Тацит К. О происхождении германцев и местоположении Германии

1. Германия отделена от галлов, ретов и паннонцев реками
Рейном и Дунаем, от сарматов и даков — обоюдной боязнью и горами;
все прочие ее части охватывает Океан, омывающий обширные выступы
суши и огромной протяженности острова с некоторыми, недавно
узнанными нами народами и царями, которых нам открыла война. Рейн
берет начало на неприступном и крутом кряже Ретийских Альп и,
отклонившись на небольшое расстояние к Западу, впадает в Северный
Океан. Дунай, изливаясь с отлогой и постепенно повышающейся
горной цепи Абнобы, протекает по землям многих народов, пока не
прорывается шестью рукавами в Понтийское море; седьмой проток
поглощается топями.
2. Что касается германцев, то я склонен считать их исконными
жителями этой страны, лишь в самой ничтожной мере смешавшимися с
прибывшими к ним другими народами и теми переселенцами, которым
они оказали гостеприимство, ибо в былое время старавшиеся сменить
места обитания передвигались не сухим путем, но на судах, а
безбрежный и к тому же, я бы сказал, исполненный враждебности
Океан редко посещается кораблями из нашего мира. Да и кто, не
говоря уже об опасности плавания по грозному и неизвестному морю,
покинув Азию, или Африку, или Италию, стал бы устремляться в
Германию с ее неприютной землей и суровым небом, безрадостную для
обитания и для взора, кроме тех, кому она родина?
B древних песнопениях, — а германцам известен только один
этот вид повествования о былом и только такие анналы, — они
славят порожденного землей бога Туистона. Его сын Манн —
прародитель и праотец их народа; Манну они приписывают трех
сыновей, по именам которых обитающие близ Океана прозываются
ингевонами, посередине — гермионами, все прочие — истевонами. Но
поскольку старина всегда доставляет простор для всяческих
домыслов, некоторые утверждают, что у бога было большее число
сыновей, откуда и большее число наименований народов, каковы
марсы, гамбривии, свебы, вандилии, и что эти имена подлинные и
древние. Напротив, слово Германия — новое и недавно вошедшее в
обиход, ибо те, кто первыми переправились через Рейн и прогнали
галлов, ныне известные под именем тунгров, тогда прозывались
германцами. Таким образом, наименование племени постепенно
возобладало и распространилось на весь народ; вначале все из
страха обозначали его по имени победителей, а затем, после того
как это название укоренилось, он и сам стал называть себя
германцами.
3. Говорят, что Геркулес побывал и у них, и, собираясь
сразиться, они славят его как мужа, с которым никому не
сравняться в отваге. Есть у них и такие заклятия, возглашением
которых, называемым ими «бардит», они распаляют боевой пыл, и по
его звучанию судят о том, каков будет исход предстоящей битвы;
ведь они устрашают врага или, напротив, сами трепещут пред ним,
смотря по тому, как звучит песнь их войска, причем принимают в
расчет не столько голоса воинов, сколько показали ли они себя
единодушными в доблести. Стремятся же они больше всего к резкости
звука и к попеременному нарастанию и затуханию гула и при этом ко
ртам приближают щиты, дабы голоса, отразившись от них, набирались
силы и обретали полнозвучность и мощь. Иные считают также, что,
занесенный в этот Океан во время своего знаменитого, долгого и
баснословного странствия, посетил земли Германии и Одиссей и что
расположенный на берегу Рейна и доныне обитаемый город Асцибургий
был основан и наречен им же; ведь некогда в этом месте обнаружили
посвященный Одиссею алтарь и на нем, кроме того, имя Лаэрта, его
отца; да и некоторые памятники и могилы с начертанными на них
греческими письменами и посейчас существуют на границах Германии
с Рецией. Я не собираюсь ни подкреплять доказательствами это
суждение, ни утверждать обратное. Пусть каждый в меру своего
разумения примет его на веру или отвергнет.
4. Сам я присоединяюсь к мнению тех, кто полагает, что
населяющие Германию племена, никогда не подвергавшиеся смешению
через браки с какими-либо иноплеменниками, искони составляют
особый, сохранивший изначальную чистоту и лишь на себя самого
похожий народ. Отсюда, несмотря на такое число людей, всем им
присущ тот же облик: жесткие голубые глаза, русые волосы, рослые
тела, способные только к кратковременному усилию; вместе с тем им
не хватает терпения, чтобы упорно и напряженно трудиться, и они
совсем не выносят жажды и зноя, тогда как непогода и почва
приучили их легко претерпевать холод и голод.
5. Хотя страна кое-где и различается с виду, все же в целом
она ужасает и отвращает своими лесами и топями; наиболее влажная
она с той стороны, где смотрит на Галлию, и наиболее открыта для
ветров там, где обращена к Норику и Паннонии; в общем достаточно
плодородная, она непригодна для плодовых деревьев; мелкого скота
в ней великое множество, но по большей части он малорослый. Да и
быки лишены обычно венчающего их головы горделивого украшения, но
германцы радуются обилию своих стад, и они — единственное и самое
любимое их достояние. В золоте и серебре боги им отказали, не
знаю, из благосклонности к ним или во гневе на них. Однако я не
решусь утверждать, что в Германии не существует ни одной
золотоносной или сереброносной жилы; ведь кто там их разыскивал?
Германцы столь же мало заботятся об обладании золотом и серебром,
как и об употреблении их в своем обиходе. У них можно увидеть
полученные в дар их послами и вождями серебряные сосуды, но
дорожат они ими не больше, чем вылепленными из глины; впрочем,
ближайшие к нам знают цену золоту и серебру из-за применения их в
торговле и разбираются в некоторых наших монетах, отдавая иным из
них предпочтение; что касается обитателей внутренних областей,
то, живя в простоте и на старый лад, они ограничиваются меновою
торговлей. Германцы принимают в уплату лишь известные с давних
пор деньги старинной чеканки, те, что с зазубренными краями, и
такие, на которых изображена колесница с парной упряжкой. Серебро
они берут гораздо охотнее, нежели золото, но не из-за того, что
питают к нему пристрастие, а потому, что покупающим простой и
дешевый товар легче и удобнее рассчитываться серебряными
монетами.
