Толстой Л. Война и мир

Том 1

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I.

-- Еh bien, mon prince. Genes et Lucques ne sont plus que des apanages,
des поместья, de la famille Buonaparte. Non, je vous previens, que si vous
ne me dites pas, que nous avons la guerre, si vous vous permettez encore de
pallier toutes les infamies, toutes les atrocites de cet Antichrist (ma
parole, j'y crois) -- je ne vous connais plus, vous n'etes plus mon ami,
vous n'etes plus мой верный раб, comme vous dites. [1] Ну,
здравствуйте, здравствуйте. Je vois que je vous fais peur, [2]
садитесь и рассказывайте.
Так говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и
приближенная императрицы Марии Феодоровны, встречая важного и чиновного
князя Василия, первого приехавшего на ее вечер. Анна Павловна кашляла
несколько дней, у нее был грипп, как она говорила (грипп был тогда новое
слово, употреблявшееся только редкими). В записочках, разосланных утром с
красным лакеем, было написано без различия во всех:
"Si vous n'avez rien de mieux a faire, M. le comte (или mon prince), et
si la perspective de passer la soiree chez une pauvre malade ne vous effraye
pas trop, je serai charmee de vous voir chez moi entre 7 et 10 heures.
Annette Scherer".[3]
-- Dieu, quelle virulente sortie [4] -- отвечал, нисколько не
смутясь такою встречей, вошедший князь, в придворном, шитом мундире, в
чулках, башмаках, при звездах, с светлым выражением плоского лица. Он
говорил на том изысканном французском языке, на котором не только говорили,
но и думали наши деды, и с теми тихими, покровительственными интонациями,
которые свойственны состаревшемуся в свете и при дворе значительному
человеку. Он подошел к Анне Павловне, поцеловал ее руку, подставив ей свою
надушенную и сияющую лысину, и покойно уселся на диване.
-- Avant tout dites moi, comment vous allez, chere amie? [5]
Успокойте друга, -- сказал он, не изменяя голоса и тоном, в котором из-за
приличия и участия просвечивало равнодушие и даже насмешка.
-- Как можно быть здоровой... когда нравственно страдаешь? Разве можно
оставаться спокойною в наше время, когда есть у человека чувство? -- сказала
Анна Павловна. -- Вы весь вечер у меня, надеюсь?
-- А праздник английского посланника? Нынче середа. Мне надо показаться
там, -- сказал князь. -- Дочь заедет за мной и повезет меня.
-- Я думала, что нынешний праздник отменен. Je vous avoue que toutes
ces fetes et tous ces feux d'artifice commencent a devenir insipides.
[6]
-- Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы отменили, -- сказал
князь, по привычке, как заведенные часы, говоря вещи, которым он и не хотел,
чтобы верили.
-- Ne me tourmentez pas. Eh bien, qu'a-t-on decide par rapport a la
depeche de Novosiizoff? Vous savez tout. [7]
-- Как вам сказать? -- сказал князь холодным, скучающим тоном. --
Qu'a-t-on decide? On a decide que Buonaparte a brule ses vaisseaux, et je
crois que nous sommes en train de bruler les notres. [8] -- Князь
Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна
Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена
оживления и порывов.
Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда
ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее,
делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны
Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных
детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не
хочет, не может и не находит нужным исправляться.
В середине разговора про политические действия Анна Павловна
разгорячилась.
-- Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю, может быть, но
Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна
должна быть спасительницей Европы. Наш благодетель знает свое высокое
призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и
чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и
хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру
революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни
должны искупить кровь праведника... На кого нам надеяться, я вас
спрашиваю?... Англия с своим коммерческим духом не поймет и не может понять
всю высоту души императора Александра. Она отказалась очистить Мальту. Она
хочет видеть, ищет заднюю мысль наших действий. Что они сказали
Новосильцову?... Ничего. Они не поняли, они не могут понять самоотвержения
нашего императора, который ничего не хочет для себя и все хочет для блага
мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали, и того не будет! Пруссия уж
объявила, что Бонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против
него... И я не верю ни в одном слове ни Гарденбергу, ни Гаугвицу. Cette
fameuse neutralite prussienne, ce n'est qu'un piege. [9] Я верю в
одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет
Европу!... -- Она вдруг остановилась с улыбкою насмешки над своею
горячностью.
-- Я думаю, -- сказал князь улыбаясь, -- что ежели бы вас послали
вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского
короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?
-- Сейчас. A propos, -- прибавила она, опять успокоиваясь, -- нынче у
меня два очень интересные человека, le vicomte de MorteMariet, il est allie
aux Montmorency par les Rohans, [10] одна из лучших фамилий
Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом l'abbe Morio:
[11] вы знаете этот глубокий ум? Он был принят государем. Вы
знаете?
-- А! Я очень рад буду, -- сказал князь. -- Скажите, -- прибавил он,
как будто только что вспомнив что-то и особенно-небрежно, тогда как то, о
чем он спрашивал, было главною целью его посещения, -- правда, что
l'imperatrice-mere [12] желает назначения барона Функе первым
секретарем в Вену? C'est un pauvre sire, ce baron, a ce qu'il parait.
[13] -- Князь Василий желал определить сына на это место, которое
через императрицу Марию Феодоровну старались доставить барону.
Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни кто
другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице.
-- Monsieur le baron de Funke a ete recommande a l'imperatrice-mere par
sa soeur, [14] -- только сказала она грустным, сухим тоном. В то
время, как Анна Павловна назвала императрицу, лицо ее вдруг представило
глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединенное с
грустью, что с ней бывало каждый раз, когда она в разговоре упоминала о
своей высокой покровительнице. Она сказала, что ее величество изволила
оказать барону Функе beaucoup d'estime, [15] и опять взгляд ее
подернулся грустью.
Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворною и
женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелконуть князя за то, что
он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же
время утешить его.
-- Mais a propos de votre famille,[16] -- сказала она, --
знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, fait les delices de tout
le monde. On la trouve belle, comme le jour. [17]
Князь наклонился в знак уважения и признательности.
-- Я часто думаю, -- продолжала Анна Павловна после минутного молчания,
подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что
политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, --
я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что
вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого,
я его не люблю, -- вставила она безапелляционно, приподняв брови) -- таких
прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите.
И она улыбнулась своею восторженною улыбкой.
-- Que voulez-vous? Lafater aurait dit que je n'ai pas la bosse de la
paterienite, [18] -- сказал князь.
-- Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с вами. Знаете, я
недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будь сказано (лицо ее приняло
грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас...
Князь не отвечал, но она молча, значительно глядя на него, ждала
ответа. Князь Василий поморщился.
-- Что вы хотите, чтоб я делал! -- сказал он наконец. -- Вы знаете, я
сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли des
imbeciles.[19] Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль
-- беспокойный. Вот одно различие, -- сказал он, улыбаясь более
неестественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко
выказывая в сложившихся около его рта морщинах что-то неожиданно-грубое и
неприятное.
-- И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы вы не были
отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, -- сказала Анна Павловна,
задумчиво поднимая глаза.
-- Je suis votre [20] верный раб, et a vous seule je puis
l'avouer. Мои дети -- ce sont les entraves de mon existence. [21]
Это мой крест. Я так себе объясняю. Que voulez-vous?... [22] -- Он
помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе.
Анна Павловна задумалась.
-- Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына
Анатоля? Говорят, -- сказала она, -- что старые девицы ont la manie des
Marieiages. [23] Я еще не чувствую за собою этой слабости, но у
меня есть одна petite personne, [24] которая очень несчастлива с
отцом, une parente a nous, une princesse [25] Болконская. -- Князь
Василий не отвечал, хотя с свойственною светским людям быстротой соображения
и памяти показал движением головы, что он принял к соображению эти сведения.
-- Нет, вы знаете ли, что этот Анатоль мне стоит 40 000 в год, --
сказал он, видимо, не в силах удерживать печальный ход своих мыслей. Он
помолчал.
-- Что будет через пять лет, если это пойдет так? Voila l'avantage
d'etre pere. [26] Она богата, ваша княжна?
-- Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный
князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный
прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый. La
pauvre petite est malheureuse, comme les pierres. [27] У нее брат,
вот что недавно женился на Lise Мейнен, адъютант Кутузова. Он будет нынче у
меня.
-- Ecoutez, chere Annette, [28] -- сказал князь, взяв вдруг
свою собеседницу за руку и пригибая ее почему-то книзу. -- Arrangez-moi
cette affaire et je suis votre [29] вернейший раб a tout jamais
pan, comme mon староста m'ecrit des [30] донесенья: покой-ер-п!.
Она хорошей фамилии и богата. Все, что мне нужно.
И он с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые
его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал
фрейлинскою рукой, развалившись на креслах и глядя в сторону.
-- Attendez, [31] -- сказала Анна Павловна, соображая. -- Я
нынче же поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). [32] И,
может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille, que je ferai mon
apprentissage de vieille fille. [33]

II.

Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая
знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но
одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя Василия,
красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник
посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная, как la
femme la plus seduisante de Petersbourg, [34] молодая, маленькая
княгиня Болконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в
большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие
вечера. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он
представил; приехал и аббат Морио и многие другие.
-- Вы не видали еще? или: -- вы не знакомы с ma tante? [35] --
говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к
маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро
стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза с гостя
на ma tante, [36] и потом отходила.
Все гости совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому
неинтересной и ненужной тетушки. Анна Павловна с грустным, торжественным
участием следила за их приветствиями, молчаливо одобряя их. Ma tante каждому
говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем здоровье и о
здоровье ее величества, которое нынче было, слава Богу, лучше. Все
подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения
исполненной тяжелой обязанности отходили от старушки, чтобы уж весь вечер ни
разу не подойти к ней.
Молодая княгиня Болконская приехала с работой в шитом золотом бархатном
мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была
коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее вытягивалась
иногда и опускалась на нижнюю. Как это всегда бывает у
вполне-привлекательных женщин, недостаток ее -- короткость губы и
полуоткрытый рот -- казались ее особенною, собственно ее красотой. Всем было
весело смотреть на эту, полную здоровья и живости, хорошенькую будущую мать,
так легко переносившую свое положение. Старикам и скучающим, мрачным молодым
людям, смотревшим на нее, казалось, что они сами делаются похожи на нее,
побыв и поговорив несколько времени с ней. Кто говорил с ней и видел при
каждом слове ее светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись
беспрестанно, тот думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый.
Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла
стол с рабочею сумочкою на руке и, весело оправляя платье, села на диван,
около серебряного самовара, как будто все, что она ни делала, было part de
plaisir [37] для нее и для всех ее окружавших.
-- J'ai apporte mon ouvrage, [38] -- сказала она, развертывая
свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
-- Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, -- обратилась
она к хозяйке. -- Vous m'avez ecrit, que c'etait une toute petite soiree;
voyez, comme je suis attifee. [39]
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое
изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
-- Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie,
[40] -- отвечала Анна Павловна.
-- Vous savez, mon mari m'abandonne, -- продолжала она тем же тоном,
обращаясь к генералу, -- il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette
vilaine guerre, [41] -- сказала она князю Василию и, не дожидаясь
ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
-- Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse!
[42] -- сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек
с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с
высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был
незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого,
умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из-за
границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна
приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее
салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде
вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх,
подобный тому, который выражается при виде чего-нибудь слишком огромного и
несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других
мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе
робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в
этой гостиной.
-- C'est bien aimable a vous, monsieur Pierre, d'etre venu voir une
pauvre malade, [43] -- сказала ему Анна Павловна, испуганно
переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил
что-то непонятное и продолжал отыскивать что-то глазами. Он радостно, весело
улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к
тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав
речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна
испуганно остановила его словами:
-- Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек... -- сказала
она.
-- Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но
едва ли возможно...
-- Вы думаете?... -- сказала Анна Павловна, чтобы сказать что-нибудь и
вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную
неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он
остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он,
нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне,
почему он полагал, что план аббата был химера.
-- Мы после поговорим, -- сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась
к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться,
готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин
прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по
заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий
звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход,
так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к
замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или
перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но
среди этих забот все виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо
поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось
около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера,
воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он
видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у
него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он все боялся
пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и
изящные выражения лиц, собранных здесь, он все ждал чего-нибудь особенно
умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он
остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.

III.

Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не
умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая
дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе,
общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат;
в другом, молодом, красавица-княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая,
румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В
третьем Мортемар и Анна Павловна.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек,
очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно
предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился.
Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель
подает как нечто сверхъестественно-прекрасное тот кусок говядины, который
есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер
Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как
что-то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об
убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от
своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
-- Ah! voyons. Contez-nous cela, vicomte, [44] -- сказала Анна
Павловна, с радостью чувствуя, как чем-то a la Louis XV [45]
отзывалась эта фраза, -- contez-nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна
сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
-- Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [46]
-- шепнула Анна Павловна одному. -- Le vicomte est un parfait conteur,
[47] -- проговорила она другому. -- Comme on voit l'homme de la
bonne compagnie, [48] -- сказала она третьему; и виконт был подан
обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем
блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
-- Переходите сюда, chere Helene, [49] -- сказала Анна
Павловна красавице-княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого
кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой
вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею
белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч,
глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и
прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя
каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой,
по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала,
подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней
заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою
несомненную и слишком сильно и победительно-действующую красоту. Она как
будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle
personne! [50] говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем-то необычайным, виконт пожал плечами и о
опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его все
тою же неизменною улыбкой.
-- Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire,
[51] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным
что-либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела
прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от
давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на
которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз
складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась
на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на
лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен
перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
-- Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage,[52] --
проговорила она. -- Voyons, a quoi pensez-vous? -- обратилась она к князю
Ипполиту: -- apportez-moi mon ridicule.[53]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и,
усевшись, весело оправилась.
-- Теперь мне хорошо, -- приговаривала она и, попросив начинать,
принялась за работу.
Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к
ней кресло, сел подле нее.
Le charmant Hippolyte [54] поражал своим необыкновенным
сходством с сестрою-красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство,
он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры,
но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною
улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то
же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную
брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот -- все сжималось
как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда
принимали неестественное положение.
-- Ce n'est pas une histoire de revenants? [55] -- сказал он,
усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто
без этого инструмента он не мог начать говорить.
-- Mais non, mon cher, [56] -- пожимая плечами, сказал
удивленный рассказчик.
-- C'est que je deteste les histoires de revenants, [57] --
сказал он таким тоном, что видно было, -- он сказал эти слова, а потом уже
понял, что они значили.
Из-за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень
ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в
панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [58] как он сам
говорил, в чулках и башмаках.
Vicomte [59] рассказал очень мило о том ходившем тогда
анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m-lle
George, [60] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся
тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом,
Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился
во власти герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте
впоследствии за это-то великодушие и отмстил смертью герцогу.
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники
вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.
-- Charmant, [61] -- сказала Анна Павловна, оглядываясь
вопросительно на маленькую княгиню.
-- Charmant, -- прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу,
как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать
работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, стал
продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая на страшного для
нее молодого человека, заметила, что он что-то слишком горячо и громко
говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту. Действительно,
Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии, и
аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого человека,
развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и естественно
слушали и говорили, и это-то не понравилось Анне Павловне.
-- Средство -- Европейское равновесие и droit des gens, [62]
-- говорил аббат. -- Стоит одному могущественному государству, как Россия,
прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего
целью равновесие Европы, -- и она спасет мир!
-- Как же вы найдете такое равновесие? -- начал было Пьер; но в это
время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца
о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и
приняло оскорбительно притворно-сладкое выражение, которое, видимо, было
привычно ему в разговоре с женщинами.
-- Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности
женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о
климате, -- сказал он.
Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения
присоединила их к общему кружку.
IV.

В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой
князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был
небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими
чертами. Все в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого
мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою,
оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы,
но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень
скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены,
казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо,
он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел все
общество.
-- Vous vous enrolez pour la guerre, mon prince? [63] --
сказала Анна Павловна.
-- Le general Koutouzoff, -- сказал Болконский, ударяя на последнем
слоге zoff, как француз, -- a bien voulu de moi pour aide-de-camp...
[64]
-- Et Lise, votre femme? [65]
-- Она поедет в деревню.
-- Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
-- Andre, [66] -- сказала его жена, обращаясь к мужу тем же
кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, -- какую историю нам
рассказал виконт о m-lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя
Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел
к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в
гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав
улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно-доброй и приятной улыбкой.
-- Вот как!... И ты в большом свете! -- сказал он Пьеру.
-- Я знал, что вы будете, -- отвечал Пьер. -- Я приеду к вам ужинать,
-- прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой
рассказ. -- Можно?
-- Нет, нельзя, -- сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая
знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что-то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с
дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
-- Вы меня извините, мой милый виконт, -- сказал князь Василий
французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал.
-- Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и
прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, --
сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между
стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел
почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она
проходила мимо него.
-- Очень хороша, -- сказал князь Андрей.
-- Очень, -- сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне
Павловне.
-- Образуйте мне этого медведя, -- сказал он. -- Вот он месяц живет у
меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому
человеку, как общество умных женщин.

V.

Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она
знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде
с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее
исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее
выражало только беспокойство и страх.
-- Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? -- сказала она, догоняя
его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о). --
Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу
привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал
пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно
улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
-- Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в
гвардию, -- просила она.
-- Поверьте, что я сделаю все, что могу, княгиня, -- отвечал князь
Василий, -- но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к
Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий
России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи.
Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему
единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась
и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю
виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда-то красивое лицо ее
выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась
и крепче схватила за руку князя Василия.
-- Послушайте, князь, -- сказала она, -- я никогда не просила вас,
никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к
вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду
считать вас благодетелем, -- торопливо прибавила она. -- Нет, вы не
сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon
enfant que vous аvez ete, [67] -- говорила она, стараясь улыбаться,
тогда как в ее глазах были слезы.
-- Папа, мы опоздаем, -- сказала, повернув свою красивую голову на
античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез.
Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за
всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко
употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако,
после ее нового призыва, что-то вроде укора совести. Она напомнила ему
правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он
видел по ее приемам, что она -- одна из тех женщин, особенно матерей,
которые, однажды взяв себе что-нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока
не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные,
ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение
поколебало его.
-- Chere Анна Михайловна, -- сказал он с своею всегдашнею
фамильярностью и скукой в голосе, -- для меня почти невозможно сделать то,
что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного
отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот
вам моя рука. Довольны вы?
-- Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как
вы добры.
Он хотел уйти.
-- Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes... [68] --
Она замялась: -- Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте
ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж...
Князь Василий улыбнулся.
-- Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как
он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни
сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
-- Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой...
-- Папа! -- опять тем же тоном повторила красавица, -- мы опоздаем.
-- Ну, au revoir, [69] прощайте. Видите?
-- Так завтра вы доложите государю?
-- Непременно, а Кутузову не обещаю.
-- Нет, обещайте, обещайте, Basile, [70] -- сказала вслед ему
Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда-то, должно быть,
была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все
старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то
же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась
к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что
слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
-- Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan?
[71] -- сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples
de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte
assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non,
mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la
tete. [72]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
-- "Dieu me la donne, gare a qui la touche", -- сказал он (слова
Бонапарте, сказанные при возложении короны). -- On dit qu'il a ete tres beau
en prononcant ces paroles, [73] -- прибавил он и еще раз
повторил эти слова по-итальянски: "Dio mi la dona, guai a chi la tocca".
-- J'espere enfin, -- продолжала Анна Павловна, -- que ca a ete
la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus
supporter cet homme, qui menace tout. [74]
-- Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, -- сказал виконт
учтиво и безнадежно: -- Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis
XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, -- продолжал он
одушевляясь. -- Et croyez-moi, ils subissent la punition pour leur trahison
de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs
complimenter l'usurpateur. [75]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит,
долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем
телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей,
рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким
значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
-- Baton de gueules, engrele de gueules d'azur -- maison
Conde,[76] -- говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
-- Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, -- продолжал
виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле,
лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, -- то дела
пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я
разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда...
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что-то:
разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
-- Император Александр, -- сказала она с грустью, сопутствовавшей
всегда ее речам об императорской фамилии, -- объявил, что он предоставит
самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся
нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, --
сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
-- Это сомнительно, -- сказал князь Андрей. -- Monsieur le vicomte
[77] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком
далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
-- Сколько я слышал, -- краснея, опять вмешался в разговор Пьер, --
почти все дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
-- Это говорят бонапартисты, -- сказал виконт, не глядя на Пьера. --
Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
-- Bonaparte l'a dit, [78] -- сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на
него, против него обращал свои речи.)
-- "Je leur ai montre le chemin de la gloire" -- сказал он после
недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: -- "ils n'en ont pas
voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en
foule"... Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire.
[79]
-- Aucun, [80] -- возразил виконт. -- После убийства герцога
даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca
a ete un heros pour certaines gens, -- сказал виконт, обращаясь к Анне
Павловне, -- depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le
ciel, un heros de moins sur la terre.[81]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта,
как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и
предчувствовавшая, что он скажет что-нибудь неприличное, уже не могла
остановить его.
-- Казнь герцога Энгиенского, -- сказал мсье Пьер, -- была
государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что
Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
-- Dieul mon Dieu![82] -- страшным шопотом проговорила Анна
Павловна.
-- Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur
d'ame, [83] -- сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к
себе работу.
-- Ah! Oh! -- сказали разные голоса.
-- Capital![84] -- по-английски сказал князь Ипполит и
принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков
на слушателей.
-- Я потому так говорю, -- продолжал он с отчаянностью, -- что Бурбоны
бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять
революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться
перед жизнью одного человека.
-- Не хотите ли перейти к тому столу? -- сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
-- Нет, -- говорил он, все более и более одушевляясь, -- Наполеон
велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления,
удержав все хорошее -- и равенство граждан, и свободу слова и печати -- и
только потому приобрел власть.
-- Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы
ее законному королю, -- сказал виконт, -- тогда бы я назвал его великим
человеком.
-- Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем,
чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого
человека. Революция была великое дело, -- продолжал мсье Пьер, выказывая
этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и
желание все полнее высказать.
-- Революция и цареубийство великое дело?...После этого... да не хотите
ли перейти к тому столу? -- повторила Анна Павловна.
-- Contrat social, [85] -- с кроткой улыбкой сказал виконт.
-- Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
-- Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, -- опять перебил
иронический голос.
-- Это были крайности, разумеется, но не в них все значение, а значение
в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и
все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
-- Свобода и равенство, -- презрительно сказал виконт, как будто
решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей,
-- все громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит
свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство.
Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а
Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на
хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на
свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные
Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она
убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и,
присоединившись к виконту, напала на оратора.
-- Mais, mon cher m-r Pierre, [86] -- сказала Анна Павловна,
-- как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога,
наконец, просто человека, без суда и без вины?
-- Я бы спросил, -- сказал виконт, -- как monsieur объясняет 18
брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement
a la maniere d'agir d'un grand homme. [87]
-- А пленные в Африке, которых он убил? -- сказала маленькая княгиня.
-- Это ужасно! -- И она пожала плечами.
-- C'est un roturier, vous aurez beau dire, [88] -- сказал
князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у
него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него,
напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и
даже несколько угрюмое лицо и являлось другое -- детское, доброе, даже
глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец
совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
-- Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? -- сказал князь Андрей.
-- Притом надо в поступках государственного человека различать поступки
частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
-- Да, да, разумеется, -- подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему
подмогой.
-- Нельзя не сознаться, -- продолжал князь Андрей, -- Наполеон как
человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает
руку, но... но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера,
приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.
-- -- -
Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося
присесть, заговорил:
-- Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il
faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte
en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [89]
И князь Ипполит начал говорить по-русски таким выговором, каким говорят
французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно,
настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
-- В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно
было иметь два valets de pied [90] за карета. И очень большой
ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre, [91]
еще большой росту. Она сказала...
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.
-- Она сказала... да, она сказала: "девушка (a la femme de chambre),
надень livree [92] и поедем со мной, за карета, faire des visites".
[93]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей,
что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том
числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
-- Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа,
и длинны волоса расчесались...
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь
этот смех проговорил:
-- И весь свет узнал...
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его
рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по-русски,
однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита,
так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера.
Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем
и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.

VI.

Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [94] гости
стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с
огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще
менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что-нибудь особенно
приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы
захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая
султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его
рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением
добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с
христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и
сказала:
-- Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои
мнения, мой милый мсье Пьер, -- сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и
показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только
вот что: "Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый". И
все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему
ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом,
вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной
княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
-- Идите, Annette, вы простудитесь, -- говорила маленькая княгиня,
прощаясь с Анной Павловной. -- C'est arrete, [95] -- прибавила она
тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она
затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.
-- Я надеюсь на вас, милый друг, -- сказала Анна Павловна тоже тихо, --
вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au
revoir, [96] -- и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое
лицо, стал полушопотом что-то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат
говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им,
французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но
не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала
смеясь.
-- Я очень рад, что не поехал к посланнику, -- говорил князь Ипполит:
-- скука... Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
-- Говорят, что бал будет очень хорош, -- отвечала княгиня, вздергивая
с усиками губку. -- Все красивые женщины общества будут там.
-- Не все, потому что вас там не будет; не все, -- сказал князь
Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал
надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго
не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую
женщину.
Она грациозно, но все улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула
на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.
-- Вы готовы? -- спросил он жену, обходя ее взглядом.
Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по-новому,
был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую
лакей подсаживал в карету.
-- Рrincesse, au revoir, [97] -- кричал он, путаясь языком так
же, как и ногами.
Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее оправлял
саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем.
-- Па-звольте, сударь, -- сухо-неприятно обратился князь Андрей
по-русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти.
-- Я тебя жду, Пьер, -- ласково и нежно проговорил тот же голос князя
Андрея.
Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь Ипполит смеялся
отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он обещал довезти
до дому.
-- -- -
-- Eh bien, mon cher, votre petite princesse est tres bien, tres bien,
-- сказал виконт, усевшись в карету с Ипполитом. -- Mais tres bien. -- Он
поцеловал кончики своих пальцев. -- Et tout-a-fait francaise.
[98]
Ипполит, фыркнув, засмеялся.
-- Et savez-vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent,
-- продолжал виконт. -- Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui
se donne des airs de prince regnant.. [99]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
-- Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames
francaises. Il faut savoir s'y prendre. [100]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя
Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с
полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее
из середины.
-- Что ты сделал с m-lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, -- сказал,
входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул
оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
-- Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело...
По-моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать... Но только не
политическим равновесием...
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
-- Нельзя, mon cher, [101] везде все говорить, что только
думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что-нибудь? Кавалергард ты
будешь или дипломат? -- спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
-- Можете себе представить, я все еще не знаю. Ни то, ни другое мне не
нравится.
-- Но ведь надо на что-нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером-аббатом за
границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в
Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: "Теперь ты поезжай
в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на все согласен. Вот тебе письмо к князю
Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога". Пьер уже
три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему
князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
-- Но он масон должен быть, -- сказал он, разумея аббата, которого он
видел на вечере.
-- Все это бредни, -- остановил его опять князь Андрей, -- поговорим
лучше о деле. Был ты в конной гвардии?...
-- Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать.
Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы
понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии
против величайшего человека в мире... это нехорошо...
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид,
что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный
вопрос трудно было ответить что-нибудь другое, чем то, что ответил князь
Андрей.
-- Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было,
-- сказал он.
-- Это-то и было бы прекрасно, -- сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
-- Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не
будет...
-- Ну, для чего вы идете на войну? -- спросил Пьер.
-- Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду... -- Oн
остановился. -- Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь
-- не по мне!

VII.

В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь
Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в
гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была
уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей
встал, учтиво подвигая ей кресло.
-- Отчего, я часто думаю, -- заговорила она, как всегда, по-французски,
поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, -- отчего Анет не вышла замуж?
Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы
ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
-- Я и с мужем вашим все спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на
войну, -- сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в
отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
-- Ах, вот я то же говорю! -- сказала она. -- Я не понимаю, решительно
не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины,
ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему все
говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так
знают, так ценят. На-днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает:
"c'est ca le fameux prince Andre?" Ma parole d'honneur!
[102] -- Она засмеялась. -- Он так везде принят. Он очень легко
может быть и флигель-адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил
с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не
нравился его другу, ничего не отвечал.
-- Когда вы едете? -- спросил он.
-- Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux
pas en entendre parler,[103] -- заговорила княгиня таким
капризно-игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который
так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. --
Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения... И
потом, ты знаешь, Andre? -- Она значительно мигнула мужу. -- J'ai peur, j'ai
peur! [104] -- прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив,
что кто-то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною
учтивостью вопросительно обратился к жене:
-- Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, -- сказал он.
-- Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из-за своих
прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
-- С отцом и сестрой, не забудь, -- тихо сказал князь Андрей.
-- Все равно одна, без моих друзей... И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное,
а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным
говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла
сущность дела.
-- Все-таки я не понял, de quoi vous avez peur, [105] --
медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
-- Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change
[106]...
-- Твой доктор велит тебе раньше ложиться, -- сказал князь Андрей. --
Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала;
князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и
зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
-- Что мне за дело, что тут мсье Пьер, -- вдруг сказала маленькая
княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. -- Я
тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я
тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
-- Lise! -- только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба,
и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах;
но она торопливо продолжала:
-- Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я все вижу.
Разве ты такой был полгода назад?
-- Lise, я прошу вас перестать, -- сказал князь Андрей еще
выразительнее.
Пьер, все более и более приходивший в волнение во время этого
разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида
слез и сам готов был заплакать.
-- Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю,
я сам испытал... отчего... потому что... Нет, извините, чужой тут лишний...
Нет, успокойтесь... Прощайте...
Князь Андрей остановил его за руку.
-- Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня
удовольствия провести с тобою вечер.
-- Нет, он только о себе думает, -- проговорила княгиня, не удерживая
сердитых слез.
-- Lise, -- сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень,
которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое-беличье выражение красивого личика княгини заменилось
привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья
взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то
робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо
помахивающей опущенным хвостом.
-- Mon Dieu, mon Dieu! [107] -- проговорила княгиня и,
подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
-- Bonsoir, Lise, [108] -- сказал князь Андрей, вставая и
учтиво, как у посторонней, целуя руку.

VIII.

Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал
на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
-- Пойдем ужинать, -- сказал он со вздохом, вставая и направляясь к
двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Все, от
салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный
отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине
ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что-нибудь на
сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в
каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
-- Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись
до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал все, что мог, и до тех
пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не
увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком,
никуда негодным... А то пропадет все, что в тебе есть хорошего и высокого.
Все истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением.
Ежели ты ждешь от себя чего-нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь
чувствовать, что для тебя все кончено, все закрыто, кроме гостиной, где ты
будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом... Да что!...
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая
доброту, и удивленно глядел на друга.
-- Моя жена, -- продолжал князь Андрей, -- прекрасная женщина. Это одна
из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже
мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и
первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того
Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь
зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо все дрожало
нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался
потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было,
что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он
в эти минуты почти болезненного раздражения.
-- Ты не понимаешь, отчего я это говорю, -- продолжал он. -- Ведь это
целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, -- сказал он,
хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. -- Ты говоришь Бонапарте; но
Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у
него ничего не было, кроме его цели, -- и он достиг ее. Но свяжи себя с
женщиной -- и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И все, что
есть в тебе надежд и сил, все только тяготит и раскаянием мучает тебя.
Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество -- вот заколдованный круг,
из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую
войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis
tres aimable et tres caustique,[109] -- продолжал князь Андрей, --
и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может
жить моя жена, и эти женщины... Ежели бы ты только мог знать, что это такое
toutes les femmes distinguees [110] и вообще женщины! Отец мой
прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем -- вот женщины, когда
показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что
что-то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись,
-- кончил князь Андрей.
-- Мне смешно, -- сказал Пьер, -- что вы себя, вы себя считаете
неспособным, свою жизнь -- испорченною жизнью. У вас все, все впереди. И
вы...
Он не сказал, что вы, но уже тон его показывал, как высоко ценит он
друга и как много ждет от него в будущем.
"Как он может это говорить!" думал Пьер. Пьер считал князя Андрея
образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени
соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего
можно выразить понятием -- силы воли. Пьер всегда удивлялся способности
князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной
памяти, начитанности (он все читал, все знал, обо всем имел понятие) и
больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало
в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему
особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала
необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
-- Je suis un homme fini, [111] -- сказал князь Андрей. -- Что
обо мне говорить? Давай говорить о тебе, -- сказал он, помолчав и
улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
-- А обо мне что говорить? -- сказал Пьер, распуская свой рот в
беззаботную, веселую улыбку. -- Что я такое? Je suis un batard
[112] -- И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал
большое усилие, чтобы сказать это. -- Sans nom, sans fortune...
[113] И что ж, право... -- Но он не сказал, что право. -- Я
cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел
серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его,
дружеском, ласковом, все-таки выражалось сознание своего превосходства.
-- Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего
нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это все равно. Ты везде
будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту
жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и все...
-- Que voulez-vous, mon cher, -- сказал Пьер, пожимая плечами, -- les
femmes, mon cher, les femmes! [114]
-- Не понимаю, -- отвечал Андрей. -- Les femmes comme il faut,
[115] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le
vin, [116] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его
сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на
сестре князя Андрея.
-- Знаете что, -- сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно
счастливая мысль, -- серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не
могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я
не поеду.
-- Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
-- Честное слово!

IX.

Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была
июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с
намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал
невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро.
Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля
Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после
которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений
Пьера.
"Хорошо бы было поехать к Курагину", подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у
Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми
бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь
знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в
голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем
князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он
подумал, что все эти честные слова -- такие условные вещи, не имеющие
никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть,
завтра же или он умрет или случится с ним что-нибудь такое необыкновенное,
что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения,
уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он
поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно-гвардейских казарм, в которых
жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в
отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи,
калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул
плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая,
что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты
слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна.
Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им
другого.
-- Держу за Стивенса сто! -- кричал один.
-- Смотри не поддерживать! -- кричал другой.
-- Я за Долохова! -- кричал третий. -- Разними, Курагин.
-- Ну, бросьте Мишку, тут пари.
-- Одним духом, иначе проиграно, -- кричал четвертый.
-- Яков, давай бутылку, Яков! -- кричал сам хозяин, высокий красавец,
стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди.
-- Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, -- обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно
поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал
от окна: "Иди сюда -- разойми пари!" Это был Долохов, семеновский офицер,
известный игрок и бретер, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело
глядя вокруг себя.
-- Ничего не понимаю. В чем дело?
-- Стойте, он не пьян. Дай бутылку, -- сказал Анатоль и, взяв со стола
стакан, подошел к Пьеру.
-- Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей,
которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль
наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином
Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому,
сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
-- Ну, пей же всю! -- сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру,
-- а то не пущу!
-- Нет, не хочу, -- сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал
условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми
глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные
офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден.
Линии этого рта были замечательно-тонко изогнуты. В средине верхняя губа
энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах
образовывалось постоянно что-то вроде двух улыбок, по одной с каждой
стороны; и все вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным
взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого
лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то,
что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить
так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля.
Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он
никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были
знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос
окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и
криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось
сломать что-нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не
сдавалась. Он разбил стекло.
-- Ну-ка ты, силач, -- обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
-- Всю вон, а то подумают, что я держусь, -- сказал Долохов.
-- Англичанин хвастает... а?... хорошо?... -- говорил Анатоль.
-- Хорошо, -- сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки
бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся
на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. "Слушать!"
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
-- Я держу пари (он говорил по-французски, чтоб его понял англичанин, и
говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят
империалов, хотите на сто? -- прибавил он, обращаясь к англичанину.
-- Нет, пятьдесят, -- сказал англичанин.
-- Хорошо, на пятьдесят империалов, -- что я выпью бутылку рома всю, не
отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и
показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что... Так?...
-- Очень хорошо, -- сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху
глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по-английски повторять ему
условия пари.
-- Постой! -- закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить
на себя внимание. -- Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я
плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или
нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на
то что тот, кивая, давал знать что он все понял, Анатоль переводил ему слова
Долохова по-английски. Молодой худощавый мальчик, лейб-гусар, проигравшийся
в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
-- У!... у!... у!... -- проговорил он, глядя за окно на камень
тротуара.
-- Смирно! -- закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который,
запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов
осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в
края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и
достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя
было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его
были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял
впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше
других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел
схватить Долохова за рубашку.
-- Господа, это глупости; он убьется до смерти, -- сказал этот более
благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
-- Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?... Что тогда?... А?...
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
-- Ежели кто ко мне еще будет соваться, -- сказал он, редко пропуская
слова сквозь стиснутые и тонкие губы, -- я того сейчас спущу вот сюда.
Ну!...
Сказав "ну"!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес
ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса.
Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении,
не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза.
Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал,
убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и
слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало
ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел все в том
же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка
прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась все выше и
выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе
поднималась, загибая голову. "Что же это так долго?" подумал Пьер. Ему
казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад
спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно,
чтобы сдвинуть все тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и
еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась,
чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза
и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что все
вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его
было бледно и весело.
-- Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул
с окна. От него сильно пахло ромом.
-- Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! -- кричали
с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и
молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, -- вдруг крикнул он.
-- И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю... вели дать.
-- Пускай, пускай! -- сказал Долохов, улыбаясь.
-- Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова
кружится, -- заговорили с разных сторон.
-- Я выпью, давай бутылку рому! -- закричал Пьер, решительным и пьяным
жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того,
кто приблизился к нему.
-- Нет, его так не уломаешь ни за что, -- говорил Анатоль, -- постойте,
я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все
едем к***.
-- Едем, -- закричал Пьер, -- едем!... И Мишку с собой берем...
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по
комнате.

