Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Платонов С.Ф. Полный курс лекций по русской истории

ОГЛАВЛЕНИЕ

Управление и политика с 1725 по 1741 год

Администрация и сословия. Мы видели при обзоре деятельности Петра Великого, что он создал сложную систему административных органов с идеей разделения власти административной и судебной. Эта система учреждений была объединена под контролем Сената и прокуратуры и в областном управлении допускала активное участие сословных представителей — дворянских (земских комиссаров) и городских (в магистратах). Мы видели также, что одной из самых важных забот Петра были народное хозяйство и государственные финансы.

Тотчас после смерти Петра начались некоторые перемены в управлении и в экономической политике правительства, отчасти нам уже знакомые. Перед памятью Петра благоговели, не желая отступать с пути, по которому он вел Россию; но вместе с тем не совсем берегли наследие Петра и изменяли в частях его работу, причем изменяли далеко не в его духе. Прежде всего отступили от системы Петра в устройстве центрального управления: по мыслям Петра, высшим учреждением должен был быть Сенат, посредством генерал-прокурора связанный с верховной властью. Но вместо Сената, как мы уже знаем, поставили Верховный тайный совет (1726—1730 гг.): этим свели Сенат на степень коллегиа, а должность генерал-прокурора, "око государево", лишили того значения, какое придал ей Петр. Должность эта и совсем исчезла, как лишенная своего смысла. Восстановленный при Анне Иоанновне генерал-прокурор не получил прежнего значения, потому что не получил его и Сенат. Анна в 1730 г. уничтожила В. Т. Совет, восстановила права Сената, разделив Сенат на 5 департаментов; но вскоре над Сенатом поставила Кабинет, аналогичный по значению В. Т. Совету, и этим снова уронила значение Сената и генерал-прокурора. Таким образом верховный административный орган в системе Петра потерял свое место, уступив его другим учреждениям. Но эти новые учреждения не отличались прочностью и жили недолго. В них (в Верх. Тайн. Совете и Кабинете) собиралась та чиновная знать "верховные господа министры", которая и при Петре часто распоряжалась Сенатом. Но при Петре приближенные к нему высшие административные лица не были организованы в учреждение и не имели того влияния, какое они получали при слабых представителях власти после Петра (женщинах и детях). Когда же у них явилось это влияние, они стремились сомкнуться в учреждение, не подчиненное общему правительственному контролю (Сенату и прокуратуре), напротив, сами взяли контроль в свои руки и управляли страной силой своих "персон", стоя над всей системой администрации. В 1730 г. они даже покусились править не только страной, но и самой властью. Попытка не удалась и повела к видоизменению того учреждения, которое ее совершало; но и при самодержавии персоны Верх. Тайн. Совета и Кабинета, ниспровергнув административную систему Петра, направленную против произвола лиц, развили этот произвол. Ясный ум Н. И. Панина и тонкая наблюдательность его современницы, Екатерины II, подметили и строго осудили это зло, назревшее после Петра.

Потерпев существенное изменение в одном из своих оснований, административный порядок Петра терпел изменения и во многих частностях. Лица, управлявшие Россией после Петра, должны были считаться с теми же самыми делами, на которые всегда направлял энергию Петр, — с финансовыми и экономическими. Благосостояние народа много пострадало от войн петровского времени, да и ранее не было блестяще, Петр, как мы видели, не успел его поправить, хотя и достиг финансового успеха. Но и сам Петр нуждался в деньгах; после же него нужда не прекращалась, а искусства с ней справляться стало меньше. Перед правительством Екатерины I грозно стал вопрос о финансах и еще грознее — о расстройстве платежных сил народа. Многие сотрудники Екатерины считали экономическое положение государства не только трудным, но и опасным. В начале 1725 г. генерал-прокурор Ягужинский подал императрице записку о положении дел и в ней требовал немедленных мероприятий не только к "поправлению нынешнего в государстве состояния", но и к сохранению "целости" государства и народа. В 1726 г. Верх. Тайн. Совет рассуждал о положении дел финансовых и экономических весьма серьезно и не скрывал от себя трудного положения главного плательщика — крестьянина. Сознавая, что "когда крестьянина не будет, тогда не будет и солдата", т. е. падет сила государства, Верх. Тайн. Совет проектировал ряд мер для облегчения крестьян и других податных классов. Эти меры имели в виду: во-первых, непосредственное облегчение плательщиков (подушный оклад был прямо уменьшен), во-вторых — покрытие убытков от такого уменьшения подушных платежей иными средствами, в-третьих — сокращение правительственных расходов. Эти меры, будучи приведены в исполнение, внесли много нового в управление. В видах сокращения расхода признали нужным упростить сложную администрацию Петра. Уничтожили много ненужных "канцелярий" и контроль (но оказалось, что многие из них необходимо было возобновить). В областях уничтожили много должностей и соединили административную и судебную власти в лице губернаторов и воевод (1727 г.), что далеко не было успехом (принцип разделения властей был существенной заслугой петровской системы). Городовые магистраты подчинили, как и суд, тем же губернаторам и воеводам, что шло вразрез с сознательными стремлениями Петра, желавшего избавить горожан от административных злоупотреблений. Эти меры приняты были при Екатерине, а при Петре II уничтожен был и Главный Магистрат, ведавший городское самоуправление. Таким образом, упрощение петровской администрации сделано было с нарушением начал, руководивших Петром. Управление не развивалось и не улучшалось; изменением разрушали его стройность, нарушали его начала, но не вносили ни новой системы, ни новых начал. Мы не можем считать руководящим началом тот факт, что новые мероприятия стесняли местное самоуправление и создавали в провинции бюрократическое управление...

Уменьшая расходы, думали о новых источниках доходов. Важными источниками признавались, как и при Петре, торговля и промышленность, развитие которых должно было обогащать казну путем косвенного обложения. Еще при Екатерине 1 были убеждены, что русские торговля и промышленность находятся в неудовлетворительном положении и что меры Петра иногда не только не содействовали, но даже мешали их развитию. Указывали в В. Т. Совете, например, на такие факты: Петр Великий запретил ткать узкие холсты, а велел ткать широкие, как это было за границей; запрещение Петра уничтожило, а не подняло ткацкий промысел, которым кормилось много крестьян, потому что крестьяне не могли завести широких ткацких станков; "разорились от этого крестьяне северные, у которых мало хлеба родится", а между тем "широкие холсты за море мало потребны, больше узкие требуются". Далее, Петр требовал, чтобы внешняя морская торговля шла Балтийским морем, поэтому насильственно отвлекал товары от Архангельска к Петербургскому порту. После Петра увидели, что "к Архангельску провоз товаров дешевле был, чем к Петербургу", и поэтому нашли полезным "отворить порт Архангельский", закрытый Петром. Рассуждая о положении торговли и промыслов, правительство Екатерины видело, что торгово-промышленный класс тяготился правительственной оценкой, какую наложил на него Петр, и "воли требует". Для устройства этого дела была предложена при Екатерине и открыта при Петре II Комиссия о коммерции под председательством Остермана; она должна была руководиться и теми заявлениями, какие было дозволено подавать в Комиссию как отдельным купцам, так и целым городским обществам. Действуя продолжительное время, эта Комиссия выработала ряд торгово-промышленных мероприятий освободительного характера, если можно так выразиться: она высказалась против откупов, отдав многие предметы (табак, соль) "в вольную торговлю", и отменила ряд стеснений, тормозивших развитие того или другого вида промышленности, сняла многие пошлины. В таком характере деятельности комиссии заключалось прямое отступление от направления Петра, нарушение его покровительственной системы. Эта система была направлена более всего к тому, чтобы поставить на ноги национальную торговлю и дать ей силы конкурировать с иностранцами. Комиссия о коммерции не отказывалась, конечно, от этой цели, но не всегда имела ее в виду: например, в 1731 г., при водворении немецкого режима, она разрешила иноземцам свободную торговлю в России, что вряд ли нашло бы одобрение Петра Великого.

Так и управление, и экономическая политика Петра потерпели изменения при его преемниках. Эти изменения были вызваны экономическими и финансовыми затруднениями. Но все эти перемены не привели ни к какому успеху. Экономических затруднений не стало меньше. Из многих источников мы знаем, что ни финансы не могли быть приведены в равновесие, ни благосостояние народа не становилось заметнее. При Анне недоимки взыскивались с редкой настойчивостью. Оповещалось, что прощать их не будут, но все-таки приходилось прощать, и подушных денег только в 1730 и 1735 гг. было сложено с народа 4 млн. руб. У крестьянства не хватало средств нести податные тягости, от податей и рекрутства крестьяне бежали даже за границу (в Польшу) и, по словам Миниха, "многие провинции точно войною или моровым поветрием разорены". Тяжелые войны при Анне способствовали этому разорению податных классов и недобору прямой подати, которая составляла главную статью государственного дохода. Положение финансов при этих условиях не могло быть хорошим. Они недостаточны были для нужд управления и находились в беспорядке. Императрица Анна в одном из своих указов Сенату выразилась весьма резко, говоря, "что государственная казна растеряна и раскрадена". Правительство, не имея средств покрывать все расходы, уменьшало жалованье чиновников, сокращало даже траты на войско и флот. От этого армия пришла в упадок, как сознавали в Верх. Тайн. Совете, а относительно флота в 1731 г. говорили, что "флот погибает, едва 12 кораблей могут выйти в море". При общем неуспехе финансовой политики правительство, как мы уже заметили, не имело успеха в реформах управления. Учреждения Петра казались бесполезными; сокращая их, нарушали систему Петра, но упрощения и улучшения не достигали цели. Масса нерешенных дел, недостаток административных средств заставляли часто восстановлять уничтоженные учреждения и должности. Так, например, было в 1730 г., когда при вступлении на престол Анны Сенат представлял ей необходимость создания новых судебных и административных учреждений. Нарушая систему Петра при учреждении новых органов управления, не держались никакой системы, и это вносило хаос в порядок Петра; то восстановляемые, то уничтожаемые учреждения не могли окрепнуть и определиться, не были в состоянии выработать определенный порядок и сферу действий и уяснить свои отношения к другим учреждениям. Управление принимало характер беспорядочный, при котором, пользуясь словами Екатерины II, государственные места не имели "своих пределов и законов к соблюдению доброго во всем порядка".