6. Да и железо, судя по изготовляемому ими оружию, у них не
в избытке. Редко кто пользуется мечами и пиками большого размера;
они имеют при себе копья, или, как сами называют их на своем
языке, фрамеи, с узкими и короткими наконечниками, однако
настолько острыми и удобными в бою, что тем же оружием, в
зависимости от обстоятельств, они сражаются как издали, так и в
рукопашной схватке. И всадник также довольствуется щитом и
фрамеей, тогда как пешие, кроме того, мечут дротики, которых у
каждого несколько, и они бросают их поразительно далеко, совсем
нагие или прикрытые только легким плащом. У них не заметно ни
малейшего стремления щегольнуть убранством, и только щиты они
расписывают яркими красками. Лишь у немногих панцири, только у
одного-другого металлический или кожаный шлем. Их кони не
отличаются ни красотой, ни резвостью. И их не обучают делать
повороты в любую сторону, как это принято у нас: их гонят либо
прямо вперед, либо с уклоном вправо, образуя настолько замкнутый
круг, чтобы ни один всадник не оказался последним. И вообще
говоря, их сила больше в пехоте; по этой причине они и сражаются
вперемешку; пешие, которых они для этого отбирают из всего войска
и ставят впереди боевого порядка, так стремительны и подвижны,
что не уступают в быстроте всадникам и действуют сообща с ними в
конном сражении. Установлена и численность этих пеших: от каждого
округа по сотне; этим словом они между собою и называют их, и то,
что ранее было численным обозначением, ныне — почетное
наименование. Боевой порядок они строят клиньями. Податься назад,
чтобы затем снова броситься на врага, — считается у них воинскою
сметливостью, а не следствием страха. Тела своих они уносят с
собою, даже потерпев поражение. Бросить щит — величайший позор, и
подвергшемуся такому бесчестию возбраняется присутствовать на
священнодействиях и появляться в народном собрании, и многие,
сохранив жизнь в войнах, покончили со своим бесславием, накинув
на себя петлю.
7. Царей они выбирают из наиболее знатных, вождей — из
наиболее доблестных. Но и цари не обладают у них безграничным и
безраздельным могуществом, и вожди начальствуют над ними, скорее
увлекая примером и вызывая их восхищение, если они решительны,
если выдаются достоинствами, если сражаются всегда впереди, чем
наделенные подлинной властью. Впрочем, ни карать смертью, ни
налагать оковы, ни даже подвергать бичеванию не дозволено никому,
кроме жрецов, да и они делают это как бы не в наказание и не по
распоряжению вождя, а якобы по повелению бога, который, как они
верят, присутствует среди сражающихся И они берут с собой в битву
некоторые извлеченные из священных рощ изображения и святыни; но
больше всего побуждает их к храбрости то, что конные отряды и
боевые клинья составляются у них не по прихоти обстоятельств и не
представляют собою случайных скопищ, но состоят из связанных
семейными узами и кровным родством; к тому же их близкие
находятся рядом с ними, так что им слышны вопли женщин и плач
младенцев, и для каждого эти свидетели — самое святое, что у него
есть, и их похвала дороже всякой другой; к матерям, к женам несут
они свои раны, и те не страшатся считать и осматривать их, и они
же доставляют им, дерущимся с неприятелем, пищу и ободрение.
8. Как рассказывают, неоднократно бывало, что их уже
дрогнувшему и пришедшему в смятение войску не давали рассеяться
женщины, неотступно молившие, ударяя себя в обнаженную грудь, не
обрекать их на плен, мысль о котором, сколь бы его ни страшились
для себя воины, для германцев еще нестерпимее, когда дело идет об
их женах. Вот почему прочнее всего удерживаются в повиновении
племена, которым было предъявлено требование выдать в числе
заложников также девушек знатного происхождения. Ведь германцы
считают, что в женщинах есть нечто священное и что им присущ
пророческий дар, и они не оставляют без внимания подаваемые ими
советы и не пренебрегают их прорицаниями. В правление
божественного Веспасиана мы видели среди них Веледу, долгое время
почитавшуюся большинством как божество; да и в древности они
поклонялись Альбруне и многим другим, и отнюдь не из лести и не
для того, чтобы впоследствии сделать из них богинь.
9. Из богов они больше всего чтят Меркурия и считают должным
приносить ему по известным дням в жертву также людей. Геркулеса и
Марса они умилостивляют закланиями обрекаемых им в жертву
животных. Часть свебов совершает жертвоприношения и Изиде; в чем
причина и каково происхождение этого чужестранного
священнодействия, я не мог в достаточной мере выяснить, но,
поскольку их святыня изображена в виде либурны, этот культ, надо
полагать, завезен к ним извне. Впрочем, они находят, что
вследствие величия небожителей богов невозможно ни заключить
внутри стен, ни придать им какие-либо черты сходства с
человеческим обликом. И они посвящают им дубравы и рощи и
нарекают их именами богов; и эти святилища отмечены только их
благочестием.
10. Нет никого, кто был бы проникнут такою же верою в
приметы и гадания с помощью жребия, как они. Вынимают же они
жребий безо всяких затей. Срубленную с плодового дерева ветку они
нарезают плашками и, нанеся на них особые знаки, высыпают затем,
как придется, на белоснежную ткань. После этого, если гадание
производится в общественных целях, жрец племени, если частным
образом, — глава семьи, вознеся молитвы богам и устремив взор в
небо, трижды вынимает по одной плашке и толкует предрекаемое в
соответствии с выскобленными на них заранее знаками Если оно
сулит неудачу, повторный запрос о том же предмете в течение этого
дня возбраняется, если, напротив, благоприятно. необходимо, чтобы
предреченное, сверх того, было подтверждено и птицегаданием. Ведь
и здесь также принято отыскивать предвещания по голосам и полету
птиц; но лишь у германцев в обыкновении обращаться за
предсказаниями и знамениями также к коням. Принадлежа всему
племени, они выращиваются в тех же священных дубравах и рощах,
ослепительно белые и не понуждаемые к каким-либо работам земного
свойства; запряженных в священную колесницу, их сопровождают жрец
с царем или вождем племени и наблюдают за их ржаньем и фырканьем.
И никакому предзнаменованию нет большей веры, чем этому, и не
только у простого народа, но и между знатными и между жрецами,
которые считают себя служителями, а коней — посредниками богов.
Существует у них и другой способ изыскивать для себя знамения, к
которому они прибегают, когда хотят предузнать исход тяжелой
войны. В этом случае они сталкивают в единоборстве захваченного
ими в любых обстоятельствах пленника из числа тех, с кем ведется
война, с каким-нибудь избранным ради этого соплеменником, и те
сражаются, каждый применяя отечественное оружие. Победа того или
иного воспринимается ими как предуказание будущего.
11. О делах, менее важных, совещаются их старейшины, о более
значительных — все; впрочем, старейшины заранее обсуждают и такие
дела, решение которых принадлежит только народу. Если не
происходит чего-либо случайного и внезапного, они собираются в
определенные дни, или когда луна только что народилась, или в
полнолуние, ибо считают эту пору наиболее благоприятствующей
началу рассмотрения дел. Счет времени они ведут не на дни, как
мы, а на ночи. Таким обозначением сроков они пользуются, принимая
постановления и вступая в договоры друг с другом; им
представляется, будто ночь приводит за собой день. Но из их
свободы проистекает существенная помеха, состоящая в том, что они
сходятся не все вместе и не так, как те, кто повинуется
приказанию, и из-за медлительности, с какою они прибывают,
попусту тратится день, другой, а порою и третий. Когда толпа
сочтет, что пора начинать, они рассаживаются вооруженными. Жрецы
велят им соблюдать тишину, располагая при этом правом наказывать
непокорных. Затем выслушиваются царь и старейшины в зависимости
от их возраста, в зависимости от знатности, в зависимости от
боевой славы, в зависимости от красноречия, больше воздействуя
убеждением, чем располагая властью приказывать. Если их
предложения не встречают сочувствия, участники собрания шумно их
отвергают; если, напротив, нравятся, — раскачивают поднятые вверх
фрамеи: ведь воздать похвалу оружием, на их взгляд, — самый
почетный вид одобрения.
