Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Уколова В. Тойнби и постижение истории

Источник: Цивилизации. Выпуск 2. - M.: Наука, 1993.

Конец века, а тем более конец тысячелетия располагает к размышлениям о смысле истории. Человечество вглядывается в прошлое, чтобы найти в нем знаки будущего. Довольно громко звучат голоса, предрекающие конец истории, — будь то о свершении апокалиптических пророчеств или же о достижении ею некоего стабильного состояния, порожденного успехами западного либерализма и демократии и способного субстантивировать настоящее, отбрасывая извечное перетекание истории из прошлого в будущее (вспомним хотя бы нашумевшую концепцию американского ученого Фрэнсиса Фукуямы, за которой как бы проступает тень великого Гегеля). Однако в конечном итоге пристальное, можно сказать, судорожное вглядывание в прошлое — необходимый элемент самоутверждения человечества в его новом обретении надежды, почти утраченной в двадцатом веке, принесшем невиданные ранее революционные потрясения и кровавые войны, геноцид и экологический кризис, поставившем народы и каждого человека на грань выживания, но на своем излете все же извлекшем из пламени разрушения тепло гуманизма, свет прозрения, предзнание возможности продолжения жизни и движения истории, но уже не как колесницы Вишну, безжалостно уничтожающей все нас своем пути, а как поля реализации феномена человека в духовно и социально конвергируемом мире, становящемся фактором поистине космической эволюции.

Какое же место в этом всматривании в историю могут занять размышления английского мыслителя Арнольда Тойнди (1889—1975), уже давно признанного одним из "столпов" философии истории, возвеличенного и осмеянного, а сегодня кажущегося почти старомодным в своей академической респектабельности? К сожалению, русский перевод главного труда Тойнби "A Study of History" (точнее, извлечений из него) выходит с большим запозданием, хотя имя английского мыслителя уже много десятилетий занимало прочное место в курсах истории философии, преподававшихся в наших вузах, в которых считалось хорошим тоном ругать его как "представителя буржуазной истории и социологии" вслед за О. Шпенглером, стремившимся "переосмыслить все общественно-историческое развитие человечества в духе теории круговорота локальных цивилизаций"; при этом подчеркивалось, что он "стремился дать идеалистический ответ на позитивистский эволюционизм", а также оказал большое влияние на философскую и историческую мысль Запада. Словом, к Тойнби у нас относились почти хорошо, если учитывать контекст все нараставшей и обострявшейся критики "буржуазного сознания" и "буржуазной науки".

К слову сказать, концепция Тойнби, поражавшая грандиозностью замысла и непоследовательностью исполнения, отнюдь неоднозначно воспринималась на Западе. Например, крупнейший французский историк Люсьен Февр, один из основателей влиятельнейшего направления исторической науки, называющегося иногда "школой Анналов", не без издевки писал об "обольстительном историке-эссеисте", труд которого порождает "чувство сенсации, вызванное у доверчивого читателя внушительным обзором всех этих тщательно пронумерованных цивилизаций, которые, подобно сценам мелодрамы, сменяют одна другую перед его восхищенным взором; ловко жонглирующий народами, обществами и цивилизациями прошлого и настоящего, тасующий и перетасовывающий Европу и Африку, Азию и Америку, внушает неподдельный восторг. Но если не поддаться искусительным чарам, если отвергнуть сентиментальную позицию верующего, присутствующего при богослужении, если беспристрастно взглянуть на идеи Тойнби и на выводы из них — то что нового мы, историки, увидим во всем этом?.. Тойнби просто присоединяет голос Англии к французским голосам. И нам принадлежит право судить, в какой степени этот голос выделяется в британском мире на фоне прочих голосов. В нашем мире его обладатель может рассчитывать разве что на место среди хористов". Это высказывание служит еще одним свидетельством того, сколь пристрастными могут быть выдающиеся ученые в оценке друг друга и своих национальных исторических школ. Однако если одни усматривали в Арнольде Тойнби лишь заурядного толкователя общественных истин, то другие провозглашали его пророком нового видения истории; в сущности, и в том и в другом случае ускользало главное — реальное понимание истории в интерпретации английского историка. Впрочем, справедливости ради надо заметить, что Тойнби и не пытался отлить свое понимание в чеканную форму. Оно скорее угадывается сквозь переплетение понятий и подходов, набегающих друг на друга и "затемняющих" основание русла, по которому устремляется мысль ученого.

