Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Ансело Ф. Шесть месяцев в России

ОГЛАВЛЕНИЕ

Поскольку настоящие письма вовсе не предназначались для опасного испытания печатью, то, решаясь предать на суд публики эти дружеские излияния, я вполне мог бы оставить их без предисловия, если бы мне не казалось необходимым объяснить мое положение в России и восстановить факты, странным образом искаженные некоторыми газетами, которые, невзирая на мою безвестность, снизошли до обсуждения моего путешествия. С всегдашней своей благосклонностью некоторые из этих листков объявили меня посольским рифмачом и поэтом на жалованье. Что делать? Меня осыпали всевозможными ругательствами, и я давно привык к такому вознаграждению за свои труды и смирился с этим. Однако мне важно обратить внимание почтенной публики на независимость моего положения во время описываемого путешествия.
Желая посетить новый для меня край, я выбрал время, когда высокая миссия, доверенная г. герцогу Рагузскому , давала мне возможность наблюдать пышные церемонии и обещала сделать мое путешествие более приятным и интересным. В Москве г. маршал не отказал мне в любезном благорасположении, какое выказывает мне в Париже, и я с благодарностью воспользовался им; но я отнюдь не являлся членом его посольской миссии. Никакая должность не накладывала на меня обязанностей; свободный и безвестный путешественник, я наблюдал и сообщал своему лучшему другу результаты своих наблюдений. Незнакомые членам посольства, они принадлежат мне одному, я один несу за них ответственность. Это заметки ничем не связанного путешественника, повествующие о том, что он увидел или что ему показалось, чья мысль была свободна и который, если и допустил несколько ошибок, по крайней мере заблуждался искренне.
Объяснив это обстоятельство, я вверяю свою книгу благосклонности публики и смиренно жду новых обвинений, которые, вероятно, мне еще предстоит услышать.

Письмо I
Гельнхаузен, 26 апреля 1826 года

Мой дорогой Ксавье , уезжая в далекие края, куда влечет меня желание увидеть новые народы, изучить новые нравы, побывать на пышных церемониях, почерпнуть вдохновение в незнакомых мне странах, я обещал тебе описывать свои впечатления, сообщать наблюдения и рассказывать о фактах, какие смогу собрать в этих местах, отмеченных столькими победами и катастрофами. Задача эта для меня отрадна. Ты помнишь, как всего несколько месяцев назад, проезжая вместе по берегам Нормандии, мы мечтали о больших путешествиях? Мог ли я подозревать тогда, что скоро буду писать к тебе с берегов Невы? Но, поскольку мечты человеческие никогда не сбываются полностью и мне пришлось отказаться от надежды иметь тебя рядом со мной, я сделаю так, чтобы ты мог хотя бы в воображении побывать в местах, которые я так желал бы посетить вместе с тобой.
Я думал, мой друг, что смогу написать тебе только из Готы , но небольшое происшествие с моим экипажем заставило меня остановиться на час в старинном городе, расположенном на холме. Прежде это место, вероятно, было укреплено, поскольку, чтобы попасть в него, надо проехать под низкими воротами с двумя бастионами; теперь эти разрушенные укрепления являют печальную картину. Об истории этого города, где ныне поселилась крайняя бедность, мне ничего не удалось узнать, но я встретил здесь человека, чья судьба кажется мне достойной упоминания.
Остановившись у почты, я был поражен благородной наружностью почтмейстера. Невзирая на более чем неряшливый костюм, он сохранял манеры, резко контрастирующие с неопрятностью его одежды. У него была пышная рыжая борода, на голове выдровая шапка. Он распрягал лошадей, а я готовился кое-как составить несколько немецких фраз, когда он вдруг заговорил на очень хорошем французском. Я начал с ним беседу, которую он был рад поддержать и рассказал мне свою историю.
Человек этот родился в Польше, в юности вступил во французскую армию и командовал бригадой гвардейских польских улан. После поражений 1812, 1813 и 1814 годов он оказался в числе немногих людей, преданных Наполеону, кто последовал за ним на остров Эльбу; вместе с ним он вернулся во Францию в 1815 году, а когда английские корабли унесли его генерала к берегу, где его ждала смерть, верный солдат сорвал со своей груди два креста, заслуженных пролитой кровью, и удалился в безвестный немецкий город, где занял скромное место и служит на нем до сих пор. Он не захотел возвращаться на свою родину, в Польшу, горько оплакивая ее порабощение; политические изменения заставили его покинуть страну, усыновившую его; теперь, оказавшись между двумя отечествами, не надеясь на лучшее будущее, но и не проклиная своего теперешнего существования, он ведет тихую жизнь, иногда предаваясь славным воспоминаниям.
Встреча с этим философом-практиком глубоко взволновала меня, мой дорогой Ксавье. Сколько людей, подобных этому поляку, силою великих потрясений, коим мы стали свидетелями, были жестоко сорваны с мест, куда поместила их судьба и где удерживали их привязанности и привычки! Сколь же счастливы те, кто, подобно ему, нашли в себе силы начать жизнь заново! Еще же счастливее те, кому довелось родиться в мирные, спокойные времена и кого история не будет ставить в пример потомкам.
Письмо II
Гота, 27 апреля
Я нахожусь сейчас, мой дорогой Ксавье, в краю, навеки прославленном историческими воспоминаниями. Здесь нет ни одного города, ни одной хижины, которые не говорили бы о победах или поражениях. Сейчас, например, я пишу тебе из комнаты, тонкой перегородкой отделенной от той, где ночевал Наполеон, возвращаясь во Францию после роковой Лейпцигской битвы. Какие мысли должны были обуревать его ночью, в городе, чей облик напоминал ему о временах, когда, пользуясь всеми преимуществами власти, он диктовал условия мира поверженным королям и заставлял их присутствовать на своих торжествах! Вероятно, именно здесь начался для него тот период страшного искупления, что завершился на острове св. Елены. Я предвижу, мой друг, что в течение моего странствия мне часто придется говорить тебе об этом Геракле наших дней. Может ли быть иначе? Память о нем живет здесь повсюду, и если имя его не отдается эхом в наших сердцах, то шум его славы так потряс воображение людей, а долгая агония изгнания была так жестока, что здешние народы, долго пробывшие под его игом, произносят сегодня с почтением имя, прежде звучавшее в их устах призывом к ненависти.
Я очень сожалею, что не смогу остановиться в Веймаре; там живет знаменитый Гете, и я был бы счастлив посетить этого Нестора немецкой литературы. Ты, конечно, помнишь, дорогой Ксавье, какое впечатление произвели на нас, когда мы вместе их читали, эти исполинские творения, так жестоко раскритикованные на торжественном заседании Французской академии. Разумеется, «Гец фон Берлихинген», энергичная и пространная картина нравов целого века , никогда не покажется достойным презрения тем, кто, не отбрасывая правил разума и вкуса, стремится освободиться от школьных предрассудков. Располагая большим временем на обратном пути, я, быть может, смогу насладиться беседой со знаменитым поэтом и доказать ему, что сегодня во Франции стремление к просвещению победило старые предубеждения и мудрые умы устранили барьер, разделявший наши литературы, казалось, навсегда.
Теперь я должен оставить тебя, мой друг; я слышу почтовый рожок. Прощай, назначаю тебе встречу в Лейпциге.
Письмо III
Лейпциг, 29 апреля
Этой ночью я написал для тебя и вверяю твоей дружеской снисходительности несколько стихов о поле Лютценской битвы . Она произошла на том же месте, где пал Густав-Адольф и где победа в последний раз подчинилась тому, кто так долго держал ее в своей власти.
ПОЛЕ ЛЮТЦЕНСКОЙ БИТВЫ
Все тихо, догорел последний отблеск дня.
Сквозь тучи проникая,
Холодный свет луны дорогу озаряет
Вдоль поля. Тихо все, и только для меня
Звучит немолчный гул на поле славы бранной.
Я слышу ядер свист, я слышу гром чеканный,
Рев канонады, звон скрестившихся мечей —
То поле Лютцена! Одну из тех ночей,
Когда Европы здесь грядущее решалось,
Я вижу пред собой, и те, кто здесь остались
Залогом славной, но бесплодной уж победы,
Зовут меня об их последнем дне поведать.
Вот камень гробовой. Луны неверный свет
Мне надпись осветил. Прочти ее, поэт:
«Две сотни лет назад на поле этой битвы
Погиб Густав-Адольф, тот самый, что молитвы
Свободу отстоял!» Поклон тебе, герой!
Но царственную тень твою теснят иные,
Явившиеся мне вечернею порой,
Чтоб вздох их передать я мог в края родные!
На поле этом, здесь, в тот день последний раз
Победа слушалась того, чей мощный глас
Ей властелином был. Тогда солдаты шли
На смерть, но тщетную победу принесли!
С тревогою в тьму глядя, понять они пытались,
Скольких еще друзей в бою недосчитались...
Бессьер , кого от пуль так долго провиденье
Хранило, в тишине за ходом отступленья
Врагов, рассеянных пред ним во тьме глубокой,
В подзорную трубу следил... вдруг одинокий
Снаряд разит его! Достойна ль сожаленья
Погибель славная? Он выиграл сраженье!
Истории страниц отныне
Бесстрашный маршал не покинет.
А ты, питомец муз, могу ль тебя забыть?
Над Францией гроза: тебя остановить
Никто не мог... увы, не славу, но двойную
Погибель рок тебе жестокий назначал!
Разбита лира, меч разбит — ужель такую
Кончину горькую поэт и воин звал?
А вы, обретшие приют себе навечно
В земле, где кровь лилась героев стольких стран,
Вы слышите — теперь поют опять беспечно
Над вами птицы, да порою черный вран,
На крест садясь, о том напомнит страшном пире,
Что дал им некогда покоящийся в мире
Теперь ваш славный прах. Остановившись здесь,
Вы не изведали позора поражений,
Что нам готовил рок. Собратья ваши днесь
Оплакивают вас, стремясь воображеньем
На Рейн, когда его потоки отражали
Торжественность знамен и блеск победной стали.
Вам слава вечная, солдаты, спите с миром!
А ты, кто мог бы стать вселенной всей кумиром,
Ты, гордый, некогда великий человек,
В боях страну свою прославивший навек,
Завоеватель! твой неукротимый гений
За шагом шаг, в чаду бесплодных уж сражений
Все длил агонию той власти, что вселяла
Страх, ужас, ненависть — и вместе восхищала!
О да, твоею шумной славой,
Размахом подвигов твоих
Здесь дышит все! Войны кровавой
Здесь отголосок не утих.
В простом жилище хлебопашца
Ядро красуется, и звон
Той славы будет раздаваться,
Как эхо, вечно повторяться
При имени: Наполеон!

