Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Лихт Г. Сексуальная жизнь в Древней Греции

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА VII. ЭРОТИКА В ГРЕЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

В ИСТОРИИ нравов не обойтись без рассмотрения литературы и искусства, так как творения разума, запечатленные на письме или созданные художниками, представляют собой истинное отражение эпохи. Соответственно, в круг нашего рассмотрения мы сможем включить лишь те произведения, которые имеют ярко выраженный эротический характер, или же те, существенную часть которых составляют эротические эпизоды. Мы также не коснемся здесь обширной гомосексуальной литературы, которая будет подробно рассмотрена в дальнейшем (с. 276—335). Здесь не будут затронуты ни трагическая, ни комическая поэзия, так как эротический характер двух этих видов литературы мы уже рассматривали в четвертой главе. Даже при этих ограничениях объем материала остается грандиозным.

Задача автора осложнена также тем, что вплоть до настоящего времени практически не имелось полезных вводных работ, так как история эротической литературы и искусства греков, в которой мы так нуждаемся, до сих пор не написана, и лишь от случая к случаю можно встретить разрозненные и застенчивые намеки. Таким образом, автору пришлось пересмотреть всю греческую литературу с точки зрения преследуемой им цели при полном отсутствии заслуживающих упоминания вводных работ. Всякий, кто имеет хотя бы самое отдаленное представление о количестве греческих произведений, которые дошли до нас или содержание которых восстанавливается при помощи точных методов филологического анализа, не станет требовать невозможного от одиночки, которому, разумеется, весьма далеко до полного совершенства. Утверждение, что наше знание всегда остается фрагментарным, как нельзя лучше применимо к неисчерпаемой области классической филологии.

I . КЛАССИЧЕСКИЙ ПЕРИОД

1. ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

Мы начнем наш обзор с мифической эпохи доистории и будем исходить из известного замечания Цицерона («Брут», 18, 71) о том, что поэты существовали и до Гомера. Это замечание, вне всяких сомнений, правильно, и свидетельства тому, что дело обстоит именно так, обнаруживаются в самих гомеровских поэмах. Но от всех этих поэтов не сохранилось ничего; они были первопроходцами, проложившими дорогу


для Гомера, преобразовавшими язык и создавшими эпический стих — длинную гекзаметрическую строку; их творения оказались в тени забвения, когда на литературном небосклоне взошло солнце гомеровской поэзии. И тем не менее, до нас дошло немало сведений об этом периоде, и история греческой литературы приводит внушительное число имен поэтов, которые жили до Гомера, хотя, конечно же, большинство из них остаются для нас всего лишь именами — выдумкой позднейшей эпохи.

Одним из древнейших догомеровских поэтов был Памф, о котором Павсаний ( ix , 27, 2) сообщает, что он сочинял гимны к Эроту. Это замечание имеет для нас ценность постольку, поскольку показывает, что уже в древнейшую эпоху своей литературной истории греки усваивают культ Эрота, и посему мы с полным правом можем утверждать, что Эрот стоит у истоков эллинской культуры, хотя в гомеровских поэмах имя этого бога не названо ни разу. Но в «Теогонии» Гесиода (120) Эрот последовательно упоминается среди древнейших, или существующих с самого раннего времени, богов.

В сущности, гораздо более известен, чем всецело мифический Памф, полулегендарный Орфей, который может рассматриваться как символ примирения религий Диониса и Аполлона. Хотя Аристотель (согласно Цицерону, «О природе богов», i , 38, 107) отрицал его существование, поэтические произведения его времени столь часто приписывались самому Орфею, что даже в наше время историки литературы называют эту эпоху и эту школу «орфической». Всем известно сказание о том, как Орфей низошел в нижний мир, чтобы силой песни забрать у его повелителя — Аида — свою жену Эвридику, которая умерла от укуса змеи. Аид был растроган чудным пением Орфея и позволил ему вывести жену обратно в мир живых, под тем, однако, условием, что он не должен оглядываться, пока не достигнет света дня. Это условие оказалось слишком трудным для смертного человека; влекомый любовью, Орфей обернулся назад, и Эвридика, увидеть которую ему было не суждено, растаяла тенью в стране Аида. Так, Орфей, стоящий у истоков греческой литературной истории, представляет собой сверкающий образец трогательно любящего супруга; мы еще встретимся с ним вновь (с. 309—310), хотя и в несколько иных обстоятельствах. 74

Тот факт, что великие национальные эпосы греков — «Илиада» и «Одиссея» Гомера — насыщены эротикой и содержат множество красочных, расцвеченных всеми приемами литературного искусства картин, отличающихся высоким чувственным очарованием, упоминался уже неоднократно, и поэтому обсуждение его представляется излишним. То же относится к так называемым «Гомеровским гимнам»; четвертый из этих гимнов с немалым изяществом, чувственностью и не без привкуса пикантности повествует о любви Афродиты к Анхизу. Я уже имел случай указывать на эротические эпизоды, содержащиеся в «Гомеровских гимнах». Я также не вижу необходимости подробно останавливаться на поэмах так называемого эпического цикла, так как эротические элементы

 

74 Об Орфее и Эвридике см. Аполлодор, i , 14, и Конон, 45; ср. также Афиней, xiii , 597 (Гермесианакт); Вергилий, «Георгики», iv , 454 ел.; Овидий, «Метаморфозы», х, 1 сл.


в них основываются по большей части на прославлении юности и красоты, а выведенные в них мужские и женские персонажи были рассмотрены нами выше. Нет необходимости говорить даже о поэмах Гесиода, так как заключенные в них эротические элементы, такие, как миф о Пандоре, враждебное описание женского характера, женского кокетства, существовавшего даже тогда, и постоянной готовности женщин наброситься на свою жертву, уже упоминались ранее.

От Гесиода до нас дошла еще одна поэма, озаглавленная «Щит Геракла». В ней описывается битва Геракла с чудовищем Кикном; своим названием она обязана описанию щита Геракла, занимающего значительную часть поэмы. В самом начале поэт сообщает о том, как Зевс, дабы подарить миру спасителя и исцелителя, возгорается любовью к прекрасной Алкмене, жене фиванского царя Амфитриона: «Она далеко превосходила всех земных женщин красотой форм и статью, и ни одна из рожденных смертными не могла сравниться с ней умом. Ее лицо и черные глаза дышали прелестью самой златовенчанной Афродиты. Пока отсутствовал Амфитрион, который во искупление кровопролития находился в походе, с его женою сблизился Зевс. После того как Зевс насладился любовью Алкмены и удалился, возвращается муж, сердце которого исполнено страстного влечения к жене. Подобно избежавшему мучительной болезни или злого плена, с радостью и охотой возвращался домой Амфитрион после тяжких трудов войны. Весь остаток ночи провел он в объятиях милой супруги, наслаждаясь дарами златовенчанной Афродиты». Алкмена понесла и родила двойню: Геракла — от Зевса, а Ификла — от Амфитриона.

Интересен отрывок из Гесиодовой «Меламподии» (3): «Гесиод, как и многие другие, рассказывал, будто Тиресий однажды подсмотрел совокупление двух змей в Аркадии. Он ранил одну из них, после чего превратился в женщину и имел сношения с мужчинами. Но Аполлон открыл ему, что если он еще раз увидит змей и ранит одну из них, то вновь станет мужчиной. Так и случилось. Однажды Зевс и Гера спорили, кто получает большее наслаждение от соития, мужчина или женщина. Так как Тиресий изведал и то и другое, они спросили его мнения и получили ответ: «Когда мужчина спит с женщиной, он получает одну десятую наслаждения, тогда как женщина — десять десятых 75 . Гера была рассержена этим ответом и отняла у Тиресия зрение, но взамен Зевс наградил его даром прорицания и долгой жизни».

2. ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

Не многим больше, чем из только что рассмотренных эпических произведений, удается добыть из лирической поэзии греков. В основном она, конечно же, имеет эротическую природу, однако — и в этом существеннейшее отличие греческой лирики от современной — предме-

 

75 Таково толкование древнего схолиаста к Ликофрону, 683; по другим, доля в удовольствии женщины составляет девять десятых ( v . Kinckel ).


том этой эротики почти всегда выступают мальчики и юноши, именно их воспевают греческие лирики. Ввиду этого подробнее рассматривать лирическую поэзию мы будем ниже, в главе, посвященной гомосексуализму; сейчас же мы ограничимся некоторыми сведениями относительно любви мужчины к женщине.

Мимнерм Колофонский (конец VII века до н.э.) — первый греческий лирик, воспевающий любовь между мужчиной и женщиной. Немного женственный и сентиментальный, всегда влюбленный, он прославляет радости жизни и ее чувственные наслаждения и скорбит о скоротечности юности и краткости любовного счастья. Темой его любви и поэзии была прекрасная флейтистка Нанно.

Архилох Паросский (около 650 г. до н.э.) был первым поистине великим греческим лириком; для этой страстной, беспокойной личности поэзия означала исповедь в переполняющих его чувствах. Он был влюблен в Необулу, дочь богатого Ликамба: «В его стихотворениях пышет жаркое пламя любви. Страсть сжимает его сердце, вырывает нежную душу из груди; его глаза меркнут, и любовная мука пронизывает его до мозга костей. Необула вняла его бурному сватовству. Счастливый случай сохранил для нас образ горячо любимой девушки:

Своей прекрасной розе с веткой миртовой

Она так радовалась. Тенью волосы

На плечи ниспадали ей...

...старик влюбился бы

В ту грудь, в те миррой пахнущие волосы,

[перевод В. В. Вересаева]

Но когда ее отец Ликамб отменяет обручение, поэт теряет всякую меру: он не только поносит отца за нарушение слова, но бесчестит любимую, ставя под сомнение целомудрие и невинность былой суженой. Потомки содрогались от ужаса, вспоминая о мести Архилоха. Он, несомненно, знает себя лучше всех, сравнивая себя с ежом, который, «собравшись в клубок, направляет свои колючки на врага» 76 .

С хронологической точки зрения, следующим должен быть упомянут Семонид Аморгосский (около 625 г. до н.э.); о его остроумной сатирической поэме, посвященной женщинам, мы уже говорили. Здесь следует также упомянуть Гиппонакта Эфесского (около 540 г. до н.э.), пусть даже только ради двух весьма злобных стихов, сохраненных у Стобея ( Florilegium , 68, 8; ср. Apostol :, iv , 38с; Haupt in Hermes , iv , 159):

Два дня всего бывают нам милы жены:

В день свадьбы, а потом в день выноса тела.

[перевод Г. Церетели]

У Керкида из Мегалополя, писавшего во времена царя Филиппа шутливые стихотворения, называвшиеся мелиамбами, нас интересует

 

76 К . Heinemarm, Die klassische Dichtung der Griechen, 1912; см . также Beigk, Poetae Lyrici Graeci, I, p. 2 ел .


только одна строчка (Афиней, xii , 544 d ): «Жили некогда в Сиракузах две девушки с округлыми ягодицами» — убедительное свидетельство о том, чту прежде всего приходило в голову грекам, влюбленным в женский пол.

Алкей из Митилены, один из величайших и разносторонних греческих лириков, написал большое число любовных песен, от которых, однако, как, впрочем, и от большей части греческой лирики, сохранились лишь жалкие фрагменты. В своих стихах он славил «сладко смеющуюся, фиалкокудрую» Сафо, но прекрасная поэтесса его не услышала, ибо ее сердцу любовь мужчины не говорила ничего.

Анакреонт Теосский, который даже в преклонном возрасте не расставался с вином и женщинами, был неизменным глашатаем любви и радостей жизни. Дошедшие до нас фрагменты его поэзии довольно скудны, а то, что ранее служило предметом восхищения как поэзия Анакреонта (так называемая «Анакреонтика»), оказалось на поверку шутливыми подражаниями, принадлежащими к самым разным эпохам. То, что выступает здесь под именем любви, — это легко читающиеся милые пустячки, которые никак не могут претендовать на звание истинной поэзии.

Чистейшее золото поэзии сверкает в стихотворениях Сафо, которую, вне всяких сомнений, следует отнести к числу величайших поэтических гениев всех времен. В ее стихах говорит только любящее и жаждущее любви сердце; образы и мысли, которые она выражает с никогда не отказывающим ей тактом подлинного чувства, на протяжении столетий остаются образцом для подражания, недоступным большинству эротических поэтов. Однако Сафо не может быть предметом подробного рассмотрения в данной главе, ибо жизнь и поэзия этого лесбосского чуда гомосексуальны. Поэтому мы вернемся к ней позднее и ограничимся лишь тем, что еще раз подчеркнем: гомосексуальная любовь греков есть свидетельство не упадка, но скорее прогресса их культуры, ибо она создала для них интеллектуальные ценности, которые пребывают в веках и не перестают будить в нас изумление и восхищение.

Терпандр сочинял песни для девичьих хоров, которые впоследствии были доведены до новой степени совершенства великим Алкманом, или Алкмеоном (около 650 г. до н.э.). Ему в заслугу следует поставить то, что он способствовал музыкальному воспитанию спартанских девушек. Отношения между поэтом и его певицами, которым он время от времени воздает должное в своих песнях, были, по-видимому, личными и интимными, что вполне правдоподобно, если принимать во внимание довольно свободный образ жизни спартанских девушек.

Фрагменты сицилийца Стесихора, расцвет которого приходится на 600 г. до н.э., столь же скудны, как и фрагменты произведений Алкмана. Согласно Платону («Федр», 243а; ср. Bergk , PLG , IIP , p . 218), он сочинил стихотворение, поносившее прелюбодеяние Елены, за что был наказан разгневанной героиней, которая поразила его слепотой; Стесихор исцелился, только написав знаменитую «палинодию», где он утверждал, что за соблазнителем Парисом последовала не Елена, но ее созданный Зевсом призрак, который и послужил причиной многослез-


ной Троянской войны. Очевидно, что слепота поэта и его исцеление Еленой не могли служить истинной причиной написания «палинодии», существование которой надежно засвидетельствовано другими источниками. Если, таким образом, невозможно вообразить, чтобы поэт считал себя обязанным объяснить случайную и временную потерю зрения как акт мщения со стороны героини — что более чем маловероятно, то следует предположить, что отказаться от нападок на Елену, сколь бы глубокие корни не имело такое отношение к ней в поэтической традиции, заставило Стесихора общественное мнение, ибо, по представлениям дорийцев, Елена была богиней, удостоенной культа. Если такое объяснение правильно — а все говорит в его пользу, — то в «палинодии» Стесихора мы должны видеть первую веху на пути к феминизации, которая, медленно, но неуклонно прогрессируя в течение многих веков, привела в конце концов к состоянию современного феминизма.

Трогательным и волнующим образом Стесихор использовал также мотив несчастливой любви; в своей поэме он повествовал о прекрасной Калике, покончившей с собой после того, как она была отвергнута своим возлюбленным Эватлом. Афиней ( xiii , 601а) ясно свидетельствует о том, что в поэмах Стесихора эротический момент играет значительную роль, и даже среди его фрагментов мы находим немало эротических мотивов. Так, он ввел в поэзию образ пастуха Дафниса, позднее ставший столь популярным: юноша был любим нимфой, но из-за своей неверности встретил печальный конец. Стесихор также воспел жестокую судьбу Радины, которая, хотя и была замужем за правителем Коринфа, все же отказалась расстаться со своим возлюбленным Леонтихом.

Эротические мотивы в изобилии обнаруживаются также в стихотворениях Симонида (556—468 гг. до н.э.) и его племянника Вакхилида — и это вполне естественно, так как в творчестве обоих значительную роль играет миф, богатый эротизм которого мы уже рассматривали выше. То же относится и к дошедшим до нас произведениям Пиндара (518—442 гг. до н.э.). Пиндар — самый сильный и возвышенный из всех греческих лириков, и мы являемся счастливыми обладателями сорока четырех его эпиникиев. Это — песни самого различного объема, которые сочинялись, чтобы восславить победителей четырех общенациональных праздников; их распевал хор, иногда — прямо на пиру в честь победы, но большей частью — дома, при вступлении победителя в родной город. Главным содержанием победной песни почти всегда является миф, излагаемый Пиндаром с совершенным искусством и имеющий особое отношение к победителю или его семье. Из этих мифов можно извлечь внушительное число эротических мотивов.

3. ПРОЗА

Прозаические произведения классического периода греческой литературы также способны вознаградить исследователя разнообразными эротическими мотивами.


Уже у Ферекида Сиросского, которого греки считали своим древнейшим прозаиком, можно было прочесть эротические рассказы, что подтверждает фрагмент, обнаруженный лишь четверть века назад на египетском папирусе; здесь очаровательно описывается «священный брак» Зевса 77 .

В историческом труде Геродота можно найти несколько эротических новелл, как, например, посвященная кровосмесительной связи Микери-на с собственной дочерью, или жене Интаферна, или прелестная история о Гиппоклиде (см. выше, с. 113), «проплясавшем свою невесту», и несколько других, рассмотренных мною в отдельной статье 78 . Древнейшим образчиком любовной новеллы на греческом языке, изложенной подробно и мастерски, является трогательный рассказ о индийском царе Стриангее и Заринее — царице саков, записанный врачом и историком Ктесием (Ктесий, 25—28; ср. Ник. Дамасский, FHG , III , 364), который семнадцать лет прожил в Персии.

Тимей (у Парфения, 29, и фрагм. 23) повествовал о любовных приключениях прекрасного Дафниса. Он также был первым, кто заговорил о несчастливой любви Дидоны к Энею. Филарх (у Парфения, 15 и 31) ввел в поэзию тему прекрасной, но чопорной Дафны, которая была любима Аполлоном, но, взмолившись о том, чтобы избежать насилия со стороны бога, была превращена в лавр. Он также рассказывал о Дамойте, который нашел выброшенное на берег моря тело прекрасной женщины и долгое время сожительствовал с ней. Когда это стало невозможным, он похоронил тело и покончил с собой.

Любовные новеллы в большом числе входили в состав местных мифологических собраний, возникавших почти повсюду, особенно в ионийских городах Малой Азии. Местные предания богатого Милета столь изобиловали эротическими сюжетами, что Аристид — этот греческий Бокаччо перврго века до н.э. — назвал свой сборник эротических новелл, составлявший как минимум шесть книг, по большей части обсценного характера, «Милетскими рассказами». Какой популярностью пользовались эти отпрыски сладострастной музы, явствует из того факта, что Корнелий Сизенна перевел их на латинский язык (фрагменты см. Bucheler , Petronius 3 , S . 237), а также из одного замечания Плутарха («Красе», 32), по которому экземпляры данного сочинения были обнаружены среди вещей офицеров Красса во время Парфянской войны (53 г. до н.э.). Эти рассказы до нас не дошли, но мы можем полагать, что они в известной мере напоминали новеллы из «Метаморфоз» Апулея. То, что рассказывалось выше о купании невест в Скаман-дре, вполне могло быть заимствовано из «Милетских рассказов».

Если мы вправе видеть в знаменитом рассказе об эфесской матроне сюжет из «Милетских рассказов», тогда одним из их лейтмотивов являлось доказательство того, что нет такой добродетельной женщины, которая не могла бы однажды воспылать беззаконной страстью к

 

77 Первое издание Grenfell-Hunt, Greek Papyri, ser. II, 1897, № 11.

78 «Sexuelles aus dem Geschichtsweike des Herodot». JahrbuchflirdiesexuelleZwischenstufen, Jahigang XXII, Leipzig , 1922, S.65 сл . О Микерине см . Геродот , ?? , 131, об Интаферне , ш , 118.


любовнику, как говорит у Петрония Евмолп, излагающий этот рассказ следующим образом (Петроний, 111):

«Жила в городе Эфесе мужняя жена, да такая скромная, что даже от соседних стран стекались женщины, чтоб на нее подивиться. Когда скончался у нее супруг, она не удовольствовалась тем только, чтобы его проводить, как обыкновенно делается, распустивши волосы и терзая на глазах у собравшихся обнаженную грудь, но последовала за покойником в усыпальницу и, поместив в подземелье тело, стала, по греческому обычаю, его стеречь, плача денно и нощно. Так она себя томила, неминуемо идя к голодной смерти, и ни родные не умели ее уговорить, ни близкие; последние ушли с отказом должностные лица, и всеми оплаканная пять дней уже голодала беспримерной доблести женщина. Рядом с печальницей сидела служанка из верных верная, которая и слезами помогала скорбящей, а вместе и возжигала угасавший часом светильник. В целом городе только о том и толковали, и люди всякого звания признавали единодушно, что просиял единственный и неподдельный образчик любви и верности.

Об эту саму пору велел тамошний правитель распять на кресте разбойников, и как раз неподалеку от того сооружения, где жена оплакивала драгоценные останки. И вот в ближайшую ночь воин, приставленный к крестам ради того, чтобы никто не снял тела для погребения, заметил и свет, так ярко светившийся среди могил, и вопль скорбящей расслышал, а там по слабости человеческой возжелал дознаться, кто это и что делает. Спустился он в усыпальницу, и, увидев прекраснейшую из жен, остановился пораженный, будто перед неким чудом и загробным видением. Потом только, приметив мертвое тело и взяв в рассмотрение слезы на лице, ногтями изодранном, сообразил он, конечно, что тут такое: невмоготу женщине перенесть тоску по усопшем. Приносит он в склеп что было у него на ужин и начинает уговаривать печальницу не коснеть в ненужной скорби и не сотрясать грудь свою плачем без толку: у всех-де один конец, одно же и пристанище и прочее, к чему взывают ради исцеления израненных душ. Но та, услышав нежданное утешение, еще яростней принялась терзать грудь и рвать волосы, рассыпая их на груди покойного. Однако не отступил воин, более того, с тем же увещанием отважился он и пищу протянуть бедной женщине, пока, наконец, служанка, совращенная ароматом вина, сама же к нему не потянула руки, побежденная человечностью дарователя, а там, освеженная едой и питьем, принялась осаждать упорствующую хозяйку, говоря так: «Ну какая тебе польза исчахнуть от голода? заживо себя похоронить? погубить неповинную жизнь прежде, чем повелит судьба?

Мнишь ли, что слышат тебя усопшие тени и пепел?

Ужель не хочешь вернуться к жизни? рассеять женское заблуждение и располагать, покуда дано тебе, преимуществами света? Да само это тело мертвое должно призывать тебя к жизни». Что ж, нет никого, кто негодовал бы, когда его понуждают есть и жить. А потому изможденная


воздержанием нескольких дней женщина позволила сломать свое сопротивление и принялась есть не менее жадно, чем служанка, что сдалась первою.

Ну, вы же знаете, к чему обыкновенно манит человека насыщение. Той же лаской, какою воитель достиг того, чтобы вдова захотела жить, повел он наступление и на ее стыдливость. Уже не безобразным и отнюдь не косноязычным казался скромнице мужчина, да и служанка укрепляла их расположение, повторяя настойчиво:

...Ужели отвергнешь любовь, что по сердцу?

Или не ведаешь ты, чьи поля у тебя пред глазами?

Не стану медлить. Не отстояла женщина и этот свой рубеж, а воин-победитель преуспел в обоих начинаниях. Словом, ложились они вместе, и не той только ночью, когда свершилось их супружество, но и на другой, и на третий день, запирая, конечно же, вход в усыпальницу, так что всякий, знакомый ли, или нет, подходя к памятнику, понимал, что тут над телом мужа лежит бездыханно стыдливейшая из жен. А воин, надо сказать, увлеченный и красотой женщины, и тайной, все, что только находил получше, закупал и нес, чуть смеркнется, в усыпальницу. Когда же заметили родные одного из повешенных, что ослаб надзор, ночью стащили своего с креста и отдали последний долг. Воин, которого так провели, покуда он нежился, наутро видит, что один крест остался без тела, и в страхе наказания рассказывает женщине о происшедшем: приговора суда он ждать не станет, а лучше своим же мечом казнит себя за нерадение; пусть только она предоставит ему место для этого, и да будет гробница роковою как для мужа, так и для друга. Не менее жалостливая, чем стыдливая, «да не попустят, — воскликнула женщина, — боги, чтобы узреть мне разом двойное погребение двоих людей, которые мне всего дороже. Нет, лучше я мертвого повешу, чем убью живого». Сказала и велит вынуть тело мужа из гроба и прибить к пустующему кресту. Не пренебрег воин выдумкой столь распорядительной жены, а народ на другой день дивился, как это покойник на крест угодил» [перевод А. К. Гаврилова].

Одно из сочинений Ксенофонта Афинского (около 430—354 гг. до н.э.) почти целиком посвящено проблеме Эроса; это его очаровательный «Симпосий». Пир давался богатым афинянином Каллием в честь своего прекрасного любимца Автолика, одержавшего победу в панкратии на Панафинейских играх 422 г. до н.э. В противоположность платоновскому «Симпосию», в этом пире участвуют клоуны, танцовщицы и флейтистки, а также прекрасный мальчик, который развлекает гостей своими гимнастическими и музыкальными трюками. После всевозможных речей серьезного и шутливого характера Сократ произносит речь о любви, смысл которой сводится к тому, что следует пленяться умственными дарованиями мальчика, а не его телесной красотой. Заключением пира служит мифологический балет, представляющий любовную сцену между


Дионисом и Ариадной; балет производит на присутствующих такое впечатление, что «холостяки давали клятву жениться как можно скорее, а женатые мужи седлать коней и со всей поспешностью мчаться домой к своим женам».

Должен быть упомянут также «Анабасис», в котором Ксенофонт описывает злополучный поход Кира Младшего против его брата Артаксеркса и мучительное, полное опасностей отступление наемной греческой армии; дело в том, что и здесь время от времени затрагиваются эротические вопросы: например, любовь еще безбородого мужчины к бородатому, похищение юношей и девушек, трогательный рассказ об Эписфене, прекрасном юноше и их смелом самопожертвовании, благодаря которому юноша спасается от смерти («Анабасис», ii , 6, 28; iv , I , 14; iv , 6, 3; vii , 4, 7—10). «Домострой», или трактат о наилучшем ведении домашнего хозяйства, упоминался выше (с. 30); в этом сочинении дается очаровательное описание семейной жизни недавно женившегося Исхомаха. Эротические вопросы, к которым мы обратимся ниже, поднимаются также в «Гиероне» — диалоге между Симонидом и сицилийским царем Гиероном. Наконец, следует указать «Киропедию» («Воспитание Кира») — тенденциозный политический роман воспитания, так как и здесь имеются эротические новеллы, самой пленительной из которых является рассказ о Панфее, ее трогательной любви и верности.

На первый взгляд, это покажется неожиданным, но и произведения греческого красноречия, или греческих ораторов в самом широком смысле этого слова, также вносят свой вклад в историю античной эротики. И тем не менее, ораторы охотно приводят легендарные и исторические примеры и параллели, чтобы придать особое значение своим взглядам и утверждениям, а многие речи вполне непринужденно трактуют судебные дела ярко выраженного сексуального характера — важнейшие из них будут вкратце рассмотрены ниже. Так, мы располагаем речью Антифонта, которой воспользовался незаконнорожденный сын, чтобы обвинить мачеху в приготовлении приворотного зелья для отца. Интересно отметить, каким образом удалось оратору Андокиду изменить политический вердикт, вынесенный против него; ему была известна неугомонная потребность сограждан в красоте, и вследствие этого, как передает Плутарх ( Moratia , 835 b ; подтверждается надписью CIA , 553, 21), из своих значительных средств, нажитых вне Афин посредством удачных торговых сделок, он снарядил самый пышный хор мальчиков и покорил все сердца.

Следующим мы должны упомянуть включенное Платоном в диалог «Федр» «любовное послание» оратора Лисия с парадоксальной темой: вознаграждать любовью следует скорее не любящего, чем любящего. До нас дошли также некоторые другие эротические послания Лисия, и представляется, что именно он первым ввел в литературу этот вид посланий, ставший позднее столь популярным. Самой знаменитой из его речей были речи «Против Эратосфена» и речь в защиту мужа, который, будучи коварно обманут бесчестным Эратосфеном, загладил оскорбление своей супружеской чести, убив прелюбодея.


То, что философия также пыталась разрешить проблему любви, уделяя ей все возрастающее внимание и стремясь исследовать ее природу, не только правдоподобно само по себе, но и подтверждается философскими сочинениями. Ибо любовь, как однажды сказал Плутарх, — «это загадка, которую нелегко понять и разгадать» (Стобей, Florilegium , 64, 31: ??????? ?????????? ??? ???????? ) хотя, вне всяких сомнений, философская мысль в соответствии с греческим воззрением была обращена скорее к юноше Эроту, чем женственной Афродите.

Из тех произведений Платона, что посвящены эротическим вопросам, диалоги «Хармид», «Лисид», «Пир» и «Федр» мы рассмотрим позднее, так как они целиком или в значительной своей части посвящены гомосексуальной любви.

С течением времени возрастал интерес к проблеме брака; уже великий Аристотель 79 , а затем его ученик Теофраст писали книги по вопросам брака, причем последний сказал о браке не много утешительного. Его ученик и друг Деметрий Фалерский, знаменитый философ-перипатетик, игравший также видную политическую роль и бывший на протяжении десяти лет (317—307 гг. до н.э.) правителем Афин, написал Eroticus , который не сохранился. Не уцелело и сочинение Фания Лесбосского, которое повествовало об убитых из мести тиранах. Оно изобиловало эротическими материалами новеллистического характера, так как многие тираны и в самом деле были умерщвлены из соображений ревности. Клеарх из Сол на Кипре также написал Eroticus (правильнее Erotica ). В этой книге, от которой сохранились отдельные фрагменты, Клеарх предпринял попытку проникнуть в суть любви посредством мифологических и исторических примеров. В ней можно было прочесть о любви Перикла к Аспасии и о далеко идущих эротических запросах самого прославленного из греческих политиков, о сомнительном любовном приключении Эпаминонда, о страстной привязанности лидийского царя Гигеса к своей возлюбленной жене и о величественном памятнике, воздвигнутом по его указу после ее смерти. Не было здесь недостатка и в любопытных анекдотах: например, о глубокой любви гуся к мальчику и о павлине, который был так влюблен в некую девушку, что не пережил ее смерти. Но Клеарх также говорил о принятых свадебных обрядах и их происхождении, о том, почему любовники носят в руках цветы и яблоки или украшают дверь любимой цветами. Каждый желающий может прочесть эти бесконечные рассуждения у Афинея, который цитирует множество отрывков из вышеперечисленных авторов 80 .

Иероним Родосский, как и многие другие авторы этого периода, с упоением пересказывал всевозможные эротические анекдоты в своих «Исторических записках»; некоторые из анекдотов (о Сократе, Софокле и Еврипиде) были сохранены Афинеем ( xiii , 556 a ; 557 e ; 604 d ).

 

79 Фрагменты из ???????? Аристотеля собраны В . Розе в книге AristoteHs quaeferebanturlibronim fragmenta, Leipzig , 1886, но это только широко известные отрывки , приводимые у Афинея (xv, 674b; хш , 564b) и Плутарха (Pelop., 18; Amatorius, 17).

80 Фрагменты у Мюллера, FHG (Деметрий, ii , 362; Фаний, ii , 293; Клеарх, ii , 302); Афиней, xv , 669 f .

 

II . ЭЛЛИНИСТИЧЕСКИЙ ПЕРИОД

1. ПОЭЗИЯ Эпос и лирика

В постклассический период греческой литературы, обозначаемый термином «эпоха эллинизма» и, по мнению большинства ученых, начинающийся после смерти Александра Великого (323 г. до н.э.), эротика также играет большую, и даже еще большую роль, чем в классический период. Характерно, что чем больше иноземных элементов проникает в греческую жизнь, тем дальше на задний план отходит любовь к юношам; женское начало занимает в литературе все более значительное место по мере того, как возрастает — особенно в крупных городах — общение молодежи с гетерами.

Многие поэтические произведения этой эпохи утеряны, и мы вынуждены обращаться к римским подражателям — Катуллу, Тибуллу, Проперцию и Овидию, из сочинений которых мы можем заключить a posteriori о ярко выраженной чувственности эллинистической поэзии. Так Филет Косский, наряду с эротическими элегиями, написал эпос «Гермес», предметом которого было любовное похождение Одиссея с Полимелой, дочерью Эола. Другом Филета был Гермесианакт из Клазомен, написавший три книги элегий, которые были посвящены его любовнице Леонтион и повествовали о всемогуществе любви. У Афинея ( xiii , 597 b ) сохранился большой фрагмент в 98 строк, где с очаровательным изяществом перечисляются жившие до Гермесианакта поэты, которые прославляли в стихах любимых женщин и дев. В этом списке он допускает заметные вольности, делая, например, Анакреонта любовником Сафо, что полностью исключено по хронологическим соображениям. Благодаря многрчисленным цитатам мы также неплохо осведомлены о многих других любовных сюжетах, разрабатывавшихся в его элегиях. Так, он повествовал о горячей любви богатого, но незнатного юноши Аркеофонта к Арсиное, дочери царя Кипра (Антонин Либерал, «Метаморфозы», 39). Его сватовство было, однако, напрасным, и несмотря на роскошные свадебные дары он был отвергнут отцом любимой. Тогда он подкупил кормилицу, чтобы та стала посланницей его любви. Высокомерная Арсиноя выдала кормилицу родителям, которые жестоко ее изувечили и выбросили из дома. От горя Аркеофонт покончил с собой; когда любимого всеми юношу несли к могиле, Арсиноя презрительно смотрела из окна на погребальную процессию, — и разгневанная подобным жестокосердием Афродита превратила гордячку в камень. Это предание постепенно стало излюбленной темой эллинистической эротики и впоследствии излагалось различными поэтами со все новыми подробностями, так что во времена Плутарха оно еще было живо на Крите (Плутарх, Amatorius ; Moralia , 766с).

Самым значительным поэтом данного периода был Каллимах из Кирены (около 310—240 гг. до н.э.). У нас нет повода подробно останавливаться на его творчестве, так как он отнюдь не был эротичес-


ким писателем; самое большее, что можно упомянуть, — это серенада к его возлюбленной по имени Конопион и несколько эпиграмм эротического содержания, не менее двенадцати из которых посвящены любви к прекрасным юношам. В своем «Гимне к Аполлону» поэт с особенным удовольствием описывает любовь бога к прекрасной Кирене.

Аполлоний Родосский (около 295—215 гг. до н.э.) в четырех книгах дошедшего до нас эпоса «Аргонавтика» описывает плавание аргонавтов в Колхиду, их приключения в пути и возвращение. Это важное и, за исключением отдельных отклонений от темы, весьма интересное произведение (5835 строк) содержит несколько эротических эпизодов, исполненных чувственного огня и силы. Любовь — это существеннейшая часть всего эпоса; повествование достигает кульминации в третьей книге, в которой поэт, воззвав к Эрато, Музе любовной поэзии, описывает, как царская дочь Медея была сражена стрелами никогда не бьющего мимо цели Эрота, превосходно изображая при этом душевные борения и, следовательно, придавая особое значение психологическому моменту.

Эпические поэмы Евфориона Халкидского (фрагменты собраны А. Майнеке в Anal . Alex ., pp . 1—168) изобиловали эротическими темами. Сам он не был особенно щепетилен в любви: говорили, что в молодости он был любимцем поэта Архебула Ферского, за что подвергся осмеянию в очень злой эпиграмме Кратета, непереводимой ввиду игры слов 81 . Впоследствии он опустился до того, что стал любовником похотливой, но богатой старой вдовы из Никеи, благодаря чему приобрел немалое состояние и в то же время попал в пословицу, сохранившуюся в сочинениях Плутарха ( Moralia , 472 d ) — «спит с богатой старухой, как Евфорион». Возможно, как предполагал Ф. Ницше 82 , анекдот, передаваемый из остальных источников только Судой, по которому ГесиоД был по ошибке убит двумя братьями изнасилованной девушки вместо истинного виновника, восходит именно к нему. Другие произведения Евфориона, такие, как «Фракиец» и «Гиакинт», состояли главным образом из эротических историй. Так, во «Фракийце» наряду с другими предметами речь шла о любви Гарпалики к своему отцу Климену; любовная связь между отцом и дочерью встречалась также в «Аполлодоре». Наконец, Евфориону принадлежит известное число эротических эпиграмм.

Стихотворения «Антологии»

Эпиграмма, доведенная в классический период до высокой степени совершенства (в частности, Симонидом), с течением времени все более отдалялась от своего первоначального назначения, а именно — служить

 

81 « Палатинская Антология », ??, 218: ???????? ????????? ???? ????????, ???' ??? ????? // ???????? ???????? ???? ??? ???????? // ???, ?????????' ????? ?? ???????? ??? ?? ?????? //???????? ?{??? ??? ??? '???????? ??. (Хуже гораздо Херил Антимаха; однако повсюду // Евфорион на устах срам у Херила имел, // Полные темных словес он песни творил, и Филета // Истинно песни певал: он ведь гомеровец был [перевод Ю. Шульца]).

82 Rhem . Mus ., xxviii , 1873.


надписью на надгробии. Постепенно, а особенно после эпохи Александра Великого она все чаще стала рассматриваться как независимый вид поэзии, как излюбленный жанр поэтического обмена мыслями самого разнообразного содержания. Серьезность и шутка, радость и скорбь, дружба и любовь, радости застолья и попойки, короче говоря, все, что составляло настроение момента, нашло свое красноречивое выражение в эпиграмме. Среди бесчисленных писателей, эпиграммы которых сохранились, мы найдем немало славных имен, и, хотя зерна не свободны от плевел, все же и здесь мы поражаемся бесконечному многообразию форм, в которых перед нашим взором предстает греческая жизнь.

Начало собиранию рассеянных повсюду цветов в один букет было положено уже в древности: Мелеагр Гадарский, который сам был знаменитым эпиграмматистом, в последней четверти первого века до Рождества Христова объединил значительное количество эпиграмм в упорядоченной по алфавиту антологии; вторая антология была издана Филиппом, жившим во времена Калигулы, Обе они, наряду с третьей, изданной Агафием, вошли в «Антологию» Константина Кефалы, который жил в первой половине десятого века нашей эры и собрал в своей книге сотни эпиграмм разнообразного содержания. Так как эта «Антология» дошла в рукописи, хранившейся в Палатинской Библиотеке в Гейдельберге (№ 23), собрание получило название «Палатинской Антологии».

В XIV веке монахом Планудом была подготовлена еще одна «Антология» в семи книгах, которая, разумеется, во многом совпадает с Палатинской, зато, с другой стороны, не только зачастую дает лучшие чтения, но и содержит около 400 эпиграмм, не вошедших в «Антологию» Кефалы. Приложение к этому собранию, включающее эротические эпиграммы, которые были опущены Планудом, издано Л. Штернбахом под заглавием Anthologiae Planudeae Appendix Berberino - Vaticana ( Leipzig , 1890).

«Палатинская Антология» подразделяется на пятнадцать книг; нас будет интересовать главным образом книга V , так как она содержит только эротические эпиграммы. Седьмая книга включает в себя не менее 748, зачастую превосходных, эпиграмм-эпитафий. Очевидно, что чувственность отходит здесь на задний план: горячая страсть отступает перед серьезностью смерти и оставляет место воспоминанию, которое живо и после похорон. Чувственная сторона любви вновь выходит на передний план в одиннадцатой книге, содержащей 442 эпиграммы, которые по большей части обязаны своим возникновением веселому и озорному подпитию. Двенадцатая книга содержит гомосексуальные эпиграммы, а потому будет рассматриваться позднее.

В последующем кратком обзоре я отхожу от расположения эпиграмм в «Палатинской Антологии» и буду рассматривать произведения каждого поэта по отдельности и, по мере возможности, в хронологическом порядке.

Асклепиад Самосский, современник вышеупомянутого Филета, оставил после себя около сорока эпиграмм, большинство которых — эротического характера. В одной из них он увещевает возлюбленную не


беречь свою невинность с такой неприступностью, ведь она не найдет себе любовника в Аиде — только здесь, в этой жизни, мы можем изведать счастье. Мы узнаем о трех гетерах, настоящих портовых шлюхах, которые обирают своих клиентов-мореходов до нитки и которые, по мнению поэта, опаснее сирен. В другой эпиграмме ( Anth . Pal ., v , 169) мы читаем:

Сладок холодный напиток для страждущих в летнюю пору;

После зимы морякам сладок весенний зефир;

Слаще, однако, влюбленным, когда, покрываясь одною

Хленой, на ложе вдвоем славят Киприду они.

[перевод Л. Блуменау]

Никарх подтрунивает над тем, что никто не находит наслаждения в объятиях собственной жены, но каждого влечет только чужое ложе.

Посидипп из Александрии имел склонность описывать в своих эпиграммах веселые пирушки и похождения с гетерами. То же относится и к Гедилу, от которого до нас дошла такая забавная эпиграмма: «От Вакха, расслабляющего члены, от Афродиты, расслабляющей члены, произошла дочь — Подагра, расслабляющая члены» 83 .

Диоскорид, с которым, как с пламенным энтузиастом любви к эфебам, мы еще встретимся позднее, оставил также несколько весьма чувственных эпиграмм о любви к женщине ( Anth . Pal ., v , 56):

Сводят с ума меня губы речистые, алые губы;

Сладостный сердцу порог дышащих нектаром уст;

Взоры бросающих искры очей под густыми бровями,

Жгучие взоры — силки, сети для наших сердец;

Мягкие, полные формы красиво изваянной груди,

Что услаждают наш глаз больше, чем почки цветов...

[перевод Л. Блуменау]

Другое знаменитое имя «Антологии» — Антипатр Сидонский (или Тирский), эпиграммы которого отличаются ритмичностью и цветистым языком; но, к сожалению, только немногие и притом весьма незначительные из дошедших до нас его эпиграмм имеют эротический характер.

Гораздо большее значение имеет Мелеагр из Гадары в Сирии, который, как уже говорилось, составил древнейшее и самое известное собрание эпиграмм. До нас дошло около 130 эпиграмм самого Мелеагра, по меньшей мере шестьдесят из которых посвящены гомосексуальной любви. Они отличаются свободным и изысканным языком, а также сентиментальностью; в сущности, единственная их тема — это любовь. Из многих девушек, которых не устает воспевать галантный поэт, он особенно привязан к Зенофиле и Гелиодоре; в двух изящных эпиграммах он — как Лепорелло в «Дон Жуане» Моцарта — приводит внушительный список своих многочисленных зазноб.

 

83 Выше упомянуты и процитированы следующие эпиграммы «Палатинской Антологии». Асклепиад, ? , 85, 161, 169; Никарх, xi , 7; Гедил, xi , 414.


Среди прочих он любил белощекую Демо, но она, по-видимому, предпочла ему еврея, или, как выражается сам поэт, «еврейскую любовь».

Тимарион, бывшая некогда столь прекрасной, теперь, когда она постарела, сравнивается с расснащенным судном, причем злое сравнение проводится вплоть до самых интимных и непристойных подробностей. Поэт находит сладостные слова любви для прекрасной Фанион. Но прежде всего он неустанно восславляет прелести Зенофилы и Гелиодоры. Он воспевает их музыкальные способности и рассудительную речь, их красота затмевает красоту всех луговых цветов; он молит комаров пощадить сон возлюбленной; но тщетно, ибо даже эти неразумные создания испытывают наслаждение, касаясь ее сладострастных членов. Другой раз он посылает к ней вестником любви комара или завидует чаше, которую она пригубила; он хочет приблизиться к ней, как бог сна, или славит ее красу, которую она получила от Венеры и самих Граций. Его страсть к Феодоре была, может статься, еще более глубокой, и после ее смерти он хранит память о ней, как явствует из нежной и сердечной эпитафии, которую он сочинил в ее честь. Венок на ее челе, говорит он в другом месте, вянет, но она сияет, как венец венцов. В одной эпиграмме ему удается нарисовать милую картинку того, как Гелиодора играет с его сердцем, а в другой он трогательно молит Эрота остудить пылающую в нем страсть.

Однако поэт умел извлекать из своей лиры и другие звуки. В одном очаровательном стихотворении он выписывает ордер на арест Эрота, словно беглого раба; но Эрот и не думал бежать, он просто спрятался в очах Зенофилы. Поэт скорбит о необоримой власти этого мальчика и непереносимости возжигаемого им пламени — это особенно удивительно потому, что его мать Афродита родилась из холодных волн. Поэтому бесполезного сорванца следует продать; но со слезами в глазах он смотрит на поэта так трогательно, что тому вновь становится его жалко: ладно уж, пусть остается и играет с Зенофилой 84 .

Поэт Архий, известный своей дружбой с Цицероном, грустит о том, что невозможно уберечься от любви, да это и неудивительно, ведь у любви есть крылья и она всегда догонит человека ( v , 59):

Нужно бежать от любви, говоришь? Но напрасны усилья,

Ведь от крылатой любви как ты пешком ускользнешь?

Одним из виднейших эротических поэтов «Антологии» является Филодем Гадарский, знаменитый эпикуреец времен Цицерона, отзывавшегося о поэте как о хорошо образованном, любезном и ученом человеке. Среди его обширных литературных произведений нас интересует лишь сборник эпиграмм, который он издал и посвятил Пизо-ну; в нем он поэтически отобразил свой богатый опыт любви и винопития, а также опыт Пизона. Если верить Цицерону, в этих

 

84 Мелеагр: «Палатинская Антология», ? , 142 , 213, 214, 176, 175, 177, 196, 197, 159 (ср. 171, 172), 203; xii , 53, 82, 83, 138, 139, 143, 150; 151, 170, 173, 194, 195; vii , 476.


«весьма изящных стихах он описал разнообразные страсти, любое мыслимое распутство, попойки и пирушки и, наконец, свои прелюбодеяния, так что в них, как в зеркале, отразилась вся его жизнь» (Цицерон, In Pison ., 29, 70). Цицерон добавляет, что эти стихи пользовались большой популярностью, а в известной сатире Горация ( i , 2, 120), посвященной сексуальным излишествам, мы находим дословный перевод цитаты из Филодема. В этом отрывке Гораций замечает, что не следует заводить связи с замужней женщиной, потому что у таких всегда наготове отговорки. То они говорят: «Нет, не сейчас», то: «Да, если ты побольше заплатишь», то: «Подожди, пока не отлучится муж». Пусть этим довольствуются евнухи, которым некуда спешить; он соглашается с Филодемом и предпочитает женщин, которые не доставляют таких хлопот и берут недорого.

Исходя из интересов культурно-исторического исследования, остается лишь сожалеть, что эти эпиграммы Филодема ( Anth . Pal ., v , 3, 12, 45, 114, 119, 122, 123, 305, 307, 309) не дошли до нас в полном объеме. Однако из собрания Филиппа в «Палатинскую Антологию» включено по меньшей мере двадцать четыре эпиграммы, которым невозможно отказать в остроумии, прелести и изяществе, иногда сочетающихся с изрядным сладострастием. Он желал бы унести лампу из спальни и плотно притворить двери; только ложу позволено знать, какие дары приносит в сладостной тайне Венера. Гетере Харито уже шестьдесят, но ее спутанные черные кудри по-прежнему чаруют, мраморно-белые полушария грудей не прикрывает завистливая лента, ее неувядшее тело источает бесчисленные прелести — в общем, тот, кто жаждет пылкой страсти, по-прежнему найдет в ней то, что ищет. Очень мила оживляемая диалогом эпиграмма, описывающая сделку юноши с одной из тех дев, что всегда рады услужить. Это игра вопросов и ответов, как гласит приписка в рукописи:

Здравствуй, красавица. — «Здравствуй». — Как имя? —

«Свое назови мне».

Слишком скора. — «Как и ты». — Есть у тебя кто-нибудь? «Любящий есть постоянно». — Поужинать хочешь со мною?

«Если желаешь». — Прошу. Много ли надо тебе? «Платы вперед не беру». — Это ново. — «Потом, после ночи,

Сам заплати, как найдешь...» — Честно с твоей стороны. Где ты живешь? Я пришлю. — «Объясни». — Но когда же придешь ты?

«Как ты назначишь». — Сейчас. — «Ну, хорошо. Приходи».

[перевод Л. Блуменау]

Наряду с досужими шутками (например, имя «Филодем» обязывает поэта любить многих девушек по имени Демо) в словах обманутой в своих ожиданиях любовницы мы находим и такую правдоподобную психологическую зарисовку:


В полночь, тихонько оставив на ложе супруга, пришла я,

Вымокнув вся по пути от проливного дождя.

Но почему у тебя мы сидим, а не спим утомившись?

Как подобает вот так истинно любящим спать?

[перевод Ю. Шульца]

В другой раз он находит прекрасные слова, чтобы воззвать к Селене — богине Луны — с просьбой пролить на него свой мягкий свет, когда он творит дела любви; ведь и она была когда-то влюблена в Эндимиона, и знает, что такое любовь. Нежная девочка, почти еще ребенок, таит в себе угольки могучего пламени, которое она вскоре раздует в пожар — Эрот уже точит об оселок свои меткие стрелы.

Мелочная ревность и любовные капризы милой дают ему основание для жалобы:

Плачешь средь жалобных слов, о пустяшном пытаешь, ревнуешь,

Трогаешь часто меня, страстно целуешь, обняв, —

Вижу, что ты влюблена... Когда же сказал я: «С тобою

Лягу, что ж медлишь?» — с тех пор ты уж не любишь меня.

[перевод Ю. Шульца]

Следующая эпиграмма вполне могла бы быть озаглавлена «Холостой выстрел»: «Постой, красавица! Назови свое прелестное имя! Где бы я мог с тобою встретиться? Я дам тебе все, что пожелаешь. Где живешь ты? Я пошлю за тобой. У тебя кто-то есть? Прощай, гордячка! Ты не скажешь даже «прощай»? Я буду подходить к тебе вновь и вновь, потому что умею смягчать и тех, что потверже тебя. Теперь же прощай!»

С возрастом голос поэта становится мягче; с кротким сожалением он думает о юности и ее сладостных играх любви, на место которых пришли теперь мудрость и благоразумие, однако, примирившись с судьбой, он утешается тем, что всему — свое время.

Фарс, кинедическая поэзия, мим, буколическая поэзия, мимиамб

От относящихся к данному периоду лирических произведений в собственном смысле слова до нас не дошло почти ничего. Александр Этолийский, прозванный так по месту рождения, в середине третьего века до н.э. в своей элегии «Аполлон» вывел бога прорицания предсказывающим истории несчастливой любви. Парфений сохранил одну из них — рассказ о преступной любви жены Фобия к прекрасному Антею, которого она впустую пыталась соблазнить, а затем из мести сбросила в колодец.

В Нижней Италии, особенно в сладострастном Таренте (согласно «Законам» Платона, 637 b , во время Дионисий был пьян весь город), получил развитие особый вид фарса, hilarotragoedia или так называемая драма флиаков ( phlyax ), и грубые народные фарсы этого типа быстро распространились по всей Греции. В литературу они были введены


Ринтоном из Тарента, которому приписывалось тридцать восемь фарсов, большая часть которых, по-видимому, представляла собой травестийные перелицовки пьес Еврипида. От них не сохранилось ничего заслуживающего упоминания, однако из рисунков на вазах с изображением сцен из драмы флиаков или из плавтовской трагикомедии «Амфитрион» мы можем получить представление о грубом и местами в высшей степени обсценном характере этих народных представлений. Согласно одному замечанию Афинея ( xiv , 621 f ), именем флиаков в Нижней Италии называли фаллофоров. Согласно знаменитому музыканту и биографу Аристоксену (Афиней, xiv , 620 d , где приводятся некоторые сведения об этих фарсах), существовало два вида таких народных фарсов: «гиларо-дия», или «симодия», и «магодия», или «лисиодия» (названия происходят от имен поэтов — Симоса и Лисида; название «магодия», возможно, свидетельствует об их магическом воздействии), которые сопровождались песней и танцем, с тем лишь различием, что в первом случае актер играл мужские и женские роли под аккомпанемент струнных инструментов, тогда как во втором в качестве сопровождения выступали литавры и кимвалы, женские роли игрались в мужской одежде, и важным элементом были непристойные танцы (с. 106—110).

Согласно Семосу (Афиней, xiv , 622 b ), итифаллические актеры носили уже упоминавшиеся тарентидии, под которыми следует понимать род «трико». По Поллуксу ( iv , 104), их обычно носили так называемые гипоны ( gypones ), или танцоры на ходулях.

То, что известно под именем кинедической поэзии, мало, чем уступало в гротескной непристойности драме флиаков. Мы вернемся к названию и содержанию этого вида поэзии в главе, посвященной гомосексуальной литературе, однако упомянуть его следует уже сейчас, так как один из Виднейших его представителей — Сотад из Маронеи на Крите (Афиней, xiv , 62 la : ??? ??? ????? ?? - ??????? ?? ??????? ????? ) — прибегал к нему, когда собирался поведать всю правду о великих мужах и владыках своего 'времени, особенно относительно их сексуальных сумасбродств. Так, одно из его стихотворений было направлено против Белестихи, любовницы царя Птолемея II (285—247 гг. до н.э.), который, согласно Плутарху ( Amatorius , 9; Moralia , 753 f ), воздвиг ей храм как Афродите Бедестихе. В одном непристойном стихе он высмеивает женитьбу царя на своей сестре Арсиное, откуда происходит прозвище Птолемея Филадельф. Царь был чрезвычайно оскорблен и надолго заточил поэта в тюрьму, из которой тому удалось в конце концов бежать; однако побег его был неудачен: в открытом море один из флотоводцев царя схватил поэта и приказал сбросить его в свинцовом ящике за борт.

Если верить Страбону ( xiv , 648 a ), Клеомах, кулачный боец из Магнесии, влюбился одновременно в кинеда и находившуюся у него на содержании девушку, и это подвигло его запечатлеть эти персонажи в диалогической форме.

Реалистические тенденции эллинистической поэзии и ее склонность к жанровым зарисовкам повседневной жизни способствовали развитию мима, о котором уже шла речь выше (с. 106). От первых мимов


Софрона не сохранилось ничего заслуживающего упоминания; из того, что дошло до нас, на первом месте стоят в высшей степени стилизованные мимы Феокрита. В нашу задачу не входит определение места буколической, или пастушеской, поэзии в истории греческой литературы и оценка заслуг Феокрита. Мы лишь вкратце — насколько это возможно — перечислим эротические эпизоды в тридцати идиллиях Феокрита, к которым примыкают сорок четыре эпиграммы. Богатое гомосексуальное содержание этих произведений будет освещено в последующих главах. От эротики не свободно, пожалуй, ни одно из стихотворений Феокрита; поэтому мы укажем лишь наиважнейшее и должны просить читателя дополнить сказанное самостоятельным чтением идиллий. В первой идиллии два пастуха поочередно (амебейно) рассказывают о несчастливой любви Дафниса — главного героя буколической поэзии, его страданиях и безвременной смерти. Вторая представляет собой удивительную песнь-жалобу покинутой девушки и ее попытку вернуть неверного любовника с помощью магии. Глубокой ночью, при свете луны, она приступает к колдовству, которое не обходится ни без магического колеса с вертишейкой (с. 139), ни без изготовленной ею восковой фигурки возлюбленного, которую она растапливает на огне, чтобы неверный пылал таким же жаром, от которого истаивает она сама:

Бездна морская молчит, успокоились ветра порывы,

Только в груди у меня ни на миг не умолкнет страданье.

Все я сгораю о том, кто презренной несчастную сделал,

Чести жены мне не дав и девической чести лишивши.

[перевод М. Е. Грабарь-Пассек]

Ее заклинания становятся все неистовее, и благодаря им мы можем составить достаточное представление о любовных суевериях того времени. Говорят, что волшебным^ действием обладает трава гиппоманес ( hippomanes ) ss ; с одежды неверного срезается клочок шерсти, сжигаемый затем на огне; ящерица (относительно эротического значения ящерицы см. с. 132) растирается в порошок и смешивается с любовным напитком, который она собирается подать ему при первой же возможности.

И вот, одинокая и покинутая, глубокой ночью, когда все спит и не слышно даже лая чутких псов, она вызывает в памяти историю своей несчастливой любви; она вспоминает, как впервые увидела этого чудного юношу в обществе его красавца друга, как вернулась домой, изнемогая от любви, и как десять дней и ночей пролежала в жестокой лихорадке. Наконец, не в силах более сдерживать страсть, она посылает за ним свою преданную служанку:

Выждешь, чтоб был он один, и, кивнув головой потихоньку,

Скажешь: «Симайта зовет» и ко мне его тотчас проводишь.

 

85 О том, что же такое гиппоманес, существовали различные мнения: (1) упомянутая здесь трава, которая росла главным образом в Аркадии; (2) мясистый, плотный нарост на лбу новорожденного жеребенка, который мать отгрызает сразу же после его рождения; (3) слизистая масса, в жаркую погоду выделяемая кобыльими гениталиями.


Так я велела; служанка, послушавшись, в дом мой приводит Дельфиса с белою кожей; а я-то, лишь только заслышав, Как он к порогу дверному притронулся легкой ногою, —

Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена. Вся я застыла, как снег, и холодные капельки пота Лоб мой покрыли внезапно, подобные влажным росинкам. Рта я открыть не могла и ответить хоть лепетом слабым, Даже таким, что малютка к родимой во сне обращает; Тело застыло мое, я лежала, как кукла из воска.

Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена. Он на меня поглядел, и, безжалостный, очи потупив, Тихо на ложе присев, он молвил мне слово такое: «Да, сознаюсь, забежала вперед ты немного, Симайта, Так же, как давеча я обогнал молодого Филина: В дом свой меня пригласила ты раньше, чем я собирался».

Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена. «Да я и сам бы пришел, в том клянусь я Эросом сладким! Трое иль четверо нас; мы сегодня же ночью пришли бы, Яблоки, дар Диониса, припрятавши в складках накидок, В светлых венках тополевых; священные листья Геракла Мы бы украсили пышно, пурпурною лентой обвивши».

Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена. «Коли б меня приняла, то и ладно бы; ловким красавцем, Право, меж юношей всех меня почитают недаром. Только б коснулся тогда поцелуем я губок прекрасных. Если бы меня оттолкнула, засовами дверь заложивши, С факелом, с острой секирой тогда бы я в дом твой ворвался».

Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена. «Первое дело теперь — я Киприде воздам благодарность, Ну, а потом — и тебе. Ты спасаешь от огненной пытки, Милая, тем, что меня пригласила сегодня на ложе; Я ведь почти что сожжен; ах, губительно Эроса пламя! Жарче палить он умеет, чем даже Гефест на Липаре».

Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена. «Девушек чарами злыми он манит из девичьей спальни, Жен новобрачных влечет с неостывшего мужнего ложа».

Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена. Вот что он мне говорил, и впивала я все легковерно. За руку взявши его, я на ложе к себе привлекала. Тело приникнуло к телу, и щеки от счастья горели Жарче и жарче, и сладко друг с другом мы тихо шептались. Многих я слов не хотела б терять, о Селена благая, Как до предела дошел он, и вместе мы страсть разделили.

[перевод М. Е. Грабарь-Пассек]

Третья идиллия Феокрита — это серенада, с которой молодой козопас обращается к своей ставшей неприступной Амариллис. Четвертая — беседа двух пастухов на самые безобидные темы — завершается грубыми остротами в адрес похотливого старца.

Полифем, известный каждому, кто читал «Одиссею», как отвратительный людоед, в музыкальной комедии Филоксена — современника Феокрита — представал в высшей степени забавным тоскующим любо-


вником. Он влюблен в прекрасную нереиду Галатею, но, как нетрудно догадаться, не встречает у нее взаимности.

Феокрит дважды обращался к образу изнывающего от любви великана. В одиннадцатой идиллии мы читаем очень смешные любовные излияния Полифема; мы узнаем о неуклюжей и неловкой манере, в которой он подносит неприступной нереиде всевозможные подарки, надеясь сделать ее более сговорчивой. В конце концов он утешает себя тем, что найдется много других дев, еще более прекрасных, которые пригласят его «на игры ночные».

Охваченный любовью Киклоп вновь появляется в шестом стихотворении, в котором этот самодовольный любовник выставляется круглым дураком. Эта идиллия построена в форме драмы, разыгрываемой пастухами Дафнисом и Дамойтом. Первым поет Дафнис и вполне откровенно показывает, в кого же Галатея влюблена на самом деле, но Киклоп этого как бы вовсе не замечает. Дамойт, в роли Киклопа, отвечает, что он намеренно притворяется, будто не замечает ухаживаний за Галатеей, дабы воспламенить ее страсть и довести до безумия своей холодностью. Смесь тщеславия, легковерности и грубости во влюбленном остолопе донельзя комична.

Десятая идиллия — это диалог двух жнецов. Первый признается, что его снедает любовная печаль, а затем поет песнь во славу своей девушки. Второй отвечает на его сентиментальную арию старой доброй песней жнецов, высмеивая бесполезные любовные мечтания, которые ни к чему трудолюбивому работнику.

В четырнадцатой идиллии юноша жалуется другу на то, как пренебрежительно обошлась с ним возлюбленная на веселом застолье; теперь-то он знает, что она ему неверна, и не видит иного пути перенести свое несчастье, как пойти по белу свету и стать солдатом. Друг одобряет его решение и советует ему вступить в армию царя Птолемея.

О пятнадцатой (с. 83) и восемнадцатой (с. 40) идиллиях мы уже
говорили выше.'

Девятнадцатая 86 идиллия, авторство которой, по неоспоримому суждению филологической критики, Феокриту не принадлежит, представляет собой oaristys (беседу влюбленных), в которой участвуют пастух Дафнис и неприступная поначалу дева, выказывающая, однако, готовность уступить после того, как Дафнис дает торжественное обещание на ней жениться.

Можно отметить, что сравнение грудей с парой яблок было очень популярно среди греков 87 . Когда, полунегодуя, полумлея, дева жалуется, что Дафнис положил руки ей на грудь, он отвечает: «Яблочки эти твои, погляжу я, сегодня поспели», после чего ласки становятся все более и более смелыми. Стихотворение, которое отнюдь не принадлежит к лучшим образцам греческой буколики, заканчивается следующим образом:

 

86 Двадцать седьмая, по Лидделу-Скотту.

87 Древнейшее место в греческой литературе, где женские груди сравниваются с яблоками, — это фрагмент Кратета в CAF , I , 142.


 

Так, наслаждаясь они своим телом цветущим и юным,

Между собою шептались. И краткое ложе покинув,

Встала и к козам она, чтоб пасти их, опять возвратилась;

Стыд затаился в глазах, но полно было радостью сердце.

К стаду и он возвратился, поднявшись с счастливого ложа.

[перевод М. Е. Грабарь-Пассек]

Мосх из Сиракуз жил во втором веке до н.э. и наряду с поэмой «Европа» (165 строк) оставил несколько поэтических безделиц. Темой «Европы» является известное сказание о любви Зевса к Европе, дочери финикийского царя Агенора, и ее похищении Зевсом, который в образе прекрасного быка приближается к девушке, собирающей с подругами луговые цветы неподалеку от моря. Он столь доверчив и кроток, что Европа ласкает его и садится ему на спину, после чего бык стремглав бросается к морю и со своей прекрасной ношей плывет на Крит, где Зевс предстает перед ней в своем истинном облике и торжественно сочетается с ней браком. Прелестно второе стихотворение: это нечто вроде объявления о розыске беглого преступника, посланное Афродитой вдогонку сбежавшему от нее сыну; богиня обещает подарить поцелуй тому, кто приведет Эрота обратно.

Список греческих буколических поэтов замыкает Бион из Флоссы близ Смирны, живший приблизительно в конце второго века до н.э. Мы уже упоминали его плач о смерти Адониса (с. 83); «Эпиталамий» Ахиллу и Деидамии, приписываемый ему, несомненно, по ошибке, к сожалению, дошел до нас в виде фрагмента из тридцати одной с половиной строки. Здесь повествуется о том, как юный Ахилл, чтобы избегнуть участия в ужасах войны, в одеянии девы был доставлен заботливой матерью ко двору царя Ликомеда на Скирос, где некоторое время воспитывался как девушка. Однако естественные влечения молодости невозможно подавить; он не оставляет Деидамию, нежно ласкает ей руку и освобождает ее от многих женских работ:

...он все время старался,

Как бы с ней сон разделить. И промолвил ей слово такое:

«Глянь-ка ты, девушки все сообща засыпают друг с другом,

Я ж в одиночестве сплю, и, красавица, ты одинока.

Мы же ровесницы обе, и обе с тобой мы прекрасны.

Обе на ложах своих мы одни. Ненавистные ночи

Тянутся долго и злобно меня от тебя отлучают. Я от тебя далеко...»

[перевод ? . ? . Грабарь-Пассек]

На этом пылающий чувственностью фрагмент обрывается. Нашу утрату едва ли способен смягчить тот факт, что из других источников нам известно дальнейшее течение событий. Ахилл достигает своей цели и зачинает с Деидамией Неоптолема. Вскоре после этого благодаря известной хитрости Одиссея его обнаруживают, и блестящий герой отправляется на Троянскую войну.


Восемнадцать других сохранившихся стихотворений и поэтических фрагментов Биона дышат нежным флиртом и мягкой сентиментальностью. Так, он рассказывает о сне, в котором ему привиделась Афродита, приведшая за руку мальчишку Эрота и повелевшая преподать ему искусство буколической поэзии. Приказание было исполнено, и учитель старался изо всех сил. Но ученик оказался упрямцем и не обращал никакого внимания на его уроки, предпочитая петь ему любовные песни и сообщать о любовных похождениях богов и людей. Или Бион обращается с прочувствованными словами к Гесперу, вечерней звезде, «золотому свету прелестной пеннорожденной богини», и молит его излить свой мягкий свет и сиять над ним, когда он предается ночным забавам любви. Или мальчик, пытаясь поймать птичку, находит на дереве Эрота. Он никогда не видел такой птицы прежде и показывает свою находку старому крестьянину, который очень его любит. Но тот озабоченно качает головой и говорит:

Эту охоту ты брось, не гоняйся за птицею этой,

Лучше ее избегай. Это страшная птица. Ты будешь

Счастлив, пока не поймал ее ты. Но как станешь мужчиной,

Он, кто, тебя избегая, порхает, тогда своей волей

Сам же к тебе прилетит и на голову сядет внезапно.

[перевод М. Е. Грабарь-Пассек]

В 1891 году папирусная находка в Египте возвратила нам изрядное количество стихотворений Геронда, из которых прежде были известны лишь скудные отрывки в виде случайных цитат. Геронд, вероятно, происходил с острова Кос и жил в середине третьего века до н.э. Его стихотворения, называвшиеся мимиамбами ( mimiamboi ), т.е. мимами, написанными «хромающими» ямбическими триметрами, глубоко погружены в повседневную жизнь, которую они описывают увлекательно и поразительно правдиво. Сохранилось семь сценок: изображение обольстительницы-сводни, наглых манер содержателя публичного дома, который по-аттически ораторствует перед судом на Косе, учителя, усердно поколачивающего бездельника-ученика по просьбе его матери, женщин, восхищающихся храмом Асклепия и приносящих жертвы, ревнивицы, которая карает и милует своих рабов, когда ей вздумается, двух подруг, ведущих интимную беседу об источнике получения олисбов ( olisboi ), или искусственных пенисов, и, наконец, посещения женщинами лавки лукавого сапожника Кедрона. Мы уже говорили о сценке со сводней и приводили из нее обширный отрывок (с. 47); шестая, предметом которой являются олисбы, будет рассмотрена позднее 88 .

Через несколько лет после открытия мимиамбов Геронда на папиру-

 

88 Мимиамбы Геронда, изд. О. Crusius ( Gottingen , 1893); «Жалоба девушки» впервые опубликована Гренфеллом ( An Alexandrian Erotic Fragment , Oxford , 1896); схожая пьеска в диалогической форме обнаружена на островке близ Луксора (Геронд, изд О. Crusius 4 ); ср. Eroticorum Graecorum Fragmenta Papyracea , coll . Biuno Lavagnmi , Leipzig , 1922.


се, который датируется вторым веком до нашей эры, был найден эротический фрагмент «Жалоба девушки»; он содержит страстные сетования покинутой гетеры, которая не хочет расставаться со своим неверным возлюбленным.

 

2. ПРОЗА

Чтобы дать хотя бы краткий обзор прозы этого периода, в первую очередь следует назвать имя Филарха, на которого мы уже ссылались ранее (с. 166), автора обширного исторического труда в двадцати восьми книгах; Филарха нельзя обойти молчанием потому, что его сочинение изобиловало эротическими рассказами и чувственными любовными новеллами, которые были изложены, несомненно, увлекательно, но совершенно ненаучно. Так, здесь были предания об Аполлоне и Дафне, о любви Хилониды к своему пасынку Акрократу, о постыдном поступке Фиалла, который из любви к жене Аристона стал святотатцем, и мрачная история о любви к трупу (с. 166). Все, что мы знаем об этом, в подробностях известно нам из Парфения, тогда как фрагменты множества других любовных новелл мы находим у Аполлодора и особенно у Афинея, который весьма интересуется подобными историями. Так, об обитателях Византия рассказывалось, будто о>ни были такими пьяницами, что проводили ночи в кабаках и сдавали свои дома вместе с женами в аренду постояльцам. Близ Аравийского залива существовал якобы такой источник, что, стоило смочить в нем ноги, член купающегося вырастал до неправдоподобных размеров, так что привести его в нормальное состояние стоило больших трудов и едва выносимых мучений, а иногда это не удавалось вовсе. В Индии тоже рос некий корень с магическими свойствами; всякий, кто мылся в воде, к которой он был примешан, становился импотентом и походил на евнуха, и юноши, которые так поступали,, за всю свою жизнь не могли восстановить эрекцию. Он рассказывал далее об индийских знахарских снадобьях, одни из которых, если во время соития положить их в ноги, невероятно возбуждают, тогда как другие действуют противоположным образом. Он же приводил рассказ о слонихе Нике, которая так полюбила месячное дитя своего хозяина, что впадала в меланхолию, когда ей не удавалось его увидеть, и отказывалась принимать пищу; когда же малыш спал, то, чтобы отогнать мошек, слониха помахивала зажатым в хоботе пучком соломы, а когда он кричал, качала хоботом колыбель и баюкала его.

Такие истории, по-видимому, нравились Филарху особенно; но он рассказывал также и об орле, который завязал крепкую дружбу с мальчиком, продолжавшуюся и после его смерти (Парфений, гл. 15, 23, 25, 31; FHG , Филарх, фрагм. 33, 48, 60, 81) 89 .

Даже в трудах по сельскому хозяйству, оригиналы которых пол-

 

89 Многочисленные сохранившиеся у Афинея фрагменты Филарха см. FHG , 1, 334 f . Рассказ о жителях Византия см. у Афинея, х, 442с; о выросшем пенисе — Apoll . Dyscol ., Hist . Comrn ., 14; о белом корне — там же, 18; об индийских снадобьях — Афиней, i , 18 d ; о слонихе — Афиней, хш, 606 и Элиан, Denat . anim ., ?? , 14, об орле — Цен, «Хилиады», iv ; hist ., 134, 288 ел. и Элиан, Denat . атт., vi , 29.


ностью утрачены, но от которых сохранился эксцерпт в двенадцати книгах под названием «Геопоника», составленный в десятом веке нашей эры, можно найти немало эротических рассказов («Дафна», «Кипарис», «Мирсина», «Пития», «Дендроливан», «Родон», «Ион», «Нарцисс», «Китт») 90 .

III . ПЕРЕХОДНЫЙ ПЕРИОД

1. ПОЭЗИЯ

Период между 150 г. до н.э. и 100 г. н.э. носит в истории греческой литературы название переходного периода, под которым подразумевается переход к классицизму; вполне понятно, что обзор этого непродолжительного временного отрезка, отмеченного неуклонным возрастанием восточных влияний, мы начнем с поэтов.

Парфений из Никеи, живший главным образом в Нижней Италии и известный как учитель Вергилия, написал несколько произведений поэтического характера: элегии, «Афродиту», «Метаморфозы», в которых значительное место занимали эротические рассказы о превращениях и излагалась, например, история несчастливой любви царской дочери Скиллы к царю Миносу. Как похваляется сам Парфений ( Erotica , 11, 4), он также описал в гекзаметрах трогательную историю Библиды и Кавна, шесть строчек из которой он и приводит. Библида была объята любовью к своему брату Кавну, который, чтобы избежать этой греховной страсти, переселился в страну лелегов, где основал город Кавн. Но сестра была вне себя от тоски и, коря себя за то, что из-за нее брат сторонится родного дома, собственной рукой лишила себя жизни. Из ее слез возник ручей, который был назван Библидой.,Кроме того, Парфений составил дошедшее до нас собрание прозаических «Рассказов о несчастливой любви»; его другу, римскому поэту Корнелию Галлу, оно должно было служить чем-то вроде справочника. В этой книге, отрывки из которой мы уже приводили, собраны тридцать шесть примеров несчастливой любовной страсти, почерпнутых из различных источников — поэтов и историков (Скилла: Meineke , Analecta Alex ., p . 270 ел.).

Другим справочным пособием — хотя изначально эта книга предназначалась для развлечения — являются пятьдесят мифологических рассказов Конона, которые дошли до нас в извлечениях Константинопольского патриарха Фотия (857—879). Здесь также богато представлена эротическая тематика, и некоторые из рассказов очень важны, так как они неизвестны по другим источникам или в лучшем случае известны в иной редакции.

То немногое, что дошло до нас от чисто лирической поэзии этого периода, практически не может служить цели нашей работы. Но следует вновь сказать о некоторых эпиграмматистах. Парменион вкладывает в уста проститутки слова о том, что Зевс овладел Данаей в образе золотого дождя.

 

90 Относительно отрывков из «Геопоники» см. Е . Rohde, Dergriechische Roman 2 , S. 370.


— Зевс Данаю за злато купил — я за злато тебя покупаю: Я ведь отдать не могу больше, чем отдал Зевес 91 .

Лоллий Басе ( ? , 125) говорит гетере Коринне, что не желает растекаться золотом или превращаться в лебедя или быка, как Зевс; он предлагает ей обычные два обола (около 3 пенсов), и даже не подумает летать — стало быть, он ее постоянный клиент.

Марк Аргентарий ( Anth . Pal ., v , 116, 118, 127, 128) рассказывает о своей нежной любви к девушке и о победе, последовавшей за тем, как он употребил все свое искусство убеждения. Любовники тщательно охраняют свою тайну, но внезапно девушка попадается матери, которая говорит: «Дочь моя, Гермес — общий» 92 .

Произведения драматического искусства данного периода практически полностью сводятся к миму и пантомиме; конечно, на более возвышенных праздниках вновь игрались комедии и трагедии классических авторов, но в целом народ нуждался в более грубой пище, которая лучше соответствовала его вкусам. Мы можем судить о мимических представлениях имперского периода по настенным росписям римской виллы Памфили.

Такой мим, или по крайней мере его заключительная часть, представлен на оксиринхском папирусе ( Oxyrhync . Papyri , III , № 413, ныне опубликован Крузием в его издании Геронда, где помещены также три других упомянутых фрагмента). Речь в нем идет о том, что необходимо вызволить гетеру Харитион из-под власти индийского царя, намеревающегося принести ее в жертву богине луны. Спасителем оказывается брат девушки, которому помогает некий шут, обращающий врагов в бегство испусканием ветров; после того как они опаивают индийского царя до бесчувствия, освобождение осуществляется самым успешным образом. Этот мим разыгрывался под аккомпанемент литавр и кастаньет.

Среди папирусных находок нам известны также плач мальчика о его мертвом петухе, серенада влюбленного перед домом милой и сентиментальные любовные излияния ночного мечтателя.

В пантомиме (о пантомимах см. Лукиан, «О пляске»; 34; Либаний, «Речи», 64 F ; Choricius , Apol . Mint .) содержание почти совершенно отступает на задний план. Мы уже достаточно подробно обсудили этот чувственный тип античных театральных представлений, так что остается добавить только несколько слов.

Бафилл из Александрии довел в Риме искусство комической пантомимы до высшей утонченности. В промежутке между сценами, несомненно, звучали песни хора, хотя они играли, безусловно, второстепенную роль. Эти балеты или мимические танцы, сопровождаемые инструментальной музыкой, ни в коей мере не могут быть отнесены к

 

91 «Палатинская Антология», ? , 34.

92 Пословица, употреблявшаяся в случае счастливой находки, смысл которой: половина — моя. Другая эпиграмма гласит: «Грудью прижавшись к груди и сосцов Антигоны касаясь, //К сладостным девы устам жадно губами припав, //Телом я лег на нее... Остального поведать не смею: //Счет поцелуев и ласк знает светильник один» ( Anth . Pal ., v , 128).


литературе. Хотя философы — такие, как Сенека и Марк Аврелий, — выступали с декламациями против пантомимы (Сенека, «Естественнонаучные вопросы», vii , 32; Марк Аврелий, xi , 2), а императоры — например, Траян и Юстиниан — пытались ее запретить, она твердо стояла на ногах до самою падения античного мира.

2. ПРОЗА

Вероятно, этим периодом следует датировать первые греческие любовные романы 93 .

Темой так называемого «Романа о Нине» (издан Вилькеном в Hermes , xxviii , 1893), два фрагмента которого содержатся на папирусе из берлинской коллекции, является любовь Нина и Семирамиды. По этим фрагментам мы можем составить представление о характерных чертах практически всех греческих романов, а потому нам нет нужды пускаться в более пристальное рассмотрение их сущности, тем более что их подробный анализ дан в превосходном труде Эрвина Роде. Во фрагменте «Романа о Нине» сначала рассказывается о юности любовников, затем об ухаживании за девушкой, о разлучении любящей пары (в данном случае причина разлуки — война, в других — пираты и т.п.) и, наконец, о их счастливом соединении после всевозможных напастей. Таков — с большими или меньшими вариациями — сюжет всех греческих любовных романов, и мы злоупотребили бы терпением читателя, предприняв попытку описать незначительные расхождения в разработке этого сюжета в каждом из сохранившихся романов, которые, за исключением отдельных мест, скучны до умопомрачения. Но греки и не могли достичь какого-либо совершенства в этом виде романа, потому что главный секрет данной формы, литературного искусства — психология любви мужчины к женщине — вследствие их сосредоточенности на гомосексуальной тематике оставался от них сокрытым. Таким образом, в греческих романах речь может идти лишь об отдельных приключениях и чисто чувственной страсти, но никогда о собственно психологическом, глубоко осмысленном изображении жизни души.

Некий Протагорид из Кизика был автором «Эротических бесед» и «Забавных рассказов», о которых нам неизвестно ничего, кроме названий. То же относится к «Эротическим сочинениям» Асоподора Флиунтского, которые Роде принимает за «эротическую поэму в прозе» 94

«Библиотека» Аполлодора, датируемая первым веком нашей эры, — это сборник греческих мифологических сказаний, предназначенный главным образом для целей школы. Если принять во внимание подробности, приведенные в шестой главе нашей книги, где было рассмотрено известное число греческих эротических сказаний, знанием которых мы

 

91 ? Rohde, Der gnechische Roman, 1900 2 .

94 О Протагориде см Susemihl , II , 396; об Асоподоре — Rohde , S 265, n . l . От научной прозы этого периода до нас не дошло ничего, что заслуживало бы упоминания в настоящей работе


во многом обязаны Аполлодору, то, исходя из современных воззрений, мы будем просто поражены, обнаружив, с какой простотой и наивностью относились греки к сексуальным вопросам даже тогда, когда заходила речь о научной подготовке и воспитании молодежи.

Во времена Нерона жила ученая Памфила, жена грамматика и сама знаменитая любительница учености, благодаря своей начитанности составившая тридцать три книги по истории греческой литературы. О ее книжке «О любовных утехах» ( ???? ?????????? , упоминается только Судой: см. FHG ., ш, 520) нам неизвестно ничего, кроме названия.

Врачи также постепенно начинают проявлять интерес к специфическим половым вопросам. Так, в правление императора Траяна Руф Эфесский ( ed . R . von Daremberg - Ruelle , Paris , 1879) писал о сатириазе (распухание половых органов) и сперматорее; от этого небольшого трактата до нас дошло несколько фрагментов.

Плутарх Херонейский (около 46—120 гг.) был столь многосторонним писателем, что было бы удивительным, не выкажи он величайшего интереса также и к эротической проблематике. И действительно, в его многочисленных сочинениях можно найти немало интимных подробностей. Упомянем здесь только те монографии, которые затрагивают эротическую проблематику. Кроме того, мы уже не раз касались многих деталей, почерпнутых из его сочинений, и будем ссылаться на них позднее.

В его юношеской и, с художественной точки зрения, не слишком ценной работе «Пир семи мудрецов» часто поднимаются эротические вопросы. Важный и превосходный трактат Erotikos целиком посвящен интересующей нас проблематике и в приятной и увлекательной форме рассматривает тему, столь часто обсуждавшуюся в греческой литературе: какой любви — к юношам или к женщинам — следует отдать предпочтение. Главным действующим лицом учтивой беседы, очарование которой усиливают вставные новеллы, является Автобул, сын Плутарха; в противоположность диалогу Лукиана «Две любви» он отдает предпочтение любви к женщинам и в конце разговора выступает с речью, восхваляющей брак и женскую добродетель, которую Плутарх не устает превозносить при каждом удобном случае.

В девяти книгах «Застольных бесед» от случая к случаю обсуждаются эротические вопросы.

Следует также упомянуть «Советы супругам», посвященные молодой супружеской паре — друзьям Плутарха и содержащие известное число как весьма недалеких, так и превосходных наставлений. Как и Платон до него, Плутарх убежден в нравственной равноценности обоих полов и пытается доказать это на исторических примерах; с этой целью им составлено сочинение «О доблести женщин». Он написал также очерк (ныне утраченный), в котором утверждал, что женщины, как и мужчины, должны получать образование; не дошли до нас и его сочинения «О прекрасном», «О любви», «О дружбе» и «Против сладострастия». Пять приписываемых ему маловажных «Любовных историй» Плутарху не принадлежат.

Для того чтобы судить о творчестве Плутарха с точки зрения


нашей темы, достаточно упомянуть, что он оценивает литературные произведения в соответствии с их нравственным содержанием. Его высшим идеалом является чистота семейной жизни, которую он горячо поддерживал не только в своих писаниях, но и в домашней жизни. Особенно характерен его небольшой очерк «Сопоставление Аристофана и Менандра», где он совершенно открыто заявляет о том, что беспутной гениальности предпочитает сдержанную благопристойность. Плутарх был высоконравственной личностью, и как биограф он гениален, однако его стиль и метод не поднимаются, в сущности, выше общих мест.

IV . ПОСТКЛАССИЧЕСКИЙ ПЕРИОД

1. СОФИСТИКА; ГЕОГРАФИЯ; ИСТОРИЯ;

СОЧИНЕНИЯ РАЗНЫХ ЖАНРОВ

Из соображений полноты следует сказать несколько слов о постклассическом периоде греческой литературы, который, как считается, начинается около 100 г. н.э. и заканчивается в начале шестого века, хотя мы можем отметить только самое важное 95 .

В течение этого периода эротика остается, как и прежде, главным предметом лирической поэзии, на что совершенно правильно обращает особое внимание ритор Максим Тирский ( Dissertatio , 29, р. 338), подтверждающий свои слова примерами. К сожалению, сохранившиеся фрагменты большей частью весьма скудны, но в обширном наследии остроумного сирийца Лукиана Самосатского (около 120—180 гг. н.э.) эротика занимает столь заметное место, что в 1921 году автор этих строк посвятил данной теме отдельную монографию, к которой он и отсылает читателя 96 .

Неисчерпаемым источником для истории эротической литературы греков является «Описание Эллады» Павсания из Магнесии (второй век нашей эры), который объехал всю Грецию и записал все, что слышал примечательного о мифологии, истории, археологии и искусстве; этот энциклопедический путеводитель имеет для нас неоценимое значение и не без оснований получил название «древнейшего Бедекера». Здесь невозможно привести все содержащиеся в нем любовные новеллы; многие из них излагались выше, а некоторые — еще более важные — будут рассмотрены позднее 97 .

Флегонт из Тралл (фрагменты Флегонта см. в FHG , III , 602), вольноотпущенник императора Траяна, также включил в свою «Историческую хронику» и особенно в «Чудесные рассказы» изрядное количество эротического материала, однако сохранившиеся фрагменты, к не-

 

95 См . W. von Christ-Stahlin-Schmid, Geschichte der Klassischen Literatur. Abt. 2, Die nachklassische Periode dergriechischen Literatur ( вторая часть посвящена периоду между 100 и 530 годами нашей эры ).

96 Hans Licht, Die Homoerotik in der griecMschen Literatur; Lukianos von Samosata, Bonn , 1921.

97 i , 30, 1 (Мелес и Тимагор); vii , 23, 1—3 (Селемн и Аргира); viii , 47, 6 (Аристомелид и стыдливая девушка); vii , 21, 1—5 ( Kopec и Каллироя); vii , 19, 1—5 (Меланипп и Комето).


счастью, малозначительны, за исключением одного довольно большого отрывка, из которого Гете заимствовал сюжет для своей «Коринфской невесты».

Мы не будем подробно останавливаться также и на фрагментах Фаворина ( FHG , III , 577 ел.), о котором говорили, будто он — гермафродит; В. фон Крист видит в нем «тип ученого сплетника в риторически-философском одеянии, ставшего благодаря этому основоположником разнообразных литературных жанров». Он не только написал о любовном искусстве Сократа, но также оставил собрание анекдотов о философах классического периода и обширную компиляцию «Разнообразные истории» в двадцати четырех книгах.

Максим Тирский, Живший при императоре Коммоде (годы правления 180—192 н.э.), оставил сорок одну лекцию на самые различные темы, одна из которых — о сократовском Эросе (см. ниже) — . особенно для нас важна.

Здесь следует упомянуть следующие произведения писателей, носивших имя Филострат и до сих пор удовлетворительным образом не различаемых филологической наукой. Во-первых, это «Жизнь Аполлония Тианского» в восьми книгах, написанная по заказу императрицы Юлии Домны (умерла в 217 году), вероятно, затем, чтобы в лице знаменитого чудотворца, странствующего проповедника и обманщика, жившего в первом веке, провести параллель к Иисусу Христу; тем не менее, здесь содержится немало эротических подробностей, что свидетельствует о беспристрастном подходе той эпохи к половым вопросам. Приведем лишь несколько примеров: наряду с различными гомосексуальными пассажами речь заходит о чувственности Эвксена, о мнении Пифагора относительно полового сношения, о целомудрии Аполлония, который в отроческие и молодые годы не совершил ни одного полового акта, сохраняя целомудрие и в дальнейшем, о пикантной попытке евнуха соблазнить обитательницу гарема, о пойманной во время течки пантере, о безумии мифа о Елене, о двуполости эфира, о многочисленных эфесских гермафродитах и о многих других предметах эротического характера, которые в наши дни вы едва ли встретите в книге, посвященной императрице 98 .

Под именем Филострата сохранилось шестьдесят четыре любовных письма, одно из которых обращено к императрице Юлии Домне. Другие адресованы как юношам, так и девушкам, и нередко бывает так, что одна и та же тема разрабатывается то применительно к юноше, то применительно к девушке, хотя мы с полным правом можем утверждать, что послания к юношам куда более очаровательны. Наконец, «Картины», или описание шестидесяти пяти полотен одной из неаполитанских галерей, предоставляют богатые возможности для сладострастного живописания эротических сцен. Еще семнадцать картин описаны дедом Филострата.

 

98 Издание Кайзера ( Leipzig , Teubner , 1890): Эвксен, i , 6, 28; Пифагор, 13, 6; целомудрие Аполлония, 13, 8 и 13, 12; евнух, 38, 27 ел.; пантера, 44, 14; миф о Елене, 99, 14; двойной пол, 112, 8 и 125, 30.


Клавдий Элиан из Пренесте близ Рима собрал в своем сочинении «О природе животных» множество эротических историй из жизни последних. Его «Пестрые рассказы» в четырнадцати книгах представляют собой богатое собрание анекдотов, изобилующих эротическими подробностями. Сохранилось двенадцать его писем; его порицание «мужеженщи-ны» — императора Гелиогабала — утрачено (218-222 гг. н.э.).

Возможно, в нашей книге ни один автор не цитируется так часто, как Афиней из Навкратиса, который во времена императора Марка Аврелия составил колоссальную компиляцию «Пир ученых мужей» в пятнадцати книгах — практически бездонный источник для науки о древности и в особенности для познания сексуальной жизни античности.

Обед состоялся в доме Ларенсия, видного, высокообразованного римлянина; были приглашены двадцать девять гостей, сведущих в самых разных отраслях науки — философы, риторы, поэты, музыканты, врачи, юристы и сам Афиней, который в рассматриваемом труде рассказывает другу Тимофею обо всем, что было сказано во время застолья. Тринадцатая книга целиком посвящена эротическим вопросам.

Воззвав к Музе Эрато, гости уточняют тему разговора и ведут далее «беседы о любви и эротических поэтах». Метод расположения материала, время от времени перемежаемого случайными эпизодами, установить несложно: в первую очередь, речь идет о браке и замужних женщинах, вторая часть с привольной неспешностью толкует о сущности многочисленных разновидностей гетер, а третья посвящена любви к юношам.

Автор уже дал исчерпывающий анализ этой книги в отдельном очерке (Н. Licht , Drei erotische Kapitel aus den Tischgespmchen des Athenaios , 1909), так что здесь к нему будут добавлены лишь некоторые детали. После указания на то, что старику негоже свататься к молоденькой, следует долгий список несчастий и бед, виновницами которых были женщины. Они послужили причиной множества войн, начиная с Троянской и заканчивая той, что на протяжении десяти лет бушевала у стен Кирры из-за нескольких похищенных девушек. Ради женщин уничтожались целые семьи, из-за их ревности и страстей раздоры проникли во многие прежде цветущие города. Сила любви необорима — истина, подтверждаемая несколькими превосходными цитатами из Еврипида и Пиндара. Но хотя Эрос умеет зажигать неодолимые гибельные страсти, все же высший и благороднейший этический принцип, известный человечеству, — это тот, который соединяет любящих свободных людей. Прекраснейшим и самым чистым образом, по мнению греков, он проявляется в любовном союзе двух юношей; затем говорится несколько слов на эту тему, и третья часть посвящена ей уже полностью.

Хотя исключительно с эротической проблематикой дело имеет тринадцатая книга, многие замечания и эпизоды эротического содержания встречаются также в других книгах, причем в таких количествах, что извлечение из работы Афинея всех отрывков, затрагивающих вопросы пола и другой важный материал по истории нравов, заняло бы объемистый том.


В греческой литературе не было недостатка и в сонниках, некоторые из которых были весьма обширны. Их следует упомянуть здесь потому, что сон самым изощренным образом отражает душевные процессы, а следовательно, всегда насыщен эротизмом. Поэтому нет ничего удивительного в том, что античные сонники весьма подробно истолковывают эротические сны, о чем свидетельствует важнейший из дошедших до нас сонников, составленный Артемидором Эфесским. В нем с предельной наивностью и без тени смущения рассматриваются темы, против которых восстает все наше существо (например, сон, в котором человек видит себя совокупляющимся с собственной матерью).

2. ЛЮБОВНЫЙ РОМАН И ЛЮБОВНЫЕ ПОСЛАНИЯ

Причины однообразия греческих романов разъяснялись выше (с. 187). Следуя поставленной нами цели, рассмотрим вкратце дошедшие до нас романы.

Харитон из Афродисии в Карий написал во втором веке нашей эры любовный роман о Херее и Каллирое в восьми книгах. Вскоре после бракосочетания ревнивый муж жестоко истязает жену; мнимо умершую Каллирою погребают, но ее уносят разбойники. Несмотря на множество соблазнов, она сохраняет верность мужу, с которым воссоединяется, пережив разнообразнейшие приключения.

Ксенофонт Эфесский в пяти книгах повествует о любви Габрокома и Антии. Герой романа принадлежит к тому же типу, что и прекрасный, но неприступный Ипполит. Здесь тоже за свадьбой вскоре следует разлука и всевозможные приключения, которые претерпевают тоскующие друг по другу влюбленные. И он, и она успешно противостоят всем посягательствам, находят друг друга и проводят сладостную ночь любви. Самым интересным для истории культуры является здесь выдающаяся роль культа Исиды, с которым автор искусно сплетает эротические события романа.

Что касается «Истории Аполлония, царя Тира», так называемого «Романа о Трое» Диктиса и многочисленных редакций романа об Александре, то мы должны отослать читателя к справочникам по греческой литературе.

Очаровательная новелла об Эроте и Психее также может быть упомянута лишь бегло, потому что ее, вероятно, весьма древний материал, вне всяких сомнений, впервые нашел свое отражение в греческой прозе, но известен нам только в той форме, которую придал ему Апулей («Метаморфозы», iv , 28 — vi , 22).

Сириец Ямвлих повествует в своих «Вавилонских рассказах» о любви Родана и Синониды. Сохранился лишь эксцерпт этого произведения у Фотия, о чем не приходится особенно горевать, так как автор делает ставку исключительно на эффектные положения и немотивированную напряженность. Прекрасная Синонида пробуждает желание в царе,


заточающем влюбленных в темницу, из которой они пробуют бежать; за ними бросаются в погоню, и после ряда приключений Родан назначается царским главнокомандующим, одерживает для царя победу и наконец вновь соединяется с Синонидой. Чувственно-эротический момент в этой истории выражен весьма ярко, по крайней мере, так утверждает Фотий, не приводя, однако, никаких примеров (Фотий, «Библиотека», cod . 94, 736, Bekker ).

От романа Антония Диогена «Невероятные приключения по ту сторону Фулы» в двадцати четырех книгах до нас дошел только краткий эксцерпт. Этот роман, вызвавший насмешки Лукиана в его «Правдивой истории», о которой мы еще будем говорить, был, насколько нам известно, первым опытом соединения романа странствий с эротикой.

Самый длинный из полностью сохранившихся греческих романов, повествующий в десяти книгах о любви Теагена и Хариклеи, написан Гелиодором из Эмесы. Живо и увлекательно, и в то же время благопристойно описываются в нем превратности судьбы дочери эфиопского царя. Будучи подкидышем, после множества опасностей она торжественно признается отцом и выходит замуж за Теагена, с которым познакомилась и которого полюбила на Пифийских играх.

Четыре книги пасторального романа о Дафнисе и Хлое, написанные Лонгом с Лесбоса, представляют собой нечто совершенно особенное. В нем нет ничего, кроме «языческого» настроения и чувственной радости. Это небольшое произведение в прелестных отдельных картинах описывает перипетии судьбы двух подкидышей, которые воспитаны добросердечными пастухами; в конце концов они оказываются детьми состоятельных родителей, но испытывают такую привязанность к прелестным деревенским полям своего счастливого детства, что возвращаются сюда, чтобы пожениться и провести' остаток жизни вдали от города. Сельский пейзаж, описываемый с яркой наглядностью, которой так восторгался Гете, поэт оживляет прелестными образами панов, нимф и озорных богов любви. Здесь влюбленным тоже угрожают приключения и опасности: пираты уводят Дафниса; Хлою похищают; к ней сватаются богатые женихи; гомосексуалист Гнафон искушает Дафниса. Но все эти приключения не более чем эпизоды, а главной темой автора остается мастерски исполненное описание отношений двух влюбленных, которые после первого пробуждения еще не осознаваемого эротического влечения постепенно достигают глубочайшей интимности окончательного сексуального соединения. Приведем несколько примеров из романа. «И когда они увидали, что козы и овцы пасутся, как надо, севши на ствол дубовый, осматривать стали они, — в яму свалившись, не ободрался ли Дафнис до крови. Ничего у него не было ранено и ничего окровавлено, но запачканы были землей и грязью волосы и тело все остальное. И было у них решено, чтоб Дафнис обмылся, пока не узнали Ламон и Миртала о том, что случилось.

И войдя вместе с Хлоей в пещеру Нимф, где ручей был, он отдал Хлое стеречь свой хитон и сорочку, и сам, став у ручья, омывал свои кудри и тело. Кудри его были черные, пышные; тело же смуглым сделал от солнца загар, и можно было б подумать, что тело окрашено тенью


кудрей. С восхищеньем Хлоя смотрела — прекрасным казался ей Дафнис, и, так как впервые прекрасным он ей показался, причиной его красоты она купанье считала. Когда спину и плечи ему омывала, то нежная кожа легко под рукой поддавалась; так что не раз украдкой она к своей прикасалась, желая узнать, которая будет нежнее. Солнце было уже на закате; тогда свои стада домой они погнали, и с тех пор ни о чем не мечтала уже более Хлоя, лишь о том, что хотела вновь увидать, как купается Дафнис. С наступлением дня, когда на луга они пришли, как обычно, сидя под дубом, Дафнис играл на свирели, а вместе с тем и за козами он наблюдал: они же лежали, как будто его напевам внимали. А Хлоя, севши рядом, глядела за стадом своих овец, но чаще на Дафниса взор направляла. И вновь, на свирели когда он играл, прекрасным он ей показался, и опять причиной его красоты звуки песен считала она, так что, когда он кончил играть, она и сама взялась за свирель, надеясь, что, может быть, станет сама она столь же прекрасной. Она убедила его опять купаться пойти и вновь увидала его во время купанья и, увидавши, к нему прикоснулась и ушла опять в восхищеньи, и восхищение это было началом любви. Каким она мучилась чувством, не знала юная дева: ведь она воспиталась в деревне, ни разу она не слыхала, никто не сказал, что значит слово «любовь». Томилась ее душа, и взоры ее рассеянны были, и часто, и много она говорила о Дафнисе. Есть перестала, по ночам не спала, о стаде своем забывала, то смеялась, то горько рыдала, то засыпала, то вновь подымалась; лицо у нее то бледнело, то вновь, как зарево, ярко горело. ,

...Об одной только Хлое он мог говорить. И если один без нее оставался, он так сам с собой, как в бреду, говорил:

«Что сделал со мной Хлои поцелуй?

Губы ее нежнее роз, а уста ее слаще меда, поцелуй же ее пронзил больнее пчелиного жала. Часто я целовал козлят, целовал нежных щенят и телка, подарок Доркона, но ее поцелуй — что-то новое. Дыханье у меня захватывает, сердце хочет выскочить, душа тает, как воск; и все же опять я хочу ее поцелуя. На горе себе я тогда победил, небывалая раньше меня охватила болезнь, и имя ее я даже назвать не умею. Собираясь меня целовать, не отведала ль Хлоя трав иль питья ядовитого? Как же она не погибла сама? Как поют соловьи, а свирель у меня все время молчит! Как весело скачут козлята, а я недвижимо сижу! Как ярко цветы цветут, распустившись, а я венков не плету! Вон фиалки, вон гиацинт цветы свои распускает, а Дафнис уже увядает. Неужели Доркон станет скоро красивей меня?»

Так говоря, страдал и томился Дафнис прекрасный; ведь впервые вкусил он от дел и слов любовных.

...А с наступлением полдня время уже начиналось, когда их глаза были в плену очарованья: когда Хлоя нагого Дафниса видала, ее поражала его цветущая краса, и млела она; ничего в его теле не могла она упрекнуть. Он же, видя ее одетой в шкуру лани, с сосновым венком в волосах, как она подавала ему чашу с питьем, думал, что видит одну из нимф, обитавших в пещере. И вот он похищал сосновый венок с ее головы, сначала его целовал, а потом на себя надевал; и она, когда он


омывался в реке, снимая одежды, надевала их на себя, сама их сначала целуя. Иногда они друг в друга яблоки бросали и головы друг другу украшали, пробором волосы деля; Хлоя говорила, что волосы его похожи на мирты, так как темными были они, а Дафнис лицо ее сравнивал с яблоком, так как оно было белым и розовым вместе. Он учил ее играть на свирели, и когда она начинала играть, он отбирал свирель у нее и сам своими губами проводил по всем тростникам. С виду казалось, что учил он, ошибку ее поправлял, на самом же деле посредством свирели нежно и скромно Хлою он целовал.

Как-то раз в полуденную пору, когда он играл на свирели, а их стада в тени лежали, незаметно Хлоя заснула. Это подметив, Дафнис свирель свою отложил и ненасытным взором всею он ей любовался; ведь теперь ему нечего было стыдиться; и тихо он сам про себя говорил: «Как чудесно глаза ее спят, как сладко уста ее дышат! Ни у яблок, ни у цветов на кустах нет аромата такого! Но целовать ее я боюсь; ранит сердце ее поцелуй и, как мед молодой, безумным быть заставляет. Да и боюсь поцелуем своим ее разбудить. О болтливые цикады! Громким своим стрекотаньем вы не дадите ей спать; а вот и козлы стучат рогами, вступивши в бой; о волки, трусливей лисиц! чего вы их до сих пор не похитили!»

Когда он так говорил, цикада, спасаясь от ласточки, хотевшей ее поймать, вскочила к Хлое на грудь, а ласточка, преследуя ее, схватить не смогла, но, гоняясь за ней, близко так пролетела, что крыльями щеку Хлои задела. Она же, не зная, что такое случилось, с громким криком от сна пробудилась. Увидав же ласточку, — близко еще летать она продолжала, — и видя, что Дафнис смеется над испугом ее, от страха она успокоилась и стала глаза протирать, все еще дальше хотевшие спать. Тут цикада из складок одежды на груди у Хлои запела, как будто моливший в беде, получивши спасенье, приносит свою благодарность. И вновь громко вскрикнула Хлоя, а Дафнис опять засмеялся. И под этим предлогом руками груди он коснулся у ней и оттуда извлек милую эту цикаду; она даже в руке у него петь продолжала. Уйидевши ее, в восхищенье Хлоя пришла, на ладонь ее взяла, целовала и вновь у себя на груди укрывала, а цикада все петь продолжала...

Схоронивши Доркона, омывает Дафниса Хлоя, к нимфам его приведя и в пещеру его введя. И сама впервые тогда обмыла тело свое на глазах у Дафниса, белое, красотой без изъяна сияющее. Для такой красоты незачем было воды; а затем, собравши цветы, что цвели по полям тою порою, увенчали венками статуи богинь, а Доркона свирель прикрепили к скале как дар богам, как им посвященье. И после таких очищений они пошли и коз и овец- осматривать стали. Они на земле все лежали; не паслись они, не блеяли они, но думаю я, так как не было видно Дафниса с Хлоей, о них тосковали они. Когда ж они показались и раздался обычный их окрик, и на свирели они заиграли, овцы тотчас же встали и стали пастись, а козы стали скакать, зафыркали, как бы радуясь все спасенью привычного им пастуха. А вот Дафнис не мог заставить себя быть веселым: когда увидал он Хлою нагою и красу ее, прежде сокрытую, увидел открытою, заболело сердце его, будто яд какой-то его снедал.


Дыханье его было частым и скорым, как будто кто гнался за ним, то совсем прекращалось, как будто силы свои истощив в беге своем предыдущем. И можно сказать, что купанье в ручье для него оказалось страшнее, чем в море крушенье. Он полагал, что душа его все еще остается во власти разбойников. Простой и наивный, как мальчик, не знал он еще, что в жизни страшнейший разбойник — любовь».

[перевод С. П. Кондратьева].

К эротической литературе должны быть также причислены любовные послания (возможно, самый ранний их образец — это упоминавшееся выше (с. 169) эротическое письмо Лисия, включенное в диалог Платона «Федр»). Здесь можно привести в качестве примера записку, которую отправляет своему другу девушка Феникион, персонаж комедии Плав-та «Псевдол» ( I , 1, 63), так как эта пьеса, скорее всего, восходит к греческому прототипу:

Прощай, ты, наша страсть — вся сласть любовная,

Игра и шутки, поцелуи сладкие,

И тесные любовные объятия,

И нежных губок нежные кусания,

Прощай, грудей упругих прижимание!

Нет больше наслаждений этих нам с тобой.

Пришел распад, разлука, одиночество,

Друг в друге если не найдем спасения.

Дать знать тебе стараюсь, что узнала я.

Увижу я, насколько любишь ты меня,

Насколько притворяешься. Теперь прощай.

[перевод А. Артюшкова]

Во втором столетии нашей эры ритор Лесбонакт издал собрание эротических писем; точно так же эротические письма писал Зоней, а Мелесерм — письма к гетерам. Об этих авторах мы не знаем практически ничего, кроме имен", зато сохранилось 118 писем Алкифрона, младшего современника Лукиана. Особенно прелестны два письма, которыми обменялись Менандр и его возлюбленная Гликера; здесь также приведено известное число писем к гетерам, которые первоначально занимали всю четвертую книгу. Эти письма Алкифрона дышат любовью к Афинам и утонченной афинской культуре, обрисовываемой очень живо; многие из них излучают неистовую, яркую чувственность; в качестве образца приведем следующее письмо:

Мегара к Бакхиде

«Из всех девушек у тебя одной есть любовник, и ты не можешь расстаться с ним ни на минуту. Благая Афродита, что за дурной тон! Хотя много недель назад Гликера просила тебя явиться к ней на

 

99 Источники упоминают пятьдесят безнравственных писем Эпикура, подложность которых доказал некий Диотим или Теотим (см. Диоген Лаэрций, х, 3), который также приписал несколько неприятных писем, вышедших из-под его же пера, стоику Хрисиппу.


жертвенный пир — она приглашала нас в праздник Диониса, — ты не пришла! И именно из-за него, я полагаю, тебе невыносимо навещать старых подруг. Ты стала добродетельной женщиной, верной своему любовнику, а мы все те же разнузданные шлюхи. Собрались все — Фессала, Мосхарион, Фаида, Антракион, Летала, Триаллида, Миррина, Хрисион, Евксиппа; даже Филумена, хотя она только что вышла замуж и у нее ревнивый муж, едва увидев, что милый заснул, сразу же пришла к нам. Не было только тебя; но ты, конечно, ласкалась со своим Адонисом. Думаю, ты опасаешься, как бы какая-нибудь Персефона не отняла твоего любовника у тебя, его Афродиты, которая придержала его для себя?

Какая была у нас пирушка! — я очень хочу задеть тебя за живое — исполненная прелести и сладострастия! Песни, шутки, кутеж до поросячьего визга, благовония, венки, лакомства! Ложе осеняли ветви лавра, и только одного не хватало — тебя! Мы нередко устраивали попойки и раньше, но редко когда было так хорошо, как тогда. Больше всего позабавил нас спор между Триаллидой и Мирриной, у кого из них самые красивые и нежные ягодицы. Первой распустила свой пояс Миррина: она стала перед нами в шелковой сорочке, сквозь которую была видна ее налитая попка, которая подрагивала, словно студень или простокваша; затем она посмотрела через плечо на колебания своих ягодиц. В то же время она нежно вздыхала, словно совершала в этот момент дела сладострастия, так что я просто онемела от восхищения.

Триаллида от нее не отстала, но превзошла ее в распутстве, молвив: «Я буду сражаться, не спрятавшись за завесой и не жеманясь, но — как борец — обнаженной».

3. ФИЛОСОФИЯ

Мы вступаем в совершенно иной мир, вчитываясь в «Эннеады», или разделенные на девять книг сочинения Плотина из Ликополя (третий век нашей эры). Неутомимый, полуслепой, физически надломленный создатель неоплатонизма часто затрагивает проблему любви; однако он видит в чувственности порок, в лучшем случае — препятствие на пути к духовному знанию и саморазрушение, о чем свидетельствует его знаменитое аллегорическое истолкование образа прекрасного юноши Нарцисса, который, влюбившись в свое отражение на водной глади, затягивается его чарами в роковую бездну. Плотин полностью захвачен мыслью, что мудрец должен так проникнуться идеей Чистоты и Прекрасного, чтобы, познав отражения Прекрасного в чувственном мире и освободившись от телесности, он мог достичь высшего блаженства, заключающегося в единении с чисто духовной идеей. Таким образом, воодушевленно прославляемое им Прекрасное тождественно для него нравственному благу, и на этой основе он строит три блестящих сочинения: «О Прекрасном», «Об Эросе» и «Об умной красоте». Издатель его произведений, Порфирий из Тира, идет в своих требованиях еще дальше Плотина; например, в сочинении «О воздер-


жании» он отвергает мясную пищу, ибо она способствует чувственности. Следует также упомянуть, что он проводил свое учение в жизнь, женившись на Марцелле, вдове с семью детьми, столь же мало одаренной благами этого мира, как и он сам, зато наделенной богатым философским духом. Видимо, уже тогда в христианском лагере был пущен слух, будто Порфирий из алчности женился на старой увядшей еврейке с множеством детей и вследствие этого отпал от христианства.

Едва ли есть необходимость напоминать, что в многочисленных дошедших до нас лексикографических трудах, особенно в собраниях пословиц, в антологиях и хрестоматиях эротические подробности поистине неисчислимы; но эти работы не могут стать предметом нашего рассмотрения ввиду того, что представляют собой не самостоятельный вид литературы, но лишь выписки из имевшихся литературных произведений. Конечно, задайся компетентный исследователь целью выискать в этих источниках эротический материал, дело того бы стоило. Его добыча была бы поразительно богата.

V . ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ ПЕРИОД

Нам осталось дать краткий обзор заключительного периода греческой литературы, который принято датировать промежутком между 300—530 г. н. э., тем временем, когда греко-римская культура, самый драгоценный цветок на древе человечества, постепенно умирала. Ее уничтожение — эту самую прискорбную катастрофу из всех, когда-либо постигавших род человеческий, — следует объяснять внешними причинами, такими, как вторжения варварских народов, среди которых следует упомянуть парфян и блеммиев, а также не в последнюю очередь германские орды готов; но важнейшей из них было все возрастающее влияние христианства. Язычники, особенно со времени правления императора Аврелиана, который в 275 году, после пятилетнего правления, как и многие другие люди культуры, пал под кинжалами заговорщиков, несомненно, предпринимали попытки соединить христианское и языческое мировоззрения в так называемом культе солнца — но тщетно; «терпимое» христианство не приняло в нем участия, оно было слишком исполнено злосчастных иллюзий относительно своего превращения в универсальную религию; -и жизнь шла своим чередом, и рылась могила красоте и чувственной радости, говорящей «да» миру.

Но дело не только в этом. Высокие слова, которые с гордостью произносились древними греками — свобода, независимость, свобода слова и другие, — поблекли в эпоху автократии цезарей, правивших из новой столицы мира — Византия, или, как он теперь назывался, «Константинова града», и именно этой эпохой византийской чиновной иерархии рожден раболепный тон, который и поныне принят в общении между «подчиненным» и «начальником», и который справедливо зовется низкопоклонством ( Byzantinizmus ).

1. ПОЭЗИЯ

Начиная разговор с поэзии, упомянем в первую очередь папирусный фрагмент эпиталамия (см. каталог греческих папирусов в книге J . Rylands Lybrary , Manchester , 1911, № 17). Никого не удивит тот факт, что посещение мимов и пантомим со временем стало предосудительным и потому сначала было запрещено для студентов римского университета и наместников, а постепенно запрет был распространен и на более широкие круги населения. Однако окончательный запрет пантомимы совершился при императорах Анастасии и Юстиниане. Несомненно, уже задолго до этого женские роли исполнялись обычно девушками, причем весьма сомнительной репутации. Песни хора, придававшие тексту связность, имели, по всей видимости, чрезвычайно вольный характер.

Квинт Смирнский оставил эпическую поэму в четырнадцати книгах, посвященную «послегомеровским событиям»; его поэма есть не что иное, как скучное подражание приключениям древнего эпоса. Этого не скажешь об эпосе в сорока восьми песнях Нонна-из египетского Панополя. Эпическая ширь, разнообразящаяся бесчисленными эпизодами, исполненная цветущей чувственности, ярких жизненных красок и подлинного языческого мироощущения, воспевает деяния Диониса. Это обширное произведение повествует о походе Диониса в Индию; эротические подробности этого гигантского эпоса странствий настолько многочисленны, что вполне заслуживают обстоятельного изложения в отдельной монографии.

В эпоху Юстиниана жил,' по всей вероятности, такой милый поэт, как Мусей, который оставил нам небольшой эпос (или, вернее, эпиллии) в 340 гекзаметров, посвященный любви Леандра к Геро; эта небольшая поэма, эротический сюжет которой приобрел общую известность благодаря балладе Шиллера, была ( очень удачно названа цюрихским профессором Г. Кехли «последней рЪзой увядающего сада греческой поэзии».

Возможно, Мусею принадлежит также авторство прекрасного стихотворения, частично сохраненного «Палатинской Антологией» ( ix , 362) и повествующего о любви речного бога Алфея к нимфе источника Аретусе, которую бог преследовал на всем пути от Элиды до самой Сицилии, где и сочетался с ней любовью.

Вторым веком нашей эры следует, по-видимому, датировать совершенно неучтивые стихи из «Зеркала женщин» Навмахия, частично сохранившиеся у Стобея ( Anth ., xxii , 32; xxiii , 7).

Во второй половине шестого века нашей эры адвокат Агафий из Миррины обнародовал сборник эпиграмм в семи книгах; шесть из них содержали стихотворения, посвященные любви, часть которых дошла до нас в составе «Палатинской Антологии» (Агафий, ?, 269, 294):

К милой на ложе легла, потеснив ее грубо, старуха,

Деву прижала фобом жадная злая карга,

Словно сгена крепостная ее оградив от соблазна,

Оберегая от всех поползновении чужих.

Двери служанка затем расторопная быстро прикрыла


И повалилась у ног, чистым упившись вином.

Не испугали меня: крюк дверной приподнял я бесшумно,

Платьем ночник загасил дымный, под ложе заполз.

Вором проник я сюда, обманув задремавшего стража,

И в ожиданьи притих, лежа на брюхе своем.

Но, понемногу затем распрямил я свой стан и расправил

Члены затекшие там, где позволяла стена.

Вылез и с девушкой лег я неслышно и, грудь охвативши

Нежную, долго ласкал, милой целуя лицо.

Трудно прекраснее рот разыскать в целом мире и лучше,

Радовал негою он и опьянял мне уста.

Губы — добыча моя, поцелуй ее нежный остался

Символом схватки ночной, знаком любовной борьбы.

Ведь я твердыни не взял, не сломал я ограды и крепость,

Не разгромил до конца, девство ее сохранив.

Неодолимой стеной предо мной оно твердо стояло,

Но в состязаньи другом быстро разрушу его.

Вряд ли удержат меня все преграды, и после победы

Я Афродите венок, коль повезет, принесу.

[перевод Т. М. Соколовой и М. Н. Цетлина]

Эпиграмматист Паллад из Александрии, живший на рубеже IV — V веков, оставался язычником. По профессии он был школьным учителем и так страдал от бедности, что ему пришлось продать некоторые издания классиков из своей библиотеки; ко всему прочему, он был женат на «сатане в юбке» 100 . Поэтому совершенно неудивительно, что в его сборнике нет ни одной эротической эпиграммы, зато в нескольких эпиграммах он с беспримерной язвительностью говорит о своем отвращении к женскому полу: «Каждая женщина — злоба и яд; она доставляет радость только два раза в жизни: первый — в свадебном покое, второй — на одре».

От Павла Силенциария, придворного чиновника Юстиниана (годы правления — 527—565), до нас дошло семьдесят восемь эпиграмм, главным образом эротических, чувственность которых не могла быть превзойдена ни одним другим эпиграмматистом («Палатинская Антология», ? , 252, 255, 258, 259, 620):

(а) Милая, скинем одежды и, оба нагие, телами

Тесно друг к другу прильнем в страстном объятъе любви.

Пусть между нами не будет преград. Вавилонской стеною

Кажется мне на тебе самая легкая ткань.

Грудью на грудь и губами к губам... Остальное молчаньем

Скрыто да будет, — претит мне невоздержность в речах.

(б) Видел я мучимых страстью. Любовным охвачены пылом,

Губы с губами сомкнув в долгом лобзанье, они

Все не могли охладить этот пыл, и, казалось, охотно

Каждый из них, если б мог, в сердце другому проник.

Чтобы хоть сколько-нибудь утолить эту жажду слиянья,

Стали меняться они мягкой одеждою. Он

 

 

100 Продажа изданий Пиндара и Каллимаха: Anth . Pal ., ix , 171, 175; «сатана в юбке» — ix , 165— 168, 169; xi , 378, 381; отзыв о христианстве, ix , 528.


Сделался очень похож на Ахилла, когда, приютившись

У Ликомеда, герой в девичьем жил терему.

Дева ж, хитон подобрав высоко до бедер блестящих,

На Артемиду теперь видом похожа была.

После устами опять сочетались они, ибо голод

Неутолимой любви начал их снова терзать.

Легче бы было разнять две лозы виноградных, стволами

Гибкими с давней поры сросшихся между собой,

Чем эту пару влюбленных и связанных нежно друг с другом

Узами собственных рук в крепком объятье любви.

Милая, трижды блаженны, кто этими узами связан.

Трижды блаженны. А мы розно с тобою горим.

(в) Краше, Филинна, морщины твои, чем цветущая свежесть

Девичьих лиц; и сильней будят желанье во мне

Руки к себе привлекая, повисшие яблоки персей,

Нежели дев молодых прямо стоящая грудь.

Ибо милей, чем иная весна, до сих пор твоя осень,

Зимнее время твое лета мне много теплей.

[перевод Л. Блуменау]

О бане, одно отделение которой отведено для мужчин, а другое — для женщин, он говорит следующее: «Надежда сопутствует любви, но невозможно застичь женщин, ибо могучую Пафийскую богиню удерживает маленькая дверь. Однако сладостно и это: когда люди охвачены любовью, надежда воистину слаще исполнения желаний».

От Македония ( Anth . Pal .,, v , 243), также жившего в эпоху Юстиниана, дошла такая эпиграмма:

Ночью привиделось мне, что со мной, улыбаясь лукаво,

Милая рядом, и я крепко ее обнимал.

Все позволяла она и срвсем не стеснялась со мною

В игры Киприды играть в тесных объятьях моих.

Но взревновавший Эрот, даже ночью пустившись на козни,

Нашу расстроил любовь, сладкий мой сон разогнав.

Вот как завистлив Эрот! Он даже в моих сновиденьях

Мне насладиться не даст счастьем взаимной любви.

[перевод Ф. Петровского]

Практически в то же время, когда были написаны и пользовались популярностью эти распущенные и фривольные эпиграммы, неоплатоник Прокл сочинил «Гимны к богам», семь из которых сохранились; два гимна обращены к Афродите. Здесь мы не найдем ничего чувственного, все проникнуто интеллектуальным и нравственным началом; поэту-теософу нечего сказать о чувственном наслаждении, он жаждет озарения и очищения от земной тщеты, от ошибок и грехов жизни. Даже Афродите Прокл молится так, словно обращается не к языческой богине, но к христианской Мадонне (Прокл, «Гимны», 5, 14):

Душу мою вознеси к красоте от уродства земного,

Да избежит она злостного жала постыдных порывов!

[перевод О. В. Смыки]


2. ПРОЗА

Из прозаических писателей данной эпохи, представляющих интерес для нашей работы, первоочередного упоминания заслуживают софисты Либаний (314—395 гг.) и его современник Гимерий, известные своей энергичной, хотя и неизбежно тщетной борьбой с распространением христианства. Они сполна изведали красоту античности и из соображений благочестия решились объявить войну врагу жизни из Назарета — войну, которая, если принять во внимание положение вещей, была обречена на неуспех. Поражение в этой войне потерпел даже высокоодаренный энергичный племянник Константина Великого Флавий Клавдий Юлиан, отпавший в 351 году от христианства (относительно отступничества Юлиана см. его письма, особенно 51, 52 и 25—27) и принявший посвящение в таинства Митры; однако он не был Гераклом и не сумел отсечь все отрастающие головы новой гидры. Начало его правления (361 г.) было ознаменовано множеством прекрасных надежд, но два года спустя удар судьбы положил всему конец: возвращаясь из победоносного персидского похода, Юлиан умирает от совершенно случайной раны. Если верить Либанию, смертоносный дротик метнул один из своих — некий сарацин, подстрекаемый ненавистью христиан. Последний культурный герой античности был смертельно ранен двадцать шестого июня 363 года на фригийской равнине Маранга у берегов Тигра. Насколько мне известно, на месте этой всемирной катастрофы никогда не был поставлен памятник; напротив, на нескольких малоазийских надписях имя Юлиана было стерто. История присвоила ему прозвище Апостата — отступника от христианства. С ним умерла последняя великая надежда классической культуры; после него началось крушение античной цивилизации, за которым последовали века дикости и безумия. Вступив на престол, своими постановлениями и сочинениями он тщетно пытался утвердить собственные религиозные, т.е. древнеязыческие, идеалы, обратив христиан Александрии в солнцепоклонников; напрасно сочинил он три книги (к сожштению, утраченные) полемического трактата «Против христиан». Со временем возвышенный человек и несчастливый император был заклеймен победителями-христианами как «проклятый» ( ?????? - ??? ); позднее о нем отзывались как о «союзнике сатаны»; трагической фигурой он становится только в поэзии девятнадцатого столетия, особенно в глубокой драме Ибсена «Император и Галилеянин».

Последней попыткой спасти радостную чувственность эллинства от мрачной резиньяции назарейства стал в четвертом веке любовный роман. Александрийский ритор Ахилл Татий описал в восьми книгах историю любви Клитофонта и Левкиппы. Упомянутые выше (с. 187) мотивы, присущие романной технике греков, повторены здесь с удручающей пространностью. Большая часть событий является следствием глубокомысленных сновидений, два из которых достаточно любопытны, чтобы привести их здесь: «Когда мне было девятнадцать и отец уже начинал готовиться к моей свадьбе, назначенной на следующий год, мне привиделось во сне, будто верхней частью тела вплоть до пупка я сросся с невестой, однако ниже наши тела


разделялись. Затем появилась женщина: она была огромна и устрашающа, с дикими чертами лица и налитыми кровью глазами; щеки ее были отвратительны, а на голове вместо волос клубились змеи. В правой руке она держала серп, а в левой — факел. Стремительно приблизившись ко мне, она занесла серп, погрузила его в живот, где я сросся с девушкой, и отделила меня от нее». В другой раз матери приснилось, что «разбойник с обнаженным мечом похитил ее дочь, положил ее на спину и рассек посередине сверху донизу» (Ахилл Татий, i , 3; ii , 23). Роман изобилует софистическими размышлениями и тягучими рассуждениями о природе любви и ее всевозможных проявлениях: мы слышим о любви павлинов, растений и магнитов; нет недостатка и в мифологических сюжетах, таких, как любовь Алфея и Креусы, не обойдена молчанием и излюбленная тема, какой любви — к юношам или женщинам — следует отдать предпочтение ( ii , 35—38). Большая глава ( i , 8) посвящена злодеяниям женщин и несчастьям, которые из-за них приходится терпеть человечеству. Жрец Артемиды не без удовольствия произносит долгую речь, состоящую из сплошных непристойностей, хотя они и облечены в выражения, звучащие вполне благопристойно.

В роман включены несколько писем; наряду со всевозможными безделицами из легенд, исторических сказаний и естественной истории приводятся описания искусств и ремесел, служащие приправой к этой примечательной мешанине. Здесь описывается гиппопотам и рассказываются весьма занимательные вещи о слонах, например, о том, что слонихе требуется десять лет на усвоение семени самца и столько же — на то, чтобы выносить плод; вообще, > о хоботных из романа можно узнать множество любопытных подробностей, среди которых следует упомянуть их «благоуханное дыхание», причина которого тут же разъясняется (гипггопотам — iv , 2; слон,— iv , 4, 5).

Здесь же превосходно излагается предание о любви Пана к Сиринге: «Сиринга была прекрасной девой, которая бежшга в чащу от преследующего ее Пана. Но Пан не отставал и уже простирал руки, чтобы ее схватить. Думая, что нагнал беглянку и держит ее за волосы, Пан обнаружил, что в руках у него — тростник, выросший, по преданию, на том месте, где девушка погрузилась в землю. Рассерженный Пан обломал стебли растения, думая, что они прячут от него возлюбленную, но так ее и не нашел. Тогда он пришел к мысли, что девушка превратилась в тростник, и пожалел о содеянном, ибо думал теперь, что погубил возлюбленную. Тогда собрал он обломки тростника, словно то были части ее тела, и, сжав их в ладони, стал осыпать поцелуями, как бы целуя раны любимой. Обезумев от любви, он издавал вздохи, вдувая их в полые тростниковые трубки, и все целовал тростник. Его дыхание проникло в узкие трубки и родило в них музыку — так пастушеская флейта получила свой голос» ( viii , 6).

Особенно забавен эпизод, в котором Левкиппа должна быть принесена в жертву на алтаре. К счастью, друзья заранее прикрепили к ее телу наполненные кровью кишки животного, и именно их палач отсекает мечом.


Чтобы уличить Мелиту в связи Клитофонтом, якобы имевшей место в его отсутствие, Ферсандр принуждает ее войти в воды Стиги ( viii , 11— 14); замечательное свойство этой реки состояло в том, что она отступала перед безупречной женщиной и подступала к самому подбородку клятвопреступницы. Мелита входит в воду с табличкой, которая привязана к ее шее и на которой начертана клятва, что в отсутствие Ферсандра она ни разу не сходилась с Клитофонтом. Она с честью выдерживает испытание, так как женщина и в самом деле ни разу не сходилась с Клитофонтом до тех пор, пока не возвратился Ферсандр.

Мы располагаем двумя книгами эротических писем некоего Аристенета, которые нередко граничат с порнографией. Их темой является пылкое прославление женской красоты наряду с известным числом любовных историй, почерпнутых частью из личного опыта, частью из иных источников.

Таковы последние побеги греческой литературы — по крайней мере в той области, которая является предметом этой книги. Отмеченные в нашем литературно-историческом очерке факты принадлежат к эротической литературе в самом широком смысле этого слова; порнография, о которой кое-что будет сказано ниже, еще не становилась предметом нашего рассмотрения.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история










 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.