очков подобно Спинозе, но он не открывает звезды в огромности небес подобно Леверье", и т. п.

Выразив таким способом свою солидарность с наукой своего века, через сто страниц Дрюмон начинает переписывать по-своему историю Франции, вызывая образы евреев в словах и деяниях Людовика Святого и Боссюэ.

В конце концов именно этому богословско-расистскому синкретизму можно приписать успех Дрюмона. Продолжая эту тему, газета "La Croix", ставшая открыто антисемитской, противопоставляла "еврейской расе" не христианскую расу, а "франкскую расу", в другом номере она писала, что "независимо ни от каких религиозных идей" нелепо думать, что еврей может стать французом. Параллельно этому крещеный еврей аббат Леманн с более чем христианским смирением выражал готовность нести свою долю еврейской ответственности за преступление распятия: "Да, палач должен получить прошение раньше нас, ибо палач убивает лишь людей, виновных, а мы погубили Сына Бога, невинного!"

Само собой разумеется, что с 1886 года еврейская тема стала модной, превратилась в настоящую золотую жилу для журналистов и писателей. В целом антисемитские публикации во Франции "белъ-эпок" насчитывают сотни, даже тысячи названий. Имеются основания полагать, что к 1890 году антисемитизм во Франции становился католической монополией.

В сентябре 1890 года "La Croix" гордо назвала себя "самой антиеврейской газетой Франции"; в марте 1891 года в своем первом номере эфемерная газета под названием "Anti-Youtre" ("Антижид") жаловалась, что "до настоящего времени лишь клерикалы ведут борьбу с еврейством", а в самый разгар дела Дрейфуса Жорж Клемансо говорил то же самое, констатируя, что "антисемитизм - это лишь новый клерикализм, стремящийся взять реванш".

Примерно в то же время редактор "La Сгоке" писал своему директору П. Винсенту де Байи: "Еврейская проблема вновь волнует всех христиан... Большое число наполовину утративших веру начинает понимать, что во Франции настоящими французами являются только католики", определяя тем самым антисемитизм как эксклюзивный атрибут католичества. Но так думали отнюдь не все католики, к тому же светский, наукообразный чисто расовый антисемитизм отнюдь не испытывал недостатка в сторонниках.

Неистребимое вольтерьянское вдохновение обнаруживается, например, в весьма популярных сочинениях эссеиста и психолога Густава Лебона, столь ценимых 3. Фрейдом: "У евреев не было ни искусств, ни наук, ни промышленности, ничего, что образует цивилизацию... К тому же ни один народ не оставил книги, которая содержала бы столь непристойные рассказы, как те, что на каждом шагу встречаются в Библии". Со своей стороны философ-материалист Жюль Сури, друг и научный поручитель Мориса Барреса, использовал более материалистическую терминологию: "Попробуйте воспитать еврея в арийской семье с самого рождения (...) ни национальность, ни язык не изменят ни одного атома в зародышевых клетках этого еврея, следовательно, и в структуре и наследственном строении его тканей и органов".

У Сури были достаточные причины полагать, что он открыл "мозговой субстрат мыслительного процесса". Можно также процитировать просвещенного антрополога Жоржа Ваше де Лапужа, опасавшегося вымирания ариев, который записал в 1887 году это поистине пророческое предвидение: "Я убежден, что в следующем столетии будут убивать тысячами за превышение или недостаток в один или два градуса в черепном коэффициенте... Последние сентиментальные люди смогут присутствовать при массовых уничтожениях народов".

В политической жизни социалисты, которые в конце концов начали дистанцироваться от идеологии, постепенно превращавшейся в специфическое достояние католической буржуазии, в 1900 году, т.е. после дела Дрейфуса, еще насчитывали в своих рядах таких убежденных антисемитов, как врач Альбер Реньяр или знаменитый бельгийский адвокат Эдмон Пикар, тогда как. например, Рене Вквиани или Александр Мильеран занимали двойственную позицию. Однако, по всей видимости, двойственность - или то, что мы склонны ретроспективно квалифицировать как двойственность, царила на всех уровнях: в 1892 году даже Гед и Лафарг не пренебрегли тем, чтобы вступить в полемику с соратниками Дрюмона на публичном диспуте, а еще в 1898 году социалистическая партия по решению Жореса, Самба и Геда не поддержала ни сторонников, ни противников Дрейфуса соответственно как оппортунистов и клерикалов: "Пролетарии, не вступайте ни в один из кланов в этой гражданской войне буржуазии!"