X.

Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны
княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем
было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию
Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове
Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны
Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в
Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в
Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый
Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в
гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10-го августа, и
сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге
в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не
переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к
большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня
с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один
другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти,
видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек.
Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил,
придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна
Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и
занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя
нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей,
приглашая всех к обеду.
"Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [117] (ma
сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как
выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц.
Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу
вас от всего семейства, ma chere". Эти слова с одинаковым выражением на
полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково-крепким пожатием руки и
повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения.
Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в
гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить,
молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно
покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на
русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова
с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел
провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать.
Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в
большую мраморную залу,
где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов,
носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные
скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося
всеми его делами, и говорил: "Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб все было
хорошо. Так, так, -- говорил он, с удовольствием оглядывая огромный
раздвинутый стол. -- Главное -- сервировка. То-то..." И он уходил,
самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
-- Марья Львовна Карагина с дочерью! -- басом доложил огромный графинин
выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
-- Замучили меня эти визиты, -- сказала она. -- Ну, уж ее последнюю
приму. Чопорна очень. Проси, -- сказала она лакею грустным голосом, как
будто говорила: "ну, уж добивайте!"
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой,
шумя платьями, вошли в гостиную.
"Chere comtesse, il y a si longtemps... elle a ete alitee la pauvre
enfant... au bal des Razoumowsky... et la comtesse Apraksine... j'ai ete si
heureuse..."[118] послышались оживленные женские голоса, перебивая
один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот
разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать,
зашуметь платьями, проговорить: "Je suis bien charmee; la sante de maman...
et la comtesse Apraksine"[119] и, опять зашумев платьями, пройти в
переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской
новости того времени -- о болезни известного богача и красавца
Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне
Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
-- Я очень жалею бедного графа, -- проговорила гостья, -- здоровье его
и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
-- Что такое? -- спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит
гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа
Безухого.
-- Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, -- проговорила гостья, --
этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге,
говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
-- Скажите! -- сказала графиня.
-- Он дурно выбирал свои знакомства, -- вмешалась княгиня Анна
Михайловна. -- Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает
что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого
выслан в Москву. Анатоля Курагина -- того отец как-то замял. Но выслали-таки
из Петербурга.
-- Да что, бишь, они сделали? -- спросила графиня.
-- Это совершенные разбойники, особенно Долохов, -- говорила гостья. --
Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе
представить: они втроем достали где-то медведя, посадили с собой в карету и
повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и
привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь
плавает, а квартальный на нем.
-- Хороша, ma chere, фигура квартального, -- закричал граф, помирая со
смеху.
-- Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
-- Насилу спасли этого несчастного, -- продолжала гостья. -- И это сын
графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! -- прибавила она.
-- А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот все воспитание
заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на
его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня
дочери.
-- Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? -- спросила
графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают.
-- Ведь у него только незаконные дети. Кажется... и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
-- У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать
свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
-- Вот в чем дело, -- сказала она значительно и тоже полушопотом. --
Репутация графа Кирилла Владимировича известна... Детям своим он и счет
потерял, но этот Пьер любимый был.
-- Как старик был хорош, -- сказала графиня, -- еще прошлого года!
Красивее мужчины я не видывала.
-- Теперь очень переменился, -- сказала Анна Михайловна. -- Так я
хотела сказать, -- продолжала она, -- по жене прямой наследник всего именья
князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал
государю... так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого
ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это
огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я
это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и
Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил
Борю, -- прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству
никакого значения.
-- Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне
говорили, -- сказала гостья.
-- Да, но, entre nous, [120] -- сказала княгиня, -- это
предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он
так плох.
-- Однако, ma chere, это славная штука, -- сказал граф и, заметив, что
старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. -- Хороша фигура
была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным
и басистым смехом, колебавшим все его полное тело, как смеются люди, всегда
хорошо евшие и особенно пившие. -- Так, пожалуйста же, обедать к нам, --
сказал он.

XI.

Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь,
впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья
поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на
мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких
мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату
вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что-то короткою кисейною юбкою, и
остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с
нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту
показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер,
пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей
девочки.
-- А, вот она! -- смеясь закричал он. -- Именинница! Ma chere,
именинница!
-- Ma chere, il y a un temps pour tout,[121] -- сказала
графиня, притворяясь строгою. -- Ты ее все балуешь, Elie, -- прибавила она
мужу.
-- Bonjour, ma chere, je vous felicite, [122] -- сказала
гостья. -- Quelle delicuse enfant! [123] -- прибавила она,
обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими
детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже
от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими
оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых
башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а
ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не
обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое
раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она
смеялась чему-то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из-под юбочки.
-- Видите?... Кукла... Мими... Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей все смешно казалось). Она упала
на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья,
против воли засмеялись.
-- Ну, поди, поди с своим уродом! -- сказала мать, притворно сердито
отталкивая дочь. -- Это моя меньшая, -- обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула
на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в
ней какое-нибудь участие.
-- Скажите, моя милая, -- сказала она, обращаясь к Наташе, -- как же
вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым
гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на
гостью.
Между тем все это молодое поколение: Борис -- офицер, сын княгини Анны
Михайловны, Николай -- студент, старший сын графа, Соня -- пятнадцатилетняя
племянница графа, и маленький Петруша -- меньшой сын, все разместились в
гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и
веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в
задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были
разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse
Apraksine. [124] Изредка они взглядывали друг на друга и едва
удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних
лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый
юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был
невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней
губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались
стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он
искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и
рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими-куклу он знал еще молодою девицей
с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и
как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на
Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который,
зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться,
прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые
ножки. Борис не рассмеялся.
-- Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? -- .сказал он,
с улыбкой обращаясь к матери.
-- Да, поди, поди, вели приготовить, -- сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито
побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его
занятиях.

XII.

Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя
годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи-барышни, в
гостиной остались Николай и Соня-племянница. Соня была тоненькая,
миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом,
густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи
на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых
руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и
несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не
сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо,
считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против
воли ее глаза из-под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию
cousin [125] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее
не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела
только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как
скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
-- Да, ma chere, -- сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая
на своего Николая. -- Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из
дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика:
идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и все.
Вот дружба-то? -- сказал граф вопросительно.
-- Да ведь война, говорят, объявлена, -- сказала гостья.
-- Давно говорят, -- сказал граф. -- Опять поговорят, поговорят, да так
и оставят. Ma chere, вот дружба-то! -- повторил он. -- Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
-- Совсем не из дружбы, -- отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь
как будто от постыдного на него наклепа. -- Совсем не дружба, а просто
чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью-барышню: обе смотрели на него с
улыбкой одобрения.
-- Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского
полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? -- сказал
граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему
много горя.
-- Я уж вам говорил, папенька, -- сказал сын, -- что ежели вам не
хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме
как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что
чувствую, -- говорил он, все поглядывая с кокетством красивой молодости на
Соню и гостью-барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою
заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
-- Ну, ну, хорошо! -- сказал старый граф, -- все горячится. Все
Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в
императоры. Что ж, дай Бог, -- прибавил он, не замечая насмешливой улыбки
гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к
молодому Ростову:
-- Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без
вас, -- сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел
к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая
того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и
притворно улыбавшейся Сони. -- В середине разговора он оглянулся на нее.
Соня страстно-озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах
слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Все
оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с
расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
-- Как секреты-то этой всей молодежи шиты белыми нитками! -- сказала
Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. -- Cousinage dangereux
voisinage, [126] -- прибавила она.
-- Да, -- сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в
гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на
вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. --
Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них
радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Все боишься, все
боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и
для мальчиков.
-- Все от воспитания зависит, -- сказала гостья.
-- Да, ваша правда, -- продолжала графиня. -- До сих пор я была, слава
Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, -- говорила
графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их
нет тайн от них. -- Я знаю, что я всегда буду первою confidente
[127] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру,
ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то все не так, как эти
петербургские господа.
-- Да, славные, славные ребята, -- подтвердил граф, всегда разрешавший
запутанные для него вопросы тем, что все находил славным. -- Вот подите,
захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
-- Какое милое существо ваша меньшая, -- сказала гостья. -- Порох!
-- Да, порох, -- сказал граф. -- В меня пошла! И какой голос: хоть и
моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли
итальянца ее учить.
-- Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
-- О, нет, какой рано! -- сказал граф. -- Как же наши матери выходили в
двенадцать-тринадцать лет замуж?
-- Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? -- сказала графиня, тихо
улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее
занимавшую, продолжала. -- Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я
ей... Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они
целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и
все мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я
старшую держала строго.
-- Да, меня совсем иначе воспитывали, -- сказала старшая, красивая
графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив,
лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была
хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было
справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня,
оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и
почувствовали неловкость.
-- Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что-нибудь
необыкновенное, -- сказала гостья.
-- Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, -- сказал
граф. -- Ну, да что ж! все-таки славная вышла, -- прибавил он, одобрительно
подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
-- Что за манера! Уж сидели, сидели! -- сказала графиня, проводя
гостей.

XIII.

Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до
цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в
гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и,
топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда
заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с
рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа,
притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он
постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной
двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. "Пускай ищет",
сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла
раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что-то злобно шепчущая. Наташа удержалась
от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под
шапкой-невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое
новое наслаждение. Соня шептала что-то и оглядывалась на дверь гостиной. Из
двери вышел Николай.
-- Соня! Что с тобой? Можно ли это? -- сказал Николай, подбегая к ней.
-- Ничего, ничего, оставьте меня! -- Соня зарыдала.
-- Нет, я знаю что.
-- Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
-- Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из-за фантазии?
-- говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей
засады. "Что теперь будет"? думала она.
-- Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня все, -- говорил
Николай. -- Я докажу тебе.
-- Я не люблю, когда ты так говоришь.
-- Ну не буду, ну прости, Соня! -- Он притянул ее к себе и поцеловал.
"Ах, как хорошо!" подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из
комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
-- Борис, подите сюда, -- сказала она с значительным и хитрым видом. --
Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, -- сказала она и привела его в
цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь,
шел за нею.
-- Какая же это одна вещь? -- спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою
куклу, взяла ее в руки.
-- Поцелуйте куклу, -- сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и
ничего не отвечал.
-- Не хотите? Ну, так подите сюда, -- сказала она и глубже ушла в цветы
и бросила куклу. -- Ближе, ближе! -- шептала она. Она поймала руками офицера
за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
-- А меня хотите поцеловать? -- прошептала она чуть слышно, исподлобья
глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
-- Какая вы смешная! -- проговорил он, нагибаясь к ней, еще более
краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими
руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув
движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив
голову, остановилась.
-- Наташа, -- сказал он, -- вы знаете, что я люблю вас, но...
-- Вы влюблены в меня? -- перебила его Наташа.
-- Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас... Еще
четыре года... Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
-- Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать... -- сказала она,
считая по тоненьким пальчикам. -- Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
-- Кончено! -- сказал Борис.
-- Навсегда? -- сказала девочка. -- До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в
диванную.

XIV.

Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и
швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще
приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с-глазу-на-глаз поговорить с
другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала
хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным
и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
-- С тобой я буду совершенно откровенна, -- сказала Анна Михайловна. --
Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку
своему другу.
-- Вера, -- сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно,
нелюбимой. -- Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что
ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или...
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего
оскорбления.
-- Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, --
сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек
симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась.
Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз
сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда
вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на
Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид
их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
-- Сколько раз я вас просила, -- сказала она, -- не брать моих вещей, у
вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
-- Сейчас, сейчас, -- сказал он, мокая перо.
-- Вы все умеете делать не во-время, -- сказала Вера. -- То прибежали в
гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно
справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между
собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
-- И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и
между вами, -- все одни глупости!
-- Ну, что тебе за дело, Вера? -- тихеньким голоском, заступнически
проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и
ласкова.
-- Очень глупо, -- сказала Вера, -- мне совестно за вас. Что за
секреты?...
-- У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, -- сказала
Наташа разгорячаясь.
-- Я думаю, не трогаете, -- сказала Вера, -- потому что в моих
поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как
ты с Борисом обходишься.
-- Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, -- сказал Борис.
-- Я не могу жаловаться, -- сказал он.
-- Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом
ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже
скучно, -- сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. -- За что она ко
мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, -- сказала она, обращаясь к Вере,
-- потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только
madame de Genlis [128] (это прозвище, считавшееся очень обидным,
было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие -- делать неприятности
другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, -- проговорила она скоро.
-- Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком...
-- Ну, добилась своего, -- вмешался Николай, -- наговорила всем
неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
-- Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, -- сказала Вера.
-- Madame de Genlis! Madame de Genlis! -- проговорили смеющиеся голоса
из-за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное
действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано,
подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо,
она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
-- -- -
В гостиной продолжался разговор.
-- Ah!chere, -- говорила графиня, -- и в моей жизни tout n'est pas
rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons,[129] нашего
состояния нам не надолго! И все это клуб, и его доброта. В деревне мы живем,
разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить!
Ну, как же ты это все устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это
ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем
министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же
это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
-- Ах, душа моя! -- отвечала княгиня Анна Михайловна. -- Не дай Бог
тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого
любишь до обожания. Всему научишься, -- продолжала она с некоторою
гордостью. -- Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого-нибудь из
этих тузов, я пишу записку: "princesse une telle [130] желает
видеть такого-то" и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть
четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне все равно, что
бы обо мне ни думали.
-- Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? -- спросила графиня. -- Ведь
вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать.
Ты кого просила?
-- Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на все согласился, доложил
государю, -- говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв
все унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
-- Что он постарел, князь Василий? -- спросила графиня. -- Я его не
видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait
la cour, [131] -- вспомнила графиня с улыбкой.
-- Все такой же, -- отвечала Анна Михайловна, -- любезен, рассыпается.
Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [132] "Я
жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, -- он мне говорит,
-- приказывайте". Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь,
Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его
счастья. А обстоятельства мои до того дурны, -- продолжала Анна Михайловна с
грустью и понижая голос, -- до того дурны, что я теперь в самом ужасном
положении. Мой несчастный процесс съедает все, что я имею, и не подвигается.
У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [133] нет
гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. -- Она вынула
платок и заплакала. -- Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна
двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении... Одна моя надежда теперь
на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать
своего крестника, -- ведь он крестил Борю, -- и назначить ему что-нибудь на
содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать
его.
Графиня прослезилась и молча соображала что-то.
-- Часто думаю, может, это и грех, -- сказала княгиня, -- а часто
думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один... это огромное
состояние... и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать
жить.
-- Он, верно, оставит что-нибудь Борису, -- сказала графиня.
-- Бог знает, chere amie! [134] Эти богачи и вельможи такие
эгоисты. Но я все-таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем
дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, все равно, когда судьба
сына зависит от этого. -- Княгиня поднялась. -- Теперь два часа, а в четыре
часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться
временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
-- Прощай, душа моя, -- сказала она графине, которая провожала ее до
двери, -- пожелай мне успеха, -- прибавила она шопотом от сына.
-- Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? -- сказал граф из
столовой, выходя тоже в переднюю. -- Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне
обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma
chere. Ну, посмотрим, как-то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа
Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.

XV.

-- Mon cher Boris, [135] -- сказала княгиня Анна Михайловна
сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по
устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла
Владимировича Безухого. -- Mon cher Boris, -- сказала мать, выпрастывая руку
из-под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына,
-- будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович все-таки тебе
крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher,
будь мил, как ты умеешь быть...
-- Ежели бы я знал, что из этого выйдет что-нибудь, кроме унижения...
-- отвечал сын холодно. -- Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья-то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев
мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в
стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на
старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что
графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не
принимают.
-- Мы можем уехать, -- сказал сын по-французски.
-- Mon ami![136] -- сказала мать умоляющим голосом, опять
дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или
возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
-- Голубчик, -- нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к
швейцару, -- я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен... я затем и
приехала... я родственница... Я не буду беспокоить, голубчик... А мне бы
только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи,
пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
-- Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, -- крикнул он
сбежавшему сверху и из-под выступа лестницы выглядывавшему официанту в
чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась
в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках
пошла вверх по ковру лестницы.
-- Mon cher, voue m'avez promis, [137] -- обратилась она опять
к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю
Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались
спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из
дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с
одною звездой, по-домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого
мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
-- C'est donc positif? -- говорил князь.
-- Mon prince, "errare humanum est", mais... -- отвечал доктор,
грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
-- C'est bien, c'est bien...[138]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил
доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как
вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
-- Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь...
Ну, что наш дорогой больной? -- сказала она, как будто не замечая холодного,
оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на
Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон,
отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ,
которое означало самую плохую надежду для больного.
-- Неужели? -- воскликнула Анна Михайловна. -- Ах, это ужасно! Страшно
подумать... Это мой сын, -- прибавила она, указывая на Бориса. -- Он сам
хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
-- Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы
сделали для нас.
-- Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна,
-- сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в
Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую
важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
-- Старайтесь служить хорошо и быть достойным, -- прибавил он, строго
обращаясь к Борису. -- Я рад... Вы здесь в отпуску? -- продиктовал он своим
бесстрастным тоном.
-- Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому
назначению, -- отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни
желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь
пристально поглядел на него.
-- Вы живете с матушкой?
-- Я живу у графини Ростовой, -- сказал Борис, опять прибавив: -- ваше
сиятельство.
-- Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, --
сказала Анна Михайловна.
-- Знаю, знаю, -- сказал князь Василий своим монотонным голосом. -- Je
n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet
ours mal -leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a
ce qu'on dit.[139]
-- Mais tres brave homme, mon prince,[140] -- заметила Анна
Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов
заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. -- Что
говорят доктора? -- спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая
большую печаль на своем исплаканном лице.
-- Мало надежды, -- сказал князь.
-- А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния
и мне и Боре. C'est son filleuil, [141] -- прибавила она таким
тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он
боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила
успокоить его.
-- Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, -- сказала она,
с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: -- я знаю его
характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем...Они еще
молоды... -- Она наклонила голову и прибавила шопотом: -- исполнил ли он
последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть
не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь,
-- она нежно улыбнулась, -- всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо
видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от
Анны Михайловны трудно отделаться.
-- Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, -- сказал
он. -- Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
-- Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de
son ame... Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien... [142]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен-племянниц
графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно-несоразмерною по ногам
длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
-- Ну, что он?
-- Все то же. И как вы хотите, этот шум... -- сказала княжна,
оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
-- Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [143] -- с
счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к
племяннице графа. -- Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a
soigner mon oncle. J`imagine, combien vous avez souffert, [144] --
прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна
Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле,
пригласив князя Василья сесть подле себя.
-- Борис! -- сказала она сыну и улыбнулась, -- я пройду к графу, к
дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему
приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? --
обратилась она к князю.
-- Напротив, -- сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. -- Je
serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune
homme...[145] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него,
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз
и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.