12. На таком народном собрании можно также предъявить
обвинение и потребовать осуждения на смертную казнь. Суровость
наказания определяется тяжестью преступления: предателей и
перебежчиков они вешают на деревьях, трусов и оплошавших в бою, а
также обесчестивших свое тело — топят в грязи и болоте,
забрасывая поверх валежником. Различие в способах умерщвления
основывается на том, что злодеяния и кару за них должно, по их
мнению, выставлять напоказ, а позорные поступки — скрывать. Но и
при более легких проступках наказание соразмерно их важности: с
изобличенных взыскивается определенное количество лошадей и овец.
Часть наложенной на них пени передается царю или племени, часть —
пострадавшему или его родичам. На тех же собраниях также избирают
старейшин, отправляющих правосудие в округах и селениях; каждому
из них дается охрана численностью в сто человек из простого
народа — одновременно и состоящий при них совет, и сила, на
которую они опираются.
13. Любые дела — и частные, и общественные — они
рассматривают не иначе как вооруженные. Но никто не осмеливается,
наперекор обычаю, носить оружие, пока не будет признан общиною
созревшим для этого. Тогда тут же в народном собрании кто-нибудь
из старейшин, или отец, или родичи вручают юноше щит и фрамею:
это — их тога, это первая доступная юности почесть; до этого в
них видят частицу семьи, после этого — племени. Выдающаяся
знатность и значительные заслуги предков даже еще совсем юным
доставляют достоинство вождя; все прочие собираются возле
отличающихся телесною силой и уже проявивших себя на деле, и
никому не зазорно состоять их дружинниками. Впрочем, внутри
дружины, по усмотрению того, кому она подчиняется,
устанавливаются различия в положении; и если дружинники упорно
соревнуются между собой, добиваясь преимущественного благоволения
вождя, то вожди стремясь, чтобы их дружина была наиболее
многочисленной и самой отважною. Их величие, их могущество в том,
чтобы быть всегда окруженными большой толпою отборных юношей, в
мирное время — их гордостью, на войне — опорою. Чья дружина
выделяется численностью и доблестью, тому это приносит
известность, и он прославляется не только у себя в племени, но и
у соседних народов; его домогаются, направляя к нему посольства и
осыпая дарами, и молва о нем чаще всего сама по себе
предотвращает войны.
14. Но если дело дошло до схватки, постыдно вождю уступать
кому-либо в доблести, постыдно дружине не уподобляться доблестью
своему вождю. А выйти живым из боя, в котором пал вождь, —
бесчестье и позор на всю жизнь; защищать его, оберегать,
совершать доблестные деяния, помышляя только о его славе, —
первейшая их обязанность: вожди сражаются ради победы, дружинники
— за своего вождя. Если община, в которой они родились,
закосневает в длительном мире и праздности, множество знатных
юношей отправляется к племенам, вовлеченным в какую-нибудь войну,
и потому, что покой этому народу не по душе, и так как среди
превратностей битв им легче прославиться, да и содержать большую
дружину можно не иначе, как только насилием и войной; ведь от
щедрости своего вождя они требуют боевого коня, той же Жаждущей
крови и победоносной фрамеи; что же касается пропитания и хоть
простого, но обильного угощения на пирах, то они у них вместо
жалованья. Возможности для подобного расточительства доставляют
им лишь войны и грабежи. И гораздо труднее убедить их распахать
поле и ждать целый год урожая, чем склонить сразиться с врагом и
претерпеть раны; больше того, по их представлениям, потом
добывать то, что может быть приобретено кровью, — леность и
малодушие.
15. Когда они не ведут войн, то много охотятся, а еще больше
проводят время в полнейшей праздности, предаваясь сну и
чревоугодию, и самые храбрые и воинственные из них, не неся
никаких обязанностей, препоручают заботы о жилище, домашнем
хозяйстве и пашне женщинам, старикам и наиболее слабосильным из
домочадцев, тогда как сами погрязают в бездействии, на своем
примере показывая поразительную противоречивость природы, ибо те
же люди так любят безделье и так ненавидят покой. У их общин
существует обычай, чтобы каждый добровольно уделял вождям кое-что
от своего скота и плодов земных, и это, принимаемое теми как дань
уважения, служит также для удовлетворения их нужд. Особенно
радуют их дары от соседних племен, присылаемые не только
отдельными лицами, но и от имени всего племени, каковы отборные
кони, великолепно отделанное оружие, фалеры и почетные ожерелья;
а теперь мы научили их принимать и деньги.
16. Хорошо известно, что народы Германии не живут в городах
и даже не терпят, чтобы их жилища примыкали вплотную друг к
другу. Селятся же германцы каждый отдельно и сам по себе, где
кому приглянулись родник, поляна или дубрава. Свои деревни они
размещают не так, как мы, и не скучивают теснящиеся и лепящиеся
одно к другому строения, но каждый оставляет вокруг своего дома
обширный участок, то ли, чтобы обезопасить себя от пожара, если
загорится сосед, то ли из-за неумения строиться. Строят же они,
не употребляя ни камня, ни черепицы; все, что им нужно, они
сооружают из дерева, почти не отделывая его и не заботясь о
внешнем виде строения и о том, чтобы на него приятно было
смотреть. Впрочем, кое-какие места на нем они с большой
тщательностью обмазывают землей, такой чистой и блестящей, что
создается впечатление, будто оно расписано цветными узорами. У
них принято также устраивать подземные ямы, поверх которых они
наваливают много навоза и которые служат им убежищем на зиму и
для хранения съестных припасов, ибо погреба этого рода смягчают
суровость стужи, и, кроме того, если вторгается враг, все
неприбранное в тайник подвергается разграблению, тогда как о
припрятанном и укрытом под землей он или остается в неведении или
не добирается до него, хотя бы уже потому, что его нужно
разыскивать.
17. Верхняя одежда у всех — короткий плащ, застегнутый
пряжкой, а если ее нет, то шипом. Ничем другим не прикрытые, они
проводят целые дни у разожженного в очаге огня. Наиболее богатые
отличаются тем, что, помимо плаща, на них есть и другая одежда,
но не развевающаяся, как у сарматов или парфян, а узкая и плотно
облегающая тело. Носят они и шкуры диких зверей, те, что обитают
у берегов реки — какие придется, те, что вдалеке от них, — с
выбором, поскольку у них нет доставляемой торговлей одежды.
Последние убивают зверей с разбором и по снятии шерсти нашивают
на кожи куски меха животных, порождаемых внешним Океаном или
неведомым морем. Одежда у женщин не иная, чем у мужчин, разве что
женщины чаще облачаются в льняные накидки, которые они
расцвечивают пурпурною краской, и с плеч у них не спускаются
рукава, так что их руки обнажены сверху донизу, как открыта и
часть груди возле них.
18. Тем не менее браки у них соблюдаются в строгости, и ни
одна сторона их нравов не заслуживает такой похвалы, как эта.