Другие идеологи стремились сочетать социализм и антисемитизм подобно тому, как это происходило в Германии. В начале 1890 года в Париже под руководством Дрюмона была организована "Антисемитская национальная лига Франции", ее вице-президент Жак де Бьез называл себя "национал-социалистом". Это движение вышло на улицы и стремилось распространять свое влияние среди пролетариев. Вдохновителем был авантюрист маркиз де Морес - глава банды силачей и мясников.

          (Les Halles - бывший знаменитый рынок в центре Парижа (т.н. "чрево Парижа"), сейчас "форум" - подземный общественный комплекс; Ла Виллет - бывший район скотобоен на северо-востоке Парижа, сейчас культурный и промышленный выставочный центр. - Прим. ред.).

Как и в Германии, в Палате депутатов образовалась антисемитская группа; в ноябре 1891 года проект закона о всеобщем изгнании евреев из Франции собрал тридцать два голоса. Как и в Германии, нашлись желающие доказать арийское происхождение Иисуса, которого Жак де Бьез патриотически причислял к кельтской расе (Предки французов тллы ошосилисъ к ipynne kc.imckhx племен. (Прим. ред)). Тем не менее, французский антисемитизм не выдерживает никакого сравнения с германским антисемитизмом.

В этой связи необходимо вернуться к тому, о чем мы уже говорили, к отсутствию твердых принципов, что, конечно, было связано со склонностью к фарсу, т.е. к искусству мистификации. Различие соответствующих подходов проявляется, например, в обстоятельствах, при которых в апреле 1892 года была основана знаменитая ежедневная газета Дрюмона "La Libre Parole" ("Свободное слово"). Финансировал это предприятие некий Герен, аферист, который двумя годами ранее обратился к евреям с призывом вносить средства на борьбу с антисемитизмом. В качестве управляющего делами выступал крещеный еврей Гастон Кремье, известный под псевдонимом Виаллар. Эту природную терпимость можно было наблюдать не только в области финансов, но и в вопросах чести: французские антисемиты не отказывали евреям во встрече с ними на дуэли подобно своим немецким собратьям.

После знаменитой дуэли Дрюмона с Артуром Мейером, несмотря на ее скандальный характер, было много других, в частности, дуэль между Моресом и Артуром Мейером, имевшая трагический конец. На следующий день после смерти офицера-еврея Дрюмон выражал сожаление в своей газете "La Libre Parole", что столь ценная кровь не была пролита за отечество на поле битвы, и подобные чувства разделялись повсюду во Франции; одна провинциальная газета, отнюдь не дружественная к евреям, дала следующий комментарий: "Любой, кто носит шпагу, не имеет душу еврея".

При таком подходе "крещение кровью" посмертно очищало евреев от их пороков, а мертвый еврей становился хорошим евреем. (Как мы еще увидим, первая мировая война умножит подобные примеры.) Здесь же можно отметить, что великие певцы антисемигизма легко брали деньги в долг у евреев; так, маркиз де Морес брал в долг у авантюриста Корнелиуса Герца при посредничестве Дрюмона, а изменник Фердинанд Эстергази, охотно выступавший в качестве секунданта еврейских офицеров, у барона Эдмона де Ротшильда; разумеется, в подобных случаях каждая сторона считала себя более тонким игроком, чем партнер, но игры такого рода обычно не свидетельствуют о наличии глубоких убеждений.

Из экономической истории нам известно, что начиная с 1882 года Франция переживала период затянувшегося спада в экономике, продолжавшегося примерно до 1890 года. Эти крайние даты обозначены соответственно крахом "Генерального союза" и трудностями "Вексельного банка". В этом последнем случае виновными считали евреев и особенно Ротшильдов, так же как, впрочем, и в первом случае. Но банкротство, имевшее исключительный скандальный характер, гораздо сильней запечатлевается в коллективной памяти: это происходит на международном уровне, так что даже в наши дни, в Москве или в Ленинграде, словом "панолш" называют мошенничество особо большого размаха, подобно тому, как это делали во Франции "бель-эпок".

В центре скандала находился упрямый старик, страдающий манией величия, "герой Суэца" Фердинан де Лессепс, которому помогал его сын. Затем концентрическими кругами располагались горстка коррупционеров, десятки парламентариев и сотни продажных журналистов, а далее десятки тысяч, если не больше, разорившихся мелких вкладчиков. Главные коррупционеры были евреями - Леви-Кремье, Жак де Рейнак, Корнелиус Герц, Аргон. Есть соблазн утверждать, что впервые антисемитская пропаганда не была бесплатной. Достаточно изучить документы той эпохи, чтобы прийти к выводу, что в любом случае евреи должны были оказаться виноватыми.

