Гомперц Т. Греческие мыслители

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Дальнейшее развитие пифагорейских учений

1. Вольтер обозвал «галиматьей» астрономическое учение младших пифагорейцев, связанное с именем Филолая, а Джордж Корнуэл Льюис ругает его «диким бредом». И великий, но слишком скорый на суждения француз и чересчур глубокомысленный британец, оба на этот раз сильно промахнулись. Правда, это учение сплетено из истины и вымысла. Но в то время, как истина является его жизнеспособным и здоровым зерном, вымысел
121
окружал его лишь тонкой оболочкой, которая скоро порвалась и, наподобие клочьев тумана, рассеялась в воздухе. Но чтобы вполне понять побуждения, породившие эту систему мироздания, необходимо бросить взгляд на простейшие астрономические явления.
Ежедневно Солнце совершает свой путь с востока на запад. Вместе с тем оно восходит на небе каждый день все выше, чтобы, по истечении нескольких месяцев, начать спускаться с достигнутой высшей точки. Соединение суточного и годового движения Солнца дает как бы подобие винтообразных изгибов или спирали, вроде тех, которые мы видим на раковине улитки, причем, как и на этой последней, промежутки между этими поворотами становятся тем уже, чем ближе они к высшей точке. Это представление едва ли могло удовлетворить те умы, которые приступали к изучению небесных движений в полном доверии к их «простоте, постоянству и строю». Можно, конечно, назвать эту веру предрассудком. Однако же это априорное мнение до известной степени подтверждалось фактами тем полнее и безусловнее, чем точнее познавались они, - но и там, где этого подтверждения недоставало, это мнение, подобно родственному ему предположению неизменной целесообразности в строении организмов, оказывало великие услуги в качестве правила исследования. Однако во власти исследователей была возможность избавиться от этой сбивчивой незакономерности. Ибо сложное движение может быть незакономерным, даже если бы составляющие его частичные движения и были закономерны, и тогда должно произвести разложение. Цель была достигнута, когда суточное движение Солнца было отделено от его годового движения. Тогда сверкнула в уме этих ранних исследователей гениальная догадка о том, что суточное движение Солнца, так же, как Луны и звездного неба в целом, не реально, а есть лишь призрачная видимость. Предположение о том, что Земля движется с запада на восток, делало излишним допущение
122
обратного движения Солнца и Луны, планет и всего неба неподвижных звезд. Но постигли ли и провозгласили ли уже тогда эти пифагорейцы движение Земли вокруг ее оси? Не движение вокруг оси, но некоторое движение, которое по своему действию совпадало с тем. Это было как бы движение вокруг оси земного шара, значительно увеличенного в своем объеме. А именно, Земля, по их мнению, за двадцать четыре часа делала оборот вокруг какого-то центра. Мы сейчас займемся природой этого центра. Но сперва обратим внимание читателя на то, что как для любой точки земной поверхности, так и для ее изменяющегося положения относительно Солнца, Луны и звезд не составляет ни малейшей разницы, совершает ли шар, на котором эта точка находится, суточный оборот вокруг собственной оси, или же вращается по кругу, обращаясь к центру неизменно одной и той же стороной и к концу того же срока занимая начальное положение. Едва ли можно в полной мере оценить величие этого завоевания. Открытием кажущихся небесных движений была пробита плотина, заграждавшая путь дальнейшему прогрессу. Отрешившись от идеи центрального положения и неподвижности Земли, наука вступила на путь, который мог привести и (что недостаточно известно) с изумляющей быстротой привел к учению Коперника. И должно ли нас удивлять, что сперва было установлено не учение о вращательном движении Земли, а изложенный выше его эквивалент? Мы не можем воспринимать непосредственно вращение небесного тела около его оси, тогда как ежедневно и ежечасно воспринимаем перемены его положения. Поэтому было вполне естественно, что после того мощного усилия мысли, которое впервые рассеяло обман чувств, научное воображение удовлетворилось тем, что заменило кажущуюся неподвижность Земли движением, построенным по знакомому образцу, а не таким, которое по своему характеру единственно и неслыханно.