Увы тебе, герой! ты смерть солдат бесстрашных,
Погибших на полях сражений роковых,
Не разделил, ты пал, оставшийся в живых.
Презренье ты познал рабов, льстецов продажных..
И все ж тропой побед ты шел, властитель судеб!
Повиновались мы! Потомство пусть рассудит!..
Под скипетром твоим сгибалося полмира,
Дрожала Франция — о нет, тогда бы лира
Моя молчала, петь хвалу безбрежной власти
Не стал бы я. Но ты изведал и несчастье,
Ты чашу горести испил сполна в изгнанье!
Тебе пою, величие страданья!
Письмо IV
Лейпциг, 29 апреля
По приезде в Лейпциг мне посчастливилось застать пасхальную ярмарку, прекраснейшую ежегодную ярмарку этого всеевропейского базара. Собрание торговцев, отличающихся друг от друга и наружностью, и языком, и костюмом, бесчисленное множество лавок, возведенных на площадях, повсюду уличные представления. Кипучая деятельность этих людей, которых стремление к обогащению привело сюда из самых отдаленных краев, являет собой яркое и оживленное зрелище. Живописнее всего, пожалуй, польские евреи с острыми бородами, в ермолках и в длинном платье. Денежный оборот ярмарки оценивают в 80 миллионов франков; книжная торговля также включена в эту цифру, которая кажется мне преувеличенной на несколько миллионов.
Рядом с городом — прекрасное место для прогулок, где сегодня я смог побывать благодаря солнечной погоде. Поражающий разнообразием лиц, этот променад кажется верным списком с целой Европы. Меня проводили в восхитительные сады г. Райхенбаха , расположенные на берегах Эль-стера, и там, мой друг, я встретился с печальными воспоминаниями. Здесь, стремясь пересечь эти сады и выбраться на большую дорогу к Вейсенфельсу, упал со своего коня в узкую, но глубокую реку, окаймляющую сады, раненый и обессиленный Понятовский . Я видел место, где нашли его тело; там воздвигнуты два памятника ему. Один из них, более красивый, был сооружен неким поляком. Надпись на нем гласит: «Miles popularis, hoc monumentum duci popular!, lacrymis irrigatum erexit» . Имя основателя монумента, выгравированное на камне под надписью, позднее было сбито, и мне не удалось выяснить, ни по какой причине, ни по чьему приказу! По крайней мере, сохранились слова на польском языке, запечатлевшие скорбь соотечественников Понятовского над могилой, где отсутствует его прах.
Я поднялся в Обсерваторию, откуда можно обозреть весь город и окружающие его обширные поля. Сторож башни развернул перед нами план Лейпцигской битвы и показал положение войск и главных военачальников. Говоря о военных ошибках, допущенных в тот роковой день, он позволил себе даже несколько стратегических соображений; верности их я оценить не могу, но он высказал их с самым важным и убежденным видом. Мы осматривали поле с бельведера, куда во время сражения удалился король Саксонский со своей семьей: верный своему союзу с Францией, он созерцал с высоты башни кровавый спектакль, которому его владения служили сценой и могли стать ценой. Вообрази себе эту картину! Монарх в окружении своих детей, томимый страхом и надеждой, с тревогой наблюдающий за капризами победы и присутствующий, быть может, при похоронах своего царствования! В этих полях, сегодня столь мирных, я на каждом шагу встречаю, мой друг, следы уроков прошлого, возможно, бесполезных для будущего.
Вчера в лейпцигском театре играли «Дон Карлоса» Шиллера, но я приехал слишком поздно. Ты можешь представить себе мою досаду, и она тем сильнее, что у меня не будет больше возможности составить представление об этой великой драматической картине, ибо прусская цензура, боязливая, как всякая тирания, опасается маркиза Позы и запретила эту постановку на берлинских театрах.
Лейпцигский театр, изящное архитектурное сооружение, стоит на площади в окружении деревьев; зал освещается как в Италии, то есть свет направлен лишь на сцену, а ложи погружены во мрак, и зрителей едва можно рассмотреть. Этот обычай благоприятствует созданию сценической иллюзии, но вряд ли понравился бы парижским кокеткам. В Германии, кажется, в театр ходят за тем, чтобы смотреть, а не за тем, чтобы показать себя. Я прослушал комедию в трех актах, которая, на мой взгляд, не заслуживает ни хулы, ни одобрения, — посредственная драма с шаблонными персонажами и слабой интригой: поступим же подобно публике и не станем о ней говорить.
Прощай, мой дорогой Ксавье, следующее мое письмо будет, я думаю, из Берлина.
Письмо V
Берлин, май 1826 года
Я прибыл в Берлин без происшествий и полагаю, что доберусь до Петербурга, не поведав тебе ни о малейшем приключении. Возможно, обойдется даже без непременных разбойников. Что делать? тебе остается смириться и довольствоваться истиной, ибо я никак не чувствую за собой права рассказывать небылицы.
Этой прекрасной обширной столице я смог посвятить только три дня, и ты, конечно, не ждешь от меня подробного описания сего хорошо известного города; на это у меня нет ни средств, ни времени. Ограничусь самым кратким упоминанием предметов, особо привлекших мое внимание. В Берлине, на их родине, я повстречал гг. Мейер-Беера и Мишеля Беера , моих парижских знакомцев. Эти двое братьев, счастливые обладатели всех даров фортуны, могли бы, подобно многим другим, вести пышное, но бесполезное существование в Европе. Однако шумным увеселениям они предпочли труд и посвятили свое время музам, которые вознаградили их славой. Германия, Италия и Франция аплодировали изысканным и гармоничным аккордам первого, а второй пользуется заслуженной известностью благодаря своим трагедиям, с большим успехом идущим на театрах Германии. Я желал бы, чтобы его «Пария» и «Клитемнестра» были переведены на французский язык. Было бы крайне интересно сравнить эти произведения с сочинениями Казимира Делавиня и Суме , а искусство только выиграло бы от сопоставления этих пьес, созданных по столь далеким друг от друга принципам. Принятый в Берлине двумя моими собратьями по Аполлону, я весь отдался во власть их дружбы и гостеприимства и с их помощью осмотрел город. Я любовался его прекрасными широкими улицами, ровными рядами домов, площадью Вильгельма, словно охраняемой мраморными статуями пяти полководцев Семилетней войны — Шверина, Зейдлица, Кейта, Винкерфельдта и Цитена ; королевским замком, откуда видна во всю длину липовая аллея, ведущая к Бранденбургским воротам, поддерживающим в воздухе великолепную квадригу, которую победа отняла у Берлина и которую победа ему возвратила; арсеналом, где трофеи войны 1814 года повергли меня в печаль; кирхой св. Николая, памятником Пуффендорфу и фарфоровым заводом (хотя ему и далеко до нашей Севрской мануфактуры, его изделия славятся неповторимым цветочным орнаментом); наконец, мастерской профессора Рауха, самого знаменитого скульптора Германии. Среди многочисленных произведений я обнаружил в этой мастерской огромную бронзовую статую генерала Блюхера . Воинственный старец представлен стоящим на пушке — так художник хотел почтить память последней победы генерала, принесшей мир Европе. Постановка головы, выражение лица, смелость позы прекрасны, хотя знатоки, вероятно, нашли бы очертания недостаточно четкими. Памятник должен быть открыт на одной из площадей 18 июня, в годовщину битвы при Ватерлоо. Я очень рад, мой друг, что мне не придется присутствовать на этом национальном торжестве пруссаков, столь тягостном для французского сердца.
Я побывал в театрах, но в королевском театре, к сожалению, смог посмотреть лишь «Лорда Давенанта» (в переводе); французские авторы уже переделали эту драму с немецкого, но она не произвела большого впечатления на зрителей . В театре «Кенигштадт» я слышал дивный голос мадемуазель Зонтаг : скоро вы будете аплодировать в Париже ее рано созревшему таланту, прелестному лицу и удивительной методе. Концертный зал, сообщающийся с залом Оперы, — вероятно, самый большой и красивый во всей Европе. Он расписан фресками на сюжеты из лучших трагедий прошедших веков, но я был крайне огорчен тем, что из-за фанатических предрассудков тут не представлены шедевры нашей сцены. Стены и потолок этого святилища искусств украшают сюжеты из Эсхила, Шекспира, Кальдерона, Лопе де Вега, Шиллера и Гете, но отчего изгнаны Корнель, Расин и Вольтер? Неужели Гораций, Гофолия и Брут были бы неуместны среди этих трагических героев, оживленных искусной кистью? Если запрет продиктован презрением к этим гениям, зачем же вы переводите их творения? Неужели не пора уничтожить подобные предрассудки? Сегодня Франция показывает пример беспристрастного отношения к произведениям искусства и имеет право требовать для своих великих писателей справедливости, в коей не отказывает вашим .
Сегодня, дорогой Ксавье, я обедал у гг. Вееров в их прелестном доме у городских ворот, в парке на берегу Шпрее. У них собралось несколько литераторов и известных художников. Среди первых был г. Шалль,
автор многочисленных комедий, пользующихся в Германии заслуженным, как говорят, успехом, и г. Холтей, введший у себя на родине жанр водевиля . Его прозвали немецким Скрибом и хвалят за изящную простоту, изобретательность и плодовитость. Поскольку я недостаточно владею немецким языком, то не могу оценить, насколько он заслуживает своего прозвища; он же с легкостью изъясняется по-французски, и его живой и умный разговор позволяет думать, что подобное сближение — не преувеличение.
Одному из присутствующих литераторов явно оказывали особую предупредительность. В то время как мой товарищ по путешествию, незнакомый с секретами ремесла, терялся в догадках относительно жанра, в каком творит этот автор (по его мнению, он должен был обладать подлинной гениальностью и пользоваться огромным успехом), — я постиг истинную причину особенных знаков оказываемого ему почтения — и не ошибся: это был самый грозный берлинский журналист.
После обеда знаменитый композитор Гуммель порадовал нас блестящими фортепианными импровизациями. Самый хладнокровный и нечувствительный к музыке человек не смог бы сопротивляться богатству его вдохновения, разнообразию мелодий и искусству исполнения, снискавшим этому мэтру европейскую известность.
Во время моего краткого пребывания в Берлине я не мог не заметить любви здешнего народа к своему королю . Усовершенствования, произведенные им в городе, простота нравов, экономия в управлении королевством, устранение последствий долгих невзгод укрепили связь государя с народом. Единственное, в чем его могут здесь упрекать, это пристрастие к армии. В самом деле, положение прусской армии и жертвы, на какие обрекает нацию содержание такого огромного числа солдат в эпоху всеобщего мира, оправдывает этот упрек. Полагают, что монарх злоупотребляет древним принципом предосторожности: «Si vis pacem para bellum» .
Парк Шарлоттенбург, лежащий в окрестностях Берлина, представляет собой променад, особенно популярный в летнее время. Здесь я посетил мавзолей прусской королевы , замечательное творение резца г. Рауха . Статуя королевы (из белого мрамора) помещена на саркофаге с аллегорическими рельефами. Мне не доводилось видеть ничего более грациозного, чем поза этой покоящейся на могильной плите фигуры, словно спящей ангельским сном. Благородные черты дышат спокойствием, одна рука безмятежно спадает вниз, другая поддерживает голову; чистота форм, изящество очертаний не дают оторваться от траурного грота, где живет память об этой юной монархине, столь благородной в дни величия и столь величественной в дни невзгод. Одаренная сильным характером, она восстала против ига, сковавшего Европу; триумфы Фридриха Великого тревожили ее мысль. Мечтая о славе для своего супруга и своей родины, она призывала победу, но навстречу ей устремилась беда, и одно лишь мужество не изменило ей. Бесчисленные несчастья, которые это благородное, но бесполезное сопротивление навлекло на ее страну, камнем легли ей на сердце. Добровольно осудив себя на жестокие лишения, она старалась разделить несчастья своего народа. Облачившись в простую одежду, вкушая лишь самую грубую пищу, она считала себя виновной в обнищании своих подданных. Народ, которому она желала славы и причинила столько несчастий, искренне оплакивал ее кончину и до сих пор благоговейно чтит ее память.
Охрана памятника вверена 78-летнему солдату-инвалиду, чья военная карьера необыкновенна. Вступив в службу при Фридрихе II, он провел в армии 45 лет — и ни разу не видел противника. Он простодушно поведал нам, что волею случая всегда оказывался в арьергарде или в резерве, и ни один полк, пока он состоял в нем, не выступил на поле битвы. Он не может похвалиться ни одной победой и не может показать ни единого шрама. В самом деле, есть же на свете несчастные люди!
Удовольствие от беседы с тобой, мой дорогой Ксавье, заставило меня засидеться далеко за полночь, а завтра на рассвете я должен покинуть Берлин, поэтому прощай. Хотя я намереваюсь сделать краткую остановку в Кенигсберге, вряд ли мне удастся написать тебе оттуда. Следующее мое письмо будет, я полагаю, из Митавы: в столице Курляндии меня, конечно, задержат воспоминания о пребывании там нашего королевского дома в годы изгнания.
Письмо VI
Митава, май 1826 года
Я мог бы, мой дорогой Ксавье, написать тебе из Кенигсберга, где я пробыл сутки, но о чем было мне сообщать? Мне нелегко было бы описать тебе этот город, ибо в бывшей столице Пруссии я видел лишь стены собственной комнаты, где меня удержало легкое недомогание. Дорога от
Берлина до Кенигсберга также ничем не заслуживает твоего внимания. Вся Восточная Пруссия — это бедный, пустынный край, чьи сухие равнины утомляют взор путешественника. Здесь начинаются еловые леса, которые простираются, говорят, до самого Петербурга. Пейзаж попросту отсутствует, и от Ландсберга до Диршау тянутся бедные деревни. Стада тощего скота, бродящего в поисках пищи по песчаным бесплодным полям, не только не оживляют их, но придают им еще более унылый вид. Но, как бы тосклива ни была эта дорога, вы начинаете жалеть и о ней, когда добираетесь до Странда: тут необходимо призвать на помощь все терпение, каким одарила вас природа. Вообрази себе, друг мой, что ты проезжаешь тридцать шесть лье по узкой косе, отделяющей от Балтики огромное озеро, именуемое Куриш-Гафф. Со всех сторон только песчаные дюны да вода. Чтобы повозка встречала больше сопротивления, кучер ставит колесо в море, но гонимые ветром пески, накапливаясь на дороге, часто отнимают у вас и эту возможность и заставляют делать крюк. Единственный слышный здесь звук — это шум волн, крики воронов и хищных птиц. Впечатление, что ты навсегда отделен от остального мира, было бы полным, если бы почтовые станции, расположенные через определенные промежутки пути в окружении нескольких елей, радующих глаз своей зеленью, подобно оазисам, не нарушали это печальное однообразие. В Ниддене и в Заркау эти станции представляют собой самые бедные хижины, однако в Розиттене жилище почтмейстера приятно поражает изяществом и чистотой. Не могу передать, какое чувство охватило меня, когда, войдя в одну из комнат, я услышал звуки фортепиано. На мгновение мне показалось, что это сон, и я ожидал уже увидеть фею-покровительницу этих диких мест и приветствовать новую Деву Озера . Однако таинственным созданием, которое заранее радовало мое воображение, оказалась всего-навсего дочь почтмейстера: воспитанная, вероятно, в ближайшем городе, она принесла в это уединенное место талант, приятный повсюду и совершенно бесценный в тоскливой пустыне.
Наконец, преодолев, хоть и не без труда, эти печальные равнины, я добрался до Мемеля, последнего прусского города, и вскоре въехал в пределы Российской империи. Если бы я помнил только об усталости от дороги и своем страстном желании достичь цели пути, то мог бы счесть эту границу весьма отдаленной от ворот Страсбурга, но, размышляя об устрашающем могуществе этой огромной империи, я склонен считать, что казаки, расквартированные в Полангене, стоят слишком близко от наших границ. Едва мы углубились на несколько лье в Курляндию, как встретили людей, чьи необыкновенные лица меня поразили. Их называют латышами. Эта народность, покоренная около XIII века немецкими рыцарями, ничего не переняла у своих победителей. Совершенно не смешиваясь с иностранцами, которые пришли на их землю повелителями, они сохранили собственные нравы, обычаи и язык, и до сих пор ничто не могло сломить этого упрямого патриотизма. Окруженные со всех сторон немцами, поляками и русскими, латыши не знают языков трех народов, вместе с которыми живут. Вид этих простых людей, чьи первобытные нравы ни в чем не переменились за пять столетий сношений с иноземцами, напомнил мне прекрасные строки Вольтера из «Генриады»:
Подобно как струи прекрасной Аретузы
Катящися средь волн свирепых Амфитриты
Вод ясных чистоту всечасно сохраняют,
Которых горькое не может портить море .
Я посетил Митаву. Город довольно хорошо построен, но, расположенный среди песков, не радует путешественника ни променадом, ни живописными видами; достойным упоминания я нашел здесь лишь дворец бывших герцогов Курляндских. Этот замок особенно интересен для нас, ибо в нем во дни преследований жили покойный Людовик XVIII и принцы . Именно здесь августейшая дочь несчастного Людовика XVI отдала свою руку герцогу Ангулемскому, предпочтя пышной жизни в эмиграции превратную судьбу своего кузена, такого же изгнанника, как она сама . Я посетил часовню, где эта героическая принцесса поклялась перед Всевышним посвятить свои добродетели, которые могли бы стать украшением какого-либо трона, облегчению страданий изгнанника. Нам показали спальню покойного государя: здесь в январе 1800 года именитым изгнанникам от имени Павла I был зачитан приказ удалиться из российских пределов в течение суток. Не жалуясь, но противопоставляя варварскому приказу отважную покорность, больной монарх, невзирая на холода, отправился на поиски прибежища, где ему было бы позволено приклонить голову. Благородный изгнанник казался особой более царственной, нежели государь, которого страх заставил оскорбить в его госте двойное величие — рождения и несчастья.
Гостиница в Митаве, где я остановился, принадлежит Морелю, бывшему дворецкому Людовика XVIII. Он женился в этом городе и, навсегда отказавшись от Франции, куда мог бы вернуться в 1814 году, остался на приемной родине, где смог скопить состояние.
Сегодня вечером, мой дорогой Ксавье, я присутствовал на концерте, устроенном в пользу бедных девицей, принадлежащей к одному из первых семейств Митавы. Очень богатая, достигнув возраста тридцати пяти лет, она отказывается вступать в брак. Страстная меломанка, она выучилась великолепно играть на скрипке — инструменте, который непривычно видеть в руках женщины. Ценители музыки, съехавшиеся из окрестных тридцати лье, чтобы послушать ее, уверяют, что она стоит Рода и Лафона, чью игру они могли оценить во время пребывания этих артистов в России . Не скажу наверное, но думаю, что в этом суждении сказывается преувеличенная национальная гордость. Как бы то ни было, меня поразила одаренность этой женщины и особая живость ее исполнения. Впрочем, я не мог не одобрить ее решения сохранить вечное безбрачие, ибо выбранный ею не самый грациозный инструмент, вынуждая ее к постоянным гримасам, всегда будет привлекать к ней более поклонников ее таланта, чем воздыхателей.
Письмо VII
Санкт-Петербург, 18 мая 1826 года
Неужели, мой дорогой Ксавье, я действительно .нахожусь за семьсот лье от родины? Движимый только желанием узнавать и сравнивать, я оторвал себя от привычной жизни и от тех, кого люблю. Забравшись в такую даль, я спрашиваю себя, достанет ли мне времени и сил, чтобы изучить нравы здешнего народа?
Я прибыл в Петербург несколько дней назад и сразу обратил свой взгляд на жителей этой искусственной столицы России, однако до сих пор видел только вельмож, дворцы и казармы. Говорят, русских надо искать не здесь. В самом деле, коренные жители как бы затеряны среди ливонцев, литовцев, эстонцев, финнов и прочих инородцев, населяющих эту колонию. Ну что ж, раз обстоятельства, которые я не в силах изменить, вынуждают меня пробыть какое-то время в этом импровизированном городе, раз я должен смириться с тем, что единственным предметом моего изучения будут пышные и печальные достижения поспешной цивилизации, отвоеванные у морской стихии волей одного человека, мы вместе посетим, друг мой, многочисленные здания, что украшают Петербург, не заполняя его, и прежде всего остановимся на тех, которые пробуждают исторические воспоминания.
Человек, своею волей приводящий в движение миллионы других людей, может заставить непроходимые болота стать основанием для роскошных памятников, может заложить огромный город, и все же настоящая столица империи складывается веками, историческим стечением интересов и обстоятельств. Предположим на мгновение, что по какой-либо причине или же королевскому капризу французский или английский двор покинут Париж или Лондон. Города, избранные ими для пребывания, станут местом резиденции правительства, однако Париж и Лондон останутся столицами королевств. Если же царь решился бы перенести свой двор прочь из Петербурга, то через несколько лет эти величественные подмостки рухнули бы и город, не поддерживаемый любовью народа, стал бы заурядным торговым портом. Не мне выносить суждение в этой великой тяжбе, которая долго еще будет вестись о Петербурге между правительством и старой московской аристократией , и не мне решать, не слишком ли большими жертвами оплатила Россия это гигантское создание. Таков был политический расчет Петра I, и он соответствовал интересам его правления.
Если верить людям, объехавшим европейские столицы, — ни одна из них не сравнится с Петербургом. Я должен признать, мой друг, что в самом деле невозможно удержаться от удивления, смешанного с восхищением, при виде огромных улиц, конца которых не достигает глаз, площадей, набережных, широких каналов, впадающих в Неву, множества дворцов и зданий, возведенных как по волшебству на топкой почве там, где всего сто лет назад простирались лишь смрадные болота и, казалось, нечего было делать человеку . Удивление усиливает еще то, что, подъезжая к Петербургу по суше, вы видите город совершенно неожиданно. Здесь нет заметных холмов, а жалкие деревянные хижины, попадающиеся по пути, никак не предвещают большого города. Вы понимаете, что достигли цели путешествия, только завидев изящные и хрупкие загородные дома, разбросанные в окрестностях в радиусе двенадцати—четырнадцати верст (три с половиной версты образуют французское лье).
Прежде чем рассматривать в отдельности каждое здание, которое я должен буду посетить, я решил составить себе общее представление о городе. Я проехал его из конца в конец, и, как ты мог судить уже по первым фразам моего письма, хотя глаза мои были ослеплены, душа осталась в смущении. Изумляться и восхищаться быстро устаешь, но на каждом шагу чувствуешь, что здесь нет места счастью, ибо нет места свободе.
Таково мое первое впечатление, но я не хочу выдавать его за окончательное. Я окружил себя беспристрастными и образованными людьми, которые направят мои наблюдения, и буду сообщать тебе все, что узнаю о нравах, привычках и предрассудках русской нации. Я расскажу тебе о том, как в последние несколько лет изменилась система правления: характер императора и первые шаги его царствования обещают многое. Верю, что дерзкое и пагубное дело, предпринятое несколькими людьми , не отдалит освобождения народа, которое наступит рано или поздно!
Письмо VIII
Петербург, май 1826 года
Несколько русских литераторов, узнав о моем приезде в Петербург, решили доказать мне, что музы — сестры, и их теплому гостеприимству я обязан несколькими счастливыми мгновениями. Г. Греч, один из императорских библиотекарей, ученый-словесник, автор грамматики, хотя еще не полностью опубликованной, но уже завоевавшей авторитет в России, владелец и издатель лучшей газеты империи («Северная пчела») , давал вчера большой обед, на котором присутствовали выдающиеся писатели Петербурга, прославившиеся во всех жанрах литературы. Тут встретил я Крылова, заслужившего уже европейскую репутацию прелестными комедиями и прежде всего — баснями; его прозвали российским Лафонтеном. Сочинения его и в самом деле сочетают наивность и изящество, напоминая нашего бессмертного добряка. Само его присутствие вносит в светскую атмосферу живое разнообразие, которое еще усиливает это сходство и оправдывает славное прозвище . Г. Бургарин (так. — Я. С), сотрудник Греча, — человек выдающегося ума. В настоящее время он работает над произведением «Русский Жиль Блаз», опубликованные отрывки которого имели большой успех . Эта книга описывает нравы и обычаи всех областей страны. Ее ожидают с живым нетерпением, и, если возможно судить о том, какова будет книга, по разговору с ее автором, можно быть уверенным заранее, что оригинальность картин, тонкость замечаний и острота наблюдений не оставят желать лучшего. Напротив меня за столом сидели г. Лобанов, которому русский театр обязан переводами «Федры» и «Ифигении» и который сейчас занят переложением на родной язык «Гофолии» и «Британника» ; г. Измайлов, почитаемый баснописец ; г. Сумов (так. — Я. С.), молодой талантливый литератор , и граф Толстой, знаменитый гравер, решивший приумножить славу высокого рождения достижениями высокого искусства . Поэты, ученые и грамматисты дополняли собрание; были произнесены тосты во славу французской литературы, старшей и горячо любимой сестры литературы российской, и за здравие императора Николая I, который благодеянием, поистине достойным великого государя, почтил словесность в лице г. Карамзина, историка России. Этот знаменитый писатель, имя которого неизменно произносится соотечественниками с уважением, признательностью и восхищением, тяжело болен чахоткой и едва ли оправится. Опасаются, что ему недостанет даже сил предпринять путешествие в Прованс, предписанное ему как последний шанс на излечение, и император, чтобы скрасить последние месяцы его жизни, полностью посвященной трудам во славу отечества, пожаловал ему пожизненную пенсию в 50 000 рублей, которая перейдет по смерти писателя к его жене и пятерым детям, вплоть до смерти последнего из них . Необычайно тронула меня та искренняя радость, которую вызвало это известие среди литераторов. Казалось, каждый из них получил свою долю от щедрот государя. Я же думал о том, какие потоки оскорблений и клеветы вызвала бы и вдесятеро меньшая награда, полученная каким-нибудь писателем во Франции!
К концу обеда пили здоровье г. Жуковского, одного из лучших живущих российских поэтов. Познакомиться с ним мне не довелось, так как он путешествует сейчас за границей . Также сожалел я о том, что неосторожные шаги отправили в изгнание в одну из отдаленных областей г. Пушкина, молодого поэта большого таланта . Правда, мне удалось получить несколько сочинений этих авторов, которые я предполагаю переложить по-французски.
На вечере царило самое непринужденное веселье ; мне рассказали несколько анекдотов о местной литературной цензуре. Если верить рассказам, то цензоры, наделенные в Петербурге инквизиторской властью, довели науку интерпретации до последней степени совершенства , так что сам светлой памяти г. Феликс Ногаре, который в бытность свою цензором находил в представляемых на его суд произведениях намеки, как удачно выразился некто, словно свинья трюфели; г. Феликс Ногаре, который мог похвастаться тем, что видел непоправимые преступления в произведениях, где вся республика, собравшись вместе, не могла бы отыскать ни одного неподобающего выражения, — и тот признал бы себя побежденным .
Нам рассказали, среди прочих шедевров петербургской цензуры, следующую историю: в 1813 году некий русский решил опубликовать рассказ о совершенном им за год до того путешествии во Францию. В описании памятников, нравов и обычаев не найдено было ничего предосудительного. Цензура лишь заменила в названии и по всему тексту книги Францию на Англию, ибо не мог же русский человек признаваться в том, что в такое время путешествовал по враждебной державе! За исключением этого «небольшого изменения», цензура дала разрешение на публикацию книги, которым автор, как ты легко можешь вообразить, не воспользовался .
В самом деле, надо признать, что парижские цензоры еще не достигли таких высот. Однако — терпение!..
Письмо IX
Май 1826 года
Всем известно, мой дорогой Ксавье, что русский народ — самый суеверный в мире, но, когда наблюдаешь его вблизи, поражаешься, до чего доходят внешние проявления его набожности. Русский (я говорю, разумеется, о низших классах) не может пройти мимо церкви или иконы без того, чтобы не остановиться, не снять шапку и не перекреститься десяток раз. Такая набожность, однако, отнюдь не свидетельствует о высокой морали! В церкви нередко можно услышать, как кто-нибудь благодарит святого Николая за то, что не был уличен в воровстве, а один человек, в честности которого я не могу сомневаться, рассказывал следующую историю. Некий крестьянин зарезал и ограбил женщину и ее дочь; когда на суде у него спросили, соблюдает ли он религиозные предписания и не ест ли постом скоромного, убийца перекрестился и спросил судью, как тот мог заподозрить его в подобном нечестии!
Естественно было бы думать, что люда, столь щепетильные в вопросах веры, испытывают глубокое уважение к служителям культа, но это совершенно не так. В силу абсолютно неясных мне причин крестьяне, напротив, считают случайную встречу со священником или монахом дурной приметой и трижды плюют через левое плечо — это я видел собственными глазами, — чтобы отвратить несчастия, которые могут обрушиться на них в продолжение дня.
Ты, конечно, можешь себе представить, мой друг, что при такой суеверности и таком благоговении перед храмами и иконами русские не жалеют средств для украшения церквей и монастырей. Я посетил большую часть из тех, что находятся в Петербурге, и расскажу прежде всего об Александре-Невской лавре.
Этот монастырь расположен при впадении в Неву Черной речки. Считается, что в 1241 году князь Александр Невский одержал здесь славную победу над соединенным войском шведов, датчан и ливонцев, и именно в честь сего героя, прославленного в анналах российской истории, принявшего перед смертью постриг, а потом канонизированного, Петр I в 1710 году повелел заложить здесь монастырь. Сегодня монастырь представляет собой обширный квадратный замок, обнесенный каменной стеной. В ограде три здания — собор св. Троицы с часовней Александра Невского, церковь Благовещения и церковь св. Лазаря.
Собор греческой архитектуры был возведен в 1790 году по проекту г. Старова . Алтарь из белого итальянского мрамора украшен множеством картин, среди которых «Спаситель благословляющий» кисти Ван Дейка, «Благовещение» Рафаэля Менгса и «Воскресение» Рубенса. Над царскими вратами из позолоченной бронзы, в окружении облаков, переливается всеми цветами ореол из искусно соединенных металлов, отражая свет множества серебряных люстр. Потолок, стены, колонны и купол расписаны арабесками, выполненными по приказу императора Александра.
Прах святого, которому посвящен этот памятник, покоится справа, за хорами. Перенос мощей в 1724 году из Рождественского монастыря во Владимире, где они хранились с 1264 года, отмечался по приказу Петра I как национальный праздник в честь Ништадтского мира . Доставленные сушей до Новгорода, мощи были перенесены на пышно украшенную ладью. Император с многочисленной свитой выехал к устью Ижоры, сам перенес святыню в свою барку, взялся за руль, придворных поставил на весла и прибыл к Александро-Невскому монастырю под артиллерийский салют и ликование народа, заполонившего оба берега реки.
В 1752 году по приказу императрицы Елизаветы захоронение было украшено ракой, сделанной из первого серебра, полученного с Колыван-ских заводов, а во время торжеств его освещает золотое паникадило, подаренное собору в 1791 году Екатериной II. Низ паникадила украшен солитерами и драгоценными восточными камнями. Жаль только, что рака, главное украшение собора, помещена в нише, не позволяющей увидеть ее сразу .
Помимо драгоценных ваз, митр и расшитых драгоценными камнями облачений ризница церкви хранит множество предметов, вызывающих чувство любопытства у иностранцев и благоговение у русских: княжеский венец Александра Невского, два жезла Петра I, кровать, на которой первый российский император испустил последний вздох, и, наконец, патриарший крест, подаренный им архимандриту, с навершием из кости, выточенным его собственными руками.
Церкви Благовещения и св. Лазаря стали в России тем же, что Пантеон во Франции: здесь покоится прах знаменитых людей государства. Хотя потомство должно хранить благодарную память о политиках, покоящихся здесь, надо сказать, что не все они достойны того уважения, какого требуют их пышные эпитафии: отвратим взор от могилы графа Панина и остановимся у памятника Суворову. Он представляет собой всего лишь украшенную военными атрибутами бронзовую табличку на надгробной плите. Могила воина, чьи подвиги бывали часто омрачены излишней жестокостью, отмечена простой надписью с указанием имени, титулов и дат рождения и смерти .
Рассказывают, что, когда катафалк с гробом Суворова подъехал к церкви, ее двери оказались для него слишком узки. Возникло замешательство, и преодолели его только усилия солдат, сопровождавших катафалк, когда один из них воскликнул: «Вперед, ребята, Суворов везде проходил!» Видно, воину, всю жизнь проведшему в борьбе, судьба назначила сражаться с препятствиями вплоть до последней точки его земного пути!
На великолепном мраморном надгробии родового склепа Нарышкиных высечены слова, которые последние его представители сочли достаточными для запечатления своей памяти: «От племени их Петр Великий родился».
Я обойду молчанием множество пышных памятников, посвященных титулованным мертвецам тщеславием живых, но нельзя покинуть эту печальную ограду, не воздав должного канцлеру Михаилу Воронцову, который оставил память о себе, почтив память первого лирического поэта России. Место, где покоится знаменитый Ломоносов, снискавший восхищение соотечественников своими одами, отмечено семифутовой колонной из белого мрамора. Отрадно приветствовать славу невинных муз среди памятников кровавой славы .
В Александро-Невской лавре сто монахов; каждый имеет свою келью, но трапезу они совершают вместе, следуя уставу, составленному Феофаном Прокоповичем и утвержденному Петром I в 1723 году. Титул архимандрита монастыря принадлежит митрополиту Санкт-Петербургскому , резиденция которого находится здесь же.
Покинув монастырь и кладбище, двойное прибежище небытия, мы попадаем на самую красивую улицу Петербурга, именуемую Невским проспектом. Невозможно, дорогой Ксавье, удержаться от размышлений, на которые наводит ее расположение. На одном ее конце — огромное здание Адмиралтейства, на другом — Александро-Невская лавра, а между ними — роскошь и суета модных лавок. Глаз философа может охватить здесь разом место, где человек, мечтая о богатстве и славе, готовится к далеким странствиям, отрезок, на котором блещут плоды его тяжких трудов, и, наконец, последнее пристанище, где настает конец его горделивым помыслам и надеждам.