Внеся эти изменения в систему управления, правительства, действовавшие после Петра Великого, внесли нечто новое и в положение сословий.

Прежде всего изменилось положение дворянства. Петр Великий крепко привязал дворянство к бессрочной государственной службе и в государственных видах стеснил дворянское землевладение условиями закона о единонаследии 1714 г. После Петра, и особенно при императрице Анне, служебные обязанности шляхетства были несколько облегчены, и землевладельческие права увеличены. Таким образом положение шляхетства улучшилось. Причина такого улучшения нами отчасти была уже указана: она заключалась в той роли, какую стали играть в столице гвардейские полки. Составляя военную силу, на которую должны были опираться правительства, сменявшиеся одно за другим, гвардия получала награды за верную службу; но гвардия была дворянством, поэтому и награды, получаемые ею, были, в сущности, наградами дворянству: они и давались не гвардии, а всему шляхетству. Награды заключались в уменьшении государственных повинностей и в увеличении землевладельческих прав. Однако, когда мы связываем улучшение дворянского быта с положением гвардии, мы не должны забывать, что облегчение государственной (военной) службы дворянства могло осуществиться только при тех условиях продолжительного мира, которые позволили России отдохнуть после войн Петра Великого и не требовали усиленной службы войск. Только по этой причине могло осуществиться облегчение государственных повинностей дворянства. Правда, оно совершилось как раз во время войн времени Анны, но эти войны далеко не так напрягали народные силы, как войны начала XVIII в. Они давали правительству смелость облегчить бремя дворянства даже до конца военных действий.

Облегчение дворянских повинностей и увеличение прав состояло в следующем: мы видели, что при вступлении на престол Анны дворянство подавало Верховному тайному совету проекты реформ; в этих проектах оно добивалось, между прочим, уничтожения закона о единонаследии, открытия для дворянства школы, из которой дворянин мог бы выходить прямо в офицеры, минуя солдатство, и ограничения дворянской службы 20-ю годами. Получив самодержавие из рук простого шляхетства, императрица Анна скоро его отблагодарила: она уничтожила закон Петра о единонаследии и дала свободу дворянам завещать как вотчины, так и поместья, причем законом уничтожила всякое различие между поместьями и вотчинами (указ 17 марта 1731 г.). Так дворянство получило в наследственную собственность массу земель, которые закон считал до тех пор государственными. Анна же начала раздачу государственных земель дворянству, прекращенную Петром, причем земля уже давалась прямо в полную собственность. Так выросли землевладельческие права дворянства; ниже увидим, что вырастала и власть над крестьянами в дворянских имениях. Облегчение государственной службы последовало немногим позже. Уже в июле 1731 г. императрица учредила так называемый "Сухопутный шляхетский корпус", военную школу для дворян в Петербурге. Одним из прав, какими пользовались воспитанники корпуса, было право производства в офицеры, "не быв в солдатах, матросах и других нижних чинах". Но, давая права дворянству, императрица не сразу решилась установить какие-либо сроки для службы дворян взамен существовавшей бессрочной службы. Только манифестом 31 декабря 1736 г. этот срок был установлен. Было указано, что дворянин повинен служить государству 25 лет (сами дворяне просили 20-летний срок); один из братьев в семье освобождался от службы для управления семейным хозяйством; дворянин, выходивший в отставку из службы, должен был за свою отставку ("абшид", как тогда говорили) поставить рекрута. Едва был обнародован этот желанный для дворянства манифест, как половина офицеров подала в отставки. Этим оправдывались опасения правительства, что дворянство перестанет служить, и действие манифеста тотчас поспешили приостановить, не давая отставок.

Действительно, дворянство не желало служить. Строгости Петра Великого хотя и держали шляхетскую массу на службе, но не могли все-таки до конца пресечь укрывательство от службы отдельных представителей шляхетства. После Петра это укрывательство растет благодаря упадку требовательности правительства. Всеми мерами дворяне уходят из службы: или просто не являются служить, надеясь на безнаказанность, или бегут от службы в отпуск, добывая его законными и незаконными путями. Вот почему правительство опасалось уменьшать служебные требования; оно боялось расстроить армию потерей офицерства и администрацию потерей чиновничества. Более развитые дворяне осуждали уклонение своей братии от службы и признавали необходимость принудительных мер; без них, думали они, "всяк захочет лежать в своем доме" (слова А. Волынского). Но масса дворянства желала стряхнуть с себя бремя службы и добивалась законодательных мер, облегчавших это бремя. Дворяне служебной карьере предпочитали сельскохозяйственную деятельность и неудержимо стремились из полков и канцелярий в свои деревни. "В дворянине-воине и царском слуге постепенно вырастал дворянин-помещик и обыватель уезда", — говорит один исследователь (Романович-Славатинский, "Дворянство в России"). При Анне дворянству удалось сделать первые шаги от службы к хозяйству благодаря тем особым заслугам, какие оно оказало престолу.

Нельзя не заметить, что само правительство после Петра Великого поощряло и возбуждало своими мерами такие стремления в дворянстве. В 1727 г. оно поставило взыскать недоимки не с крестьян, а с их помещиков или с помещичьих приказчиков; а в 1731 г. эта временная мера обращена в постоянное правило: в регламенте Камер-коллегии постановлялось, что подушные деньги должны платить сами помещики, недоимки должно взыскивать с них же. В царствование Анны помещиков за недоимки их крестьян сажали в тюрьмы и разоряли. Таким образом на помещиков была возложена с большой строгостью ответственность за казенные платежи их крестьян. Понятно, что при таком условии помещик стремился жить и хозяйничать в деревне, чтобы следить за податной к всякой исправностью не только своего, но и крестьянского хозяйства. Понятно, что и само правительство смотрело на помещика как на свой административно-хозяйственный орган в областной жизни.

При таких взглядах и условиях развивалось, с одной стороны, стремление дворян в деревню, а с другой стороны, большее подчинение крестьян помещикам, ответственным за них перед казной.

Экономическое положение крестьянства при Екатерине и Петре II очень заботило правительство. Понимая, что податная исправность крестьянства зависит от экономического благосостояния его, заботились о подъеме этого благосостояния, следили за развитием земледелия и промыслов, охраняли крестьян от злоупотреблений администрации и суда. При немецком режиме времени Анны такой заботливости было меньше; главное внимание обратилось на подати и недоимки. Но и в целях финансовых, и в видах экономических во все царствования шел ряд мер, подчинявших крестьян помещикам и уменьшавших личные и имущественные права крестьян. Развивавшийся факт крепостного права влиял на его законодательное признание. При Петре Великом ревизия сравняла холопов с крестьянами, признав первых податным классом. Но житейская практика пользовалась этим сравнением для того, чтобы на крестьян перенести черты холопьей зависимости. Крестьянин в жизни превращался в холопа, хотя дух петровского законодательства желал холопа превратить в крестьянина, и совершалось это потому, что в законодательстве не было определений, предусматривавших такое явление. Напротив, люди стоявшие у власти и сами имевшие у себя крестьян, вносили в законодательство частные ограничения крестьянских прав и этим создавали в законе как бы противоречие. При малолетнем Петре II запрещено было свободное вступление в военную службу частновладельческих крестьян, а прежде это было дозволенным выходом из крепостной зависимости. В 1730 г. крестьянам было запрещено покупать недвижимые имения, а в 1734 г. — заводить суконные фабрики. В 1726 г. крестьяне были лишены права без разрешения помещика отправляться на промысел, в 1731 г. им было запрещено вступать в откупа и подряды. Помещики получили право переселять своих крестьян из уезда в уезд, т. е., иначе говоря, отрывать их от определенного места, к которому они были прикреплены по ревизии. Наконец, в податном отношении крестьяне были с 1731 г. совершенно подчинены помещикам, и помещики имели право в случае неповиновения крестьян требовать содействия властей. Все эти постановления еще не установляли полного бесправия крестьян, но были шагом к потере крестьянами гражданской личности. Они ограничивали и личные, и имущественные права крестьян, но в них еще не видно отрицания гражданской личности крестьянина вообще.

Такое отрицание впервые мелькнуло в манифесте о вступлении на престол Елизаветы: в нем крестьяне были исключены из присяги на верноподданство. Казалось поэтому, что новое правительство уже не считает их гражданами государства. Действительно, при Елизавете крепостное право развивалось очень быстро: но и при ней, как увидим, закон еще не считал крестьян рабами. Манифест 25 ноября 1741 г. поэтому есть скорее обмолвка, чем сознательное выражение известного принципа.