В самом деле, еще до того, как имена крупных искусителей Корнелиуса Герца и барона де Рейнака стали упоминаться публично, газета "La Croix", выступившая в защиту Лессепса, выдвигала обвинения против воображаемых евреев: "Панама" должна погибнуть, потому что это общество хотело действовать, не подчиняясь еврейским финансистам". Еще более показательно, что по политическим причинам, хорошо сформулированным Пьером Сорленом, эта газета воздерживалась от критики Герца и Рейнака, даже когда их имена были у всех на устах. После этого следует ли добавлять, что роль искусителя, столь хорошо вписывающаяся в тысячелетнюю христианскую демонологию, которую играли при Лессепсе еврейские посредники, способствовала расширению масштабов скандала.

Возможно, сейчас самый подходящий момент описать в нескольких словах, что в действительности представляли собой евреи во Франции в конце XIX века. Их общая численность не превышала восьмидесяти тысяч, т.е. двух сотых долей процента населения Франции, половина из которых проживала в Париже. Очень редко случалось, может быть, вообще никогда, чтобы столь незначительная часть населения заставляла так много говорить о себе. Возможно, причиной было то, что в соответствии с предсказанием Альфреда де Винъи они "достигли вершин всего в делах, в литературе и особенно в искусствах и музыке...". В этой связи можно отметить, что по общему правилу самых впечатляющих успехов добиваются внуки гетто, аккумулирующие все достижения в "третьем поколении". Так, финансистам можно противопоставить ученых, авантюристам патриотов Франции (причем одно не обязательно исключает другое, как показывает пример Корнелиуса Герца и семьи Рейнак).

С расстояния в сто лет они кажутся нам излишне патетичными, все эти идеологи ассимиляции, эти казенные историки, для которых "эпоха Мессии наступила с Великой французской революцией", эти раввины, которые считали своим долгом восхвалять царя-юдофоба Александра III, наконец, эти ученые, которые, подобно филологу Дармстетеру, надеялись, что столица Франции станет "моральной столицей мира и светочем сердец, святым городом". Преобладающей тенденцией безусловно была полная ассимиляция с французами, слияние, казавшееся неизбежным - и желательным как свободным "проеврейским" мыслителям, Золя и Ренану, так и таким деятелям, как Альфред Наке или братья Рейнаки (младший из них - Теодор, автор "Истории израитьтян", полагал, что иудаизм "мог считать свою "миссию" выполненной и умереть без сожалений, погребенный под своим триумфом").

Более того, поступки начали все больше соответствовать словам, настолько, что из воспоминаний Андре Моруа, Жозефа Кесселя, Эммануэля Берля и многих других мы узнаем, что их родители не сообщали им об их еврейском происхождении, о чем они узнавали лишь в школе при более или менее травмирующих обстоятельствах. Упомянем в этой связи рассуждение Теодора Герцля (1898 год): "Нельзя создать никакой партии из французских евреев. По правде, они более не являются евреями". И этот пророк сионизма добавил: "Конечно, они также не являются и французами". Но все эти мужчины и женщины верили именно в это, и стремились стать ими еще в большей степени.

Противоречия такого рода чреваты страданиями и конфликтами, которые были замечательно и безупречно точно описаны гением Марселя Пруста - до сих пор не уделялось достаточного внимания тому, что одной из основных тем творчества Пруста было многолетнее шассе-круазе между аристократом Сваном, который, "достигнув возраста пророков", солидаризируется с евреями, и выскочкой Блоком, который стал Жаком дю Розье и отказался от иудаизма. Вот причина, по которой Блок мечтал превратиться в Розье: "Блок был дурно воспитан, невропат и сноб; родившись в мачоуважае-мой семье, он, как на дне моря, испытывал давление сверху не только со стороны христиан, находившихся на поверхности, но и от размещавшихся над ним еврейских каст, которые занимали более высокое положение, чем его собственная, и каждая из которых давила своим презрением тех, кто стоял на ступеньку ниже. На то, чтобы пробиться к свежему воздуху, поднимаясь от одной еврейской семьи к другой, Блоку потребовалось бы много тысяч лет. Гораздо лучше было бы попытаться пробить себе дорогу с другой стороны".