XVI.

Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно,
был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа
Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с
медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в
доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в
Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему,
воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он все-таки в день
приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание
княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую
вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною
талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне,
читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга
только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в
пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна
прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без
родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой,
веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку,
вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела.
Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва
удерживаясь от смеха.
-- Bonjour, ma cousine, -- сказал Пьер. -- Vous ne me гесоnnaissez pas?
[146]
-- Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
-- Как здоровье графа? Могу я видеть его? -- спросил Пьер неловко, как
всегда, но не смущаясь.
-- Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились
о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
-- Могу я видеть графа? -- повторил Пьер.
-- Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть.
Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, --
прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем
его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
-- Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за
ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он
призвал к себе Пьера и сказал ему:
-- Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous
finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [147] Граф очень,
очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в
своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка
останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая
невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь
начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя
руками.
-- L'Angleterre a vecu, [148] -- проговорил он, нахмуриваясь и
указывая на кого-то пальцем. -- M. Pitt comme traitre a la nation et au
droit des gens est condamiene a...[149] -- Он не успел договорить
приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с
своим героем уже совершив опасный переезд через Па-де-Кале и завоевав
Лондон, -- как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого
офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и
решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и
радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
-- Вы меня помните? -- спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. -- Я
с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
-- Да, кажется, нездоров. Его все тревожат, -- отвечал Пьер, стараясь
вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть
себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
-- Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, -- сказал он
после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
-- А! Граф Ростов! -- радостно заговорил Пьер. -- Так вы его сын, Илья.
Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на
Воробьевы горы ездили c m-me Jacquot... [150] давно.
-- Вы ошибаетесь, -- неторопливо, с смелою и несколько насмешливою
улыбкой проговорил Борис. -- Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой.
Ростова отца зовут Ильей, а сына -- Николаем. И я m-me Jacquot никакой не
знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на
него.
-- Ах, ну что это! я все спутал. В Москве столько родных! Вы
Борис...да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской
экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон
переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев
бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о
Вилльневе в первый раз слышал.
-- Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой,
-- сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. -- Я ничего про это не знаю
и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, -- продолжал он. -- Теперь
говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего
собеседника, как бы он не сказал чего-нибудь такого, в чем стал бы
раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза
Пьеру.
-- Москве больше делать нечего, как сплетничать, -- продолжал он. --
Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он
переживет всех нас, чего я от души желаю...
-- Да, это все очень тяжело, -- подхватил Пьер, -- очень тяжело. --
Пьер все боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя
разговор.
-- А вам должно казаться, -- говорил Борис, слегка краснея, но не
изменяя голоса и позы, -- вам должно казаться, что все заняты только тем,
чтобы получить что-нибудь от богача.
"Так и есть", подумал Пьер.
-- А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы
очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень
бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш
богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не
будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил
Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и,
раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством
стыда и досады.
-- Вот это странно! Я разве... да и кто ж мог думать... Я очень знаю...
Но Борис опять перебил его:
-- Я рад, что высказал все. Может быть, вам неприятно, вы меня
извините, -- сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть
успокоиваемым им, -- но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило
говорить все прямо... Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из
неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно
приятен.
-- Нет, послушайте, -- сказал Пьер, успокоиваясь. -- Вы удивительный
человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется,
вы меня не знаете. Мы так давно не видались...детьми еще... Вы можете
предполагать во мне... Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у
меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с
вами. Странно, -- прибавил он, помолчав и улыбаясь, -- что вы во мне
предполагали! -- Он засмеялся. -- Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами
лучше. Пожалуйста. -- Он пожал руку Борису. -- Вы знаете ли, я ни разу не
был у графа. Он меня не звал... Мне его жалко, как человека... Но что же
делать?
-- И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? -- спросил
Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним,
начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался
приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку,
ласково глядя ему в глаза через очки... По уходе его Пьер долго еще ходил по
комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании
об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он
почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе
непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо
ее было в слезах.
-- Это ужасно! ужасно! -- говорила она, -- но чего бы мне ни стоило, я
исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута
дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти
средство его приготовить!... Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous
soutienne...[151]
-- Adieu, ma bonne, [152] -- отвечал князь Василий,
повертываясь от нее.
-- Ах, он в ужасном положении, -- сказала мать сыну, когда они опять
садились в карету. -- Он почти никого не узнает.
-- Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? -- спросил сын.
-- Все скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит...
-- Но почему вы думаете, что он оставит что-нибудь нам?
-- Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
-- Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
-- Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! -- восклицала мать.

XVII.

Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу
Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам.
Наконец, она позвонила.
-- Что вы, милая, -- сказала она сердито девушке, которая заставила
себя ждать несколько минут. -- Не хотите служить, что ли? Так я вам найду
место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и
поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной
"милая" и "вы".
-- Виновата-с, -- сказала горничная.
-- Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и
всегда.
-- Ну, графинюшка! Какое saute au madere [153] из рябчиков
будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал.
Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая
седые волосы.
-- Что прикажете, графинюшка?
-- Вот что, мой друг, -- что это у тебя запачкано здесь? -- сказала
она, указывая на жилет. -- Это сотэ, верно, -- прибавила она улыбаясь. --
Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
-- Ах, графинюшка!...
И граф засуетился, доставая бумажник.
-- Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
-- Сейчас, сейчас. Эй, кто там? -- крикнул он таким голосом, каким
кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся
на их зов. -- Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь
заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
-- Вот что, мой милый, -- сказал граф вошедшему почтительному молодому
человеку. -- Принеси ты мне... -- он задумался. -- Да, 700 рублей, да. Да
смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для
графини.
-- Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, -- сказала графиня,
грустно вздыхая.
-- Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? -- сказал Митенька. --
Изволите знать, что... Впрочем, не извольте беспокоиться, -- прибавил он,
заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком
начинавшегося гнева. -- Я было и запамятовал... Сию минуту прикажете
доставить?
-- Да, да, то-то, принеси. Вот графине отдай.
-- Экое золото у меня этот Митенька, -- прибавил граф улыбаясь, когда
молодой человек вышел. -- Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не
могу. Все можно.
-- Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! -- сказала
графиня. -- А эти деньги мне очень нужны.
-- Вы, графинюшка, мотовка известная, -- проговорил граф и, поцеловав у
жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже
деньги, все новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна
заметила, что графиня чем-то растревожена.
-- Ну, что, мой друг? -- спросила графиня.
-- Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох,
так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала...
-- Annette, ради Бога, не откажи мне, -- сказала вдруг графиня,
краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице,
доставая из-под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в
должную минуту ловко обнять графиню.
-- Вот Борису от меня, на шитье мундира...
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали
они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги
молодости, заняты таким низким предметом -- деньгами; и о том, что молодость
их прошла... Но слезы обеих были приятны...

XVIII.

Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в
гостиной. Граф провел гостей-мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую
коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли?
Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon,
[154] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума
и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия,
знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку
посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее
все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена
манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его
появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими
соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок,
то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор
двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым
лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый
модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего
человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым
и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой
язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил
до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер,
безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта
и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из
красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с
которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую
графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно
слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон,
которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему
удавалось стравить двух говорливых собеседников.
-- Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [155] Альфонс
Карлыч, -- говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла
особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными
французскими фразами. -- Vous comptez vous faire des rentes sur
l'etat,[156] с роты доходец получать хотите?
-- Нет-с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод
гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое
положение...
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда
касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о
чем-нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он
мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего
замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить
пространно и с видимым удовольствием.
-- Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы
получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я
получаю двести тридцать, -- говорил он с радостною, приятною улыбкой,
оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех
всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
-- Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, --
продолжал Берг, -- и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами
сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю
и еще отцу посылаю, -- продолжал он, пуская колечко.
-- La balance у est... [157] Немец на обухе молотит хлебец,
comme dit le рroverbe, [158] -- перекладывая янтарь на другую
сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор,
подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал
рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими
товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и
он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку
все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался,
рассказывая все это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей
могли быть тоже свои интересы. Но все, что он рассказывал, было так
мило-степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он
обезоруживал своих слушателей.
-- Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это
я вам предрекаю, -- сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с
отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.
-- -- -
Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают
длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают
необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не
нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка
переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться,
кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья,
которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на
первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить
его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая
кого-то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и
один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем,
любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека,
недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с
квартальным.
-- Вы недавно приехали? -- спрашивала у него графиня.
-- Oui, madame, [159] -- отвечал он, оглядываясь.
-- Вы не видали моего мужа?
-- Non, madame [160] -- Он улыбнулся совсем некстати.
-- Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
-- Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что
ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить
об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными
словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky... Ca a
ete charmant... Vous etes bien bonne... La comtesse
Apraksine...[161] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла
в залу.
-- Марья Дмитриевна? -- послышался ее голос из залы.
-- Она самая, -- послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за
тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья
Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко
держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как
бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья
Дмитриевна всегда говорила по-русски.
-- Имениннице дорогой с детками, -- сказала она своим громким, густым,
подавляющим все другие звуки голосом. -- Ты что, старый греховодник, --
обратилась она к графу, целовавшему ее руку, -- чай, скучаешь в Москве?
Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут...
-- Она указывала на девиц. -- Хочешь -- не хочешь, надо женихов искать.
-- Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) --
говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и
весело. -- Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав
их именинно-сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и
обратилась к Пьеру.
-- Э, э! любезный! поди-ка сюда, -- сказала она притворно-тихим и
тонким голосом. -- Поди-ка, любезный...
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
-- Подойди, подойди, любезный! Я и отцу-то твоему правду одна говорила,
когда он в случае был, а тебе-то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что
было только предисловие.
-- Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!... Отец на одре лежит, а он
забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно!
Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
-- Ну, что ж, к столу, я чай, пора? -- сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел
гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять
полк. Анна Михайловна -- с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли
Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары,
протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по-одиночке дети, гувернеры и
гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла
музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками
ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна,
слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева
гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной
стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с
Борисом; с другой стороны -- дети, гувернеры и гувернантки. Граф из-за
хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с
голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя.
Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала
значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею
краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное
лепетанье; на мужском все громче и громче слышались голоса, особенно
гусарского полковника, который так много ел и пил, все более и более
краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной
улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а
небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей
и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил,
оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал
a la tortue, [162] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни
одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою
бутылке таинственно высовывал из-за плеча соседа, приговаривая или
"дрей-мадера", или "венгерское", или "рейнвейн". Он подставлял первую
попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед
каждым прибором, и пил с удовольствием, все с более и более приятным видом
поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как
глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только
что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда
обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки
хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же
невольной улыбкой что-то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо,
мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к
тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно
оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть
детей. Гувернер-немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с
тем, чтобы описать все подробно в письме к домашним в Германию, и весьма
обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его.
Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого
вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему
не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной
любознательности.

XIX.

На мужском конце стола разговор все более и более оживлялся. Полковник
рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что
экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
-- И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? -- сказал Шиншин.
-- II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne
soit notre tour.[163]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно,
служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
-- А затэм, мылостывый государ, -- сказал он, выговаривая э вместо е и
ъ вместо ь. -- Затэм, что импэратор это знаэт. Он в манифэстэ сказал, что нэ
можэт смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэзопасност
империи, достоинство ее и святост союзов, -- сказал он, почему-то особенно
налегая на слово "союзов", как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил
вступительные слова манифеста... "и желание, единственную и непременную цель
государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир --
решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению
"намерения сего новые усилия".
-- Вот зачэм, мылостывый государ, -- заключил он, назидательно выпивая
стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
-- Connaissez vous le proverbe: [164] "Ерема, Ерема, сидел бы
ты дома, точил бы свои веретена", -- сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. --
Cela nous convient a merveille. [165] Уж на что Суворова -- и того
расколотили, a plate couture, [166] а где y нас Суворовы теперь? Je
vous demande un peu, [167] -- беспрестанно перескакивая с русского
на французский язык, говорил он.
-- Мы должны и драться до послэднэ капли кров, -- сказал полковник,
ударяя по столу, -- и умэр-р-рэт за своэго импэратора, и тогда всэй будэт
хорошо. А рассуждать как мо-о-ожно (он особенно вытянул голос на слове
"можно"), как мо-о-ожно менше, -- докончил он, опять обращаясь к графу. --
Так старые гусары судим, вот и все. А вы как судитэ, молодой человек и
молодой гусар? -- прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что
дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми
ушами слушал полковника.
-- Совершенно с вами согласен, -- отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя
тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как
будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, -- я убежден, что
русские должны умирать или побеждать, -- сказал он, сам чувствуя так же, как
и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком
восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
-- C'est bien beau ce que vous venez de dire, [168] -- сказала
сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей,
за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к
речам полковника и одобрительно закивал головой.
-- Вот это славно, -- сказал он.
-- Настоящэй гусар, молодой человэк, -- крикнул полковник, ударив опять
по столу.
-- О чем вы там шумите? -- вдруг послышался через стол басистый голос
Марьи Дмитриевны. -- Что ты по столу стучишь? -- обратилась она к гусару, --
на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
-- Я правду говору, -- улыбаясь сказал гусар.
-- Все о войне, -- через стол прокричал граф. -- Ведь у меня сын идет,
Марья Дмитриевна, сын идет.
-- А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На все воля Божья: и на
печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, -- прозвучал без всякого
усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
-- Это так.
И разговор опять сосредоточился -- дамский на своем конце стола,
мужской на своем.
-- А вот не спросишь, -- говорил маленький брат Наташе, -- а вот не
спросишь!
-- Спрошу, -- отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она
привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и
обратилась к матери:
-- Мама! -- прозвучал по всему столу ее детски-грудной голос.
-- Что тебе? -- спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев,
что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и
отрицательный жест головой.
Разговор притих.
-- Мама! какое пирожное будет? -- еще решительнее, не срываясь,
прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила
толстым пальцем.
-- Казак, -- проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять
эту выходку.
-- Вот я тебя! -- сказала графиня.
-- Мама! что пирожное будет? -- закричала Наташа уже смело и
капризно-весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
-- Вот и спросила, -- прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на
которого она опять взглянула.
-- Мороженое, только тебе не дадут, -- сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи
Дмитриевны.
-- Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
-- Морковное.
-- Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? -- почти кричала она. -- Я хочу
знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все
смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости
этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное.
Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с
графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с
графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья,
и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и
кабинет графа.

XX.

Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа
разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки
послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней,
собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на
арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и
Николая, известных своею музыкальностью, спеть что-нибудь. Наташа, к которой
обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и
робела.
-- Что будем петь? -- спросила она.
-- "Ключ", -- отвечал Николай.
-- Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, -- сказала Наташа. -- А где
же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в
детскую -- и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на
сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения
дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице,
приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке
и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными
плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось:
глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ
опустились.
-- Соня! что ты?... Что, что с тобой? У-у-у!...
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною,
заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала.
Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше
спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга.
Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
-- Николенька едет через неделю, его... бумага... вышла... он сам мне
сказал... Да я бы все не плакала... (она показала бумажку, которую держала в
руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы все не плакала, но ты не
можешь... никто не может понять... какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
-- Тебе хорошо... я не завидую... я тебя люблю, и Бориса тоже, --
говорила она, собравшись немного с силами, -- он милый... для вас нет
препятствий. А Николай мне cousin... надобно... сам митрополит... и то
нельзя. И потом, ежели маменьке... (Соня графиню и считала и называла
матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я
неблагодарная, а право... вот ей-Богу... (она перекрестилась) я так люблю и
ее, и всех вас, только Вера одна... За что? Что я ей сделала? Я так
благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем...
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине.
Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала
всю важность горя своего друга.
-- Соня! -- сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей
причине огорчения кузины. -- Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
-- Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и
нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще
говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться
на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день... Наташа!
За что?...
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и,
улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
-- Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем
говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы все решили,
как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было все хорошо и все можно.
Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь
троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему все
сказала. А он такой умный и такой хороший, -- говорила Наташа... -- Ты,
Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. -- И она целовала ее,
смеясь. -- Вера злая, Бог с ней! А все будет хорошо, и маменьке она не
скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился,
глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот-вот взмахнуть хвостом,
вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было
прилично.
-- Ты думаешь? Право? Ей-Богу? -- сказала она, быстро оправляя платье и
прическу.
-- Право, ей-Богу! -- отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой
выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
-- Ну, пойдем петь "Ключ".
-- Пойдем.
-- А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной!
-- сказала вдруг Наташа, останавливаясь. -- Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими
костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала
вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди
спели квартет "Ключ", который всем очень понравился; потом Николай спел
вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет...
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к
танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.
-- -- -
Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из-за границы, завел
с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и
другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к
Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
-- Мама велела вас просить танцовать.
-- Я боюсь спутать фигуры, -- сказал Пьер, -- но ежели вы хотите быть
моим учителем...
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей
маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим,
с приехавшим из-за границы. Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним,
как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня.
И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась),
она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
-- Какова, какова? Смотрите, смотрите, -- сказала старая графиня,
проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
-- Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
-- -- -
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли
граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички,
потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и
кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом --
оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как-то по-балетному,
подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось
особенною молодецки-хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю
фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь
к первой скрипке:
-- Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило
Купор была собственно одна фигура англеза.)
-- Смотрите на папа, -- закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв,
что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и
заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, все, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело
на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей
Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими,
расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и все более и более
распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому,
что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора,
похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной
стороны мужскими, с другой -- женскими улыбающимися лицами дворовых,
вышедших посмотреть на веселящегося барина.
-- Батюшка-то наш! Орел! -- проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела
хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными
руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое
лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи
Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и
вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, все более и более расходясь,
пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких
ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук
в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге,
которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска
оживлялась все более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя
внимания и даже не старались о том. Все было занято графом и Марьею
Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших,
которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели
на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал
музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и
лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи
Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па,
подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с
улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота
рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело
переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
-- Вот как в наше время танцовывали, ma chere, -- сказал граф.
-- Ай да Данила Купор! -- тяжело и продолжительно выпуская дух и
засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.