Так изменилось положение главных сословий Петра: дворянство облегчало свои служебные тяжести и увеличивало землевладельческие права, словом, выигрывало; крестьянство, не изменяя качества и размера своих повинностей, теряло свои права и перед государством, и перед помещиком, словом — проигрывало. И у дворянства, и у крестьянства терялось то равновесие прав и обязанностей, которое до некоторой степени было установлено Петром Великим.

Внешняя политика. Международное положение России, созданное Петром Великим, было очень хорошо. Преследуя вековые задачи России с редким историческим чутьем, Петр достиг важных успехов: 1) приобрел Балтийское море — на западе, 2) прочно поставил русское влияние в Польше — на юго-западе, 3) явился грозным врагом Турции — на юге. При Петре Россия стала первоклассной державой в Европе, в делах Западной Европы ее голос пользовался большим значением. Но Петр не принял на себя никаких обязательств перед западноевропейскими державами и мало вмешивался в местные и частные вопросы западноевропейской политической жизни. Вместе с тем Петр установил прекрасные отношения с Австрией и Пруссией, т. е. теми державами, с которыми у России были общие интересы по отношению к Турции, Польше и Швеции.

После Петра I, при Екатерине и Петре II, продолжали действовать, как действовал Петр, потому что не хотели начинать ничего нового. При Екатерине борьба за Испанию продолжалась на западе Европы; против Австрии образовался союз Франции, Англии и Пруссии. Зная Россию как давнишнего друга Австрии, эти три державы старались всеми силами разъединить ее с австрийцами и не успели. Русское правительство вступило в формальный союз с Австрией, ибо желало ее помощи в своих отношениях к Турции. При Екатерине боялись войны, но в Европе ее не было, — и русским приходилось только вести вялую войну на персидских границах, потому что мир, заключенный Петром, оказался непрочным.

При Петре II снова вышел на сцену вопрос о разделе Польши, который существовал уже при Петре Великом. Пруссия и Австрия хотели этого раздела. Но Россия и при первом, и при втором императоре не относилась сочувственно к этому плану уничтожения Речи Посполитой. Напротив, Россия вступила в договор с Пруссией относительно того, чтобы действовать согласно при замещении польского престола после смерти короля Августа II.

До вступления на престол Анны, как мы видим, русская политика не выходила резко из программы Петра Великого. Если не было уже искусства Петра, если и случались ошибки, если не всегда вспоминали о тактике Петра, то не вносили ничего постороннего и нового, бессознательно шли по дороге, проторенной Петром, и, не думая о подражании Петру, в сущности, подражали ему. Совершенно напротив, при императрице Анне заявляли, что желают следовать примерам Великого Петра, и, в сущности, сознательно отступали от его программы и бессознательно грешили против нее. Прежде всего отказались от плана Петра завести торговлю с Азией и отдали обратно Персии (в 1732 г.) все те земли, которые были завоеваны у нее на берегах Каспийского моря. Эту меру приписывали тому, что прикаспийский климат губил понапрасну русские войска; но все-таки неловкость потери того, что было завоевано Петром Великим; чувствовалась всеми. В 1733 г. умер польский король, и кандидатами на польский престол выступили сын покойного Августа II, курфюрст Саксонский, и знакомый нам в эпоху Петра Станислав Лещинский. Первого поддерживали Австрия и Россия, второго — враждебная Австрии Франция. Когда на выборах Лещинский одержал верх, то Россия силой оружия решила действовать против него. Лещинский заперся в Данциге и был осажден русскими. Он держался 4 1/2 месяца сперва против генерала Ласси, потом против Миниха. Осада Данцига тянулась благодаря ряду военных ошибок русских, в которых нельзя, конечно, видеть подражания военным приемам Петра. Только рядом тяжелых жертв добилась Россия того, что Лещинский бежал и королем стал Август III. Немного спустя Россия приступила к войне с Турцией (1735—1739) из-за набегов крымцев на русские границы. Повод к войне ее не оправдывал. Сами современники, близкие к делам, свидетельствуют, что в Петербурге желали легкой войны для того, чтобы армию и всю нацию занять чем-нибудь и доказать, что желают следовать правилам Петра. В самом же деле война без достаточной необходимости была вопиющим противоречием правилам Петра, а этой войны с Турцией можно было в данном случае избежать. Войну вели в союзе с Австрией, и в то же время, когда австрийцы терпели ряд неудач, русские имели успех. Миних, честолюбию которого приписывают эту войну, прямо из Польши перешел на турецкие границы и, действуя вместе с Ласси, опустошил Крым, взял Очаков и Хотин, перешел Прут, разбил турок около Хотина при Ставучанах и хотел перейти Дунай. Ласси взял Азов. Но блестящие походы и победы стоили России 100 000 человек солдат. Белградский мир 1739 г. был невыгоден для Австрии и не дал положительных выгод и России. Россия приобрела часть степи между северным Донцом и Бугом и обязала турок срыть Азов — результат ничтожный. Во время этой войны в 1737 г. русские войска, после прекращения в Курляндском герцогстве династии Кетлеров, силой возвели на курляндский престол фаворита Анны — Бирона. Иными словами, Курляндия, подчиненная русскому влиянию, была отдана человеку, ничего общего не имевшему с интересами России, — поступок совсем чуждый духу петровской политики.

Так, желая подражать Петру, политика Анны далеко отошла от его приемов и целей. Причина этому лежит в коренном факте времени Анны — в господстве иноземцев. Русская дипломатия, как основательно доказывают ее историки, перестала при Анне быть чисто национальной: ряды дипломатов пополняются иностранцами, и преимущественно остзейцами (гр. Кейзерлинг, барон Корф и др.), — людьми, не знакомыми ни с историей России, ни с ее потребностями. Иностранцы-дипломаты были и при Петре (Остерман, Брюс), но их таланты служили русским интересам, потому что направлялись самим Петром и русскими людьми, стоявшими во главе всей дипломатии (Головиным и Головкиным). Во время же Анн 11 всю внешнюю политику России вели Остерман, Бирон и Миних, руководясь не всегда пользами государства и выбирая сотрудников не из русских людей.

В кратковременное царствование Иоанна Антоновича эта политика случайных людей дала уже свои плоды, привела Россию к ряду затруднений, вышедших не из обстоятельств существенных для России, а только из ошибок той близорукой политики случайностей, какая господствовала при русском дворе. Еще при императрице Анне Россия обязалась поддерживать "прагматическую санкцию" Карла VI, по которой все владения Габсбургов должны были перейти к его дочери Марии Терезии, по мужу герцогине Лотарингской. Это обязательство было навязано России личным влиянием Бирона; но оно могло еще оправдываться постоянными мирными отношениями Габсбургов и русских государей и общими интересами, какие были у России и Австрии в отношении Польши и Турции. Но интересы государств не зависели от судеб австрийской династии, и Россия не имела непременной надобности гарантировать династические интересы, чтобы сохранить в Австрии политическую союзницу. Австрия и без того была всегда естественной политической союзницей России. У Москвы и Вены были с давних пор одинаковые враги — на юге турки, а в Средней Европе Польша, — и поэтому они действовали всегда вместе, независимо оттого, кто сидел на престоле в Вене и в Москве, и кто бы ни был в Вене правителем, содействие ее в польском и турецком вопросах для нас было во всяком случае обеспечено.

Но как бы то ни было, обязательства перед Габсбургами были приняты, и это поставило против России Францию, исконного врага Габсбургов. Чтобы отвлечь внимание России от среднеевропейских дел, Франция не без участия других дворов агитировала в Швеции против России. За обязательство перед Габсбургами пришлось поплатиться страхом перед Швецией. Несмотря на то, что война со слабой Швецией не могла быть опасна для России, в России боялись войны; благодаря влиянию Миниха сблизились с другим врагом Габсбургов и шведов — с Фридрихом II Прусским и таким образом оказались одновременно в союзе с двумя врагами — Австрией и Пруссией. Оборонительный союз с Пруссией против шведов был близоруким шагом, потому что связал России руки, когда Пруссия начала с Австрией войну за Силезию. Этот союз принес пользу Фридриху и большой вред России; она потеряла влияние на австрийские дела и все же не избавилась от шведской войны. Летом 1741 г. шведы объявили России войну, во время которой Елизавета вступила на престол. Мы уже видели, что и самый переворот в России совершился с участием французской дипломатии. Так, ряд ошибок: потеря влияния в Европе, ничем не вызванная война со Швецией и внутренний переворот — явились результатом близорукой политики русских немцев. Эта политика имела одно хорошее следствие: она ускорила падение этих немцев.