Блоку удается сделать это двадцать лет спустя, изменив имя и лицо; "Английский шик полностью изменил его внешность, было исправлено все, что поддавалось переделке (...) этот еврейский нос исчез, подобно тому, как кажется почти прямой хорошо одетая горбунья...". Несколько дальше в " Обретенном времени" можно прочитать следующий пассаж: "Блок вошел, подпрыгивая как гиена". Если Пруст так жестоко обнажил психологию некоторых "израильтян", то Морис Баррес, почти столь же великий художник и первый властитель дум генерала де Голля и многих других знаменитых французов, является лучшим свидетелем антисемитского восприятия евреев в эпоху панамской аферы. При чтении Барреса обнаруживается двойственность французских антисемитов, у которых за ненавистью совершенно отчетливо видны симпатия и даже восхищение. С 1890 года он задавал себе вопрос об "общих чертах еврейской интеллектуальности": "Еврей является непревзойденным логиком. Его рассуждения отличаются четкостью и безличностью, подобно банковскому счету. (...) Поэтому они не поддаются воздействию большинства причин, вызывающих наши ошибки. Отсюда их замечательное умение организовать свою жизнь...".

В том же контексте Баррес не скрывает своего восхищения Дизраэли. Леон Блюм, который был знаком с Барресом в то время, вспоминал в 1935 году "гордую и очаровательную грацию его манер, то естественное благородство, которое позволяло ему общаться на равных с застенчивым новичком, переступившим его порог. Я убежден, что он относился ко мне с истинной дружбой...". Лишь во время дела Дрейфуса Баррес оказался во власти мании антисемитских преследований, которая наложила свой отпечаток на его великий "Роман национальной энергии" (1897-1902): собравшиеся в салоне барона де Рейнака еврейские финансисты "составляют правительство нашей страны, которое наши министры просят тайно и без какой-либо ответственности управлять государственными финансами"; от этого они не перестают быть "немецкими лакеями", но эти лакеи "занимались тем, что торговали самой Францией". Следует напомнить, что все эти крайности относятся ко времени дела Дрейфуса. Что касается панамского скандала, хотя он и оказался невероятно раздутым, то другие политические сенсации, от покушения Вайана до покушения Казерио, кровавый ужас, который сеяли анархисты, стерли его с первых страниц газет в течение 1893 года. В целом, похоже, что в международном масштабе антисемитизм пошел на спад; что касается Франции, то он начал ослабевать прямо на глазах с осени 1893 года, так что Дрюмон сначала оказался вынужден уменьшить объем "La Libre Parole", а летом 1894 года начал переговоры о ее продаже.

ДЕЛО ДРЕЙФУСА

Очень быстро многочисленные отпрыски еврейских фамилий бросились на штурм военной карьеры, возможность которой во Франции была для них открыта. После 1880 года "в пропорциональном отношении" среди студентов Политехнической школы их было в десять раз больше, чем христиан. Что касается офицерского корпуса, то в 1894 году в нем насчитывалось около одного процента евреев (более 300 на 40 000), и Дрюмон выражал свое возмущение тем, что Леви были там более многочисленными, чем Мартены. Именно поэтому целью первой атаки "La Libre Parole" в мае 1892 года были эти потенциальные предатели, поскольку офицер-еврей по определению был "офицером, без зазрения совести торгующим секретами национальной обороны" (именно здесь заключалась причина серии дуэлей, о которых мы уже говорили).

Безусловно, значительное количество офицеров-католиков разделяли это убеждение, кроме того нет сомнений, что Дрюмон не был совершенно неправ, когда утверждал, что "у огромного большинства военных существовало чувство инстинктивного отвращения к сыновьям Израиля", Некоторая, часто упоминаемая симпатия, которую внушал капитан Альфред Дрейфус своим собратьям по оружию, должна оцениваться именно в этом свете, а его привычка говорить о своем "эльзасском сердце" (никогда о своем "еврейском сердце") ничего не могла в этом изменить. В том, что касается полицейских истоков этой драмы, то справедливо, что, не делая рискованных предположений, "невозможно установить точно, в какой мере тот факт, что Дрейфус был евреем, заставило чашу весов склониться против него". Но об этом можно судить начиная с того момента, когда в ноябре 1894 года эта история выплеснулась на страницы газет, и вплоть до самого ее конца. Самое главное уже было сказано в двух словах Теодором Герцлем, который будучи журналистом присутствовал на процессе и на церемонии разжалования: "Они не кричали "Долой Дрейфуса!", но "Долой евреев!"

