Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Комментарии (1)

Лосев А. История античной эстетики. Ранний эллинизм

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть Вторая. ТРИ ОСНОВНЫЕ ФИЛОСОФСКО-ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ШКОЛЫ РАННЕГО ЭЛЛИНИЗМА

I. НЕОБХОДИМОСТЬ ТЩАТЕЛЬНОГО ПЕРЕСМОТРА ЭСТЕТИКИ ДАННОГО ПЕРИОДА В СВЯЗИ С НЕДОСТАТКАМИ ПРЕДЫДУЩИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

§5. Выводы из предыдущего и возникающие новые задачи

Предложенный выше критический обзор бывших до настоящего времени изложений эллинистически-римской и по преимуществу раннеэллинистической эстетики является для нас весьма поучительным и обязывающим. Первое впечатление от всей этой литературы способно только удивить каждого читателя. А именно большинство историко-эстетических исследователей или совсем не излагают раннего эллинизма, хотя от Аристотеля до Плотина прошло не менее пятисот лет, либо излагают до чрезвычайности скудно, упрощенно и кратко. Большинство исследователей находятся под впечатлением катастрофы классического полиса, а из этой катастрофы тут же делается вывод об упадке и даже ничтожестве всего эллинизма. Но мы уже указывали выше, что здесь можно говорить об упадке только классического идеала ясности, простоты и наивной гармонии. В этом отношении, действительно, был упадок. Однако тут же началась совершенно новая эпоха, огромная и по своей длительности, и по количеству памятников искусства, и по количеству эстетических материалов. Трудно считать упадком постепенное назревание эллинистических военно-монархических организаций, которые закончились образованием мировой Римской империи со своим собственным искусством и со своей собственной эстетикой. Поэтому первый урок, который мы извлекаем из ознакомления с обширным количеством историко-эстетических исследований, сводится к тому, что этот период от Аристотеля (конец IV в. до н.э.) до возникновения неоплатонизма, то есть до Плотина (III в. н.э.), не только не может быть пропускаем или игнорируем, но даже требует к себе максимального внимания и требует учета почти всегда игнорируемой его специфики.

С другой стороны, изученная нами историко-эстетическая литература, несмотря на всю ее скудость в отношении эллинизма, все же содержит разного рода пусть случайные, но часто весьма существенные указания, которым стоит поучиться и которые необходимо учесть. При общем просмотре материалов эллинистической и даже раннеэллинистической эстетики бросается в глаза, особенно в сравнении с классической ясностью и простотой, необычайная пестрота эстетического сознания, его погоня за разного рода тонкостями, за изысканными наблюдениями, за изощренным искательством всяких деталей и редкостей, включая также и разнообразную экзотику. Те исследователи прошлого, которые на все это указывали, обязательно должны стать для нас предметом неукоснительного подражания. Им не нужно подражать только в том, что при изображении такой эллинистической пестроты они не умеют объяснить ее происхождение из абстрактно-субъективистской склонности эллинизма к анализу человеческих переживаний, а эту последнюю склонность они не в состоянии объяснить социально-историческими причинами. Но об этих последних у нас уже было много разговора в предыдущем изложении. Сейчас же мы попробуем собрать воедино положительные указания прежней историко-эстетической литературы и формулировать вытекающие отсюда задачи исторического исследования эстетики эллинизма вообще, но в связи с настоящей второй частью нашего тома задачи исследования именно раннеэллинистической эстетики.

1. Абстрактный субъективизм

Это, насколько можно судить, самое главное и самое яркое отличие раннеэллинистической эстетики от эстетики классической. То, что центр внимания тогдашних эстетиков и искусствоведов был перенесен на человеческий субъект, – это, кажется, не вызывает ни у кого более или менее существенного сомнения; и это, как мы видели, обосновано повелительными требованиями тогдашней социально-исторической действительности. Об этом периоде абстрактной субъективности довольно отчетливо говорили в досоветской литературе Новицкий и Редкий, а в советской литературе Лосев. Тут, однако, не надо забывать двух чрезвычайно важных проблем – это проблемы специфики абстрактного субъективизма раннеэллинистической эстетики и проблемы объективно-космических конструкций, вытекающих из этого абстрактного субъективизма.