Письмо X
Май 1826 года

Прежде чем посетить здания, привлекающие наше внимание не меньше, чем Александро-Невская лавра, мы вместе совершим экскурсию по петербургским салонам. К сожалению, обстоятельства не позволят нам ознакомиться с ними подробно: это смерть императора Александра I и предписываемый этикетом долгий траур, а также кончина его супруги императрицы Елизаветы, горячо всеми любимой и достойной за свою безграничную доброту тех горьких сожалений, что сопровождали ее катафалк от места кончины в Белеве до Петербурга, где ее прах ляжет рядом с прахом супруга . Этот новый траур воспрещает на некоторое время праздники и многолюдные собрания. Двери некоторых домов, впрочем, все же открылись. Я посетил несколько вечеров, был зван на несколько обедов, и гостиные Петербурга открыли моим глазам странное зрелище: оказалось, что мужчины и женщины, собираясь вместе, не являют собой смешанного общества. Дамы на званом вечере собираются вокруг стола, возглавляемого хозяйкой дома, девицы находят себе место в другом уголке дома; мужчины, входя, обращают несколько слов к сидящим за столом дамам и затем собираются в свою группу, тогда как молодые люди лишь с крайней сдержанностью, которую можно было бы принять за неприязнь, пользуются предоставленной им свободой для беседы с девицами. Поскольку все молодые аристократы (других сословий в гостиной вы не встретите, ибо среднее сословие в России практически отсутствует) должны определяться в военную службу и поступают в полк в возрасте шестнадцати лет, то их образование, сколько бы усилий ни было в него вложено до этого времени, не может пустить глубокие корни и дать им серьезные познания в какой-либо области. Они приобретают некоторый поверхностный блеск, но, принужденные к тяжкой военной службе с обязательными смотрами, учениями, парадами, не имеют времени для углубления своих знаний. Ребенок, занимаясь, только учится учиться, а образ жизни молодых русских дворян не дает им возможности продолжать образование, которого они прошли лишь начальную ступень. Круг занимающих их материй по необходимости сужается и скоро оказывается ограниченным лишь делами полка, лошадьми и мундирами. В разговорах они повторяют лишь то, что сообщили их памяти учителя, и напоминают деревья, являющие обманутому на мгновенье взору восхитительные цветы, укрепленные на их ветвях искусной рукой садовника.
Ты догадываешься, дорогой Ксавье, что существуют счастливые исключения, что сравнение мое не должно распространяться на всех русских, и, конечно, здесь можно встретить молодых людей, которые находят возможность избежать общей участи и обогащают свой ум неустанными занятиями. Некоторые из них произвели на меня большое впечатление глубиной своего образования и возвышенностью мыслей.
Разделение полов соблюдается на обедах столь же строго, сколь на вечерних собраниях. Мужчины подают дамам руку, чтобы выйти из гостиной, но эта мгновенная вольность распространяется не далее дверей столовой: там все женщины усаживаются на одном конце стола, мужчины — на другом, и во все время обеда они могут лишь обмениваться односложными репликами поверх ваз с цветами. Этот обычай производит впечатление чего-то среднего между традициями Европы и Азии. Выигрывает ли от такой строгости правил нравственность, мне неизвестно, но дух общества, безусловно, теряет очень много.
В Париже, дорогой Ксавье, мне много раз доводилось встречать французов, которые посетили Петербург лет тридцать тому назад и рисовали моему воображению картины самых соблазнительных празднеств и собраний, которыми не уставала радовать их эта столица. Они уверяли меня также, что изысканный ум, тонкий вкус, острая беседа, изгнанные из Франции политическими бурями, нашли прибежище на берегах Невы. Простодушно поверив этим рассказам, я надеялся встретить здесь этих любезных эмигрантов. От сада Строганова , от салона княгини Радзи-вилл я ожидал этих блестящих и веселых вечеров, образ которых, так часто рисуемый, запечатлелся в моем воображении. Но то ли пронесшиеся над Россией события сильно изменили расположение здешних умов, то ли атмосфера грусти и тоски, уже столько лет окутывающая Европу, достигла и этих далеких краев, но я не нашел здесь ничего, что соответствовало бы этим воспоминаниям. В петербургских гостиных люди так же серьезны и скучны, как в парижских, а поскольку здесь не говорят о политике, то нет даже возможности развлечься критикой правительства.

Некоторые путешественники, в частности автор «Секретных записок», писали о невежестве российских женщин . Не знаю, было ли верно это суждение тогда, когда было вынесено, но сегодня я никак не могу с ним согласиться. Пользуясь привилегиями, связанными с моим положением иностранца, я многократно переступал границу, разделяющую два пола, и беседовал с дамами, которых обвиняли в необразованности. У большей части из них я нашел разносторонние познания, соединенные с исключительной тонкостью ума, часто близкое знакомство с различными европейскими литературами и изящество в выражении мыслей, которому позавидовали бы многие француженки. Более всего это присуще молодым барышням, из чего можно сделать вывод, что в нынешнем веке образование женщин в России приняло новое направление и то, что было верно тридцать лет назад, сегодня не соответствует действительности. В Петербурге можно встретить девушек, с равной легкостью изъясняющихся по-французски, по-немецки, по-английски и по-русски, и я мог бы назвать и таких, которые пишут на этих четырех языках слогом редкой верности и изящества. Возможно, эта обширность познаний и нравственное превосходство юных дам и объясняют невнимание к ним молодых людей и нежелание приближаться к ним.

Мармон, Огюст Фредерик Луи Вьесс де (1774—1852), герцог Рагузский (1808), маршал Франции (1809), пэр Франции (1814). С 1793 г. (осада Тулона) один из ближайших соратников Наполеона, его адъютант (1796—1798), участник египетского похода, с 1798 г. бригадный генерал, участник переворота 18 брюмера. В 1800 г. командующий артиллерией Итальянской армии, дивизионный генерал (1800). В 1806—1811 гг. генерал-губернатор Далмации и Иллирийских провинций. В 1811—1812 гг. командовал войсками Португалии, в 1813 г. участник Саксонского похода. В кампании 1814 г. возглавлял 6-й корпус французской армии. При обороне Парижа (март—апрель 1814) Мармон, командовавший авангардом французской армии, вместе с маршалом Э. Мортье подписал капитуляцию гарнизона Парижа (5 апреля 1814) и отвел свои войска в Нормандию. Это вынудило Наполеона подписать акт об отречении, после чего Мармон перешел на сторону Бурбонов; во время Ста дней сопровождал Людовика XVIII в Гент. Был членом Высшего военного совета. Во время Июльской революции командовал королевскими войсками, после свержения Карла X бежал вместе с ним из Франции. Назначение Мармона руководителем посольства свидетельствовало о стремлении поднять статус французской делегации и продемонстрировать дружеское отношение правительства Карла X к новому российскому монарху. К.Я. Булгаков писал брату в феврале 1826 г. о представительности европейских делегаций: «Везде выбирают тузов; это приятно доказывает, каким уже преисполнены уважением к нашему государю» (РА. 1903. № 7. С 419). Состав делегации выглядел впечатляюще; кн. Н.С. Голицын, в качестве офицера Генерального штаба участвовавший в организации коронационных торжеств в Москве, свидетельствовал: «Вообще нужно сказать, что военный штаб маршала Мармонта, состоявший из отборных генералов, штаб- и обер-офицеров французской армии из лучших французских фамилий, был подлинно блистательный, как французы говорят — brillant etat-major, а сам Мармонт, сподвижник Наполеона I, был замечательною военно-историческою личностью» (PC. 1881. № 1. С. 38). Мармон — автор нескольких книг и мемуаров; в России были опубликованы перевод его трактата о военном искусстве «Сущность военных учреждений» (Военная библиотека. СПб., 1871. Т. 3. С. 462—584) и описание его путешествия 1835 года: Путешествие маршала Мармона, герцога Рагузского, в Венгрию, Трансильванию, Южную Россию, по Крыму и берегам Азовского моря, в Константинополь, некоторые части Малой Азии, Сирию, Палестину и Египет / Пер. с фр., изданный Кс. Полевым: В 4т. М., 1840.

Даты в письмах Ансело указаны по новому стилю.

Сентин (наст, имя Жозеф Ксавье Бонифас; 1798—1865)— французский романист и драматург, друг Ансело и его соавтор по ряду пьес. Дебютировал сборником стихов «Bonheur de 1'etude» и рассказом «Picciola», переведенным на многие языки и выдержавшим десятки изданий. Один из наиболее плодовитых французских водевилистов первой половины XIX в.

Гота — главный город герцогства Саксен-Кобург-Гота, на Лейнском канале (ныне — округ Эрфурт).

Эта формулировка Ансело очень близка положениям рецензии Ж.-Ж.-А. Ампера на вышедшее в Париже в 1821—1825 гг. четырехтомное издание «Драматических произведений Гете», напечатанной в журнале «Globe» 29 апреля 1826 г. См.: Гете И.В. Собр. соч.: В 10 т. М., 1980. Т. 10. С. 380.

20 апреля (2 мая) 1813 г. под Лютценом (Саксония) произошло сражение между армией Наполеона и русско-прусскими войсками под командованием генерала П.Х. Витгенштейна. Витгенштейн атаковал растянувшиеся на марше французские войска, но Наполеон перешел в наступление, и союзники вынуж дены были отступить.

Густав-Адольф II (1594—1632) — шведский король с 1611 г.; талантливый полководец, вел войны с Данией, Польшей, Россией. С 1630 г. участвовал в Тридцатилетней войне на стороне антигабсбургской коалиции. Погиб 16 ноября 1632 г. в сражении при Лютцене, в котором шведское войско одержало победу над численно превосходящим его корпусом под командованием А. Валленштейна.

Перевод немецкой эпитафии Густава-Адольфа. (прим. Ансело)

Бессьер Жан-Батист (1768—1813), герцог Истрийский (1809) — маршал Франции (1804). Прикрывал отступление наполеоновских войск из России. Погиб 1 мая 1813 г. в сражении под Вейсенфельсом накануне битвы под Лютценом.

Г-н Баржо [Жан-Батист-Бенуа Баржо (1785-1813) - поэт; в 1812 г. в Париже выш ли отдельными изданиями его оды «Завоевание Москвы» (La Conquete de Moscou), «Пожар Москвы» (L'Embrasement de Moscou), сборник «Переход через Неман. Восстановление Польши...» (Le Passage de Niemen. Le Retablissement de Pologne...) – прим. составителя], прославившийся в начале своей поэтической карьеры несколькими одами и фрагментами эпической поэмы о Карле Великом. (прим. Ансело)

Райхенбах Генрих Теофил Людвиг (1793—1879) — натуралист, доктор ме дицины в Лейпцигском и Дрезденском университетах, создатель ботаническо го сада в Дрездене.

Понятовский Юзеф (1763—1813), князь— польский генерал, маршал Франции (1813). В 1812 г. сформировал 100-тысячную польскую армию и командовал 5-м польским корпусом армии Наполеона. Во время Лейпцигско-го сражения был произведен Наполеоном в маршалы и должен был прикрывать отступление. Раненный двумя пулями, бросился переплывать на лошади р. Эльстер, чтобы не попасть в плен, и утонул. Прах его в 1814 г. был перенесен в Варшаву, а в 1819 г. — в Краков. На острове Святой Елены Наполеон говорил, что считал Понятовского рожденным для трона: «Настоящим королем Польши был Понятовский, он обладал для этого всеми титулами и всеми талантами <...> Это был благородный и храбрый человек, человек чести. Если бы мне удалась русская кампания, я сделал бы его королем поляков» (цит. по: Jourquin J. Dictionnaire analytique, statistique et compare des vingt-six marechaux du I Empire. P., 1986. P. 36). Понятовский был племянником польского короля Станислава II (Станислава Августа Понятовского), имел титул князя Священной Римской империи.

Сей памятник народному вождю, орошенный слезами, воздвиг народный воин (лат.).

Лейпцигская битва— решающее сражение кампании 1813 г. в войне Рос сии, Австрии, Пруссии и Швеции против наполеоновской Франции 16—19 октября, получившее название «битвы народов». Поражение армии Наполеона в этом сражении лишило Францию всех территориальных завоеваний в Европе.

Фридрих-Август I (1750—1827) — саксонский король с 1806 г.; в том же году заключил союз с Наполеоном, за что по решению Венского конгресса от Сак сонии была отторгнута значительная часть в пользу Пруссии.

Мейербер Джакомо (наст, имя Якоб Либман Беер) (1791-1864) - композитор, создатель стиля героико-романтической большой оперы. Брат его Михаэль Беер (1800—1833) — драматург, автор стихотворных трагедий «Клитемнестра» (1819), «Пария» (1823) и «Струэнзе» (1828).

Делавинь Казимир (1793-1843) - поэт и драматург; о соперничестве Ан- село и Делавиня в 1819 г. см. в статье К. Сентина (Приложение I) и примеч. к ней. Суме Александр (1788-1845) — французский поэт и драматург; вместе с Александром Гиро (1788—1847) создал жанр национальной трагедии.