Но если эти они, т.е. французы, в этот единственный раз проявившие почти полное единодушие, кричали подобным образом, то причиной этого было патриотическое возбуждение, вызванное прессой, настроенной генеральным штабом и к тому же вынужденной загладить то, что ранее ее субсидировали еврейские соблазнители Рейнак, Корнелиус Герц и Аргон. Только таким образом можно объяснить тог "необычайный страстный интерес", который, по словам Герцля, вызвал этот процесс. Весьма невелико было число тех современников, кто не впал в антисемитское исступление этих недель. Среди них был военный хроникер газеты "Figaro" Сен-Жене, писавший: "Итак, прежде чем его предадут суду, я еще раз заявляю, что все это безумие. Дрейфус ничего не значит, этот процесс ничего не значит. Серьезным является тот спектакль, который мы устроили для всей Европы... Будущий маршал Лиотэ, который также говорил о "позоре, выставленном напоказ перед заграницей", выразился еще более жестко: "Как нам кажется, здесь можно заметить давление так называемого общественного мнения, или, скорее, мнения улицы, черни, которую часто подстрекают со стороны. Эта толпа кричит "смерть ему", ничего не имея против этого еврея, только потому, что он еврей, а сегодня антисемитизм занимает ведущие позиции; точно так же сто лет назад они кричали: "Аристократов на фонарь".

Впоследствии из этих криков Эмиль Дюркгейм извлек старую и горькую мораль: "Часто самые отверженные играют роль искупительных жертв. В этом понимании меня убеждает и то, каким образом в 1894 году было воспринято решение на процессе по делу Дрейфуса. Это был взрыв ликования на бульварах. Как большой успех отпраздновали то, что должно было стать общественным трауром...". Таковы были страсти, связанные с делом Дрейфуса. Его перевод сначала в военную каторжную тюрьму на острове Ре, а затем на каторгу на острове Дьявола возбудили еще некоторые волнения и взрывы радости, но с лета 1895 года его имя стало погружаться в забвение так быстро, что его брат Матье, никогда не терявший надежды, распространил осенью 1896 года ложную новость о его побеге для того, чтобы преодолеть всеобщее безразличие.

Что же касается собственно дела Дрейфуса, то оно началось лишь через три года после суда, в ноябре 1897 года. Именно тогда Франция дала всему миру зрелище холодной гражданской войны в связи с участью одного еврея. Ранее суд, который оставил французских евреев пассивными, но потрясенными, и побудил к активным действиям евреев других стран, а также подтолкнул Герцля к написанию "Еврейского государства" и созыву первого сионистского конгресса. Этот конгресс собрался в Базеле летом 1897 года и в свою очередь способствовал рождению ужасного мифа о "Сионских мудрецах", также созданного в Париже, этой гигантской лаборатории всевозможных мод и идей.

Итак, начало Дела относится к ноябрю 1897 года, а завязкой послужило установление настоящего предателя, а именно майора Эстергази. Две недели спустя "Figaro" опубликовала знаменитые письма, в которых этот офицер демонстрировал свою патологическую ненависть к Франции. Поскольку Эстергази не был евреем, лишь группа "интеллектуалов" поверила в его виновность. Политические круги, для которых предательство Дрейфуса стало догмой, продолжали обвинять евреев, эту "таинственную оккультную силу, достаточно могущественную для того, чтобы навлечь подозрения на тех, кто будет руководить армией в день, когда ей придется выполнять свой великий долг" (парламентский запрос Альбера де Мена); нескольким несогласным или потрясенным депутатам министр юстиции Жорж Лебре позднее посоветовал "заглянуть в их избирательные округа". Басня о "еврейском синдикате", владеющем всем золотом мира, уже прочно укоренилась в общественном сознании.

Следующей кульминацией стало выступление Золя ("Я обвиняю") и его осуждение судом присяжных, оправдание Эстергази и арест его обвинителя полковника Пикара. Ничто не могло опровергнуть веру в виновность Дрейфуса большинства французов. С января 1898 года они проявляли эту веру с помощью антиеврейских демонстраций и беспорядков, в то время как благонамеренное общество требовало от газеты "Figaro" увольнения ее директора дрейфусара (сторонника Дрейфуса) Фернана де Роде. Приведем также эмоциональный комментарий Дрюмона: "Почему снобы, немцы, англичане, итальянцы, иностранцы, метисы за Дрейфуса? Почему все те, кто против Франции, или имеющие какие-то пятна, язвы, умственные аномалии, моральные уродства, почему все они за Дрейфуса?"