XXI.

В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от
усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили
ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к
выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали
приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания,
обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от
подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа.
Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать
о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым
Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда
главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда,
слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо
устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь
Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и
что-то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул,
закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза.
Посидев так несколько времени, он встал и непривычно-поспешными шагами,
оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю
половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо-освещенной комнате неровным шопотом говорили между
собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами
оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый
звук, когда кто-нибудь выходил из нее или входил в нее.
-- Предел человеческий, -- говорил старичок, духовное лицо, даме,
подсевшей к нему и наивно слушавшей его, -- предел положен, его же не
прейдеши.
-- Я думаю, не поздно ли соборовать? -- прибавляя духовный титул,
спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
-- Таинство, матушка, великое, -- отвечало духовное лицо, проводя рукою
по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
-- Это кто же? сам главнокомандующий был? -- спрашивали в другом конце
комнаты. -- Какой моложавый!...
-- А седьмой десяток! Что, говорят, граф-то не узнает уж? Хотели
соборовать?
-- Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и
села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом
Екатерины, облокотившись на стол.
-- Tres beau, -- говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, -- tres
beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [169]
-- N'est-ce-pas? [170] -- сказала княжна, вздыхая. -- Так
можно ему пить?
Лоррен задумался.
-- Он принял лекарство?
-- Да.
Доктор посмотрел на брегет.
-- Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими
тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari...
[171]
-- Не пило слушай, -- говорил немец-доктор адъютанту, -- чтопи с третий
удар шивь оставался.
-- А какой свежий был мужчина! -- говорил адъютант. -- И кому пойдет
это богатство? -- прибавил он шопотом.
-- Окотник найдутся, -- улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав
питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец-доктор подошел к
Лоррену.
-- Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? -- спросил немец, дурно
выговаривая по-французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим
носом.
-- Сегодня ночью, не позже, -- сказал он тихо, с приличною улыбкой
самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного,
и отошел.
-- -- -
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и
хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью
шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из-за ширм виднелись белые покрывала
высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
-- Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были
так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с
головой и покрыты лаком.
-- Что, случилось что-нибудь? -- спросила она. -- Я уже так напугалась.
-- Ничего, все то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о
деле, -- проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала.
-- Как ты нагрела, однако, -- сказал он, -- ну, садись сюда, causons.
[172]
-- Я думала, не случилось ли что? -- сказала княжна и с своим
неизменным, каменно-строгим выражением лица села против князя, готовясь
слушать.
-- Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
-- Ну, что, моя милая? -- сказал князь Василий, взяв руку княжны и
пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это "ну, что" относилось ко многому такому, что, не
называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно-длинною по ногам, сухою и прямою талией,
прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала
головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и
как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на
скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
-- А мне-то, -- сказал он, -- ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme
un cheval de poste; [173] а все-таки мне надо с тобой поговорить,
Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то
на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое
никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных.
Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло-шутливо, то
испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку,
внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не
прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
-- Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, --
продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к
продолжению своей речи, -- в такие минуты, как теперь, обо всем надо
подумать. Надо подумать о будущем, о вас... Я вас всех люблю, как своих
детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
-- Наконец, надо подумать и о моем семействе, -- сердито отталкивая от
себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, -- ты знаешь,
Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые
наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких
вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему
готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на
его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять,
соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него...
-- Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, -- отвечала она, --
чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту...
-- Да, это так, -- нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину
и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, -- но,
наконец...наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал
завещание, по которому он все имение, помимо прямых наследников и нас,
отдавал Пьеру.
-- Мало ли он писал завещаний! -- спокойно сказала княжна. -- Но Пьеру
он не мог завещать. Пьер незаконный.
-- Ma chere, -- сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик,
оживившись и начав говорить скорей, -- но что, ежели письмо написано
государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его
просьба будет уважена...
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело
больше, чем те, с кем разговаривают.
-- Я тебе скажу больше, -- продолжал князь Василий, хватая ее за руку,
-- письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос
только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро все
кончится, -- князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под
словами все кончится, -- и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет
передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный
сын, получит все.
-- А наша часть? -- спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто
все, но только не это, могло случиться.
-- Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [174]
Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты
должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены
ли они. И ежели почему-нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и
найти их, потому что...
-- Этого только недоставало! -- перебила его княжна, сардонически
улыбаясь и не изменяя выражения глаз. -- Я женщина; по-вашему мы все глупы;
но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать... Un batard,
[175] -- прибавила она, полагая этим переводом окончательно
показать князю его неосновательность.
-- Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не
понимаешь, -- ежели граф написал письмо государю, в котором просит его
признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и
тогда он по завещанию получит все? И ежели завещание с письмом не
уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce
qui s'en suit, [176] ничего не останется. Это верно.
-- Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно
недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon
cousin, -- сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины,
полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
-- Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, -- нетерпеливо заговорил
князь Василий. -- Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а
за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о
твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и
завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с
сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я
сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же
сказал.
Видимо, что-то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели
(глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался
такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
-- Это было бы хорошо, -- сказала она. -- Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
-- Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем
пожертвовали для него, -- сказала она. -- Прекрасно! Очень хорошо! Мне
ничего не нужно, князь.
-- Да, но ты не одна, у тебя сестры, -- ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
-- Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана,
зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я
ничего не могла ожидать в этом доме...
-- Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? -- спрашивал князь
Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
-- Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала
собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид
человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно
смотрела на своего собеседника.
-- Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что все это сделалось
нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя
милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не
допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях,
что он сделал несчастными тех людей...
-- Тех людей, которые всем пожертвовали для него, -- подхватила княжна,
порываясь опять встать, но князь не пустил ее, -- чего он никогда не умел
ценить. Нет, mon cousin, -- прибавила она со вздохом, -- я буду помнить, что
на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни
справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
-- Ну, voyons, [177] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
-- Нет, у меня злое сердце.
-- Я знаю твое сердце, -- повторил князь, -- ценю твою дружбу и желал
бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons
raison,[178] пока есть время -- может, сутки, может, час; расскажи
мне все, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы
теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и
захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание -- свято
исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем,
чтобы помогать ему и вам.
-- Теперь я все поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, -- говорила
княжна.
-- Hе в том дело, моя душа.
-- Это ваша protegee, [179] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна
Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую
женщину.
-- Ne perdons point de temps. [180]
-- Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости,
такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, -- я
повторить не могу, -- что граф сделался болен и две недели не хотел нас
видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я
думала, что эта бумага ничего не значит.
-- Nous у voila, [181] отчего же ты прежде ничего не сказала
мне?
-- В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я
знаю, -- сказала княжна, не отвечая. -- Да, ежели есть за мной грех, большой
грех, то это ненависть к этой мерзавке, -- почти прокричала княжна,
совершенно изменившись. -- И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу все,
все. Придет время!

XXII.

В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной
комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной
(которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда
колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна
Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась
в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною
Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим
отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а
к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в
мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены.
Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько
таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли
не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало-быть, это так
нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна
поспешными шагами шла вверх по слабо-освещенной узкой каменной лестнице,
подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему
надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по
задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны,
решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не
сбили их с ног какие-то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им
навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной
Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
-- Здесь на половину княжен? -- спросила Анна Михайловна одного из
них...
-- Здесь, -- отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь
все уже было можно, -- дверь налево, матушка.
-- Может быть, граф не звал меня, -- сказал Пьер в то время, как он
вышел на площадку, -- я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
-- Ah, mon ami! -- сказала она с тем же жестом, как утром с сыном,
дотрогиваясь до его руки: -- croyez, que je souffre autant, que vous, mais
soyez homme. [182]
-- Право, я пойду? -- спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну
Михайловну.
-- Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez
que c'est votre pere... peut-etre a l'agonie. -- Она вздохнула. -- Je vous
ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai
pas vos interets. [183]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что все это
так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже
отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик-слуга
княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не
предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у
обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой)
о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора
первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином,
второпях (как и все делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила
двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту
комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с
князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое
движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы
хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх,
выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что
Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою
руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и
вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
-- Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets,
[184] -- сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по
коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos
interets, [185] но он понимал, что все это так должно быть.
Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это
была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного
крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита
вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания,
слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя
итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост
портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели,
перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну
Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера,
который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная
минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в
комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала,
что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием
ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив
графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше
ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла
благословение одного, потом другого духовного лица.
-- Слава Богу, что успели, -- сказала она духовному лицу, -- мы все,
родные, так боялись. Вот этот молодой человек -- сын графа, -- прибавила она
тише. -- Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
-- Cher docteur, -- сказала она ему, -- ce jeune homme est le fils du
comte... y a-t-il de l'espoir? [186]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна
Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их,
вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и
нежно-грустно обратилась к Пьеру.
-- Ayez confiance en Sa misericorde, [187] -- сказала она ему,
указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к
двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери
скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился
к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась,
он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и
с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались,
указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему
оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему
дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и
предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему;
доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились,
чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не
стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и
не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично,
он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить
какой-то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был
принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на
место дамы, положив свои большие руки на симметрично-выставленные колени, в
наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что все это так именно
должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не
наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно
предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя
звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался
похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул
комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда
не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она
держится.
-- Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien...
[188] -- и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
-- Как здоровье...
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же
отцом ему было совестно.
-- Il a eu encore un coup, il y a une demi-heure. Еще был удар.
Courage, mon аmi... [189]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове "удар" ему
представился удар какого-нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя
Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий
на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не
умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним
прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди
(прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и
наконец, все с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала
Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
-- La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme
onction qui va commencer. Venez. [190]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и
адъютант, и незнакомая дама, и еще кто-то из прислуги -- все прошли за ним,
как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту
комнату.

XXIII.

Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату,
всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной
стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а
с другой -- огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как
бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами
киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху
снежно-белыми, не смятыми, видимо, только -- что перемененными подушками,
укрытая до пояса ярко-зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная
фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших
льва, над широким лбом и с теми же характерно-благородными крупными
морщинами на красивом красно-желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе
толстые, большие руки его были выпростаны из-под одеяла и лежали на нем. В
правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами
вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из-за кресла, придерживал
в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных
блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными
свечами в руках, и медленно-торжественно служили. Немного позади их стояли
две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая,
Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с
икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна
Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама
стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу,
за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и,
облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая
глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную
набожность и преданность воле Божией."Ежели вы не понимаете этих чувств, то
тем хуже для вас", казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви,
мужчины и женщины разделились. Все молчало, крестилось, только слышны были
церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания
перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом,
который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к
Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над
окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него.
Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но,
посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в
силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть
на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы
голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что-то друг
другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам.
Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из-за спины
пальцем поманила к себе Лоррена. Француз-доктор, -- стоявший без зажженной
свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая
показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность
совершающегося обряда и даже одобряет его, -- неслышными шагами человека во
всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами
его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и
задумался. Больному дали чего-то выпить, зашевелились около него, потом
опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого
перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из-за своей спинки стула и, с
тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже
для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо
его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь
спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и
княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим
возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более
внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что все, что
совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица,
которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал
все так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него все зашевелилось,
послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче
всех.
Пьер слышал, как она сказала:
-- Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет...
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал
той красно-желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он
видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во все время
службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло,
что умирающего поднимали и переносили.
-- За мою руку держись, уронишь так, -- послышался ему испуганный шопот
одного из слуг, -- снизу... еще один, -- говорили голоса, и тяжелые дыхания
и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они
несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым
человеком, и ему на мгновение из-за спин и затылков людей показалась
высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху
людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова
эта, с необычайно-широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и
величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она
была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал
его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов
несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие
больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала
ему: "Venez". [191] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на
которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только-что
совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь
головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом
одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но
глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или
этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза,
надо же глядеть куда-нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер
остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою
руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый
жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный
поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло,
исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни
один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на
Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами
указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на
кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна
Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять
симметрично-наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том,
что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и
употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на
графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как
он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной
важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две
минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах
лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот
покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к
смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна
Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего
было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно
называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного
выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который
безотходно стоял у изголовья постели.
-- На другой бочок перевернуться хотят, -- прошептал слуга и поднялся,
чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно
завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил
ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку,
или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но
он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на
руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая,
страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным
бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в
груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули
на бок к стене. Он вздохнул.
-- Il est assoupi, [192] -- сказала Анна Михайловна, заметив
приходившую на смену княжну. -- Аllons. [193]
Пьер вышел.

XXIV.

В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны,
которые, сидя под портретом Екатерины, о чем-то оживленно говорили. Как
только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна
что-то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
-- Не могу видеть эту женщину.
-- Catiche a fait donner du the dans le petit salon, -- сказал князь
Василий Анне Михайловне. -- Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque
сhose, autrement vous ne suffirez pas. [194]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже
плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [195]
-- II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the
russe apres une nuit blanche, [196] -- говорил Лоррен с выражением
сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки,
стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный
прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы,
все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту
маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время
балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой
маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и
жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко
освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же
комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком
столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные,
непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением,
каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и
имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень
хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что
она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с
старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив
немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно
время говорили взволнованным шопотом:
-- Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, -- говорила
княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была
в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
-- Но, милая княжна, -- кротко и убедительно говорила Анна Михайловна,
заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, -- не будет ли это слишком
тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие
минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена...
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив
ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще
внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
-- Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche.
[197] Вы знаете, как граф ее любит.
-- Я и не знаю, что в этой бумаге, -- говорила княжна, обращаясь к
князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в
руках. -- Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это
забытая бумага...
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув,
опять загородила ей дорогу.
-- Я знаю, милая, добрая княжна, -- сказала Анна Михайловна, хватаясь
рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. --
Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en
conjure... [198]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель.
Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны
Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее
удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
-- Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в
родственном совете: не правда ли, князь?
-- Что же вы молчите, mon cousin? -- вдруг вскрикнула княжна так
громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. -- Что вы молчите,
когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на
пороге комнаты умирающего. Интриганка! -- прошептала она злобно и дернула
портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от
портфеля, и перехватила руку.
-- Oh! -- сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. --
C'est ridicule. Voyons, [199] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
-- И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
-- Пустите, я вам говорю. Я беру все на себя. Я пойду и спрошу его.
Я... довольно вам этого.
-- Mais, mon prince, [200] -- говорила Анна Михайловна, --
после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите
ваше мнение, -- обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя
к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее все приличие лицо княжны
и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
-- Помните, что вы будете отвечать за все последствия, -- строго сказал
князь Василий, -- вы не знаете, что вы делаете.
-- Мерзкая женщина! -- вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну
Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел
Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об
стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
-- Что вы делаете! -- отчаянно проговорила она. -- II s'en va et vous
me laissez seule. [201]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и,
подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий,
опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая
княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера
лицо ее выразило неудержимую злобу.
-- Да, радуйтесь теперь, -- сказала она, -- вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на
котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он
был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной
дрожи.
-- Ах, мой друг! -- сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его
была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем.
-- Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и все для чего? Мне шестой
десяток, мой друг... Ведь мне... Все кончится смертью, все. Смерть ужасна.
-- Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными
шагами.
-- Пьер!... -- сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого
человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
-- II n'est plus... [202]
Пьер смотрел на нее через очки.
-- Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage,
comme les larmes. [203]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не
видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он,
подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
-- Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle
pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la
tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore
ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la
tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme.
[204]
Пьер молчал.
-- Peut-etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas
ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant-hier
encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps.
J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere.
[205]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню
Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и
легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым
подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и
она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и
назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно,
что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, -- кто лучше
вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так все и всех вспомнил в
последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на
которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это,
старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. "C'est
penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes,
comme le vieux comte et son digne fils", [206] говорила она. О
поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но
под большим секретом и шопотом.

XXV.