Время Елизаветы Петровны (1741—1761)

Общая оценка эпохи. Приступая к изучению весьма любопытного времени Елизаветы Петровны, мы прежде всего наведем небольшую историческую справку. Значение времени Елизаветы оценивалось и до сих пор оценивается различно. Елизавета пользовалась большой популярностью; но были люди, и весьма умные люди, современники Елизаветы, которые с осуждением вспоминали ее время и ее порядки. Таковы, например, Екатерина II и Н. И. Панин; и вообще, если взять в руки старые мемуары, касающиеся этой эпохи, то найдешь в них почти всегда некоторую насмешку по отношению ко времени Елизаветы. К деятельности ее относились с улыбкой. И такой взгляд на эпоху Елизаветы был в большой моде; в этом отношении задавала тон сама Екатерина II, к которой вскоре после смерти Елизаветы перешла власть, а просвещенной императрице вторили и другие. Так, Н. И. Панин про царствование Елизаветы писал: "Сей эпох заслуживает особливое примечание: в нем все было жертвовано настоящему времени, хотениям припадочных людей и всяким посторонним малым приключениям в делах". Панин, очевидно, плохо помнил то, что было до Елизаветы, потому что его характеристика может относиться и к эпохе временщиков, "припадочных людей" 1725—1741 гг. Если захотим верить Панину, то мы должны отозваться о времени Елизаветы как о времени темном и одинаковом с предыдущими временами. Точка зрения Панина перешла и в нашу историческую литературу. В труде С. В. Ешевского ("Очерк царствования Елизаветы Петровны") находим, например, такие слова: "С тех пор (с Петра Великого) до самой Екатерины Великой русская история сводится к истории частных лиц, отважных или хитрых временщиков, и истории борьбы известных партий, придворных интриг и трагических катастроф" (Соч., II, 366). Эта оценка (несправедливая вообще) за царствованием Елизаветы не признает никакого исторического значения. По мнению Ешевского, время Елизаветы такое же время непонимания задач России и реформы Петра, как и эпоха временщиков и немецкого режима. "Смысл реформы начинает снова открываться только при Екатерине II", — говорит он (Соч., II, 373). Так дело обстояло до С. М. Соловьева. Соловьев был отлично обставлен документами и хорошо ознакомился с делами архивов елизаветинского времени. Изученный им громадный материал совместно с Полным собранием законов привел его к иному убеждению. Соловьев, если искать точного слова, "полюбил" эту эпоху и писал о ней с сочувствием. Он твердо помнил, что русское общество почитало Елизавету, что она была очень популярной государыней. Главной заслугой Елизаветы считал он свержение немецкого режима, систематическое покровительство всему национальному и гуманность: при таком направлении правительства Елизаветы много полезных частностей вошло в русскую жизнь, успокоило ее и позволило разобраться в делах; национальные "правила и привычки" воспитали при Елизавете целый ряд новых деятелей, составивших славу Екатерины II. Время Елизаветы подготовило многое для блестящей деятельности Екатерины и внутри, и вне России. Таким образом, историческое значение времени Елизаветы определяется, по мнению Соловьева, его подготовительной ролью по отношению к следующей эпохе, а историческая заслуга Елизаветы состоит в национальности ее направления ("Ист. Росс.", XXIV).

Нет никакого сомнения в том, что последняя точка зрения более справедлива, чем враждебные Елизавете взгляды. Возвращение Елизаветы к национальной политике и внутри, и вне России в связи с мягкостью приемов ее правительства сделало ее очень популярной государыней в глазах современников и дало ее царствованию иной исторический смысл в сравнении с темным временем предшествовавших правлений. Мирные наклонности правительства во внешней политике, гуманное направление во внутренней — симпатичными чертами обрисовали царствование Елизаветы и повлияли на нравы русского общества, подготовив его к деятельности екатерининского времени.

Благоговея пред памятью Петра Великого и спеша вернуть Россию к его порядкам, Елизавета тем самым готовила почву для лучшего понимания и продолжения преобразовательной деятельности Петра и действительно являлась предшественницей Екатерины II. Но, признавая такое историческое значение за временем Елизаветы, мы, однако, не должны преувеличивать его. Мы увидим, что при Елизавете, как и раньше, много значили "припадочные люди", т. е. фавориты: делами управляла "сила персон", к порядкам Петра Великого вернулись далеко не вполне; в управлении государством не было определенной программы, а программа Петра Великого не всегда соблюдалась и не развивалась. Идеи Елизаветы (национальные и гуманные) вообще выше ее деятельности (несистематической и малосодержательной), и историческое значение времени Елизаветы основывается именно на этих идеях. Причины всех особенностей правления Елизаветы заключались, во-первых, в той обстановке, какую Елизавета получила от своих предшественников, вступая на престол (эту обстановку мы уже знаем), а во-вторых, в свойствах самой Елизаветы и ее сотрудников. Ознакомимся с главными деятелями времени Елизаветы.

Деятели времени Елизаветы. Что касается до самой императрицы, то ее судьба и личность нам уже насколько известны. На престол вступила она 32-летней женщиной после нескольких лет тяжелой жизни. Характер ее сформировался окончательно, вкусы и взгляды определились. По своему образованию и характеру Елизавета не могла стать во главе государства активным его правителем. Неподготовленность к делам заставляла ее управлять с помощью доверенных лиц. Современники иногда обвиняли Елизавету в чудовищной лени и беспечности в самых серьезных делах. Позднейшие исследователи не всегда верят этому обвинению: медленность, с которой императрица осуществляла свои решения, они объясняют не беспечностью и ленью, а той осторожностью и сдержанностью, с какой Елизавета отыскивала наилучший исход при разноречивых советах и всевозможных влияниях; когда же ее решение созревало, императрица не ленилась ее осуществить и тотчас же скрепляла бумагу неизменной подписью — "Елисавет". Во всяком случае в государственных делах императрица, давая общий тон правительству, не вмешивалась деятельно в частности управления и предоставляла их своим сотрудникам. В частном быту Елизавета была чисто русским человеком, любила повеселиться, хорошо покушать и распустила придворных настолько, что хроника ее дворца была не беднее анекдотами, интригами и сплетнями, чем предыдущее время, несмотря на большую крутость Елизаветы, способной сильно вспыхнуть и строго взыскать.

Вполне понятно, что ближайшими сотрудниками Елизаветы и главными государственными деятелями стали в большинстве случаев те люди, которые окружали Елизавету до вступления на престол и в трудное для нее время, при Анне, служили ей верную службу. Нужно, впрочем, отдать справедливость Елизавете в том, что, устраняя немцев, она не гнала тех русских, которые играли видную роль при немецком господстве. Так, рядом со старыми слугами Елизаветы — Разумовскими, Воронцовыми, Шуваловыми — стали удел и люди старого правительства — Бестужев-Рюмин, Черкасский и Трубецкой. В рядах дипломатов даже остались немцы: Кейзерлинг — посланник в Вене и Варшаве, Корф — в Копенгагене, Гросс — в Гааге.

Изо всех деятелей самым близким к императрице был Алексей Григорьевич Разумовский, о котором предание говорит, что он был негласно обвенчан с Елизаветой. Бедный малороссийский казачонок, он пас деревенское стадо и имел прекрасный голос. Благодаря последнему обстоятельству он попал в придворные певчие и был взят ко дворцу цесаревны Елизаветы. Привязанность Елизаветы к Разумовскому была очень крепка: она продолжалась до ее смерти, и Разумовский неизменно оставался одним из самых влиятельных людей в России. Он стал кавалером всех русских орденов и генерал-фельдмаршалом и был возведен в графы Римской империи. Он был очень властен, даже жил во дворце, но, отличаясь честным, благодушным и ленивым характером, мало влиял на государственное управление, постоянно уклоняясь от правительственных дел, делал много добра в Малороссии и России и по своим вкусам и привычкам оставался больше простым малороссом, чем русским вельможей. В истории русского двора он — замечательная личность, в истории государства — вовсе незаметный деятель.

Высокое положение Алексея Разумовского подняло и его брата Кирилла: 15-ти лет от роду, в 1743 г., Кирилл был "инкогнито" отправлен за границу учиться под присмотром адъюнкта Академии наук Г. Н. Теплова и получил там чисто аристократическое воспитание; 16-ти лет он был уже графом Римской империи, 18-ти — президентом Академии наук, 22-х — генерал-фельдмаршалом и гетманом Малороссии. Для него в 1750 г. и было восстановлено гетманство, не существовавшее с 1734 г. Характером этот баловень счастья пошел в старшего брата, и если более брата заметен был в государственной деятельности, то благодаря лишь своему образованию. Он был человеком честным и порядочным, но пассивным и, занимая высокие должности, к влиянию не стремился.

Гораздо более Разумовского влиял надела Петр Иванович Шувалов, сперва камер-юнкер Елизаветы, затем сенатор, конференц-министр, генерал-фельдцехмейстер (т. е. начальник артиллерии) и управитель многих иных ведомств. Занимая массу должностей, П. Шувалов был в то же время крупным промышленником и откупщиком. И в сфере управления, и в хозяйственных делах он проявил большие способности и в то же время сильное стремление к наживе и крайнее честолюбие. Властолюбивый интриган и нечестный стяжатель затмевали в нем государственного деятеля. Своим государственным влиянием он пользовался для личных целей. Он выхлопотал себе вредную для русской промышленности монополию на рыбный промысел в Белом и Каспийском морях; захватил на откуп Гороблагодатские железные заводы и массу иных откупных статей; являясь крупнейшим промышленником и торговцем в государстве, добился важной отмены внутренних таможенных пошлин для личных выгод. При дворе он крепко держался благодаря влиянию жены (Мавры Егоровны, рожд. Шепелевой, ближайшей фрейлины Елизаветы), а отчасти и по собственному уму и ловкости. Лицемерный и умевший примениться ко всяким обстоятельствам, он являлся страшным для всех человеком и по своему влиянию, и по своей мстительности. Один только Алексей Разумовский, говорят, безбоязненно и безнаказанно бивал его иногда батожьем под веселую руку на охоте. Вообще П. И. Шувалов был человек без принципов, без морали и представлял собой темное лицо царствования Елизаветы. Он был настолько ненавидим народом, что петербургская толпа на его похоронах не удержалась от враждебной демонстрации.