Противоположная позиция международного общественного мнения в значительной степени определялась влиянием двух международных сил, изначально выступавших на стороне Дрейфуса с одинаковым убеждением, если не с одинаковой страстью: одну из них составляли монархи, прекрасно осведомленные о невиновности Дрейфуса берлинским и римским дворами, вторую - евреи, занимавшие эту позицию по более эмоциональным причинам. Трудно дать адекватное описание силы чувств, вызванных этим делом, в международном масштабе. Непосредственный свидетель Леон Блюм сравнивал дело Дрейфуса с Великой французской революцией или с войной 1914-1918 годов.

Основная кульминация и великий поворотный пункт в деле Дрейфуса датируются летом 1898 года, когда были обнаружены фальшивки, сфабрикованные для подкрепления обвинения: главный фальсификатор полковник Анри во всем признался и подтвердил свое признание самоубийством. Тридцать пять лет спустя Леон Блюм писал: "Я не думаю, что за всю свою жизнь мне удалось испытать более сильное потрясение".

Преобладающая часть французской элиты, писатели, профессора университетов извлекли должные выводы и присоединились к славным борцам первого призыва, среди которых наиболее известны Шерер-Кестнер, Бернар Лазар, Люсьен Герр. В политических кругах многие депутаты также "изменились по малодушию", как иронически писал Анатоль Франс. (Между прочим, дрейфусаров также преследовала мысль о вековом заговоре, а именно о заговоре иезуитов.) Пересмотр дела Дрейфуса стал неизбежным. Но антидрейфусарский лагерь не считал себя побежденным: если и имели место фальсификации, то это были патриотические фальсификации, а Анри - это мученик, заявили Моррас и Дрюмон. В подписной кампании по сбору средств на памятник Анри приняли участие пятнадцать тысяч человек. Среди подписчиков были шестьдесят девять депутатов и четыре сенатора, а также Морис Баррес и Жан Лоррен, Жил и Пьер Луис, Франсуа Коппе и Поль Валери (3 франка, "не без раздумий").

Страсти накалялись, множились случаи насилия, и чем более неизбежным казался триумф дрейфусаров, тем более отчетливо вырисовывалась угроза государственного переворота или открытой гражданской войны. В конце концов, лишь благодаря уникальному в этом роде компромиссу Франция обрела спокойствие, по крайней мере внешнее: невинный офицер был осужден вторично с тем, чтобы после этого быть помилованным.

В учебниках по истории можно найти сведения о последовательном развитии событий в связи с делом Дрейфуса, об основании "L'Action frangaise" ("L'Action fran'ane" ("Французское действие") - монархическая националистическая политическая организация, в середине XX века занявшая профашистские позиции. Прим. ред.) и об отделении церквей от государства: в результате известный вековой раскол Франции лишь усугубился и продолжился вплоть до наших дней. До сих пор не уделялось достаточного внимания его антисемитским последствиям в международном аспекте.

Зарубежные протесты быстро угасли, а план бойкота Всемирной выставки 1900 года полностью провалился. Но именно в лихорадочной обстановке 1897-1899 годов в Париже были подготовлены те самые "Протоколы сионских мудрецов", которые имеют успех каждый раз, когда где-то в мире начинаются беспорядки и волнения, например, в Европе 1918-1921 годов перед лицом коммунистической опасности или на беспокойном Ближнем Востоке на фоне израильско-арабских войн. Этот текст был заказан высокопоставленным полицейским царской России генералом Рачковским) стремившимся угодить Николаю II, гениальному фальсификатору, чье имя остается неизвестным.

Без сомнения, заглавие было заимствовано у первого сионистского конгресса. Но речь идет не только о заглавии. Прежде всего, необходимо иметь в виду, что инициатива Теодора Герцля стала своеобразной сенсацией той эпохи в европейском масштабе: корреспондент "Journal de Paris" взял у него интервью, а Дрюмон посвятил ему хвалебную статью. Напротив, некоторые круги, близкие к римскому папе, сочли все подозрения обоснованными, и 8 февраля 1898 года официозная "Civiltd Cattolica" писала: "...осуждение Дрейфуса стало для Израиля ужасным ударом; оно заклеймило всех космополитических евреев по всему миру, но особенно в той из их колоний, которая управляет Францией. Они поклялись стереть это клеймо. Но каким образом? С их обычным хитроумием они решили ссылаться на судебную ошибку. Заговор был составлен в Базеле на сионистском конгрессе, который формально собрался для обсуждения вопроса об освобождении Иерусалима. Протестанты объединились с евреями для образования синдиката. Деньги поступают преимущественно из Германии...".