В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с
каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не
нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя.
Генерал-аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de
Prusse, [207] с того времени, как при Павле был сослан в деревню,
жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней
компаньонкой, m-lle Bourienne. [208] И в новое царствование, хотя
ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в
деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста
верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил,
что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что
есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием
своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати
лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в
беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих
мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на
станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не
прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть
порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени
точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных
условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми,
окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и
неизменно-требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх
и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек.
Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в
государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя,
считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник
или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой
официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство
почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно-высокая
дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка
старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как
он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный
час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась
и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о
том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик-слуга тихим движением встал и
шопотом доложил: "Пожалуйте".
Из-за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула
за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал
за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно,
беспрестанно-употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы,
высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для
писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный
станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, --
все выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По
движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по
твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и
много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял
ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный
к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял
своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку,
сказал, строго и вместе с тем внимательно-нежно оглядев ее:
-- Здорова?... ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое
кресло.
-- На завтра! -- сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до
другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
-- Постой, письмо тебе, -- вдруг сказал старик, доставая из
приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая
его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо
взяла его и пригнулась к нему.
-- От Элоизы? -- спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие
и желтоватые зубы.
-- Да, от Жюли, -- сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
-- Еще два письма пропущу, а третье прочту, -- строго сказал князь, --
боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
-- Прочтите хоть это, mon pere, [209] -- отвечала княжна,
краснея еще более и подавая ему письмо.
-- Третье, я сказал, третье, -- коротко крикнул князь, отталкивая
письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
-- Ну, сударыня, -- начал старик, пригнувшись близко к дочери над
тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так
что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и
старчески-едким запахом отца, который она так давно знала. -- Ну, сударыня,
треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc...
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца;
красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не
понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие
толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или
виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны
мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала
близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах
и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на
просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на
котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти
всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
-- Ну, как же не дура! -- крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро
отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос
княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
-- Нельзя, княжна, нельзя, -- сказал он, когда княжна, взяв и закрыв
тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, -- математика великое
дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не
хочу. Стерпится-слюбится. -- Он потрепал ее рукой по щеке. -- Дурь из головы
выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола
новую неразрезанную книгу.
-- Вот еще какой-то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает.
Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь... Просмотрел. Возьми. Ну,
ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным
выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное
лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный
миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь
же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и
нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга
княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у
Ростовых:
Жюли писала:
"Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que
l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon
bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont
unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et
je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre
une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre
separation. Pourquoi ne sommes-nous pas reunies, comme cet ete dans votre
grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne
puis-je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans
votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et
que je crois voir devant moi, quand je vous ecris". [210]
Прочтя до этого места, княжна Марья вздохнула и оглянулась в трюмо,
которое стояло направо от нее. Зеркало отразило некрасивое слабое тело и
худое лицо. Глаза, всегда грустные, теперь особенно безнадежно смотрели на
себя в зеркало. "Она мне льстит", подумала княжна, отвернулась и продолжала
читать. Жюли, однако, не льстила своему другу: действительно, и глаза
княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда
снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на
некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты. Но
княжна никогда не видала хорошего выражения своих глаз, того выражения,
которое они принимали в те минуты, когда она не думала о себе. Как и у всех
людей, лицо ее принимало натянуто-неестественное, дурное выражение, как
скоро она смотрелась в зеркало. Она продолжала читать: [211]
"Tout Moscou ne parle que guerre. L'un de mes deux freres est deja a
l'etranger, l'autre est avec la garde, qui se met en Marieche vers la
frontiere. Notre cher еmpereur a quitte Petersbourg et, a ce qu'on pretend,
compte lui-meme exposer sa precieuse existence aux chances de la guerre. Du
veuille que le monstre corsicain, qui detruit le repos de l'Europe, soit
terrasse par l'ange que le Tout-Рuissant, dans Sa misericorde, nous a donnee
pour souverain. Sans parler de mes freres, cette guerre m'a privee d'une
relation des plus cheres a mon coeur. Je parle du jeune Nicolas Rostoff, qui
avec son enthousiasme n'a pu supporter l'inaction et a quitte l'universite
pour aller s'enroler dans l'armee. Eh bien, chere Marieie, je vous avouerai,
que, malgre son extreme jeunesse, son depart pour l'armee a ete un grand
chagrin pour moi. Le jeune homme, dont je vous parlais cet ete, a tant de
noblesse, de veritable jeunesse qu'on rencontre si rarement dans le siecle
оu nous vivons parmi nos villards de vingt ans. Il a surtout tant de
franchise et de coeur. Il est tellement pur et poetique, que mes relations
avec lui, quelque passageres qu'elles fussent, ont ete l'une des plus douees
jouissances de mon pauvre coeur, qui a deja tant souffert. Je vous
raconterai un jour nos adieux et tout ce qui s'est dit en partant. Tout cela
est encore trop frais. Ah! chere amie, vous etes heureuse de ne pas
connaitre ces jouissances et ces peines si poignantes. Vous etes heureuse,
puisque les derienieres sont ordinairement les plus fortes! Je sais fort
bien, que le comte Nicolas est trop jeune pour pouvoir jamais devenir pour
moi quelque chose de plus qu'un ami, mais cette douee amitie, ces relations
si poetiques et si pures ont ete un besoin pour mon coeur. Mais n'en parlons
plus. La grande nouvelle du jour qui occupe tout Moscou est la mort du vieux
comte Безухой et son heritage. Figurez-vous que les trois princesses n'ont
recu que tres peu de chose, le prince Basile rien, est que c'est M.
Pierre qui a tout herite, et qui par-dessus le Marieche a ete reconnu pour
fils legitime, par consequent comte Безухой est possesseur de la plus belle
fortune de la Russie. On pretend que le prince Basile a joue un tres vilain
role dans toute cette histoire et qu'il est reparti tout penaud pour
Petersbourg.
"Je vous avoue, que je comprends tres peu toutes ces affaires de legs
et de testament; ce que je sais, c'est que depuis que le jeune homme que
nous connaissions tous sous le nom de M. Pierre les tout court est devenu
comte Безухой et possesseur de l'une des plus grandes fortunes de la Russie,
je m'amuse fort a observer les changements de ton et des manieres des mamans
accablees de filles a Marieier et des demoiselles elles-memes a l'egard de
cet
individu, qui, par parenthese, m'a paru toujours etre un pauvre, sire.
Comme on s'amuse depuis deux ans a me donner des promis que je ne connais
pas le plus souvent, la chronique matrimoniale de Moscou me fait comtesse
Безухой. Mais vous sentez bien que je ne me souc nullement de le devenir. A
propos de Marieiage, savez-vous que tout derienierement la tante en general
Анна Михайловна, m'a confie sous le sceau du plus grand secret un projet de
Marieiage pour vous. Ce n'est ni plus, ni moins, que le fils du prince
Basile, Anatole, qu'on voudrait ranger en le Marieiant a une personne riche
et distinguee, et c'est sur vous qu'est tombe le choix des parents. Je ne
sais comment vous envisagerez la chose, mais j'ai cru de mon devoir de vous
en avertir. On le dit tres beau et tres mauvais sujet; c'est tout ce que
j'ai pu savoir sur son compte.
"Mais assez de bavardage comme cela. Je finis mon second feuillet, et
maman me fait chercher pour aller diner chez les Apraksines. Lisez le livre
mystique que je vous envoie et qui fait fureur chez nous. Quoiqu'il y ait
des choses dans ce livre difficiles a atteindre avec la faible conception
humaine, c'est un livre admirable dont la lecture calme et eleve l'ame.
Adieu. Mes respects a monsieur votre pere et mes compliments a m-elle
Bourienne. Je vous embrasse comme je vous aime. Julie".
"P.S.Donnez-moi des nouvelles de votre frere et de sa charmante petite
femme".
Княжна подумала, задумчиво улыбаясь (при чем лицо ее, освещенное ее
лучистыми глазами, совершенно преобразилось), и, вдруг поднявшись, тяжело
ступая, перешла к столу. Она достала бумагу, и рука ее быстро начала ходить
по ней. Так писала она в ответ:
"Chere et excellente ami. [212] Votre lettre du 13 m'a cause
une grande joie. Vous m'aimez donc toujours, ma poetique Julie.
L'absence, dont vous dites tant de mal, n'a donc pas eu son influenсе
habituelle sur vous. Vous vous plaignez de l'absence -- que devrai-je dire
moi, si j'osais me plaindre, privee de tous ceux qui me sont chers? Ah l si
nous n'avions pas la religion pour nous consoler, la vie serait bien triste.
Pourquoi me supposez-vous un regard severe, quand vous me parlez de votre
affection pour le jeune homme? Sous ce rapport je ne suis rigide que pour
moi. Je comprends ces sentiments chez les autres et si je ne puis approuver
ne les ayant jamais ressentis, je ne les condamiene pas. Me parait seulement
que l'amour chretien, l'amour du prochain, l'amour pour ses ennemis est plus
meritoire, plus doux et plus beau, que ne le sont les sentiments que peuvent
inspire les beaux yeux d'un jeune homme a une jeune fille poetique et
aimante comme vous.
"La nouvelle de la mort du comte Безухой nous est parvenue avant votre
lettre, et mon pere en a ete tres affecte. Il dit que c'etait
avant-derienier representant du grand siecle, et qu'a present c'est son
tour; mais qu'il fera son possible pour que son tour vienne le plus tard
possible. Que Dieu nous garde de ce terrible malheur! Je ne puis partager
votre opinion sur Pierre que j'ai connu enfant. Il me paraissait toujours
avoir un coeur excellent, et c'est la qualite que j'estime le plus dans les
gens. Quant a son heritage et au role qu'y a joue le prince Basile, c'est
bien triste pour tous les deux. Ah! chere amie, la parole de notre divin
Sauveur qu'il est plus aise a un hameau de passer par le trou d'une
aiguille, qu'il ne l'est a un riche d'entrer dans le royaume de Dieu, cette
parole est terriblement vraie; je plains le prince Basile et je regrette
encore davantage Pierre. Si jeune et accable de cette richesse, que de
tentations n'aura-t-il pas a subir! Si on me demandait ce que je desirerais
le plus au monde, ce serait d'etre plus pauvre que le plus pauvre des
mendiants. Mille graces, chere amie, pour l'ouvrage que vous m'envoyez, et
qui fait si grande fureur chez vous. Cependant, puisque vous me dites qu'au
milieu de plusurs bonnes choses il y en a d'autres que la faible conception
humaine ne peut atteindre, il me parait assez inutile de s'occuper d'une
lecture inintelligible, qui par la meme ne pourrait etre d'aucun fruit. Je
n'ai jamais pu comprendre la passion qu'ont certaines personnes de
s'embrouiller l'entendement, en s'attachant a des livres mystiques, qui
n'elevent que des doutes dans leurs esprits, exaltant leur imagination et
leur donnent un caractere d'exageration tout-a-fait contraire a la
simplicite chretnne. Lisons les Apotres et l'Evangile. Ne cherchons pas a
penetrer ce que ceux-la renferment de mysterux, car, comment oserions-nous,
miserables pecheurs que nous sommes, pretendre a nous initier dans les
secrets terribles et sacres de la Providence, tant que nous portons cette
depouille charienelle, qui eleve entre nous et l'Eterienel un voile
impenetrable? Borienons-nous donc a etudr les principes sublimes que notre
divin Sauveur nous a laisse pour notre conduite ici-bas; cherchons a nous y
conformer et a les suivre, persuadons-nous que moins nous donnons d'essor a
notre faible esprit humain et plus il est agreable a Dieu, Qui rejette toute
science ne venant pas de Lui;que moins nous cherchons a approfondir ce qu'il
Lui a plu de derober a notre connaissance,et plutot II nous en accordera la
decouverte par Son divin esprit.
"Mon pere ne m'a pas parle du pretendant, mais il m'a dit seulement
qu'il a recu une lettre et attendait une visite du prince Basile.
Pour ce qui est du projet de Marieiage qui me regarde, je vous dirai, chere
et excellente amie, que le Marieiage, selon moi,est une institution divine a
laquelle il faut se conformer. Quelque penible que cela soit pour moi, si le
Tout-Puissant m'impose jamais les devoirs d'epouse et de mere, je tacherai
de les remplir aussi fidelement que je le pourrai, sans m'inquieter de
l'examen de mes sentiments a l'egard de celui qu'il me donnera pour epoux.
J'ai recu une lettre de mon frere, qui m'annonce son arrivee a Лысые
Горы avec sa femme. Ce sera une joie de courte duree, puisqu'il nous quitte
pour prendre part a cette malheureuse guerre, a laquelle nous sommes
entraines Dieu sait, comment et pourquoi. Non seulement chez vous au centre
des affaires et du monde on ne parle que de guerre, mais ici, au milieu de
ces travaux champetres et de ce calme de la nature, que les citadins se
representent ordinairement a la campagne, les bruits de la guerre se font
entendre et sentir peniblement. Mon pere ne parle que Marieche et
contreMarieche, choses auxquelles je ne comprends rien; et avant-hier en
faisant ma promenade habituelle dans la rue du village, je fus temoin d'une
scene dechirante... C'etait un convoi des recrues enroles chez nous et
expedies pour l'armee... Il fallait voir l'etat dans lequel se trouvant les
meres, les femmes, les enfants des hommes qui partaient et entendre les
sanglots des uns et des autres
On dirait que l'humanite a oublie les lois de son divin Sauveur, Qui
prechait l'amour et le pardon des offenses, et qu'elle fait consister son
plus grand merite dans l'art de s'entretuer.
"Adieu, chere et bonne amie, que notre divin Sauveur et Sa tres Sainte
Mere vous aient en Leur sainte et puissante garde. Marieie".
-- Ah, vous expediez le courier, princesse, moi j'ai deja expedie le
mien. J'ai ecris а ma pauvre mere,[213] -- заговорила
быстро-приятным, сочным голоском улыбающаяся m-lle Bourienne, картавя на р и
внося с собой в сосредоточенную, грустную и пасмурную атмосферу княжны Марьи
совсем другой, легкомысленно-веселый и самодовольный мир.
-- Princesse, il faut que je vous previenne, -- прибавила она, понижая
голос, -- le prince a eu une altercation, -- altercation, -- сказала она,
особенно грассируя и с удовольствием слушая себя, -- une altercation avec
Michel Ivanoff. Il est de tres mauvaise humeur, tres morose. Soyez prevenue,
vous savez... [214]
-- Ah l chere amie, -- отвечала княжна Марья, -- je vous ai prie de ne
jamais me prevenir de l'humeur dans laquelle se trouve mon pere. Je ne me
permets pas de le juger, et je ne voudrais pas que les autres le fassent.
[215]
Княжна взглянула на часы и, заметив, что она уже пять минут пропустила
то время, которое должна была употреблять для игры на клавикордах, с
испуганным видом пошла в диванную. Между 12 и 2 часами, сообразно с
заведенным порядком дня, князь отдыхал, а княжна играла на клавикордах.

XXVI.

Седой камердинер сидел, дремля и прислушиваясь к храпению князя в
огромном кабинете. Из дальней стороны дома, из-за затворенных дверей,
слышались по двадцати раз повторяемые трудные пассажи Дюссековой сонаты.
В это время подъехала к крыльцу карета и бричка, и из кареты вышел
князь Андрей, высадил свою маленькую жену и пропустил ее вперед. Седой
Тихон, в парике, высунувшись из двери официантской, шопотом доложил, что
князь почивают, и торопливо затворил дверь. Тихон знал, что ни приезд сына и
никакие необыкновенные события не должны были нарушать порядка дня. Князь
Андрей, видимо, знал это так же хорошо, как и Тихон; он посмотрел на часы,
как будто для того, чтобы поверить, не изменились ли привычки отца за то
время, в которое он не видал его, и, убедившись, что они не изменились,
обратился к жене:
-- Через двадцать минут он встанет. Пройдем к княжне Марье, -- сказал
он.
Маленькая княгиня потолстела за это время, но глаза и короткая губка с
усиками и улыбкой поднимались так же весело и мило, когда она заговорила.
-- Mais c'est un palais, -- сказала она мужу, оглядываясь кругом, с тем
выражением, с каким говорят похвалы хозяину бала. -- Allons, vite, vite!...
[216] -- Она, оглядываясь, улыбалась и Тихону, и мужу, и официанту,
провожавшему их.
-- C'est Marieie qui s'exerce? Allons doucement, il faut la surprendre.
[217]
Князь Андрей шел за ней с учтивым и грустным выражением.
-- Ты постарел, Тихон, -- сказал он, проходя, старику, целовавшему его
руку.
Перед комнатою, в которой слышны были клавикорды, из боковой двери
выскочила хорошенькая белокурая француженка.
M-lle Bourienne казалась обезумевшею от восторга.
-- Ah! quel bonheur pour la princesse, -- заговорила она. -- Enfin! Il
faut que je la previenne. [218]
-- Non, non, de grace... Vous etes m-lle Bourienne, je vous connais
deja par l'amitie que vous рorte ma belle-soeur, -- говорила княгиня,
целуясь с француженкой. -- Elle ne nous attend рas?[219]
Они подошли к двери диванной, из которой слышался опять и опять
повторяемый пассаж. Князь Андрей остановился и поморщился, как будто ожидая
чего-то неприятного.
Княгиня вошла. Пассаж оборвался на середине; послышался крик, тяжелые
ступни княжны Марьи и звуки поцелуев. Когда князь Андрей вошел, княжна и
княгиня, только раз на короткое время видевшиеся во время свадьбы князя
Андрея, обхватившись руками, крепко прижимались губами к тем местам, на
которые попали в первую минуту. M-lle Bourienne стояла около них, прижав
руки к сердцу и набожно улыбаясь, очевидно столько же готовая заплакать,
сколько и засмеяться.
Князь Андрей пожал плечами и поморщился, как морщатся любители музыки,
услышав фальшивую ноту. Обе женщины отпустили друг друга; потом опять, как
будто боясь опоздать, схватили друг друга за руки, стали целовать и отрывать
руки и потом опять стали целовать друг друга в лицо, и совершенно неожиданно
для князя Андрея обе заплакали и опять стали целоваться. M-lle Bourienne
тоже заплакала. Князю Андрею было, очевидно, неловко; но для двух женщин
казалось так естественно, что они плакали; казалось, они и не предполагали,
чтобы могло иначе совершиться это свидание.
-- Ah!chere!...Ah!Marieie!... -- вдруг заговорили обе женщины и
засмеялись. -- J'ai reve сette nuit ... -- Vous ne nous attendez donc
pas?...Ah!Marieie,vous avez maigri... -- Et vous avez
repris...[220]
-- J'ai tout de suite reconnu madame la princesse, [221] --
вставила m-lle Бурьен.
-- Et moi qui ne me doutais pas!... -- восклицала княжна Марья. -- Ah!
Andre, je ne vous voyais pas. [222]
Князь Андрей поцеловался с сестрою рука в руку и сказал ей, что она
такая же pleurienicheuse, [223] как всегда была. Княжна Марья
повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый и кроткий взгляд ее
прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя
Андрея.
Княгиня говорила без умолку. Короткая верхняя губка с усиками то и дело
на мгновение слетала вниз, притрогивалась, где нужно было, к румяной нижней
губке, и вновь открывалась блестевшая зубами и глазами улыбка. Княгиня
рассказывала случай, который был с ними на Спасской горе, грозивший ей
опасностию в ее положении, и сейчас же после этого сообщила, что она все
платья свои оставила в Петербурге и здесь будет ходить Бог знает в чем, и
что Андрей совсем переменился, и что Китти Одынцова вышла замуж за старика,
и что есть жених для княжны Марьи pour tout de bon, [224] но что об
этом поговорим после. Княжна Марья все еще молча смотрела на брата, и в
прекрасных глазах ее была и любовь и грусть. Видно было, что в ней
установился теперь свой ход мысли, независимый от речей невестки. Она в
середине ее рассказа о последнем празднике в Петербурге обратилась к брату:
-- И ты решительно едешь на войну, Andre? -- сказала oia, вздохнув.
Lise вздрогнула тоже.
-- Даже завтра, -- отвечал брат.
-- II m'abandonne ici,et Du sait pourquoi, quand il aur pu avoir de
l'avancement...[225]
Княжна Марья не дослушала и, продолжая нить своих мыслей, обратилась к
невестке, ласковыми глазами указывая на ее живот:
-- Наверное? -- сказала она.
Лицо княгини изменилось. Она вздохнула.
-- Да, наверное, -- сказала она. -- Ах! Это очень страшно...
Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять
неожиданно заплакала.
-- Ей надо отдохнуть, -- сказал князь Андрей, морщась. -- Не правда ли,
Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он, все то же?
-- То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза, -- отвечала радостно
княжна.
-- И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? -- спрашивал князь
Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою
любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.
-- Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, --
радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним
из самых радостных впечатлений ее жизни.
Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья
старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал
исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его
в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по-старинному, в
кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым
выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем
оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером)
входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в
пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
-- А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? -- сказал старик и тряхнул
напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в
руках Тихона. -- Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и
нас своими подданными запишет. -- Здорово! -- И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна.
(Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он
радостно из-под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей
подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему
разговора отца -- подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно
над Бонапартом.
-- Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, -- сказал князь
Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты
отцовского лица. -- Как здоровье ваше?
-- Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня
знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
-- Слава Богу, -- сказал сын, улыбаясь.
-- Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, -- продолжал он, возвращаясь к
своему любимому коньку, -- как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей
новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
-- Дайте опомниться, батюшка, -- сказал он с улыбкою, показывавшею, что
слабости отца не мешают ему уважать и любить его. -- Ведь я еще и не
разместился.
-- Врешь, врешь, -- закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы
попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. -- Дом для
твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает.
Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю,
Толстого тоже... высадка единовременная... Южная армия что будет делать?
Пруссия, нейтралитет... это я знаю. Австрия что? -- говорил он, встав с
кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. --
Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно,
но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по
привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать
операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как
девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из
нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в
Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч
австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в
Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан
высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с
разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни
малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу
одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и
закричал:
-- Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел.
Другой раз он остановился, спросил:
-- И скоро она родит? -- и, с упреком покачав головой, сказал: --
Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел
фальшивым и старческим голосом: "Malbroug s'en va-t-en guerre. Dieu sait
guand reviendra". [226]
Сын только улыбнулся.
-- Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, -- сказал сын, --
я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже
этого.
-- Ну, новенького ты мне ничего не сказал. -- И старик задумчиво
проговорил про себя скороговоркой: -- Dieu sait quand reviendra. -- Иди в
cтоловую.