Совершенную противоположность ему представлял Ив. Ив. Шувалов, заметная личность в истории русской образованности. Его всегда видели с книгой в руках, он учился для знаний, потому что любил их; наука выработала в нем определенное нравственное мировоззрение и сделала одним из первых пионеров просвещения в России. Он поддерживал русскую науку, как мог (вспомним его переписку с Ломоносовым), основал первый в России Московский университет и при нем две гимназии. Будучи камергером и большим любимцем Елизаветы, И. И. Шувалов не стремился, однако, к государственной и политической деятельности и оставался меценатом и куратором Московского университета; на нем не лежит ни одного пятна — напротив, это была личность замечательно привлекательная, представитель гуманности и образованности, лучший продукт петровских культурных преобразований и украшение елизаветинской эпохи. Третий Шувалов — Александр Иванович, хотя и очень быстро сделал свою карьеру, но не проявил ни особенного ума, ни особых способностей. Он был начальником Тайной канцелярии, которая при Елизавете почти бездействовала, почему был незаметен и ее начальник.

Внешней политикой при Елизавете управляли три государственных канцлера: князь Алексей Михайлович Черкасский, граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин и граф Михаил Илларионович Воронцов. Первый был совершенно неспособный и недалекий человек, сделавший свою карьеру той ролью, какую случайно сыграл при восстановлении самодержавия Анны. О его личности и неспособности ходили анекдоты: он был очень нерешителен, самую простую бумагу, требовавшую подписи, прочитывал по нескольку раз, брал перо, чтобы ее подписать, и оставлял его, и в конце концов бумага не получала подписи, ибо кн. Черкасский ее боялся. Значение его было ничтожно и в делах, и при дворе. Он умер в начале царствования Елизаветы (1742 г.), так что о нем мало приходится упоминать в обзоре ее царствования.

Внешнюю политику Елизаветы определил своим направлением преемник Черкасского — А. П. Бестужев-Рюмин, стоявший во главе русской дипломатии с 1742 по 1757 г. Это был человек времени Петра Великого, бесспорно умный и способный, по тому времени удивительно образованный и, что называется, на все руки. По натуре он был великий практик, что же касается моральной его физиономии, то она не совсем ясна, и о ней есть несколько мнений. Некоторые полагают, что он был очень честен. Несмотря на то, что он по службе принимал подарки, подкупить его было невозможно. Когда Фридрих II задумал дать ему подарок (узнав, что Бестужев берет таковые от Австрии), то убедился, что прусскими деньгами нельзя ни задобрить, ни купить Бестужева. Он был несомненно истинным патриотом и ни за что не поддался бы в сторону Пруссии, которую считал опасным соседом. Еще в 1708 г. он был отправлен Петром учиться за границу и приобрел там солидное разностороннее образование: был химиком, медиком и дипломатом. С 1712 г. он был на дипломатической службе при разных дворах, жил в Германии, Англии, Дании, Голландии и хорошо ознакомился с положением политических дел в Европе. Он сознательно относился к политической системе Петра Великого и в то же время усвоил основной принцип всех держав той эпохи — стремление к политическому равновесию. Его дипломатической программой и стала, с одной стороны, охрана системы Петра Великого, с другой — заботы о поддержании равновесия. Служебная карьера ему долго не удавалась. После Петра он был в немилости, и только приверженность к Бирону выдвинула его, как мы видели, в 1740 г. на должность кабинет-министра. Он снова, однако, пал при свержении Бирона и выдвинулся вполне только при Елизавете.

На Бестужева как на политического деятеля смотрят различно. Одни в нем видят деятеля без программы, другие, напротив, находят в Бестужеве удачного ученика Петра и здравого политика. Соловьев ("История России", т. XX — XXIV) и Феоктистов ("Отношения России к Пруссии в царствование Елизаветы Петровны") основательно признают за Бестужевым крупные дипломатические достоинства. Выдающимся дипломатом считает его и Е. Н. Щепкин ("Русско-австрийский союз"). Принято думать, что Бестужев держался традиции Петра Великого. "Союзников не покидать, — говорил он о своей системе, — а оные (союзники) суть: морские державы Англия и Голландия, которых Петр I всегда наблюдать старался; король польский яко курфюрст саксонский, королева венгерская по положению их земель, которыя натуральный с Российскою империею союз имеют; сия система — система Петра Великаго". Союз с Австрией ("с королевой венгерской"), который был с Петра как бы традицией всей русской дипломатии, поддерживался усердно и Бестужевым и привел к вражде с Францией (пока она враждебна Австрии) и с Пруссией. Французское влияние сперва было сильно при дворе Елизаветы; Бестужев постарался его уничтожить и после упорной интриги добился высылки из России знакомого нам Шетарди и ссылки Лестока, его агента (1748). Прусскому королю Фридриху II он был ярым врагом и приготовлял Семилетнюю войну, потому что считал его не только злым противником Австрии, но и опасным нарушителем европейского равновесия. Фридрих звал Бестужева "cet enraqe chancelier", позднейшие исследователи называют его одним из наиболее мудрых и энергичных представителей национальной политики в России и ставят ему в большую заслугу именно то, что его трудами сокращены были силы "скоропостижного прусского короля". Заслуги Бестужева неоспоримы, преданность его традициям Петра также; но при оценке Бестужева историк может заметить, что традиции Петра хранил он не во всем их объеме. Петр решал исконные задачи национальной политики, побеждал вековых врагов и брал у них то, в чем веками нуждалась Русь. Для достижения вековых задач он старался добыть себе верных друзей и союзников в Европе; но дела Европы сами по себе мало трогали его; про европейские державы он говаривал: "Оне имеют нужду во мне, а не я в них" — в том смысле, что счеты западных держав между собой не затрагивали русских интересов и Россия могла не вступаться в них, тогда как в Европе желали пользоваться силами России — каждая страна в своих интересах. Мы видели, что Петр не успел решить ни турецкого, ни польского вопроса и завещал их преемникам: он не успел определить своих отношений и к некоторым европейским державам, например к Англии. Традиция, завещанная Петром, заключалась, таким образом, в завершении вековой борьбы с национальными врагами и в создании прочных союзов в Западной Европе, которые способствовали бы этому завершению. Политика Бестужева не вела Россию по стопам Петра в первом отношении. Турецкий и польский вопросы решены были позже Екатериной II. Бестужев заботился только об установлении должных отношений России к Западу и здесь действительно подражал программе Петра, хотя, быть может, слишком увлекался задачей общеевропейского политического равновесия, больше, чем того требовал здравый эгоизм России.

После Бестужева, попавшего в опалу в 1757 г., его место занял граф Михаил Илларионович Воронцов, бывший ранее камер-юнкером Елизаветы. Еще в 1744 г. он был сделан вице-канцлером, но при Бестужеве имел мало значения. Трудолюбивый и честный человек, он, однако, не обладал ни образованием, ни характером, ни опытностью Бестужева. Получив в свои руки политику России во время войны с Пруссией, он не внес в нее ничего своего, был доступен влияниям со стороны и не мог так стойко, как Бестужев, держаться своих взглядов. При Елизавете он вел войну с Пруссией, при Петре III готов был к союзу с ней и при Екатерине II снова был близок к разрыву.

Если мы еще помянем князя Никиту Юрьевича Трубецкого, бывшего генерал-прокурором, человека двуличного и не без способностей, и уже известного нам Лестока, служившего проводником французского влияния при дворе Елизаветы в первые годы царствования, то перечень государственных деятелей и влиятельных лиц елизаветинского времени будет закончен. Всматриваясь в социальный состав и личные особенности правящего круга при Елизавете, мы можем сделать не лишенные значения выводы.

Кроме князя Черкасского, мало жившего в царствование Елизаветы, и князя Трубецкого, пользовавшегося только административным значением, все придворные влиятельные лица происходили из простого дворянского круга. В придворную и государственную среду они принесли с собой pia desideria дворянства и высказывали их открыто. До нас дошло, например, известие о том, что Воронцов (Роман, брат Михаила Илларионовича) твердил наследнику престола Петру Федоровичу о необходимости уничтожить обязательность дворянской службы. Естественно думать, что раз у власти стали люди из простого дворянства, они постараются не только высказывать желания своего круга, но и провести их в жизнь, тем более что сама императрица взошла на трон при восторженном сочувствии войска, состоявшего из таких же дворян, и была склонна вознаграждать их преданность. При разборе внутренней деятельности правительства Елизаветы мы увидим, что действительно в законодательстве проявился ряд мер, проведенных прямо в интересах дворянского класса.

С другой стороны, круг лиц, действовавших при Елизавете, чрезвычайно разнообразен по личным качествам, способностям, даже по возрасту деятелей. Рядом с петровским дельцом Бестужевым видим человека, воспитавшегося в эпоху временщиков (Трубецкого), и юношу, только при Елизавете вступившего в жизнь (Кирилл Разумовский). Понятно, как различны должны были быть у них привычки, взгляды и приемы. Различие еще усиливалось личными особенностями: Бестужев был образованный практик, Иван Иванович Шувалов — образованный теоретик, Петр Иванович Шувалов — малообразованный и себялюбивый корыстный делец, Алексей Разумовский — необразованный и бескорыстный человек. Нет ни одной внутренней черты, которая бы позволила характеризовать их всех одинаково с какой бы то ни было стороны. При этом и жили они очень несогласно, постоянно ссорясь друг с другом. При Елизавете было много интриг. Петр Великий умел объединять своих сотрудников, лично руководя ими. Елизавета же не могла это сделать; она менее всего годилась в руководительницы и объединительницы. Лаской и гневом она умела тушить ссоры и устранять столкновения, но объединить не могла никого, несмотря на то, что не была лишена ума и хорошо понимала людей. Она могла иногда подгонять лиц, ее окружавших, но управлять ими не могла. Не было объединителя и среди ее помощников. Понятно, что такая среда не могла внести в управление государством руководящей программы и единства действий; не могла подняться выше, быть может, прекрасных, но, по существу, частных государственных мер. Так и было. Историк может отметить при Елизавете только национальность общего направления и гуманность правительственных мер (черты, внесенные самой Елизаветой), а затем ему приходится изучать любопытные, но отдельные факты.