Ведь они почти единственные из варваров довольствуются, за очень
немногими исключениями, одною женой, а если кто и имеет по
нескольку жен, то его побуждает к этому не любострастие, а
занимаемое им видное положение. Приданое предлагает не жена мужу,
а муж жене. При этом присутствуют ее родственники и близкие и
осматривают его подарки; и недопустимо, чтобы эти подарки
состояли из женских украшений и уборов для новобрачной, но то
должны быть быки, взнузданный конь и щит с фрамеей и мечом. За
эти подарки он получает жену, да и она взамен отдаривает мужа
каким-либо оружием; в их глазах это наиболее прочные узы, это —
священные таинства, это — боги супружества. И чтобы женщина не
считала себя непричастной к помыслам о доблестных подвигах,
непричастной к превратностям войн, все, знаменующее собою ее
вступление в брак, напоминает о том, что отныне она призвана
разделять труды и опасности мужа и в мирное время и в битве,
претерпевать то же и отваживаться на то же, что он; это возвещает
ей запряжка быков, это конь наготове, это — врученное ей оружие.
Так подобает жить, так подобает погибнуть; она получает то, что в
целости и сохранности отдаст сыновьям, что впоследствии получат
ее невестки и что будет отдано, в свою очередь, ее внукам.
19. Так ограждается их целомудрие, и они живут, не зная
порождаемых зрелищами соблазнов, не развращаемые обольщениями
пиров. Тайна письма равно неведома и мужчинам, и женщинам. У
столь многолюдного народа прелюбодеяния крайне редки; наказывать
их дозволяется незамедлительно и самим мужьям: обрезав изменнице
волосы и раздев донага, муж в присутствии родственников
выбрасывает ее из своего дома и, настегивая бичом, гонит по всей
деревне; и сколь бы красивой, молодой и богатой она ни была, ей
больше не найти нового мужа. Ибо пороки там ни для кого не
смешны, и развращать и быть развращаемым не называется у них —
идти в ногу с веком. Но еще лучше обстоит с этим у тех племен,
где берут замуж лишь девственниц и где, дав обет супружеской
верности, они окончательно утрачивают надежду на возможность
повторного вступления в брак. Так они обретают мужа, одного
навеки, как одно у них тело и одна жизнь, дабы впредь они не
думали ни о ком, кроме него, дабы вожделели только к нему, дабы
любили в нем не столько мужа, сколько супружество. Ограничивать
число детей или умерщвлять кого-либо из родившихся после смерти
отца считается среди них постыдным, и добрые нравы имеют там
большую силу, чем хорошие законы где-либо в другом месте.
20. В любом доме растут они голые и грязные, а вырастают с
таким телосложением и таким станом, которые приводят нас в
изумление. Мать сама выкармливает грудью рожденных ею детей, и их
не отдают на попечение служанкам и кормилицам. Господа
воспитываются в такой же простоте, как рабы, и долгие годы в этом
отношении между ними нет никакого различия: они живут среди тех
же домашних животных, на той же земле, пока возраст не отделит
свободнорожденных, пока их доблесть не получит признания. Юноши
поздно познают женщин, и от этого их мужская сила сохраняется
нерастраченной: не торопятся они отдать замуж и девушек, и у них
та же юная свежесть, похожий рост. И сочетаются они браком столь
же крепкие и столь же здоровые, как их мужья, и сила родителей
передается детям. К сыновьям сестер они относятся не иначе, чем к
своим собственным. Больше того, некоторые считают такие кровные
узы и более священными, и более тесными и предпочитают брать
заложниками племянников, находя, что в этом случае воля
сковывается более прочными обязательствами и они охватывают более
широкий круг родичей. Однако наследниками и преемниками умершего
могут быть лишь его дети; завещания у них неизвестны. Если он не
оставил после себя детей, то его имущество переходит во владение
тех, кто по степени родства ему ближе всего — к братьям, к дядьям
по отцу, дядьям по матери. И чем больше родственников, чем
обильнее свойственники, тем большим вниманием окружена старость;
а бездетность у них совсем не в чести.
21. Разделять ненависть отца и сородичей к их врагам, и
приязнь к тем, с кем они в дружбе, — непреложное правило;
впрочем, они не закосневают в непримиримости; ведь даже
человекоубийство у них искупается определенным количеством быков
и овец, и возмещение за него получает весь род, что идет на
пользу и всей общине, так как при безграничной свободе
междоусобия особенно пагубны.
Не существует другого народа, который с такой же охотою
затевал бы пирушки и был бы столь же гостеприимен. Отказать
кому-нибудь в крове, на их взгляд, — нечестие, и каждый старается
попотчевать гостя в меру своего достатка. А когда всем его
припасам приходит конец, тот, кто только что был хозяином,
указывает, где им окажут радушный прием, и вместе со своим гостем
направляется к ближайшему дому, куда они и заходят без
приглашения. Но это несущественно: их обоих принимают с
одинаковою сердечностью. Подчиняясь законам гостеприимства, никто
не делает различия между знакомым и незнакомым. Если кто, уходя,
попросит приглянувшуюся ему вещь, ее, по обычаю, тотчас же
вручают ему. Впрочем, с такою же легкостью дозволяется попросить
что-нибудь взамен отданного. Они радуются подаркам; не считая
своим должником того, кого одарили, они и себя не считают
обязанными за то, что ими получено.
22. Встав ото сна, который у них обычно затягивается до
позднего утра, они умываются, чаще всего теплой водою, как те, у
кого большую часть года занимает зима. Умывшись, они принимают
пищу; у каждого свое отдельное место и свой собственный стол.
Затем они отправляются по делам и не менее часто на пиршества, и
притом всегда вооруженные. Беспробудно пить день и ночь ни для
кого не постыдно. Частые ссоры, неизбежные среди предающихся
пьянству, редко когда ограничиваются словесною перебранкой и чаще
всего завершаются смертоубийством или нанесением ран. Но по
большей части на пиршествах они толкуют и о примирении враждующих
между собою, о заключении браков, о выдвижении вождей, наконец о
мире и о войне, полагая, что ни в какое другое время душа не
бывает столь же расположена к откровенности и никогда так не
воспламеняется для помыслов о великом. Эти люди, от природы не
хитрые и не коварные, в непринужденной обстановке подобного
сборища открывают то, что доселе таили в глубине сердца. Таким
образом, мысли и побуждения всех обнажаются и предстают без
прикрас и покровов. На следующий день возобновляется обсуждение
тех же вопросов, и то, что они в два приема занимаются ими,
покоится на разумном основании: они обсуждают их, когда
неспособны к притворству, и принимают решения, когда ничто не
препятствует их здравомыслию.
23. Их напиток — ячменный или пшеничный отвар, превращенный
посредством брожения в некое подобие вина; живущие близ реки
покупают и вино. Пища у них простая: дикорастущие плоды, свежая
дичина, свернувшееся молоко, и насыщаются они ею безо всяких
затей и приправ. Что касается утоления жажды, то в этом они не
отличаются такой же умеренностью. Потворствуя их страсти к
бражничанью и доставляя им столько хмельного, сколько они
пожелают, сломить их пороками было бы не трудней, чем оружием.
24. Вид зрелищ у них единственный и на любом сборище тот же:
обнаженные юноши, для которых это не более как забава, носятся и
прыгают среди врытых в землю мечей и смертоносных фрамей.