Описание площади Вильгельма в Берлине было известно русскому читателю по «Письмам русского путешественника» Карамзина (см. письмо из Бер лина, датированное 30 июня 1789). Шверин Курт-Кристоф (1684-1757), Зейдлиц Фридрих Вильгельм (1721-1773), Винкерфельдт Ганс Карл (1707—1757) - прусские генералы. Цитен Ханс-Иоахим фон (1699-1785) — прусский генерал, ближайший соратник Фридриха II в Семилетней войне. Шотландец Джеймс Кейт (1696—1758) в 1728 г. вступил в русскую службу; участвовал в штурме Очакова; в 1743—1744 гг. командовал русским корпусом и выполнял дипломатические поручения Елизаветы Петровны в Стокгольме. В 1747 г. вышел в отставку и поступил на службу к Фридриху II; фельдмаршал (1747), губернатор Берлина (1749). Погиб в Семилетнюю войну при Гофкирхене.

Пуффендорф Самуэль фон (1632—1694) — немецкий правовед, историк.

Блюхер Гебхард Леберехт (1742—1819) — главнокомандующий прусской армией в 1813 и 1815 гг.

Драма в 4 действиях «Лорд Давенант» в обработке Ж. Жансуля, Ж.Б.К. Виаля и Ж.Б.Ж.М. де Мильсана была поставлена во Французском театре 8 октяб ря 1825 г.

Театр «Кенигштадт» был открыт в 1824 г. на Александерплац.

Зонтаг Генриетта (в замужестве графиня Росси; 1806—1854) — немецкая оперная певица (колоратурное сопрано). 1826—1828 годы провела в Париже, где стяжала огромный успех. В 1830 г. гастролировала в Петербурге.

Гораций, Гофолия и Брут — главные персонажи одноименных трагедий Корнеля (1640), Расина (1691) и Вольтера (1730).

Об отрицательном отношении публики и критики к гастролям француз ского театра в Берлине с огорчением писал Гете в статье «Французская драма в Берлине» (опубл. в 1828 г.).

Шалль Карл (1780-1833) и Холтей Карл фон (1798-1880)- немецкие драматурги; были наиболее известны как авторы водевилей.

СкрибЭжен (1791—1861) — французский комедиограф, водевилист, автор более 350 пьес. Пьесы Скриба ставились на русской сцене с начала 1820-х гг.

Гуммель Иоганн (1778—1837) — австрийский композитор, ученик Моцар та и Сальери, пианист-виртуоз, импровизатор и педагог. В 1822 г. концерти ровал в России.

Имеется в виду Фридрих Вильгельм III (1770—1840), прусский король с 1797 г.; тесть Николая I.

«Если хочешь мира, готовься к войне» (лат.).

Имеется в виду Луиза (Августа-Вильгельмина-Амалия, 1776—1810), урожд. принцесса Мекленбург-Стрелицкая — прусская королева, первая жена Фридриха-Вильгельма III. Горячая сторонница реформ, она была очень любима народом. Погребена в дворцовом саду в Шарлоттенбурге, где королевской чете был воздвигнут мавзолей (мраморные фигуры работы X. Рауха).

Раух Христиан Даниэль (1777—1857), немецкий скульптор. Над надгробным памятником королеве Луизе работал в Италии два года. Памятник, от крытый в 1814 г., доставил ему репутацию одного из лучших европейских скульпторов. Повторение памятника находится в Потсдаме, повторение головы фигуры — в петербургском Эрмитаже.

Словом «лье» в разных областях Франции до принятия метрической систе мы (1801 г., обязательной стала лишь с 1840 г.) обозначались разные меры длины; Ансело, вероятно, пользуется почтовым лье (3,9 км).

Дева озера— персонаж одноименной поэмы Вальтера Скотта («The Lady of the Lake», 1810).

Вольтер. Генриада. Песнь IX. Пер. Я. Княжнина (1777).

Людовик XVIII (1755-1824) - французский король в 1814-1824 гг. Эмигрировал в 1791 г. После казни его брата Людовика XVI (январь 1793) принял титул регента, а в 1795 г. (после смерти дофина, сына Людовика XVI) — короля. Продвижение революционной, а затем наполеоновской армии вынуждало его многократно менять место пребывания. В январе 1798 г. Павел I предоставил в распоряжение Людовика XVIII бывший дворец герцогов Курляндских в Мита-ве. Французский король в изгнании прибыл туда 13 марта 1798 г. (по новому стилю), с двором и личной гвардией, под именем графа Лилльского. На просьбу Людовика XVIII о разрешении посетить Петербург инкогнито (вместе с племянником, герцогом Ангулемским; в Митаве к Людовику XVIII присоединился и второй его племянник, младший сын графа д'Артуа, герцог Беррийский) Павел отвечал отказом. Помимо того, что Павел не принимал посланцев Людовика XVIII, графов Сен-При и д'Аваре, французскому королю было отказано в просьбе иметь постоянного представителя при петербургском дворе, запрещены контакты с корпусом принца Конде, расквартированным в Волынской губернии, он не имел возможности принимать посетителей по своему усмотрению, а его агенты с большим трудом получали паспорта для переездов. В начале 1799 г. Павел I, долго отказывавшийся вмешиваться в дела Франции, изменил тактику и заключил союз с Англией, а затем с Австрией и Пруссией. Людовик XVIII считал, что союзники должны действовать под его флагом, что обеспечило бы им благоприятный прием во Франции, требовал помощи своим агентам в европейских столицах со стороны русских послов, поддержки роялистского сопротивления Республике внутри Франции в случае начала восстаний; высшим проявлением защиты, предоставленной российским императором французскому королевскому дому, по его мысли, должно было стать заключение брака дочери Людовика XVI с герцогом Ангулемским в момент начала военных действий, а известие о нем должно было быть распространено во Франции силами союзников. Венчание Марии-Терезы-Шарлотты с герцогом Ангулемским состоялось 10 июля 1799 г. в католической церкви Митавы. К концу года Павел, раздраженный поражением своих генералов, которое приписывал, впрочем, проискам Австрии, отозвал свои войска и вышел из Тройственного союза. В декабре 1800 г. он выслал из Петербурга-посла Людовика XVIII, а 14 января французскому королю был передан приказ покинуть пределы Российской империи. Получив от Пруссии разрешение на пребывание в прусской Польше, король и герцогиня Ангулемская выехали из Митавы 22 января 1801 г. Подробнее см.: Daudet E. Les Bourbons et la Russie pendant la Revolution fran9aise (d'apres les documents inedits). P., 1886; Людовик XVIII в России. Извлечено из его записок Д.Д. Рябининым // РА. 1877. № 9. С. 48-91.

Луи Антуан де Бурбон, герцог Ангулемстй (1775-1844) — старший сын графа д'Артуа (будущего короля Карла X). Эмигрировал вместе с отцом в начале революции (1789). Во время Ста дней (1815) пытался поднять анти наполеоновское восстание на юге Франции. По воцарении Карла X стал наследником престола, но после Июльской революции 1830 г. отрекся от своего права на престол в пользу герцога Бордоского. Мария-Тереза-Шарлотта (1778—1851) — дочь Людовика XVI и Марии-Антуанетты, герцогиня Ангулемская (с 1799). В 1792г. вместе с родителями была заключена в тюрьму Тампль, где оставалась до 1795 г., когда была обменяна австрийским двором на пленных французских комиссаров. По возвращении во Францию в 1814 г. поддерживала клерикальную реакцию.

Род Пьер (в XIX в. его фамилия в России произносилась как Роде; 1774— 1830) — один из основателей французской скрипичной школы XIX в. Концертировал в Петербурге в 1803-1808 гг.; в 1804 г. в Петербурге для него было учреждено звание придворного солиста. Его ученик Шарль-Филипп Лафон (1781-1839) работал в России в 1808—1815 гг., несколько лет занимал ту же должность, а по возвращении в Париж в 1815 г. получил место первой скрипки оркестра Людовика XVIII.

Чрезвычайное посольство Франции, выехавшее из Парижа 19 апреля, при было в Петербург ранее миссий прочих держав. 4 мая 1826 г. «Северная пчела» (№ 53) сообщала: «В субботу, 1 мая, вечером прибыл сюда королевский французский маршал Мармон, герцог Рагузский, с многочисленною свитою, и остановился в доме Бергина, на Исаакиевской площади, на углу Большой Морской улицы. К нему прислан был почетный караул, и с того времени стоят у подъезда его двое часовых». Мармон вспоминал: «По моем прибытии император Николай приветствовал меня через одного из своих адъютантов. Спустя несколько дней я получил аудиенцию по установленному церемониалу. Император принял меня в Эрмитаже. Не могу передать то чувство, что я испытал при виде этого молодого монарха, исполненного благородства и величия. Предельная простота обращения сочеталась в нем с величественностью облика. В его взгляде и манере держать себя отражалась сила, которую невозможно передать словами. <...> Однако в беседе с глазу на глаз он проявил самую утонченную вежливость. Его мягкие манеры, его высокий ум вызывали на откровенный разговор, и через несколько минут вам начинало казаться, что вы беседуете с равным себе. Он беседовал со мною наедине, и я был избавлен от необходимости читать торжественную речь, как это принято во Франции. Он сказал, что рад меня видеть и наконец познакомиться с генералом, о котором часто слышал. Поговорив около получаса о Франции и королевской фамилии, о Наполеоне и минувших войнах, он вышел, и я представил ему пятнадцать офицеров, сопровождавших меня в качестве членов посольства и адъютантов» (Marmont. P. 21—22).

Восприятие Петербурга (часто негативное) в его противопоставлении Москве было важным элементом русского культурного сознания XIX в. Суждение Ансело приводит в контексте исторических споров начала XIX в. В.Э. Вацуро в статье «Пушкин и проблемы бытописания в начале 1830-х годов» (Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1969. Т. 6. С. 165), обращая внимание на обсуждение темы в вызванных книгой Ансело полемических работах Я.Н. Толстого и П.А. Вяземского.

Мармон писал в своих «Мемуарах»: «Приезжая в Петербург, вы обнаруживаете красивейший город, построенный по регулярному плану, с прямыми и широкими улицами. Однако, возведенный по воле одного-единственного все могущего человека, он выражает мысль своего создателя, но не нужды страны, хотя только они характеризуют настоящую столицу. Она создается долгим стечением интересов, формированием привычек, она не может сложиться быстрее, чем за несколько веков. Поэтому Санкт-Петербург являет собой лишь резиденцию, торговый город, но никак не столицу. Кроме того, Петр Великий никогда не собирался делать этот город постоянным местом своего пребывания: это доказывают те маленькие и хрупкие домики, какие он строил здесь для себя. Дворцы были возведены уже его преемниками. Монархи, чувствовавшие шаткость своего трона, чужие русской нации, были вынуждены принять иностранную систему управления. Окруженные преданной и многочисленной гвардией, отделенные от народа, который мог взбунтоваться, и от представлявших опасность аристократов, они чувствовали себя словно в неприступной крепости в пустыне. Их указы внушали тем большее уважение, что приходили издалека и были окутаны какой-то таинственностью. Так российские монархи, невидимые для своих подданных, представлялись народу исполнителями воли Провидения» (Marmont. Р. 20-21).

Ансело имеет в виду выступление декабристов.

Греч Николай Иванович (1787—1867) — педагог, журналист, писатель; соиздатель и соредактор Ф.В. Булгарина по «Северной пчеле»; почетный библиотекарь Императорской Публичной библиотеки в 1817-1854 гг. В литературном и ученом мире Петербурга большой популярностью пользовались «четверги» Греча в его квартире на Большой Морской. Фундаментальные филологические сочинения Греча вышли только в следующем, 1827 г.

Сопоставление Ивана Андреевича Крылова (1769-1844) с Лафонтеном нередко распространялось и на манеру поведения Крылова, который, «подобно le bonhomme Lafontaine, был чрезвычайно рассеян и вообще отличался разными оригинальными проделками» (Корф МЛ. Отрывочные заметки и воспоминания об И.А. Крылове // И.А. Крылов в воспоминаниях современников. М., 1982. С. 253; ср., впрочем, несогласие с такой оценкой П.А. Вяземского: Там же. С. 174).

См.: Иван Выжигин, или Русский Жилблаз (отрывок из нового романа) // Северный архив. 1825. № 9. С. 67-68; Отрывок из «Руского Жилблаза» // Там же. 1825. № 13. С. 56-79. Целиком роман Фаддея Венедиктовича Булгарина (1789—1859) «Иван Выжигин» был опубликован только в 1829 г.

Трагедии Ж. Расина «Ифигения в Авлиде» и «Федра» в переводе Михаила Евстафиевича Лобанова (1787—1846) были поставлены в 1815 и 1823 гг. соответственно, а два других названных Ансело перевода Лобанов так и не осуществил.

Александр Ефимович Измайлов (1779-1831) был не только известным сочинителем басен и стихотворных сказок, писанных в «простонародном» вкусе, сатириком и прозаиком, но и издателем журнала «Благонамеренный», который в описываемое время доживал последние дни и прекратился после первого полугодия 1826 г.

Сомов Орест Михайлович (1793-1833) - прозаик, критик и журналист, в 1825—1829 гг. сотрудник изданий Греча и Булгарина.

Толстой Федор Петрович (1783-1873), граф - художник, скульптор, медальер, гравер, вскоре (с 1828) вице-президент Академии художеств; был заметной фигурой в литературных кругах Петербурга.

«Северная пчела» от 20 мая 1826 г. извещала петербургскую публику: «Поспешаем сообщить отечественной публике об истинно царской награде, которой удостоился от щедрот правосудного и благолюбивого нашего Монарха знаменитый историограф Российской империи, действительный статский советник Н.М. Карамзин. Высочайшим указом, данным 13-го мая сего года в Царском Селе г. министру финансов, Его Императорское Величество всемилостивейше повелеть соизволил производить ему отныне, по случаю его отъезда за границу для излечения своего, по пятидесяти тысяч рублей в год, с тем, чтоб сумма сия, обращаемая ему в пансион, была после него производима сполна его жене, а по смерти ее также сполна и детям, сыновьям до вступления всех их в службу, а дочерям до замужества последней из них». Карамзин серьезно простудился 14 декабря 1825 г. К весне 1826 г. легочный процесс стал практически неизлечим; в качестве последней надежды врачи рекомендовали климат Италии. 6 апреля Карамзин обратился к Николаю I с просьбой о должности русского консула во Флоренции; в ответ на это император обещал без всякой должности обеспечить его поездку (в том числе и предоставить особый фрегат). 13 мая был утвержден написанный В.А. Жуковским рескрипт, о котором сообщалось в «Северной пчеле». В мае семейство Карамзиных стало готовиться к поездке, но 22 мая Карамзин скончался. Ансело не совсем точен: в 1826 г. у Карамзина было три незамужние дочери и четверо сыновей-подростков.

В.А. Жуковский И мая 1826 г. уехал из Петербурга на лечение за границу, где пробыл до осени 1827 г.

Высланный из Петербурга в 1820 г. Пушкин с 1824 г. находился на положении поднадзорного ссыльного в Михайловском.

В «Северной пчеле» 20 мая 1826 г. сообщалось: «Некоторые здешние литераторы на сих днях давали почтенному французскому писателю, г. Ансе ло, обед, за коим было человек тридцать литераторов и любителей словесности обеих наций, в т.ч. несколько заслуженных генералов, не менее знаменитых своею ученостию и трудами в литературе. Первым тостом было здравие всемилостивейшего, правосудного Государя, который, облагодетельствовав Карамзина, почтив вниманием своим Крылова, Жуковского, ободрил, почтил и оживил русскую словесность. Усердные восклицания непринужденного восторга последовали за сим тостом, к которому присуждено было и здравие августейшей императорской фамилии и новорожденной великой княжны. Потом пили за процветание французской литературы, старшей сестры русской словесности, и за здравие представителя ее на берегах Невы, господина Ансело. После обеда г. Ансело читал отрывки из новой своей комедии, к удовольствию всех слушателей». Эти известия вызвали беспокойство Пушкина, который писал П.А. Вяземскому 27 мая 1826 г.: «Читал я в газетах, что Lancelot в П[етер]Б[ур- ге], чорт ли в нем? Читал я также, что 30 словесников давали ему обед. Кто эти бессмертные? Считаю по пальцам не досчитаюсь. Когда приедешь в П[е- тер]Б[ург], овладей этим Lancelot (которого я ни стишка не помню) и не пускай его по кабакам отечественной словесности...» (Пушкин А.С. Поли. собр. соч. М.; Л., 1937. Т. 13. С. 279—280). Тот же самый обед Пушкин имел в виду, когда, снова намекая на Булгарина, писал в статье «Торжество дружбы, или оправданный Александр Анфимович Орлов»: «Он [Орлов] не задавал обедов иностранным литераторам, не знающим русского языка, дабы за свою хлеб- соль получить местечко в их дорожных записках» (Т. 12. С. 251).

О цензурном произволе в первой половине 1820-х гг. см.: Скабичевский A.M. Очерки истории русской цензуры. СПб., 1892. С. 149—191. Вскоре после написания этого письма Ансело, 10 июня 1826 г., был утвержден разработанный под руководством А.С. Шишкова новый цензурный устав, отличавшийся гораздо большей строгостью, чем предыдущий (1804), и предоставлявший широкий простор цензорскому произволу. В частности, специальный параграф устава оговаривал, что любая возможность сомнительного истолкования даже не прямого, а скрытого смысла текста диктует его запрещение («§ 151. Не позволяется пропускать к напечатанию места в сочинениях и переводах, имеющие двоякий смысл, ежели один из них противен Цензурным правилам»). При этом жесткие требования соблюдения церковной и гражданской ортодоксии, а также «нравственной благопристойности» излагались в путаных и расплывчатых формулировках, позволяющих интерпретировать их предельно свободно («§ 150. Все вообще отрывки из поэм, повестей, романов, речей, рассуждений, театральных сочинений и проч., не имеющие полноты содержания в отношении к нравственной, полезной или, по крайней мере, безвредной цели, подвергаются запрещению»). Еще до и сразу после утверждения устава против него развернулась упорная борьба; негативно было настроено общественное мнение, роптали литераторы, с критикой выступили видные чиновники (свои замечания представили С.С. Уваров, Д.В. Дашков). В мае 1826 г. Булгарин подал в III Отделение обстоятельную записку «О цензуре в России и о книгопечатании вообще»; в подготовке нового «либерального» цензурного устава, утвержденного в 1828 г., непосредственно участвовал и Н.И. Греч (см.: Гиллельсон М.И. Литературная политика царизма после 14 декабря 1825 г. // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1979. Т. 8. С. 195—218; Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф.В. Булгарина в III Отделение. М., 1998. С. 45 и след.). По всей видимости, Булгарин и Греч и были информаторами Ансело по этому вопросу.

Поэт и литератор Франсуа-Феликс Ногаре (1740—1831) в 1800—1807 гг. исполнял должность цензора представлявшихся к постановке драматических произведений.

Возражения Я.Н. Толстого и П.А. Вяземского по поводу приводимого Ансело анекдота см. в Приложении.