Управление и политика времени Елизаветы

Внутренняя деятельность. Ее главный факт — перемены в положении сословий, дворянства и крестьянства.

Вступая на престол с желанием возвратить Россию к порядкам Петра Великого, Елизавета не достигла этого прежде всего в своем законодательстве о сословиях. Мы видели, что после Петра, ко времени Елизаветы, дворянство изменило к лучшему условия своего быта; оно облегчило свои повинности государству, успело снять те стеснения, какие лежали на его имущественных правах, и получило большую, чем прежде, власть над крестьянами. При Елизавете успехи дворянства продолжались и в сфере его имущественных прав, и в отношении к крестьянам. Только долгосрочная обязательная служба осталась неизменной.

В 1746 г. последовал замечательный указ Елизаветы, запрещавший кому бы то ни было, кроме дворян, покупать "людей и крестьян без земель и с землями". Межевой инструкцией 1754 г. и указом 1758 г. было подтверждено это запрещение и предписано, чтобы лица, не имеющие права владеть населенными землями, продали их в определенный срок. Таким образом, одно дворянство могло иметь крестьян и "недвижимые имения" (термин, сменивший в законодательстве старые слова — вотчина и поместье). Это старое право, будучи присвоено одному сословию, превращалось теперь в сословную привилегию, резкой чертой отделяло привилегированного дворянина от людей низших классов. Даровав эту привилегию дворянству, правительство Елизаветы, естественно, стало заботиться, чтобы привилегированным положением пользовались лица только по праву и заслуженно. Отсюда ряд правительственных забот о том, чтобы определить яснее и замкнуть дворянский класс.

И в XVII в., и в начале XVIII в., когда дворянство отличалось от прочих классов только обязанностью службы и условным правом личного землевладения, дворяне не дорожили своим положением и скрывались от службы переходом в низший класс, даже в холопы. В свою очередь, и правительство, нуждаясь в служебных силах, легко принимало, или, как тогда выражались, "верстало" различных людей в дворянство. Петр своей Табелью о рангах открыл широкий доступ в ряды дворян всем людям, дослужившимся до обер-офицерского чина. Но только люди, дослужившиеся до первых восьми рангов или чинов, причислялись к "лучшему", "старшему", т. е. потомственному дворянству; прочие состояли в дворянстве личном. С течением времени чем лучше становилось положение дворянства и чем более знакомились дворяне с западноевропейскими правами и понятиями, тем более в дворянстве формировалось чувство сословной чести. Явилось понятие о том, что прилично и что неприлично дворянину. Волынский, известный уже нам, не хотел "связываться с бездельниками" по одному делу, потому что делать это, по его словам, не было "и последнему дворянину прилично и честно". Бедные дворяне, служившие рядовыми, плакались на то, что в таком положении они "уже все свои шляхетные поступки теряют".

Это чувство шляхетской чести было не чувством личного достоинства, а чувством сословным, и находило признание в правительственных кругах. В 1730 г. В. Т. Совет обещал шляхетству "содержать его в надлежащем почтении и консидерации, как и в прочих европейских государствах". При Елизавете это обещание до некоторой степени переходило в дело. Рядом с созданием сословной привилегии идет забота отделить дворянство от остальных низших слоев населения путем его обособления, недопущением в дворянство демократических элементов.

Таким пришлым элементом было дворянство личное, т. е. те люди, которые своей службой приобрели личные права дворянства. Указами Елизаветы это личное дворянство лишено было права покупать людей и земли. Сенат в 1758 и 1760 гг. постановил о личных дворянах: "Так как дети их не дворяне, то не могут иметь и покупать деревни"; "недворяне, произведенные по статской службе в обер-офицеры, не могут считаться в дворянстве и не могут иметь за собою деревень". Так пресекалась возможность для личного дворянства пользоваться льготами потомственного дворянского класса. Дворяне по роду становились отдельно от дворян по службе. Но из среды дворянства, пользовавшегося всеми правами и льготами, правительство стремилось вывести всех тех людей, дворянское происхождение которых было сомнительно. Дворянином стали считать только того, кто мог доказать свое дворянство. С 1756 г. рядом постановлений Сенат определил, что в дворянские списки могут быть вносимы только лица, доказавшие свое дворянское происхождение. При этом определен был и самый порядок такого доказательства. Очищая этим путем дворянство от случайных примесей, правительство желало вместе с тем удержать в дворянстве те обедневшие роды, которые сошли в разряд однодворцев, и не приказывало смешивать их с прочей массой однодворцев.

Всеми указанными мерами времени Елизаветы дворянство из класса, отличительным признаком которого служили государственные повинности, стало превращаться в класс, отличием которого делались особые исключительные права: владение землей и людьми. Иначе говоря, дворянство становилось привилегированным сословием в государстве, наследственным и замкнутым. Это был очень важный шаг в историческом развитии русского дворянства; это было введением к знаменитым мерам о дворянстве Петра III и Екатерины II. Как мы уже видели, дворяне при Елизавете, получив имущественные привилегии, стали мечтать об освобождении и от служебной повинности.

Но для этого освобождения не пришло еще время. Напротив, при Елизавете службу с дворян спрашивали очень строго. За укрывательство грозили строгими наказаниями; смотры недорослям, вновь вступающим на службу, производились по-прежнему, и за неявку на них налагались суровые кары. Однако стремление дворянства избегнуть службы, заметное и раньше, не уменьшалось. Оно и было причиной, почему правительство не могло решиться не только снять с дворян их обязанность, но даже облегчить ее. Правительство боялось остаться без людей.

Зато в царствование Елизаветы много было сделано, чтобы облегчить дворянству обязательное для него обучение. В 1747 г. дан был регламент Петербургской Академии наук, учрежденной для развития науки в России, по мысли Петра Великого, еще при Екатерине I. Эта Академия в первые годы жила исключительно силами и трудами ученых немцев. Между ними не было согласия. С течением времени в Академии появились и русские деятели: Нафтов, Тредиаковский, Ломоносов. Последний начал борьбу с академическими немцами, и в Академии по-прежнему не было мира и порядка. Назначение в 1746 г. Кирилла Разумовского президентом Академии еще раз вывело наружу и прежде не скрытые беспорядки и повело к регламенту 1747 г. Этим регламентом Академия определялась как ученое и учебное учреждение. Она состояла собственно из Академии (собрание ученых людей), Университета (собрание учащих и учащихся людей) и подготовительной к Университету Гимназии. Десять академиков с их адъюнктами (помощниками), непременно из русских людей, составляют Академию. Особые от Академии профессора и их ученики-студенты составляют Университет. Гимназия из 20 молодых людей готовит своих питомцев к университетскому курсу. Учиться при Академии могут люди всех званий, кроме податных.

Однако первыми шагами академического университета правительство было недовольно. Явилась мысль выделить университет как самостоятельное учреждение. В 1754 г. Ив. Ив. Шувалов выработал проект университета в Москве, центральном городе России, который более Петербурга доступен был провинциальному дворянству и "разночинцам" (допущенным в университет наравне с дворянством). В 1755 г. университет в Москве был открыт, и Ив. Ив. Шувалов назначен его куратором. В университете было 10 профессоров и три факультета: юридический, медицинский и философский. При университете было две гимназии: одна для дворян, другая для разночинцев (но не для податных классов).

Хотя оба университета назначались не для дворянства, но и для прочих классов, однако пользоваться ими дворянство могло шире других лиц, потому что на нем лежала повинность обучения, и потому что ко времени Елизаветы дворянство ранее других классов сознало необходимость просвещения и прибегало к помощи домашних учителей (весьма сомнительных знаний и достоинств, по свидетельству самого правительства). Этому стремлению дворян учиться правительство Елизаветы сознательно шло навстречу. Оно не ограничилось университетом, но заботилось о развитии других дворянских учебных заведений (Сухопутный шляхетский корпус, Артиллерийская школа, школы при коллегиях и т. д.). Таким образом, для дворянства путь к образованию был хорошо обеспечен Елизаветой.

Из частных мер касательно дворянства при Елизавете должно упомянуть об учреждении Дворянского банка в Петербурге с конторой его в Москве. Этот банк обеспечивал дворянству недорогой кредит (6% в год) в довольно крупных суммах (до 10 000 руб.).