Упражнение породило в них ловкость, ловкость — непринужденность,
но добивались они их не ради наживы и не за плату; вознаграждение
за легкость их пляски, сколь бы смелой и опасной она ни была, —
удовольствие зрителей. Играют германцы и в кости, и, что
поразительно, будучи трезвыми и смотря на это занятие как на
важное дело, причем с таким увлечением и при выигрыше, и при
проигрыше, что, потеряв все свое достояние и бросая в последний
раз кости, назначают ставкою свою свободу и свое тело.
Проигравший добровольно отдает себя в рабство и, сколь бы моложе
и сильнее выигравшего он ни был, безропотно позволяет связать
себя и выставить на продажу. Такова их стойкость в превратностях
этого рода, тогда как ими самими она именуется честностью. Рабов,
приобретенных таким образом, стараются сбыть, продавая на
сторону; поступают же они так и для того, чтобы снять с себя
сопряженное с подобной победой бесчестье.
25. Рабов они используют, впрочем, не так, как мы: они не
держат их при себе и не распределяют между ними обязанностей:
каждый из них самостоятельно распоряжается на своем участке и у
себя в семье. Господин облагает его, как если б он был колоном,
установленной мерой зерна, или овец и свиней, или одежды, и
только в этом состоят отправляемые рабом повинности. Остальные
работы в хозяйстве господина выполняются его женой и детьми.
Высечь раба или наказать его наложением оков и принудительною
работой — такое у них случается редко; а вот убить его — дело
обычное, но расправляются они с ним не ради поддержания
дисциплины и не из жестокости, а сгоряча, в пылу гнева, как с
врагом, с той только разницей, что это сходит им безнаказанно.
Вольноотпущенники по своему положению не намного выше рабов;
редко, когда они располагают весом в доме патрона, никогда — в
общине, если не считать тех народов, которыми правят цари. Там
вольноотпущенники возвышаются и над свободнорожденными, и над
знатными; а у всех прочих приниженность вольноотпущенников —
признак народоправства.
26. Ростовщичество и извлечение из него выгоды им
неизвестно, и это оберегает их от него надежнее, чем если бы оно
воспрещалось. Земли для обработки они поочередно занимают всею
общиной по числу земледельцев, а затем делят их между собою
смотря по достоинству каждого; раздел полей облегчается обилием
свободных пространств. И хотя они ежегодно сменяют пашню, у них
всегда остается излишек полей. И они не прилагают усилий, чтобы
умножить трудом плодородие почвы и возместить таким образом
недостаток в земле, не сажают плодовых деревьев, не огораживают
лугов, не поливают огороды. От земли они ждут только урожая
хлебов. И по этой причине они делят год менее дробно, чем мы: ими
различаются зима, и весна, и лето, и они имеют свои наименования,
а вот название осени и ее плоды им неведомы.
27. Похороны у них лишены всякой пышности; единственное, что
они соблюдают, это — чтобы при сожжении тел знаменитых мужей
употреблялись определенные породы деревьев. В пламя костра они не
бросают ни одежды, ни благовоний; вместе с умершим предается огню
только его оружие, иногда также и его конь. Могилу они
обкладывают дерном. У них не принято воздавать умершим почет
сооружением тщательно отделанных и громоздких надгробий, так как,
по их представлениям, они слишком тяжелы для покойников. Стенаний
и слез они не затягивают, скорбь и грусть сохраняют надолго.
Женщинам приличествует оплакивать, мужчинам — помнить.
Вот что нам удалось узнать о происхождении и нравах
германцев в целом; а теперь я поведу рассказ об учреждениях и
обычаях отдельных народностей и о том, насколько они между собой
различаются и какие племена переселились из Германии в Галлию.
28. О том, что галлы некогда были несравненно сильнее,
сообщает самый сведущий в этом писатель — божественный Юлий;
отсюда вполне вероятно, что часть галлов перешла в Германию.
Могло ли столь незначительное препятствие, как река, помешать
любому окрепшему племени захватывать и менять места обитания,
никем дотоле не занятые и еще не поделенные между могущественными
властителями? Таким образом, между Герцинским лесом и реками
Рейном и Меном осели гельветы, еще дальше — бойи, причем оба
племени — галлы. До сих пор эта область носит название Бойгем, и
в нем сохраняется память о ее давнем прошлом, хотя обитают в ней
ныне совсем другие. Но арависки ли переселились в Паннонию,
отколовшись от германской народности осов, или осы в Германию,
отколовшись от арависков, при том что язык, учреждения, нравы у
них и посейчас тождественны, неизвестно, так как между обоими
берегами, при повсеместной в то время бедности и свободе, не было
различия ни в лучшую, ни в худшую сторону. Треверы и нервии
притязают на германское происхождение и, больше того, тщеславятся
им, как будто похвальба подобным родством может избавить их от
сходства с галлами и присущей тем вялости. Берег Рейна заселяют
несомненно германские племена — вангионы, трибоки, неметы. И даже
убии, хотя они и удостоились стать римской колонией и охотнее
именуют себя агриппинцами по имени основательницы ее, не стыдятся
своего германского происхождения; вторгшись ранее в Галлию, они
были размещены ради испытания их преданности на самом берегу
Рейна, впрочем не для того, чтобы пребывать под нашим надзором,
но чтобы отражать неприятеля.
29. Из всех этих племен самые доблестные батавы, в малом
числе обитающие на берегу реки Рейна, но главным образом на
образуемом ею острове; эта народность, бывшая некогда ветвью
хаттов, из-за внутренних распрей перешла на новые места обитания,
где и подпала власти Римской империи. Но батавам по-прежнему
воздается почет, и они продолжают жить на положении давних
союзников: они не унижены уплатою податей и не утесняются
откупщиком; освобожденных от налогов и чрезвычайных сборов, их
предназначают только для боевых действий, подобно тому как на
случай войны приберегаются оружие и доспехи. Столь же послушно
нам и племя маттиаков: величие римского народа внушило почтение к
его государству и по ту сторону Рейна, по ту сторону старых
границ. Вот почему, при том что их места обитания и пределы
находятся на том берегу, они помыслами и душой всегда с нами; во
всем остальном они схожи с батавами, разве что самая почва и
климат их родины придают им большую подвижность и живость.
Я не склонен причислять к народам Германии, хотя они и осели
за Рейном и за Дунаем, тех, кто возделывает Десятинные земли;
всякий сброд из наиболее предприимчивых галлов, гонимых к тому же
нуждою, захватил эти земли, которыми никто по-настоящему не
владел; впоследствии после проведения пограничного вала и
размещения вдоль него гарнизонов обитатели Десятинных земель
стали как бы выдвинутым вперед заслоном Римской империи, а вся
эта область — частью провинции.