123
По этому новому учению не только Земля вращается вокруг некоего центра, но и те небесные тела, для которых доселе Земля являлась центром их кругового движения; прежде всего Луна, совершающая оборот в месяц, Солнце, совершающее его в год, затем - пять видимых простым глазом планет, которые описывают свои круги в различные и (за исключением Венеры и Меркурия) несравненно более долгие сроки; наконец, небо неподвижных звезд, суточный оборот которого был признан кажущимся и которому также было приписано круговое движение, в высшей степени медленное - ради соблюдения ли гармонии с остальными небесными телами, или же (что более вероятно) вследствие того, что уже тогда небезызвестны были те изменения положений, которые мы знаем, как предварение равноденствий. И так как был измерен наклон плоскости, по которой совершается суточный оборот Солнца (или, как было теперь установлено, Земли), по отношению к плоскости круга годового движения Солнца, движения Луны и планет, т.е., другими словами, установлено наклонное положение экватора или эклиптики, - то новая теория могла точно объяснить смены времен года.
Что же представлял собой этот центр, вокруг которого небесные тела вращались по концентрическим кругам? Это был не идеальный центр, а реальное тело, мировой или центральный огонь, по словам врагов учения Филолая: «дикая и фантастическая выдумка», которую, однако, всякий, кто умеет перенестись в способ мышления этой ранней поры в науке и судить о ней справедливо, признает «порождением суждений по аналогии, силе которых почти невозможно было противостоять». Предположение о том, что небесные тела описывают круги, не только вплотную приближалось к истине; оно прежде всего потому казалось неопровержимым, что (не говоря уже о тех частях круга, которые Солнце и Луна описывают на небесном своде) никогда не заходящие, околополюсные неподвиж-
124
ные звезды на наших глазах движутся по кругам; и если даже теперь это движение, вместе с общим движением всего неба неподвижных звезд, было признано лишь кажущимся, то, во всяком случае, заменившему его суточному движению Земли естественно было придать тот же характер. Этим же дан был прообраз, которому должны были соответствовать движения всех небесных тел. Но земной опыт не дает нам примера кругового движения без его реального центра: колесо вращается вокруг своей оси, камень, прикрепленный к шнуру, который мы вращаем, вертится вокруг нашей руки, приводящей его в движение. Когда, наконец, религиозное празднество призывало к пляске греческих мужей и жен, то алтарь бога был тем центром, который они обходили в плясовом ритме.
Однако можно было бы спросить - зачем изобретать центральный огонь, когда такой существует в действительности и виден каждому? Осознана была потребность в средоточии мирового движения и в первоисточнике сил и жизни, - но, вместо того чтобы предоставить светящему нам всем Солнцу подобающее ему положение, изобретено было светящееся тело, лучей которого человеческий глаз никогда не видел и - так как Земля могла быть обитаема только на стороне, обратной срединному огню - никогда не увидит. Почему было не прийти прямым путем к гелиоцентрическому учению и не остановиться на нем вместо того, чтобы блуждать среди вздорных гипотез, поистине коварной проницательностью огражденных от возможности проверки?