2. Специфика абстрактного субъективизма

Указание на эту специфику очень часто мелькает в рассмотренных нами историко-эстетических исследованиях раннеэллинистической эстетики, но нигде не получает законченной характеристики и уж тем более не дает никаких точных формул, которые были бы основаны на непосредственном использовании самой раннеэллинистической эстетики. Ведь внимание к субъективной стороне явлений красоты и искусства сколько угодно имело место и в пределах классики. Гераклит говорил о глубинах и разносторонних проявлениях человеческой души так, как об этом редко говорили даже и в период эллинизма. Софисты были уже прямыми субъективистами. А у Платона и Аристотеля человеческий субъект тоже играл весьма важную, а часто даже и вообще первую роль. В чем же разница? И что, собственно говоря, нового мы находим у представителей раннего эллинизма, у всех этих стоиков, эпикурейцев и скептиков, куда, конечно, в значительной мере нужно относить и перипатетиков и академиков?

Легче всего этот вопрос о специфике решается в отношении скептиков. Их принцип смысловой однозначности, или прямой тождественности всех противоречащих друг другу суждений, так называемая исостения, и вытекающая отсюда необходимость воздержания от всякого утверждения или отрицания, так называемая epoche (это и есть "воздержание") отличаются достаточной и теоретической и исторической ясностью и очевидностью. Поэтому красота у скептиков – это есть исостения и тот внутренний покой и безмятежность личности, которые из этой исостении вытекают. Это ясно. Раньше, в период классики, такой исостенической эстетики, во всяком случае, не было. Ясно также и то, что основой для такой скептической исостении, конечно, была опора на человеческую субъективность как на последнюю инстанцию.

Труднее обстоит дело с эпикурейцами. Традиционное изложение делает их попросту атомистами, а в смысле субъективной настроенности – только гедонистами. В этом, конечно, нет никакой специфики, поскольку атомисты были и до эпикурейцев; а киренаики были еще больше гедонистами, чем эпикурейцы. Однако такое популярное длительное направление античной мысли, как эпикурейство, конечно, должно было иметь свою специфику. Формулировать ее очень трудно. Но один из приведенных выше исследователей (Байе) указал, как кажется, весьма оригинальный путь для формулировки этой специфики. Дело касается здесь некоторого рода рассудочной структуры эпикурейской эстетики удовольствия, причем структура эта определяется и атомизмом вообще и в частности учением о спонтанном самоотклонении атомов в их вечном движении сверху вниз.

Гораздо богаче, но зато и гораздо труднее обстоит дело со стоиками. Огромная литература о стоиках, особенно в последние годы, когда в античном стоицизме стали искать корней современной математической логики, заставляет нас в обязательном порядке признать если не прямой примат логики над этикой в стоицизме, то, во всяком случае, их прямую равнозначность для стоиков. И поэтому если уж говорить об абстрактном субъективизме, то его нужно находить у стоиков не только в их учении о бесстрастии и безмятежности и не только в учении о мудреце, но и в их чисто логической теории. Как мы видели выше, из историков эстетики Кроче уже натолкнулся на стоическое учение о лектон, хотя этот исследователь и не придал такому учению какое-нибудь принципиальное и основополагающее значение. Как мы увидим ниже, стоическое лектон и на самом деле в очень отчетливой форме рисует специфику стоического субъективизма, что и выяснится само собой из полного отрыва этого лектон у стоиков от всего объективного и телесного. С привлечением этого лектон и сама прославленная ригористическая этика стоиков тоже становится чем-то оригинальным и небывалым.

3. Объективистские выводы

Такие выводы на этих путях субъективистского примата возникают сами собой. Ведь все дело в том, что античное мышление, кроме одного случайного, кратковременного, да и то непоследовательного, заскока у софистов, совершенно не было способно к более или менее длительному отрицанию объективной действительности. Всякая субъективная позиция у античного мыслителя всегда обязательно заканчивалась также и объективными выводами, без чего греки вовсе не были бы стихийными материалистами, как это мы о них сейчас думаем. Правда, объективный мир в этих условиях уже не принимался в своей глобальной и непродуманной данности. Он здесь выступал уже со своей продуманной стороны, уже в виде осуществления тех или иных вечных закономерностей, уже в своей смысловой структуре. Другими словами, это было уже объективизмом с весьма сильными имманентно-субъективными конструкциями. Это нисколько не мешало объективному миру оставаться самим собой; но это требовало резкого различия того, что в мире является подлинно познаваемым и закономерным, и того, что является уже непознаваемым и лишенным всякой закономерности.