30. За ними вместе с Герцинским лесом начинаются поселения
хаттов, обитающих не на столь плоских и топких местах, как другие
племена равнинной Германии; ведь у них тянутся постепенно
редеющие цепи холмов, и Герцинский лес сопутствует своим хаттам и
расстается с ними только на рубеже их владений. Этот народ
отличается особо крепким телосложением, сухощавостью, устрашающим
обликом, необыкновенной непреклонностью духа. По сравнению с
другими германцами хатты чрезвычайно благоразумны и
предусмотрительны: своих военачальников они избирают, повинуются
тем, кого над собою поставили, применяют различные боевые
порядки, сообразуются с обстоятельствами, умеют своевременно
воздерживаться от нападения, с пользой употребляют дневные часы,
окружают себя на ночь валом, не уповают на военное счастье,
находя его переменчивым, и рассчитывают только на доблесть и,
наконец, что совсем поразительно и принято лишь у римлян с их
воинской дисциплиной, больше полагаются на вождя, чем на войско.
Вся их сила в пехоте, которая, помимо оружия, переносит на себе
также необходимые для. производства работ орудия и
продовольствие. И если остальные германцы сшибаются в схватках,
то о хаттах нужно сказать, что они воюют. Они редко затевают
набеги и стремятся уклониться от внезапных сражений. И если
стремительно одолеть врага и столь же стремительно отступить —
несомненное преимущество конницы, то от поспешности недалеко и до
страха, тогда как медлительность ближе к подлинной стойкости.
31. И что у остальных народов Германии встречается редко и
всегда исходит из личного побуждения, то превратилось у хаттов в
общераспространенный обычай: едва возмужав, они начинают
отращивать волосы и отпускать бороду и дают обет не снимать этого
обязывающего их к доблести покрова на голове и лице ранее, чем
убьют врага. И лишь над его трупом и снятой с него добычей они
открывают лицо, считая, что наконец уплатили сполна за свое
рождение и стали достойны отечества и родителей; а трусливые и
невоинственные так до конца дней и остаются при своем безобразии.
Храбрейшие из них, сверх того, носят на себе похожую на оковы
железную цепь (что считается у этого народа постыдным), пока их
не освободит от нее убийство врага. Впрочем, многим хаттам
настолько нравится этот убор, что они доживают в нем до седин,
приметные для врагов и почитаемые своими. Они-то и начинают все
битвы. Таков у них всегда первый ряд, внушающий страх как все
новое и необычное; впрочем, и в мирное время они не стараются
придать себе менее дикую внешность. У них нет ни поля, ни дома, и
ни о чем они не несут забот. К кому бы они ни пришли, у того и
кормятся, расточая чужое, не жалея своего, пока из-за немощной
старости столь непреклонная доблесть не станет для них
непосильной.
32. Ближайшие соседи хаттов — проживающие вдоль Рейна, где
он уже имеет определенное русло и может служить границей, узипы и
тенктеры. Наделенные всеми подобающими доблестным воинам
качествами, тенктеры к тому же искусные и лихие наездники, и
конница тенктеров не уступает в славе пехоте хаттов. Так повелось
от предков, и, подражая им, о том же пекутся потомки. В этом —
забавы детей, состязания юношей; не оставляют коня и их старики.
Вместе с рабами, домом и наследственными правами передаются и
кони, и получает их не старший из сыновей, как все остальное, а
тот из них, кто выказал себя в битвах наиболее отважным и ловким.
33. Рядом с тенктерами ранее жили бруктеры; теперь, как
сообщают, туда переселились хамавы и ангриварии, после того как
бруктеры были изгнаны и полностью истреблены соседними племенами,
то ли раздраженными их надменностью, или из-за соблазна добычи,
или вследствие благоволения к нам богов — ведь они даже удостойли
нас зрелища этого кровопролития. Пало свыше шестидесяти тысяч
германцев, и не от римского оружия, но, что еще отраднее, для
услаждения наших глаз. Да пребудет, молю я богов, и еще больше
окрепнет среди народов Германии если не расположение к нам, то по
крайней мере ненависть к своим соотечественникам, ибо, когда
империи угрожают неотвратимые бедствия, самое большее, чем может
порадовать нас судьба, — это распри между врагами.
34. Сзади к ангривариям и хамавам примыкают дульгубины и
хазуарии, а также другие, менее известные племена, спереди их
заслоняют собою фризы. Фризов, сообразно их силе, называют
Большими и Малыми. Поселения обоих этих народностей тянутся вдоль
Рейна до самого Океана; обитают они, сверх того, и вокруг
огромных озер, по которым плавали и римские флотилии. Именно
отсюда отважились мы проследовать в Океан: ведь молва сообщала,
что и в нем все еще существуют Геркулесовы столбы, прозванные так
или потому, что Геркулес и в самом деле посетил эти края, или
из-за усвоенного нами обыкновения связывать с его прославленным
именем все наиболее замечательное, где бы оно ни встретилось. У
Друза Германика не было недостатка в решимости, но Океан не
пожелал раскрыть ему свои тайны и то, что касается Геркулеса. С
той поры никто не возобновлял подобных попыток, и было сочтено,
что благочестивее и почтительнее безоговорочно верить в содеянное
богами, чем тщиться его познать.
35. Вот что известно нам о Германии, обращенной к западу;
далее, образуя огромный выступ, она уходит на север. И тут перед
нами сразу же племя хавков. И хотя хавки начинаются от пределов
фризов и занимают часть океанского побережья, они соприкасаются и
с перечисленными мной племенами, пока не сворачивают в сторону,
чтобы достигнуть херусков. И эти раскинувшиеся на столь
непомерном пространстве земли хавки не только считают своими, но
и плотно заселяют; среди германцев это самый благородный народ,
предпочитающий оберегать свое могущество, опираясь только на
справедливость. Свободные от жадности и властолюбия, невозмутимые
и погруженные в собственные дела, они не затевают войн и никого
не разоряют грабежом и разбоем. И первейшее доказательство их
доблести и мощи — это проявляемое ими стремление закрепить за
собой превосходство, не прибегая к насилию. Но при этом оружие у
них всегда наготове, а если потребуют обстоятельства, — то и
войско, и множество воинов и коней; но и тогда, когда они
пребывают в покое, молва о них остается все той же.
36. Бок о бок с хавками и хаттами никем не тревожимые
херуски долгие годы пользовались благами слишком безмятежного и
поэтому порождающего расслабленность мира. Для них такое
положение было скорее приятным, чем безопасным, потому что в
окружении хищных и сильных предполагать, что тебя оставят в
покое, — ошибочно: где дело доходит до кулаков, там такие слова,
как скромность и честность, прилагаются лишь к одержавшему верх.
И вот херусков, еще недавно слывших добрыми и справедливыми,
теперь называют лентяями и глупцами, а удачу победителей-хаттов
относят за счет их высокомудрия. В своем падении херуски увлекли
за собою и соседнее племя фосов, которые в бедственных
обстоятельствах превратились в их товарищей по несчастью, тогда
как в лучшие времена состояли у них в подчинении.