Итак, свое главное сочинение Тойнби назвал "A Study of History". Проще всего, придав ему школьный смысл, перевести его как "Изучение истории" или, слегка академизировав, как "Исследование истории". Но с первых же страниц становится ясно, что о каком-либо изучении, основанном на детальном анализе, или об исследовании в привычном смысле можно говорить лишь весьма относительно. Мысли, концепции, определения, факты, страны и народы, прошлое и будущее сливаются в сложнейший узор, скорее указывающий на присутствие тайны, чем придающий четкость и последовательность изложению событий прошлого. Начиная с 21 цивилизации, Тойнби к концу своего многотомного сочинения по ходу дела утрачивает 8, но, кажется, не дает себе труда заметить потерю, увлекаемый потоком осмысления движения или неподвижности истории. Очевидно, что такой труд почти невозможно назвать научным исследованием в классическом варианте. Однако, чем больше читатель углубляется в него, тем сильнее его охватывает чувство, что в данном случае речь идет не столько о рациональном познании, сколько о постижении, сочетающем логическое осмысление, интуицию и даже прозрение. Сам Тойнби как бы вскользь замечает: «Почему мы должны считать, что в научный метод, созданный для анализа неодушевленной природы, может быть перенесен в историческое мышление, которое предполагает рассмотрение людей в процессе их деятельности? Когда профессор истории называет свой семинар "лабораторией", разве он не отгораживает себя тем самым от естественной среды? Оба названия — метафоры, но каждая из них уместна лишь в своей области. Семинар историка — это питомник, в котором живые учатся говорить живое слово о живых... Нам достаточно хорошо известно, и мы всегда помним так называемое "патетическое заблуждение", одухотворяющее и наделяющее жизнью неживые объекты. Однако теперь мы скорее становимся жертвами противоположного — "апатетического заблуждения", согласно которому с живыми существами поступают так, словно они — неодушевленные предметы». Так что же, Тойнби — сторонник, интуитивизма? Если да, то не в привычном для нам смысле, а в том же смысле, в каком им был Аврелий Августин, создатель европейской, христианской философии истории, в основу которой был положен оригинальный метод рационалистического интуитивизма, использованный затем и такими великими философами-систематизаторами, как Фома Аквинский или Гегель, хотя их более привычно и числят среди рационалистов преимущественно (если не исключительно) логического толка.

Сегодня многие ищут правду истории, лучшие религиозные мыслители стремились к постижению истины, для которой правда была лишь обликом. Для секуляризированного, а тем более для материалистического сознания невозможность достижения абсолютной истины была столь очевидна, что порой носители этих форм сознания вообще отказывались от поисков истины, заменяя ее мыслительными стерертипами, в результате чего "демифологнзированная" история превратилась в иллюстрацию к догматизировнной схеме. Это не означает, что адекватное познание истории невозможно на путях ее материалистического понимания, но указывает на то, что само это понимание не должно быть линейным и однозначным, претендующим на исключительность.

Тойнби — мыслитель религиозный, а точнее, христианский. Для религиозного сознания истина могла быть дана в Откровении, либо постигнута разумом, лучшим же было сочетание этих двух возможностей. История — дело рук Творца, осуществленное через существование человека и человечества, но, постигая ее, историк тоже становится сопричастным процессу творения. Подобно тому как божественное провидение (и даже предопределение) для христианина не исключает свободы человеческой воли, для Тойнби признание божественного творения истории не уничтожает роли историка как со-творца прошлого, ибо лишь в процессе со-творения может быть выявлен момент истины. Отсюда столь показательное для Тойнби преобладание синтеза над анализом, отсюда его тяга к универсализму (хотя его, как это ни парадоксально, чаще упрекали в раздроблении, локализации истории). Последнее, как нам кажется, из нежелания или неспособности увидеть подлинную диалектику в характерном для метода Тойнби соединении того, что кажется несочетаемым. Действительно, он противник интерпретации истории как процесса движения в его классическом варианте. Не случайно он отвергает непрерывность истории, построенную по аналогии с представлениями классической физики. Для него не столь убедительна и другая аналогия — непрерывность истории как непрерывность Жизни, хотя она и представляется Тойнби более органичной.