Старое Иван Егорович (1745—1808) — архитектор; по его проектам по строены Таврический дворец (1783—1789) и Троицкий собор Александро-Невской лавры (1776—1790) в Петербурге.

Рафаэль Менгс Антон (1728—1779) — немецкий живописец, работал в Дрездене, Риме и Мадриде.

Ништадтский мир со Швецией, завершивший Северную войну 1700— 1721 гг., был подписан 30 августа 1721 г.

Серебряная гробница св. Александра Невского (выполненная в 1742— 1752 гг. по рис. Г.К. Гроота, исторические барельефы по рис. Я. Штелина) в 1917 г. была передана в Государственный Эрмитаж.

Панин Никита Иванович, граф (1718—1783) — воспитатель вел. князя Павла Петровича; возглавлял Коллегию иностранных дел (1763—1781), отстаивал идею союза России, Пруссии, Дании, Швеции и Польши для противодействия Франции и Австрии.

Свиньин описывает могилу Суворова в Благовещенском соборе так: «Брон зовая доска, прикрепленная к северной стене, украшенная военными знака ми, составляет весь монумент Суворова. Надпись (им самим сделанная): "Здесь лежит Суворов" — весьма достаточна. Достойно сожаления, что прибавлено после: "Генералиссимус князь Италийский, граф Александр Васильевич Суво- ров-Рымникский родился 1729 ноября 13, скончался 1800 майя 6 дня"» (Свиньин. С. 66—67; в примечании к этим словам — излагаемый Ансело дальше анекдот о катафалке с гробом полководца). О происхождении «простой» надписи на могиле Суворова бытовала легенда, приписывавшая ее авторство Державину: «Существует такой рассказ. Перед смертию Суворов пожелал видеть маститого поэта. В разговоре с Державиным он, смеясь, спросил его:
— Ну, какую же ты мне напишешь эпитафию?
— По-моему, — отвечал поэт, — слов много не нужно: тут лежит Суворов!
— Помилуй Бог, как хорошо, — в восторге сказал Суворов» (Пыляев М.И. Старый Петербург. СПб., 1889. С. 34).

По смерти Ломоносова (1765) его семья осталась без средств, и памятник на его могиле был сооружен по инициативе и на средства графа Михаила Илларионовича Воронцова (1714—1767) в 1766—1767 гг. по эскизу Я.Я. Штелина в Италии, из белого каррарского мрамора, под наблюдением архитектора Ф. Медико (Штелину же принадлежит текст надписи, высеченной на двух сторонах надгробия по-латыни и по-русски).

Имеется в виду Серафим (Глаголевский; 1763—1843), митрополит Санкт- Петербургский и Новгородский в 1821—1843 гг.

14 июня 1826 г. в Петербурге состоялись похороны императрицы Елизаветы Алексеевны (1779—1826), скончавшейся 4 мая. Описание траурной процессии и церемонии похорон см. в письме XIV.

Известный увеселительный сад графа Александра Сергеевича Строганова (1738—1811) находился на Выборгской стороне в Новой деревне, между Большой Невкой и Черной речкой. «В Строгановском саду в праздничные дни происходили танцы на открытом воздухе; раскинуты были палатки, где угощали также даром вином и яствами» (Пыляев М.И. Старый Петербург. С. 433).

Луиза Фридерика Доротея (урожд. принцесса Прусская), княгиня Радзивилл — тетка императрицы Александры Федоровны.

«Не я первый заметил, — писал Ш. Массон, — что русские женщины в общем жесточе мужчин: они ведь гораздо невежественней и суеверней последних. Они почти не путешествуют, мало учатся и совсем не работают. Русские дамы проводят время лежа на диване, окруженные рабами, которые должны не только исполнять, но и угадывать каждое их желание» (Массон Ш. Секретные записки о России... М., 1996. С. 144). По большей же части, однако, записки французов, посетивших Россию в XVIII в., содержат исключительно благо приятные отзывы о манерах и образованности русских женщин. Изящество в одежде и манере общения подчеркивали в своих записках Фортиа де Пиль и де Корберон, а Л.-Э. Виже-Лебрен находила, что дамы в российских столицах в целом «развитее, способнее и тоньше», чем мужчины (см.: Артемова. С. 150).