Поэтому, как мы уже упоминали, с нашей стороны всегда встречало самую резкую критику изложение стоической натурфилософии в стиле традиционного пантеизма и даже какой-то языческой теодиции. Стоический логос, конечно, являлся прежде всего картиной разумного и закономерного устройства космоса; а так как этот логос в традиционных изложениях ничем не отличался от первоогня, то и получалась сама собой обычная досократовская пантеистическая вселенная, в которой ровно ничего не было специально стоического. Ниже мы увидим, что вся оригинальность стоической натурфилософской эстетики как раз и заключалась в неспособности логоса одолеть собою веления судьбы и что такую оригинальность стоического логоса только и можно объяснить его абстрактно-субъективистской и потому достаточно слабой значимостью. Красота, по учению стоиков, это всегда есть ярко и четко очерченная структура бытия, которая в конце концов становится даже предметом самодовлеющего и бескорыстного (adiaphoron) удовольствия, однако всегда на фоне неумолимой и часто трагической судьбы. Красота у стоиков и логична, и провиденциальна, и фаталистична, а поэтому самому и глубинно трагична, причем все это совершенно одновременно.

4. Дифференцированность эстетического сознания

Наконец, лучшие исследования раннеэллинистической эстетики свидетельствуют еще о необычайной дифференцированности эстетического сознания в ту эпоху. Это, как мы видели, касается и теоретической эстетики и практически-искусствоведческой. Теоретическая эстетика данных веков дала длинный ряд весьма глубоких и выразительных изображений отдельных типов эстетического сознания. В настоящее время надо уметь их тщательно излагать и анализировать. Что же касается искусствознания, литературной теории или риторики, то тут перед нами такие огромные материалы, что сейчас даже не представляется возможным все их охватить. Однако приступить к этому уже давно пора; и в дальнейшем мы должны попытаться сделать в этой области то, что возможно.

5. Ограниченность эстетики раннего эллинизма

Таковы предварительные выводы, которые мы могли бы сделать на основании изучения историко-эстетической литературы, относящейся к эллинизму. Нельзя не видеть огромных достижений такой эстетики. Но нельзя не замечать также и глубоких провалов такой эстетики в сравнении с классической эстетикой. Ведь надо все время помнить, что перед нами здесь та ступень эстетического сознания, которую мы назвали абстрактно-субъективной. Ее абстрактность заключается в том, в чем и абстрактность классической объективистской эстетики. Последняя, как мы хорошо знаем, слишком упорно базировалась на объективном понимании мира и его красоты, так что человеческий субъект был только результатом этих абстрактно-всеобщих построений объективного миропорядка. Что же касается раннего эллинизма, то тут, наоборот, слишком упорно базировались на субъективном самочувствии человека, а все объективное оказывалось только результатом и завершением субъективно-человеческого мышления и переживания. Но и объект, взятый вне самостоятельного существования субъекта, и субъект, взятый вне самостоятельного существования объекта, одинаково абстрактны. В одном случае красота в основном есть красота космоса, а человеческий субъект только снизу и только слабо к ней приобщается. В другом же случае красота есть в основном благоустройство внутренних переживаний человека, а объективно-космическая красота признается только в меру присутствия ее в глубинах человеческого субъекта. Вот почему для преодоления обеих абстрактных позиций в эстетике понадобилось несколько веков, которые были представлены многовековым античным неоплатонизмом.

Итак, критический обзор появившихся до настоящего времени изложений и анализов эллинистически-римской эстетики ни в каком случае не может трактоваться как предприятие в некотором смысле излишнее или бесполезное. Крупнейшие выводы, которые заставляет нас сделать этот обзор, а также возникающие отсюда задачи современного исследования раннеэллинистической эстетики ясны сами тобой.

Комментарии (1)
Обратно в раздел культурология










 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.