В истории XVIII в. улучшение положения дворянства постоянно связывалось с ухудшением быта и с уменьшением прав крестьянства. Мы видели, что в самый момент вступления Елизаветы на престол правительство, устранив крестьян от присяги новой государыне, тем самым взглянуло на них, как на людей, лишенных гражданской личности, как на рабов. Хотя такой взгляд не соответствовал ни фактическому положению крестьян, ни общим взглядам на них правительства, однако крестьяне по закону стали при Елизавете еще в худшее положение, чем были до нее. Уже самый факт передачи крестьян в исключительно дворянское владение теснее привязывал крестьянина к определенному кругу владельцев. Закон же все более и более давал власти над крестьянами их помещику. Право передачи крестьян было расширено: в 1760 г. помещику дано было право ссылать неисправных крестьян в Сибирь, причем правительство считало каждого сосланного как бы за рекрута, данного помещиком в казну; наконец, крестьяне были лишены права входить в денежные обязательства без позволения своих владельцев. Владельцы получили, таким образом, широкие права над личностью и имуществом своих крестьян. И мы знаем, что они часто пользовались этими правами; исследователи истории крестьянского сословия указывают обыкновенно на краткие экономические записки В. Н. Татищева (передового человека своего времени), которые относятся к 1742 г. и излагают нормальные, по мнению автора, отношения землевладельцев и их крестьян. Опека над личностью, хозяйством и имуществом крестьянина доведена в этих записках до того, что прямо свидетельствует о самом полном подчинении крестьян помещику. Последний смотрит на крестьян, как на свою полную собственность, и распоряжается ими, как одной из статей своего хозяйства. И само правительство как бы разделяло такой взгляд: при Елизавете оно, например, не запрещало иметь крестьян дворянам безземельным, стала быть, считало крестьянина крепким не земле, а лицу дворянина, иначе — считало его собственностью помещика. Эта крепкая связь между лицом владельца и крестьянина возлагала на помещиков особые обязанности в отношении крестьян. Правительство требовало, чтобы помещики обеспечивали крестьян семенами в неурожайные годы, чтобы они наблюдали за порядочным поведением своих крестьян. Такие требования еще шире раздвигали пределы помещичьей опеки. Дворянин являлся перед правительством не только владельцем земли, населенной крестьянами, но собственником крестьян, податной и полицейской властью над ними. Дворянам правительство передало часть своих функций и власти над крестьянами, и это, конечно, создало прекрасные условия для дальнейшего развития крепостного права.

Итак, нетрудно видеть, что перемены, происшедшие при Елизавете в положении главных государственных сословий, были прямым продолжением тех перемен, которые произошли со времени Петра Великого в эпоху временщиков. Елизавета продолжала дело Анны и не возвратилась к порядкам Петра Великого. Хотя она часто говорила о своем великом отце и желала все устроить так, как делалось при нем, но в действительности ее правительство шло не туда, куда ей хотелось. Дворянство продолжало свои успехи, крестьяне непрерывно теряли свои права. А между тем Елизавета вступила на престол с ясным желанием возвратиться к началам своего отца. Причина некоторого разлада между этим желанием и результатом деятельности Елизаветы лежала в том, что императрица, как мы видели, правила помощью лиц дворянского класса, уже достаточно упрочившего свое положение. Обидеть этот класс было для Елизаветы и нежелательно и, невозможно по общему положению дел и отношений.

Зато вместе с этим классом Елизавета дружно и энергично стремилась возвратиться к началам Петра в устройстве государственного управления.

Управление времени Елизаветы встречало в нашей литературе самые разнообразные оценки. "Царствование Елизаветы Петровны не принадлежит к числу тех, которые оставляют по себе долгую память во внутреннем строе государства. Мы напрасно будем искать в правительственных распоряжениях какой-нибудь системы, какого-нибудь плана. В этом отношении царствование Елизаветы представляет продолжение предыдущих правлений", — говорит один исследователь (Ешевский. Соч., II, 537). "Время Елизаветы Петровны представляет один из любопытнейших моментов в истории нашего права. Высшая законодательная власть бездействует; нет теории, творческой деятельности Петра, его систематического объединения разных государственных вопросов... Вместе с тем заметно полное возвращение к началам, внесенным Петром в русские учреждения... Можно проследить дальнейшее развитие начатков, положенных Петром в нашу администрацию" — гак отзывается другой исследователь (Градовский "Высшая администрация России", 192—193). Наконец, третий историк (Соловьев "История России", XXII) такими словами характеризует управление Елизаветы: "Восстановление учреждений Петра Великого в том виде, в каком он их оставил, постоянное стремление дать силу его указам, поступать в его духе — сообщали известную твердость, правильность, систематичность действиям правительства, а подданным — уверенность и спокойствие".

Такие отзывы, сделанные разновременно, противоречат один другому и относительно направления, и относительно качества правительственной деятельности Елизаветы. Одни признают в ней сознательное стремление возвратиться к началам Петра, другие отрицают в ней всякое направление. Одни видят в ней систему, твердую и правильную, другие не видят никакой систематичности. Однако можно и при таких разноречиях найти достаточное число фактов, чтобы признать известное направление за правительство Елизаветы, не отрицать у него присутствия общего плана или, правильнее сказать, известного и определенного характера управления. Направление заключалось в стремлении к началам Петра и к национальной политике; отсутствие общих задач ясно доказывается тем, что время Елизаветы не оставило потомству ничего своего: оно не изменило в старых формах управления ни одной существенной черты и не принесло никакой существенной новизны. Законодательная деятельность шла за указаниями жизни, развивалась путем практики и не возвышалась до сознания руководящих норм, потому что у власти не было потребности что-либо переделывать и перестраивать. Идеалом был петровский порядок, но, как мы уже видели и еще увидим, его не всегда достигали и даже не все понимали.

Тотчас по вступлении на престол Елизавета уничтожила Кабинет, восстановила Сенат в том составе и значении, какие он имел при Петре, и высказала желание возвратить всю администрацию в те формы, какие установил Петр Великий. Это повело к восстановлению многих упраздненных коллегий (Берг- и Мануфактур-коллегии), к восстановлению Главного Магистрата и прежней подчиненности городского самоуправления (1743 г.). Но во всей точности восстановить формы петровского управления Елизавете не удалось. Даже сам елизаветинский Сенат был далек от Сената петровского времени. А местное управление оставалось в тех формах, какие оно приняло уже после Петра.

Елизаветинский Сенат представляет собой в истории XVIII столетия любопытнейшее явление. Он стал снова после уничтожения Кабинета высшим органом управления в государстве. Елизавета повелела, чтобы Сенат имел прежнюю свою силу и власть, как было при Петре Великом. По законам Петра, Сенату не принадлежала законодательная функция, он был только административно-судебным органом; таким должен он был стать и при Елизавете. Однако елизаветинский Сенат перешел границу и казался даже законодательным учреждением. По словам Екатерины II, "Сенат установлен для исполнения законов, ему предписанных, а он часто издавал законы, раздавал чины и достоинства, деньги, деревни, одним словом, почти все и утеснял прочие судебные места в их законах и преимуществах". Это случилось при Елизавете, и причиной этого Екатерина считала "неприлежание к делам некоторых моих предков (намек на Елизавету), а более случайных при них людей пристрастие". Отзыв наблюдательной современницы сходится с выводами историков XIX в. Градовский о елизаветинском Сенате отзывается так: "Без преувеличения правление Елизаветы можно назвать управлением важнейших сановников, собранных в Сенат". Исследование деятельности Сената в 1741—1761 гг. действительно показывает необычайную широту его действий и высокий правительственный авторитет. Он управляет всем государством, и его указы часто по существу своему суть законодательные акты. Позднейший исследователь елизаветинского Сената (А. Е. Пресняков) упрекает Сенат в стремлении централизовать всю власть в своих руках, хотя видит в этом не политическую тенденцию Сената, а сознание слабости я несовершенства подчиненных учреждений, которым Сенат не доверял.

Где же причины того странного факта, что учреждение, поставленное в точные рамки петровского законодательства, могло далеко и безнаказанно выйти из них? Находим две причины, и обе они указаны императрицей Екатериной. Во-первых, упрек Екатерины по отношению к Елизавете ("неприлежание к делам") хотя несправедливо зол, однако имеет некоторое основание. Личные свойства и непривычка к делам заставляли Елизавету управлять помощью приближенных лиц и лишали ее возможности деятельно контролировать административный организм, работавший без ее непосредственного руководства. В личности императрицы Сенат, таким образом, не мог встретить систематического сопротивления своим узурпациям. Во-вторых, чрезвычайный авторитет Сената не встречал противодействий и в приближенных императрице людях, потому что они сами были в Сенате, и сами поднимали его значение. Это-то и разумела Екатерина II под "пристрастием случайных людей". Мы видели, что влиятельные при дворе и в администрации люди, "верховные господа министры", "случайные и припадочные люди" еще при Петре влияли на Сенат; после Петра они действовали над Сенатом в Верховном тайном совете и Кабинете. Теперь, когда такого верховного учреждения не стало, влиятельные люди времени Елизаветы перешли в Сенат, подняли его авторитет и значение сенаторского звания и усвоили Сенату те черты деятельности, какими прежде отличались Совет и Кабинет. Их громадное влияние на дела, приобретение в силу фавора к ним императрицы, они передавали тому учреждению, в котором сходились и действовали. Это и было главной причиной возвышения елизаветинского Сената. Когда с течением времени была учреждена "для весьма важных дел" Конференция при дворе Елизаветы, она подчинила себе Сенат. Но членами ее были те же сенаторы, притом внимание ее было обращено на внешние дела России; поэтому внутри России по-прежнему главенствовал Сенат. Вышло так, что одни и те же "случайные люди" стали ведать один род дел в Конференции, другой в Сенате; этим и ограничивалось влияние Конференции на общий ход дел.