Письмо XXI
Петербург, июнь 1826 года
Я упрекал себя в том, что до сих пор не посетил Кронштадт, одно из важнейших творений гения Петра I. Теперь наконец я вырвался из однообразного великолепия Петербурга и добрался на паровом судне до этого порта, всецело заслуживающего нашего внимания как своим положением, так и связанными с ним историческими воспоминаниями.
Закладывая новую столицу на краю своей империи, царь видел необходимость прикрыть ее от постоянной вражеской угрозы и защитить устье Невы. Во время одной из поездок по заливу в 1703 году он обнаружил на острове Ретусари отряд шведов; преследуемые солдатами Меншикова, они бежали, оставив походный котелок. Петр, не упускавший ни одной подробности, что могла бы напоминать его подданным о победах и увлекать их к новым подвигам, назвал остров Котлин (остров котелка) и увидел в нем пристанище для будущего флота и порт для торговых кораблей, которые желал привлечь к этим девственным берегам. Он сам определил места для строительства и всего за пятнадцать лет его творческая энергия превратила юго-восточный берег острова в неприступный форт и одновременно в гавань, открытую негоциантам всех стран. Тогда, в 1718 году, место это получило название Кронштадт («венец города»).
Не буду давать тебе здесь, дорогой Ксавье, подробного описания города, выросшего на этом берегу. Он имеет всего два лье в окружности, а все примечательные здания относятся к флоту. Мы осмотрим их бегло и остановимся в порту.
Сначала перед нами откроется канал Петра Великого, где можно строить и чинить несколько кораблей одновременно. План канала был начертан самим Петром, им же было начато строительство. В начале и в конце канала высятся две пирамиды с двуглавыми орлами наверху, держащими в когтях вместо скипетра и державы корабли. При помощи шлюза, оконченного уже при Елизавете, канал заполняется водой и опорожняется. Посетив Кронштадт в 1805 году, покойный император Александр прошел пешком по дну канала, а через несколько часов по нему проплыли три боевых корабля в полном снаряжении и вышли в гавань с развевающимися флагами. В Инженерном корпусе хранится модель башни необыкновенной высоты. Петр I хотел поставить ее в устье канала, чтобы под ней проходили большие линейные суда, как некогда галеры под Родосским колоссом. Она должна была служить одновременно маяком и обсерваторией, но проект этот остался неосуществленным.
Рядом с Адмиралтейством — другой канал, начатый в царствование Екатерины, в 1782 году. Он ведет к Купеческой гавани и служит для доставки грузов от береговых складов к кораблям. Парапеты одеты в гранит, а прекрасная литая решетка украшает канал по всей длине.
В красивом английском саду, месте гулянья жителей Кронштадта, примечателен — не стройностью, не размерами, но памятью о великом государе — простой дом, где живали Петр I и его главные фавориты Меншиков и Ягужинский . Канатная фабрика, пекарня и в особенности госпитали и лазарет, где великодушие императора даровало больным бесплатное лечение, заслуживают особого упоминания, но сначала остановимся, мой друг, на Штурманском училище, учрежденном прозорливостью Петра и первоначально находившемся в Москве . Училище это, выпускающее лучших мореходов России, было реорганизовано в 1804 году. Двести пятьдесят юношей готовятся здесь к военной карьере на счет правительства и двадцать, коих ожидает торговый флот, содержатся Министерством внутренних дел. Училище занимает дворец, который построил Меншиков, чтобы угодить своему господину: тот желал, чтобы обустройство этих пустынных берегов начали вельможи его двора. На башне дворца была устроена обсерватория для занятий астрономией. В 1807 году при Штурманском училище была учреждена школа юнг. Пятьсот мальчиков с раннего детства обучаются в ней по ланкастерской методе читать, писать и считать. Находясь на берегу моря, в окружении кораблей, будущие моряки с детства привыкают к ожидающим их опасностям: здесь знают, что моряков не вырастишь на суше.
На кораблях в гавани запрещено разводить огонь, и эта мудрая предосторожность достойна всяческих похвал, ибо, несмотря ни на какие меры, пожары до сих пор причиняют огромные бедствия. Несколько дней назад целиком сгорели склады с досками. Трудно сказать, где остановилось бы пламя, если бы английский капитан, теперь щедро вознагражденный императором за свою самоотверженность, не спас корабли, отбуксировав их от берега двумя пароходами.
Для моряков построена большая каменная кухня, именуемая голландской, где готовят для всех экипажей. Кок с первого корабля, вошедшего в Кронштадт при открытии навигации, к какой бы нации он ни принадлежал, получает прозвище адмирала. Так должны называть его коки всех остальных судов, причем каждый из них обязан принести в кухню бутылку рома и выпить в честь адмирала. Обычай этот соблюдается свято.
Военный флот страны пребывает сегодня в весьма жалком состоянии; события великой континентальной войны отвлекли все внимание правительства от этой важнейшей составляющей вооруженных сил империи. Хочется пожелать, чтобы Россия снова обратила свои взоры в эту сторону и моря не забыли цветов ее флага.
Сейчас, когда я пишу тебе, кронштадтский порт заполнен судами со всех концов света и являет собой любопытнейшую для путешественника картину. Радостное оживление моряков, добравшихся до пристани после превратностей долгого плавания, их пение, кипучая деятельность, подогреваемая ожиданием вознаграждения, смесь языков, разнообразие костюмов и флагов — все радует зрение и слух. Но особой отрадой для меня было услышать язык нашей родины и песни наших моряков! Ведь они не только такие же французы, как и я, они родились в том же краю! Эти суда, построенные в Руане или в Гавре, недавно отплыли от берегов, где прошло мое детство. Я жадно вслушивался в их наречие, радуясь чисто нормандским ошибкам в их языке. Время и пространство, казалось, перестали существовать. Глядя на эти корабли, которые скоро снова поднимут свои паруса и помчатся к моему родному городу, я восклицал вместе с Горацием:
Sic te diva potens Cypri,
Sic fratres Helenoe, lucida sidera,
Ventorumque regat pater!
Кронштадтский рейд, протянувшийся от вест-зюйд-веста к ост-норд-осту , — единственный в Европе, кроме рейда в Салониках, расположенный в пресных водах. Фарватер идет, расширяясь, от Кронштадта к Ораниенбауму и отмечен белыми бакенами с севера и красными с юга. Во время недолгих летних ночей зажигаются маяки. Тот, что возвышается на песчаной отмели, образующей остров у западной оконечности Котлина, — еще один памятник, увековечивший по воле Петра I мужество одного полковника, который, высадившись по приказу царя на этом клочке земли с горсткой солдат, отразил атаку целой армии шведов. Маяк, увенчанный именем этого храбреца, именуется Толбухиным маяком .
Расстояние от Петербурга до Кронштадта составляет семь или восемь лье. В то время как легкий пироскаф рассекает волны, пассажир, беззаботно сидя на верхней палубе, окидывает взглядом великолепную картину. Он видит, как воздымаются, словно прямо из вод морских, монастырь св. Сергия, Стрельна, Петергоф, Ораниенбаум, а с другой стороны замечает на горизонте дикие берега Финляндии.
Освещаемая ярким солнцем, эта панорама предстала передо мной во всем блеске, и я отнюдь не сожалею, что обстоятельства не позволили мне увидеть ее зимой, когда, укрытая снегом, она приобретает свой естественный вид. Лето в России, короткое и жаркое, кажется необычным временем года. Я очень хотел бы проделать путь от Петербурга до Кронштадта по льду, чтобы иметь возможность написать картину этого любопытного путешествия, опираясь не на рассказы, а на собственные впечатления.
В начале зимы, то есть тогда, когда это море, колышущееся теперь при каждом дуновении ветра, покрывается льдом, по нему прокладывают дорогу от Петербурга до Кронштадта и обозначают двумя рядами высоких вех. Вдоль дороги расставляют отапливаемые будки, возле которых в случае плохой видимости часовые раскладывают сигнальные огни и звонят в колокола, чей звук направляет и ободряет путешественников. На середине пути устраивают трактир. Множество людей обоего пола и всех возрастов, одетых в длинные шубы, беспечно скользят по хрупкой поверхности, отделяющей их от пропасти, и являют собой удивительное для жителя южной страны зрелище, наполняя его душу страхом, неведомым северянам. Но самую оживленную картину являет собой кронштадтский рейд, когда начинаются гонки на буерах. Буера — это лодки, поставленные, словно на коньки, на два железных полоза; третий полоз укрепляется под рулем. Для катающихся устроены сиденья по бортам этих лодок, которые могут иметь одну, две, а то и три мачты. Движимые ветром, особенно сильным зимой, и ведомые опытным кормчим, эти ладьи, различающиеся формой снастей и цветами флагов, развивают огромную скорость. Бледное солнце озаряет их холодным светом; паруса раскрываются, налетает аквилон, ладьи приходят в движение, и матросы, ловко маневрируя и обгоняя друг друга, проделывают десять лье меньше чем за час.
Петр I очень любил это катание по льду и приспособил его для полезных целей: неустанно следуя своему намерению воспитать русских моряков и опасаясь, что за долгую зиму они растеряют секреты управления судами, он учил их маневрировать на ледяной пустыне.
Я закончу это письмо, мой дорогой Ксавье, историей из жизни этого великого монарха. Застигнутый недугом, который вскоре свел его в могилу (что бы ни говорили историки, усматривающие причину смерти каждого самодержавного государя в преступных кознях), Петр I направлялся на обыкновенной своей шлюпке из Петербурга в Сестербек. К вечеру поднялся шторм, и император заметил лодку, плывшую из Кронштадта и выброшенную на мель возле деревни Лахта. Он отправляет всех матросов на помощь погибающим, а сам остается с юнгой, когда вдруг замечает в волнах женщину и ребенка. Повинуясь голосу сердца, Петр забывает о болезни, бросается в ледяную воду и спасает от неминуемой смерти мать и младенца. Разве подобный шаг не искупает многих ошибок, а подобная самоотверженность не стоит многих побед?
Письмо XXII
Петербург, июнь 1826 года
Я обещал, мой друг, провести тебя по главным зданиям этого обширного города. Сегодня мы совершим поход в крепость, интерес к которой привлекают сейчас новые обстоятельства: в ней содержатся, в ожидании приговора, заговорщики 26 декабря.
Когда Петр I, к имени которого непрестанно возвращается мое перо, ибо воспоминанием о нем дышат все эти памятники, им заложенные или задуманные, — итак, когда Петр I овладел шведской крепостью Нотебург (сейчас она называется Шлиссельбург) и фортом Ниеншанц и получил выход к портам Балтики, в том месте, где Нева разветвляется на два рукава, он выбрал маленький остров (четыреста туазов в длину и двести в ширину) и заложил на нем крепость, которая должна была защищать его завоевание. К более чем сорока тысячам рабочих, занятых на строительстве, Петр добавил еще захваченных им шведских пленников. Чтобы ускорить работы, он сам принимал в них участие вместе с первыми особами своего двора. Он взял на себя руководство бастионом, выходящим к Неве, левый бастион поручил Меншикову, средний — кравчему Нарышкину, выходящий к порту — канцлеру Зотову, а тот, что против Васильевского острова, — Трубецкому. Бастионы получили имена этих вельмож , и невозможно, мой дорогой Ксавье, отделаться от тягостного чувства при мысли, что в том самом месте, которое благодарный Петр I посвятил верности и преданности одного из Трубецких, теперь томится в застенке другой, уличенный в заговоре против наследника Петра и посягательстве на устои его империи.
Работы, о которых я здесь рассказал, были начаты в 1703 году, а три года спустя, 30 мая 1706 года, монарх заложил на фланге бастиона Меншикова первый камень крепости, которая приняла форму вытянутого и неправильного шестиугольника. Строительство продолжалось непрерывно до 1740 года, а в 1784 году Екатерина II, приказав выложить все обращенные к Неве стены крепости полированным гранитом, придала ей тот величественный вид, какой она имеет в наши дни.
На обширную территорию крепости можно пройти через трое ворот: Невские, Петровские и Никольские. К первым можно подъехать только с воды, ко вторым — по подъемному мосту через узкий рукав Невы, отделяющий остров от Петербургской стороны, третьи предназначены лишь для пешеходов.
Первое здание, поражающее взор и привлекающее к себе внимание внутри крепости, — Петропавловский собор. Здесь покоятся останки российских государей начиная с Петра I. Могилы царей, предшествовавших этому монарху, находятся в Московском Кремле, и мы еще вспомним о них, когда вместе будем обходить, мой дорогой Ксавье, эту древнюю, подлинную столицу Российской империи. Церковь св. Петра и Павла, длиной в двести десять и шириной в девяносто три фута, увенчана куполом и четырехгранной колокольней, оканчивающейся острым шпилем наподобие пирамиды, высотой в триста восемьдесят пять футов, включая фонарь, шпиль и крест. Эта колокольня, покрытая позолоченной медью, возвышается надо всем городом, и издалека кажется, что она возносится в небо прямо из Невы, чьи волны омывают валы форта. Внутри храм, главный свод которого поддерживают двенадцать колонн, украшен пилястрами, фризами и арабесками. Здесь также много картин на холсте; алтарь покрыт высокой резьбой, а царские врата, открывающиеся только тогда, когда служит архиепископ, замечательны своими размерами и необыкновенно богатым убранством. Написав эти слова, я вспомнил, мой друг, что уже описывал тебе царские врата других церквей, не дав необходимого, вероятно, объяснения. Должен напомнить тебе, что служители греческой церкви не принимают святых даров при прихожанах; алтарь и священник отделены от верующих дверками, открывающимися лишь в отдельные моменты службы и почти сразу закрывающимися; они и называются царскими вратами.
Первое, что предстает взору, как только входишь в собор, — могилы российских царей. Это гранитные плиты без всяких украшений, с простыми бронзовыми табличками, указывающими имя государя, даты рождения и смерти и годы царствования. Трофеи, покрывающие стены храма, говорят громче любых эпитафий и напоминают о подвигах, знаменовавших царствование этих монархов. Богатые щиты, палицы, алебарды, персидские, молдавские и турецкие флаги овевают царственные могилы тенью славы.
В крепости расположен также Монетный двор. Золотые и серебряные монеты чеканятся с помощью двух паровых машин, приводящих в движение все остальные; после усовершенствований, сделанных в 1806 году, в случае надобности здесь можно чеканить до 300 000 рублей в день.
В момент, когда Нева, ломая свои ледяные оковы, начинает биться о стены крепости, пушка объявляет этому великолепному городу, что он больше не отделен от торговой Европы. Комендант крепости в сопровождении капитана порта привозит эту новость императору по реке. Оба берега покрываются тогда толпами зрителей; нетерпеливые шлюпки начинают сновать по освободившимся волнам, между берегами устанавливается сообщение, иногда прерываемое на две недели прохождением льда с Ладожского озера. Лодки плывут во все стороны, и каждый житель города, радуясь пробуждению природы, приветствует солнце как друга, которого уже не чаял увидеть и который скоро исчезнет вновь.
В день Троицы народ стекается в крепость на праздник освящения вод . Я присутствовал при этой церемонии, объединяющей жителей Петербурга всех сословий, и мог любоваться великолепным видом, какой являют в этот момент стены цитадели. На этих темных стенах, привычных лишь к перекличке часовых, в этот день, единственный в году, появляется толпа, наслаждающаяся необычной прогулкой. Думаю, однако, что в этом году на стенах крепости пролились и слезы: среди людей, наблюдающих за вскрытием реки, были те, чьи печальные взгляды блуждали вокруг стен, скрывающих дорогих им преступников, их детей и друзей! Не одна сестра, не одна мать, не одна супруга напрягали слух, надеясь различить из-за толстых стен дорогой для них вздох.
В этом месте, мой друг, уместно будет изложить историю заговора, который ознаменовал восшествие на престол императора Николая I. Правда, резец истории я держу рукой неопытной и неумелой, и в идеях самих заговорщиков было так много путаницы, а в их планах — так мало единства, что мне трудно будет пробраться через все повороты этого лабиринта. Поэтому я ограничусь лишь несколькими соображениями, которые основаны на сведениях, сообщенных мне несколькими беспристрастными свидетелями этого рокового события.
Говорят, что эти могущественные аристократы взялись за оружие во имя свободы. Но не для себя ли одних алкали они свободы? Они пытались вырваться из-под ига верховной власти — какое же отношение к этому заговору аристократов имел народ? Разве над ним тяготеет царский скипетр? Нет, ибо государственные крестьяне свободны! Можно ли верить, что эти гордые потомки бояр, разорвав посредством убийства путы, приковывающие их к трону Петра I, нашли бы себе подобных в рабах, жизнь которых они получили в наследство от предков и которыми они торгуют, словно скотом? Народ не поверил им, и его безразличие к кровавой сцене, развернувшейся перед его глазами, показывает, как мало интереса вызвала она у него.
Возможно, что некоторые из этих заговорщиков-аристократов, воспитанные на благородных идеях, следуя своему экзальтированному воображению, мечтали о новых судьбах для народа, которому, как им казалось, они служили и который их не понимал. Как жестоко они должны были быть разочарованы, бросив взгляд вокруг себя! Русский человек, характер которого сформирован многими веками покорности, не представляет себе жизни без властелина. Его можно увлечь каким-нибудь именем, но он не восстанет во имя изменения образа правления. Его политические мнения — это лишь симпатии, потому и вооружить удалось лишь немногих, взывая к их верности. В пользу этих соображений говорит следующий анекдот, за подлинность которого я могу поручиться. 26 декабря полковник Муравьев, один из главных заговорщиков , побуждал солдат к восстанию и объявил им об установлении славянской республики. Когда он закончил свою речь, дышавшую самым ярым республиканизмом, из строя вышел старый сержант и сказал: «Господин полковник, мы будем кричать: "Да здравствует славянская республика!" — но вы не сказали, кто будет нашим государем». — «В республике нет государя», — отвечал Муравьев. При этих словах сержант повернулся к строю и закричал: «Не слушайте его, братцы! Он смеется над нами! Он говорит, что у нас не будет государя!»
Этот анекдот напомнил мне другой, времени войны за независимость в Соединенных Штатах. Во время перемирия три гренадера, француз, англичанин и американец, сошлись в одном кабачке. Двое первых пили вместе, третий сидел в своем углу один. Говорили о войне и о том, за что воюет каждый из них. «С нами все понятно, — сказал французский солдат англичанину. — Я воюю за своего короля, ты — за своего. Но хорош же этот дурень! За кого он-то воюет?» За последние тридцать лет представления европейского народа развились, он понял смысл слова «родина», но российский народ, не причастный к этому движению, остался на уровне этих гренадеров.
Этот заговор, а точнее — отчаянная выходка, заранее обреченная на провал, о которой так много и долго рассуждали в наших газетах , дал новому императору возможность проявить себя. Одно мгновение показало его будущее. При первом движении мятежа молодой государь встал во главе верных ему войск и воскликнул: «Вот время показать российскому народу, достоин ли я управлять им!» На Дворцовую площадь был выведен полк, который приветствовал появившегося императора криками «Ура, Константин!». Это был клич восставших солдат. Не выказав удивления, молодой монарх приблизился к солдатам и сказал им: «Если таково ваше расположение, место ваше не здесь. Ступайте к мятежникам, они ждут вас на Сенатской площади. Я скоро буду там. Ступайте!» Мятежные солдаты, пораженные непреклонным взором императора и спокойным мужеством, озарявшим его чело, покорились приказу и удалились .
В то же самое время императору доложили, что нет ответа от Измайловского полка, который он возглавлял до восшествия на престол. Он бросился к этому подразделению и напомнил об отречении своего брата, который передал ему скипетр, но был встречен мрачным молчанием. Тогда, обращаясь к солдатам, он произнес: «Посмотрим, каков ваш бунт! Я один перед вами: заряжайте же ружья!» Эти слова произвели эффект электрического разряда, возгласы восхищения раздались по рядам, и люди, уже готовые к восстанию, последовали за своим царем под тысячекратное «Ура, Николай!» . Спокойный и невозмутимый посреди этого волнения, ответствуя на ярость восставших словами милосердия, останавливая солдат, готовых начать стрельбу, он надеялся избежать кровопролития. Когда же эта надежда была потеряна, когда преданные ему люди пали на его глазах от предательских выстрелов, он вновь проявил заботу о растерявшейся толпе и приказал артиллерии и солдатам стрелять в воздух. Восставшие, собравшиеся на Сенатской площади, были прижаты к этому зданию; на его карнизах и колоннах до сих пор можно видеть следы пуль и картечи. И этого государя осуждали в газетах за слабость и нерешительность! Пусть выдвигавшие это обвинение явятся в Петербург, пусть расспросят свидетелей событий, то есть все население огромного города, и их мнение изменится. Монархи также нуждаются в справедливости .
Рассказывают, что в числе офицеров, замешанных в событиях этого дня, был один, имени которого я не назову, — это славное имя, записанное в анналы российской истории, налагает особую ответственность на того, кто его носит. Связи этого молодого человека, его высказывания и, возможно, некоторые действия должны были повлечь за собой суровые последствия. Его арестовали, и император пожелал допросить его лично: ему необходимо было найти верного подданного в лице молодого человека, чей предок был в свое время опорой империи. Вопросы государя,
предложенные с отеческой заботой, были составлены так, что осужденный неминуемо должен был быть оправдан. Казалось, его допрашивал не судья, но защитник, а при каждом его ответе монарх оборачивался к своим придворным со словами: «Я говорил вам, господа, *** не мог быть мятежником». Юноша, отправленный в свой полк, недолго ждал оправдательного письма и нового чина .
Я говорил выше, дорогой Ксавье, что в числе заговорщиков оказались несколько молодых людей, которых,влекло не самолюбие, но благородное побуждение: они устремились в пучину революции со всей силой воображения, свойственной юному возрасту, не подумав о том, что предполагаемое убийство заранее чернит дело, которому они хотели послужить. Они мало знали своих сообщников, неверно судили о народе, не думали о том, что, будучи побеждены, станут жертвами, а победив, все равно окажутся обманутыми в своих устремлениях. Среди них есть такие, которых литературный талант возвысил в глазах соотечественников. Братья Бестужевы и особенно молодой Рылеев опубликовали выдающиеся поэтические сочинения, но во всех них сквозит та же мысль, которой они были одержимы и которая привела их к мятежу. Я получил отрывок из неизданной поэмы Рылеева и посылаю тебе его перевод. Кажется, что в нем несчастный молодой человек, осененный таинственным предчувствием, изобразил свою собственную судьбу.
Исповедь Наливайко
(Отрывок из неизданной поэмы К. Рылеева)
Украинские казаки не могли дольше сносить притеснения поляков. Поляки нарушили договор, попрали законы края и презрели местную веру, введя унию. И вдруг является мститель: Наливайко убивает одного из ненавистных начальников и замышляет освобождение родины. Перед исполнением сего опасного дела он отправляет долг доброго сына церкви, очищает душу постом и поверяет свой план монаху-отшельнику.
«Отец мой! Не повторяйте, что я замыслил греховное дело. Ваши слова напрасны. Пусть даже это страшный, смертный грех... чтобы спасти Малороссию, край, где я родился, чтобы вернуть свободу моему народу, я готов принять на душу все преступления татар и жидов, отступничество униатов и тиранию сарматов. Не старайтесь более напугать меня, оставьте вашу проповедь. Для меня ад — рабство Украины, рай — свобода.
От самой колыбели в моей душе горит любовь к свободе. Мать и сестры пели мне о старых, счастливых временах. Тогда никто из нас не раболепствовал перед сарматом, объятый низким страхом; тогда никто здесь не влачил жалких дней под тяжким и гнусным игом. Казак заключал вольный союз с поляком, как равный, как свободный. Увы! Теперь все погибло, все исчезло, как сон! Уже давно казак стал рабом своего былого союзника. Жид, униат, литовец, поляк терзают нас, как стая кровожадных воронов. Уже давно закон в Варшаве спит. Напрасно стенает в оковах народ: жалобы его тщетны... Отец мой! Безумная ненависть к полякам владеет моей душой. Мой взор блуждает, угрюм и дик. Душа тоскует под тяжким игом. День и ночь одна мысль преследует меня, как тень. Она волнует меня и в тишине родных полей, и в шумном таборе, и в пылу битвы, и на молитве у святого алтаря: "Пора, — шепчет мне непрестанно тайный голос, — пора губить тиранов Украины".
Я знаю: страшная пропасть раскрывается перед тем, кто первым поднимется против угнетателей народа. Рок выбрал меня... Но скажите мне, в каком краю, в какие времена свобода бывала завоевана без жертв? Я умру за страну, где родился! Я это знаю, чувствую и с радостью, отец мой, благословляю свой жребий!» .
Это блестящее стихотворное произведение, конечно, проигрывает в переводе, однако перевод этот с абсолютной точностью передает мысль автора.
Прощай, мой дорогой Ксавье. Я, вероятно, утомил тебя длинным описанием крепости и ее заключенных. В эти дни идет следствие по их делу, и я полагаю, что вскоре об их дарованиях и их злосчастном преступлении останется одно воспоминание.
Письмо XXIII
Петербург, июнь 1826 года
Помнишь ли, друг мой, как когда-то, читая вместе историю готтентотов, мы не могли понять, как религиозный фанатизм может оказывать на людей настолько сильное влияние, чтобы они чудовищным образом увечили себя и видели в этом оскорблении природы способ восславить Бога?
Мы сожалели о невежестве этих диких народов и уж конечно не могли представить себе, чтобы в наши дни в Европе христиане исповедовали подобные убеждения. Так вот, в России существует так называемая секта староверов. Члены этой секты, которых гораздо больше, чем позволяли бы думать те жестокие правила, которым они подчиняются, чают попасть в сонм святых, лишая себя мужского достоинства, и то, что один из отцов церкви, Ориген, совершил когда-то из любви к знанию, эти люди совершают в надежде обрести небеса . Их идеи проникли даже в армию. Какое-то время назад несколько военачальников, не находя более в некоторых из своих солдат мужественного взгляда и крепости форм, непременного украшения воина, приказали выяснить причину этой внезапной метаморфозы, и после строгого дознания в одном полку оказалось около трехсот этих несчастных. Можешь себе представить, что правительство приняло строжайшие меры, чтобы остановить распространение вредного суеверия: если небу необходимы святые, то империя еще нуждается в народе .
Перечитывая свои письма, я подумал, что ты, как и я, предположишь, что русскому народу, находящемуся в плену самых темных суеверий и глупейших предрассудков, присуща не только преувеличенная набожность, толкающая его на последние крайности, но и ненависть к другим религиям. Оказалось, однако, что это совершенно не так: я не знаю другого народа, который был бы более терпим. Русский творит молитвы, коленопреклонения и крестные знамения в своих церквах, перед своими иконами, но без смущения входит в храм другой веры и держит себя там благочинно и почтительно. Ни иудей, ни магометанин, ни протестант, ни католик не вызывают у него неприязни. Возможно, он испытывает к ним жалость, но не осуждает и никогда не преследует их. Итак, ты видишь, мой друг, что эти люди, которых мы именуем варварами, в некоторых отношениях могли бы послужить нам примером.
Когда я описывал тебе русский обычай видеть дурное предзнаменование во встрече со священником, я полагал причину такого мнения в суеверном ужасе, но, ближе познакомившись со здешним духовенством, понял, что причину этого явления следует искать в другом. Скажу, не опасаясь быть опровергнутым, что в России священство вовсе не пользуется уважением и, за исключением нескольких епископов, не имеет никакого авторитета в народе. Образование духовных лиц не отдаляет их от низших классов настолько, чтобы внушать последним почтение, и то же по большей части приложимо к их нравам. С другой стороны, русские аристократы также не подают примера благоговения перед служителями культа, и их отношение к ним нисколько не поднимает священников в глазах народа. Когда священник посещает дворянина, тот не оказывает ему знаков почтения, приличных его должности, и не допускает даже в гостиную. Его угощают в буфетной, и его невоздержанность за трапезой, вызывая насмешки прислуги, еще более усугубляет презрение, навлеченное на него отношением господина.
Священники, правда, пользуются определенными привилегиями, и одна из них служит источником крайне неблаговидного обычая: их жилища неприкосновенны для полиции, по каковой причине часто оказываются прибежищем самого грязного из пороков, и под кровом, предназначенным для служителя алтаря, процветает самое гнусное из ремесел. Как можно, чтобы священник обитал в атмосфере разврата? Не должно ли его жилище быть так же чисто, как его жизнь, почитаемая как его служение?
Священники, принадлежащие к белому духовенству, должны быть женаты. Если смерть отнимает у них супругу, они не имеют права оставаться свободными вдовцами. Вынужденные выбирать между двумя видами рабства, они должны либо отправляться в монастырь, если хотят остаться во вдовстве, либо связать себя новыми брачными узами, которые, однако, навсегда исключат их из духовного звания. Архиепископы, епископы и митрополиты, так же как служители монастырей, обязаны хранить вечное безбрачие.
Раз речь сегодня идет о священниках, дорогой Ксавье, расскажу тебе анекдот об одном епископе. Эта история хорошо изобразит тебе обычаи этой страны и петербургских мошенников, не уступающих в ловкости парижским.
Когда происходит свадьба сына или дочери дворянина, обряд венчания обычно совершает епископ в домашней или дворцовой часовне, и при отъезде ему вручают запечатанный пакет с ассигнациями (так здесь называют бумажные деньги). Один епископ совершил такую службу в доме одного аристократа и, возвращаясь домой в экипаже, пересчитывал врученное ему вознаграждение. Обнаружив несоответствие между состоянием дворянина и его щедростью, он огорчился скромностью суммы, не превышавшей, кажется, тысячи рублей, когда его экипаж был остановлен всадником, мчавшимся галопом и одетым в ливрею только что оставленного дома. Принеся от имени своего господина тысячу извинений за допущенную ошибку, он попросил возвратить полученный пакет и заменил его на другой, запечатанный тремя печатями и гораздо более объемистый. Обрадованный надеждой на более щедрую награду, епископ вернул ассигнации посыльному, и тот мгновенно скрылся из виду, унося деньги и благословение преосвященного. Последний поспешил открыть новый пакет — и обнаружил в нем... старые газеты! Хитрец выманил у него и тысячу рублей, и благословение. О чем, как ты думаешь, он больше сожалел?
Письмо XXIV
Петербург, июнь 1826 года
Некоторое время назад, мой дорогой Ксавье, мы говорили о воспитании мужчин в России, и в одном из писем я, если не ошибаюсь, описывал тебе разностороннюю образованность здешних молодых женщин и обширность их познаний. Сегодня я должен отвести тебя туда, где педагоги закладывают в юные головы те начатки знаний, плодам которых надлежит в будущем стать украшением общества.
В Петербурге, как и в Москве, существует несколько институтов для благородных девиц. Учреждения эти содержатся на казенный счет, состоят под непосредственным покровительством императрицы-матери и являются предметом ее неустанных забот и ежедневного попечения. Главнейшие из этих заведений в Петербурге — Монастырь благородных девиц и Институт св. Екатерины. Поскольку устав этих институтов и образ обучения в них одинаковы, я расскажу тебе только о первом, с которым вчера мог ознакомиться во всех подробностях.
Здания Монастыря благородных девиц, расположенные в отдаленном, но исключительно живописном квартале города, обширны и несут на себе ту же печать величия, что и все казенные учреждения Петербурга. В Монастыре проживают более восьмисот девушек от семи до восемнадцати лет. Те, кто не обладают достаточным состоянием, обучаются за счет императора, остальные вносят скромную плату. Иностранные языки, древняя и новая история, география, астрономия, физика, рисование, музыка и танцы — таковы предметы их постоянных занятий. Ученицы разделены на три класса, каждый из которых подразделяется на три отделения и никак не сообщается с другими. Ученицы разных классов носят платья различных цветов: в первом, состоящем из самых юных девиц, принято коричневое платье, во втором голубое, в третьем белое. В каждом классе девушки проводят по три года, и, как бы скоро ни продвигались в обучении одаренные более быстрым или более зрелым умом, они переходят в следующий класс лишь вместе с подругами. Правда, после экзаменов в конце каждого года они могут переходить из отделения в отделение, достигая первого ряда того класса, к которому принадлежат; таким образом, в течение трех лет их занятия остаются одними и теми же и переступить установленного предела они не могут . Девушка, быстро осваивающая дозволенный объем знаний, посвящает свое время углубленному изучению основ наук или искусств, что помогает ей, когда двери распахиваются и круг занятий делается шире. Я присутствовал на различных экзаменах, прошел класс за классом путь, проделываемый воспитанницами, и был поражен правильностью ответов, верностью суждений, разносторонностью познаний буквально всех учениц. Возможно, что некоторые ответы были выучены и почерпнуты из памяти, а не из воображения, но многие, без сомнения, не были приготовлены заранее: их оригинальность не оставляла в этом никакого сомнения. Экзамены, как ты понимаешь, происходили по-французски, и я испытал истинное удовольствие, наблюдая, как основательно изучают в Европе нашу современную литературу. Писатели, которые во Франции расплачиваются за успех ежедневными оскорблениями, коими их осыпают голодные газетные писаки, те,
Что ложь едят на завтрак, а на обед скандал,
могут найти утешение во мнении иностранцев. Расстояние, удаляя от злободневной суеты, так же как и время, позволяет судить справедливо.
К каждому из трех классов прикреплены знающие и умелые преподаватели, а повседневное руководство обучением доверено женщинам самым выдающимся, которые, отвечая за нравственное воспитание, закладывают добродетель в юные сердца будущих матерей семейств.
До сих пор, мой дорогой Ксавье, я говорил только о благородных девицах, каковыми и в самом деле являются большинство учениц этого Института. Но двери его не закрыты и для девушек другого сословия, которые получают особое образование, соответствующее их положению: это дочери богатых мещан и купцов. Они платят за свое обучение и составляют предмет не меньших забот, чем дочери дворян; различие только в характере занятий. Поскольку судьба уготовила для них более скромный образ жизни, им предлагают занятия, подобающие нравам и представлениям тех мужчин, чьими спутницами им предстоит стать. Тайны наук, соблазнительные тонкости искусств, чары литературы заменены для них несколькими иностранными языками и рукоделием. Вместо карандаша, компаса или кисти они вооружены обычной иглой и уносят в свои семейства не те таланты, что сделали бы для них тягостными исполнение их повседневного долга, но скромные добродетели искусных хозяек.
Мне кажется, мой друг, что в стране, где сословия так отдалены друг от друга и различные классы общества не могут перемешиваться, мудрость подобного установления заслуживает всяческих похвал . От скольких сожалений и огорчений будут избавлены девушки, в чьи головы не заронены идеи, чуждые классу, в котором им предстоит жить и умереть! Углубленные занятия, воздвигнув барьер между ними и их семействами, разорвали бы все их связи, разрушили бы все привязанности, а по выходе из монастыря эти юные создания стали бы ожидать судеб, которые в России для них невозможны. Чувства, внушенные им в детстве, не возвышаются над их состоянием, и в зрелом возрасте они довольствуются той долей счастья, какую это состояние может им обеспечить.