37. Упомянутый выше выступ Германии занимают живущие у
Океана кимвры, теперь небольшое, а некогда знаменитое племя. Все
еще сохраняются внушительные следы их былой славы, остатки
огромного лагеря на том и другом берегу, по размерам которого
можно и ныне судить, какой мощью обладал этот народ, как велика
была его численность и насколько достоверен рассказ о его
поголовном переселении. Нашему городу шел шестьсот сороковой год,
когда в консульство Цецилия Метелла и Папирия Карбона мы впервые
услышали о кимврских полчищах. С той поры до второго консульства
императора Траяна насчитывается почти двести десять лет. Вот как
долго мы покоряем Германию. За столь длительный срок обе стороны
причинили друг другу не мало ущерба. Ни Самний, ни пунийцы, ни
Испании и Галлии, ни даже парфяне — никто так часто не напоминал
нам о себе, как германцы: их свобода оказалась неодолимее
самовластья Арсака. Ведь что иное, кроме умерщвления Красса,
может предъявить нам Восток, склонившийся перед каким-то
Вентидием и сам потерявший Пакора? А германцы, разгромив или
захватив в плен Карбона, и Кассия, и Аврелия Скавра, и Сервилия
Цепиона, и Максима Маллия, отняли у римского народа пять
консульских войск и даже у Цезаря похитили Вара и вместе с ним
три легиона. Не без тяжелых потерь нанесли им поражения Гай Марий
в Италии, божественный Юлий в Галлии, Друз, и Нерон, и Германик —
на их собственных землях. Затем последовали устрашающие, но
обернувшиеся посмешищем приготовления Гая Цезаря. После этого
царило спокойствие, пока, воспользовавшись нашими смутами и
гражданской войной, германцы не захватили зимних лагерей легионов
и не посягнули даже на Галлию; и после нового изгнания их оттуда,
уже в самое последнее время, мы не столько их победили, сколько
справили над ними триумф.
38. А теперь следует рассказать о свебах, которые не
представляют собою однородного племени, как хатты или тенктеры,
но, занимая большую часть Германии, и посейчас еще расчленяются
на много отдельных народностей, носящих свои наименования, хотя
все вместе они и именуются свебами. Своеобразная особенность
этого племени — подбирать волосы наверх и стягивать их узлом;
этим свебы отличаются от остальных германцев, а свободнорожденные
свебы — от своих рабов. Либо вследствие родственных связей со
свебами, либо из подражания им, что имеет довольно широкое
распространение, такая прическа встречается и у других племен, но
изредка и только у молодежи, тогда как свебы вплоть до седин не
прекращают следить за тем, чтобы их стоящие торчком волосы были
собраны сзади, и часто связывают их на самой макушке; а у вождей
они убраны еще тщательнее и искуснее. В этом забота свебов о
своей внешности, но вполне невинная: ведь они прихорашиваются не
из любострастия и желания нравиться, но стараясь придать себе
этим убором более величественный и грозный вид, чтобы,
отправившись на войну, вселять страх во врагов.
39. Среди свебов, как утверждают семионы, их племя самое
древнее и прославленное; что их происхождение и в самом деле
уходит в далекие прошлое, подтверждается их священнодействиями. В
установленный день представители всех связанных с ними по крови
народностей сходятся в лес, почитаемый ими священным, поскольку в
нем их предкам были даны прорицания и он издревле внушает им
благочестивый трепет, и, начав с заклания человеческой жертвы, от
имени всего племени торжественно отправляют жуткие таинства
своего варварского обряда. Благоговение перед этою рощей
проявляется у них и по-другому: никто не входит в нее иначе, как
в оковах, чем подчеркивается его приниженность и бессилие перед
всемогуществом божества. И если кому случится упасть, не
дозволено ни поднять его, ни ему самому встать на ноги, и они
выбираются из рощи, перекатываясь по земле с боку на бок. Все эти
религиозные предписания связаны с представлением, что именно
здесь получило начало их племя, что тут местопребывание
властвующего над всеми бога и что все прочее — в его воле и ему
повинуется. Влиятельность семионов подкрепляется их
благоденствием: ими заселено сто округов, и их многочисленность и
сплоченность приводят к тому, что они считают себя
главенствующими над свебами.
40. Лангобардам, напротив, стяжала славу их малочисленность,
ибо, окруженные множеством очень сильных племен, они оберегают
себя не изъявлением им покорности, а в битвах и идя навстречу
опасностям. Обитающие за ними ревдигны, и авионы, и англии, и
варины, и эвдосы, и свардоны, и нуитоны защищены реками и лесами.
Сами по себе ничем не примечательные, они все вместе поклоняются
матери-земле Нерте, считая, что она вмешивается в дела
человеческие и навещает их племена. Есть на острове среди Океана
священная роща и в ней предназначенная для этой богини и скрытая
под покровом из тканей повозка; касаться ее разрешено только
жрецу. Ощутив, что богиня прибыла и находится у себя в святилище,
он с величайшей почтительностью сопровождает ее, влекомую
впряженными в повозку коровами. Тогда наступают дни всеобщего
ликования, празднично убираются местности, которые она удостоила
своим прибытием и пребыванием. В эти дни они не затевают походов,
не берут в руки оружия; все изделия из железа у них на запоре;
тогда им ведомы только мир и покой, только тогда они им по душе,
и так продолжается, пока тот же жрец не возвратит в капище
насытившуюся общением с родом людским богиню. После этого и
повозка, и покров, и, если угодно поверить, само божество
очищаются омовением в уединенном и укрытом ото всех озере.
Выполняют это рабы, которых тотчас поглощает то же самое озеро.
Отсюда — исполненный тайны ужас и благоговейный трепет пред тем,
что неведомо и что могут увидеть лишь те, кто обречен смерти.
41. И та часть свебов, о которой я сейчас поведу рассказ,
также обитает на землях, простирающихся до самых глубин Германии.
Ближе всего, — ибо я буду следовать вниз по Дунаю, как незадолго
пред этим следовал по течению Рейна, — племя гермундуров, верное
римлянам; по этой причине с ними одними из всех германцев
торговля ведется не только на берегу, но и внутри страны, а также
в самой цветущей колонии провинции Реции. Они повсюду свободно
передвигаются, и мы не приставляем к ним стражи; и если другим
племенам мы показываем лишь наше оружие и наши укрепленные
лагери, то для них, не проявляющих ни малейшей жадности, мы
открыли наши дома и поместья. В краю гермундуров начинается
Альбис, река знаменитая и некогда нам хорошо известная, а ныне мы
знаем ее только по имени.
42. Рядом с гермундурами живут наристы, потом маркоманы и
квады. Особенно прославлены и сильны маркоманы, которые даже свои
места поселения приобрели доблестью, изгнав занимавших их ранее
бойев. Они как бы передовая застава Германии, поскольку ее
граница — Дунай. У маркоманов и квадов еще на нашей памяти
сохранялись цари из соплеменников, из знатных родов Маробода и
Тудра (теперь они уже мирятся и с чужестранцами), но эти цари
располагают силою и могуществом благодаря поддержке из Рима.
Изредка они получают от нас помощь оружием, чаще деньгами, но это
нисколько не умаляет их власти.