На этот вопрос есть по меньшей мере три заслуживающих внимания ответа. Не говоря уже о том, что разрыв с показаниями чувств совершается всегда постепенно и что человеческий разум направляется обыкновенно по линии наименьшего сопротивления, но и помимо этого гелиоцентрическому учению должна была предшествовать теория обращения около оси, ибо невозможно было допустить, что и суточное и годовое дви-
125
жение Земли совершается вокруг Солнца; учению же об обращении Земли около оси со своей стороны должен был, о чем мы уже говорили ранее, предшествовать его пифагорейский эквивалент. Вторая значительная помеха для победы гелиоцентрической или коперниковой доктрины, заключалась, по нашему мнению, в полной однородности Солнца и Луны. Решиться на утверждение того, что великое светило дня и его скромная ночная сестра, что эти два небесных светоча, сменяющих друг друга и оборотом своим создающих единственную меру времени, что эти два столь тесно связанных светящихся тела - именно в самом существенном так глубоко различны, что Луна предназначена к безустанному скитанию, а Солнце - к неподвижности, - решиться на это, несомненно, можно было лишь тогда, когда все другие пути мысли были уже закрыты. Наконец, третье, и самое главное: Солнце в качестве центрального тела ни в коем случае не могло доставить мысли того удовлетворения, которое давал ей мировой огонь. Наше Солнце есть средоточие планетной системы, наряду с которой без видимого плана, без доступного разуму порядка существуют бесчисленные другие системы. Примириться с этой теорией, как и со всяким самоограничением вообще, человеческий разум может лишь тогда, когда тирания фактов не оставляет ему другого выхода. Но сперва он ищет не такого раздробленного миропостижения, а целостной картины мира. Это искание порождается естественным стремлением к интеллектуальному упрощению или увлечению, к которому в данном случае присоединились сильно развитые эстетические и религиозные устремления.
Ибо кто усомнится в том, что фантазия и чувство играли немалую роль при разработке этой картины мира? Вращение божественных небесных тел, число которых после присоединения вымышленной противоземли было возведено до священной «десятерицы», было названо «танцем». С ритмом звездного танца со-
126
единялся ритм этим круговращением порождаемого, неустанно текущего потока звуков, столь известного и прославленного под именем гармонии сфер. Центр небесного хоровода, мировой огонь, среди многочисленных своих названий, как-то: «Матерь богов», «твердыня Зевса» и т.д., имел два имени, останавливающих на себе особенное внимание. Он назывался «алтарем» и «очагом Вселенной». Как молящиеся окружают алтарь, так кружат светила вокруг святого источника всяческой жизни и всяческого движения. И как огонь очага является божественно чтимым средоточием человеческого жилища, как пылающее, неугасимое пламя на городском очаге в пританеуме почитается освященным центром всякой греческой общины - так мировой очаг служит святым средоточием Вселенной, или космоса. Отсюда лучится свет и тепло, отсюда Солнце черпает свой жар, который оно затем передает обеим Землям и Луне наподобие того, как мать невесты на свадебном обряде зажигает огонь для нового очага от родительского очага, или вновь основывающаяся колония уносит с собой огонь из родного города. Здесь сплетаются все нити эллинского мировоззрения: повышенная радость бытия, благоговение перед управляемой божественными силами Вселенной, высокое чувство красоты, соразмерности и гармонии, и не в малой степени - культ покоя и мира в государстве и семье. Таким образом, при этом миропостижении Вселенная, окруженная огненным кругом горного «Олимпа», как некой стеной, являлась одновременно и верным кровом, и святилищем, и созданием искусства. Другим векам не пришлось уже больше видеть столь же величественную и столь утешительную картину мира.
2. Нам предстоит, однако, измерить то, чем поступился разум ради доставления такого поистине чудесного удовлетворения запросам души. Цена была не слишком высока. Ибо и в самих «грезах пифагорейцев» по большей части кроется зернышко истины; а где и его
127
нет, там открыт, по крайней мере, тот путь, продолжение которого было неизбежным достижением истины. Что на первый взгляд кажется произвольнее учения о гармонии сфер? Несомненно, что в основе своей оно обязано происхождением эстетической потребности, облекшейся в следующую проблему: как может там, где глазу предстоит столь чудное зрелище, оставаться незатронутым братский орган слуха? Однако же гипотеза, на которую давался ответ, вовсе не была неразумной. Если пространство, в котором движутся светила, не совершенно пусто, то наполняющее его вещество должно находиться в состоянии колебаний, которые сами по себе могут быть слышимы. «Не допустимо ли, - спрашивал в наше время не кто иной, как великий основатель эволюционной теории Карл Эрнст фон Бэр, - некое звучание мирового пространства. Некая гармония сфер, слышимая иными, чем наши, органами слуха?» И не лишена находчивости отповедь, которую наши философы давали тем, кто дивился на то, что мы в действительности не слышим этого шума и этих звуков. Указывая на кузнецов, которые глухи к постоянному, равномерному удару молота в кузнице, они как бы предвосхищали учение Томаса Гоббса, согласно которому смена чувственных раздражений - перерыв, изменение степени или свойства - есть непременное условие для их восприятия. Даже их утверждение, что разница в скорости движений светил создает не только различие в высоте звука, но и их гармоническое согласие, как бы висело в воздухе. Здесь художественному воображению пифагорейцев был открыт широкий простор ввиду того, что хотя они и определяли с приблизительной точностью части кривой, описываемые планетами в известные промежутки времени, т.е. угловые скорости их движений, но совершенно не в состоянии были определять расстояния планет и вывести из них абсолютную скорость их движения.