Письмо XXV
Петербург, июль 1826 года

Я так занят экскурсиями, которым посвящаю все мои дни, а время течет так быстро, что я, видимо, не замечу, как подойдет день отъезда в Москву. День коронования, отложенный в связи с кончиной императрицы Елизаветы, кажется, наконец назначен на первые числа августа. Траурная вуаль, покрывавшая всю Россию со времени нашего прибытия, начинает подниматься, и я, просматривая свои записи, вижу, что должен рассказать тебе еще о многих зданиях и заведениях. Начнем с Эрмитажа, одного из самых интересных творений Екатерины II.
Прежде чем войти в это здание, манящее путешественника хранящимися в нем бесчисленными драгоценностями, надо сказать несколько слов о Зимнем дворце, продолжением которого является Эрмитаж. Этот дворец, постоянная резиденция императорской фамилии в Петербурге, стоит на обширной площади, где и расположен главный вход. Другой фасад выходит на набережную и обращен к Неве. Говорят, что на строительстве этого памятника, завершенном в царствование Елизаветы, было занято более восьмидесяти тысяч рабочих, и уверяют, что сорок тысяч из них умерли от зловонных испарений болота, которое нужно было осушить, чтобы поставить эту каменную громаду. Такая цена кажется излишней даже за самый прекрасный дворец, и сколько же сожалений вызывает у того, кто знает о ней, вид здания, отмеченного тем дурным вкусом, что главенствовал во всех областях искусства в век Людовика XV ! Его тяжеловесность, чрезмерность украшений и скульптуры, нагромождение статуй, возвышающихся над карнизом, ясно указывают на принадлежность к эпохе упадка и жеманства, когда фация сменилась манерностью, благородная простота — усложненностью, элегантность — избытком роскоши . Право же, мой друг, памятник этот не стоит того, чтобы надолго задерживаться перед ним, так что оставим его и войдем в залы Эрмитажа.
Эрмитаж состоит из трех зданий, выходящих главным фасадом на набережную и соединенных друг с другом коридорами или, точнее, галереями, переброшенными через три улицы. Именно здесь Екатерина, окруженная шедеврами искусства, наук и литературы, любила отдыхать от трудов управления государством в окружении нескольких близких придворных, которых она называла своими друзьями. Этикет был полностью изгнан из этих собраний. Остроумные беседы, русские танцы и то, что именуется «невинными играми», занимали досуг этой удивительной женщины. Придворным было запрещено вставать при ее приближении, а с нарушителей этого правила взимался штраф в размере одного дуката в пользу бедных. Для того чтобы никто не забывал, что, входя в залу, отведенную для этих скромных встреч, надо отбросить всякое стеснение, была сделана следующая надпись: «Садитесь там, где вам будет угодно, и не заставляйте повторять это сто раз». Правила поведения в Эрмитаже, писанные рукой Екатерины, были вывешены в галерее, ведущей во внутренние апартаменты. Думаю, ты будешь рад ознакомиться с ними.
Правила, по которым поступать всем входящим в сии двери.
1. Оставить все чины вне дверей, равномерно как и шляпы, а наипаче шпаги.
2 Местничество и спесь, или тому что-либо подобное, когда бы то случилось, оставить у дверей.
3 Быть веселым, однако ж ничего не портить, не ломать и ничего не грызть.
4 Садиться, стоять, ходить, как заблагорассудится, несмотря ни на кого.
5 Говорить умеренно и не очень громко, дабы у прочих, там находящихся, уши или головы не заболели.
6 Спорить без сердца и без горячности.
7 Не вздыхать и не зевать, и никому скуки или тягости не наносить.
8 Во всяких невинных затеях, что один вздумает, другому в том не препятствовать.
9 Кушать сладко и вкусно, а пить с умеренностью, дабы всякий всегда мог найти свои ноги для выходу из дверей.
10.Сору из избы не выносить, а что войдет в одно ухо, то бы вышло в другое — прежде, нежели выступить из дверей.
А кто противу трех статей в один вечер проступится, тот повинен выучить шесть строк из «Телемахиды» наизусть.
Если кто противу вышеписанного проступится, то по доказательству двух свидетелей за всякое преступление всякий проступившийся должен выпить стакан холодной воды, не исключая из того и дам, и прочесть страницу «Телемахиды».
А если кто противу десятой статьи проступится, того более не впускать.
«Телемахида» — старая русская поэма, сочинение Тредиаковского, посвященное Телемаху. Ее тяжеловесные стихи составляют сущее наказание для того, кто принужден учить ее на память . (Ах, если бы Екатерина накладывала только такие наказания и диктовала только такие указы!)
Третий этаж двух первых зданий занят собранными в Эрмитаже достопримечательностями. В нем насчитывается сорок зал различной величины. Мы пройдем по ним, мой дорогой Ксавье, не соблюдая никакой строгой последовательности.
Три залы отведены картинам итальянской школы; здесь сосредоточены самые большие в России богатства в этом роде. Прежде всего взор привлекает «Блудный сын» Сальватора Розы, молящийся на коленях посреди своего стада; талант художника сумел передать благородное происхождение героя, несмотря на покрывающее его рубище; на лице его — отпечаток бурных страстей, в потухших глазах читаются боль и раскаяние. Верность рисунка и живость колорита ставят это произведение, я думаю, в первый ряд творений знаменитого мастера. Рядом с «Юдифью» Рафаэля — портрет возлюбленной Тициана. По сладострастному выражению лица этой девушки, по ее безмятежной позе можно догадаться, что навряд ли ей пришло бы в голову поступить со своим любовником так же, как ее соседка поступила с несчастным Олоферном. Далее следуют: «Святое семейство» Рафаэля — лица изумительны, но детали и драпировки выполнены небрежно: все, кажется, говорит о том, что эта часть работы не принадлежит кисти мастера (подозрение, которое вызывают многие картины Рафаэля); «Поклонение волхвов», картина на дереве Перуджино; «Циклопы» Луки Джордано, прозванного за быстроту работы скороспешным. Еще две картины изображают Святое семейство: одна принадлежит Леонардо да Винчи, другая Корреджио. Как интересно сравнивать изображение одних и тех же сцен, сделанное разными мастерами! Можно сопоставить их достоинства и недостатки и, оценивая угол зрения каждого, попытаться угадать их образ мысли. Корреджио представляет Деву сидящей в тени дуба и кормящей грудью Божественного Младенца; несмотря на то что картина кажется неоконченной, соединение силы и фации в ней невероятно; «Совет отцов церкви» и «Поклонение пастухов» Гвидо Рени; «Игроки» Сальватора Розы; небольшое полотно Рафаэля, представляющее «Тайную вечерю»; наконец, «Посещение Марией Елизаветы» Андреа дель Сарто. Если бы я хотел изобразить перед тобой, мой друг, все замечательные творения, заполняющие и украшающие эти покои, мне пришлось бы исписать целые тома, поэтому двинемся вперед быстрым шагом и остановимся только у самых примечательных предметов. Пройдя через зал, все стены коего покрыты картинами Вувермана, в кабинете, что отделяет его от зала, посвященного жизнерадостным композициям Теньера, мы обнаружим механические часы, оказавшиеся здесь по удивительной прихоти фортуны. В Либаве жила вдова некоего честного пастора по имени Герольд; бедность не мешала ей делиться с нуждающимися тем немногим, что она имела. Однажды холодной осенней ночью по городу проезжал офицер, направлявшийся в армию, и тщетно пытался найти чашку чая или кофе в трактире. Наконец он нашел приют в доме пасторши, но все усилия заставить хозяйку взять деньги остались безуспешны. Тогда офицер вспомнил, что купил лотерейный билет на часы, которые разыгрывали за 80 000 рублей, и принудил честную вдову принять его, хотя бы на память. Билет служил игрушкой детям и едва не ыл разорван. В газетах уже трижды печатали выигравший номер, но никто не являлся. Наконец станционный смотритель, зайдя в гости к доброй женщине, обнаружил счастливый билет, заткнутый за зеркало. Ей вручили часы, которые затем были куплены за 20 000 рублей для Эрмитажа, и назначили пожизненную пенсию в 1000 рублей. Несмотря на самые тщательные розыски, честная вдова так и не смогла найти своего благодетеля, не зная его имени; сам же он не явился.
Часы по форме представляют собой античный греческий храм, а внутри помещаются два оркестра, которые, аккомпанируя друг другу, исполняют изрядный отрывок из Моцарта.
Эрмитажная коллекция картин Теньера, Бергема и Рембрандта — одна из самых полных. Рядом с шедеврами этих мастеров можно видеть полотно Вандервенна, подаренное покойному императору Александру во время его поездки в Голландию. На ней представлен Петр I, надевающий башмаки в своем домике в Заандаме, в то время как голландская служанка оправляет его постель.
Если на восхитительные творения этих иностранных художников мы бросим лишь беглый взгляд, мой дорогой Ксавье, то на французской галерее нам следует остановиться непременно. Она составлена из картин Пуссена, Валантена, Лесюэра, Греза, Берне, Фрагонара, Лаира, Коломбеля и некоторых других французских художников: всего сто двадцать картин, среди которых любитель не может не отметить «Расслабленного» Греза. Но нас зовут столько других предметов, что мы едва можем отдать дань г-же Лебрен и нашему Жерару, чьи творения также представлены в этих салонах. Портрет ее величества императрицы-матери во весь рост, принадлежащий кисти первой, заслуживает самых громких похвал благородством позы, выражением лица и совершенством деталей; два портрета Александра, выполненные Жераром (на одном — в шитом камзоле, на другом — в генеральском мундире), заслужили восхищение русских и составляют предмет изучения молодых художников, ежедневно являющихся снимать с него копии.
У меня просто опускаются руки, мой друг, когда я думаю, что должен перечислить все картины, заслуживающие упоминания и отмеченные мною в моих экскурсиях: Мурильо, Ван Дейк, Рубенс, Веласкес, Клод Лоррен, Пауль Поттер, Рейсдаль, Мирис, Герард Доу — каждый требует внимания, и чтобы не рассердить никого из этих досточтимых покойников, я не стану говорить об их творениях, как я ни благодарен им за оставленные мне приятные минуты. Впрочем, большинство этих работ тебе известно, поскольку они входили в мальмезонскую коллекцию, купленную Россией в 1815 году . И все же я не могу промолчать о двух картинах Пауля Поттера — «Суд» и «Казнь охотника и его собак» . На первой царь-лев, восседая на холме со скипетром в лапе, вершит суд над человеком, приведенным медведями и волками и допрашиваемым слоном, в то время как лис ведет протокол; на второй животные исполняют приговор суда: медведи поджаривают на вертеле охотника и вешают на дереве собак; танец козлов и обезьян являет собой самое забавное зрелище, и трудно представить себе что-нибудь веселее, чем морды зверей, празднующих отмщение, притом, что выражение каждого передает особенный нрав и характер.
Ты можешь представить себе, дорогой Ксавье, что в этом святилище искусств и наук не забыты ни антики, ни минералы. Огромное их количество поступило сюда из галереи камергера Нарышкина и из кабинета знаменитого минералога Палласа . Рассказывают, что, когда Екатерина решила приобрести вторую из этих коллекций, владелец запросил 10 000 рублей; императрица же, изучив дело, написала на полях его письма: «Г. Паллас прекрасный минералог, но дурной счетовод. Повелеваем заплатить за его кабинет 20 000 рублей».
Прежде чем направиться в Эрмитажный театр, который приведет нас в Лоджии Рафаэля, войдем в библиотеку и, минуя ее, бросим взгляд на механические часы, известные под названием «Часов с павлином». Часы эти, сделанные в Англии знаменитым механиком Коксом, были куплены в 1780 году Потемкиным, который преподнес их Екатерине II . Как только начинают бить куранты, павлин поворачивается к зрителям и распускает великолепный хвост, блистающий тысячей цветов, петух поет, сова хлопает глазами, а стрекоза ежесекундно подпрыгивает над грибом, где заключен часовой механизм. Раньше этот зверинец украшал еще и слон; при помощи того же механизма он шевелил хоботом и хвостом, но несколько лет назад его отправили в подарок персидскому шаху.
Библиотека Эрмитажа во времена Екатерины обогатилась библиотеками Вольтера, Галиани и Дидро. Собрание книг фернейского философа, еще при его жизни стараниями его секретаря, выписанного императрицей в Петербург, расставленное в том же порядке, насчитывает шесть тысяч семьсот шестьдесят томов. Как я мог судить по названиям на корешках (шкафы были заперты, а получить ключ мне не удалось), большинство посвящены истории и философии, много трудов по теологии. Я заметил во многих томах закладки, обозначающие пометы Вольтера и те места, что привлекли его внимание. Я страшно сожалел, что не смог перелистать хотя бы несколько из этих книг и прочесть на полях размышления этого тонкого и глубокого ума, увидеть живую игру мысли гения . Я не мог винить в этом ни злую волю моего проводника, ни полученные им специальные указания. Человек, отвечающий за сохранность книг, отсутствовал, и никто другой не пожелал взять на себя его обязанности. С подобными неудобствами в России приходится сталкиваться на каждом шагу: и в присутственных местах, и в частных домах каждый отвечает только за свои обязанности и никогда не преступает положенного предела. Однажды, будучи приглашен в дом к одному вельможе, я не смог получить стакана сладкой воды, потому что не сыскался слуга, хранящий ключи от буфета, — и это в доме, где держат больше сотни лакеев!
В библиотеке Вольтера собрано значительное число рукописей этого великого человека. Говорят, многие из них не были напечатаны, так что можешь себе представить, как я сожалел, что не смог бросить на них взгляд.
Не буду напоминать тебе, дорогой Ксавье, историю приобретения библиотеки Дидро. История эта, демонстрирующая великодушие Екатерины, слишком известна, чтобы повторять ее. Библиотека состоит из двух тысяч девятисот томов, почти исключительно по философии. Собрание маркиза Галиани, знаменитого итальянским переводом Витрувия, включает тысячу томов по изящным искусствам, преимущественно по архитектуре.
Зал, где хранятся книги Вольтера, украшен его бюстом работы нашего знаменитого Гудона.
Посещение Эрмитажа мы закончим экскурсией в театр и в Лоджии Рафаэля.
Сводчатая арка, переброшенная архитектором Кваренги через Екатерининский канал, соединяет дворец с театром . Нет ничего прелестнее, чем вид, открывающийся с этой галереи: по гранитному мосту едут экипажи, по воде плывут лодки, по широким тротуарам гуляют прохожие, и любопытный может наблюдать эту тройную картину с высоты галереи.
Эрмитажный театр невелик; в нем нет лож, он состоит из амфитеатра с рядами скамей, покрытых зелеными подушками; в передней части партера ставятся кресла для императорской фамилии. Здесь во всех жанрах блистали все знаменитости Европы; здесь м-ль Жорж и м-ль Бургуэн в самом расцвете молодости и красоты оживляли чарующую гармонию стихов Расина, мелодии Виотти, Рода, Лафона и Буальдье . Однако теперь концерты и драматические представления даются здесь крайне редко. Серьезные и важные идеи, овладевшие в последние годы царствования императором Александром, набросили на жизнь двора некоторую вуаль печали и уже не позволяли вернуться к тем увеселениям, что были прерваны бряцанием оружия. Будем надеяться, что молодой монарх сумеет вернуть Эрмитажу его былой блеск.
Художники, отправленные Екатериной в Рим, сняли точные копии с фресок, украшающих Лоджии Рафаэля в Ватикане. Эти картины на холсте, наклеенные на дерево, помещены на потолке здания, специально построенного для них Кваренги, и точно воспроизводят композицию Рафаэля. Екатерина, собирая по всей Европе шедевры для украшения своей любимой обители, окружала себя иллюзиями и переносила на шестидесятую широту чудеса искусств, рожденные в нежном климате.
Прощай, мой дорогой Ксавье. Ты сочтешь, может быть, что я дал тебе весьма туманное и неопределенное представление о богатствах, собранных в Эрмитаже, но, по правде говоря, я сделал все, что мог, и письмо мое и без того похоже на каталог музея. Прочти, если хочешь, пойми, если можешь, и люби меня по-прежнему.
P.S. Перечитывая это письмо, я обнаружил, что в числе упомянутых мной нынешних художников и мастеров былых времен я пропустил г. Доу, английского художника, чья кисть сейчас оживляет залы Эрмитажа по-грудными портретами русских генералов — участников кампаний 1812,1813 и 1814 годов. Эти портреты, писанные на английский манер, удивительны своим сходством с моделями, иногда даже несколько шаржированным, но я не могу смириться с пренебрежением к деталям, несочетаемостью цветов и неверностью рисунка, выдающими быстроту исполнения. Император платит по 1000 рублей за портрет, но, несмотря на скорость работы, художник еще не закончил это собрание героев, созданное по подряду .
Еще я должен был рассказать тебе о г. Орловском, польском художнике, обосновавшемся в Санкт-Петербурге . Грациозное остроумие его работ снискало ему европейскую известность. Его простонародные сцены, лошади, солдаты, карикатуры ценятся знатоками на вес золота.

Необычайно плодовитый, но капризный, как все большие таланты, он с трудом заставляет себя браться за работу. Смелость его кисти не затмевает чистоты рисунка, а кажущаяся наивной достоверность — тонкой насмешки. Все бывающие в Петербурге иностранцы спешат увидеть его кабинет, где можно полюбоваться любопытнейшей и обширнейшей коллекцией оружия всех времен и народов. Что же касается картин, ими он занимается менее всего, и здесь их почти не увидишь.

Ягужинский Павел Иванович (1683—1736), граф— дипломат, один из ближайших помощников Петра I, генерал-прокурор Сената.

Школа математических и навигацких наук была основана Петром I в Москве в 1701 г. Штурманское училище в Кронштадте, выделенное из Морского кадетского корпуса (осн. в 1752 г.), было учреждено в Кронштадте в 1798 г.

Ланкастерская система взаимного обучения возникла в Англии в XVIII в. и предусматривала обучение младших учащихся старшими чтению, счету и письму под наблюдением учителей. В России ланкастерская система впервые была применена в армии, для обучения солдат; использовалась декабристами, в частности М.Ф. Орловым и В.Ф. Раевским, в 1818—1822 гг. (Пожалуй, следует добавить, что одним из активнейших пропагандистов ланкастерской системы обучения был граф М.С. Воронцов, командующий русским оккупационным корпусом во Франции. Разработкой методик и внедрением ведал известный грамматик Н.И. Греч, он оставил любопытные воспоминания об этом педагогическом эксперименте – прим. Константина Дегтярев)

Пусть, корабль, поведут тебя Мать-Киприда и свет братьев Елены — звезд, Пусть Эол, властелин ветров, Всем прикажет не дуть, кроме попутного! Гораций. Оды. Кн. 1, ода 3: К кораблю Вергилия. Пер. Н. Гинцбурга.