43. Сзади к маркоманам и квадам примыкают марсигны, котины,
осы и буры. Из них марсигны и буры наречием и образом жизни схожи
со свебами; а что котины и осы не германцы, доказывают их языки,
галльский у первых, паннонский у вторых, и еще то, что они
мирятся с уплатою податей. Часть податей на них, как на
иноплеменников, налагают сарматы, часть — квады, а котины, что
еще унизительнее, добывают к тому же железо. Все эти народности
обосновались кое-где на равнине, но главным образом нагорных
кручах и на вершинах гор и горных цепей. Ведь Свебию делит и
разрезает надвое сплошная горная цепь, за которою обитает много
народов; среди них самые известные — расчленяющиеся на различные
племена лугии. Будет достаточно назвать лишь наиболее
значительные из них, это — гарии, гельвеконы, манимы, гелизии,
наганарвалы. У наганарвалов показывают рощу, освященную древним
культом. Возглавляет его жрец в женском наряде, а о богах,
которых в ней почитают, они говорят, что, если сопоставить их с
римскими, то это — Кастор и Поллукс. Такова их сущность, а имя им
— Алки. Здесь нет никаких изображений, никаких следов иноземного
культа; однако им поклоняются как братьям, как юношам. А теперь о
гариях: превосходя силою перечисленные только что племена и
свирепые от природы, они с помощью всевозможных ухищрений и
используя темноту, добиваются того, что кажутся еще более дикими:
щиты у них черные, тела раскрашены; для сражений они избирают
непроглядно темные ночи и мрачным обликом своего как бы
призрачного и замогильного войска вселяют во врагов такой ужас,
что никто не может вынести это невиданное и словно уводящее в
преисподнюю зрелище; ведь во всех сражениях глаза побеждаются
первыми.
44. За лугиями живут готоны, которыми правят цари, и уже
несколько жестче, чем у других народов Германии, однако еще не
вполне самовластно. Далее, у самого Океана, — ругии и лемовии;
отличительная особенность всех этих племен — круглые щиты,
короткие мечи и покорность царям.
За ними, среди самого Океана, обитают общины свионов; помимо
воинов и оружия, они сильны также флотом. Их суда примечательны
тем, что могут подходить к месту причала любою из своих
оконечностей, так как и та и другая имеют у них форму носа.
Парусами свионы не пользуются и весел вдоль бортов не закрепляют
в ряд одно за другим; они у них, как принято на некоторых реках,
съемные, и они гребут ими по мере надобности то в ту, то в другую
сторону. Им свойственно почитание власти, и поэтому ими
единолично, и не на основании временного и условного права
господствовать, безо всяких ограничений повелевает царь. Да и
оружие в отличие от прочих германцев не дозволяется у них иметь
каждому: оно всегда на запоре и охраняется стражем, и притом
рабом: ведь от внезапных набегов врага они ограждены Океаном, а
руки пребывающих в праздности вооруженных людей сами собой
поднимаются на бесчинства; да и царям не на пользу вверять
попечение об оружии знатному, свободнорожденному и даже
вольноотпущеннику.
45. За свионами еще одно море — спокойное и почти недвижное,
которым, как считают, опоясывается и замыкается земной круг, и
достоверность этого подтверждается тем, что последнее сияние
заходящего солнца не гаснет вплоть до его восхода и яркость его
такова, что им затмеваются звезды, да и воображение добавляет к
этому, будто при всплытии солнца слышится шум расступающейся пред
ним пучины и видны очертания коней и лучезарная голова. Только до
этого места — и молва соответствует истине — существует природа.
Что касается правого побережья Свебского моря, то здесь им
омываются земли, на которых живут племена эстиев, обычаи и облик
которых такие же, как у свебов, а язык — ближе к британскому.
Эстии поклоняются праматери богов и как отличительный знак своего
культа носят на себе изображения вепрей; они им заменяют оружие и
оберегают чтящих богиню даже в гуще врагов. Меч у них — редкость;
употребляют же они чаще всего дреколье. Хлеба и другие плоды
земные выращивают они усерднее, чем принято у германцев с
присущей им нерадивостью. Больше того, они обшаривают и море и на
берегу, и на отмелях единственные из всех собирают янтарь,
который сами они называют глезом. Но вопросом о природе его и как
он возникает, они, будучи варварами, не задавались и ничего об
этом не знают; ведь он долгое время лежал вместе со всем, что
выбрасывает море, пока ему не дала имени страсть к роскоши. У них
самих он никак не используется; собирают они его в естественном
виде, доставляют нашим купцам таким же необработанным и, к своему
изумлению, получают за него цену. Однако нетрудно понять, что это
— древесный сок, потому что в янтаре очень часто просвечивают
некоторые ползающие по земле или крылатые существа; завязнув в
жидкости, они впоследствии оказались заключенными в ней,
превратившейся в твердое вещество. Таким образом, я склонен
предполагать, что на островах и на землях Запада находятся
дубравы и рощи, подобные тем сокровенным лесам на Востоке, где
сочатся благовония и бальзамы; из произрастающих в них деревьев
соседние лучи солнца выжимают обильный сок, и он стекает в
ближайшее море и силою бурь выносится на противолежащие берега.
При поднесении к янтарю, ради познания его свойств, огня он
вспыхивает как факел, вслед за чем расплавляется, словно смола
или камедь.
К свионам примыкают племена ситонов. Во всем схожие со
свионами, они отличаются от них только тем, что над ними
властвует женщина: вот до чего пали ситоны, не говоря уже об
утрате свободы, даже в претерпеваемом ими порабощении.
46. Здесь конец Свебии. Отнести ли певкинов, венедов и
феннов к германцам или сарматам, право, не знаю, хотя певкины,
которых некоторые называют бастарнами, речью, образом жизни,
оседлостью и жилищами повторяют германцев. Неопрятность у всех,
праздность и косность среди знати. Из-за смешанных браков их
облик становится все безобразнее, и они приобретают черты
сарматов. Венеды переняли многое из их нравов, ибо ради грабежа
рыщут по лесам и горам, какие только ни существуют между
певкинами и феннами. Однако их скорее можно причислить к
германцам, потому что они сооружают себе дома, носят щиты и
передвигаются пешими, и притом с большой быстротой; все это
отмежевывает их от сарматов, проводящих всю жизнь в повозке и на
коне. У феннов — поразительная дикость, жалкое убожество; у них
нет ни оборонительного оружия, ни лошадей, ни постоянного крова
над годовой; их пища — трава, одежда — шкуры, ложе — земля; все
свои упования они возлагают на стрелы, на которые, из-за
недостатка в железе, насаживают костяной наконечник. Та же охота
доставляет пропитание как мужчинам, так и женщинам; ведь они
повсюду сопровождают своих мужей и притязают на свою долю добычи.
И у малых детей нет другого убежища от дикого зверя и непогоды,
кроме кое-как сплетенного из ветвей и доставляющего им укрытие
шалаша; сюда же возвращаются фенны зрелого возраста, здесь же
пристанище престарелых. Но они считают это более счастливым
уделом, чем изнурять себя работою в поле и трудиться над
постройкой домов и неустанно думать, переходя от надежды к
отчаянью, о своем и чужом имуществе: беспечные по отношению к
людям, беспечные по отношению к божествам, они достигли самого
трудного — не испытывать нужды даже в желаниях. Все прочее уже
баснословно: у геллузиев и оксионов головы и лица будто бы
человеческие, туловища и конечности как у зверей; и так как
ничего более достоверного я не знаю, пусть это останется
нерешенным и мною.

Выверено по изданию: Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах.
Т.1. Анналы. Малые произведения. Л., Наука, 1969.
Перевод А.С.Бобовича.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история