Однако и здесь мы должны будем прийти к более снисходительному суждению. Не нужно забывать, что
128
незыблемое представление о строгом, правящем космосом порядке и закономерности в пифагорейских кругах могло опираться только на геометрические, арифметические и, в связи с акустикой, являющейся исходной точкой их естествознания, на музыкальные отношения. За этими же последними признаны были абсолютная простота, симметрия и гармония. О силах, вызывающих небесные движения, они ничего не знали и не гадали. Поэтому-то, кстати сказать, их потребности в порядке не доставили бы удовлетворения эллиптические пути планет, если бы они были им известны, ибо они не сумели бы увидеть в этих кривых равнодействующие двух прямолинейно действующих сил. «Их небо все - число и гармония», - сообщает Аристотель. Верная и значительная мысль была - можно так определить - облечена в несоответствующую ей форму; еще недоставало искусства найти закономерность там, где она действительно была, - но все же лучше искать ее хотя бы там, где ее нет, чем вовсе не искать.
Далее, предположение о том, что Солнце светит заимствованным светом, должно было главным образом основываться на вышеупомянутом параллелизме Солнца и Луны. Кроме того, могло казаться, что пострадает единство мировой концепции, если так близко от мирового центра будет находиться другой самостоятельный источник света. Совершенно избегнуть его, конечно, было нельзя. Этим вторым источником света являлся упомянутый уже опоясывающий Вселенную и заключающий в себе все элементы в их полной чистоте «Олимп», от которого заимствовали весь свой свет системы неподвижных звезд, может быть, также и планеты, и часть своего света - Солнце, подвергающееся слишком частым затмениям. К тому же Солнце рассматривалось одновременно как пористое и стекловидное тело, равно приспособленное к собиранию лучей и к дальнейшей их передаче. Что касается другого грандиозного вымысла - противоземли, то
129
здесь мы должны довериться свидетельству Аристотеля, утверждавшего, что она не в малой степени обязана своим происхождением святости «десятирицы». Но так как введение нового мирового тела и помещение его между Землей и мировым огнем должно было вызвать многочисленные и важные последствия, то мы не можем сомневаться в том, что наблюдение за этими явлениями также участвовало в создании этой фикции, и, следовательно, она возникла в сознании пифагорейских исследователей не в силу одной только известной великому стагириту причин. Неполнота наших сведений в данной области мешает нам составить точное суждение. Однако мнение Бёка, будто противоземля должна была служить щитом, скрывающим мировой огонь от глаз земных обитателей, и, таким образом, объясняла его невидимость, кажется нам несостоятельным. Задача эта в достаточной мере выполнялась западным, обращенным к центральному огню, земным полушарием. Вероятнее то, что противоземля была придумана отчасти потому, что легче было объяснить столь частые лунные затмения, если для этой цели, кроме тени Земли, служила также и тень противоземли.