Ошибка, которую Ансело допустил, воспроизводя указание Свиньина; в оригинале: от ост-зюйд-оста к вест-норд-весту (Свиньин. С. 313).

Толбухин маяк назван в честь полковника Толбухина, чей полк, защищавший западную оконечность острова Котлин, сыграл важную роль в отражении атаки шведской эскадры из 40 кораблей 12—14 июня 1704 г.

Говоря о названиях бастионов (Государев, Нарышкинский, Трубецкой, Зотов, Головкинский и Меншиков), Ансело вслед за Свиньиным опускает предпоследний, хотя бастионов в крепости шесть; названы они были в честь сподвижников Петра, руководивших их строительством: Кирилла Алексеевича Нарышкина (? — 1723), Юрия Юрьевича Трубецкого (1668—1739), Никиты Моисеевича Зотова (1644—1718), Гавриила Ивановича Головкина (1660—1734) и Александра Даниловича Меншикова (1673—1729).

У Свиньина: «В день Преполовения и 1 августа бывают в крепости крестные ходы для водоосвящения, при чем собирается великое множество всякого звания людей и Нева покрывается разноцветными шлюпками. В первый день всякому позволяется гулять по крепостным валам, что придает сим безмолвным, грозным стенам необыкновенную живость» (Свинъин. С. 168). Преполовение празднуется восемь дней на половине Пятидесятницы, между праздниками Пасхи и сошествия Св. Духа (Троицы).

Вероятно, имеется в виду С.И. Муравьев-Апостол.

Известие о восстании декабристов достигло Парижа 10 января 1826 г., газеты сообщили о нем на следующий день. Газета «Constitutionnel» писала: «В Петербурге имели место военные действия; восшествие императора Николая на престол отмечено резней, и он должен был пробиваться к трону через кровь собственных гвардейцев». «Journal des debats» изображала мятеж как результат ссоры Николая и Константина и их партий: «В Петербурге происходили бои. Императорская гвардия стреляла в императорскую гвардию; одни выступают за Николая и систему Александра, а другие — за Константина и московскую партию, которая требует войны за Грецию <...> Военные восстали в пользу Константина» (цит. по: Ангран П. Отголоски восстания декабристов во Франции // Вопросы истории. 1952. № 12. С. 99).

Скорее всего, имеется в виду колонна солдат лейб-гвардии Гренадерского полка под командованием поручика Н.И. Панова (см.: [Корф М.А.] Восшествие на престол императора Николая 1-го // 14 декабря 1825 года и его истолкователи. М., 1994. С. 282).

Слух о волнении в Измайловском полку оказался ложным. Во главе с командиром П.П. Мартыновым полк в полном порядке выступил в поддержку Николая I, который выехал к нему навстречу и приветствовал полк у Синего моста (см.: Шилъдер Н.К. Император Николай I. М., 1997. Т. 1. С. 284). Сохранились разные версии обращенных к полку слов императора (см., напр.: PC. 1885. № 4. С. 189; № 9. С. 521), но описание Ансело не соответствует реальному положению дел. Вообще стремление предельно героизировать стой кость и мужество Николая наблюдалось с первых дней происшествия. Так, К.Я. Булгаков сообщал брату 17 декабря: «Государево поведение, хладнокровие, сострадание к сим изменникам, в коих он с отеческим своим сердцем видел одних заблужденных, мужество и ангельская душа превыше всех похвал. Он тут показал себя вполне и утвердил навсегда наше спокойствие и надежды» (РА. 1903. № 6. С. 218).

Мармон писал в своих «Мемуарах»: «Я подробно осмотрел все, что было любопытного в Петербурге. Но превыше и прежде всего меня занимала личность императора Николая. Узнать его было моим первейшим желанием. Столь высокий ум в возрасте, когда в человеке еще столь сильны страсти, умеренность в сочетании с порывистым и могучим характером, самообладание, весьма драгоценное, когда ничто не препятствует исполнению любых желаний, — все это не может не вызывать искреннего восхищения. Он знает, что у него есть долг и что не вся жизнь монарха состоит из радостей и удовольствий. Я наблюдал за тем, как он проводил учения войск в Петербурге, в Царском Селе и затем в Москве. Я никогда не видел, чтобы кто-либо с большей легкостью и верностью управлял столь обширными массами солдат. Он изумительно чувствует тот механизм, который приводит в движение, и руководит им с редким совершенством. В его возрасте, зная его пристрастие к военному делу и размеры его армий, можно было бы ожидать, что он станет искать поводов к войне. Однако время показало обратное. Его умеренность, с одной стороны, и почти неограниченное человеколюбие — с другой, не дают возобладать в нем воинственному духу. <...> Николай получил прекрасное образование. Он по натуре скромен, не выставляет напоказ своих знаний, о своих деяниях говорит просто и сдержанно. В то время, когда я был в России, к нему относились без особой любви, и это вызывало у меня возмущение. Однако тому было объяснение. Несмотря на то что Александр завещал ему престол, он был совершенно отдален от государственных дел. Факт загадочный, связанный, возможно, с той тайной, коей было окутано хранившееся в секрете завещание. Его единственным занятием было командование гвардейской бригадой, и, вкладывая в эту деятельность всю энергию своего возраста и характера, он мучил солдат и офицеров. Он желал достичь той степени совершенства, которая в реальности невозможна и от стремления к которой необходимо отказаться. Отсюда возникло мнение о его жесткости и даже жестокости, породившее досадные предрассудки в представлениях о его натуре» (Marmont. P. 29—30).

Имеется в виду Александр Аркадьевич Суворов (1804—1882), корнет лейб- гвардии Конного полка, внук полководца. Его имя называли в числе «участвующих в составлении общества» А.А. Бестужев, А.И. Одоевский, П.Н. Свис тунов и др.; A.M. Муравьев показал, что Суворов был принят в общество С.И. Кривцовым (Восстание декабристов. М., 1976. Т. XIV. С. 386). Несмотря на это, после предварительного допроса В.В. Левашовым Суворов по высочайшему повелению был освобожден. Однако он не вернулся в свой полк, а в 1826—1828 гг. служил на Кавказе. В 1831 г. участвовал в подавлении Польского восстания и штурме Варшавы. С 1828 г. — флигель-адъютант, с 1846 г. — генерал-адъютант, член Гос. совета (1861), в 1861—1866 гг. — петербургский военный генерал-губернатор. А.Я. Булгаков записал в своем дневнике под 25—26 сентября 1826 г.: «...едва объявлена была здесь декларацией) война персам, как увенчана она победою. <...> Отправлен молодой князь Суворов к победителю генер. Паскевичу с золотою шпагою, украшенною алмазами и надписью: За победу над персами» (РГАЛИ. Ф. 79. Ед. хр. 4. Сообщено С.В. Шумихиным).

Ансело дает прозаический перевод публикации в «Полярной звезде на 1825 год», включая предпосланное отрывку авторское пояснение (Полярная Звезда. Карманная книжка для любительниц и любителей русской словесности, изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым. СПб., 1825. С. 370), очень близкий к тексту Рылеева.

По преданию, Ориген (185—254) в молодости оскопил себя, чтобы избегнуть соблазна со стороны слушательниц катехизической школы в Александрии, где он преподавал.

Сектанты-скопцы впервые привлекли внимание властей в 1770 г. Ансе ло, вероятно, имеет в виду получившую громкую огласку историю с обнаружением скопческой секты в 34-м егерском полку: в 1822 г. штабс-капитан Б.П. Созонович и «до двадцати скопцов солдат» этого полка были сосланы в Соловки, где Созонович, однако, успешно продолжил агитацию и посвящение в скопчество среди арестантов и даже караульных солдат. В 1826 г. власти были озабочены восстановлением порядка в Соловецком монастыре, где был заменен настоятель (см.: Материалы для истории хлыстовской и скопческой ересей, собранные П.И. Мельниковым. Отд. 1 // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1872. Кн. 1). В начале 1826 г. Николай I высочайше утвердил положение Комитета министров, предписывавшее «подвергать всех скопцов одинакому наказанию, не смотря на то, сами ли они оскопились или оскоплены другими». Скопцы подлежали направлению на принудительные работы и отдаче в солдаты; большая часть уличенных в скопчестве ссылалась в Сибирь, а с 1830-х гг. — в Закавказье.

Императорское Воспитательное общество благородных девиц (Смольный институт), первое женское учебное заведение в России, было учреждено в 1764 г., по плану И.И. Бецкого и Екатерины II; после смерти императрицы перешло под покровительство императрицы Марии Федоровны. По ее предписанию 1797 г., срок обучения стал составлять 9 лет; одновременно в институте обучалось три «возраста» (девочки принимались в 8—9 лет, имелось три класса по 100 учениц, в каждом «возрасте» проводили по три года). В Мещанском училище, открытом в 1765 г., обучалось 400 воспитанниц (два трехлетних возраста, по 200 учениц в каждом; девушки принимались в 11 — 12 лет). Дочери дворян воспитывались на казенный счет, однако «кроме казенных вакансий в Воспитательном обществе были пансионерки особ императорской фамилии, частных лиц, а также своекоштные воспитанницы» (Черепнин Н.П. Императорское Воспитательное общество благородных девиц. СПб., 1914. Т. 1). Общее число воспитанниц, обучавшихся не на казенный счет, не должно было превышать 50 в каждом «возрасте». В 1842 г. Мещанское училище было переименовано в Александровское. Екатерининский институт (Училище ордена св. Екатерины) — институт благородных девиц для дочерей потомственных дворян — был основан дамами ордена св. Екатерины в 1798 г.; с 1800 г. располагался в бывшем Итальянском дворце; в 1804—1807 гг. здание перестроено Дж. Кваренги (набережная р. Фонтанки, 36).

Весьма близкое по смыслу рассуждение встречается в статье министра народного просвещения А.С. Шишкова, опубликованной за несколько лет до приезда Ансело в Россию. (прим. Константина Дегтярева)

Людовик XV (1710-1774) - король Франции с 1715 г.

Мнение об архитектуре Зимнего дворца как о безвкусной высказывали несколько французских путешественников — Фортиа де Пиль, Даниэль Лескалье, де Корберон. Ср. также мнение маршала Мармона, который писал в «Мемуарах»: «Дворец, если рассматривать его целиком, то есть вместе с Эрмитажем, очень обширен, но все же гораздо меньше, чем ансамбли Тюильри или Лувра. Архитектура Зимнего дворца тяжела и безвкусна. Построенный в эпоху, несчастливую для изящных искусств, в первой трети минувшего века, он напоминает берлинский дворец, хотя и превосходит его размерами. Кажется даже, будто два эти дворца были возведены одним архитектором, которому захотелось повторить свое произведение. Крышу дворца украшают весьма посредственные статуи» (Marmont. P. 51).

Известный анекдот о поэме В.К. Тредиаковского «Тилемахида», так же как и екатерининские правила поведения в Эрмитаже и большую часть описания залов, Ансело позаимствовал у Свиньина (Свинъин. С. 233—289).

«В 1815 приобретена покупкою бесподобная галерея Мальмезонская за 960 000 франков, принадлежавшая бывшей французской императрице Жозефине. <...> Ничем лучше и приятнее нельзя заключить рассматривание Эрмитажа, ничто столько не может продлить очарование, произведенное в воображении посетителя изящностию и разнообразием виденных им предметов, как внимательный взгляд на прелестную, драгоценнейшую Малъмезонскую галерею. Она находится по другую сторону Испанской залы и заключает не более 40 картин, но малое число их заменяется строжайшим выбором, который в состоянии была сделать Жозефина, супруга некогда всемощного Наполеона» (Свинъ ин. С. 242, 281).

В описании хранящихся в Эрмитаже полотен упомянуты: итальянские художники: Роза Сальватор (1655—1673), Рени Гвидо (1575—1642), Андрей дель Сарто (1486—1530); голландские художники: Поттер Паулюс (1625—1654), Вуверман Филипс (1619—1668), Берхем Клас Питере (1620—1683), Рейсдаль Якоб ван (1628/1629-1682), Рембрандт Харменс ван Рейн (1606-1669), Мирис Франс ван, Старший (1635—1681) (или Мирис Франс ван, Младший (1689—1763), или Мирис Биллем ван, 1662—1747), Доу Герард (1613—1675); французские ху дожники: Пуссен Никола (1594—1665), Лоррен Клод (1600—1682), Лесюэр Эсташ (1617-1655), Жерар Франсуа (1770-1837), Берне Клод Жозеф (1714- 1789), Грез Жан-Батист (1725-1805), Виже-Лебрен Мари-Луиз-Элизабет (1755- 1842), Валантен (1594-1632), Фрагонар Оноре (1732-1806), Ла Гир Лоран де (1606—1656), Коломбель Никола (1644—1717); испанские художники: Муршьо Бар- толоме Эстеван (1618—1682), Веласкес Диего (1599—1660); фламандские худож ники: Ван Дейк Антонис (1599—1641), Рубенс Петер Пауль (1577—1640), Тенирс (Теньер) Давид (1610-1690).

Нарышкин Александр Львович (1760—1826) — обер-камергер, директор императорских театров в 1799—1819 гг.

Паллас Петр-Симон (1741—1811) — путешественник, натуралист, дипло мат; с 1767 г. профессор естественной истории Петербургской академии наук.

Ювелир, часовщик, механик, изобретатель Джеймс Кокс (? — 1791) работал в Лондоне в 1760—1780-х гг. Скорее всего, часы были куплены у гер цогини Кингстон, прибывшей из Англии в Петербург в 1777 г. на собствен ном корабле с грузом художественных ценностей. Привезенные, вероятно, ра зобранными, часы были восстановлены и по повелению Г.А. Потемкина установлены в Таврическом дворце ко дню праздника, данного светлейшим князем в честь Екатерины II 21 апреля 1791 г. В июне 1799 г. по приказу Пав ла I часы были вывезены из Таврического дворца и перенесены в Эрмитаж (см.: Тройницкий С. Часовщик Джемс Кокс // Старые годы. 1915. Март. С. 38— 42; Макаров В. Часы «Павлин». Л., 1960).

Галиани Фердинанд, аббат (1728-1787) - философ, историк, экономист, археолог; большой популярностью пользовалось вышедшее в 1818 г. в Париже издание его переписки с различными учеными и государственными деятелями Европы («Correspondance inedite de Ferdinand Galiani, conseiller du roi de Naples, avec Mme d'Epinay, le baron d'Holbach, le baron de Grimm et autres personnages celebres du XVIII siecle»).

Эпизод посещения Ансело библиотеки Вольтера, многие десятилетия остававшейся закрытой, подробно анализирует М.П. Алексеев в статье «Библиотека Вольтера в России» (Алексеев М.П. Русская культура и романский мир. Л., 1985. С. 301-304).

Эрмитажный мост (через Зимнюю канавку, а не Екатерининский канал) — старейший каменный мост в Петербурге, был построен в 1763—1766 гг.; в 1934 г. заменен на железобетонный с сохранением внешнего облика.

Мадемуазель Жорж (наст. фам. — Веммер), Маргерит (1787—1867) — трагическая актриса Французского театра; гастролировала в Петербурге в 1808— 1812 гг. Мадемуазель Бургуэн, Мари-Терез-Этьенетт (1781—1833) — одна из ведущих актрис французской сцены с 1801 по 1829 г. На сцене Французского театра в Петербурге играла в 1808—1809 гг. «Трагедия французская в Петербурге высоко вознеслась в 1808 году прибытием или, лучше сказать, бегством из Парижа, казалось, самой Мельпомены, — вспоминал Ф.Ф. Вигель. — Что бы ни говорили новые поколения, как бы ни брезгали французы старевшимся искусством девицы Жорж, подобного ей не скоро они увидят. <...> Для забавы друга своего Александра в Эрфурте и на удивление толпы прибывших туда королей Наполеон выписал из Парижа труппу лучших комедиантов. Между ними русскому императору более всех игрой полюбилась девица Бургоэнь; за метив то, Наполеон велел ей отправиться в Петербург, чего сама она внутренно желала. Замечено, что парижские актеры охотно меняют его только на Петербург, и Россия есть единственная страна, которая оттуда умеет сманивать великие таланты. <...> Публике мамзель Бургоэнь очень полюбилась; но царь и двор его не обратили на нее особенного внимания. Она также играла на обе руки, молодых девиц и женщин в комедиях и трагедиях. Один из зрителей весьма энергически, совершенно по-русски, прозвал ее настоящею разорвой; и действительно, при милой ее рожице и отличном таланте, в ней было что-то чересчур удалое. Когда она играла пажа в «Фигаровой женитьбе», все были от нее без памяти» (Вигель Ф.Ф. Записки. М., 1928. Т. 1. С. 323-324).

Виотти Джованни-Баттиста (1753—1824) — итальянский скрипач и композитор; в 1789 г. руководил парижской Итальянской оперой, в 1819—1822 — театром Большой оперы. В России концертировал в 1780 г. О П. Роде и Ш.-Ф. Лафоне см. примеч. 38. Буалъдье Франсуа Адриен (1775—1834) — французский композитор; приехал в Россию в 1803 г. вместе со своий другом скрипачом П. Родом и получил звание придворного капельмейстера. Для петербургской сцены им было написано несколько опер и водевилей; в 1811 г. Буальдье вернулся в Париж, где огромный успех имели его новые оперы «Jean de Paris» (1812) (ср. письмо XL) и «Petit Chaperon Rouge» (1818).

В момент посещения Ансело уже начались работы по созданию специальной Военной галереи Эрмитажа: ее помещение было перепланировано из нескольких небольших комнат по проекту К.И. Росси в июне—ноябре 1826 г.; 25 декабря 1826 г. состоялось торжественное открытие галереи. Джордж Доу (1781—1829) был приглашен для работы над портретами Александром I на Ахенском конгрессе в 1818 г. Всего в 1819—1828 гг. английским художником при участии А.В. Полякова и В.А. Голике было написано 332 портрета участников кампании 1812—1814 гг. (к открытию галереи было готово 236 портретов). Доу умер в Лондоне 3 октября 1829 г., оставив около 1 млн руб. золотом капитала. Уже с 1820 г. Доу критиковал П.П. Свиньин, указывая (в «Отечественных записках») на поспешность работы, предсказывая скорую порчу и потемнение картин (как оно и произошло); большинство работ казались Свиньину «вроде эскизов, набросанных на полотно яркою, смелою кистью, без малейшей обработки». Одновременно Общество поощрения художников при деятельном участии Свиньина собирало сведения о махинациях Доу и притеснении им помощников. Докладная записка об этом была в 1828 г. представлена лично Николаю I. В мае 1828 г. последовал приказ о высылке Доу из России (см.: Глинка В.М., Помарнацкий А.В. Военная галерея Зимнего дворца. Л., 1974. С. 7-22).

Орловский Александр Осипович (1777—1832) — художник-баталист, жанровый живописец, литограф; академик (1809).

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история










 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.