Вспомним, что собственно дело Дрейфуса началось в ноябре 1897 года; видно, как совпадают эти даты. Во Франции аналогичное объяснение было предложено Жозефом Гумбером, директором "La France chretienne". В России первый издатель "Протоколов" в 1903 году делал упор на опасности сионизма, "который имеет задачу объединить евреев всего мира в единую организацию, более замкнутую и более опасную, чем иезуиты".

Тысячелетние страхи, которые использовал неизвестный фальсификатор, воскресли при известиях о международном конгрессе евреев. Если уже более полувека патологические и кровопролитные формы антисемитизма ссылались в поисках подтверждений на это, на первый взгляд противоречивое, сочинение, предпочитая его любым другим, то причина заключается в том, что его содержание особенно удачно отвечает совершенно различным чаяниям. Анализ этого специфического сходства содержится в полном четырехтомном издании настоящего труда (Leon Poliakov. "L'Europe suicidaire", Calmann-Levy, 1977, pp. 75-78.); возможно, короче всего это объясняется как еще один вариант "Credo quia absurdum" ("Верю, потому что нелепо").

Антисемитская деятельность во Франции отнюдь не прекратилась летом 1898 года одновременно с возбуждением по поводу дела Дрейфуса, как это часто думают. В этом плане 1898 год можно даже рассматривать не только как пункт прибытия, но и как пункт отправления. Разумеется, дело Дрейфуса привело к появлению нового поколения христианских свидетелей, писателей и мыслителей, чье творчество отныне определялось актом справедливости по отношению к евреям; прежде всего, следует упомянуть Шарля Пеги, пророка, первым в Европе защищавшего, часто вопреки самим французским евреям, "право Израиля на отличие" (как это сформулировали бы в наши дни).

Но в том же самом 1898 году возникли многочисленные новые антисемитские организации, такие как "Лига французской родины", во главе с поэтом Франсуа Коппе, "Национальная и антисемитская молодежь" во главе с Дрюмоном и особенно "Французское действие" {"VAction franqaise"} Шарля Морраса и Леона Доде. Если первый из них стал наиболее влиятельным теоретиком "интегрального" национализма, для которого антисемитизм служил пробным камнем вплоть до нацистского вторжения, то второй был популярным полемистом "чувственного, обонятельного" стиля, не щадившим ни своего друга Марселя Швоба с "его чрезмерным этническим безобразием, одутловатого, с толстыми губами, похожими на ветчину", ни евреев, обвиненных в России в ритуальном убийстве, "животных с человеческим лицом, постоянно колеблющихся между золотом и отбросами"; он видел руку Израиля даже в стихийных бедствиях, например, в парижском наводнении 1910 года.

В этом последнем случае его аргументация ясно показывает, чем современный антисемитизм отличался от антисемитизма средневекового. Для фанатика эпохи средних веков было совершенно очевидно, что, например, евреи распространяли чуму; для его современного аналога еврейская лесоторговля вела к исчезновению лесов, что вызывало наводнения: таким образом, в первом случае еврей был вредоносным сознательно, из-за своих убеждений, во втором - он мог быть им безотчетно, по своей природе, что не было особенным прогрессом с рационалистической точки зрения.

При этом средневековые предрассудки также продолжали существовать, и, само собой разумеется, что Леон Доде отнюдь не был единственным во Франции рупором царской администрации. В 1913-1914 годах, после дела Бейлиса, о котором речь пойдет ниже, появилось много новых книг, посвященных кровавым еврейским преступлениям, a "La Ctvix" высмеивала католических богословов, имевших смелость разоблачать эту абсурдную выдумку.

Основанный в 1912 году Эрнестом Жуэном "Международный журнал тайных обществ", перед тем как сосредоточиться на "Протоколах" публиковал переводы русских экспертов по ритуальным убийствам. Но прежде чем вернуться к профессиональным или полупрофессиональным специалистам по антисемитизму, мы упомянем некоторых авторов начала нашего столетия, у которых антисемитские взгляды могут показаться неожиданными.