В сущности, бытие общества для Тойнби есть проявление Жизни как элемента бытия универсума. Он, однако, не опускается до банального указания в этой связи на сложность социальной жизни. Его мысль совершает движение, с одной стороны, возвращающее нас к классической философии древности, а с другой — устремляющееся к современной релятивистской теории. Непрерывность истории как и непрерывность пространства—времени есть для Тойнби "перетекание" дискретности существования человечества. Каждый момент движения представляет собой порождающее начало следующего и в то же время некую самоопределяемую, внутренне завершенную целостность. Тойнби размышляет: «Мы вряд ли поймем природу Жизни, если не научимся выделять границы относительной дискретности вечно бегущего потока — изгибы живых ее струй, пороги и тихие заводи, вздыбленные гребни волн и мирную гладь отлива, сверкающие кристаллами торосы и причудливые наплывы льда, когда мириадами форм вода застывает в расщелинах ледников. Другими словами, понятие непрерывности имеет значение только как символический умозрительный образ, на котором мы вычерчиваем восприятие непрерывности во всем реальном многообразии и сложности. Попробуем применить это общее наблюдение к постижению истории. Предполагает ли термин "непрерывность истории" в общепринятом смысле, что масса, момент, объем, скорость и направление потока человеческой жизни постоянны или если не буквально постоянны, то изменяются в столь узких границах, что поправкой можно пренебречь? Если этот термин предполагает импликации такого рода, то. как бы это ни было привлекательно, мы придем к серьезным ошибкам»

Из подобного рода рассуждений методологического характера у Тойнби вытекает предположение об определяющем значении для исторического исследования категории пространства—времени. Однако, промелькнув блистательной догадкой, она вдруг распадается путаницей довольно банальных понятий. Предощутив время как пространство исторической жизни, Тойнби как бы испытывает робость перед этой мыслью. Историюпуть, историю-жизнь, а следовательно, и истину истории он дробит на локальные (в самом непосредственном значении этого термина) цивилизации, общества, тем самым впадая в разобщение с объектом познания, делая невозможным то, что он сам же и провозгласил в качестве главной цели, — постижение тайны мировой истории, — становясь пленником осуждаемой им рационалистической отвлеченности и онтологизируя собственные гносеологические модели.

История существует там, и только там, где есть время. Вспомним, например, что, согласно христианским представлениям, собственно человеческая история началась не с момента сотворения человека, ибо райское его существование протекало вне сущностных изменений, т.е. вне истории, а с момента грехопадения, неповиновения божественной воле, после которого человек низвергается в поток времени, становится смертным. Не случайно у отцов церкви происходит отождествление меры времени "секулум" (столетие) с понятием мира, мирского существования.

Время есть то поле, в котором и благодаря которому происходит смена состояний человеческого общества, а ведь именно через нее проявляется содержание истории. Для историка эти различные состояния бывают не только связаны, но и совмещены, прошлое и настоящее оказываются реально сосуществующими. Оставаясь неподвижным в пространстве, он аккумулирует историческое время, умещая мгновения, века, тысячелетия в своей временной реальности. Не случайно древние называли историка "передатчиком времени", ибо он был не только хранителем, но и организатором времени как условного исторического пространства. Исключительное значение в этом процессе "передачи" времени Тойнби отводит памяти, тем самым указывая на глубочайшую естественность связи истории как сферы накопления и развития человеческого опыта и памяти как средства упорядочения времени. В этом английский мыслитель выступает как продолжатель очень древней европейской интеллектуальной традиции — вспомним, что и в функции богини памяти Мнемозины входило управление временем. В то же время Тойнби поддержал идею, столь характерную для мышления XX в., отражающую осознание отношения времени к биологической, а затем и социальной эволюции, идею, одной из модификаций которой является гипотеза о смене биосферы ноосферой, представленная у Вернадского, Ле Руа и Тейяра де Шардена.

Локальные цивилизации — вехи времени, а не острова замкнутой в самой себе истории. Разомкнутая История есть аналог разомкнутой Вселенной. Она открыта постоянно расширяющемуся и углубляющемуся постижению. В этой связи Тойнби развивает концепцию "интеллигибельного поля" исторического познания. Он осуществляет сопряжение онтологического и гносеологического, утверждая познаваемость сущностных аспектов истории через проявление их в существовании различных обществ, "границы которых были приблизительно установлены с учетом исторического контекста данной страны, представляют собой к настоящему времени общества с более широкой протяженностью как в пространстве, так и во времени, чем национальные государства, городагосударства или какие-либо другие политические союзы... В свете этих выводов можно сделать еще ряд заключений, подходя к истории как к исследованию человеческих отношений. Ее подлинный предмет — жизнь общества, взятая как во внутренних, так и во внешних ее аспектах. Внутренняя сторона есть выражение жизни любого данного общества в последовательности глав ее истории, в совокупности всех составляющих его общин. Внешний аспект — это отношения между отдельными обществами, развернутые во времени и пространстве".