XXVII.

В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где
ожидала его невестка, княжна Марья, m-lle Бурьен и архитектор князя, по
странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению
незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь,
твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу
даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче,
сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не
раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За
столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно-высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода
князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с
салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая
беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был
появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую
раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую
напротив такой же громадной рамы с дурно-сделанным (видимо, рукою домашнего
живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был
происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей
смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с
тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
-- Как я узнаю его всего тут! -- сказал он княжне Марье, подошедшей к
нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он
улыбался. Все сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не
подлежало обсуждению.
-- У каждого своя Ахиллесова пятка, -- продолжал князь Андрей. -- С его
огромным умом donner dans ce ridicule! [227]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и
готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь
входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими
торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском
отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из-под висячих густых
бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на
молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое
испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения,
которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по
голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
-- Я рад, я рад, -- проговорил он и, пристально еще взглянув ей в
глаза, быстро отошел и сел на свое место. -- Садитесь, садитесь! Михаил
Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
-- Го, го! -- сказал старик, оглядывая ее округленную талию. --
Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним
ртом, а не глазами.
-- Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, -- сказал
он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она
молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила
и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и
стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
-- La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a
pleure les larmes de ses yeux, [228] -- говорила она, все более и
более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь все строже и строже смотрел на
нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней
понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
-- Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте-то нашему плохо приходится.
Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице)
порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами все его пустым
человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили
такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в
любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из
этого выйдет.
-- Он у меня тактик великий! -- сказал князь сыну, указывая на
архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и
государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том,
что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и
государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший
успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить
ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в
Европе, не было и войны, а была какая-то кукольная комедия, в которую играли
нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал
насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на
разговор и слушал его.
-- Все кажется хорошим, что было прежде, -- сказал он, -- а разве тот
же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее
выпутаться?
-- Это кто тебе сказал? Кто сказал? -- крикнул князь. -- Суворов! -- И
он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. -- Суворов!... Подумавши,
князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов... Моро! Моро был бы в плену, коли бы у
Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели
хофс-кригс-вурст-шнапс-рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти
хофс-кригс-вурст-раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж
Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, -- продолжал он, -- вам с своими
генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя
своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый-Йорк, в
Америку, за французом Моро послали, -- сказал он, намекая на приглашение,
которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. --
Чудеса!... Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо
там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим.
Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!...
-- Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, -- сказал
князь Андрей, -- только я не могу понять, как вы можете так судить о
Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте все-таки великий полководец!
-- Михайла Иванович! -- закричал старый князь архитектору, который,
занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. -- Я вам говорил, что
Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
-- Как же, ваше сиятельство, -- отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
-- Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на
первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир
стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою
славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал
Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не
возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же
мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей
слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый
человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и
с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические
обстоятельства Европы последних годов.
-- Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? --
заключил он. -- А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий
полководец твой-то, где он показал себя?
-- Это длинно было бы, -- отвечал сын.
-- Ступай же ты к Буонапарте своему. M-lle Bourienne, voila encore un
admirateur de votre goujat d'empereur! [229] -- закричал он
отличным французским языком.
-- Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince.
[230]
-- "Dieu sait quand reviendra"... [231] -- пропел князь
фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из-за стола.
Маленькая княгиня во все время спора и остального обеда молчала и
испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли
из-за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
-- Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, -- сказала она, -- c'est a
cause de cela peut- etre qu'il me fait peur. [232]
-- Ax, он так добр! -- сказала княжна.

XXVIII.

Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая
от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у
золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных
ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку
чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи,
которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный
погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из-под
Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя
Андрея: все было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано
тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои
поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты
обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя
Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по
комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой.
Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, -- может быть, и
то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении,
услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как
будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и
непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
-- Мне сказали, что ты велел закладывать, -- сказала она, запыхавшись
(она, видно, бежала), -- а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине.
Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я
пришла? Ты очень переменился, Андрюша, -- прибавила она как бы в объяснение
такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово "Андрюша". Видно, ей самой было странно
подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой,
шаловливый мальчик, товарищ детства.
-- А где Lise? -- спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
-- Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre!
Que! tresor de femme vous avez, [233] -- сказала она, усаживаясь на
диван против брата. -- Она совершенный ребенок, такой милый, веселый
ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное
выражение, появившееся на его лице.
-- Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет,
Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее
положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout
comprendre, c'est tout pardonner.[234] Ты подумай, каково ей,
бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться
одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей,
которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
-- Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, -- сказал он.
-- Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и
не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай,
Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в
деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я... ты меня знаешь...
как я бедна en ressources, [235] для женщины, привыкшей к лучшему
обществу. M-lle Bourienne одна...
-- Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, -- сказал князь Андрей.
-- О, нет! Она очень милая и добрая,а главное -- жалкая девушка.У нее
никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но
стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я
люблю быть одна... Mon pere [236] ее очень любит. Она и Михаил
Иваныч -- два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба
облагодетельствованы им; как говорит Стерн: "мы не столько любим людей за то
добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали".
Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [237] и она очень добрая. И
mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она
прекрасно читает.
-- Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от
характера отца? -- вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
-- МНЕ?... Мне?!... Мне тяжело?! -- сказала она.
-- Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, -- сказал
князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко
отзываясь об отце.
-- Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая-то гордость мысли, --
сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора,
-- и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно
было, какое другое чувство, кроме veneration, [238] может возбудить
такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только
желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
-- Одно, что тяжело для меня, -- я тебе по правде скажу, Andre, -- это
образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким
огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так
заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее
время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так
язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
-- Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой
порох, -- насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
-- Аh! mon ami. [239] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он
услышит меня. Andre, -- сказала она робко после минуты молчания, -- у меня к
тебе есть большая просьба.
-- Что, мой друг?
-- Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить
никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня
утешишь. Обещай, Андрюша, -- сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем
держа что-то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и
составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении
просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что-то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
-- Ежели бы это и стоило мне большого труда... -- как будто
догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
-- Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что
хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего
отца, наш дедушка, носил во всех войнах... -- Она все еще не доставала того,
что держала, из ридикюля. -- Так ты обещаешь мне?
-- Конечно, в чем дело?
-- Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его
не будешь снимать. Обещаешь?
-- Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет... Чтобы тебе сделать
удовольствие... -- сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив
огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он
раскаялся. -- Очень рад, право очень рад, мой друг, -- прибавил он.
-- Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе,
потому что в Нем одном и истина и успокоение, -- сказала она дрожащим от
волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом
овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на
серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
-- Пожалуйста, Andre, для меня...
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти
освещали все болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел
взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и
поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут)
и насмешливо.
-- Merci, mon ami. [240]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
-- Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда
был. Не суди строго Lise, -- начала она. -- Она так мила, так добра, и
положение ее очень тяжело теперь.
-- Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем-нибудь
свою жену или был недоволен ею. К чему ты все это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала
себя виноватою.
-- Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили. И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи.
Она хотела сказать что-то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая
княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды,
боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слез она
заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
-- Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда
не упрекну мою жену, и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к
ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели
ты хочешь знать правду... хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли
она? Нет. Отчего это? Не знаю...
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в
лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но
он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
-- Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас
приду. Петрушка! -- крикнул он камердинеру, -- поди сюда, убирай. Это в
сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
-- Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour
qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete
exaucee. [241]
-- Да, разве это! -- сказал князь Андрей. -- Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим,
князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m-lle Bourienne, уже в третий раз в
этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных
переходах.
-- Ah! je vous croyais chez vous, [242] -- сказала она,
почему-то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг
выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и
волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и
ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый
голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери.
Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить
потерянное время.
-- Non, mais figurez-vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses
boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier
les annees...[243] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал
при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в
руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские
воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и
спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же
разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя
ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями.
Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились
дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние:
Михаил Иванович, m-lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с-глазу-на-глаз хотел
проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и
в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за
столом и писал. Он оглянулся.
-- Едешь? -- И он опять стал писать.
-- Пришел проститься.
-- Целуй сюда, -- он показал щеку, -- спасибо, спасибо!
-- За что вы меня благодарите?
-- За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба
прежде всего. Спасибо, спасибо! -- И он продолжал писать, так что брызги
летели с трещавшего пера. -- Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела
могу делать вместе, -- прибавил он.
-- О жене... Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю...
-- Что врешь? Говори, что нужно.
-- Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером... Чтоб
он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими
глазами на сына.
-- Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, --
говорил князь Андрей, видимо смущенный. -- Я согласен, что и из миллиона
случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она
во сне видела, и она боится.
-- Гм... гм... -- проговорил про себя старый князь, продолжая
дописывать. -- Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
-- Плохо дело, а?
-- Что плохо, батюшка?
-- Жена! -- коротко и значительно сказал старый князь.
-- Я не понимаю, -- сказал князь Андрей.
-- Да нечего делать, дружок, -- сказал князь, -- они все такие, не
разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее,
взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось,
насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его.
Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой,
схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
-- Что делать? Красива! Я все сделаю. Ты будь покоен, -- говорил он
отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его.
Старик встал и подал письмо сыну.
-- Слушай, -- сказал он, -- о жене не заботься: что возможно сделать,
то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу,
чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал:
скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он
тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из
милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын
привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и
вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
-- Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их
государю передать после моей смерти. Теперь здесь -- вот ломбардный билет и
письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в
академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал,
что этого говорить не нужно.
-- Все исполню, батюшка, -- сказал он.
-- Ну, теперь прощай! -- Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его.
-- Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет... --
Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: -- а коли узнаю,
что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет... стыдно! --
взвизгнул он.
-- Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, -- улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
-- Еще я хотел просить вас, -- продолжал князь Андрей, -- ежели меня
убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера
говорил, чтоб он вырос у вас... пожалуйста.
-- Жене не отдавать? -- сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были
устремлены в глаза сына. Что-то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
-- Простились... ступай! -- вдруг сказал он. -- Ступай! -- закричал он
сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
-- Что такое, что? -- спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея
и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом
халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
-- Ну, -- сказал он, обратившись к жене.
И это "ну" звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: "теперь
проделывайте вы ваши штуки".
-- Andre, deja! [244] -- сказала маленькая княгиня, бледнея и
со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и
бережно посадил ее на кресло.
-- Adieu, Marieie, [245] -- сказал он тихо сестре, поцеловался
с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m-lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья,
поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, все еще смотрела в
дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны
были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского
сморкания. Только-что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и
выглянула строгая фигура старика в белом халате.
-- Уехал? Ну и хорошо! -- сказал он, сердито посмотрев на
бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул
дверь.