Во-первых, это будет публицист Гюстав Тери, известный, прежде всего благодаря своей газете "L'Oeuvre", респектабельному левому изданию периода между двумя войнами, чьим девизом было "Дураки не читают "L 'Oeuvre". Однако это был модифицированный вариант - оригинал, относящийся к 1911 году, гласил "Ни один еврей не подписался на "L'Oeuvre". Блестящий студент педагогического института Тери отличался таким образом на протяжении всей своей жизни: до 1914-1918 годов открыто, позже, как мы это увидим, тайно. Его талант лучше всего проявлялся в области девизов и заглавии, некоторые из которых получили достаточную известность: "Еврей - это враг", "Еврейская опасность", "Еврейское вторжение, организованное властями государства", а также "Еврей повсюду" - заголовок, который мог послужить мод елью для антисемитского еженедельника 1934-1944 годов "Я повсюду".

Еще более заслуживающим внимания является пример Жоржа Клемансо. Со времени дела Дрейфуса, когда он опубликовал "Я обвиняю" Золя и был одним из главных стратегов лагеря дрейфусаров и вплоть до его последних славных дней, когда его правой рукой был Жорж Мандель, а доверенным лицом Жорж Вормсер, немногие знаменитые французы казались столь хорошо расположенными к Израилю. Но именно поэтому личные взгляды и чувства этого республиканца без страха и упрека, этого убежденного антиклерикала могут многое прояснить нам в климате той эпохи. Клемансо по-разному проявлял себя в этом плане. Первый раз это произошло в 1898 году, когда он выступил в качестве эссеиста и опубликовал книгу "У подножия Синая", сборник новелл о галицийских евреях, с которыми он имел возможность общаться во время своих поездок на лечение в Карлсбад. Разумеется, там не обошлось без штампов: "После гусей и уток здесь преобладают грязные евреи (...) с крючковатыми носами, когтистыми лапами, вцепляющимися в странные вещи и выпускающими их только за звонкую монету".

Но затем его достаточно сильно захватывает восхищение "этим энергичным народом, распространившимся по всей земле, всегда сражающимся, всегда живым, (...) обладающим самым драгоценным сокровищем, даром хотеть и добиваться". Но как евреи использовали этот капитал? По мнению Клемансо, с его помощью они хотели стать владыками мира: "Презираемые, ненавидимые, преследуемые за то, что навязали нам богов своей крови, [семиты] захотели снова овладеть собой и полностью реализовать себя через господство над миром".

В данном случае семит является синонимом еврея. К тому же семитизм или иудаизм означают у Клемансо, как и у Карла Маркса и многих других, вообще власть денег: "Семитизм, многочисленные примеры которого мы видим сейчас у потомков Сима и Яфета...".

В другом месте он ссылается на свой "арийский идеализм" и сокрушается по поводу расцвета "терпеливой расы". Но в свойственной ему манере он заключает свое рассуждение словами надежды: "Достаточно исправить христиан, еще являющихся хозяевами мира, и тогда не будет необходимости уничтожить евреев, чтобы отобрать у них трон богатства, к которому со страстью стремились люди всех времен и всех стран". На этой умиротворяющей ноте заканчивается книга "У подножия Синая". Итак, подобно Вагнеру и Достоевскому, но совсем в ином плане Клемансо допускал близость "еврейского господства"! Двадцать лет спустя, осенью 1917 года он совсем иначе говорил о могуществе, приписываемом им сыновьям Израиля, поскольку он обвинял немецких евреев, что они одни были зачинщиками русской революции и поражения России. Без сомнения, здесь имела место дезинформация Второго бюро или другого подобного ведомства, о чем речь еще пойдет ниже.

Какие же выводы можно извлечь из всего этого? Один из них весьма банален, а именно, когда великий человек разрабатывает великую тему (Клемансо также говорил о "великой трагической расе"), ему свойственно впадать в противоречия более, чем кому-либо другому. Другой вывод состоит в том, что в прошлом антисемитизм и сионизм отнюдь не были несовместимыми, о чем свидетельствуют также высказывания и сочинения Мартина Лютера, Фихте, Стюарта Чемберлена или Дрюмона, если ограничиться именами некоторых наиболее влиятельных антисемитов. По некотором размышлении это положение можно распространить и на Клемансо, который не дал своему сборнику новелл название "У подножия Карпат", как следовало бы из географических соображений.

Итак, в глазах европейцев прошлого, и, что удивительно, в глазах антисемитов Палестина была естественной страной евреев. Это сближение не оспаривалось отдельными противниками евреев с хорошо всем известным пылом до тех пор, пока они туда не вернулись. Верно, что, с точки зрения европейцев XIX века, Палестина была лишь бесплодным клочком турецкой империи. Но мы не станем распространяться на эту тему дальше.