Углублением в конкретное познается сущностное в истории, в основе которой заложен вселенский разум, божественный закон — Логос. Истина выявляется в диалоге человечества с ним, точнее, в Ответе на его Вызов. Этот пункт концепции Тойнби иногда подвергался иронической критике, особенно в части конкретно-исторических "облачений" Вызова. Так, например, известный советский историк Л.Н. Гумилев писал в своей монографии "Этногенез и биосфера Земли": "... по А. Тойнби, Австрия потому перегнала в развитии Баварию и Бадей, что на нее напали турки. Однако турки сначала напали на Болгарию, Сербию и Венгрию, и те ответили на вызов капитуляцией, а Австрию отстояли гусары Яна Собеского. Пример говорит не в пользу концепции, а против нее". Согласимся, что небрежность, с которой Тойнби иллюстрирует Вызовы и Ответы на конкретной исторической почве, может дать повод для иронии. Однако для понимания концепции английского философа очень важно попытаться осмыслить, что же скрывается за каждым конкретным проявлением Вызова. Для этого нам снова придется вернуться к исходным моментам христианской философии истории.

До грехопадения, т.е. до свершения первого акта свободного выбора человеком, мир был внеисторическим. Человек не был отделен от Бога, а потому он не нуждался ни в проявлении, ни в осознании своей собственной сущности. С момента своего свободного выбора он утрачивает свое природное единство с Богом, возникает разделенность между Богом и человеком. Бог пребывает в низменной сфере вечности, человек низвергается в непрерывно меняющийся мир, где правит время. Тем самым первый акт свободного выбора человека открывает путь истории и ставит его в ситуацию диалога с Богом. Этот диалог первоначально запечатлен в Ветхом Завете, где содержатся и пророчества относительно будущего. Воплощение божественного Логоса в лице Иисуса Христа есть свершение раннего обетования. С этого момента история разворачивается как процесс спасения человечества, которое есть в то же время и все более полное выявление человеческой сущности. Таким образом, по Тойнби, в основе истории лежит взаимодействие мирового закона — божественного Логоса и человечества, которое каждый раз дает Ответ на божественное Вопрошание, выраженное в форме природного или какого-либо иного Вызова. Постижение истории есть постижение человечеством самого себя и в себе самом божественного Закона и высшего предназначения. Может ли человечество дать один-единственный Ответ на божественное Вопрошание или же оно непрерывно дает разные Ответы? Так, пользуясь специфической терминологией, Тойнби ставит вопрос об альтернативности исторического развития.

Автор "Постижения истории" полагал, что Вызов и Ответ могут быть явлены в различных формах, но все Ответы по существу сливаются в один: «Доверяясь зову Господа, "чувствовать и находить вслед за ним" (Деян. VII, 27)... Возможно, взгляд автора на историю кому-то покажется неточным или даже неверным, но он смеет заверить читателя, что через постижение действительности он пытался постичь Бога, который раскрывает Себя через движение душ, искренне верящих в Него». История, на поверхности явлений обещающая многообразие вариантов, на уровне своего истинного содержания оказывается однонаправленной, ориентированной на постижение Бога через самораскрытие человека. Таким образом, тойнбианская концепция истории обретает нравственную интерпретацию. И если Разум компенсировал человеку зависимость от природы, то нравственный закон дал надежду на гармонизацию взаимодействия истории и личности. Утверждение и распространение нравственности возможно через традицию и через мимесис (подражание).

Движение истории определяется полнотой и интенсивностью Ответа на Вызов, мощью Порыва, направленного навстречу божественному Призыву. Рывок вперед способно совершить творческое меньшинство, увлекающее за собой инертную массу, способное перенести "божественный закон из одной души в другую". Однако Тойнби предупреждает, что ответственность за надломы цивилизаций лежит на совести их лидеров: «Творческие личности в авангарде цивилизации, влияющие на нетворческое большинство через механизм мимесиса, могут потерпеть неудачу по двум причинам. Одну из них можно назвать отрицательной, а другую — положительной.

Возможная "отрицательная" неудача состоит в том, что лидеры неожиданно для себя подпадают под гипноз, которым они воздействовали на своих последователей. Это приводит к катастрофической потере инициативы: "Если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму" (Матф. XV, 14).