Примечания

[(сноска 1)] Ну, что, князь, Генуа и Лукка стали не больше,
как поместьями фамилии Бонапарте. Нет, я вас предупреждаю, если вы мне не
скажете, что у нас война, если вы еще позволите себе защищать все гадости,
все ужасы этого Антихриста (право, я верю, что он Антихрист) -- я вас больше
не знаю, вы уж не друг мой, вы уж не мой верный раб, как вы говорите.
[(сноска 2)] Я вижу, что я вас пугаю,
[(сноска 3)] Если y вас, граф (или князь), нет в виду ничего
лучшего и если перспектива вечера у бедной больной не слишком вас пугает, то
я буду очень рада видеть вас нынче у себя между семью и десятью часами. Анна
Шерер.
[(сноска 4)] О! какое жестокое нападение!
[(сноска 5)] Прежде всего скажите, как ваше здоровье?
[(сноска 6)] Признаюсь, все эти праздники и фейерверки
становятся несносны.
[(сноска 7)] Не мучьте меня. Ну, что же решили по случаю
депеши Новосильцова? Вы все знаете.
[(сноска 8)] Что решили? Решили, что Бонапарте сжег свои
корабли; и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши.
[(сноска 9)] Этот пресловутый нейтралитет Пруссии -- только
западня.
[(сноска 10)] [Кстати, -- виконт Мортемар,] он в родстве с
Монморанси чрез Роганов,]
[(сноска 11)] [аббат Морио:]
[(сноска 12)] [императрица-мать]
[(сноска 13)] [Этот барон, кажется, ничтожная личность.]
[(сноска 14)] Барон Функе рекомендован императрице-матери ее
сестрою,
[(сноска 15)] много уважения,
[(сноска 16)] [Кстати о вашей семье,]
[(сноска 17)] составляет восторг всего общества. Ее находят
прекрасною, как день.
[(сноска 18)] Чего вы хотите? Лафатер сказал бы, что у меня
нет шишки родительской любви,
[(сноска 19)] дураки.
[(сноска 20)] [Я ваш]
[(сноска 21)] вам одним могу признаться. Мои дети -- обуза
моего существования.
[(сноска 22)] [Что вы хотите?...]
[(сноска 23)] имеют манию женить.
[(сноска 24)] маленькая особа,]
[(сноска 25)] наша родственница, княжна
[(сноска 26)] Вот выгода быть отцом.
[(сноска 27)] Бедняжка несчастлива, как камни.
[(сноска 28)] [Послушайте, милая Аннет,]
[(сноска 29)] Устройте мне это дело, и я навсегда ваш
[(сноска 30)] [как пишет мне мой староста]
[(сноска 31)] [Подождите,]
[(сноска 32)] [с Лизой (женой молодого Болконского).]
[(сноска 33)] Я в вашем семействе начну обучаться ремеслу
старой девки.
[(сноска 34)] самая обворожительная женщина в Петербурге,
[(сноска 35)] [с моей тетушкой?]
[(сноска 36)] [тетушку,]
[(сноска 37)] [развлечением]
[(сноска 38)] Я захватила работу,
[(сноска 39)] Не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали,
что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.
[(сноска 40)] Будьте спокойны, вы все будете лучше всех,
[(сноска 41)] Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на
смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,
[(сноска 42)] Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!
[(сноска 43)] [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы
пришли навестить
бедную больную,]
[(сноска 44)] Расскажите нам это, виконт,
[(сноска 45)] [в стиле Людовика XV]
[(сноска 46)] Виконт был лично знаком с герцогом,
[(сноска 47)] Bиконт удивительный мастер рассказывать,
[(сноска 48)] Как сейчас виден человек хорошего общества,
[(сноска 49)] [милая Элен,]
[(сноска 50)] [Какая красавица!]
[(сноска 51)] Я, право, опасаюсь за свои способности перед
такой публикой,
[(сноска 52)] Подождите, я возьму мою работу,
[(сноска 53)] О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.
[(сноска 54)] [Очаровательный Ипполит]
[(сноска 55)] Это не история о привидениях?
[(сноска 56)] Вовсе нет,
[(сноска 57)] Дело в том, что я терпеть не могу историй о
привидениях,
[(сноска 58)] [бедра испуганной нимфы,]
[(сноска 59)] [Виконт]
[(сноска 60)] [мадмуазель Жорж,]
[(сноска 61)] [Очаровательно,]
[(сноска 62)] [международное право,]
[(сноска 63)] Вы собираетесь на войну, князь?
[(сноска 64)] Генералу Кутузову угодно меня к себе в
адъютанты.
[(сноска 65)] А Лиза, ваша жена?
[(сноска 66)] [Андрей,]
[(сноска 67)] [Будьте добрым малым, как вы были,]
[(сноска 68)] [Раз он перейдет в гвардию...]
[(сноска 69)] [до свиданья,]
[(сноска 70)] [Василий,]
[(сноска 71)] [миланского помазания?]
[(сноска 72)] И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки
изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на
троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно
с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.
[(сноска 73)] Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. --
Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,
[(сноска 74)] Надеюсь, что это была, наконец, та капля,
которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека,
который угрожает всему.
[(сноска 75)] Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что
они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И,
поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи!
Они шлют послов приветствовать похитителя престола.
[(сноска 76)] [Фраза, не переводимая буквально, так как
состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных.
Общий смысл такой: Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими
зазубренными полосами,]
[(сноска 77)] [Господин виконт]
[(сноска 78)] Это сказал Бонапарт,
[(сноска 79)] Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл
им мои передние: они бросились толпой... Не знаю, до какой степени имел он
право так говорить.
[(сноска 80)] [Никакого,]
[(сноска 81)] Если он и был героем для некоторых людей, то
после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем
меньше на земле.
[(сноска 82)] [Боже! мой Боже!]
[(сноска 83)] Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие
души,
[(сноска 84)] Превосходно!
[(сноска 85)] [Общественный договор,]
[(сноска 86)] [Но, мой милый Пьер,]
[(сноска 87)] Это шулерство, вовсе не похожее на образ
действий великого человека.
[(сноска 88)] [Это проходимец, что бы вы ни говорили,]
[(сноска 89)] Сегодня мне рассказали прелестный московский
анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать
по-русски, иначе пропадет вся соль анекдота.
[(сноска 90)] [лакея]
[(сноска 91)] [горничную.]
[(сноска 92)] [ливрею]
[(сноска 93)] [делать визиты.]
[(сноска 94)] [очаровательный вечер,]
[(сноска 95)] Решено,
[(сноска 96)] Как отец посмотрит на дело. До свидания,
[(сноска 97)] [Княгиня, до свиданья,]
[(сноска 98)] Ну, мой дорогой, ваша маленькая княгиня очень
мила! Очень мила и совершенная француженка.
[(сноска 99)] А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш
невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя
владетельную особу.
[(сноска 100)] А вы говорили, что русские дамы хуже
французских. Надо уметь взяться.
[(сноска 101)] [мой милый,]
[(сноска 102)] [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!]
[(сноска 103)] Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу
про него слышать,
[(сноска 104)] Мне страшно, мне страшно!
[(сноска 105)] Чего ты боишься,
[(сноска 106)] Нет, Андрей, я говорю: ты так, так
переменился...
[(сноска 107)] [Боже мой, Боже мой!]
[(сноска 108)] [Доброй ночи, Лиза,]
[(сноска 109)] [Я очень мил и очень едок,]
[(сноска 110)] [все эти женщины хорошего общества].
[(сноска 111)] [Я человек конченный,]
[(сноска 112)] [Я незаконный сын!]
[(сноска 113)] [Без имени, без состояния...]
[(сноска 114)] [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой
мой, женщины!]
[(сноска 115)] Порядочные женщины,]
[(сноска 116)] [женщины Курагина, женщины и вино,]
[(сноска 117)] [моя дорогая или мой дорогой]
[(сноска 118)] [Дорогая графиня, как давно... она должна была
пролежать в постеле, бедное дитя... на балу у Разумовских... и графиня
Апраксина... была так счастлива...
[(сноска 119)] Я в восхищении; здоровье мамы... и графиня
Апраксина
[(сноска 120)] [между нами,]
[(сноска 121)] Милая, на все есть время,
[(сноска 122)] Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,
[(сноска 123)] Какое прелестное дитя!
[(сноска 124)] [о графине Апраксиной.]
[(сноска 125)] [двоюродного брата]
[(сноска 126)] Бедовое дело -- двоюродные братцы и сестрицы,
[(сноска 127)] [поверенной]
[(сноска 128)] [мадам Жанлис]
[(сноска 129)] не все розы. -- при нашем образе жизни,
[(сноска 130)] [княгиня такая-то]
[(сноска 131)] Он за мной волочился,
[(сноска 132)] Высокое положение не вскружило ему головы
нисколько.
[(сноска 133)] [буквально]
[(сноска 134)] [милый друг!]
[(сноска 135)] [Дорогой Борис,]
[(сноска 136)] [Друг мой!]
[(сноска 137)] Мой друг, ты мне обещал,
[(сноска 138)] Итак, это верно? -- Князь, человеку ошибаться
свойственно. -- Хорошо, хорошо...
[(сноска 139)] Я никогда не мог понять, как Натали решилась
выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К
тому же игрок, говорят.
[(сноска 140)] Но добрый человек, князь,
[(сноска 141)] Это его крестник,
[(сноска 142)] Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах!
это ужасно, долг христианина...
[(сноска 143)] [Ах, милая, я не узнала вас,]
[(сноска 144)] Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой.
Воображаю, как вы настрадались,
[(сноска 145)] Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от
этого молодого человека...
[(сноска 146)] Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?
[(сноска 147)] Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как
в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.
[(сноска 148)] Англии конец,
[(сноска 149)] Питт, как изменник нации и народному праву,
приговаривается к...
[(сноска 150)] [мадам Жако...]
[(сноска 151)] Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.
[(сноска 152)] [Прощайте, моя милая,]
[(сноска 153)] [сотэ на мадере]
[(сноска 154)] [страшный дракон,]
[(сноска 155)] [почтеннейший]
[(сноска 156)] [Вы рассчитываете иметь доход с казны,]
[(сноска 157)] Баланс установлен...
[(сноска 158)] [как говорит пословица,]
[(сноска 159)] [Да, сударыня,]
[(сноска 160)] [Нет, сударыня.]
[(сноска 161)] [Разумовские... Это было восхитительно... Вы
очень добры... Графиня Апраксина...]
[(сноска 162)] [черепаховый,]
[(сноска 163)] Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел
бы теперь наш черед.
[(сноска 164)] Знаете пословицу:
[(сноска 165)] Это нам кстати.
[(сноска 166)] [на голову,]
[(сноска 167)] [Спрашиваю я вас,]
[(сноска 168)] Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,
[(сноска 169)] прекрасная погода, княжна, и потом Москва так
похожа на деревню.
[(сноска 170)] Не правда ли?
[(сноска 171)] [щепотку кремортартара...]
[(сноска 172)] [поговорим.]
[(сноска 173)] Я заморен, как почтовая лошадь;
[(сноска 174)] Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.
[(сноска 175)] [Незаконный,]
[(сноска 176)] и всего, что отсюда вытекает,
[(сноска 177)] [послушай,]
[(сноска 178)] [поговорим толком,]
[(сноска 179)] [любимица,]
[(сноска 180)] Не будем терять время.
[(сноска 181)] В этом-то и дело.
[(сноска 182)] Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте
мужчиной.
[(сноска 183)] Забудьте, друг мой, в чем были против вас
неправы. Вспомните, что это ваш отец... Может быть, в агонии. Я тотчас
полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.
[(сноска 184)] Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за
вашими интересами.
[(сноска 185)] [блюсти ваши интересы,]
[(сноска 186)] этот молодой человек -- сын графа... Есть ли
надежда?
[(сноска 187)] Доверьтесь Его милосердию,
[(сноска 188)] Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал
вас видеть. Это хорошо...
[(сноска 189)] Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать,
мой друг...
[(сноска 190)] Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование
сейчас начнется. Пойдемте.
[(сноска 191)] [Идите.]
[(сноска 192)] Он задремал,
[(сноска 193)] Пойдем.
[(сноска 194)] Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной.
Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.
[(сноска 195)] [маленькую гостиную.]
[(сноска 196)] Ничто так не восстановляет после бессонной
ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.
[(сноска 197)] Оставьте Катю делать, что она знает.
[(сноска 198)] Умоляю вас...
[(сноска 199)] Это смешно. Ну, же,
[(сноска 200)] [Но, князь,]
[(сноска 201)] Он умирает, а вы меня оставляете одну.
[(сноска 202)] Его не стало...
[(сноска 203)] Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать:
ничто так не облегчает, как слезы.
[(сноска 204)] Да, мой друг, это великая потеря для всех нас,
не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь,
обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас
знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас
обязанности; и надо быть мужчиной.
[(сноска 205)] После я, может быть, расскажу вам, что если б я
не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего
дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы
исполните желание отца.
[(сноска 206)] Это тяжело, но это спасительно; душа
возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,
[(сноска 207)] [король прусский,]
[(сноска 208)] [мадмуазель Бурьен.]
[(сноска 209)] [батюшка,]
[(сноска 210)] Милый и бесценный друг, какая страшная и
ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего
существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое
нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце
возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые
меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую
испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе,
как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване
"признаний"? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые
нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном,
который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?
[(сноска 211)] Вся Москва только и говорит что о войне. Один
из моих двух братьев уже за границей, другой с гвардией, которая выступает в
поход к границе. Наш милый государь оставляет Петербург и, как предполагают,
намерен сам подвергнуть свое драгоценное существование случайностям войны.
Дай Бог, чтобы корсиканское чудовище, которое возмущает спокойствие Европы,
было низвергнуто ангелом, которого Всемогущий в Своей благости поставил над
нами повелителем. Не говоря уже о моих братьях, эта война лишила меня одного
из отношений самых близких моему сердцу. Я говорю о молодом Николае Ростове;
который, при своем энтузиазме, не мог переносить бездействия и оставил
университет, чтобы поступить в армию. Признаюсь вам, милая Мари, что,
несмотря на его чрезвычайную молодость, отъезд его в армию был для меня
большим горем. В молодом человеке, о котором я говорила вам прошлым летом,
столько благородства, истинной молодости, которую встречаешь так редко в наш
век между двадцатилетними стариками! У него особенно так много откровенности
и сердца. Он так чист и полон поэзии, что мои отношения к нему, при всей
мимолетности своей, были одною из самых сладостных отрад моего бедного
сердца, которое уже так много страдало. Я вам расскажу когда-нибудь наше
прощанье и все, что говорилось при прощании. Все это еще слишком свежо...
Ах! милый друг, вы счастливы, что не знаете этих жгучих наслаждений, этих
жгучих горестей. Вы счастливы, потому что последние обыкновенно сильнее
первых. Я очень хорошо знаю, что граф Николай слишком молод для того, чтобы
сделаться для меня чем-нибудь кроме как другом. Но эта сладкая дружба, эти
столь поэтические и столь чистые отношения были потребностью моего сердца.
Но довольно об этом.
"Главная новость, занимающая всю Москву, -- смерть старого графа
Безухого и его наследство. Представьте себе, три княжны получили какую-то
малость, князь Василий ничего, а Пьер -- наследник всего и, сверх того,
признан законным сыном и потому графом Безухим и владельцем самого огромного
состояния в России. Говорят, что князь Василий играл очень гадкую роль во
всей этой истории, и что он уехал в Петербург очень сконфуженный. Признаюсь
вам, я очень плохо понимаю все эти дела по духовным завещаниям; знаю только,
что с тех пор как молодой человек, которого мы все знали под именем просто
Пьера, сделался графом Безухим и владельцем одного из лучших состояний
России, -- я забавляюсь наблюдениями над переменой тона маменек, у которых
есть дочери-невесты, и самих барышень в отношении к этому господину, который
(в скобках будь сказано) всегда казался мне очень ничтожным. Так как уже два
года все забавляются тем, чтобы приискивать мне женихов, которых я большею
частью не знаю, то брачная хроника Москвы делает меня графинею Безуховой. Но
вы понимаете, что я нисколько этого не желаю. Кстати о браках. Знаете ли вы,
что недавно всеобщая тетушка Анна Михайловна доверила мне, под величайшим
секретом, замысел устроить ваше супружество. Это ни более ни менее как сын
князя Василья, Анатоль, которого хотят пристроить, женив его на богатой и
знатной девице, и на вас пал выбор родителей. Я не знаю, как вы посмотрите
на это дело, но я сочла своим долгом предуведомить вас. Он, говорят, очень
хорош и большой повеса. Вот все, что я могла узнать о нем.
Но будет болтать. Кончаю мой второй листок, а маменька прислала за
мной, чтобы ехать обедать к Апраксиным.
Прочитайте мистическую книгу, которую я вам посылаю; она имеет у нас
огромный успех. Хотя в ней есть вещи, которые трудно понять слабому уму
человеческому, но это превосходная книга; чтение ее успокоивает и возвышает
душу. Прощайте. Мое почтение вашему батюшке и мои приветствия m-lle Бурьен.
Обнимаю вас от всего сердца. Юлия.
PS. Известите меня о вашем брате и о его прелестной жене.
[(сноска 212)] Милый и бесценный друг. Ваше письмо от 13-го
доставило мне большую радость. Вы все еще меня любите, моя поэтическая Юлия.
Разлука, о которой вы говорите так много дурного, видно, не имела на вас
своего обычного влияния. Вы жалуетесь на разлуку, что же я должна была бы
сказать, если бы смела, -- я, лишенная всех тех, кто мне дорог? Ах, ежели бы
не было у нас религии для утешения, жизнь была бы очень печальна. Почему
приписываете вы мне строгий взгляд, когда говорите о вашей склонности к
молодому человеку? В этом отношении я строга только к себе. Я понимаю эти
чувства у других, и если не могу одобрять их, никогда не испытавши, то и не
осуждаю их. Мне кажется только, что христианская любовь, любовь к ближнему,
любовь к врагам, достойнее, слаще и лучше, чем те чувства, которые могут
внушить прекрасные глаза молодого человека молодой девушке, поэтической и
любящей, как вы.
Известие о смерти графа Безухова дошло до нас прежде вашего письма, и
мой отец был очень тронут им. Он говорит, что это был предпоследний
представитель великого века, и что теперь черед за ним, но что он сделает
все, зависящее от него, чтобы черед этот пришел как можно позже. Избави нас
Боже от этого несчастия.
Я не могу разделять вашего мнения о Пьере, которого знала еще ребенком.
Мне казалось, что у него было всегда прекрасное сердце, а это то качество,
которое я более всего ценю в людях. Что касается до его наследства и до
роли, которую играл в этом князь Василий, то это очень печально для обоих.
Ах, милый друг, слова нашего Божественного Спасителя, что легче верблюду
пройти в иглиное ухо, чем богатому войти в царствие Божие, -- эти слова
страшно справедливы. Я жалею князя Василия и еще более Пьера. Такому
молодому быть отягощенным таким огромным состоянием, -- через сколько
искушений надо будет пройти ему! Если б у меня спросили, чего я желаю более
всего на свете, -- я желаю быть беднее самого бедного из нищих. Благодарю
вас тысячу раз, милый друг, за книгу, которую вы мне посылаете и которая
делает столько шуму у вас. Впрочем, так как вы мне говорите, что в ней между
многими хорошими вещами есть такие, которых не может постигнуть слабый ум
человеческий, то мне кажется излишним заниматься непонятным чтением, которое
по этому самому не могло бы принести никакой пользы. Я никогда не могла
понять страсть, которую имеют некоторые особы, путать себе мысли,
пристращаясь к мистическим книгам, которые возбуждают только сомнения в их
умах, раздражают их воображение и дают им характер преувеличения, совершенно
противный простоте христианской.
Будем читать лучше Апостолов и Евангелие. Не будем пытаться проникнуть
то, что в этих книгах есть таинственного, ибо как можем мы, жалкие грешники,
познать страшные и священные тайны Провидения до тех пор, пока носим на себе
ту плотскую оболочку, которая воздвигает между нами и Вечным непроницаемую
завесу? Ограничимся лучше изучением великих правил, которые наш Божественный
Спаситель оставил нам для нашего руководства здесь, на земле; будем
стараться следовать им и постараемся убедиться в том, что чем меньше мы
будем давать разгула нашему уму, тем мы будем приятнее Богу, Который
отвергает всякое знание, исходящее не от Него, и что чем меньше мы
углубляемся в то, что Ему угодно было скрыть от нас, тем скорее даст Он нам
это открытие Своим божественным разумом.
Отец мне ничего не говорил о женихе, но сказал только, что получил
письмо и ждет посещения князя Василия; что касается до плана супружества
относительно меня, я вам скажу, милый и бесценный друг, что брак, по-моему,
есть божественное установление, которому нужно подчиняться. Как бы то ни
было тяжело для меня, но если Всемогущему угодно будет наложить на меня
обязанности супруги и матери, я буду стараться исполнять их так верно, как
могу, не заботясь об изучении своих чувств в отношении того, кого Он мне
даст супругом.
Я получила письмо от брата, который мне объявляет о своем приезде с
женой в Лысые Горы. Радость эта будет непродолжительна, так как он оставляет
нас для того, чтобы принять участие в этой войне, в которую мы втянуты Бог
знает как и зачем. Не только у вас, в центре дел и света, но и здесь, среди
этих полевых работ и этой тишины, какую горожане обыкновенно представляют
себе в деревне, отголоски войны слышны и дают себя тяжело чувствовать. Отец
мой только и говорит, что о походах и переходах, в чем я ничего не понимаю,
и третьего дня, делая мою обычную прогулку по улице деревни, я видела
раздирающую душу сцену.
Это была партия рекрут, набранных у нас и посылаемых в армию. Надо было
видеть состояние, в котором находились матери, жены и дети тех, которые
уходили, и слышать рыдания тех и других. Подумаешь, что человечество забыло
законы своего Божественного Спасителя, учившего нас любви и прощению обид, и
что оно полагает главное достоинство свое в искусстве убивать друг друга.
Прощайте, милый и добрый друг. Да сохранит вас наш Божественный
Спаситель и его Пресвятая Матерь под Своим святым и могущественным покровом.
Мария.
[(сноска 213)] А, вы отправляете письмо, я уж отправила свое.
Я писала моей бедной матери,
[(сноска 214)] Надо предупредить вас, княжна, что князь
разбранился с Михайлом Иванычем. Он очень не в духе, такой угрюмый.
Предупреждаю вас, знаете...
[(сноска 215)] Ах, милый друг мой! Я просила вас никогда не
говорить мне, в каком расположении духа батюшка. Я не позволю себе судить
его и не желапа бы, чтоб и другие судили.
[(сноска 216)] Да это дворец! -- Пойдем скорее, скорее!...
[(сноска 217)] Это Мари упражняется? Тише, застанем ее
врасплох.
[(сноска 218)] Ах, какая радость для княжны! Наконец! Надо ее
предупредить.
[(сноска 219)] Нет, нет, пожалуйста... Вы мамзель Бурьен; я
уже знакома с вами по той дружбе, какую имеет к вам моя невестка. Она не
ожидает нас?
[(сноска 220)] Ах, милая!... Ах, Мари!... -- А я видела во
сне. -- Так вы нас не ожидали?... Ах, Мари, вы так похудели. -- А вы так
пополнели...
[(сноска 221)] Я тотчас узнала княгиню,
[(сноска 222)] А я не подозревала!... Ах, Andre, я и не видела
тебя.
[(сноска 223)] плакса,
[(сноска 224)] [вполне серьезный,]
[(сноска 225)] Он покидает меня здесь, и Бог знает зачем,
тогда как он мог бы получить повышение...
[(сноска 226)] [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется
когда.]
[(сноска 227)] [поддаваться этой мелочности!]
[(сноска 228)] [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего
мужа и выплакала все глаза свои,]
[(сноска 229)] вот еще поклонник вашего холопского
императора...
[(сноска 230)] Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.
[(сноска 231)] [Бог знает, вернется когда!]
[(сноска 232)] Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от
этого-то я и боюсь его.
[(сноска 233)] [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,]
[(сноска 234)] Кто все поймет, тот все и простит.
[(сноска 235)] [интересами.]
[(сноска 236)] [Отец]
[(сноска 237)] [на мостовой,]
[(сноска 238)] [глубокого уважения,]
[(сноска 239)] [А! Друг мой.]
[(сноска 240)] [Благодарю, мой друг. ]
[(сноска 241)] Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с
молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва
твоя была бы услышана.
[(сноска 242)] Ах, я думала, вы у себя,
[(сноска 243)] Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с
фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами...
[(сноска 244)] [Андрей, уже!]
[(сноска 245)] [Прощай, Маша,]

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел художественная литература