"Важные сановники, собранные в Сенат", управляя делами России, прежде всего были озабочены состоянием государственных финансов. Россия при Елизавете не сводила концов с концами в своем государственном хозяйстве, и вопросы о бюджете, увеличении доходов и сокращении расходов, беспокоившие одинаково все правительства XVIII в., тяжелым бременем лежали и на елизаветинском Сенате. Преимущественно из финансовых соображений вытекало постановление Сената о производстве ревизии податного населения через каждые 15 лет. В силу этого постановления при Елизавете было две ревизии. Одна началась в 1743 г. и насчитывала 6 643 335 податных душ (мужеска пола); другая — в 1761 г. и насчитала 7 363 348 душ. Эти переписи должны были привести в известность число прямых плательщиков государства и уяснить Сенату вопрос о лучшем устройстве прямых налогов. Но и о косвенных налогах, и об общем развитии торгов и промыслов заботились не меньше. Комиссия о коммерции, существовавшая при Елизавете, создала ряд проектов для развития внешней русской торговли. В видах поощрения внутренней торговли уничтожены были внутренние таможни и мелочные сборы с товаров. Купечеству, как и дворянам, государство открыло дешевый кредит, учредив вместе с дворянским и купеческий заемный банк.

Забота о финансах не отвлекала Сената от других дел. В деятельности елизаветинского Сената находим много любопытных черт. В числе поднятых Сенатом вопросов был весьма важный вопрос о размежевании земель в государстве; усиленно призывались колонисты для заселения южных окраин, и разумно призывались из-за границы не инородцы и иноверцы, но славяне (сербы) и православные, урегулирована была рекрутская повинность разделением России на пять частей, с которых рекруты брались по очереди только через 4 года в 5-й. Влияя на церковное управление, Сенат заботился о распространении православия, об обеспечении духовенства и монастырей, о благочинии церковном и о распространении духовного образования в народной массе. Словом, Сенат проявил весьма почтенную заботливость об интересах церкви и духовенства. Желая улучшения нравов в народе, Сенат сам проявлял своей деятельностью большую гуманность взглядов и приемов, чуждую предыдущему правительству. В этом он следовал за самой императрицей, фактически отменившей смертную казнь в России.

Вся деятельность елизаветинского Сената свелась к ряду частных мероприятий, вроде указанных. Перечислить их все нет возможности. Замечая подобный характер деятельности Сената, Градовский говорит о Сенате времен Елизаветы: "Он не думал об общегосударственных преобразованиях; строгий практик, он по частям удовлетворял возникшие потребности и из этих частных его усилий, отдельных мер, создавалась впоследствии систематическая деятельность, носившая уже известный определенный характер". Но мы выше уже видели, что систематическим в правительственной деятельности времени Елизаветы было только общее ее направление, по сравнению с предшествовавшей эпохой более гуманное и строго национальное, причем эта национальность направления заключалась в одном правиле: управлять Русским государством при помощи русских же людей и в духе Петра Великого.

Хотя Елизавета не во всем была верна духу своего отца, хотя ее царствование и не внесло полного благоустройства в жизнь народа (сама Елизавета в конце царствования сознавалась, что зло, с которым она боролась, "пресечения не имеет"), однако народ оценил и гуманность, и национальность ее правления. Отдохнувшее под властью русских людей, в течение мирных лет, народное чувство понимало, кому оно обязано долгим спокойствием, и Елизавета царствовала спокойно и стала весьма популярной государыней; можно сказать, что славой и популярностью своей в народе она обязана много своему Сенату. В этом оправдание правивших в Сенате "случайных людей" Елизаветы, о которых так незаслуженно зло отозвалась Екатерина.

Внешняя политика. Главных руководителей и общее направление политики Елизаветы мы уже видели. Мы знаем, что и во внешней политике при Елизавете старались следовать традициям Петра, но следовали не вполне точно, как это было и в политике внутренней. Теперь нам остается посмотреть на главные факты политических отношений и столкновений, бывших при Елизавете.

Вступая на престол, Елизавета застала Россию в войне со Швецией и находилась сама под сильным влиянием враждебных Австрии французов — Шетарди и Лестока. Мы знаем, что это влияние и ряд ошибок, сделанных русской дипломатией, дурно отразились на международном положении России; они связали России руки и вынудили ее на бездействие в борьбе Пруссии с Австрией. Елизавете прежде всего следовало окончить шведскую войну и затем занять независимое положение в европейских делах. Это и выполнил с успехом А. П. Бестужев-Рюмин. Война со Швецией окончена была в 1743 г. миром в Або, по которому Швеция не только не получила всей желаемой ею Финляндии, но должна была уступить России и новые области финляндские до реки Кюмени. После этого все внимание русской дипломатии устремилось на Запад.

Но Бестужеву не сразу и даже не скоро пришлось добиться того, что его влияние окрепло и его политическая система была усвоена русским правительством. При Елизавете в первые ее годы имел большое значение Лесток, бывший проводником французских интересов при русском дворе. Все свое влияние на Елизавету Лесток употреблял для того, чтобы (вместе с Шетарди) втянуть Россию в союз с Пруссией и Францией против Австрии, иначе говоря, заставить Россию идти в политике тем же путем, которого близоруко держались при Анне Леопольдовне. Несмотря на упорное противодействие Бестужева, Лесток был в силе до 1748 г. Россия бездеятельно смотрела на быстрый рост политического могущества Пруссии, вышедшей с полной победой из своей войны с Австрией за Силезию (1748 г). Но вместе с тем Елизавета держалась вне союза с Пруссией и Францией. Таким образом, Франции только удалось устранить русскую помощь Австрии, но не удалось распоряжаться русскими силами в свою пользу.

В 1748 г. Бестужев путем ловкой придворной интриги избавился от Лестока и его вдохновителя Шетарди. Лесток был изобличен в продажности и сослан в Устюг, а перехваченные письма Шетарди ясно показали Елизавете, что он относится дурно лично к ней, и Шетарди был выслан из России. С тех пор Бестужев начал без соперников и помехи (если не считать соперничеством случайного вмешательства в политику других любимцев Елизаветы) проводить свою систему. Уже в 1750 г. произошел дипломатический разрыв России с Пруссией, и вместе с тем росло сближение с Австрией. Как известно, в Европе возвышение Пруссии вызвало после 1748 г. боязнь за политическое равновесие, и эта боязнь повела к составлению коалиции против Фридриха II. Австрия сблизилась с Францией для мести Фридриху; и та, и другая искали союза с Россией. За союз с Австрией стоял, конечно, Бестужев; за союз с Францией — Шуваловы. Система Бестужева требовала, чтобы политическое равновесие не нарушалось вблизи России, чтобы интересы старой русской союзницы Австрии не страдали так явно, как они страдали от Фридриха. Взгляды Бестужева были приняты императрицей, лично не любившей Фридриха, и Россия вступила в коалицию против него. Положение дел было тогда таково. Две войны за Силезию держали Австрию в боевой готовности; русская же армия оказалась в то время вовсе не готовой, т. е. те 200 000 регулярных солдат, которыми в конце царствования Петра располагала Россия и которые в то время были громадной силой, оказались негодными для немедленного действия. Со времен Петра прошло много лет. Войска были расположены на постоянных квартирах и обжились там так, что утратили не только военную гибкость, но и военную годность. Пришлось поэтому готовить армию к войне в то время, когда Австрия уже начала оперировать, и на подготовку армии потребовался целый год. Только во втором году войны явились русские войска в Восточную Пруссию и начали наступательные действия против Фридриха. В 1757 г. под начальством С. Ф. Апраксина они разбили прусский корпус при Грос-Егерсдорфе, но затем, будто побежденные, отступили за Неман в Польшу. Это дало основание и своим, и чужим возвести на Апраксина обвинение в неспособности и недобросовестности. Современники и некоторые историки винили Апраксина в том, что он отступил вследствие слухов о болезни Елизаветы, ибо знал о нерасположении к войне ее преемника Петра II. Виновником позорного отступления считали и Бестужева. Но в позднейших исследованиях (особенно Д. Ф. Масловского "Русская армия в Семилетнюю войну") такой взгляд считается несправедливым. Апраксин отступил из Пруссии потому, что в войсках были большие потери и не было продовольствия. Тем не менее он был привлечен к ответственности и умер под судом в 1758 г. Вместе с тем начато было следствие и над Бестужевым; за многие "вины" политического и придворного характера он был отставлен от дел и сослан в деревню. В сущности, дело Апраксина и Бестужева не вполне было следствием военных дел: в него вмешались сложные придворные интриги.

Командование над войсками было передано генералу Фермору, который в 1758 г. вступил в Пруссию и выдержал нерешительную битву с Фридрихом при Цорндорфе. В 1759 г. войсками начальствовал граф Салтыков, который и разбил Фридриха при Кунерсдорфе. В 1760 г. русский корпус занял Берлин, столицу Фридриха, а в 1761 г. Бутурлин удачно действовал в восточной части Пруссии. Смертью Елизаветы (25 декабря 1761 г.) прекращено было пятилетнее участие русских в Семилетней войне. Оно прошло не без пользы для русских войск, так как практически подготовило военных людей для времени Екатерины II; но оно прошло без пользы для государства, хотя наши удачные походы показали Европе большие военные силы России. Наконец, и Пруссия была ослаблена настолько, что Екатерина II могла не бояться ее завоевательного аппетита.
Обратно в раздел история












 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.