Однако красноречивее всякой аргументации говорят исторические факты. Они свидетельствуют о том, что гипотеза центрального огня была скорее стимулом, нежели помехой научному прогрессу. Недаром из нее менее, чем за полтора века, возникла гелиоцентрическая теория. Фантастические порождения системы Филолая распались один за другим - начало этому положила противоземля. Расширение географического горизонта нанесло смертельный удар этому измышлению. Когда, самое позднее в VI в., в Грецию проникли более точные сведения об открытиях, сопровождавших путешествие карфагенца Анно, проникшего за считавшийся неприступным западный предел земли, за Геркулесовы Столпы (Гибралтарский пролив), и когда, вскоре после этого, благодаря походу Александра в Индию, знание Восточной Азии также приобре-
130
ло более определенный характер, тогда покачнулась почва, на которой пифагорейцы возвели свое здание гипотез. Стал доступным как бы некий сторожевой пост, с которого должна была отрыться взору предполагаемая противоземля. И когда все же не увидели ни ее, ни лишенного теперь последней защиты центрального огня, тогда неизбежно разрушилась эта часть пифагорейской мировой системы. На этом дело не остановилось. Вместе с отказом от мнимого центра суточного вращения Земли пришлось отказаться и от него самого; место того, что мы назвали эквивалентом учения об обращении Земли около оси, заняло теперь само это учение. Экфаит, один из младших пифагорейцев, учил тому, что Земля вращается вокруг своей оси. К этому этапу пути, ведущего к гелиоцентрической теории, вскоре присоединился еще один. Явление необыкновенного прироста света, наблюдаемое по временам на планетах, было сперва замечено по отношению к Меркурию и Венере. Невозможно было объяснить этот феномен иначе, как его истинной причиной, т.е. временным приближением этих блуждающих светил к Земле. Этим же доказывалась невозможность предположения, что они вращаются вокруг Земли концентрическими кругами. И так как именно два ближайших соседа Солнца своим оборотом вокруг него в течение года всего яснее выдавали свою принадлежность к этому светилу, то из всех планет они были первыми, чьи движения были связаны с движением Солнца. Это было великим делом гениального, скрывавшего мощный дух в безобразном теле, равно искусного в разных областях науки и литературы Геракпида из 123.
Гераклеи на Черном море, человека, посещавшего школы Платона и Аристотеля, но также бывшего и в живом общении с последними пифагорейцами. Однако и на этом еще нельзя было остановиться. Так как и Марс также претерпевал значительные колебания силы света, замеченные и при тогдашних, столь несовершен-
ных, средствах наблюдения, то была протянута нить, связующая обе внутренние планеты с одной, по крайней мере, из внешних. Греческая мысль приближалась к той точке зрения, которая в новое время была представлена Тихо Браге, учившим, что все планеты, за исключением Земли, вращаются вокруг Солнца, а это последнее, вместе со своей свитой планет, - вокруг Земли. Последний и решительный шаг сделал, наконец (в 280 г. до н.э.), Коперник древнего мира -Аристарх Самосский, и еще до него - хотя и не в столь определенной форме - вышеупомянутый понтиец Гераклид. Поводом к совершению этого великого духовного деяния послужило распространившееся благодаря исследованиям Эвдокса убеждение в том, что Солнце по своей величине значительно превосходит Землю. Аристарх считал его в семь раз превосходящим Землю. Как ни несовершенно было это измерение, как ни уступало оно действительности, все же этого было уже достаточно, чтобы понять несообразность предположения, будто огромный огненный шар, словно какой-то телохранитель, обегает маленькое небесное тело, служащее нам обителью. У Земли снова было отнято недавно лишь отвоеванное ею господствующее положение - геоцентрическое миросозерцание било заменено гелиоцентрическим; достигнута цель, путь к которой указан был Пифагором и его учениками, - правда лишь затем, чтобы вскоре быть снова оставленной и на долгий ряд веков уступить место охраняемому религиозным чувством древнему заблуждению.
Однако давно пора, не забегая далее в историю, возвратиться к нашей исходной точке - древнейшим пифагорейским учениям. Ничто не мешает нам теперь продолжить нить исследования, прерванную в конце второй главы.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия