Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Ключевский В. Древнерусские жития святых как исторический источник

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА I Древнейшие предания о ростовских святых в позднейшей литературной обработке

Обращаясь к древнейшим житиям северовосточной Руси с мыслью о литературном характере и историческом содержании древнейших житий южнорусских, исследователь наперед задает себе тот же вопрос, которого не избежит он и в изучении других сторон начальной истории северовостока: этот вопрос состоит в сравнении однородных явлений там и здесь, в том, делал ли северовосток в известном отношении шаг вперед пред югом или нисходил с южнорусского уровня. В ответ на такой вопрос о житиях не раньше как с XIII в. начинаем встречать в некоторых местностях северовосточной Руси немногие одиночные памятники, слабые отголоски письменности смоленской - в житии Авраамия, новгородской - в житии Варлаама, владимирской - в житии Александра Невского и т. д. Но памятники позднейшей письменности дают заметить, что более ранние вожди русско-христианской жизни на северовостоке сошли со сцены не бесследно: местная память сохранила о них устное предание, которое вместе с этой жизнью растет и осложняется, облекаясь наконец в литературную форму жития. Это предание - почти все, что осталось для историка о деятельности этих вождей, и в сбережении его главное значение житий, на нем основанных. Раньше других центров северовосточной Руси и с более обильным запасом преданий выступает старый Ростов, дед Залесской земли, с пестрой группой житий, в которых он записал старинные устные сказания о своих древнейших просветителях и подвижниках. Эта группа совмещает в себе несколько житий в одной или нескольких редакциях, разнообразных по времени происхождения и по литературной форме: ряд их начинается в конце XII в. и позднейшими частями своими теряется в конце XV, представляя вместе с кратким, безыскусственным сказанием и пространное житие, облеченное во всеоружие позднейшей риторики. Однако ж некоторые особенности этой группы житий с их редакциями заставляют рассмотреть ее отдельно от других одновременных с нею явлений литературы и разбор ее поставить во главе историко-критического очерка северовосточных житий, забывая хронологическое и литературное разнообразие ее частей. Все эти жития - отдельные звенья цельного местного круга сказаний, одного из древнейших по своим источникам легендарных циклов северовосточной Руси; редакции этих житий - отражение последовательного развития этого цикла, и потому позднейшие из них имеют слишком тесную историко-литературную связь с первоначальными, чтобы историческая критика могла без затруднения отделять первые от последних, их первообразов и источников. С другой стороны, эти редакции дошли до нас в таком виде, что если по ясным литературным признакам можно различить в них древнейшие от позднейших, то они, кроме одной из 14, не дают ясных указаний, по которым можно было бы с некоторой точностью найти для каждой из них хронологическое место в ряду других явлений исследуемого отдела древнерусской литературы. Таким образом, при научной невозможности в разборе этих житий с их редакциями строго выдержать хронологический порядок, в каком являлись самые памятники, остается расположить их по времени жизни лиц, в них описываемых.
Позволительно наперед сказать, что ростовские жития не представляют особенно ценных памятников по качеству исторического материала, в них заключающегося; но и этот материал остался бы без них почти незаменимым пробелом в древнейших источниках нашей истории. В этом важность и вместе опасность этих житий. Первые успехи русско-христианской жизни на северовостоке так любопытны и так неясны, что легко поддаться искушению доверчивости, желанию не проронить в прагматическом изложении ни одной черты, встречаемой в ростовских сказаниях. Но невозможность поверки другими источниками и хронологическое отношение памятников к описываемым в них событиям внушают осторожность.
В 1164 г. обретены мощи епископов Леонтия и Исайи, первых победоносных апостолов христианства в Ростове. Несколько десятилетий спустя произошло церковное прославление третьего просветителя Ростова, родоначальника ростовских монастырей Авраамия. Эти события пробудили древнейшие местные предания о названных святых, записанные вскоре или позднее.
Историко-критическую оценку жития Леонтия необходимо основать на предварительном разборе двух вопросов: о происхождении и составе начального сказания и об отношении к нему позднейших редакций.
Житие это — одно из наиболее распространенных в нашей древней письменности. Частая переписка внесла в списки его множество вариантов, затрудняющих точное определение его редакций. Все нам известные списки можно распределить на 6 редакций и последние расставить в порядке, соответствующем их литературной форме и предполагаемому происхождению. Первое место принадлежит древнейшему по спискам и простейшему по составу сказанию об обретении мощей святого, начинающемуся краткими известиями о его жизни. Оно встречается в рукописях довольно рано: древнейший список его, нам известный, восходит к началу XIV или концу XIII века. Остальные редакции появляются во множестве списков с XVI века; по крайней мере нам не удалось встретить ни одной из них в более раннем списке. Главное отличие второй редакции, столь же краткой, как и первая, и одинаковой с ней по составу, состоит в том только, что она сообщает в начале несколько черт из жизни Леонтия до епископства в Ростове, о чем совершенно умалчивает древнейшее сказание; в остальном она большей частью дословно повторяет это последнее и составляет скорее легко подновленный список его, чем особую редакцию. Третья редакция — пространное жизнеописание, более первых развитое и в литературном и в фактическом отношении. Самые заметные фактические дополнения, кроме вставок из летописи, состоят в том, что к кратким известиям второй редакции о жизни Леонтия до прибытия в Ростов прибавлено здесь целое обстоятельное сказание о просветительной миссии в Ростове, возложенной на Леонтия патриархом Фотием, а краткое известие обеих первых редакций о крещении ростовцев осложнено новыми подробностями об изгнании Леонтия и о его действии на детей. Благодаря этому, третья редакция иногда помещалась в сборниках и минеях вслед за первой, как ее дополнение, несмотря на то, что и она целиком повторяет ту же первую редакцию в тех частях сказания, к которым не прибавляет ничего нового. 1 Четвертая редакция выделяется из всех своим составом: она повторяет почти целиком жизнеописание по третьей редакции; но следующую за жизнеописанием статью о церковном прославлении Леонтия в конце XII в. дополняет значительными по объему вставками из современной этим событиям ростовской летописи, сопровождая все известия точными и подробными хронологическими пометками. Остальное и в этой второй половине жития, что служило канвой для летописных вставок, совершенно сходно с третьей редакцией. Пятая редакция по литературной обработке своей представляет другой образчик того способа, как составлялись редакции сказаний в древнерусской письменности. В фактическом отношении она не дает почти ничего нового, повторяя содержание двух предшествующих редакций, к которому прибавляет немногие мелкие черты. На свою зависимость от других редакций жития указывает сам составитель пятой, озаглавив ее «житием, избранным вкратце от преждепишущих». Существенная особенность ее - в литературной обработке старого содержания; в этом отношении составитель ее совершенно самостоятелен и выделяется из ряда большей части древнерусских редакторов, любивших с дословной точностью переносить материал в свои произведения. Он начинает свой труд кратким, но витиеватым предисловием, которого нет ни в одной из остальных редакций жития. В изложении самого жития, не отступая от порядка рассказа прежних редакций, он развивает одни его части и сокращает другие, 2 сглаживает несообразности других редакций и этим сообщает своему рассказу более связную и стройную форму, излагая его ясной и складной речью. Как предисловие, так и рассказ украшены общими местами в духе искусственных житий XV-XVI в. Наконец шестая редакция, которую можно назвать проложной, есть позднейшее сокращенное изложение содержания жития в том виде, как оно развито в третьей и пятой редакции. 3
Таким образом, во всех редакциях жития лежит одна общая основа, которую в наибольшей простоте находим в первой редакции. Рассматривая состав этой последней, нельзя не заметить, что она - собственно сказание об обретении мощей святого, на что указывает и заглавие и самый состав его. Чрезвычайно краткие известия о жизни Леонтия имеют вид вступления к главному предмету сказания - об обретении и прославлении мощей епископа. В этом рассказе можно указать 4 части: открытие мощей при основании новой соборной церкви в Ростове (1164 г.), внесение их в новую церковь, видение пономаря с исцелением клирика при гробе на празднике святого и наконец хвалебно-молитвенное обращение к святителю. Хронологическое отношение всех этих событий не указано в первой редакции. Между тем сказание сохранило несомненные следы своего происхождения, современного княжению Андрея Боголюбского: последний в некоторых даже позднейших списках называется «христолюбивым князем нашим Андреем», призывается молитва Леонтия «о державе и победе» этого князя. След. сказание составлено до 1174 г., когда убит был кн. Андрей. Легкость такого вывода, при отсутствии ясных хронологических указаний первой редакции жития, вводила в заблуждение и древних и новых наших исследователей: они смотрели на все события в сказании как на близкие друг к другу по времени и современные Андрею. Так, составитель летописи по никоновскому списку, в пояснение заметки сказания, что праздник в честь Леонтия установлен еп. ростовским Иоанном, добавляет, что это сделано по благословению митр. Феодора, прибывшего на Русь вскоре после ростовского пожара (1160 г.), который послужил поводом к открытию мощей Леонтия; но Иоанн сделался еп. ростовским уже при третьем преемнике этого Феодора, в 1190 г. 4 Встречаем также известие, что видение соборного пономаря в день праздника Леонтия произошло вскоре по открытии мощей; 5 но по сказанию это было уже после установления праздника в честь Леонтия и, как сейчас увидим, ровно 30 лет спустя по открытии мощей. Всматриваясь ближе в содержание сказания, находим в нем признаки разновременного состава. Незаменимое пособие при разборе его дает четвертая из описанных выше редакций жития, приводя известия последнего в непосредственную связь с известиями современной им летописи и этим восстановляя хронологическое отношение событий жития. Сличая летописные вставки, внесенные ею в житие, с ростовскими известиями конца XII в. в напечатанных летописных сборниках, находим, что и те и другие взяты из одного источника, т. е. из исчезнувшей ростовской летописи, которая в известии о ростовском еп. Луке (1185—1189), сохранившемся в лаврентьевском сборнике, обличает в своем составителе современника этого епископа. 6 Притом четвертая редакция выставляет годы и над известиями невставными, составляющими основное содержание сказании. 7 Чтобы с помощью этой редакции ближе определить время происхождения первой, надобно исправить некоторые другие неточности церковно-исторических исследователей в рассказе о ростовских событиях XII-XIII в. Есть известие, что кн. Константин в 1213 г. заложил в Ростове на месте обрушившегося собора новый, освященный в 1231 г. еп. Кириллом, куда и перенесены были из церкви Иоанна мощи св. Леонтия. 8 Отсюда заключают, что собор, основанный при кн. Андрее, обрушился, едва оконченный, а мощи Леонтия и Исайи тотчас по обретении в 1164 г. были положены в церкви св. Иоанна на епископском дворе, где лежали до 1231 г. 9 Но первые редакции житий Исайи и Леонтия согласно говорят, что мощи этих святых внесены по обретении в новый собор вскоре по его окончании, еще при кн. Андрее; перенесение мощей Леонтия четвертая редакция его жития помечает 1170 годом; в рассказе о чудесах Леонтия 1194 г. по всем редакциям жития находим мощи святого в соборной церкви Богородицы, и в ней епископ совершает службу. Наконец, в летописях сохранилось известие, что каменная соборная церковь в Ростове упала в 1204 г. 10 Сопоставление этих известий жития с отрывочными летописными дает, кажется, некоторое основание заключать, что тело св. Леонтия, положенное в соборной церкви еще при Андрее, лежало в ней до ее падения в 1204 г., после чего оно хранилось в надворной епископской церкви до вторичного перенесения в новый, третий собор, освященный в 1231 г. Отсюда ближе определяется время происхождения первой редакции жития. Повествуя о судьбе мощей Леонтия с обретения до чудес 1194 г. при еп. Иоанне, оно ничего не говорит ни о падении андреева собора, где они лежали, ни о еп. Кирилле, ни о таких важных для нее событиях, как построение третьего собора и торжественное перенесение в него мощей в 1231; согласно с ней и в четвертой редакции ряд летописных известий прерывается на еп. Иоанне, 1194 г. Но в первой редакции жития читаем, что кн. Андрей послал для новообретенных мощей Леонтия каменный гроб, «идеже и ныне лежать в церкви св. Богородица, сдевая преславная чюдеса... в државу и победу христолюбивому князю Андрею». Рассказ о внесении тела в соборную церковь при Андрее заключается словами: «поставиша в раце на стене, идеже и ныне лежить». Все это приводит к выводу, что, относясь первой частью своей ко времени княжения Андрея, первая редакция получила свой окончательный вид в промежуток 1194—1204 гг.
Откуда взяты и как соединены в первой редакции разновременные элементы ее состава? На это можно дать два ответа, различающиеся некоторыми подробностями. Следы современника Андреева в рассказе могут значить, что первоначально, вскоре по окончании каменного собора в Ростове, след. в промежуток 1170-1174 гг., была составлена записка о жизни Леонтия и судьбе его тела, слившаяся потом с позднейшими прибавлениями. Раздельные черты соединенных частей сглажены в позднейших списках. Позднейшее прибавление явственно обозначается непосредственно за рассказом о внесении мощей, с известия об установлении праздника в честь Леонтия еп. Иоанном. Краткая похвала святому, заканчивающая редакцию, приурочена к тому же празднику, след. также позднейшего происхождения. Редакция могла составиться и другим еще более простым путем. Главное содержание ее, судьба тела Леонтия, описано рядом кратких, отрывочных рассказов. Они могли быть первоначально записаны современным ростовским летописцем, существование которого около того времени нам известно. Установление праздника в память Леонтия в 1190 г. еп. Иоанном создавало потребность прославления святого в литературном произведении. Это подтверждается известием, сохранившимся в некоторых списках старинной службы Леонтию, которое называет автором канона в ней еп. Иоанна. 11 Та же потребность вызывала составление литературной памяти, которую можно было бы прочитать в церкви на праздник святого. Все это делает вероятным, что тем же Иоанном или по его внушению в 1194-1204 г. записаны были предания о жизни Леонтия, к ним присоединены выбранные из летописи известия о мощах его, дополнены дальнейшими известиями о празднике и чудесах 1194 г., и весь рассказ закончен приуроченным к празднику кратким поучением с хвалебно-молитвенным обращением к святому. Со внесением чудес и похвального слова сказание получило вид цельного, законченного жития, удобного для чтения в церкви. Четвертая редакция своими обильными летописными вставками представляет наглядный пример подобного образования жития с помощью летописи. В таком случае выражения жития, обличающие Андреева современника в авторе, принадлежат летописцу и по обычаю древнерусских редакторов переписаны целиком в немного позднейшем сказании. Оба случая допускают вывод, что первая редакция составилась из частей, относящихся к двум указанным промежуткам времени.
Нет достаточных опор, к которым можно было бы прикрепить приблизительное определение времени, когда составились прочие редакции жития. Только третью можно сблизить с одним фактом в литературной истории жития. Появление жития или новой редакции его часто условливалось событиями, с особенной силой оживлявшими в обществе память о святом. Так было с памятью о Леонтии в XV в. В это время она ознаменовалась рядом чудес, по-видимому привлекших к себе внимание местного общества. Они описаны в особой статье, которая обыкновенно присоединяется в списках к третьей редакции и никогда к первой и второй. Судя по хронологическим указаниям, которыми отмечены некоторые из чудес, ряд их начинается в конце XIV в. и прерывается во второй половине XV, во время архиеп. ростовского Трифона или вскоре после; между тем два столетия, протекшие с описанных в первой редакции чудес 1194 г. до первого в рассматриваемой статье, не оставили в житии никакого следа. Последние чудеса в этой статье составитель описывает как очевидец, и очень вероятно, что статья составлена не много спустя по удалении архиеп. Трифона с кафедры в 1467 г. 12 Возможно предположение, что описание этих позднейших чудес дало повод к пересмотру и распространению древнего краткого сказания о Леонтие, следствием чего была его третья редакция. По крайней мере имеем прямое доказательство, что и эта редакция жития и прибавленная к ней статья о чудесах XIV—XV в. обращались в рукописях до 1514 г. 13
Обращаясь к фактическому содержанию собственно жизнеописания, нельзя не заметить в нем прежде всего неопределенности, показывающей, что оно черпало единственно из смутного предания, не основываясь на письменном источнике, на летописи или на чем-нибудь подобном. Первая редакция почти ничего не знает ни о прежней жизни ростовского просветителя, ни о времени его деятельности в Ростове, которую только по догадке, на основании других источников, относят к третьей четверти XI в. 14 Даже о важнейшем факте жития, о действии христианской проповеди Леонтия в Ростове, редакция не дает ясного представления: она говорит об этом как об одном из преславных чудес Леонтия в Ростове и весь результат проповеди объясняет одним чудесным событием, как ростовцы, поднявшись с оружием на Леонтия, одни пали мертвыми, другие ослепли при виде епископа с клиром в полном облачении, как Леонтий поднял их, научил веровать в Христа и крестил. Эта неопределенность основного содержания перешла и в другие редакции жития. Заимствуя из летописи известия, не имеющие прямой связи с этим содержанием, они не могут связать последнее ни с одним достоверным событием, известным из других источников. С другой стороны, это основное содержание биографии, не получая большей фактической определенности, постепенно осложняется в последователь ном ряде редакций жития. Особенно сильно осложняются в них два эпизода — о жизни Леонтия в Константинополе и о способе обращения ростовцев к христианству. Пробел, оставленный в первых строках первой редакции, постепенно наполняется новыми чертами в каждой из последующих. 15 Неизвестный грек, о котором первая редакция знает только, что он родился и воспитывался в Царьграде, во второй является сыном благоверных родителей и потом монахом, а в третьей и пятой рано изучает писание, рано покидает суету мирскую и строго подвизается в одном из цареградских монастырей, от чудесного голоса получает призвание просветить христианством далекий и упорный Ростов и по благословению самого патр. Фотия отправляется туда во главе целой миссии; четвертая и некоторые списки третьей редакции умеют даже прибавить ко всему этому, что Леонтия начали учить грамоте на седьмом году, а шестая - что он «книгам российским и греческим вельми хитрословесен и сказатель от юности бысть». Нетрудно видеть, что все это — наполовину общие места житий и на половину черты легендарного характера. Еще легче выделяется в тексте жития вносимый в него третьей редакцией и повторяемый дальнейшими эпизод о том, как Леонтий, изгнанный из Ростова язычниками, поселяется невдалеке у потока Брутовщицы, ставит здесь маленькую церковь и кутьей заманивает детей к слушанию своих христианских поучений. Эпизод входит в первую редакцию механически, оставляя нетронутым ее текст, не сглаживая даже несообразностей, какие вносит он в рассказ. 16
Эти особенности жития бросают некоторый свет на его источники и дают возможность разъяснить сомнительные черты его фактического содержания. Сохранилось известие о Леонтие, почти современное первой редакции его жития и несогласное с последним: еп. владимирский Симон в послании к Поликарпу (1225-1226 г.) ставит Леонтия первым по времени в ряду русских иерархов, вышедших из Киевского Печерского монастыря. По прямому смыслу слов Симона и по перечню епископов, им приводимому, видно, что речь идет о постриженниках Печерского монастыря, а не монахах, случайно находившихся в нем в минуту поставления на кафедру. 17 Свидетельство Симона, авторитетное уже по личности автора, киево-печерского монаха в начале XIII в., находит новую опору в старом ростовском летописце, которого он читал и в котором можно было узнать больше чем о 30 печерских постриженниках, вышедших на разные епископские кафедры в России до XIII в. При разногласии такого источника с житием Леонтия, в сохранившемся его виде, естественно решить вопрос в пользу первого. Однако ж делались попытки примирить эти противоречащие источники: жертвуя некоторыми подробностями позднейших редакций жития, чтобы спасти известие первой о цареградском происхождении Леонтия, предполагали, что он родом грек, но переселился в Киев, постригся в пещере Антония и отсюда взят на ростовскую кафедру. 18 Так известие ненадежного источника, которое трудно принять, вытесняли своим собственным, не находимым ни в каком источнике, не находящим опоры даже в аналогическом явлении. Едва ли нужно в этом известии отделять первую редакцию от прочих и для нее жертвовать последними, ибо все они, кажется, черпают здесь из одинакового источника. Если известие и о Леонтие почерпнуто Симоном из цитуемого им старого ростовского летописца, то первая редакция жития не пользовалась этим, судя по названию, столь близким к ней источником: по крайней мере, его влияние не отразилось на ней ни одной чертой, а другие редакции решительно противоречат ему. Разобрав элементы сказания о происхождении и прибытии на Русь Леонтия, можно, кажется, обойтись и без примирения противоречивых известий, взятых из совершенно различных источников. Та подробность сказания, что патр. Фотий является современником св. Владимира, падает сама собою, обличая свою связь с позднейшими историческими источниками, впадающими в ту же ошибку. Далее, в некоторых позднейших списках жития встречаем черты, обязанные своим происхождением местности, из которой вышла редакция или ее список. Некоторые списки 3-ей ред. в известии о первых епископах, пришедших в Киев с Леонтием митр. и разосланных им по городам, прибавляют: «и нарече архиепископью Ростов»; напротив, сп. новгор. соф. библиотеки усвояет название архиепископии своему Новгороду. 19 Присутствие этого местного взгляда еще сильнее чувствуется в сказании жития о прибытии на Русь Леонтия. Ростов просвещается христианством непосредственно из Царьграда; оттуда приходят и туда возвращаются первые просветители его; сам патриарх «многу печаль имеет» об упрямом далеком Ростове и долго ищет для него «твердого пастуха»; отыскавшийся пастух Леонтий с целой миссией едет из Царьграда прямо в Ростов, не имея никаких сношений с Киевом и русским митрополитом, о которых в рассказе о Леонтие по всем редакциям жития нет и помину. Это еще понятно относительно первых двух епископов, прибывших в Ростов в первые годы после крещения Владимира, но подозрительно в третьем, действовавшем во второй половине XI в., особенно если раньше этого встречаются известия о поставлении епископов киевским митрополитом и о распространении христианства под его руководством. Непосредственные сношения Ростова с Константинополем - черта, заметная и в другом ростовском сказании, отличающемся столь же сильной легендарностью, в житии преп. Авраамия. При мутности источников, из которых черпали оба жития, здесь, без сомнения, имела свою долю влияния память о первых двух епископах Ростова, прибывших из Царьграда и посвященных патриархом. Но объяснению этой черты в житии Леонтия, кажется, может помочь еще одно обстоятельство, обыкновенно забываемое при этом. Возобновление памяти о Леонтие в Ростове, вызванное обретением его мощей, совпало по времени с одним движением в ростовской епархии, начатым Андреем Боголюбским с помощью Феодора, впоследствии ростовского епископа: оба они хлопотали отделить ростовскую кафедру от киевской митрополии и, переместив ее во Владимир, сделать из нее вторую митрополию в России. Сам Феодор принял епископский сан прямо от патриарха в Константинополе, на пути в Ростов не заехал в Киев к митрополиту за благословением и, заняв кафедру, придавал особенное значение своей непосредственной зависимости от патриарха: «не митрополит мя поставил, говорил он, но патриарх во Цареграде; да убо от кого ми другаго поставлениа и благословенна искати?». 20 Он пользовался большим влиянием в своей епархии, имел «мудрование кознено и вси его бояхуся и трепетаху», замечает летопись. В его именно епископство отстроен был каменный ростовский собор и совершено первое перенесение мощей св. Леонтия (1170), после чего вскоре составлено было и первое сказание о нем; под влиянием Феодоровских взглядов могла составиться или развиться основа предания о ростовском просветителе, с большей или меньшей полнотой входившего во все редакции жития. Невозможно решить, в каком виде занесено было это предание, столь согласное с стремлениями Феодора, в начальное сказание, составленное при кн. Андрее, но мы знаем, что это последнее подверглось новой обработке несколько десятилетий спустя, при еп. Иоанне, когда были причины уничтожить следы стремлений Феодора, возбудившего ими сильное негодование в высшем духовенстве и оставившего по себе черную память. Если можно допустить действие таких побуждений на развитие подробностей предания о прибытии Леонтия в Ростов, то исходная точка этого предания, уцелевшая и в первой редакции жития, известие о константинопольском происхождении Леонтия могло сложиться и без всякой посторонней цели. С Леонтием могло повториться то же самое, что было с его современником митр. Ефремом, также упомянутым в числе постриженников Киево-Печерского монастыря у еп. Симона. Русский по происхождению, служивший при дворе в. кн. Изяслава и потом постригшийся в пещере преп. Антония, Ефрем жил несколько времени в константинопольском монастыре пред поставлением своим на переяславскую кафедру. Привычка видеть на высших иерархических местах в России Греков сделала из этого обстоятельства основание усвоить Ефрему греческое происхождение. 21
Нельзя, разумеется, проследить источники и развитие всех черт местного предания о Леонтии; можно только заметить, что они не все вошли в житие и некоторые развивались, цепляясь за урочища или местные остатки старины. 22 Жизнеописание и оканчивается таким же сомнительным, спорным известием, каким начинается. По этому известию, проповедь Леонтия, увенчавшаяся крещением Ростова, завершается мирной кончиной просветителя, тогда как еп. Симон в упомянутом послании называет Леонтия третьим русским мучеником за веру, после двоих варягов, и говорит, что ростовские язычники, много мучив, его убили. Эти противоречивые известия разделили критиков на две стороны; взвешивая основания обеих, надобно, кажется, придать более вероятия мнению той, которая, основываясь на прямом смысле всего известия Симона о Леонтие, понимает буквально его выражение о мученичестве ростовского епископа. К ее доводам можно прибавить, что Симон не имел побуждения, понятного в ростовском источнике, смягчать рассказ о судьбе Леонтия и что даже по ростовским источникам можно заметить, что местная память в XIII в. и после вообще преувеличивала просветительные успехи Леонтия. 23
Из сделанного разбора можно извлечь некоторые выводы для оценки жития как исторического источника. В древнейших уцелевших источниках нашей истории до Андрея Боголюбского не сохранилось письменных следов памяти о св. Леонтие. Она, по-видимому, впервые стала возобновляться и слагаться в сказание со времени обретения мощей, т. е. почти сто лет спустя по смерти святого. Можно заметить некоторые основы, на которых развивается сказание: это местные памятники старины (наприм. загородный храм Архангела Михаила), существовавшие в XII-XIII в., и местное смутное воспоминание о Константинополе как первоначальном источнике христианской проповеди в Ростове, поддержанное отдаленностью последнего от Киевской Руси и местными стремлениями времен Андрея к церковной самостоятельности. Это - главные, в первой редакции даже единственные источники жизнеописания; согласно с своим характером они сообщают его рассказу о жизни Леонтия неопределенность, при которой в нем трудно уловить ясный, положительный факт. К этим местным источникам присоединяется в позднейших редакциях жития летопись. Но достоверное содержание входит отсюда только во вторую половину жития, в рассказ о церковном прославлении Леонтия: летописные известия, занесенные в описание жизни святого (о крещении кн. Владимира, о первом митр. Леонтие, о первых епископах, с ним пришедших на Русь и проч.), 1) не касаются прямо Леонтия, 2) повторяют ошибки позднейших летописей. Вообще из рассмотренного жития можно, кажется, извлечь тот факт, что достоверные известия о Леонтие были утрачены в ростовской письменности уже к концу XII века, растворившись в смутном предании и оставив слабые следы на юге, в Киево-Печерском монастыре, откуда и вынес их еп. Симон.
Из свидетельства жития преп. Феодосия Печерского видно, что Ростов чтил своего еп. Исайю наряду со святыми уже в начале XII в., вскоре после его смерти (1090). Мощи его были открыты в один год с мощами его предшественника Леонтия. Но в источниках не сохранилось намека, по которому можно было бы заключать, чтобы тогда же, в начале XII в. или в конце его, одновременно с сказанием о Леонтие, описана была и жизнь Исайи. 24
Имеем две редакции жития Исайи. 25 Первая в сжатом рассказе передает происхождение святого, его жизнь в возникавшем тогда Печерском монастыре, игуменство в Димитриевском и посвящение на ростовскую кафедру, в общих чертах изображает окончательное утверждение им христианства в Ростове и его области и обстоятельно повествует о его чудесном путешествии в Киев на освящение печерской церкви; рассказ оканчивается краткими известиями о кончине, открытии мощей в 1164 г. и о перенесении их в XV веке. Состав жития безыскусственный: начав биографию без предисловия, оно заключается кратким молитвенным обращением к святому. Определение времени, когда составилась эта редакция, зависит от времени последнего события в ее рассказе, перенесения мощей. Писатели, касавшиеся этого жития мимоходом, повторяли странную ошибку издателя его в Прав. Собеседнике. 26 Отнесши, по каким-то внутренним признакам, ко второй половине XIII в. список первой редакции, послуживший подлинником для издания и взятый из соловецкого сборника XVI в., издатель заключил, что житие написано вскоре после перенесения мощей, «что было, как значится во всех соловецких списках жития, в 1274 г.». Между тем в том же соловецком списке, по которому издано житие, перенесение помечено 6982 (1474) годом. С этим показанием согласны и все известные нам списки жития в других библиотеках. Таким образом, первая редакция могла составиться в конце XV в. не раньше 1474 г. Можно указать и некоторое подтверждение этому показанию списков, если оно в этом нуждается: жития Исайи еще не встречаем в сборниках XV в. между житиями ростовских епископов, Леонтия и Игнатия, где его обыкновенное место в позднейших сборниках; перенесения мощей Исайи, совершенного торжественно и с того времени, по-видимому, праздновавшегося в Ростове ежегодно, нет в месяцесловах XV в. в числе церковных празднеств монгольского периода, хотя есть преставление Игнатия, ко времени которого ошибка относит перенесение мощей Исайи; наконец это перенесение совершено, по первой редакции, ростовским архиепископом, а такой сан ростовские иерархи носили с 1390 г. 27 Обращаясь к источникам редакции, легко заметить, что она построена на более надежном основании чем все редакции жития Леонтия. У составителя ее были под руками письменные источники: в описании жизни Исайи на Юге он, очевидно, пользовался житием преп. Феодосия; он умеет даже обозначить, хотя не всегда верно, время главнейших событий в своем рассказе; 28 рассказ о путешествии Исайи в Киев на освящение печерской церкви есть довольно близкая переделка рассказа Печерского патерика, только приспособленная к лицу одного Исайи; наконец, рассказав об этом освящении по патерику, житие повторяет тоже кратко по Несторовой летописи, выписывая почти дословно ее известие под 6597 г. Но, очевидно, достоверные сведения составителя редакции о жизни Исайи ограничиваются известиями киевских источников; деятельность святого на Севере описывается уже на основании источника другого рода, местного предания. Вот почему распространение Исайей христианства в Ростовском крае он мог изобразить лишь кратко, в неопределенных чертах. Примесь местного предания заметна и в рассказе о чудесном путешествии в Киев, основанном на патерике. - Вторая редакция совмещает в себе много особенностей искусственного состава: она предпосылает рассказу витиеватое и темное по изложению предисловие, в самый рассказ вносит риторические распространения, а краткую молитву в конце первой редакции развивает в похвальное слово, которое заставляет произносить пред мощами Исайи архиепископа, перенесшего их на новое место в 1474 г. Но фактическое содержание этой пространной редакции целиком и почти дословно перенесено из краткой; все ее отличие от последней в этом отношении ограничивается тем, что она в двух местах расширяет ее заимствования из киевских источников: к известию об игуменстве Исайи в киевском монастыре Св. Димитрия прибавляет из жития преп. Феодосия известие о предшественнике Исайи Варлааме, а из летописи известие о рождении кн. Изяслава, которое понадобилось только для того, чтобы сказать, что отец Варлаама был боярином у этого князя; выписку из летописи об освящении печерской церкви вторая редакция продолжает дальше первой, захватывая с дословной точностью помещенное под тем же 6597 г. известие о смерти митр. Иоанна, освящавшего церковь, и его характеристику, хотя все это имеет очень мало связи с рассказом жития. Поэтому совершенно неоснователен строгий приговор, какой произносит над этой редакцией издатель краткой, видя ее «особенность» от последней в том, что «нет достоверности в ее дополнительных исторических известиях». 29 Если первую редакцию можно приурочить ко времени перенесения мощей, то в определении происхождения второй у критики не остается и такой опоры.
В житии преп. Авраамия ростовского критика опять, как в житии Леонтия, встречает едва одолимые затруднения. Известные редакции этого жития описаны преосв. Макарием. 30 Первая, изобразив в кратком очерке самыми неопределенными чертами всю жизнь святого, подробно останавливается на двух эпизодах: на борьбе Авраамия с чудским идолом Велеса и на борьбе святого с диаволом, мстившим ему за мучение, испытанное под крестом в умывальнице Авраамия. Вторая редакция обширнее: указанным двум эпизодам она предпосылает обстоятельный рассказ о жизни святого до борьбы с ростовским язычеством, говорит о происхождении Авраамия (из г. Чухломы), о путешествии в Новгород, о пострижении и жизни в Валаамском монастыре и, наконец, о поселении около Ростова. О третьей редакции мы можем судить только по краткому отрывку в валаамской рукописи.
Наши церковные историки доверчиво пользуются содержанием этих редакций в изложении истории распространения христианства в Ростовском крае, не останавливаясь на их сравнительной надежности. 31 Между тем и в общей фактической их основе и в дополнительных подробностях каждой много внутренних несообразностей. Этого мало: они вступают в противоречие и с другими историческими памятниками, описывающими события того же времени и края. Много потрачено остроумия, чтобы объяснить эти несообразности и примирить противоречия: догадки породили только разнообразие мнений, не решив главной задачи критики - оценки годности заключающегося в житии исторического материала. Это объясняется недостатком в житии ясных данных, которые позволяли бы с некоторой точностью определить источники жития и время происхождения его первой редакции. Но критика, указав известные редакции его, почти не коснулась единственного основания, могущего дать некоторые выводы для объяснения темных пунктов жития, именно состава основного сказания и взаимного отношения редакций по содержанию.
Сличая указанные редакции между собою, легко заметить, что они существенно разнятся только в описании жизни Авраамия до прихода к Ростову и сходны в дальнейшем содержании. Это последнее составляет первую из описанных редакций, которая не может ничего сказать о доростовской поре жизни Авраамия кроме общих мест. Притом эту редакцию встречаем в наиболее древних списках. Имеем право в ней искать основного сказания в возможно-чистом виде, что обещает она и своей простой литературной формой, одинаковой с первыми редакциями житий Леонтия и Исайи. Разбирая состав этой редакции, замечаем, что она - не житие сколько-нибудь связное, а довольно неискусная сшивка общего очерка с двумя сказаниями. Она открывается рядом тех общих житийных черт, по которым безошибочно можно заключить, что жизнеописатель очень мало знает о жизни святого. Отбирая в этом очерке черты, в которых можно подозревать фактическое содержание, получим такие сведения о святом: не определяя ни места ни времени происхождения Авраамия, житие говорить, что он, оставив мирской мятеж, стал монахом, а потом начальником монахов, и пожив ангельским житием, обогатившись даром чудес, слезами омыв свою душу... Можно было бы ожидать, что речь закончится известием о смерти святого; вместо этого житие вслед за тем продолжает: «видев же преподобный прелесть идольскую сущу, не убо бе еще все св. крещение прияша... преп. же Авраамий помолися Богу». Не пояснив, что действие происходит в Ростове, житие подробно описывает далее борьбу Авраамия с идолом Велеса. В этом эпизоде опять рассказывается об основании монастыря, о чем намеком было уже сказано в начале. От рассказа о борьбе с идолом житие переходит к другому - о борьбе с диаволом и о его поражении. Таков состав первой редакции. Между обоими эпизодами нет внутренней связи и последовательности точно так же, как между общим очерком и первым эпизодом. В очерке описывается вся жизнь святого, и такими же чертами, какими описывается жизнь святых в икосах на 6-й песни канона; можно подумать, что он и составлял первоначальное житие, которое потом неловко стало во главе двух отдельных сказаний, лишившись при этом своих заключительных известий, перенесенных к концу второго эпизода: «и поживе... в велице смирении, труды к трудом прилагая, и в велице смирении к Господу отыде, егоже измлада взлюби». Таким же внешним образом связаны между собою и оба эпизода: заключительные известия их показывают, что второй описывает не дальнейшую судьбу святого, а событие, случившееся между теми, которые рассказаны в первом. Как первый рассказ оканчивается тем, что князья ростовские дали монастырю Авраамия села и по соглашению с епископом возвели его на степень архимандритии, после чего Авраамий начал еще больше подвизаться, труды к трудам прилагая, стяжав великое смирение и проч.; так и в конце второго рассказа читаем, что князь дал монастырю много домов и сел и поставил его выше всех ростовских монастырей, после чего преподобный пожил в великом смирении, труды к трудам прилагая и т. д. Ясно, что оба заключения — варианты на одну и ту же тему, что оба рассказа — особые сказания, первоначально составившиеся независимо друг от друга и потом поставленные рядом позднейшим редактором жития. Далее не трудно заметить, что оба рассказа по своему происхождению относятся к разным эпохам, довольно далеким друг от друга. Первый умеет обозначить время деятельности Авраамия, называя современных ему ростовских епископов Феодора и Илариона, также князей Владимира и Бориса и не упоминая ни о каком другом монастыре в Ростове. 32 Второй переносит нас совсем в другую эпоху: он не помнит ни Феодора с Иларионом, ни Бориса, а ведет Авраамия «к великому князю Володимеру во град Володимер», к державе этого владимирского князя приписывает Ростов и знает уже много монастырей в этом городе. Наконец, в основе обоих рассказов очевидна местная народная легенда с ее наивными приемами; легендарный мотив сказывается в борьбе Авраамия не с самими ростовскими язычниками, а с языческим идолом, пред волшебной силой которого изнемогает сначала сам преподобный, и в построении церкви на месте языческой святыни - разбитого идола. Рассказ дает заметить и опоры, за которые держалась легенда в своем развитии: это - чудотворный жезл, которым разбит идол и который хранился при гробе Авраамия до пол. XVI в., церковь Иоанна Богослова построенная Авраамием на месте, где он встретил этого святого, «иже (церковь) есть и до сего дне», по замечанию жития наконец образ Богослова в этой церкви, по которому описана в житии его наружность. Еще сильнее проникнут легендарным характером второй рассказ; только здесь основные мотивы сказания не исключительно местного происхождения, а представляют неясные отголоски легенды о способе мести диавола иноку, которая ходила в Древней Руси и в более чистом виде воспроизведена в житии новгородского архиеп. Иоанна и в муромском сказании о еп. Василие.
Таким образом, если в первом рассказе сквозь легендарные черты можно усмотреть некоторое историческое основание, то второй лишен его совершенно. Но исторические несообразности этого рассказа бросают некоторый свет на время, когда он составился: появление в нем великого князя владимирского, к области которого принадлежал Ростов, и намек на существование многих монастырей в Ростове - одни эти черты показывают, что легенда дошла до первого редактора жития в том виде, какой она могла принять не раньше XIV века. 33
Вторая редакция является в списках позднее первой и по составу своему искусственнее, имеет краткое предисловие, а краткое обращение к святому, которым оканчивается первая редакция, развивает в целое похвальное слово, которое отделяет от жития в виде особой статьи; наконец в ней заметно стремление восполнить пробелы и сгладить несообразности первой редакции, что служит признаком позднейшего происхождения. К общим местам, которыми первый редактор прикрывает свое незнание начального периода жизни Авраамия, второй прибавляет целый обстоятельный рассказ о происхождении Авраамия и его жизни до прихода к Ростову. Сличая этот рассказ с неопределенным вступлением первой редакции, легко заметить тесную связь между ними: текст последнего служил канвой, по которой второй редактор нанизал новые биографические черты, но так механически, что их легко отделить, и тогда останется текст первой редакции дословно в прежнем виде. То же стремление дополнять и пояснять текст первой редакции обнаруживается вставками и распространениями, внесенными в ее дальнейший рассказ. Впрочем, она вставляет только одну новую фактическую черту, заимствованную, по-видимому, из жития Леонтия прямо или чрез один из позднейших летописных сводов: по первой редакции, Авраамия возводит в сан архимандрита еп. ростовский Иларион; борьба с идолом идет при епископе Феодоре; между этими событиями вторая редакция вставляет известие о бегстве еп. Феодора от упорных ростовских язычников и о присылке на его место еп. Илариона с кн. Борисом. Остальные добавки риторического свойства без фактического содержания. Гораздо труднее указать источники новых биографических черт в начале второй редакции. Исторические основания ее внушают к себе очень мало доверия: во-первых, подозрительно существование в конце X или в начале XI в. «града» Чухломы, который встречаем в достоверных исторических памятниках не раньше конца XIV; во-вторых, еще более сомнительна в Чухломе того времени возможность благочестивых родителей, которые, по второй редакции, могли «наказать сына книжному учению», когда более надежные памятники говорят, что только с конца XI в. христианство стало распространяться из центральных пунктов северо-востока в его отдаленные пределы, когда из самого жития Авраамия видно, что в эпоху прибытия святого к Ростову этот исходный пункт христианского просвещения в крае еще не весь принял крещение, когда наконец подвижник XIV в., другой Авраамий, нашел в чухломской стране еще массу язычников. 34 Так во второй редакции жития можно видеть вариант предания, занесенного в первую, вариант более развитой и потому, может быть, более поздний. В новых подробностях ее заметна основа общая с прежними чертами: в предании о путешествии будущего ростовского просветителя в Новгород для удовлетворения жажды к иноческим подвигам сказывается та же связь Ростова с Новгородом, какая выразилась в перенесении предания о новгородском архиепископе на основателя первого ростовского монастыря, подобно тому, как в совете старца, который явился изнемогавшему в борьбе Авраамию, идти в Царьград и там в доме И. Богослова искать оружия против ростовского идола сказалось местное воспоминание о Царьграде как первом источнике христианского просвещения в Ростове, получившем оттуда своих первых епископов - Греков.
Стремление второй редакции пояснять и дополнять свой основной материал еще в большей степени разделяет третья. Из нее сохранилось одно извлечение, помещенное в валаамском уставе среди известий о других подвижниках этой обители, по языку его видно, что оно сделано поздно, в конце XVII или начале XVIII в., а состав его показывает, что оно не простая дословная выписка из «полного» жития, а скорее анализ его и что это полное житие основано на двух первых редакциях, разнясь от них только в рассказе о происхождении и жизни Авраамия до прихода к Ростову: о последнем оно рассказывает по второй редакции, а за дальнейшими известиями о борьбе Авраамия с идолом, о явлении И. Богослова и проч. выдержка отсылает к житию в четии-минеи, т. е. к первой редакции, следовательно, не нашла об этом ничего нового в полном житии. Итак, третья редакция представляла третий вариант сказания о первоначальной жизни Авраамия. Выше были указаны подозрительные черты второго варианта; третий заметно старается поправить их и даже аргументировать свои поправки: Авраамий «родом бе от предел галицких, града Чухлова, богатых родителей, но не просвещенных, еще бо страна та в неверии тогда бысть». Далее на основе поправленного таким образом предания второй редакции развивается заманчивая своими подробностями повесть о том, как язычник Иверк, до 18 лет лежавший в расслаблении, слушает христиан - гостей из Новгорода, зашедших в дом его отца, внимает их беседе об истинном Боге и чудесах его, задумывается, проникается сомнением в богах своего отца, призывает на помощь новгородского Бога; получает мгновенно облегчение и в радости тайком уходит в Новгород, оттуда на Валаам, крестится под именем Аверкия и наконец делается иноком Авраамием; далее рассказ сходен с другими редакциями. Следуя обдуманной программе, новый вариант до того точен в рассказе, что по дороге из Чухлова в Новгород не забывает научить бежавшего Иверка христианскому закону и книжной премудрости. Но не видно, чтобы у автора были какие-нибудь новые письменные источники кроме известных уже редакций жития; по крайней мере, даже известие о современности Авраамия кн. Владимиру Св. отрывок цитует по списку одной из этих редакций. Все это подрывает доверие к новым биографическим известиям, вносимым в житие третьей редакцией, и заставляет видеть их источник в остроумии очень позднего книжника, поправившего рассказ второй редакции по своим соображениям, основав их на объяснении не понятого имени Иверка. 35
Сводя результаты разбора, можно приписать обретению мощей Авраамия, относимому известием в одной рукописи его монастыря ко времени кн. Всеволода III, некоторое влияние на пробуждение устных преданий о святом; но нет основания думать вместе с архиеп. Филаретом, что тогда же составлена первая редакция жития, где нет ни слова об этом событии. Устное предание — почти единственный источник этой редакции, нестройной, составленной не раньше XV в. Здесь только в сказании о борьбе Авраамия с ростовским язычеством и об основании монастыря сквозь легендарные черты заметны исторические факты; второй эпизод этой редакции и все варианты сказания о жизни Авраамия до прихода к Ростову - смесь поэтических черт и общих мест с анахронизмами и догадками редакторов. Но и та часть жития, которая заслуживает некоторого доверия, вступает в противоречие с другими ростовскими известиями, отвергать которые нет основания. Авраамий поражает идола при еп. Феодоре, «не по мнозе времени» всех приводит ко Христу и крестит от мала до велика, после чего еп. Иларион, заменивший Феодора, возводит Авраамия в сан архимандрита; а по житию Леонтия этот Иларион, подобно Феодору, «ничтоже успе» в Ростове и бежал, не стерпев упорства и озлобления язычников. 36 Предание, очевидно, смутно представляло время деятельности Авраамия. В некоторых списках первой редакции не поименованы ни епископы, ни князья, современные Авраамию; в других его возводит в сан архимандрита, по совещанию с князьями Владимиром и Борисом, еп. Феодор, в третьих — еп. Иларион, наконец в одном — оба. 37 Отсюда понятно происхождение и значение этих княжеских и епископских имен в житии. Местное предание выводило в рассказе епископов, вел. кн. владимирского и князей ростовских удельных без имен, которых не помнило, перенося позднейшие явления на время Авраамия; в таком виде оно и сохранилось в некоторых списках первой редакции. Позднее книжники выставляли имена, руководясь предположением, что Авраамий действовал в самом начале христианства на Руси; так явились в первом эпизоде для епископов, современных Авраамию, имена Феодора и Илариона, а для князей ростовских - Владимира и Бориса; во втором эпизоде, где подле ростовских князей является еще вел. кн. владимирский, редактор имел в запасе для последнего имя Владимира, но для первых не мог уже подыскать имен из такого раннего времени, и они остались во всех списках не поименованными. 38 Ввиду этих имен и того, что житие молчит о Леонтие и Исайи, деятельность Авраамия и теперь относят к первым десятилетиям христианства в России, задолго до этих епископов. 39 Но если можно сопоставлять такие бледные исторические черты, какие находим в житиях Леонтия, Исайи и Авраамия, и строить из них нечто целое, то надобно поставить Авраамия близко по времени к этим ростовским епископам. Можно указать один сколько-нибудь ясный хронологический пункт, к которому известия о Ростове XI в. позволяют отнести просветительный подвиг Авраамия: это промежуток епископств Леонтия и Исайи, 1073-1077 гг., когда ростовская кафедра оставалась не занятой. Христиане были в Ростове уже при Леонтие, но язычество преобладало, и от него пострадал этот епископ; преемник его Исайя, сколько можно судить по неопределенным известиям его жития, нашел уже если не все население города, то большинство христианами, новокрещенными и не утвержденными в вере. Эту перемену можно приписать проповеди Авраамия, о которой житие начинает рассказ известием, что не все еще в Ростове приняли крещение, когда преподобный выступил против коренившейся здесь идольской прелести. Тогда движение христианства в Ростове и его области можно будет в общих чертах воспроизвести по ростовским житиям хотя с некоторой последовательностью и без резких противоречий. Изложенный вывод находит подтверждение в обмолвке витиеватого похвального слова, приложенного ко второй редакции жития и по ней составленного: хотя житие представляет Авраамия современником ростовских еп. Феодора и Илариона, слово называет его последователем Леонтия. 40
Жития двоих ростовских святых современников, еп. Игнатия и ордынского царевича Петра, принадлежат к числу древнейших памятников ростовской письменности. Архиеп. Филарет делает предположение, что жизнь царевича Петра описана при ростовском еп. Трифоне (1462-1467), выводя такое позднее происхождение жизнеописания из того, что оно упоминает о правнуке Петра. Напротив, коротенькое житие еп. Игнатия, по мнению арх. Филарета, неизвестно, на чем основанному, написано очень рано, при митр. Максиме (1283-1305), т. е. вскоре по смерти Игнатия в 1288 г. 41 Но уцелело указание на то, что оба жития писаны одним автором, и притом житие царевича прежде. В макарьевских списках этого последнего жития, упомянув о смерти Игнатия и чудесах, ее сопровождавших, автор прибавляет: «о сих же чудесех святителя инде скажем». Действительно, существующее житие Игнатия преимущественно наполнено описанием чудес, происшедших при погребении епископа. Предположить другое житие, написанное раньше этого, не позволяет замечание последнего: «потом же житие сего преподобнаго не предано бысть писанию доселе». Жития эти написаны раньше половины XV в., ибо одно из них- еп. Игнатия занесено уже в синод, сборник 1459 г. В житии царевича есть указания, по которым можно приблизительно определить время его автора. Последний рассказываемый здесь факт есть нашествие Ахмыла, случившееся при ростовском еп. Прохоре (ум. 1327). Арх. Филарет, введенный в заблуждение некоторыми списками жития, называющими Ахмыла царем, делает предположение, что под этим Ахмылом разумеется хан Булат Темир, нападавший в 1466 г. на Нижегородское княжество; но житие указывает здесь на событие из времени борьбы кн. Юрия Московского с Тверью, очень ясно рассказываемое в летописях под 1322 г. 42 В описании этого нашествия житие делает замечание, звучащее воспоминанием очевидца, который вместе со всей русской землей был напуган зрелищем варварского полчища, прошедшего, впрочем, на этот раз без вреда для Ростова: «страшно есть, братие, видети рать его (Ахмыла) и все войско вооружено».
Время прибытия царевича в Ростов не определено. В некоторых списках службы ему преставление его помечено 6761 г., 43 что противоречит рассказу жития, по которому Петр ушел из Орды с еп. Кириллом при хане Берке. Основываясь на этом, относят событие ко времени между 1257 г., когда Берка стал ханом, и 1261, когда Кирилл оставил ростовскую кафедру. Но и рассказ жития представляет некоторые неясности. При Берке в Орде стало распространяться магометанство, и в 1262 г. встречаем уже на Руси отступника, принявшего магометанство под влиянием татарского баскака. Царевич ушел из Орды еще язычником, незнакомым с новой верой, следовательно, в самом начале правления Берки. Но по житию Берка умер вскоре по уходе Петра. Далее житие прямо говорит, что еп. Кирилл крестил Петра по смерти Берки, который по нашим летописям умер в 1266 г., т. е. 4 годами позже Кирилла. Ростовское житие скорее могло смешать ордынские события, чем ростовские, и поставить имя одного хана вместо другого. Поэтому заслуживает некоторого внимания известие одного списка жития, по которому царевич бежал на Русь в 6761 г., и след., имя Берки поставлено вместо имени Батыя; такая поправка устраняет указанные неясности в житии. 44 - Житие царевича отличается тенденциозным характером: оно написано с целью доказать неоспоримость прав потомства Петрова и монастыря, основанного царевичем, на земли и воды, купленные последним у ростовского князя Бориса, - и написано под свежим впечатлением тяжбы, в которой правнуки Бориса оспаривали эти права. Выражения жития о Петровском монастыре, сочувствие, с которым оно становится на сторону рода Петрова в тяжбе против ростовских князей, прося ему у Бога соблюдения и умножения живота, — все это позволяет подозревать в смиренном и худом рабе, как называет себя автор, инока Петровского монастыря. Наконец, самый характер жития дает некоторые указания на хронологическое отношение автора к описываемым событиям. Основа сказания - легенда о царевиче, продолженная преданиями о судьбе его потомства. Чем позже легенда облекается в литературную форму, тем большее развитие получают ее поэтические подробности, но тем бледнее становятся в ней основные исторические черты. Легенда о царевиче, при всей живости и драматичности ее изложения в житии, остается довольно прозрачной и плохо закрывает действительные события, послужившие для ее основой. Царевич, под влиянием рассказов ростовского епископа, умилился душою, задумал видеть божницу русской земли и ушел тайком в Ростов, где его осторожно крестили, боясь «искания отрока» из Орды. Это не было уже тогда исключительным явлением даже в Ростове: царевича женили на дочери одного ордынского вельможи, жившего в Ростове и весьма богатого, который «преже бяше в веру пришед». 45 Царевич также пришел с большими деньгами и, крестившись, задумал построить храм около Ростова; за непомерно дорогую цену, долго занимавшую воображение ростовцев и с поэтической образностью выраженную в легенде, кн. Борис уступил место набожному сыну степей, который на предложение князя утвердить за ним землю грамотами простодушно отвечал: «аз, княже, от отца и матери не знаю землею владети, а грамоты сиа чему суть?» Но потомки Бориса начали оттягивать землю у потомков Петра, последние жаловались в орде, - и автор сказания решительно подкупает читателя не только в пользу обижаемых, но и в пользу правосудия ордынских послов, разбиравших тяжбу, бросая невыгодный свет на внуков и правнуков кн. Бориса. Из всего этого позволительно заключать, что автор жил не слишком далеко от начала XIV в. - времени тяжбы правнуков Бориса с внуками Петра, но писал не стесняясь ростовских князей, след., после того как Москва начала сурово хозяйничать в Ростове, когда, по выражению жития Сергия Радонежского, «наста насилование много, сиречь княжение великое досталося кн. вел. Ивану Даниловичу», и тяжко пришлось граду Ростову и князьям его, «яко отъятся от них власть и княжение». 46 Можно думать, что сказание о Петре и житие Игнатия написаны не позже половины XIV в. - По литературной форме житие царевича — простая повесть, чуждая житейных приемов, без предисловия в начале, без похвалы и чудес в конце, хотя автор называет Петра блаженным. Это, впрочем, условливалось отчасти исключительными обстоятельствами жизни святого, отчасти особенной задачей автора. 47 Такой литературной формой житие Петра заметно отличается от другого труда того же автора, жития еп. Игнатия. Это последнее, при всей краткости, составлено искусственнее, начинается кратким предисловием и сопровождается описанием чудес, составляющим даже главную часть всей статьи. Житие это дает очень скудный исторический материал, деятельность епископа описана самыми неопределенными чертами; не встречаем и намека на многие факты из жизни епископа, сохраненные летописями и занесенные в житие Петра; остались только следы источников, откуда автор мог почерпнуть обстоятельные известия об Игнате. 48
К древнейшим ростовским сказаниям о святых примыкает по характеру своему житие Никиты, столпника переяславского. Это житие было рано и сильно распространено в древней русской письменности. Частой и продолжительной перепиской объясняются многочисленные варианты текста жития в разных списках; но при этом разнообразии ни в одном списке не находим такой переработки первоначального сказания, которую можно было бы назвать особой его редакцией. С другой стороны, списки разных веков, сохраняя одно и то же основное сказание, распадаются на группы по большему или меньшему количеству статей, прибавляемых к жизнеописанию. В списке половины XV в. житие является с наиболее простым составом: повесть о жизни и кончине столпника сопровождается одним рассказом о перенесении в его монастырь брошенных убийцами в Волгу и чудесно найденных крестов и вериг подвижника вскоре после убиения. Списки XVI в. прибавляют к этому пространное и витиеватое похвальное слово столпнику. Наконец в списках XVII в. эта группа статей усложняется прибавкой к прежним чудесам описания чудес позднейших, совершившихся в XVI в. 49 Это постепенное осложнение состава жития в списках разных веков наглядно представляет разновременность его образования. Архиеп. Филарет замечает, что житие и похвальное слово написаны в одно время. 50 Отсутствие последнего в списке половины XV в. указывает на противное. Притом в древнейшем своем виде житие ни по составу ни по изложению не носит на себе признаков тех искусственных приемов, какие развивались в житиях с половины XV в. Рассказ его свободен от назидательных и риторических распространений: коротенькое предисловие совершенно одного характера с предисловием к житию еп. Игнатия. Напротив, похвальное слово написано вполне в духе позднейшего житейного красноречия. Наконец, в развитии искусственного состава житий замечаем общее явление, что похвальное слово, написанное одновременно с житием, чуждо повествовательного содержания; напротив, слово, написанное и прибавленное к старинному житию позднее, обыкновенно повторяет главные биографические черты последнего. К этому второму разряду принадлежит и похвала в разбираемом житии: сокращая его рассказ, она делает из него иногда дословные выдержки, перемешанные с поучениями в духе церковной проповеди. Позднейшие списки замечают эти повторения и сокращают похвалу, опуская в ней именно повествовательные заимствования из жития. 51
Еще темнее время происхождения собственно жития; оно само не дает никаких указаний на это. Арх. Филарет в одном сочинении замечает, что житие по языку XIII века, а в другом относит его к XV, основывая этот вывод на известии об обретении мощей Никиты митр. Фотием. 52 Первое мнение не имеет достаточного основания, ибо древнейший известный список жития - половины XV в., и в языке его трудно отыскать признаки XIII в.; основание второго мнения не точно. Автор, описавший чудеса Никиты в XVI в., рассказывает, что слышал об искании мощей святого от Даниила, основателя Троицкого Переяславского монастыря, а последнему рассказывал об этом со слов старожилов монастыря родственник его, никитский иг. Иона, у которого он жил в детстве. По его рассказу, митр. Фотий, удивляясь, что никто дотоле не позаботился открыть мощи прославленного подвижника, пытался откопать их: уже отрыли бересту, которой вместо гроба обернуто было тело столпника; но он не захотел лежать поверх земли, поднялась сильная буря, и разрытая могила сама собою засыпалась, - т. е. мощей искали, но обретения не последовало. Из отсутствия намека на это событие в житии скорее следует заключать, что оно написано до попытки Фотия (1410-1431). В таком случае, однако, характер жития не позволяет отодвигать его слишком далеко в древность от XV в. Подвиги столпника должны были упрочить его память в местном предании самою своею редкостью; назидательный мотив о внезапном обращении лихоимца и притеснителя, каков был Никита, к самым суровым подвигам покаяния сообщил преданию еще более силы и интереса. Издавна утвердившийся обычай в связи с видимыми остатками подвижничества Никиты, долго хранившимися на месте, столпом, крестами, веригами, каменной шапкой Никиты и колодезями, им выкопанными, поддерживал и развивал это предание. 53 На этом назидательном мотиве и на этих памятниках подвигов столпника и основано все содержание жития; исторические черты времени, неразлучные со свежим преданием, сглажены в нем до того, что почти незаметны. Даже о времени жизни Никиты можно только догадываться по указанию жития, что исцеленный подвижником черниговский кн. Михаил поставил в память этого крест около монастыря «в лето 6694, мес. мая 16». 54 Таким характером отличается обыкновенно устное сказание, очень поздно нашедшее себе письменное изложение. Притом это предание о столпнике, поздно записанное в житии, вошло в него не вполне или по крайней мере записывалось в то время, когда еще не достигло своего полного развития. На это указывает сличение рассказа жития об исцелении черниговского кн. Михаила с тем, как передавался этот рассказ в XVI в. В описании чудес Никиты XVI в. автор, повторяя основные черты рассказа по житию, прибавляет к ним новые, которых нет в последнем: Михаил советуется о поездке в Переяславль с боярином своим Федором; помолившись о больном князе, Никита предсказывает ему с боярином страдальческую кончину от нечестивого царя. Эти черты вошли в предание о Никите, очевидно, под влиянием повести о мученической кончине кн. Михаила и боярина его Федора, составленной современником и очень распространенной в древнерусской письменности; но в этой повести не находим и намека на сношения кн. Михаила с переяславским столпником. 55 Таким образом, источники и взаимное отношение различных частей жития уясняются легче, нежели время их составления. Мы видели, что память о святом в продолжение двух столетий была достоянием устного предания, не переходя в обряды церковного чествования. Впервые стремление к этому встречаем в попытке митр. Фотия, не имевшей желанного исхода. Известие о ней дает опору предположению. Житие не всегда являлось вследствие открытия мощей или церковного прославления святого; иногда бывало наоборот. Выше было указано, почему житие Никиты нельзя считать следствием попытки Фотия. Если в начале XV в. является мысль открыть мощи святого, то в этом можно видеть если не влияние самого жития, перед тем появившегося, то действие пробужденного предания о святом, поведшего и к написанию жития, которое поэтому можно отнести к концу XIV или к нач. XV в. После Фотия следы памяти о святом опять исчезают. Даже его поиски в могиле столпника впервые описаны более 100 лет спустя по преданию из третьих рук. Повесть о чудесах Никиты XVI в., записавшая это предание, не говорит о повторении попытки. Несмотря на то, что житие Никиты встречается обыкновенно в древнейшей по уцелевшим спискам группе северных житий, имени его не находим в месяцесловах XV в. между именами Леонтия и Игнатия ростовских, митр. Петра, Сергия Радонежского и других святых северной Руси, прославленных открытием мощей раньше половины этого века. 56 Из этого видно, что он чтился только местно. Но память о нем опять заметно оживляется с начала XVI в.: с этого именно времени возобновляется ряд описанных чудес его; здесь находим и другие, относящиеся также к началу XVI в. указания на усиленное стремление обновить память о святом. 57 Впервые является мысль устроить в монастыре, где подвизался Никита, храм во имя его, который и был воздвигнут по благословению митр. Варлаама (1511-1522); ставят крест на месте, где был прежде столп Никиты; чтители памяти святого, беседуя о многих чудесах его, начинают жалеть, что они еще не описаны. Выше было указано, почему похвальное слово Никите надобно считать произведением позднейшим сравнительно с житием. С другой стороны, Никита чтился местно еще до XVI в.: в начале его, еще до построения первого храма во имя Никиты при митр. Варлааме, над его могилой была устроена гробница, на которой стоял уже образ столпника; но всецерковное празднование Никите, как думают, установлено собором 1549 г. 58 В четью-минею митр. Макария похвальное слово могло попасть и позже этого года; но его находим в волоколамском сборнике 1548 г., след., оно написано раньше собора 1549 г. и не по поводу его постановления. 59 На приведенных данных можно основать вероятность появления этого слова в начале XVI в. Создание храма во имя столпника делало необходимым ежегодное празднование его памяти, а слово это по своему содержанию есть именно поучение, написанное для чтения в церкви в день преставления святого и соединяющее прославление его с воспоминаниями из его жизни. 60

Примечания 1 глава

1 Так она помещена вслед за первой ред. в Мак. ч. минеях и в соловецкой минее, пис. 1568—1569 г. Почти дословно заимствована из первой редакции ее существенная часть, рассказ об обретении мощей и о чуде при гробе.

2 Особенно развит здесь рассказ о жизни Леонтия до путешествия на Русь.

3 Древнейший, но неполный сп. первой редакции, нам известный, в синод, прологе XIII—XIV в. № 246, л. 102—103; другой — 1459 г. в синод, сб.№ 637, л. 110—116; спис. XVI в. в Макар, ч. мин., мая 23; по спискам солов.библ. XVI в. она напечатана в Прав. Собес. 1858, № 2. Начало по сп. синод.пролога: «С бе блаженый Левонтий Костянтиня града рожан и воспитание и за премногую его добродетель епископом поставлен бысть Ростову». — Списки второй ред. в синод, сб. XVI в. № 556, л. 50—56, № 555, л. 696, № 948, л. 97—103; сп. 1548 г. в Волоколамск, сб. моск, епарх. библ. № 648, л. 23—35, другой XVI в. там же № 569, л. 199—205; в сб. Унд. XVII в. № 1298, л. 533—540. Нач. «Сей бе блаженный иже во святых отец наш великый Леонтие рождейся в Коньстянтине граде от благоверну родителю; от уны же върсты оставив мира и яже в мире...» Списки третьей ред. в Мак. ч. мин. по синод, сп. май, л. 998—1002, в синод, сб. XVI в. № 636, л. 293—307, в сб. волокол. епарх. XVI в. № 639, л. 97—108 — представляет ту особенность, что каждое событие в рассказе об обретении и перенесении мощей помечено годом по летописи Нач. в указ. месте Прав. Соб. стр. 301. — Списки четвертой ред. в синод, сб. XVI в. № 90, л. 163, в сб. Унд. XVI в. № 574, л. 655—667 и в сб. его же XVI—XVII в. № 586, л. 113—134. Нач. «Иже во святых отец наш Леонтие великый рождься в Константине граде от благоверну родителю, и егда пройде взраста седьмаго лета, вдан бысть родителма в научение грамоте». — Единственный нам известный сп. пятой ред. в волокол. сб. моск. дух. акад. XVI в. № 645, л. 268—289. Предисл. «Вси иже житиа святых списующе не яко онемь сия требующим, но яко да тех добраа леты забвениа глубиною не покрыются»... Нач. жития: «Да глаголеть же ся первее, кто бе и откуду Леонтие. Родися убо сей в царствующем граде Коньстянтинове глаголю, от благочестиву родителю и благородну, иже и в подобно время взраста писанию отрока добре изучиша и толико, яко зело разумети ему секровенаа в священных книгах, и от них разуме суету маловременного живота и блаженный покой бесконечныя жизни». — Шестая ред. в печ. прологе под 23 мая. — Преосв. Макарием по другим спискам определены 4 редакции, соответствующие нашим первой, второй, третьей и шестой. Гст. Р. Ц. т. II, прим. 59.

4 П. С. Р. Лет. IX, 231.

5 Древн. Святыни Ростова В., гр. М. Толстого, стр. 35. Подобную ошибку делает арх. Филарет, говоря, что мощи Леонтия открыты в 1164 г., при Иоанне, еп. ростовском. Обз. р. д. лит. I, стр. 51.

6 П. С- Р- Лет. I, 165. Ср. житие по сп. Унд. № 574, л. 661—665 с лаврент.лет. в П. Собр. I, 150, 171 и 172 и с ипат. II, 127. Из летописи вставлены в четвертую ред. известия: о смерти кн. Андрея 1174 г., о поставлении Луки епископом в Ростов 1185, о подписании им ростовского собора 1187, о смерти его 1189, о поставлении Иоанна на его место 1190.

7 Таковы: о ростовском пожаре 1160 г., об основании нового собора и обретении мощей Леонтия 1164, о построении нового собора и внесении в него мощей Леонтия 1170, установление празднования памяти Леонтия 1190, два чуда на празднике Леонтия 1194.

8 П. С. Р. лет. VII, 119; I, 185, 195 и 220; V, 173. Карамз. III, прим. 369, по изд. Эйнерлинга.

9 Ист. Р. Ц. пр. Макария, III, 78. Р. Свет, архиеп. Филарета, май, стр. 165. Др. Свят. Ростова В., стр. 28.

10 П. С. Р. Л. VII, 112; XV, 294. Ник. II, 289.

11 В псалтири Тр. С. Л. XVI в. № 327., л. 629: «канон св. Леонтию ростовскому - творение Иоанна епископа тоя же богоспасаемыа епископиа». Тоже в рук. волокол. епарх. № 648, л. 17 и № 569, л. 189. Два последние списка наглядно указывают на церковное происхождение жития в связи с службой: здесь житие Леонтия второй ред. помещено вслед за икосом на 6-ой песни канона, когда оно читалось в церкви; за ним список продолжает прерванный канон. Ту же службу находим в сп. XVI в. в рук. Тр. С. Л. № 600, с припиской: «установлено блаж. Иоанном еп. ростовским праздновати». Канон Леонтию пели в Новгороде в 1493. П. С. Лет. III, 146.

12 Макар, ч. мин. по синод, еп., май, л. 1004. Статья начинается заметкой: «И еще же мало нечто поведаю вам о чюдесех св. Леонтия, яже бысть в последняя лета». Первые чудеса помечены временем архиеп. Феодора (1389—1395), некоторые из дальнейших— временем архиеп. Трифона (1462—1467); время последних не обозначено, но в них встречаем выражения, обличающие в авторе очевидца, наприм. «нам зрящим и дивящимся». Вопреки мнению архиеп. Филарета, эти чудеса описаны после Трифона, о котором в одном из них говорится как об архиепископе «тогда бывшем (Обз. р. д. Лит. I, стр. 142)».

13 Находим их в сб. Царского (гр. А.С. Уварова) № 381, л. 217—248, написанном в Муроме в 1514 г. К этому же промежутку 1467— 1514 гг. следует отнести помещаемое обыкновенно при 3-й ред. жития пространное похвальное слово, или поучение на память Леонтия, напеч. в Прав. Собес.1858, № 3, и без всякого основания относимое им ко времени открытия мощей Леонтия (в муромском сб. л. 225).

14 Преосв. Макария, Ист. Р. Ц. II, 16, прим. 59. Арх. Филарета, Р. Свв. май, 160. Последний (там же, прим. 254) цитует поздний сп. святцев, помечающий кончину Леонтия 6581 (1073) г. В сп. нам известном (рук. моск. д.ак. № 209) стоит неопределенная цифра 6500, обозначающая, по обычаю святцев, век от сотв. мира, а не год. В синод. сб. 1459 г. № 637, л. 79 приписка к тропарю и кондаку Леонтия помечает его кончину довольно странной цифрой: «преставися святый в лето 6980. 34». Здесь верными можно признать только цифры тысяч и десятков — 6 и 80; может быть, надо читать 6580 (1072).

15 Он состоит в непосредственном переходе первой редакции от известия о рождении и воспитании Леонтия в Царьграде к известию о поставлении его епископом в Ростов. См. выше в прим. о списках жития начало первой ред.

16 Их легко заметить при параллельном чтении обеих редакций. По первой, видя действие Леонтия на детей, ростовцы только пытались изгнать его из города и убить, но, пораженные его видом, уверовали. По древнейшим спискам 3-ей ред. (наприм. в нашем сб. 1543 г., л. 240), Леонтий, изгнанный из города, поселился около, на потоке Брутовщице, куда привлек сперва детей помощью кутьи, потом и взрослых и крестил их. Затем уже выписывается рассказ первой ред. о попытке ростовцев изгнать епископа из города и убить. Так. обр. выходит, что Леонтий крестит много взрослых на потоке и в то же время теряет на них всякую надежду; ростовцы пытаются опять изгнать его из города, хотя он был уже вне города. Другие списки 3-ей ред., обходя первую несообразность, поправляют вторую тем, что заставляют Леонтия воротиться в город, чтобы подвергнуться опасности вторичного изгнания. Пятая, переделывая всю вставку, поправляется иначе: ростовцы вторично восстают на епископа, чтобы изгнать его из области и убить. Волокол. № 645, л. 276.

17 Иначе он не поместил бы в своем перечне Стефана, ученика преп. Феодосия, но поставленного епископом владимирским на Волыни из основанного им Кловского мон. Пам. росс. слов. XII в., стр. 256. Притом, насколько известно происхождение упоминаемых Симоном иерархов, он имел в виду, кажется, людей русского происхождения.

18 Преосв. Макария — Ист. Р. Ц. II, прим. 59. Пр. Соб. 1858, № 2,стр. 298 и сл.

19 Макар, ч. мин. май, л. 998 (по синод, сп.). Соф. сп. в Ист. Р. Ц. пресв.Макария, I, прим. 82.

20 П. С. Р. Л. IX, 239.

21 Преосв. Макария — Ист. Р. Ц. II, прим. 26.

22 По житию Петра, царевича ордынского, ростовский еп. Кирилл (1231—1261) рассказывал царю Берке в орде о Леонтие, «како крести град Ростов, и како увери люди, и како честь прия от русских князей и от греческого царя и от патриарха». О сношениях Леонтия с греческим царем и русскими князьями ни слова не говорит ни одна редакция его жития. Наглядный пример развития предания в связи с остатком старины представляют летописные известия о вощанице с вином, хранившейся в ростовском храме И. Предтечи на епископском дворе и уцелевшей от пожара в 1211 г., чему много дивились в Ростове, по замечанию древнего здешнего летописца: тогда некоторые приписывали ее еп. Леону (1158—1162), а обитатель ростовского края, составлявший летописный сборник в 1534 г., замечает уже при этом известии: «глаголют бо, яко вощаница та св. Леонтиа». П. С. Р. Л. XV, 311; ср I, 184.

23 Согласно с первой ред., житие толкует известие Симона преосв. Макарий в Ист. Р. Ц. II, 16, прим. 59; противоположное мнение у архиеп. Филарета в Р. Свв. май, прим. 253. Первое мнение держится на одном ненадежном основании, на чтении Симонова известия в некоторых списках патерика: одни из них заменяют глагол «убиша« словами «и биша», другие вовсе опускают его, оставляя речь неконченной; то и другое отзывается намерением поправить известие. Мнение архиеп. Филарета имеет за себя не только чтение других списков, удержавших слово «убиша», но и контекст всего известия симонова, усвояющего Леонтию третье мученическое место наряду с варягами; в его же пользу говорит, по-видимому, и обмолвка в конце первой редакции о Леонтие: «непостыдно предася за веру». Указанное преувеличение можно заметить, сличая известия летописей в П. С. Р. Лет. I, 195 и Ник. VIII, 245, первой ред. жития в Пр. Соб. стр. 306 и слова на память Леонтия там же № 3, стр. 424, с словами пятой ред. в волокол. сб. №645, л. 277: «крести всех (ростовцев)» и Степ. кн. I, 153, которая, излагая черты предания о Леонтие по 3-й ред. жития, говорит: «всех их крести, и оттоле в Ростове утвердися совершенное благочестие и доныне». Наконец, могли быть побуждения умалчивать о насильственной смерти Леонтия; но не понятно, что заставило выдумать такую смерть.

24 Архиеп. Филарет считает приведенное известие жития Феодосия об Исайи позднейшей вставкой на том основании, что причтение Исайи к святым и установление празднования памяти его последовало в 1164 г., по обретении мощей. Р. Свв. май, стр. 106. Но 1) выражение жития Феодосиева «и тамо со святыми чтут его» не значит непременно, что его чтили церковным празднованием; 2) нет прямого известия, что празднование Исайи установлено в 1164 г. Из жития видно, что ему не праздновали церковным образом и в XV в., до 1474 г.: гроб его был в небрежении, никогда свеча не горела над ним и священник не приходил к нему с кадилом. Между тем народ чтил уже Исайю как святого: образ его, по словам жития, был «почитаем и поклоняем от всех».

25 Довольно редкие списки первой ред. XVI в. в солов. сб. № 806, л. 208—212 (по нему житие издано в Пр. Соб. 1858, № 3) и в румянц. сб. № 397,л. 425 и сл., с сокращениями. Списки второй ред. XVI в. в Макар, ч. мин. (по синод, сп.), май, л. 819—823, в синод, сб. № 90, л. 141—163, в румянц. сб. № 434, л. 421, в сб. Унд. № 586, л. 160—171.

26 Пр. Соб в указ. м. стр. 432. Ист. Оч., Ф.И. Буслаева, т. II, 99. Р. Свв., арх. Филарета, май, прим. 139. Ист. Р. Ц. преосв. Макария, V, 146.

27 Ист. Р. Ц., преосв. Макария, IV, 260.

28 Известия позднейших летописей об Исайи не все согласны с житием. См., наприм., П. С. Р. Лет. XV, 166, где доставление Исайи епископом в Ростов помечено 6580 г., а в житии 6585. Поправки хронологических показаний жития см. у арх. Филарета в Р. Свв., май, прим. 127 и 128.

29 Прав. Собес, в указ. м. стр. 433.

30 Ист. Р. Ц. I, прим. 27. Текст первой редакции значительно пострадал от частой переписки; в таком попорченном виде находим его, наприм., в Макар, ч. мин. окт., стр. 1721 (по yсп. сп.) и в румянц. сб. № 434, л. 84. Наиболее исправные или любопытные по вариантам списки, нам известные: XV—XVI в. синод, сб. № 556, л. 854, XVI в. синод, сб. № 555, л. 193, волокол.сб. 1549 г. в моск, епарх. библ. №639, л. 276, Унд. № 574, л. 582 и № 1300,л. 246, XVII в. Унд. № 1298, л. 291, солов. сб. 1634 г. № 818, л. 38, в Милют. ч. мин. окт. л. 1427; сокращение этой ред. в румянц. сб. XVI в. № 397, л. 338. Вторая ред., очень мало распространенная, нам известна по двум спискам XVI—XVII в. в сб. Тр. Серг. Л. № 657, л. 96 и Унд. № 586, л. 192. Она озаглавлена: «житие вкратце, иже списано бысть от ученик его (Авраамия)». Это показывает только, что редакция составлена в авраамиевом монастыре; она, вероятно, была следствием пересмотра первой редакции, вызванного повсеместным «изысканием» о святых, которое предшествовало московскому собору 1549 г., постановившему праздновать вместе с другими «новыми чудотворцами» и преп. Авраамию, как предполагает преосв. Макарий. Ист. Р. Ц. VI, 217 и сл. Впрочем, службу Авраамию, м. б. составленную для местного празднования святому, встречаем уже в сб. XV в. Тр. С. Л. № 617, л. 33. Похвальное слово при второй ред. жития написано на праздник памяти Авраамия. Рук. Тр. Серг. Л. № 657, л. 120. Из третьей ред. известно только извлечение, напеч. в Ист. Р. Ц. преосв. Макария, т. I, стр. 203—205.

31 Так преосв. Макарий в Ист. Р. Ц. I, 157—159 излагает жизнь Авраамия по 3-ей редакции, наиболее подозрительной.

32 Так в большей части списков; в некоторых епископы и князья не поименованы, напр, в Рум. № 434 и 397.

33 Только к концу XIII в. известно в Ростове более 2 монастырей сверх Авраамиева, а легенда успела уже забыть время основания и этих монастырей. На позднейшее время указывают и «князи» ростовские, упоминаемые в легенде одновременно с вел. князем во Владимире и имевшие обычай ежедневно ездить на охоту: это — скорее воспоминание об удельных ростовских князьях XIII—XIV в., чем намек на «каких-то низших князей, бывших и в других городах при начале русскаго государства» (т. е. родовых старшин), как думает преосв. Макарий. Ист. Р. Ц. I, 7.

34 Для объяснения основы сказания, происхождения святого из Чухломы, возможно одно предположение: малознающий составитель второй ред. сам или повторяя устное предание смешал основателя ростовского монастыря с Авраамием чухломским. Это предположение облегчается некоторыми соображениями: в самом монастыре Авраамия ростовского не было верных сведений о жизни основателя, как видно по запискам в монастырских рукописях (Ист. р. иер. III, 64); деятельность того и другого Авраамия представляет общую черту, столкновение с язычеством; жития обоих долго оставались неописанными, давая простор устным преданиям. Наконец, в третьей ред. ошибка еще очевиднее: смешивая Авраамия ростовского с чухломским, постригшимся в Троицком Сергиевом монастыре, она и первого постригает «в обители Св. Троицы валаамской», забывая, что этот монастырь — Преображенский, а не Троицкий.

35 Предположение, что сказание основано на не понятом тожестве имен Иверка и Аверкия, принадлежит арх. Филарету, по мнению которого третья редакция составлена не раньше 1706 г. Обз. р. д. лит. I, стр. 379. Р. Свв. окт. прим. 214 и 215.

36 Подобно этому, еп. Феодор, по 3-й ред. жития Леонтия, приходит в Ростов с кн. Борисом и называется первым ростовским епископом, вторая ред. жития Авраамия знает Феодора и, однако ж, говорит о его преемнике Идарионе: «то бе первый присланный с мучеником Борисом от кн. Владимера».

37 Феодор в сб. Унд. № 574, л. 585, в других Иларион; в синод, сб. № 555: «видев же преп. еп. Феодор множащуся монастырю, всеми потребами изобилну сущу, совет же сотвори еп. Ларион с князи великими... дабы сотворили архимаритию ту обитель».

38 Арх. Филарет, относя деятельность Авраамия в концу XI в., отвергает имена епископов и кн. Бориса в житии, но удерживает имя кн. Владимира, видя в нем Мономаха, и на этом основании относит кончину Авраамия к самому началу XII в. Но для этого он принужден строить гор. Владимир на Клязьме, где кн. судит Авраамия, раньше, чем строит его летопись; притом, как замечено выше, и этот князь в некоторых списках жития не назван по имени. Р. Свв. окт. стр. 294 и сл.

39 Преосв. Макарий в Ист. Р. Ц. I, 157, прим. 331. Но и он принужден отвергнуть год смерти Авраамия (1010), выставленный в рукописных святцах и в замете одной монастырской рукописи, как слишком ранний, хотя им, по-видимому, и руководились редакторы в выборе имен князей и епископов, упоминаемых в житии. Предполагая в цифре описку, преосв. пытается поправить ее на 6553 (1045); но и этим не устраняется противоречие, в какое вступает житие с другими ростовскими известиями XI в. именно благодаря именам князей и епископов, внесенным в житие наугад; Авраамий крестит Ростов все еще слишком рано.

40 Рук. Тр. Серг. Л. № 657, л. 121: «Радуйся, преп. отче Авраамие, яко последова учением, чудесы же и подвига благому пастырю иже в святителях великому Леонтию, его же Г. Бог от восток к западу посла яко светило великое, да просветит сущих в тме неведениа».

41 Обз. р. д. лит. I, стр. 93 и 142. Р. Свв. июнь, прим. 202. — В сказании о Петре царевиче особенно потерпело от пропусков и поправок писцов два места: о покупке Петром земли у ростовского князя и о тяжбе внука Петрова Юрия с ростовскими князьями за эту землю. Списки сказания: в Мак. Ч. мин. июнь, стр. 891; Унд. № 586, л. 222; сп. поздний, но один из самых исправных в синод, сб. нач. XVIII в. № 84, л. 229; этот сб.-копия с ростовской соборной рукописи. Списки жития еп. Игнатия: в синод, сб. 1459 г. №637. л. 116, в Макар, ч. мин. май (л. 1184 по синод., стр. 891 по yсп. сп.), Унд, №586, л. 171 и синод. № 84, л. 46. Житие Петра напеч. в прав. Соб. 1859,1,360.

42 Р. Свв. июнь, прим. 207. — П. С. Р. Лет. VII, 198: «Тогоже (6830) лета приходи на Русь из орды посол силен, именем Ахмыл, и много пакости чини по низовской земли, и Ярославль взя и много христиан изсече». Ср. Ник. III, 127. Большая часть списков жития не называют Ахмыла царем, а некоторые говорят прямо: «в лето 6830 прииде Ахмыл на русскую землю, и пожже град Ярославль, и пойде к Ростову». В том, что нашествие случилось по житию при правнуке Петра, не может быть побуждения искать этого события в более позднем времени: в 1322 г. были же правнуки кн. Бориса, современника и названного брата Петра.

43 Рук. Унд. № 359, л. 1. В заглавии службы по этому списку замечено, что она написана в 7057 г.; это показывает, что Петр царевич был в числе новых чудотворцев, канонизованных на московском соборе 1549 г.

44 Это известие находится в заглавии жития по списку в рукописи XVI в., виденной нами у С.Т. Большакова: «житие блаж. Петра... како прииде в страх божий и умилися душею, и пришед из орды в Ростов лета 6761-го и крестися» и проч. Других списков с такой пометкой нам не попадалось.

45 Это известие сохранили списки жития в Макар, ч. мин. yсп. и синод. В других читается только: «князь же поим ему от великих вельмож невесту, беша бо тогда в Ростове ординьстии вельможи». Древний текст жития, по-видимому, затруднял писцов XVI и XVII в., и этим объясняем мы пропуски и поправки, заметные в большей части списков. Списки в Макар, мин. также страдают пропусками, но, по-видимому, не вносили в текст поправок и поэтому сохранили некоторые черты его, измененные в других списках, наприм. заметку о смерти еп. Игнатия с оговоркой автора о житии его и указанное известие о тесте царевича.

46 Тяжба правнуков Бориса, князей Федора и Константина с внуками Петра, по житию, происходила за много лет до 1322 г., к которому относится нашествие Ахмыла, но уже после 1316 г., когда в Ростове упоминается еще отец этих князей, Василий Константинович. П. С. Р. Л. VII, 187.

47 Позднейшая редакция, сокращая древнее сказание, стремится уже приблизиться к общему стилю житий. См. житие Петра в рук. гр. А.С. Уварова №211.

48 С летописной точностью обозначено время смерти Игнатия: «пребысть в святительстве лет 26; в л. 6796 преставися к Богу священноеп. Игнатей мес. мая в 28 день, в пяток по вечерни». Описание чудес при погребении с точным обозначением имен лиц и биографическими подробностями об одном из них заставляет предполагать источник этой статьи в записке, современной событию.

49 Список XV в. в синод, сб. № 637, л. 120. Начало предисловия, обыкновенно опускаемого в позднейших списках: «Елма убо и в последних днех рода нашего благоизволи Бог в сих странах рускых многим и великим в добродетелех мужем въсияти...» С этим сп. сходны по составу, только без предисловия, списки Увд. XVI в. № 565, л. 32 и в нашем сб. 1543 г. Списки XVI в. с похв. словом в синод, сб. нач. XVI в. № 639, л. 21, в Макар, ч. мин. по yсп. сп., май, стр. 1224, сб. волокол. в моск, епарх. библ. 1548 г. № 648, л. 52, сб. волокол. в моск. д. акад. № 632. Списки XVII в., довольно редкие, с похвалой и чудесами XVI в. в сб. гр. А.С. Уварова № 127 (по катал. Царск.), л. 13, Милют. ч. мин., май, л. 1271, синод. № 627 и сб. Н.С. Тихонравова. Извлечения из жития в Ист. Р. Ц. преосв. Макария, III, прим. 93.

50 Обз. р. д. лит. I, стр. 133.

51 Напр., в волокол. сб. № 692, л. 201 и синод. XVI в. № 556, л. 804.

52 Обз. р. д. лит. I, стр. 133. Р. Свв. май, прим. 281. Здесь же (стр. 181) сказано, что мощи Никиты обретены нетленными при митр. Фотие и при Никитском игумене Данииле. Источник не указан; но им была, очевидно, Ист. р. иер. VI, 1029, где читаем: «Мощи преп. Никиты обретены в XV ст. при Фотие, митр. московском, и при Данииле игумене, переславском чудотворце» . Но последний умер сто лет спустя после кончины Фотия. Ошибка объясняется тем, что составитель статьи в Ист. иер., невнимательно прочитав рассказ о поисках Фотия, принял иг. Даниила, передавшего этот рассказ, за современника и очевидца фотиевой попытки. Арх. Филарет, поправляя эту ошибку по собственному соображению, сделал из известного Даниила Переяславского небывалого никитского игумена. Повесть об искании мощей Никиты Фотием в статье о чудесах XVI в. Милют. ч. мин., май, л. 1291.

53 Во Владим. Сбор. К. Тихонравова, стр. 95, читаем, что в память о подвигах Никиты богомольцы доныне, надев вериги преподобного и взяв камень от ступеней часовни, где находится столп Никиты, обходят вокруг нее три раза, держа камень на голове. Прежде вместо камня брали каменную шапку Никиты, в 1735 г. взятую в канцелярию московского синод, приказа.

54 В древнейшем сп. жития (синод, сб. № 637) и многих позднейших нет и этого известия; в других оно вставлено в виде заметки, перенесенной с полей, разрывая грамматический строй текста. Указание на год смерти Никиты мы встретили только в синод, сп. XVII в. № 627; здесь статья о убиении столпника озаглавлена: «о преставлении святаго в лето 6701, мес. мая в 23 (л. 43)». О жизни и общественном положении Никиты до пострижения житие знает так мало, что по нему нельзя составить ясного понятия об этом: «Бяше некто человек Никита именем, рожение и въспитание име в граде Переяславле; пришед же в съвръшен възраст, якоже есть обычай некыим в юности на злая прилежати, такоже и сему Никите, прилежа градскымь судиям, и мног мятеж и пакости творяше человеком неправеднаго ради мьздоимания, и тем питаше себе и подружие свое». Так начинается житие в синод, сб. № 637; другие списки, переделывая это начало, прибавляют, что Никита «бе мытарем друг».

55 См. эту статью в Милют. ч. мин., май, л. 1316 и сл.

56 Преосв. Макария Ист. Р. Ц. IV, 260.

57 Милют. ч. мин. май, л. 1293—1297. Повесть с описанием этих чудес написана вскоре после 1564 г., т. е. после перестройки и преобразования Никитского монастыря, предпринятого И. Грозным по личному его усердию к месту подвигов столпника.

58 Преосв. Макария Ист. Р. Ц. VI, 218.

59 Сб. волокол. в моск, епарх. библ. № 648, л. 77.

60 Нач. похв. слова: «Се настоит, братие, светоносное праздньство предивнаго отца нашего и чудотворца Никиты столпника». В конце слова читаем: «пресветлое твое успение чтущим милости и оставления грехов просим».


ГЛАВА II Древнейшие жития на севере

Переходим к кругу житий, отличающемуся особым характером в сравнении с разобранными выше. Преследуя две основные задачи исторической критики в избранной отрасли древнерусского исторического материала - разъяснение того, из каких источников черпались и как, под влиянием каких исторических и литературных понятий обрабатывались сказания о святых, мы могли добиться очень скудных и смутных выводов в этом отношении от рассмотренных житий. Из форм исторического изложения в севернорусской литературе XII-XIV в. хорошо известна самая простая - летопись. Ясные следы указывают на существование в ней и другой, более сложной и искусственной формы - биографии. Но если северный летописец этого времени является довольно ясным литературным типом, то образ северного биографа остается подернут тенью элементов, чуждых историческому изложению. Во-первых, авторы этих жизнеописаний остаются для читателя лицами совершенно незнакомыми: как их понятия и литературные средства, так и имена, общественные положения и обстоятельства, среди которых они писали жития, исчезли в последних почти бесследно. Далее, на всех разобранных редакциях, за исключением трех, лежит сильный отпечаток позднейших литературных целей и понятий, которые определили не только их исторический взгляд и отчасти фактическое содержание, но и литературную форму, внося в биографию поучительно-риторические элементы. Наконец, все редакции без исключения временем своего происхождения слишком удалены от описываемых ими лиц, и ни одна не основала своего рассказа о жизни святого на современных или близких к нему по времени источниках. Не книжный списатель составил эти жития; до него их сложила местная народная легенда, у которой своя память, свои особые источники и приемы; поздний списатель только записал готовую основу, прибавив к ней свои книжные рассуждения, ничего фактического не дающие историку. Среди скудных исторических данных, доступных поверке по другим источникам, помимо жития, личность его составителя часто совершенно исчезает в этой легенде, и нет средств ни указать точно его участие в обработке сказания, ни уследить за развитием последнего по всем темным извилинам многолетней изустной передачи. Таким образом, разобранные жития древнейших северных святых не могут служить ни верными образчиками древнейшей северной агиобиографии, ни чистым историческим источником: их литературные приемы и точка зрения на описываемые лица не принадлежат этому периоду, а основные фактические источники не принадлежат непосредственно истории. Более чистый материал для историографической производительности до конца XIV в. на севере дает небольшая группа житий, составившаяся к этому времени. Биография является здесь с наименьшей примесью сторонних элементов. Это немногие жития, составленные современниками или со слов современников описываемых лиц: житие Авраамия, написанное в Смоленске, Варлаама и Аркадия - в Новгороде, Александра Невского - во Владимире, кн. Михаила Тверского в Твери и митр. Петра - в Ростове. Таким образом, эта группа житий не только представляет образцы севернорусской агиобиографии в ее первоначальном виде, но и наглядно описывает собой круг древнейших средоточий книжного просвещения на севере.
Житие Авраамия Смоленского - одно из самых любопытных как по заключающимся в нем данным для истории, так и по своей литературной форме. В том и другом отношении оно подвергалось внимательному разбору, 1 к результатам которого можем прибавить несколько критических соображений, объясняющих мысль и характер жития, Мысль и характер его определились отношением автора к подвижнику и его литературным положением. Автор, инок Ефрем, называет себя в послесловии последним из учеников Авраамия в смысле самого недостойного. В житии, описав наружность Авраамия, он прибавляет, что делает это для тех, кто не видал преподобного. Он помнит и заносит в житие некоторые выражения, сказанные Авраамием при случае. Так, рассказывая о гонениях, понесенных последним в монастыре на Селище, Ефрем добавляет: он сам говорил: «пять лет терпел я искушения, поносимый, безчестимый подобно злодею». По всему этому виден в Ефреме инок Богородицкого монастыря, основанного еп. смоленским Игнатием и порученного настоятельству Авраамия, - один из той немногочисленной братии, которую Авраамий образовал около себя в том монастыре, подвергая строгому испытанию каждого вступающего. Составленная впоследствии служба, руководясь житием и местным преданием, соединяет в своих молитвах имена Авраамия и ученика его Ефрема, говоря о последнем, что он насладился божественным учением учителя. 2 Этим отношением автора к Авраамию определяются основные источники жития - личные воспоминания и рассказы очевидцев; на последний источник не раз указывает сам Ефрем, сопровождая свой рассказ замечаниями: это многие знают, этому много свидетелей. Можно даже заметить, с какого времени автор рассказывает по своим личным воспоминаниям: ссылки на свидетелей и очевидцев встречаются в описании начальной поры иноческих подвигов Авраамия и прекращаются в рассказе о другой поре, когда он стал игуменом епископского монастыря. Тем же отношением к Авраамию объясняется и главная мысль автора жития. Шумное гонение, которому подвергли страдальца завистники и невежды, должно было перейти смутным и тяжелым воспоминанием в память следующего поколения. Рассказать ему правдиво печальную историю, указать друзей и врагов, снять еще продолжавшиеся, может быть, недоразумения с памяти учителя - такова цель, проглядывающая в труде Ефрема. Он озаглавил свою повесть «житием и терпением преп. Авраамия, просветившагося в терпении мнозе». С особенной энергией прибавляет он, перечислив клеветы, взведенные «безчинными людьми» на Авраамия: «ина же многа нань вещания глаголюще, их же блаженный чюжь, истиною реку тако». Этой целью объясняются и неровности фактического изложения в житии. Нетрудно заметить, что существенную часть жития, преобладающую над всем остальным его содержанием, составляет рассказ об интриге, веденной против Авраамия местным духовенством: здесь автор особенно разговорчив, тщательно раскрывает пружины «крамолы», подробно следит за ее развитием, ясно указывает в городском населении стороны за и против оклеветанного Авраамия, не забывает поименовать его защитников, оставивших добрую память в городе, наконец, собирает и выписывает подобные случаи из церковных преданий, чтобы показать страшные следствия гонений на праведника. Все остальное в жизни Авраамия, что не имело прямой связи с этой крамолой, обращает на себя внимание автора гораздо в меньшей степени; даже деятельность его в монастыре еп. Игнатия, всего более известная Ефрему, изображена им слишком кратко для очевидца. - Литературный характер жития объясняется литературной средой, в которой вращался автор, инок одного из смоленских монастырей. Известия XII в. показывают, что в развитии книжного образования Смоленск шел в ряду первых русских городов. Само житие дает не одно указание на степень развития письменности в смоленских монастырях в конце этого века. Из книгохранилища подгородного Селищского монастыря Авраамий брал и читал жития восточных святых Антония, Саввы и др., также житие Феодосия Печерского, сочинения Златоуста, Ефрема Сирина и даже некоторые апокрифические статьи; игумен этого монастыря, по выражению жития, был так хитр в божественных книгах, что никто не смел пред ним «от книг глаголати». Книжные занятия Авраамия не ограничивались чтением: он собрал около себя писцов, с помощью которых составлял и переписывал новые сборники, извлекая для них наиболее важные статьи из прочитанного. Этим объясняется степень книжного образования, какую обнаруживает автор в своем труде. Особенно ясно выступает она в личном авторском элементе, введенном в житие. Это - не простой сухой рассказ: автор начинает и часто прерывает его изложением собственного взгляда на рассказываемые события, сближением их с фактами церковной истории. Здесь открываются другие, литературные источники жития, которые были вместе и источниками литературного образования автора. Особенно долго останавливает он свое размышление на преследованиях, поднятых против Авраамия: здесь приводит он для сравнения рассказы из жития Саввы, Иоанна Златоуста, припоминает две повести из «Златой Чеци». При таких книжных средствах Ефрем мог познакомиться с литературными приемами искусственного жития: он начинает свой труд предисловием и оканчивает пространным и витиеватым послесловием с похвалой святому, - и здесь любопытно видеть, откуда идет это искусственное влияние: богословско-историческая молитва, которой начинается предисловие, составлена по образцу предисловия к Несторову житию преп. Феодосия и оканчивается дословной выпиской из него. Из того же жития заимствует автор известие о чудесном видении, предшествовавшем построению каменной печерской церкви, предпосылая его своему рассказу об основании монастыря еп. Игнатием. В описании жизни Авраамия видно также перо знакомое с стилем житий: по близости к святому, автор не мог не знать подробностей о его юности; но он скрыл их под теми неопределенными чертами, которыми позднейшие слагатели житий прикрывали недостаток сведений о молодости святых.
Гораздо труднее определить хронологию жития, время его написания и время жизни описываемого им лица. Авраамий, по замечанию Ефрема, подвизался в иночестве 50 лет; посвящение его в иеромонаха помечено в житии временем князя смоленского и всей русской земли Мстислава, т. е. Мстислава Романовича, княжившего в Смоленске с 1197 по 1214, в Киеве по 1224 г.; гонения на Авраамия и возведение его в сан архимандрита относятся ко времени пережитого им смоленского еп. Игнатия, который только однажды упомянут в летописи под 1206 г. Из всего этого видно только, что Авраамий жил в XII-XIII в. и что прежнее мнение, относившее жизнь Игнатия и Авраамия к первой половине XII в., ошибочно. 3 Остальные хронологические показания жития так неясны, что не дают основания для более точного вывода. Преосв. Макарий относит кончину Авраамия не далее первой четверти XIII в.; арх. Филарет в одном сочинении - к 1210 г., в другом не позже 1220; некоторые - к 1221 г. 4 Все эти догадки основаны на предположении, что Авраамий сделался иеромонахом очень поздно, лет через 30 по вступлении в иночество, и не пережил преемника Игнатиева еп. Лазаря, который около 1220 г. оставил кафедру и по житию был еще иереем во время крамолы на Авраамия. 5 Но 1) Авраамий, славившийся просвещением и учительностью, мог сделаться иеромонахом рано; 2) год смерти еп. Игнатия неизвестен, а из того, что житие прямо от смерти Игнатия переходит к смерти Авраамия, нельзя заключить, что последняя случилась вскоре после первой и не позже удаления с кафедры еп. Лазаря, ибо рассказ жития, как замечено выше, отличается неровностью и обстоятельное описание жизни Авраамия после крамолы не входило в программу автора. Поэтому одинаково вероятно предположить смерть Авраамия гораздо раньше и гораздо позже 1220 г. Так же невозможно точно определить время написания жития. По мнению арх. Филарета, оно написано не прежде 1237 г., уже при монголах, ибо автор в послесловии молит Бога испровергнуть нашествия поганых измаильских язык. Но эти выражения могут относиться не к одним 1237-1240 гг., даже вовсе не к монгольским нашествиям. 6 Впрочем, может быть, в хронологической неясности жития виноват не автор. Разбирая текст жития по большей части списков, легко убедиться, что позднейшие писцы значительно попортили это древнее произведение своими описками и пропусками. Может быть, неудобопонятность его и вызвала позднейшую попытку переделать Ефремово житие Авраамия. 7 В этой переделке опущены предисловие и послесловие Ефрема; последнее редактор заменил другим, им самим составленным, нравоучительного содержания. В изложении жизнеописания также есть пропуски, сокращения и даже прибавки. Переделка особенно коснулась тех вводных мест древнего жития, которыми Ефрем прерывает рассказ, излагая свои размышления; именно эти места в сохранившихся списках жития и страдают темнотой и неправильностью изложения.
После Смоленска, срединного члена семьи старших, волостных городов, который в древнейшем житии своего святого обнаружил прямую литературную зависимость от Юга, от старшего родича своего Киева, уцелевшие памятники заставляют предполагать едва ли еще не большее развитие письменности и литературы в Новгороде, в самом северном члене этой семьи, и главным образом под тем же влиянием. С другой стороны, церковная жизнь Новгорода в первые века христианства на Руси выставила не мало деятелей, которые могли дать поучительное содержание для жития. Однако ж можно указать очень скудные следы литературной производительности Новгорода в этом роде. В конце XVI в. в письменности выступило незаметное дотоле предание о житии Антония Римлянина, написанном будто бы учеником последнего Андреем около половины XII в.; но, как увидим, это предание является в такой сомнительной обстановке, что в нем позволительно не видеть никакого действительного факта из истории новгородской литературы XII в. Затем древний пролог сберег маленькое житие Варлаама Хутынского, и благодаря ему же, вероятно, сохранилась еще более краткая историческая записка об Аркадие, епископе новгородском: вот все памятники новгородской агиобиографии, известные до конца XIV в.
Краткое житие Варлаама, несомненно, существовало в конце XIII в. 8 Оно носит на себе типические черты так называемого проложного жития. Позже, рядом с пространными житиями, в значительном количестве встречаются такие краткие, проложные их редакции. Вопрос о хронологическом отношении обеих форм неизбежен в литературной истории жития. Но только немногим из кратких редакций есть основания приписать более раннее происхождение сравнительно с пространными; о большей части трудно сказать, были ли они первообразами последних или их сокращенными переделками для прочтения в церкви в день памяти святого. В этом отношении разбираемая редакция дает любопытный факт для литературной истории житий: являясь в качестве проложной рядом с позднейшими пространными редакциями, она была вместе и древнейшим их первообразом. Пространные редакции жития не встречаются в рукописях раньше XV в.; сличая их содержание с краткой, можно заметить внутренние признаки ее старшинства. Она вышла из среды, где события и лица из истории Варлаама были еще в свежей памяти и достаточно было намекнуть на них без пояснений. Рассказ о кончине Варлаама начинается прямо известием: «егда же... приде из Костянтиня града Антоний, сверьстник его, радже быв блаженный о таковом мужи духовному си брату, преда в руце его монастырь». Позднейшие редакции считают нужным пояснить, что Антоний, предназначенный Варлаамом в преемники, незадолго до того пошел в Царьград. Краткое житие рассказывает о создании Хутынского монастыря с подробностями и намеками, которые были уже непонятны составителям пространных редакций и потому опущены или спутаны ими. Варлаам еще до пострижения прямо из мира «изиде в пусто место, имея наставника Бога и отца Перфурья и брата его Феодора и ину братью, их же житье и добронравье инде скажем... острижеся вне града от прозвутера некоего мниха». Пространные редакции, не зная, кто этот Феодор, опускают и его с иной братией, и указание на другое сочинение автора, а Порфирия смешивают с священноиноком, постригшим Варлаама. Обличая большую отдаленность этих редакций от описываемого лица в сравнении с краткой, указанные особенности их имеют свой источник в сжатом и не совсем ясном рассказе последней. Трудно решить, что имел в виду автор жития, обещаясь «инде» сказать житие и добронравие Порфирия и иной братии; но нет нужды непременно видеть в его словах обещание написать особые жития этих людей. Древняя новгородская летопись разъясняет, кто этот отец Порфирий и кого мог разуметь автор под «иной братией». Понятно, что это одно еще не дает достаточного основания приписывать летопись и житие одному автору; гораздо вероятнее, что автор жития намекает на монастырские записки, которые он вел вскоре по смерти Варлаама, живя в его монастыре, и которые послужили источником известий о Хутынском монастыре, занесенных в новгородский летописный свод. Из этого свода узнаем, что Порфирий - Прокша Малышевич, такой же «вячший» новгородец, как и Варлаам, постригся на Хутыне «при иг. Варламе» и умер в 1207 г.; брат его Феодор не известен по летописи, но она в продолжение нескольких десятков лет следит за судьбой его сына Вячеслава, внука Малышева, достроившего церковь, заложенную его отцом, бывшего тысяцким, потом хутынским монахом Варлаамом, и подробно обозначает его смерть и погребение на Хутыне в 1243 г. Там же пострижен и в 1247 г. погребен сын Вячеслава Константин. Из одного с Варлаамом класса вышел вернувшийся пред смертью его Антоний: это был Добрыня, отец которого воевода Ядрей погиб в походе 1193 г. на Югру; по летописи, Добрыня еще до изгнания архиеп. Митрофана (1211 г.) возвратился из Царьграда с святыней от Гроба Господня и постригся на Хутыне; в 1211 г. он избран владыкой Новгорода и потом неоднократно оставлял кафедру. Вместе с Антонием мог быть в числе «иной братии» Варлаама и Арсений, из хутынских чернецов, дважды заступавший место архиеп. Антония, но не посвященный в сан, потом бывший игуменом Хутынского монастыря. Ко всем этим лицам летопись относится с большим сочувствием и особенно останавливается на Арсение, описывая его добронравие, называя его мужем кротким, смиренным, зело боящимся Бога. 9
Рассмотренные признаки жития не позволяют слишком удалять его происхождение от времени описываемых им событий. В последствии это житие имело долгую литературную историю и вобрало в себя цикл легенд, которыми окружено было имя Варлаама. Разбор их найдет место в рассмотрении позднейших редакций жития. Краткая редакция свободна от этих легенд; но и в ней, несмотря на раннее время ее списков, можно отметить черту, ставшую потом основой одной из них. Древняя летопись и житие молчат о годе смерти Варлаама; две позднейшие летописи, новгородская 4-я и софийская, относят ее к 6701 (1192, ноябр. 6). Воспроизводя историю монастыря по древнему житию, видно, что Варлаам с Порфирием и иной братией долго жили в «пусте месте» отшельниками, не принимая правильной формы монастырского братства, которое впервые устроилось по-монастырски, когда архиепископ освятил поставленную «чернецом» Варлаамом малую церковь Преображения на Хутыне, что по древней летописи было 6 авг. 1192, т. е. незадолго до смерти Варлаама. 10 По Пахомиевской редакции жития, Варлаам тогда же заложил другую, каменную церковь Преображения, но не успел достроить при жизни. 11 Сопоставление этих известий делает вероятным известие о смерти Варлаама в 1192, т. е. при архиеп. Григорие, умершем в следующем году 24 мая. Во всех известных нам списках древнего жития хоронит Варлаама владыка Антоний; позже встретим ряд легенд, основанных на тесной дружбе между Варлаамом и архиеп. Антонием, избранным в этот сан в 1211 г. Ошибка эта принадлежит не автору краткого жития, которое, очевидно, в других списках не обозначало имени владыки, как всем еще известного; на это указывают и позднейшие редакции, которые, переделывая древнее житие, в рассказе о погребении Варлаама также не называют архиепископа по имени. Так, по-видимому, из стиравшихся в предании исторических черт жизни Варлаама уже в конце XIII в. завязывалась канва легенды.
Разбираемое житие может служить образчиком литературного стиля житий, какой усвояла новгородская письменность XIII в. В основных чертах своих он тот же, что широко развился и твердо заучивался нашими книжниками в последствии. Две существенные особенности его здесь уже готовы и выступают тем заметнее, чем короче житие. Одна состоит в известном выборе биографических черт для жития. Их немного, и почти все они связаны с рассказом об удалении Варлаама и его товарищей в пустыню, о построении монастыря и о смерти святого; остальные моменты и подробности не остановили на себе внимания биографа. Не одна краткость биографии тому виной. Рядом с индивидуальными чертами жизни Варлаама нашли место и те общие типические черты с их неизменным, заученным выражением, которые удобно переносились на всякого святого: «родися от верну родителю крестьяну», «ун сый на игры с уными человекы не изволи изити», в пустыне «не дадяше сна очима своима, боряся с бесы», предсмертные слова к братии: «аще, братие, телом отхожу от вас, да духом присно с вами буду» и т. п. Затверженные по чужим литературным образцам, эти черты, здесь еще краткие и неразвитые, очевидно, рассчитаны не на любопытство к делам и деятелям прошлого, а на внимание набожного слушателя в церкви. Эта вторая особенность житейного стиля заметно связана с первой: из жизни святого берутся лишь такие черты, к которым можно привязать эти общие, готовые формулы жития. Но следует оговорить в разбираемой редакции отсутствие третьей особенности житейного стиля, развившейся позже: общие места в жизнеописании удерживают еще характер исторических фактов, хотя условных, не переходя в назидательное размышление или витиеватую проповедь и не удаляясь от первоначального назначения жития - служить исторической запиской или «памятью» о святом.
Еще ближе подходит к этому назначению коротенькая записка об Аркадие, еп. новгородском, сохранившаяся в Макарьевских минеях. 12 Трудно сказать, существовали ли в письменности Новгорода до XV в. какие-нибудь биографии других его древних владык, написанные в Новгороде. Жития некоторых из них, составленные позже, или молчат о своих древних источниках, или делают неясные указания на них. Литературная простота записки об Аркадие лишает вероятности предположение, что она написана при архиеп. Макарие для его миней или в близкое к нему время: тогда составили бы более пространное и витиеватое житие, сообразно с литературным вкусом времени. Помещенная в минее Макария среди кратких проложных статей, она, очевидно, вместе с ними выписана из старинного пролога. Краткий некролог, эта записка чужда общих мест жития. По-видимому, она была мало известна церковным историкам: говоря об Аркадие, они обыкновенно ограничиваются летописными известиями, начинающимися с основания им Успенского Аркажского монастыря в 1153. 13 Записка представляет некоторый интерес тем, что сообщает черты жизни Аркадия до этого года, взятые, очевидно, из другого источника, столь же близкого, как и древняя новгородская летопись тех годов, ко времени этого епископа (ум. 1163). Аркадий «бе нищ», говорит записка, в молодости покинул родителей и постригся в Юрьевом Новгородском монастыре; здесь, достигнув сана пресвитера, он стал потом игуменом и наконец был почему-то изгнан из монастыря. Когда приехал из Руси в Новгород кн. Изяслав, он полюбил Аркадия и поручил ему «место» св. Пантелеймона; оттуда Аркадий удалился потом в пустынное место, где и основал в 1153 г. свой монастырь. 14 Пантелеймонов монастырь около Новгорода упоминается в грамоте кн. Всеволода Мстиславича Юрьеву монастырю, след., существовал еще до 1136 г., когда Всеволод был изгнан из Новгорода. Изяслав, как видно, заботился о его благосостоянии: он приезжал в Новгород на короткое время в 1148 г.; к этому времени можно отнести сохранившуюся грамоту его на земли, выпрошенные им у Новгорода для Пантелеймонова монастыря; тогда же поручил он Аркадию управление этим монастырем, о чем говорит записка. В известиях летописи об игуменах Юрьева монастыря есть пробел между 1134 г., когда упоминается Исайя, и 1158, когда был поставлен Дионисий. Очевидно, к промежутку 1134—1148 гг. и относится игуменство Аркадия в этом монастыре. 15
Первоначальное житие св. кн. Александра Невского составляет большую редкость в уцелевших древнерусских рукописях: по-видимому, отдельные списки его попадались редко и старинным нашим переписчикам. 16 Это можно отчасти объяснить тем, что в позднейшей письменности, наиболее сохранившейся, древнее житие было вытеснено из обращения несколькими редакциями его, составленными в XVI в. в духе позднейшего житейного стиля. При такой редкости списков, первое сличение их может возбудить некоторые сомнения относительно первоначального состава жития. В списке, дополненном летописными известиями, есть подробности, не встречающиеся в других. Сличая этот список с древней новгородской летописью, легко видеть, что эти подробности не принадлежат автору жития: почти все они относятся к Невскому и Ледовому побоищу и заимствованы почти дословно из новгородской летописи, а автор жития — не новгородец и опускал многое, касавшееся собственно Новгорода. 17 С другой стороны, есть черты, опущенные в списке псковской летописи и удержанные другими; самая крупная из них—рассказ о 6 русских удальцах, отличившихся в Невском бою. 18 Этот рассказ интересовал не исключительно одних новгородцев, ибо далеко не все эти удальцы вышли из их среды: четверо принадлежали к дружине князя, от которого и слышал этот рассказ автор, по его собственному показанию: «си же вся слышах от господина своего кн. Александра Ярославича и от иных, иже обретошася в той сечи».
Автор — не новгородец: у него нет обычных выражений новгородца о родном городе, даже есть, напротив, некоторое разногласие с новгородским летописцем в рассказе о Невском бое: умалчивая о подробностях, которые могли занимать одних новгородцев и отмечены их летописцем, он не без ударения указывает, что Александр поспешил выступить против врагов «в мале дружине» и потому много новгородцев не успело присоединиться к нему, тогда как новгородский летописец выводит Александра в поход только с новгородцами и ладожанами, не упоминая о княжеской дружине. Автор и не пскович: последнего трудно предположить в жестких словах, с какими житие заставляет Александра обратиться к псковичам после Ледового боя: «О невегласи псковичи! аще сего (избавления от Немцев) забудете и до правнучат Александровых, и уподобитеся Жидом» и проч. 19 Эти слова, образ выражения о ливонских немцах и шведах и другие черты обличают в авторе жителя Низовской земли, владимирца; на это указывает и обилие подробностей в рассказе о погребении Александра во Владимире, которых нет в новгородской летописи. 20 Но трудно определить общественное положение автора; из его рассказа видно только, что он был лицо, стоявшее близко к Александру. По его признанию, он слышал о князе от отцов своих и был «самовидец возраста его»; о Невском бое ему рассказывали сам Александр и другие участвовавшие в деле, очевидно, дружинники князя; о Ледовом бое он также слышал от «самовидца». 21
Рассматриваемое житие далеко не составляет полной, обстоятельной биографии Александра; в нем не находим многого, что известно о князе из других источников. В нем нет даже связного рассказа: содержание его представляет недлинный ряд отрывочных воспоминаний, отдельных эпизодов из жизни Александра. Нетрудно заметить мысль, руководившую автором при выборе этих эпизодов: в его записке соединены именно такие черты, которые рисуют не историческую деятельность знаменитого князя со всех сторон, а его личность и глубокое впечатление, произведенное им на современников, и эти черты переданы в том свежем, не потертом поздним преданием виде, в каком ходили они между современниками. Слова, какие сказали ливонский магистр и Батый, увидев Александра, поэтические черты, в какие современники и даже участники двух громких побед Александра успели уже облечь свои рассказы о них, татарские жены, стращающие детей словами «Александр едет», ответ его послам папы, скорбное слово о зашедшем суздальском солнце, сказанное митрополитом при известии о смерти князя, - эти и другие черты жития если не все точно отражают действительные факты, то дают историку живо почувствовать, как отразилась деятельность Александра в умах современников. Источник с такими чертами в северной письменности получает тем более цены, что их нет в современной северной летописи, вообще не любящей рисовать живо явления времени, и легко заметить, что позднейшие летописные сборники в рассказе об Александре воспроизводят эти живые черты именно по житию, без которого они погибли бы для них и для историка. - Литературная сторона жития делает его явлением не менее любопытным для характеристики литературной деятельности XIII в. на севере. Изложение его не чуждо книжной искусственности, хотя очень далеко от изысканного до невразумительности «добрословия» позднейших книжников. Автор знаком и с божественным и с человеческим писанием: он умеет кстати привести текст, из ветхозаветного пророка; характеризуя своего героя, он сравнит его в храбрости с царем римским «Еуспесианом» и при этом расскажет случай, где последний явил свое мужество; рассказывая об избиении шведов ангелом в Невском бою, не забудет упомянуть о подобном чуде в древние дни, при царе Езекии. Далее он знает, что пишет житие святого, которого и сам так называет. Несмотря на все это, он не выдерживает элементарных приемов жития, не хочет ни начать его приличным описанием благочестивого детства святого князя, ни закончить молитвенным обращением к новому ходатаю на небе. Вместо этого он набрасывает в начале повести краткую характеристику взрослого князя: ростом он выше других людей, голос его точно труба в народе; лицем он Иосиф Прекрасный, сила его - половина силы Самсоновой, и дал ему Бог премудрость Соломонову, храбростью он Веспасиан, царь римский, - и рядом с этими земными доблестями ни одной иноческой, чем любили с детства отличать даже князей позднейшие жития. Описание кончины святого автор начинает обращением к себе, которое по наивной изобразительности земной скорби столь же чуждо духу житий последующего времени: Горе тебе, бедный человече! как опишешь ты кончину господина своего? как не выпадут у тебя зеницы вместе с слезами? как от тоски не разорвется у тебя сердце? оставить отца человек может, а доброго господина нельзя оставить, с ним бы и в гроб лег, если б можно было. Житиеписатель, вышедший из школы Похомия Логофета, сказал бы, что автор повести об Александре совсем не умеет писать жития; так, вероятно, и думали переделывавшие ее редакторы XVI в., сглаживая в ней именно эти оригинальные, вольные приемы. Этим вольным движением, не стесняющимся холодной торжественностью житейного языка, оживлен весь рассказ жития; заметно еще литературное веяние старого киевского или волынского юга под этим северным, суздальским пером, которое с гибкостью и изобразительностью южного летописца вставляет в рассказ и библейский пример или текст, и сжатую картину Ледового боя или народной скорби при погребении Александра, не дает князю, его дружине и другим действующим лицам действовать молча, но постоянно выводит их с живою речью и при этом иногда мимоходом отмечает черту современного общественного взгляда или отношения к известному событию: жалостно было слышать, - добавляет житие в рассказе о поспешном выступлении Александра против шведов, - жалостно было слышать, что отец его вел. кн. Ярослав не ведал такого нашествия на сына своего милого Александра, и ему было некогда посылать весть к отцу, ибо враги уже приближались.
Вслед за другими книжными центрами древнейшей северовосточной Руси является и Тверь с памятником историографической литературы, с повестью о своем князе - страдальце Михаиле Ярославиче. Первоначальное сказание о нем известно нам в немногих позднейших списках; оно не попало в древние летописи, а позднейшие летописные сборники занесли его на свои страницы уже в переделке XV в. 22 По содержанию и основной мысли это сказание не житие в настоящем смысле слова, а повесть об убиении кн. Михаила в орде; но его можно отнести к разряду житий как по сходству литературного стиля, так и потому, что оно целиком легло в основание позднейших переделок, облеченных уже в форму правильного жития. Встречаем в сказании следы автора: в ночь по убиении Михаила многие и верные, и неверные видели два светлые облака над телом его, «еже исповедаху нам со слезами и со многими клятвами»; в гор. Бездеже, где остановились с телом на пути в Москву, один сторож был чудесно наказан за неуважение к мощам святого и «пришед исповеда ту (в Бездеже была церковь) иереови бывшая ему, от него же слышавше написахом». Сказав, что убитого князя отвезли на ночь за реку Адежь, «еже зовется горесть», повесть замечает: «горесть бо и бе, братие, тогда в той час, таковую видевши нужную смерть господина своего». В этих словах сказывается очевидец смерти Михаила, бывший спутником его в Орду, но не сопровождавший его тела оттуда. В свите, окружавшей Михаила за несколько минут до убийства, повесть указывает вместе с боярами и слугами отцов его духовных, игумена Александра и «двоих попов». В одном из них и можно подозревать автора. В минуту смерти князя, когда бояре и слуги его одни убежали к ханше и там скрывались, другие были обобраны, побиты и закованы татарами, духовных, по-видимому, не тронули, и они могли на другое утро услышать от верных и неверных рассказ о ночном явлении над телом князя. Московский князь отправил тело убитого в Москву «с своими бояры», и этот поезд описан в повести кратко; на другое лето той же дорогой вернулся на Русь и Юрий с сыном, боярами и слугами Михаила; по-видимому, на этом пути автор и узнал от бездежского иерея о новом чуде Михаила. - Во всей повести автор остается верен своей повествовательной задаче и не прерывает рассказа теми поучительными или риторическими распространениями, которые вносят в него позднейшие редакции. Эта ровность рассказа характеризует его повесть наравне с рассмотренными новгородскими житиями. В ней можно даже заметить некоторый рассчитанный подбор фактов: указав кратко происхождение князя, рассказ направляется далее прямо к катастрофе в орде и касается только тех событий, которые к ней привели или тесно с ней связаны. Этим объясняются некоторые пробелы в повести: рассказав о путешествии князей Михаила и Юрия в Орду в 1304 г., по смерти Андрея, указав таким образом завязку вражды между ними, автор обходит 8 следующих спокойных лет великокняжения Михаила и переносит рассказ прямо к 1313 г., когда затихшая вражда возобновилась. Положение автора сообщает интерес его отношению к событиям и главным лицам сказания. Очень естественно не найти в нем и намека на исторический смысл московско-тверской распри; но можно ждать объяснения ближайших мотивов и характеров враждующих князей с тверской точки зрения. Сквозь простой рассказ повести тверской князь выступает у автора величественной фигурой; на его стороне право и великодушие: он готов отступиться от своего великокняжеского права в пользу соперника, лишь бы вражда прекратилась, при всяком случае выражает готовность пострадать, лишь бы неповинные христиане избегнули беды смертью его одного; он борется один против московско-татарского союза, причем автор умалчивает, что и его герой водил из орды окаянных татар на Русь, на погибель христианству. Но любопытно, что соперник его Юрий Московский остается в тени и не на него направлено тверское негодование автора. Юрий с низовскими князьями - орудия татар, невольные жертвы ордынской жадности и особенно треклятого Кавгадыя, всего зла заводчика. Такое отношение тем более любопытно, что Москва в начале XIV в. не была еще окружена в глазах общества блеском, прикрывавшим многое, и сам автор не скрывает подробностей, несогласных с его отношением к действующим лицам рассказа. Увидев брошенное без одежды тело Михаила, Кавгадый «с яростью» обратился к Юрию: ведь он брат тебе старший, все равно что отец, зачем лежит так его тело? После убийства и русские князья с боярами, в одной веже с ордынскими, пили вино и хвастались, какую кто вину выдумал на пострадавшего князя.
Один грамотей, составлявший летописный сборник в первой половине XVI в., чувствуя неполноту своего изложения и свое неумение сочинять повести и украшать их премудрыми словесами, извинял себя тем, что он не киянин родом, ни новгородец, ни владимирец, но ростовский поселянин. 23 Если эта оговорка указывает главнейшие центры книжного просвещения в Древней Руси, то любопытно отсутствие среди них Москвы. Ее не можем занести и в число городов, оставивших жизнеописания своих местных политических или церковных деятелей до половины XIV в. Даже пророк и один из основателей ее политического величия не нашел себе в ней русского жизнеописателя.
Современник митр. Петра и первый его жизнеописатель, ростовский еп. Прохор был довольно известным лицом в свое время и в местной памяти по смерти. С его именем связана поэтическая легенда об основании Толгского монастыря в 1314. Еще игумен Спасского монастыря в Ярославле, он присутствовал на переяславском соборе вместе с своим епархиальным ростовским архиереем Симеоном и вскоре потом занял место последнего. 24 В 1319 г. Прохор ездил в Тверь мирить ее князей с Юрием Московским, в 1325 г. с митр. Петром хоронил в Москве убитого Юрия, в августе 1327 г., уже по смерти Петра, освящал там же заложенный последним Успенский собор, а под 7 сент. следующего года летопись говорит уже о смерти его самого. 25 Это указывает приблизительно на время составления жития. Разбор внешнего вида его дает основание для более точного определения. Труд Прохора, скоро встретивший сильного соперника в сочинении Киприана, сохранился в немногих списках, в которых, однако ж, текст его отличается обилием вариантов и заметными неправильностями. 26 Рядом с описками, обычными у писцов, встречаем варианты, объясняющие судьбу текста. Когда во Владимирском соборе объявили о чудесах Петра, - совершившихся в Москве вскоре по смерти его, по одним спискам, «почудися в. кн. Александр Михайлович и весь народ, иже бе в соборе»; 27 другие вместо Александра, действительно бывшего тогда (в нач. 1327) великим князем, ставят великого князя Ивана (Калиту), противореча собственному рассказу, что кн. Иван, описав эти чудеса, послал свиток во Владимир для прочтения в соборе, след., не поехал сам. Автор жития упоминается в нем по всем спискам в форме, принадлежащей перу писца, а не автора: на Переяславском соборе является «преп. иг. Прохор», свиток о чудесах читает во Владимире «преп. еп. Прохор». Происхождение этой последней поправки объясняется церковным употреблением, какое получил труд Прохора и на которое указывает его заглавие по софийскому списку: «преставление Петра митр. всея Руси; а се ему чтение», т. е. чтение в церкви на 6-ой песни канона святителю. Этим же объясняются отчасти многочисленные варианты в конце жития и между ними один, для нас более других любопытный. Прохор ничего не говорит о преемнике Петра Феогносте, приехавшем на Русь в тот же год, когда умер Прохор. Описание оглашенных во Владимире чудес святителя заканчивается по софийскому и соловецкому спискам словами, обещающими конец жития: «ты же, св. святителю, нам испроси грехов оставление»... Но житие оканчивается как будто припиской, и, по-видимому, не договоренной: «И се паки ино знамение его: создана бысть церкви вскоре милостью св. Богородица и Божиа угодника, св. святителя Петра митр., а створение в. кн. Ивана». Один список, наиболее исправный, как будто чувствуя, что эта приписка не на месте, ставит ее перед заключительным обращением к святому, переделывая последнее для чтения в церкви на праздник святого. 28 В этой приписке можно подозревать намек на то, что житие написано до окончания и освящения Успенского собора в Москве (в августе 1327 г.), след., вскоре по прочтении автором во Владимирском соборе свитка о чудесах Петра. Эти очевидные следы переделки не позволяют с уверенностью говорить о первоначальной литературной форме труда Прохора. В существующем его виде это - совершенно проложное житие, изложенное в сухом, сжатом рассказе. В нем можно отметить некоторые новые черты житейного стиля, любопытные в русском памятнике, несомненно получившем теперешний вид еще в первой половине XIV в., вследствие того, что митр. Феогност, как рассказывает Киприан, получив от цареградского патриарха разрешение (в 1339) почтить память святителя песнями священными и славословиями, установил «праздник светел святому» . Прохор мало знал о жизни Петра на юге: он упоминает об его отце Феодоре, но не может назвать ни матери его, ни места рождения святого, ни монастыря, где постригся Петр. Поэтому можно не предполагать особенных источников для его известий, что Петр начал учиться грамоте 7 лет и постригся 12 лет, ибо эти обычные черты, по примеру греческих житий, вставлялись в наших, когда не были точно известны действительные. 29 Но даже в поздних списках труда Прохора не заметно черт, внесенных под влиянием сочинения Киприанова: в рассказе о святительстве Петра Прохор приводит известия, каких нет у Киприана; «град славный зовомый Москва», по выражению последнего, у первого не более как «град честен кротостию».
Из всех разобранных выше житий с их редакциями можно набрать десяток, достоверно или вероятно написанный до XV в. Одно из них (Авраамия Смоленского) вполне отличается уже искусственным складом, позже усвоенным северной агиобиографией, и выше указан источник этого исключительного явления. Другое житие (А. Невского) - своеобразный, не повторившийся в древнерусской литературе опыт жития, чуждого приемов житейного стиля. Остальные жития, различаясь между собою свойством источников и фактического содержания, представляют несколько общих типических черт: они писаны для церковного употребления или по крайней мере имели его, некоторые несомненно, другие вероятно; потому все они имеют характер проложной записки, или «памяти» о святом, отличаясь сухим, сжатым рассказом, скудно оживляемым речью действующего лица или библейским заимствованием; в них заметно уже зарождение условных биографических черт и приемов, составивших риторику житий позднейшего времени; но вопреки ей все они, не исключая и двух указанных, имеют в основе своей известную историографическую задачу, ставя на первом плане фактическое содержание жития и не обращая его в материал для церковной проповеди или нравственно-риторического рассуждения. Таковы происхождение и первоначальный вид древнерусской агиобиографии на севере.

Примечания 2 глава

1 Списки жития XVI в. в рукоп. Унд. № 272, л. 1 и Макар, ч. мин. по yсп. сп., авг. стр. 2127-2147. Напеч. в Прав. Собес. 1853, №9 и 10, по списку половины XVI в. неисправному и не вполне. Отрывки в Ист. Р. Ц. преосв. Макария, III, прим. 106; изложение и разбор жития там же, стр. 47 и 171-175, и в Ист. Оч. Ф.И. Буслаева, II, 116—122.

2 Преосв. Мак. Ист. Р. Ц. III, прим. 263.

3 Ист. росс. иер. III, 65. Ист. свед. о мон., А. Ратшина, стр. 492. Ист. г. Смоленска, П. Никитина, стр. 44 и сл.

4 Ист. Р. Ц. III, прим. 107. Обзр. дух. лит. I, стр. 66. Р. Свв. авг., стр. 82. Прав. Соб. 1858, № 9, стр. 136.

5 Посл. еп. Симона к Поликарпу в Пам. росс. слов. XII, стр. 255: «Пишеть же ми книги княгини ростиславля Верхуслава, хотящи тебе поставити епископом Новуграду на Онтониево место, или Смоленску на Лазарево место». Если эти слова значат, что кафедры в Новгороде и Смоленске не были тогда замещены, то очевидно, что они обе были свободны одновременно, а Антоний Новгородский был смещен в 1219 г. П. С. Р. Л. III, 37. Вторично оставил он кафедру в Новгороде в 1228 г., но об этом не мог писать Симон, умерший в 1226. Из этого видна ошибка арх. Филарета, который отнес удаление Лазаря с Смоленской кафедры к 1224: тогда в Новгород надобно было ставить преемника Митрофану, умершему в 1223, а не Антонию. Р. Свв. авг., прим. 131.

6 Там же, прим. 119.

7 Эта переделка известна нам по списку в синод, сб. XVII в. № 477, л. 82—96; здесь рассказ не доведен до конца и прерывается описанием гонений на Авраамия (на месте, соответствующем стр. 379-ой в издании Прав. Собес).

8 Встречается в прологах XIII—XIV в. Цитуем по сп. в синод, пергам. прологе № 839 (л. 54—55), писанном в Пскове и в 1425 г. проданном в Сироткин монастырь, как сказано в приписке на л. 171. Нач. «Преп. отец наш Варлам родися в Новегороде, от верну родителю крестьяну и богобоязниву, въспитан бысть в добре наказании, и грамоту извыче и псаломская толкования, и еще ун сый, на игры с уными человекы не изволи изити, отгребаяся всякоя мирьскыя вещи». Из древнего пролога вместе с другими проложными статьями житие это занесено в Макар, ч. мин., где помещено вслед за позднейшим пространным (ноябр. по yсп. сп. стр. 157—159).

9 П. С. Р. Л. III: о Порфирие стр. 30, ср. с 218, о сыне его 31,41, 42, 44,54, о внуке 54, об Антоние и Арсение 31, 36—39, 42, 44, 45 и 48, ср. с 219. Ист. Р. Ц. III, 76. Ср. Р. Свв. арх. Филарета, февр., прим. 67.

10 Степ, кн., летописи новогор. 2-я и 3-я (П. С. Лет. Ш. 129 и 220) и старинные святцы (по рук. моек. дух. акад. № 209) относят ее к 1243 г., - ошибка, очевидно, происшедшая от смешения преп. Варлаама с Варлаамом Прокшиничем, на что и указал арх. Филарет в Р. Свв., нояб., прим. 72.

11 Поздние новгор. летописи смешивают эту церковь с малой, конченной и освященной (П. С. Л. III, 127 и 217). Воскресенская (там же VII, 102) точнее замечает под 6701 г.: «заложи церковь камену Преображение чудотв. Варлаам хутынскый; тогоже лета и преставися». Затруднение остается в примирении одного известия древней летописи - о прострижении Прокши Малышевича при иг. Варлааме, след., не позже 1192, с другим, которое выставляет того же Прокшу под мирским именем основателем церкви 40 мученик в 1199., если только это имя не поставлено здесь по старой памяти вместо иноческого (П. С. III, 25, прим. р.).

12 Здесь она дважды переписана под 17 сент. с разных списков.

13 Так Ист. росс. иер. III, 277; преосв. Макарий в Ист. Р. Ц. III, 56; Муравьев в Жит. свв. росс. ц. дек., стр. 243 и сл.; Ратшин в Ист. свед. о мон., стр. 397; в Р. Свв. арх. Филарета нет и статьи об Аркадие.

14 «Изиде в пусто место и созда церковь св. Богородица, яже стоит и до сего дне». Летопись: «сруби Аркад игумен церковь св. Богородица Успение и сстави собе монастырь». Под 1188 г. летопись говорит о построении здесь каменной церкви успенской. Если при этом была сломана аркадиевская деревянная и если слова записки относятся к самому зданию церкви, то , записка написана в 1163—1188 гг.

15 Ист. росс. иер. VI, 772; V, 454. П. С. Лет. III, 10.6.13.

16 Единственный нам известный отдельный список жития в рук. моcк, дух. акад. XVI в. № 576, л. 1—9, и тот, кажется, выписан из летописного сборника, судя по началу: «Преставися в. кн. Александр Ярославич в лето 6771. Скажем мужество и житие его». Другие списки в летописных сборниках: во 2-ой псковской летописи (II. С. Р. Л. V, 2—6) с пропусками, в лаврентьевской (там же I, 204—206) без конца, в 1-ой софийской и воскресенской (там же V, 176—181, 191; VII, 146—151): здесь житие подновлено и разбито на отдельные статьи, перемешанные с летописными известиями; точно так же и в тверской (там же XV, 375—384).

17 Эти вставки (см. П. С. Л. V, 177.179 и след.; слич. с новгор. лет. там же III, 53 и 54): описание нашествия шведов в 1240 г., перечень павших в бою новгородцев, начало рассказа о ледовом побоище и др. более мелкие.

18 Он в сп. лаврент. лет. и в рук. моек. дух. акад. Вслед за этим рассказом следует здесь другой, также опущенный в сп. псковской лет. - об избиении ангелом множества шведов на другом берегу Ижеры, где не дрались русские. Ни того, ни другого известия нет в древней новгор. летописи, и они принадлежат, очевидно, автору жития.

19 Так по сп. 2-й псковской летописи (П. С. Л. IV, 180); по другим то говорит автор от своего лица.

20 Митр. Евгений в Слов. пис. дух. чина II, 265, основываясь только на том, что в древнем новгородском, как и в других летописных сборниках, житие Александра помещено под 1240 г., признает автором его пономаря Тимофея, который будто бы составлял новгородскую летопись после «попа Иоанна» и по одному списку ее называет себя в ней под 1230 г. Впоследствии нашли подтверждение этому в одном новгородском прологе, писанном, как значится в приписке, Тимофеем, пономарем церкви св. Иакова в Новгороде в 1282 г. Р. Ист. Сб. т. III, кн. 3, стр. 293, статья И. С. Обзор р. дух. лит. 1,64. Но 1) сам автор статьи сознается, что год в приписке можно про- читать и 6705, как и читает арх. Филарет, и 6790, как находит более вероятным автор; 2) пономарь и составитель летописи в 1230 мог, положим, переписать пролог в 1282, но был, конечно, гораздо старше Невского, родившегося после 1219 г., а в житии обещает рассказать о нем и то, что слышал «от отец своих», чего как будто не помнил сам; 3) есть мнение, что Тимофей - только позднейший переписчик летописи, и упомянутый пролог служит скорее подтверждением этого. Не говорим об указанном разногласии автора жития и новгород. летописца.

21 В сп. псковской лет. (П. С V, 6) сохранилась, по-видимому, официальная форма выражения о хоронившем Александра митр. Кирилле (ум. 1280), могущая навести на мысль, что житие писано еще при нем «се же слышано бысть всем от господина митрополита». Так же и в рук. моск. дух. акад.; в других просто: «от Кирилла митрополита».

22 Ч. Мин. митр. Макария по yсп. сп., ноябрь, стр. 2155-2163; Ч. Мин. Тулупова XVII в., рук. Тр. Серг. Л. № 671, л. 129—141. Преосв. Макарий и арх. Филарет, разбирая сказание о Михаиле, написанное современником, цитуют повесть, помещенную в софийской и воскресенской летописях (Ист. Р. Ц. V, 178. Обз. р. д. лит. I, стр. 98. Р. Свв. ноябрь, стр. 369. П. С. Лет. V, 207; VII, 188). Но это - переделка XVв., а не первоначальное сказание, написанное современником. Хронологическое отношение этого сказания, к редакции XV в. можно видеть из сличения одного места в них. Современник замечает в рассказе о первой поездке Михаила в орду: «якоже обычай есть взимати тамо великое княжение». Указанная позднейшая редакция должна была уже изменить это выражение: «якоже и прежебывшии его князи имяху обычай тамо взимати великое княжение». В минее Тулупова первоначальное сказание помещено вслед за переделкой под заглавием: «ино творение».

23 П. С. Р. л. XV, 142.

24 Время этого собора не определено точно; преосв. Макарий полагает его не позже 1311 г. (Ист. Р. Ц. IV, 18); другие даже в 1313. С большей точностью относит его архиеп. Филарет ко второй половине 1310, основываясь на том, что патр. Афанасий, своим посланием возбудивший этот собор, отказался от кафедры в начале 1311 и в том же году иг. Прохор стал епископом (Р. Свят., дек., стр. 578). В русских летописях есть более точные указания, подтверждающие это предположение. Зимой 1310 г., после крещения, митр. Петр приехал в Брянск и пробыл там до первых чисел апреля. Одна летопись сохранила известие, что Петр посвятил Прохора во епископа 21 марта 1311 г., в Твери, с епископом которой только что примирился. П. С. Лет. XV, 408.

25 П. С. Лет. XV, 412; VII, 199—201.

26 По крайней мере, ни один из четырех нам известных списков нельзя назвать исправным, и особенно напечатанный преосв. Макарием из софийского сб. XVI в. (Ист. Р. Ц. IV, 308). В рукописях нам удалось найти только три списка: XV—XVI в. в синод, сб. № 556, л. 201, XVI в. в сб. Унд. № 565, л. 42 и солов. № 805 с надписью: «творение Прохора, еп. ростовского».

27 По синод, и Унд.

28 Унд. л. 47: «И се паки ино знамение: сздана бысть церковь та вскоре милостью св. Богородица. Ты же, святителю Петре, испроси грехов оставление празднующим любовию память твою, да твоими молитвами сподобимся прияти жизнь вечную о Христе И. Господе нашем».

29 Неизвестен источник заметки в одной статье XVI в., что отец Петра звался Иаковом, а мать Евпраксией. Опис. Рум. Муз., стр. 514. Киприан знает об этом не больше Прохора.


ГЛАВА III Киприан и Епифаний

С XV века развитие исследуемой отрасли древнерусской литературы заметно принимает иное направление. С одной стороны, усиливается постепенно производительность в этой отрасли; с другой - в ней вырабатывается новый характер, изменяющий отношение к ней историка. Для большинства новых житий предание перестает быть не только единственным, но и главным источником; в то же время начинают перерабатывать прежде написанные жития; развивается особый литературный взгляд, под влиянием которого составляются новые жития и новые редакции старых, найденных неудовлетворительными. С этого времени в житиях получают господство искусственные литературные приемы, устанавливаются сложные правила и условия; сказание о святом уже не ограничивается простой исторической задачей сохранить о нем память в потомстве, но ставит на первом плане другие цели. Эти приемы и цели не только устанавливают в житиях особую точку зрения, известный условный взгляд на описываемые явления, но и определяют в них самый выбор содержания, которым может пользоваться историк. Если это содержание вообще становится гораздо богаче в сравнении с житиями предшествующего времени, то примесь посторонних, неисторических элементов дает ему особую, условную оболочку, которую предварительно должен снять с него историк. Это направление развивалось в северной агиобиографии под иноземным южнославянским влиянием, проникавшим в нашу литературу двумя путями. С юга усиливается в Северной Руси наплыв славянских оригинальных произведений и переводов, послуживших образцами и пособиями для изложения жития в новом направлении; в то же время, вслед за письменными памятниками юга, появляются пришлые оттуда же литературные таланты, которые дают нашей литературе первые опыты этого искусственного изложения.
Если тот состав, в каком сохранилась древнерусская письменность, может служить отражением действительного книжного движения в Древней Руси, то с XV в. в нем обнаружилось заметное оживление, по крайней мере в письменности житий. Количество греческих житий, переведенных тогда или прежде, достигает значительной цифры и русские списки их размножаются. Встречаем любопытное указание на движение этой письменности: в 1431 г. русский инок списывает на Афоне до 20 житий и похвальных слов святым в славянском переводе, и вскоре, по воле игумена Троицкого Сергиева монастыря этот сборник переписывается в России. 1 Впрочем, не в этих переводных житиях можно найти главный источник, из которого указанное направление русской агиобиографии с XV в. почерпнуло свои особенности. Некоторые из этих житий - пространные биографии с искусственным составом, который мог служить образцом для наших писателей; таковы жития Нифонта, Евфимия Великого, Макария Египетского, Афанасия Афонского, довольно часто встречающиеся в наших списках XV в., также жития Антония Великого и Панкратия, переведенные по поручению Иоанна, экзарха болгарского, и др. Но как эти, так и масса остальных, кратких и простых по составу переводных житий остаются более верны историческому изложению, менее вносят в него других литературных элементов, нежели большинство наших с XV в. Сборники, вообще довольно верно отражавшие характер и движение древнерусской письменности, и для рассматриваемого явления указывают другой более прямой и широкий источник. Не внося в свое исследование вопроса о распространении и влиянии южнославянской письменности у нас в XIV-XV в., мы отметим в нем одну черту, важную по отношению ее к развитию русской агиобиографии с XV в. Достаточно рассмотреть состав нескольких наших сборников XV в., чтобы заметить, что преобладающий элемент в нем составляют церковнопоучительные произведения: слова и поучения на церковные праздники всего более переписывались и, следовательно, читались; даже жития святых встречаются между ними реже; зато значительную долю этой церковно-поучительной литературы составляют похвальные слова и поучения на праздники святых; в десятке торжественников их нетрудно набрать до полусотни. Здесь встретим наиболее известные ораторские имена восточной церкви: Василия Великого, Афанасия Александрийского, Иоанна Златоуста, Прокла Константинопольского, Козмы Веститора и друг.; значительную группу составляют оригинальные славянские произведения в этом роде, принадлежащие перу двух южных славянских проповедников, Климента, епископа величского, и Григория Цамблака; этот последний один написал более 10 похвальных слов и поучений на праздники святых, которые скоро и сильно распространились в древнерусской письменности. Сборники такого состава заметно размножаются с XV в. в нашей письменности. Этой церковно-ораторской литературе мы приписываем гораздо большую долю участия в выработке искусственного агиобиографического стиля у нас, чем переводным греческим житиям: из нее составители древнерусских житий широкой рукой черпали литературные приемы для украшения своего рассказа; здесь всего легче подобрать цитаты для заимствований, которые дословно или в легком перифразе переносили они так часто в свои творения. Под влиянием указанных похвальных слов святым молитва, или краткая похвала, которой заканчивается иногда рассказ в древнейших северных житиях, стала отделяться от него в позднейших, принимая форму особой, иногда очень длинной статьи и сделавшись необходимой частью жития; действие тех же похвальных слов, переплетающих ораторское прославление святого с чертами его биографии, изменяло характер и самого фактического изложения в наших житиях, приближая его к мысли и тону церковного панегирика.
Одновременно с этим влиянием являются у нас писатели, которые дают первые литературные образцы нового агиобиографического стиля, применяя его к жизнеописаниям русских святых; их можно назвать творцами новой агиобиографии на Русском Севере или по крайней мире ее первыми мастерами. Это были сербы Киприан и Пахомий Логофет; между ними почетное место занимает русский писатель Епифаний. Для истории этого нового направления характеристично, что оно обнаруживается прежде всего в переработке русской биографии, написанной за несколько десятков лет прежде, - жития митрополита Петра.
Московская память отнеслась без горечи к Киприану: положив забвение на смутные события первой половины его святительства, в которых он не всегда играл роль невольной жертвы, она сохранила полезную деятельность пастыря «вельми книжнаго и духовнаго, всякаго благаго любомудрия и божественнаго разума исполненнаго», как называет его московский биограф. Составленное им житие митрополита Петра стало любимым чтением Древней Руси и переписывалось с большим усердием. Даже в народном предании он не прошел бесследно. Уж в XV в. на Руси ходило сказание о страшных следствиях, какие имело неблагословение Киприана для одного литовского хозяина, к которому на пути заехал митрополит. 2 Киприан не указывает в числе своих источников на житие, написанное до него ростовским епископом Прохором, а замечает только в предисловии, что задумал написать, «елико от сказатель слышах». Но он, несомненно, пользовался сочинением Прохора: легко заметить, что последнее служило программой для книжного Серба, по которой он подробнее и другим литературным стилем, но совершенно в том же порядке рассказывает события; притом Киприан, нигде не списывая у Прохора, удержал, однако ж, в своем изложении несколько отдельных его оборотов и выражений. Киприан мог найти труд Прохора неудовлетворительным как в фактическом, так и в литературном отношении: некоторые черты жизни святителя, известные Киприану, опущены у ростовского епископа; другие изложены слишком кратко, на взгляд митрополита, и не освещены с надлежащих сторон; притом Прохоровское житие - сухой рассказ современника, тогда как отношение последующих поколений к великому московскому святителю и книжные понятия самого Киприана требовали иной формы для литературного изложения его деяний. Новые черты, внесенные Киприаном в биографию, обнаруживают оба мотива, им руководившие. Он прибавляет известие о волынском происхождении Петра, о состоянии Волыни при Петре и в его, Киприаново время, о замысле волынского князя, пославшего Петра в Царьград ставиться в митрополита, о чем умалчивает Прохор. Эти волынские известия вынесены Киприаном из продолжительного пребывания в Южной Руси; но у него есть новые черты и в описании жизни Петра на севере: он упоминает о нежелании некоторых на севере принять Петра, о чем также нет ни слова у Прохора; гораздо подробнее последнего описывает Переяславский собор, на котором, по его рассказу, действовала против Петра целая партия «иноков, священников, князей и бояр», шумно враждовавших на Петра; приводит речь митрополита к собору, утишившую смятение; 3 далее вставляет знаменитое пророчество Петра Иоанну Калите о Москве и прибавляет известие об установлении празднования Петру преемником его Феогностом, до чего не дожил Прохор. С другой стороны, в Киприановской биографии впервые на севере является искусственный стиль житий в полном развитии, со всеми своими особенностями. Предание о видении матери пред рождением Петра, записанное Прохором, Киприан не только воспроизводит с новыми чертами, но и прибавляет к нему новое, не раз повторенное в других житиях, о чудесном даровании отроку успеха в книжном учении; подвижничество в монастыре, где постригся 12-ти-летний Петр, настоятельство в основанной им обители на Рате описаны теми стереотипными чертами, какие с того времени твердо усвоила себе северная агиобиография; рассказ начат витиеватым предисловием, обильно украшен вводными рассуждениями и закончен кратким, но столь же красноречивым похвальным словом святому. Это предисловие, похвальное слово и многоречивые нефактические отступления, прерывающие рассказ, стали образцами для позднейших писателей житий, которые заимствовали у Киприана не только их литературную форму, но и мысли, в них высказанные. Наконец, ясно заявлена Киприаном главная литературная задача жития, усвоенная позднейшими агиобиографами: «праведнику подобает похвала», - говорит автор в предисловии, - «и я, привлекаемый любовию к пастырю, хочу малое некое похваление принести святителю». С этой стороны объясняется замечание Киприана в предисловии: «неправедно судих таковаго святителя венец не украшен некаго оставити, аще и прежде нас бывшии самохотием преминуша». Он знал труд Прохора, но, прилагая к его простому и сухому рассказу высокую задачу агиобиографа, мог сказать, что венец великого святителя не имел в нем достойного украшения. Впрочем, не одно литературное похваление святого предшественника имел в виду Киприан, составляя его биографию; в появлении последней участвовали и некоторые практические побуждения: она была ответом на многие тревожные вопросы времени, силу которых не раз пришлось почувствовать самому автору. Установление в Москве государственного центра, к которому начала тяготеть Северо-Восточная Русь, уже в XIV в. сказалось важными затруднениями в русской церковной жизни: с одной стороны, положение русской церковной иерархии между ее высшим авторитетом в Царьграде и светской властью дома, с другой - церковное положение различных частей Руси, политически разделившихся, - все эти отношения стали запутываться и требовать новых определений. Митрополит киевский и всея Руси живет уже не в Киеве, а в Москве; Киев уже не тянет к себе Руси ни князем, ни митрополитом; Москва далеко еще не тянет к себе всей Руси князем, но тянет ее митрополитом; последний, основавшись в Москве, радеет здешнему князю; за это жалуются на него патриарху и тверской, и литовский, просят себе особого митрополита, галицкий (с 1340 г. король польский) особого. В Москве заводится обычай выставлять своего русского кандидата на митрополию в ущерб избирательному праву цареградского патриарха с его собором; избранник московского князя Митяй по смерти св. Алексия колеблет другое право - посвящать избранного на русскую митрополию, настаивая на праве собора русских епископов делать то же, и с ним соглашаются князь, бояре и многие епископы. Попав в эту путаницу интересов в качестве примирителя, уполномоченного патриархом, Киприан действует в его духе, хотя вопреки его инструкции: не всегда разборчиво пользуясь обстоятельствами, он выступает кандидатом на южнорусскую митрополию, орудием и поборником тамошних церковных сепаратистов, но, став киевским митрополитом, сам стремится к воссоединению церкви под своею властью, действует против своих соперников, обвиняя московского же князя в намерении двоить митрополию, 4 и, утвердившись в Москве, вмешивается в дела галицкой митрополии, не воссоединившейся с киевской, за что получает выговор от патриарха. Киприан вынес из борьбы ее обычные приобретения: врагов, горькие воспоминания, раздражение и потребность оправдаться, объяснить свои действия. Самое удобное средство для последнего представляла жизнь митрополита Петра. Святитель, которого вся Русь призывала в молитвах, прошел чрез те же смуты русской церковной жизни, от которых нравственно и материально потерпел Киприан. Рассказать об этом значило для Киприана стать под защиту великого имени, осудить враждебные стремления и избегнуть необходимости разбирать собственные действия, о которых хотелось молчать. Киприану не удалось возвратить Галич русской митрополии, и, рассказывая о цели отправления Петра в Царьград, он замечает, что князь волынский «совещавает совет неблаг», захотел галицкую епископию в митрополию обратить; Киприан много потерпел, благодаря избраннику московской светской власти Митяю, и он резко выражается о дерзком сопернике Петра, игумене Геронтие, так же избраннике светской власти, которого никто не удерживал от такого «безсловесия», и патриарха заставляет напомнить ему церковные правила о незаконности мирского избрания или самовольного посягательства на святительский престол; когда, рассказывает Киприан, приехал я на Русь в сане русского митрополита, «мало что спротивно прилучи ми ся ради моих грехов», т. е. его долго отвергали в Москве и не раз сурово изгоняли, - и, рассказывая о приезде Петра на Русь в сане митрополита, он замечает, что исконный враг «малу спону святому створи», внушил некоторым нежелание принимать его, но они скоро образумились и покорились ему смиренно. Иногда еще яснее просвечивает из-под пера Киприана мысль его - стать под сенью памяти Петра: если до него, как высказывает он в предисловии, оставили венец святителя без достойного украшения, то и в этом видит он особый дар святого ему, Киприану, чтобы он, стоящий на его месте и взирающий на его гроб, получил малую мзду от Бога, достойно почтив память святого предшественника: «когда, говорит он в послесловии, я заболел в Царьграде и был близок к смерти, я призвал на помощь св. Петра, молясь ему: если угодно тебе, чтобы я достигнул твоего престола и поклонился гробу твоему, облегчи болезни мои, - и верьте мне, с того часа исчезли тяжкия болезни, и я пришел и поклонился гробу угодника». Эта мысль труда Киприана объясняет, почему он и не упомянул об отношении Петра к Орде, его пастырскую деятельность изобразил короче Прохора и вовсе опустил известие последнего об архимандрите Феодоре, которого Петр при жизни избрал себе преемником: все это не относилось прямо к его цели, а последнее даже противоречило ей, как московское нарушение избирательного права патриарха. Трудно определить с точностью, когда написано житие. В послесловии Киприан упоминает о приеме, сделанном ему «с радостию и честию великою» великим князем Димитрием Ивановичем (1381); мысль жития и осторожность, с какою выражается оно о неприятном Киприану светском вмешательстве в дела церкви, также показывает, что Киприан писал его уже по окончании церковной смуты, примирившись с московским князем. Но в первый раз Киприан прожил в Москве недолго, год с небольшим, и не совсем спокойно: в 1382 г. он опять и надолго был изгнан. Записка о его жизни говорит, что житие Петра написано в подмосковном митрополичьем селе Голенищеве, на досуге, среди других книжных работ Киприана. 5 Вернувшись в Москву в 1390 г., он несколько лет был занят церковными делами и поездками по митрополии и только с 1397 (до 1404) настало для него вполне спокойное и досужее время, к которому, по-видимому, и относится приведенное известие. В самом житии есть намек на то, что оно писано среди других литературных трудов и замыслов автора. 6
Около того времени, когда Киприан в Голенищеве трудился над житием митрополита Петра, в Сергиевом Троицком монастыре инок Епифаний взялся за перо, чтобы приготовить материалы для биографии своего учителя, преподобного Сергия. Блестящий русский писатель начала XV в., представитель книжного образования своего времени, Епифаний перешел в память потомства с прозванием Премудрого. Происхождение его неизвестно. В похвале, которой заканчивается житие Стефана Пермского, автор обращается к святому с словами: «помню, ты очень любил меня; при жизни твоей я досаждал тебе, препирался с тобою о каком-нибудь событии, о слове, о стихе писания или о строке». Рассказывая о жизни Стефана в Ростовском монастыре Григория Богослова, Епифаний пишет, что Стефан, прилежно читая святые книги, любил останавливаться на каждом стихе, чтобы выразуметь его смысл, и, встретив мужа книжного и мудрого, «ему совопросник и собеседник беаше, и с ним соводворяшеся и обнощеваше и утреневаше, распытая ищемых скоропытне». Отсюда заключают, что Епифаний жил в одном монастыре с Стефаном. В предисловии к житию он говорит, что о Стефане он знает иное как очевидец, другое из многократных бесед с самим Стефаном, а об остальном распрашивал «старых муж»; в житии он иногда называет святого своим учителем. Это, по-видимому, указывает, что Епифаний был младший современник Стефана. Ниже увидим, что рассказ о том, как Стефан готовился в Ростовском монастыре к проповеди, изложен Епифанием сбивчиво: можно думать, что он пришел в этот монастырь гораздо позже Стефана, незадолго до ухода его на проповедь, т. е. до 1379 г., еще в молодых летах, и вскоре, перешел в другой монастырь - к преподобному Сергию. Пахомий в послесловии к житию Сергия называет Епифания учеником последнего, жившим «много лет, паче же от самого возраста юности» вместе с святым. Но сношения обоих друзей не прекратились и по уходе Стефана на апостольское дело. Из Епифаниевского жития Сергия видно, что епископ Стефан, в поездках своих из Перми в Москву, обыкновенно заезжал к Сергию, в лежавший на пути монастырь его; здесь будущий биограф пермского просветителя слушал его рассказы о Перми и ее обращении к христианству; в похвале своей Стефану он сетует, что не присутствовал при его кончине и больше уже не увидится с ним. Пахомий в указанном месте говорит еще, что Епифаний «бе духовник в велицей лавре всему братству». Отсюда выводят, что Епифаний был отцом духовным и Сергию; но он был еще молод для этого и при кончине Сергия, по-видимому, не имел и степени священника: по крайней мере старые русские святцы и иконописный подлинник начала XVIII в., перечисляя учеников Сергия, называют Епифания диаконом. 7 Считаем более вероятным, что последний стал иеромонахом и духовником обители уже по смерти Сергия. Говоря о Епифание, обыкновенно указывают еще черту его жизни, взятую из приписываемого ему похвального слова Сергию, где автор намекает на свое странствование в Царьград, на Афон и в Иерусалим. 8 Для истории известного литературного направления на Руси XV в. было бы очень любопытно это известие об одном из первых его представителей, если бы в упомянутом слове не было и других черт, обнаруживающих в нем участие позднейшей руки, как увидим ниже. Есть хороший список этого слова полов. XVI в., в заглавии которого замечено: «творение инока Пахомиа Святыа Горы». 9 Может быть, это указывает в Пахомие не автора, а только позднейшего редактора слова, которое в таком случае имело одинаковую судьбу с житием Сергия, написанным Епифанием, т. е. было дополнено вставками Пахомия. По крайней мере, форма, в какой выражено приведенное известие похвального слова, очень идет к страннической судьбе Пахомия, водившей его с Афона в Москву, оттуда в Сергиев монастырь, в Новгород, опять в Москву, потом в Кириллов монастырь на Белоозоро и опять в Сергиев монастырь и в Москву. Таким образом, Епифаний стоял близко к двум самым видным деятелям в русской церковной жизни второй половины XIV в. и мог вынести обильный и надежный материал для их биографии, а пребывание в двух монастырях, богатых средствами книжного образования, поставило его в уровень с тогдашними литературными требованиями агиобиографии. Многочисленные тексты, приводимые Епифанием в обоих житиях, показывают близкое знакомство его с Св. Писанием; по цитатам в трудах его видно также, что он читал хронографы, палею, лествицу, патерик и другие церковно-исторические источники, также сочинение черноризца Храбра. В житии Сергия он приводит выдержки из житий Алипия и Симеона столпников, Феодора Сикеота, Евфимия Великого, Антония, Феодора Едесского, Саввы Освященного, Феодосия и Петра митрополита по редакции Киприана; наконец, характер изложения обличает в Епифание обширную начитанность в литературе церковного красноречия. О житии Сергия он сам рассказывает, что принялся за его отделку 26 лет спустя по смерти святого, т. е. в 1417-1418 г. Нет ясных указаний на время, когда написано житие Стефана: живость чувства скорби, сказывающегося в похвале Стефану, и некоторые выражения в ней делают вероятным мнение, что житие написано вскоре по смерти епископа. 10 Во всяком случае, оно старше жития Сергиева, написанного Епифанием в последние годы жизни: судя по тому, что в последнем он не говорит об обретении мощей святого в 1421 г., он жил недолго после 1418 г. 11
Летописец XV века замечает в конце краткого некролога, который он приложил к известию о смерти Стефана: «есть же от жития его и книгы сложены, имущи тетратей с двадесять; зде же мало нечто изрекох о нем». 12 Очерк летописца составлен по житию, написанному Епифанием, которое по размерам своим действительно принадлежит к числу самых обширных древнерусских житий. Это произошло главным образом от того, что Епифаний дал в своем труде широкий простор как красноречию своего пера, так и богатому запасу своей начитанности. Был ли он на Афоне и в других православных центрах просвещения или нет, - но он был хорошо знаком с современной ему русской книжностью и в совершенстве усвоил приемы образцовых произведений церковного витийства на славянском языке, переводных или оригинальных, которые стали размножаться в русской письменности с его времени. По житию Стефана можно составить значительный лексикон тех искусственных, чуждых русскому языку по своему грамматическому образованию слов, которые вносила в книжный язык Древней Руси южнославянская письменность. 13. Риторические фигуры и всевозможные амплификации рассеяны в житии с утомительным изобилием; автор не любит рассказывать и размышлять просто, но облекает часто одну и ту же мысль в несколько тавтологических оборотов; для характеристики святого он набирает в одном месте 20, в другом 25 эпитетов, и почти все они - разные. 14 Он сам очень удачно характеризует свое изложение, называя его «плетением словес». Столь же щедро рассыпает он свою ученость в обширных экзегетических или церковно-исторических отступлениях, которыми часто прерывается его рассказ. В подтверждение своих слов он выписывает иногда 5, даже 8 текстов; на вопрос, каким образом апостолы не достигли пермской земли, он делает подробный очерк истории апостольской проповеди и потом толкует евангельскую притчу о найме делателей человеком домовитым, применяя ее к пермянам; в рассказе о построении Стефаном устьвымской церкви он останавливается на внутреннем смысле факта, что она была освящена во имя Благовещения, и изъясняет церковно-историческое значение марта месяца по палее или другому подобному источнику. В повести о борьбе Стефана с пермским волхвом Памом вставлено многословное богословское прение между ними, в котором трудно отыскать действительные исторические черты, сообщенные Стефаном, и скорее можно видеть полемическое рассуждение самого автора в форме диалога на тему о превосходстве христианства пред язычеством. Встречаем в житии целую статью, составленную из текстов о призвании язычников в христианскую церковь; за этой статьей следует другая, еще обширнее, об азбуке пермской, изобретенной Стефаном, где, подражая монаху Храбру и пользуясь его сочинением, автор излагает происхождение еврейского, эллинского и славянского алфавита и потом говорит о превосходстве славянской и пермской грамоты пред эллинской. Наконец, житие завершается похвалой святому в форме, обнаруживающей стремление к художественности: в трех статьях («плачах») являются с длинными монологами пермские люди, пермская церковь и биограф, сетующие о кончине епископа, сам Стефан, обращающийся к Господу с молитвою о церкви, и Господь, прославляющий пермского апостола. Такая оригинальная форма похвального слова безраздельно принадлежит одному Епифанию: ни в одном греческом переводном житии не мог он найти ее, и ни одно русское позднейшее, заимствуя отдельные места из похвалы Епифания, не отважилось воспроизвести ее литературную форму. Вообще Епифаний в своем творении больше проповедник, чем биограф, и в смешении жития с церковным панегириком идет гораздо дальше Киприана. Исторический рассказ о Стефане в потоке авторского витийства является скудными отрывками; собрав их, получим фактическое содержание, не соответствующее обильным источникам, какими, по-видимому, располагал Епифаний и на которые он сам указывает в предисловии. Младший брат Стефана по иночеству, он знал о нем иное по слуху или «от старых муж»; это, очевидно, относится к первой поре жизни Стефана на родине, в Устюге, и к тем годам, которые он прожил в ростовском монастыре до вступления сюда Епифания. Другое «и своима очима видех», замечает он о времени, проведенном вместе в монастыре. Потом ученики Стефана рассказывали ему о его учительстве и управлении, т. е. о деятельности в Перми; об этом слышал он рассказы и от самого Стефана, встречаясь с ним во время своей жизни в Сергиевом монастыре: на это, по нашему мнению, намекает Епифаний словами: «иное же и с самем беседовах многажды и от того навык». В самом изложении Епифания заметны следы этих бесед с Стефаном: рассказ о борьбе его с волхвом заканчивается словами епископа, которые биограф запомнил из его рассказа об этом: «преподобный же рече: прение же наше еже с влъхвом, в нем же мало не скончася над нами одно слово, глаголющее: проидохом сквозе огнь и воду и изведены в покой; но обаче отшедшю влхву обретохом покой». Свойство источников отразилось на изложении Епифания. В рассказе о проповеди святого в Перми есть живые черты, схваченные прямо со слов Стефана или его сотрудников и оставленные автором в нетронутом риторикой виде: успеху проповеди более всего помогло разочарование пермян в своих страшных, неприкосновенных идолах, которые позволяли Стефану безнаказанно бить их обухом в лоб и истреблять, и на угрозу волхва напустить богов на Стефана новокрещеные отвечают: «поснимал он с славных кумиров священныя пелены и их без вреда износил ученик и отрок его Матвейка, наш же крещеный Пермяк; что сделают твои идолы учителю?» Но автор при своем многословии не может последовательно изложить ход обращения Перми; он передает об этом без связи ряд отдельных случаев и их иногда не договаривает до конца: однажды раздраженная толпа язычников с луками напала на одинокого Стефана, он держит к ним витиеватую речь со множеством текстов, но чем кончилось столкновение, житие не говорит ни слова. 15 Точно так же, кроме селения Устьвыми, где построена была первая в Перми церковь с обителью, Епифаний не указывает других мест деятельности Стефана в Перми. Довольствуясь общими, самыми крупными биографическими чертами, автор вообще опускал в рассказе подробности или передавал их в неопределенном виде, без обстоятельных указаний, какие мог получить от рассказчиков, многого и не сохранила его память до того времени, когда он принялся за житие. 16 Здесь же источник неясности хронологических указаний жития. Стефан постригся в Ростовском монастыре юношей, прочитавшим уже многие книги Ветхого и Нового Завета, при ростовском епископе Парфение, а при епископе Арсение поставлен диаконом. Ни о том, ни о другом епископе нет точных известий в летописи. В списке ростовских епископов Парфений стоит между Петром, умершим в 1365 г., и Арсением; но его нет между ними в перечне епископов, рукоположенных митрополитом Алексием. 17 По отметкам летописей о времени поставления некоторых из них видно, что епископы исчислены в перечне в хронологическом порядке рукоположения: так как здесь за Арсением Ростовским следует Евфимий Тверской, то поставление первого относится ко времени между 1365 г., когда Парфений занял место Петра, и 1374 г. 18 По смерти Алексия, повелением Митяя, говорит житие, следовательно, 1378 г., Стефан поставлен в иеромонаха. Вслед за тем Епифаний говорит об изучении Стефаном пермского языка, о составлении пермской грамоты и переводе русских книг на пермский, потом об изучении греческого языка. Эти труды рассказаны не совсем на месте, ибо не могли быть делом 1-2 лет, а вскоре, «на Москве не сущу никому же митрополиту, Алексею убо к Господу отшедшю, а другому не у пришедшю», следовательно, в 1379-1380 г. Стефан уже отправился в Пермь. Сам Епифаний замечает, что обращение Перми «издавна сдумано бяше» у Стефана, а пермскому языку всего скорее мог он научиться еще на родине, в Устюге, вблизи Пермского края. В статье об азбуке пермской ее изобретение и перевод книг также отнесены ко времени, когда на Руси не было митрополита; но тут же Епифаний замечает определеннее, что это было недавно, «яко мню от создания миру в лето 6883 (1375)», когда, следовательно, еще был жив Алексий. Здесь соединены разновременные известия. Епифаний не знал точно хода приготовления Стефана к проповеди, которое началось до вступления Епифания в Ростовский монастырь; но он запомнил или слышал после толки современников о пермской азбуке Стефана: до сих пор не было в Перми грамоты, жили без нее; теперь ли, на исходе седмой тысячи, только за 120 лет до кончины века грамоту замышлять? Отсюда видно, что изобретение Стефана стало известно около 1372 г. Но книги переводились на пермский язык уже при Епифание, в последние годы жизни Стефана в Ростовском монастыре, и объявлены в Москве, когда Стефан ходил туда за благословением на проповедь. Приняв, что Стефан стал иеромонахом лет 30-ти, можно приблизительно определить время главнейших событий его жизни. Родившись в конце первой половины XIV в., он постригся лет 18-ти, «еще млад буда в уности», около 1366 г., когда епископом в Ростове был Парфений; около 1372 г., при епископе Арсение, он стал диаконом, и тогда же узнали о его пермской азбуке. По летописи, он посвящен в епископа Перми в 1383, не имея еще, по-видимому, и 40 лет от роду; незадолго до этого старый волхв Пам, убеждая новокрещеных пермян отстать от Стефана, говорил: меня слушайте, старца и вашего давнего учителя, а не этого русина, «уна суща возрастом, леты же предо мною яко сына и яко внука мне».
Другой труд Епифания не сохранил своего первоначального вида, как житие Стефана; по крайней мере доселе не известен список, который можно было бы признать подлинным текстом написанного Епифанием жития Сергия, без дополнений, внесенных в него позднейшей рукой. Однако ж есть указания, с помощью которых можно отделить эти дополнения от Епифаниева труда. Во всех списках его рассказ о кончине Сергия сопровождается повестью о проявлении мощей святого и рядом чудес, заключающихся послесловием другого автора, Пахомия Логофета. В предисловии к житию автор излагает программу предпринятого труда: «ныне же, аще Бог подасть ми, хотел убо бых писати от самого рождения его, и младеньство и детьство, и в юности и во иночестве и во игуменьстве и до самого преставлениа его». Из послесловия Пахомия Логофета видно, как исполнил эту программу Епифаний: Серб пишет об ученике - биографе Сергия, что он «по ряду сказаше о рождении его и о взрасту и о чудотворении (при жизни), о житии же и о преставлении». Оба известия согласно говорят, что рассказ Епифания не простирался далее кончины святого. Этим подтверждается приведенное выше его же указание, что он начал окончательно отделывать биографию Сергия 26 лет спустя по смерти последнего (1417-1418), следовательно, не мог иметь и намерения рассказать о обретении мощей, происшедшем 30 лет спустя по смерти Сергия. Неизвестно, дожил ли Епифаний до этого события; но в рассказе жития о кончине Сергия есть черта, подтверждающая вывод, что именно здесь прервал Епифаний свою повесть, дописав ее раньше обретения: «не вмного же прострем слово, - пишет он в конце статьи о смерти Сергия, - кто бо взможет по достоанию святаго ублажити?» В этих словах можно только видеть обещание автора приложить к житию похвалу святому, уже начатую в статье о кончине его; между тем в сохранившихся списках жития далее читаем рассказ о проявлении мощей, очевидно, другого автора: «приложено же и се да будет к предреченным еже о обретении мощей святаго». Пахомий в своей редакции жития Сергия, изложив кончину его почти дословно сходно с Епифанием, опустил выписанное обещание, ибо имел в виду рассказать дальше о обретении и чудесах, за ним следовавших. Сочинение Епифания встречается обыкновенно в списках XVI и XVII в.; список XV в. - чрезвычайная редкость. Вообще его биография Сергия была мало распространена в древнерусской письменности. 19 Это объясняется легко: другой менее талантливый, но более популярный писатель Пахомий переделал труд Епифания прежде, чем он распространился в читающей среде, а писцы потом охотнее переписывали более краткую Пахомиевскую редакцию, чем обширный труд Епифания. В библиотеке Сергиева монастыря сохранилось 9 списков редакции Пахомия XV в., но не уцелело ни одного современного им списка Епифаниева труда; даже от XVI в. дошел только один его список, если не ошибаемся. Притом многие статьи в Пахомиевской редакции изложены дословно сходно с Епифаниевской. Все это вместе с позднейшими прибавками, неразлучно сопровождающими Епифаниевский текст в уцелевших списках, может возбудить сомнение, принадлежит ли этот текст перу Сергиева учиника, не есть ли он произведение редактора XVI в., в иных местах переделавшего изложение Пахомия, в других переписавшего его дословно. Это сомнение устраняется одним курьезным списком жития XV в. 20 Здесь статьи, входящие в состав Епифаниева труда, расположены не в том порядке, как в других его списках, но текст большей части их совершенно одинаков с последними; немногие статьи, напротив, изложены в том виде, как их переделал Пахомий, некоторые, наконец, переписаны дважды, в одном месте сходно с Епифаниевским текстом, в другом - с Пахомиевским. Отсюда видно, что уже редактор XV в. имел перед собой два различные текста жития, и один из них - тот самый, который в списках XVI века приписывается Епифанию. Далее, указанное сомнение не может касаться предисловия к житию: здесь автор сам говорит о себе как об ученике Сергия и очевидце его последних подвигов и в числе старцев монастыря, поведавших ему о более раннем времени жизни святого, называет Стефана, его старшего брата. Но и в самом житии, рассказывая события начальной поры монастыря, автор иногда ссылается на их свидетелей и очевидцев, которых не мог застать в монастыре Пахомий, пришедший почти сто лет спустя после того. 21 Наконец, характер изложения в житии Сергия, известные литературные приемы и даже отдельные фразы напоминают перо биографа Стефана Пермского. Отделив, таким образом, от позднейших добавлений подлинный текст Епифания в редакции жития, обозначаемой в списках его именем, легко заметить и в самом этом тексте вставки другой руки, впрочем очень немногие. К рассказу об основании московского Андроникова монастыря прибавлено известие о преемнике Андроника, игумене Савве, и о посмертном исцелении последним ученика своего Ефрема. Савва, сколько можно заключать по неясным известиям о нем, умер до 1418 г., и заметку о нем мог написать Епифаний; но не этому биографу Сергия принадлежит следующий затем рассказ о построении и украшении каменной церкви в монастыре преемником Саввы Александром и живописцем Андреем Рублевым с известием о смерти обоих, ибо это было много лет спустя после 1418 г. 22 Точно так же в рассказе о кончине Сергия вставлена заметка об ученике и преемнике его Никоне: «иже последи явлена его в чюдесех показа, предводящее слово скажет». Это намек на одно чудо (о Симеоне Антонове), рассказанное в позднейшем прибавлении к труду Епифания и бывшее уже по смерти Никона.
Житие Сергия не чуждо литературных особенностей, отмеченных в разборе жития Стефана: то же неуменье рассказывать кратко и ясно, та же наклонность вставлять в рассказ длинный ряд текстов и вдаваться в историческое или символическое толкование событий. Но это житие, говоря вообще, богаче фактическим содержанием в сравнении с другим произведением Епифания и сообщает гораздо больше живых черт, возможных со стороны современника. Это объясняется многолетней жизнью автора на глазах Сергия, близким знакомством его с местом описываемых событий, чего не достает в житии Стефана, наконец, обилием живых свидетелей жизни святого. Не лишены интереса рассеянные в предисловии к житию заметки Епифания о том, как писалась эта биография. Многое он сам видел и слышал от Сергия; другое сообщили ему келейник Сергия, «вслед его ходивший время не мало и взлиавший на руку его воду», потом брат святого Стефан, старцы, помнившие рождение и жизнь Сергия до пострижения, другие старцы, очевидцы пострижения его и дальнейшей жизни; для каждой поры в жизни святого Епифаний еще застал в монастыре живых свидетелей - очевидцев. В самом житии встречаем черты, подтверждающие эти сообщения автора: он мог назвать по имени священника, который крестил Сергия; знал диакона Елисея, отец которого Онисим, также диакон, является в числе первых иноков, пришедших в пустыню к Сергию, а родственники этого Онисима, по рассказу Епифания, пришли в Радонеж из Ростовской области вместе с отцом Сергия и другими ростовскими переселенцами. Пользуясь такими источниками, Епифаний через год или два по смерти Сергия первый начал писать о его жизни, но только для себя, не для публики, «запаса ради и памяти ради»; написанные таким образом «некие главизны» о житии старца, в свитках и тетрадях, не приведенные в порядок, лет 20 лежали у автора, ждавшего, не будет ли кто другой писать о том же. Узнав, что никто нигде не пишет, Епифаний посоветовался с старцами разумными и через 26 лет после кончины Сергия принялся писать его житие «по ряду», т. е. приводить в порядок, дополнять и отделывать свои старые свитки и тетради. Но Епифанию, очевидно, не вполне удалось достигнуть этого, и расположение отдельных «главизн» в его труде по сохранившимся спискам не соответствует порядку рассказываемых событий, что затрудняет пользование житием как историческим источником. Это затруднение увеличивается еще неясностью хронологических указаний самого автора и ошибками писцов. Не разъяснены известия о времени рождения и смерти Сергия. Шевырев прочитал в каком-то списке Епифаниевского жития его, что святой скончался 6905 г. 23 Но против этого, во-первых, большая часть списков этой редакции жития, помечающих время события 6900 годом (25 сент. 1391); во-вторых, все нам известные списки Пахомиевской редакции XV в., числом более 10, выставляющие тот же год; в-третьих, показания летописей, которые записали известие о кончине Сергия; в-четвертых, авторитет монахов Сергиева монастыря, современников Пахомия. Один список Пахомиевской редакции, писанный в монастыре в 1459 г., сопровождается припиской руки, переписавшей житие: «в лето 6900, мес. септевриа 25 преставися Сергий чюдотворец, а жив лет 78; в лето 6967, индикта 6, вруцелето 6... от сего лета Сергию чюдотворцу настала година 67, а Никону игумену 31 година». 24 Далее, к известию о годе смерти Сергия списки жития обыкновенно прибавляют заметку, что святой жил 78 лет; но в начале жития Епифаний говорит, что Сергий родился «в княжение великое тверское, при вел. кн. Димитрие Михайловичи, егда бысть рать Ахмулова», т. е. в 1322 г. Делают различные выходы из этих противоречивых известий одного и того же памятника. Одни стараются примирить несогласные известия, отыскивая между ними средину: если по одному показанию Сергий родился в 1322 г., а по другому в 1318, то полагают время рождения Сергия между 1318—1322 г., приблизительно около 1320 г. 25 Но хронологические показания источников - не мнения ученых, и мирить их с помощью средины значит прибавлять к двум несходным и сомнительным показаниям источников свое третье, сочиненное. Арх. Филарет избрал другой более решительный путь: приняв известие большей части списков жития о кончине Сергия в 6900 г. и о 78 годах его жизни, он посредством вычитания получает для рождения святого 1313 год и затем отвергает все другие показания, не примиряя их. 26 Но кроме того, что не указаны причины предпочтения одного показания жития другому, новое известие арх. Филарета вступает в противоречие с другими показаниями Епифания. Сергий постригся 23 лет, по словам Епифания, следовательно, в 1336-1337 г., по выводу Филарета о времени его рождения; Троицкая церковь в пустыне построена Сергием раньше этого с помощью старшего брата Стефана, уже овдовевшего и постригшегося; след., сын последнего Иван, будущий игумен симоновский Феодор, родился еще раньше; он пострижен уже игуменом Сергием, след., не раньше 1353 г., и по рассказу Епифания 10-12 лет, след., не позже 1347 года, по хронологии Филарета недостает 6-7 лет, чтобы помирить ученого исследователя с учеником Сергия. Далее, упомянутая церковь построена в княжение Симеона, по рассказу Епифания, след., не раньше 1341 г., а по хронологии Филарета не позже 1335 г.: опять не достает 6—7 лет. 27 Так как из двух противоречивых показаний источника одно непременно ложно, остается оценить сравнительно признаки вероятности каждого и принять одно из двух, или 78 лет жизни Сергия или рождение его в 1322 г. Епифаний слышал от старцев, что святой родился в великокняжение Димитрия Тверского, когда была рать Ахмылова; но они не сказали и Епифаний не знал, когда, в каком году это было: иначе он сообразил бы, что в 1391 году Сергию не было 78 лет. Если бы житие прямо пометило событие 1322 г., в его показании, при противоречии с другим, можно было бы усомниться, подозревая ошибку автора или писца; но оно передает известие в форме, которая сама по себе внушает доверие. Такова обычная народная хронология: она считает не годами, а событиями и редко ошибается. Она запомнила, что Сергий родился при великом князе Димитрие, который в один год с нашествием Ахмыла и на короткое время «подъял» великое княжение под Юрием Московским. С другой стороны, в год смерти Сергия едва ли были в монастыре люди, помнившие его рождение и детство; тем менее можно предположить их присутствие через 26 лет после, когда дописывалось житие, а поколение младших современников Сергия в обители его, к которому принадлежал автор, легко могло ошибиться в счете лет святого. Вообще в этом последнем известии, если даже оно записано самим Епифанием, скорее можно предположить неточность, чем в известии о времени рождения; еще менее удерживает оно цены, если вставлено в текст Епифания позднейшей рукой, что более вероятно. 28 Наконец, Епифаниево известие о времени рождения Сергия не только согласно с дальнейшими хронологическими показаниями жития, но и бросает свет на некоторые темные черты последнего и восстановляет приблизительную хронологию главнейших событий в истории монастыря. Переселение Сергиева отца с другими ростовцами в Радонеж Епифаний объясняет, с одной стороны, московскими насилиями, начавшимися в Ростове при великом князе Иоанне Калите, следовательно, после 1328 г., с другой - льготами, манившими переселенцев в Радонеж, который был отдан Калитой меньшему сыну Андрею. Но по двум духовным Калиты, писанным в 1328 г., Радонеж завещан великой княгине Елене с меньшими детьми, а не Андрею, которому назначен особый удел. 29 Отсюда следует, что эта весь, как называет ее Епифаний, отошла к уделу Андрея вследствие нового раздела по смерти княгини Елены, которая умерла, по летописи, в 1332 г. Находим подтверждение известию Епифания: в 1373 г. Радонеж является, по летописи, в вотчине Андреева сына Владимира, а по духовной Симеона 1353 г. Владимир «ведает уезд отца своего». 30 Таким образом, переселение Сергиева отца в Радонеж произошло после 1332 г. С того времени до удаления Сергия в пустыню прошло, по житию, немало времени: младший брат его Петр успел вырасти и жениться, а старший овдоветь, имея двоих сыновей, и постричься; родители их со временем также постриглись и умерли, пожив в иночестве «мало лет», следовательно, не один год. Все это подтверждает известие Епифания, что церковь Троицы, которой ушедший в пустыню Сергий начал строение монастыря, освящена в княжение Симеона, т. е. не раньше 1341 г. Это известие высказано автором с уверенностью, а прибавленная к нему догадка, что это было в начале княжения Симеона, подкрепляется заметкой жития в другом месте, что от начала строения «места того» прошло более 15 лет до заселения его окрестностей, что было еще в княжение Иоанна, брата Симеонова. 31 Сергий постригся 23 лет от роду, следовательно, в 1345- 1346 г., и вскоре стали приходить к нему монахи; этим объясняется замечание жития, что Сергий жил в пустынном уединении, не видя лица человеческого, года два «или боле или менши, не веде (не вем), Бог весть». 32 Первым монахам, просившимся в пустыню к Сергию, он говорит о монастыре еще как о будущем; следовательно, братство начало собираться около пустынника едва ли раньше 1346. Сергий принял игуменство в Переяславле, в отсутствие митрополита Алексия, от Афанасия Волынского, который является в звании переяславского епископа в духовной Симеона 1353 г.; это скорее можно отнести к поездке Алексия в Царьград в 1353-1354 г., чем к путешествию его туда же в 1456.
Таков приблизительно хронологический порядок событий в первой половине жития; гораздо труднее восстановить его во второй. Рассказ биографа становится подробнее, распадается на отрывочные эпизоды, которые, благодаря недостатку хронологических указаний автора, нельзя связать с другими известными событиями времени. Можно только заметить по некоторым статьям жития, что в существующих списках они расположены без хронологической последовательности. Одной из последних статей является рассказ о попытке митрополита Алексея уговорить Сергия занять после него престол русской митрополии, что было незадолго до смерти митрополита в 1378 г.; между тем гораздо прежде помещен в житии рассказ о пермском епископе Стефане, относящийся ко времени после 1383 г., когда Стефан стал епископом. Еще заметнее эта непоследовательность в том, что между рассказами о Стефане и Алексие помещен ряд статей о монастырях, основанных под руководством Сергия, которые все возникли до посвящения Стефана в епископы, но некоторые после смерти Алексия. Первым в этом ряду монастырей-колоний является Андроников; о нем можно только сказать, что он основан до 1370 г. 33 Следующий за ним в житии Симонов монастырь основан также при Алексие, но неизвестно, в каком году; в позднейшем житии Феодора, племянника Сергиева, находим известие, что он, первый игумен этого монастыря, был духовником великого князя Димитрия и тысяцкого; отсюда видно, что он стал игуменом до 1374 г., а монастырь, по тому же житию, основался задолго до игуменства Феодора. 34 Следующий за Симоновым Дубенский монастырь основан, по рассказу Епифания, вскоре после победы над Мамаем в 1380 г. После него житие рассказывает о коломенском Голутвином монастыре, время основания которого неизвестно, и, наконец, о серпуховском Высоком, который, по летописи, построен в 1374 г. 35 Таким образом, и ряд статей о монастырях учеников Сергиевых не имеет хронологической последовательности. Встречаем в житии заметки, показывающие, что сам Епифаний затруднялся размещением своих старых отрывочных записок, когда стал приводить их в порядок. Так, вслед за рассказом об основании Феодором Симонова монастыря он поместил рассказ о видении ангела, бывшем раньше, еще до удаления Феодора из обители Сергия, и, замечая, что поместил не на месте, переходит к статье о Дубенском монастыре с оговоркой: «сиа сказаниа предним последуют о составлении монастыря от ученик святаго еже на Дубенке». 36
Обширное похвальное слово Сергию, мало распространенное в списках, обыкновенно усвояется последними «ученику Сергия священноиноку Епифанию». 37 Но заметка в упомянутом выше волоколамском списке слова показывает, что оно приписывалось и перу Пахомия. Ни Пахомий, ни другой позднейший редактор Сергиева жития, Симон Азарьин, говоря о Епифание, не прибавляют известия, что им составлено и похвальное слово Сергию. В самом слове встречаем два ряда черт, которые или принадлежат разным авторам, или так же противоречат друг другу, как известия списков слова о его авторе. Во первых, в изложении слова видны приемы и особенности Епифаниевского пера, утомительно-многословного и неистощимого в тавтологическом «плетении словес», умеющего для характеристики нрава Сергия подобрать 18 прилагательных так же легко, как 25 эпитетов для характеристики Стефана в его житии. Очевидец Сергия сказывается в выражении похвального слова: «дарова нам (Бог) видети такова мужа свята и велика старца и бысть в дни наша». 38 Во всем слове нет и намека на открытие мощей Сергия, из чего можно заключить, что оно писано не по поводу этого открытия и раньше его. 39 Но с другой стороны, слово говорит уже о раке мощей святого, которую целуют верующие; автор обращается к святому: «се бо мощий твоих гроб перед очима нашима видим есть всегда». Наконец, читаем выражения, возможные только в слове, которое произносилось в церкви на праздник святого. 40 Все это можно было написать уже по открытии мощей, когда они были переложены в раку и установлено празднование святому; следовательно, слово писано Епифанием гораздо позже жития. Но в том же слове читаем: «прочая его (Сергия) добродетели инде скажем и многая его исправления инде повем»; следовательно, житие еще не было написано, когда писалось слово. 41 Но в таком случае тот же Епифаний в предисловии к житию Сергия не мог сказать, что 26 лет прошло от кончины святого и «никто же не дрзняше писати о нем, ни дальнии ни ближнии, ни большии ни меньшии». Биограф разумел здесь писание, которое было бы известно другим, а не свои старые записки о Сергие, писанные для себя и не выходившие из его келии; но он не мог забыть своего похвального слова Сергию, которое читалось в церкви и в котором есть биографические черты. Из всех этих противоречий один выход - в признании, что в Епифаниево слово после открытия мощей внесены вставки Пахомием; он же мог сделать и выписанное обещание, собираясь после слова подвергнуть переделке и написанное Епифанием житие Сергия, с той же целью - приспособить его к чтению в церкви.
В Епифание, как писателе, встречаем два условия, которые редко соединялись в наших позднейших агиобиографах: он обладал литературным талантом, вооруженным обширной начитанностью, и был близким свидетелем событий, которые описывал, или знал их из верных источников. Притом в его литературном положении была особенность, не существовавшая позднее: он писал в то время, когда стиль житий у нас только еще устанавливался, не затвердев в неподвижных, холодных формах. Потому его витийство не знает границ и часто подавляет фактическое содержание; потому же из всех образцовых агиобиографов он был наименее доступен для чтения или подражания, чем объясняется слабое распространение его трудов в древнерусской письменности. Сущность фактов у Епифания пострадала от ораторской окраски очень мало, меньше, чем в большинстве позднейших житий, но сильно потерпели их связь и ясность.

Примечания 3 глава

1 Сб. Тр. Серг. Л. XV в. № 746, л. 336.

2 В сб. Кирилло-Белозерск. монастыря 2-й половины XV в., по описи арх. Варлаамма в Уч. Зап. 2-го Отд. И. Ак. Наук, кн. V. стр. 17. Из многочисленных списков Киприанова жития Петра древнейший нам известный в синод. сб. 1459. г № 637, л. 149-174; другой XV в. в сб. Унд. № 560, л. 92-98. Но здесь в рассказе о Переяславском соборе, о преставлении Петра и в других местах есть пропуски и сокращения, восстановленные в сп. Макар. ч. мин. (по yсп. сп.), дек. стр. 927-938 и 947-948 (листы перемешаны). См. также син. сб. № 555, л. 380. В том же син. сб. № 637, л. 88-101, служба на преставление Петра, составленная Киприаном.

3 Макар, ч. мин. дек., стр. 933: «толика бо молва бысть (на соборе), яко вмале не безместно что бысть на блаженного; и паки между собою иноци и священници, князи и вельможи о лживом оболгании на св. Петра вражду имуще вражиим наущением, иные же мнозии православные хранением св. Духа по св. митрополите поборающе, той же Андрей еп. тверьскый, на том соборе бяше помрачен лицем и умом», и проч. Это место обыкновенно опускается в других списках, что мешает ясному и точному представлению события.

4 См. послания Киприана в Прав. Соб. 1860 г. II, 99 и 104. Здесь откровенно высказаны те же тенденции, которые потом облечены были в форму биографии митрополита Петра.

5 Милют. ч. мин. сент., л. 554-561; «Сказание вкратце о премудром Киприане митрополите».

6 В послесловии, сказав о смерти заточенного покровителя своего патриарха Филофея, Киприан замечает (по сп. жития в Мак. ч. Мин. дек., стр. 947): «и пакы о семь блаженней патриархе инде скажем». В других списках это замечание опущено. Труды Киприана не все приведены в известность; неизвестно, где исполнил он свое обещание о Филофее.

7 Рук. Моск. дух Ак. № 209. Ф.И. Буслаева - Очерки, т. 11, 355.

8 В этом слове автор или редактор говорит о Сергие, что он в своем монастыре «многолетное и многострадалное течение свое препроводи и укрепи, не исходя отнудь от места своего в иныа пределы разве нужда некыа, не взыска царствующаго града, ни Св. Горы или Иерусалима, якоже аз окаянный и лишенный разума. Улюте мне, увы мне, ползая семо и овамо и преплавая суду и овоуду и от места на место преходя!» По списку 1505 г. в рук. Тр. Серг. Л. № 466, л. 382.

9 Рук. волокол. в моск. епарх. библ. № 606, л. 151. В конце рукописи приписка: «сия книга княже Дмитреева Ивановича Немого». Это кн. Д.И. Оболенский-Немой, постриженный Грозным в 1565 г.; о нем в обиходнике Иосифова Волоколамского мон. замечено: «дача по нем государская, понеже неволею приведе его Бог и государь во иночество». Карамз. по изд. Эйнерлинга, IX, прим. 144.

10 Преосв. - Макария, Ист. Р. Ц. V, 231. Архиеп. Филарет (Обзор I,120) думает, что житие написано спустя год по смерти Стефана, скончавшегося в 1396 г., а плач церкви пермской несколько позже, - неизвестно, на каком основании.

11 В житии Сергия Епифаний делает намек еще на один труд, по-видимому, задуманный им, хотя неизвестно, успел ли он его исполнить или нет. В рассказе о пострижении Феодора, племянника Сергеева, бывшего потом ростовским архиепископом, замечено: «прочая же его деяниа инде напишутся, яко убо иного времени подобна требующа слово» (синод. № 90, л. 58). Сохранившаяся биография Феодора есть компиляция, составленная в XVII в., в которой не находим следов существования его древнего жития. Список ее в синод, рук. 1723 г. № 580, л. 232-251.

12 Этот некролог занесен в летописный сборник XVI в. (П. С. Р. Лет. VIII, 69-70), но в таком виде, какой мог быть дан ему летописцем XV в., «ныне в последнее время седмыа тысящи, на останочном сте» и когда еще живы были «его житию и добродетели мнози свидетели». Нам не удалось найти житие в сп. XV в.; даже в XVI в. полные списки его редки. Самый ранний нам известный список начала XVI века в синод, ч. мин. домакарьевского состава, № 91, л. 650-777. Житие издано в Пам. стар. р. лит. IV, 119.

13 Наприм. скоровычение, быстростъ, доброразумичен, уметельство и т. под.

14 Пам. стар. р. лит. IV, 160 и 169.

15 Домак. Ч. Мин. № 91, л. 678-679. Пам. стар. р. лит. IV, 131-132.

16 Некоторые из опущенных подробностей записаны в летописях, наприм. о поездке Стефана в Новгород в 1386 г. и в Москву в 1390 г. (П. С. Р. Л. IV, 94. XV, 445). Другие уцелели в предании: таково известие, что проповедь свою Стефан начал с зырянского села Котласа, при слиянии Вычегды с Двиной; таковы предания об устьвымской березе, которую боготворили Зыряне, и о выселении волхва Пама с упорными последователями из Перми. Ист. гор. Соли Вычегодской, А. Соскина. 1789. Рукоп. гр. А.С. Уварова, № 441, л. 123. Волог. Губ. Вед. 1850, статья «Устьвыи», № 9.

17 П. С. Р. Л. VIII, 69. Ник. IV, 8 и 62.

18 Ник. IV, 40.

19 Основанием для разбора этого труда Епифания служили нам списки его XVI в. в библ. Тр. Серг. Л. № 698, л. 1-156, в сб. волокол. моск. д. акад. № 644, л. 260-407, в сб. синод. № 90, л. 1-119, XVI-XVII в. в сб., мне принадлежащем, и в Милют. ч. Мин. сент., л. 822-1028, последний без предисловия.

20 Этот единственный сп. XV в., в котором мы встретили текст Епифания, в рук. Ундольского № 370; первые листы его с предисловием и началом жития утрачены.

21 Эти ссылки в рассказе о пострижении Сергея и о воскресении отрока.

22 Нет точных известий о времени, когда правили монастырем Андрониковым игумены Савва и Александр; можно только сказать, что в первой четверти XV в. (Ист. опис. моск. Спасо-Андрон. мон., стр. 8 и 13). По статье о проявлении мощей Сергия в житии его и по житию Никона, Андрей Рублев умер вскоре по окончании каменного Троицкого собора над гробом Сергия, незадолго до кончины Никона (ум. 1427). Ефрем был игуменом в Андрониковым монастыре после Александра, но в житии Сергия о нем замечено только, что он священноинок и ученик Саввы, «его же сведят мнози в наша лета». Так мог сказать и Епифаний.

23 Ист. Р. Словесн. ч. 3, стр. 153.

24 Эта пасхальная приписка 1459 г. в рук. Тр. Серг. Л. № 264, л. 147. Только в одном довольно позднем списке Епифаниевской ред., по синод, рук. № 90, встретили мы год смерти Сергия 6905. Эта ошибка, по вероятному объяснению архиеп. Филарета, произошла оттого, что букву е, которой оканчивалась цифра (лето 6900-е), писцы приняли за цифру и поставили под титлом. Р. Свят., сент., прим. 264. Кончина Сергия записана под 6900 г. в лет. троицкой, софийских и воскресенской; первая, древнейшая по составу, передает о Сергие известия, которых нет в житии и которые записаны, по-видимому, современником, напр, о болезни Сергия в 1375. П. С. Р. Л. I, 232 и 233. V, 245. VI, 119. VIII, 62. Наконец, в лавре есть Евангелие, на окладе которого в числе других святых изображен и преп. Сергий; этот оклад, как видно из надписи, сделан в марте 1392 г. Ист. опис. Серг. л. М. 1865, стр.45.

25 Преосв. Макария - Ист. Р. Ц. IV, 352; автор принимает известие о смерти Сергия в 6905 г. и о 78 годах жизни святого.

26 Р. Свят., сент., стр. 126.

27 Это последнее противоречие замечает сам Филарет, но устраняет его посредством натяжки. У Епифания написано: «священа бысть церкви во имя св. Троица благословением преосв. архиеп. Феогноста - при вел. кн. Симеоне Ивановиче, мню убо еже рещи в начало княжения его». Филарет замечает: «ясно, что Епифаний, говоря об освящении храма при кн. Симеоне, говорит гадательно» (там же, прим. 237). Но ясно именно не это: Епифаний хорошо знает, что церковь освящена при Феогносте и Симеоне, а гадательно говорит только о том, в какую пору княжения Симеона было это.

28 В большей части списков Пахомиевской редакции, и притом в древнейших, это известие является в тексте вставкой, его разрывающей и перенесенной с полей: «чистую свою и священную душу Господеви предасть, жив преподобный всех лет 70 и 8, в лето 6900». Так в синод, сп. 1459 г. № 637, л. 44, в сп. Серг. библ. XV в. № 116 и др.

29 Собр. гос. грам. и дог. I, №№ 21 и 22; здесь же меньшими детьми названы дочери Марья и Федосья.

30 Ник. IV, 39. Собр. гос. грам. и дог. I, № 25.

31 Следовательно, до 1359 г. Житие по синод, рук. № 90, л. 62.

32 Там же, л. 44. В другом месте жития (л. 37) читаем: «довольна времена и лета в лесе оном пустынном мужскы пребываше твердейшаа она душа, несуменно претерпе без приближениа всякого лица человеча». Отсюда видно, что он жил в пустыне уединенно до пострижения и прихода братии года 3-4, и церковь построена им в 1341-1342 г.

33 Житие митр. Алексия, рассказав о построении Андроникова монастыря, продолжает: «тако сему бывающу и времени некоему минувшу, св. же Алексий митр, отходит в Нижний Новград». Это было в 1370 г. П. С. Р. Л. V, 231. VIII, 17. По Ист. росс. иер. (III, 94) монастырь основан около 1360 г., по арх. Филарету (Р. Свят., июнь, 78) в 1361: ни то, ни другое не подтверждается прямыми указаниями источников. Предание, приводимое Филаретом (там же, стр. 79), естественнее относить к путешествию Сергия в Рязань в 1385 г., а не в Нижний в 1365.

34 В 1374 г. умер последний тысяцкий в Москве, Василий Вельяминов, сын того Василия Вельяминовича или Протасиевича, тысяцкого же, который был духовным сыном Феодорова отца Стефана. П. С. Р. Лет. VIII, 21. Ник. IV, 39. Житие Феодора в рук. синод, библ. № 580, л. 235.

35 Ник. IV, 39.

36 Синод. № 90, л. 95; ср. л. 103.

37 Самый ранний список его, нам известный, в сб. Тр. Серг. Л. № 466, пис. в 1505 г., л. 372-386; в этом же сб. помещено и житие Сергия, но пахомиевской редакции. Другой сп. половины XVI в. в упомян. рук. волокол. Иосифова мои. № 606, л. 151.

38 Рук. Тр. Серг. Л. № 466, л. 314 и 378.

39 Т. е. вслед за житием, около 1418 г., как и думает архиеп. Филарет. Обз. русск. д. лит. I, стр. 120.

40 «Яко взлюбленных чад отець духовному веселию ныне сзвавши и яко любителя отець в светлей сей церкви радостно приемлющи...»

41 На этом предположении останавливается преосв. Макарий, прибавляя, что слово, вероятно, читалось братии в день кончины святого. Ист. Р. Ц. V, 237.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история












 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.