Власть — это сила, а силу трудно удержать в определенных рамках. И когда эти рамки рухнули, управление перестает быть искусством. Остановка колонны на полпути чревата рецидивами непослушания со стороны простого большинства и страхом командиров. А страх толкает командиров на применение грубой силы для поддержания собственного авторитета, поскольку доверия они уже лишены. В результате — ад кромешный. Четкое некогда формирование впадает в анархию. Это пример "положительной" неудачи, проистекающей из отказа от мимесиса». Многие исторические драмы и трагедии двадцатого века служат подтверждением этого наблюдения Тойнби.

Вызов, остающийся без Ответа, повторяется вновь и вновь. Неспособность того или иного общества в силу утраты творческих сил, энергии ответить на Вызов лишает его жизнеспособности и в конце концов предопределяет его исчезновение с исторической арены. Распад общества сопровождается нарастающим чувством неконтролируемости потока жизни, движения истории. В такие моменты с отрезвляющей ясностью выступает действие исторического детерминизма, и Немезида вертит свой исторический суд. Трагедия распада может привести к социальной революции, которая, "не достигнув своей цели, переходит затем в реакцию". Однако Тойнби полагал, что есть выходы из тупиков истории: "... в наш век главным и сознании общества является осмысление себя как части более широкого универсума, тогда как особенностью общественного сознания прошлого века было притязание считать себя, свое общество замкнутым универсумом". Поиски выхода требуют согласованных решений, основанных на последовательной моральной позиции всего человечества или по крайней мере большей его части. Эта идея сохраняет актуальность и в преддверии третьего тысячелетия.

Историческая самобытность Ответов на Вызовы с наибольшей полнотой раскрывается в феномене цивилизаций — замкнутых обществ, характеризующихся набором определяющих признаков, позволяющих их классифицировать. Шкала критериев у Тойнби весьма подвижна, хотя два из них остаются стабильными, — это религия и формы ее организации, а также "степень удаленности от того места, где данное общество первоначально возникло". Попытка классификации по критерию религии выстроила следующий ряд: "во-первых, общества, которые никак не связаны ни с последующими, ни с предшествующими обществами; во-вторых, общества, никак не связанные с предшествующими, но связанные с последующими обществами; в-третьих, общества, связанные с предшествующими, но менее непосредственной, менее интимной связью, чем сыновнее родство, через вселенскую церковь, связью, обусловленной движением племен; в-четвертых, общества, связанные через вселенскую церковь с предшествующим обществом сыновними узами; в-пятых, общества, связанные с предшествующими связью более глубокой, чем отеческо-сыновняя, а именно через передаваемую с незначительными изменениями или вообще без них организованную религию правящего меньшинства. Внутри группы родственно связанных обществ можно различить две подгруппы в зависимости от того, принадлежит ли источник творческой силы внутреннему пролетариату родительского общества, создавшего универсальную церковь, или же этот источник чужеродного происхождения".

Каждое общество проходит стадии генезиса, роста, надлома и разложения; возникновения и падения универсальных государств, вселенских церквей, героических эпох; контактов между цивилизациями во времени и пространстве. Жизнеспособность цивилизации определяется возможностью последовательного освоения жизненной среды и развитием духовного начала во всех видах человеческой деятельности, переносом Вызовов и Ответов из внешней среды внутрь общества. И поскольку Вызовы и Ответы на них носят различный характер, постольку цивилизации оказываются непохожими одна на другую, но главный Ответ на Вызов Логоса определяет сущность единой человеческой цивилизации.

Значение концептуальных построений Тойнби, весьма созвучных размышлениям Шпенглера или Сорокина, конечно же, состоит не в их конкретно-историческом содержании, которое оказывается весьма условным и схематизированным. Сравнительный метод, при котором Спарта сопоставляется с Германией 30-х годов XX в., а Ашурбанипал с Людовиком Святым, может вызвать вполне резонные возражения у профессионального историка. Но никто до Тойиби, пожалуй, не придал такого значения категории "цивилизация", категории, которая в последние годы преобретает все большее гносеологическое значение и уверенно включается не только в исследовательский инструментарий философов, социологов и историков, но и в духовный арсенал человечества.

Сегодня стало совершенно очевидным, что философия Тойнби не является ни пророческой, ни безупречной, но без нее невозможно представить ментальность XX в. Современник Тойнби немецкий философ Ясперс утверждал: "История имеет глубокий смысл, но он недоступен человеческому познанию". Тойнби постарался показать доступными ему средствами, что история открыта для постижения и что человечество способно дать достойный Ответ на вселенский Вызов.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история










 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.