Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Рейфман П. Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава первая . От Первого до Второй. “Курносый злодей”

Россию поднял на дыбы

(А.С. Пушкин).

А вторая доконала вдову-сиротину

(Т.Г.Шевченко)

Как курносый злодей

Воцарился по ней

Горе!

Но господь, русский Бог

Бедным людям помог

Вскоре

(К.Ф. Рылеев)

Реформы Петра I.Книготорговец и издатель Янн Тессинг. Возникновение в Петербурге и Москве казенных типографий. Монополия государства на печатанье. Указы и распоряжения 1720 гг. о надзоре над книгами. Печатное дело и распоряжения о нем при Екатерине Алексеевне, Анне Леопольдовне, Анне Иоановне, Елезавете Петровне Надзор за книгами Синода, Сената, Академии Наук. Президент Академии Кирилл Разумовский. Деятельность Г.-Ф. Миллера. Его журнал «Ежемесячные сочинения». Ломоносов, Сумароков, Тредьяковский, их нападки на «немецкую партию». Екатерина П. Первые частные типографии. Закон о вольных типографиях. История публикации трагедии Николева «Сорена и Замир». Перелом в середине 80-х гг. Гонение на масонов. Новиков и его судьба. «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, глава о цензуре «Торжок». Трагедия Княжнина «Вадим». Дело о типографщике Рахманинове. Указ о запрещении вольных типографий. Павел I. Противоречивость его распоряжений о цензуре: истории Коцебу, пастора Зейдера. Цензор Туманский. Создание системы цензурных учреждений. Заговор и убийство Павла.

На знаменитом памятнике Петру 1,”Медном всаднике”, поставленном по повелению Екатерины П на Сенатской площади, лаконичная надпись: “Петру Первому Екатерина Вторая”. Период истории России (и истории русской цензуры) этого времени охватывает по сути весь ХУШ век. Переходом к следующему, Х1Х -му, является недолговременное царствование Павла 1, которого называли “курносым злодеем”. О них и о других правителях названного периода и пойдет речь в первой главе.

Эпоха Петра (1689 - 1725). Ряд существенных реформ. Среди них - печатанье книг. Возникает вопрос и о надзоре над ними. A.M.Скабичевский в истории русской цензуры (см. библиографию) пишет о различии в развитии книгопечатанья в Западной Европе и в России. По его мнению, в первом случае имелась истинная потребность, рожденная развитием образованности, общественной необходимостью; в России всё было сосредоточено в правительственных сферах; общественная потребность отсутствовала; печатание книг, как и многое другое, искусственно насаждалось Петром. Нет законов о печати. Можно говорить о случайности всех цензурных мероприятий до Петра, при нем, его преемниках. Скабичевский отчасти прав, высказывая подобные мысли, но не совсем. Пускай и у немногих, осознание полезности книг всё же появлялось. Не только под угрозой петровской палки.

В 1700 г. Петр дарует своему голландскому другу, видному амстердамскому купцу Янну Тессингу право в течение 15 лет печатать для России книги, карты и т.п , ввозить их и продавать; Тессингу предоставлена полная монополия: если кто станет продавать книги других иностранных типографий, штраф в 3 тыс. франков, из них одна треть Тессингу. Здесь же появляются первые цензурные требование: чтобы книги “к славе великого государя”, а “понижения нашего царского величества <...> и государства нашего<...> в тех чертежах и книгах не было”(5).

В 1704 г. введен гражданский шрифт, что расширило рамки книгопечатанья. В Петербурге и Москве открыты казенные гражданские типографии ( церковные были и ранее). Печатанье книг переходит в руки светских властей, но обычных людей это интересовало мало. В лице Петра сосредоточено всё издательское дело страны; он сам редактор, переводчик, издатель, заказчик. Сам он и отбирает, и контролирует печатную продукцию. Мимо него не проходит ни одна печатная строка. Он сам подкупает заграничную печать для восхваления себя, страны, для полемики с врагами (6). Сохранился анекдот об одном из сподвижников Петра, Бужинском, который при переводе опустил неблагоприятное описание русских, вызвав гнев царя (6). Но есть и другая история: один из мастеров Тессинга, после его смерти, с типографским оборудованием, отправился в Россию. По дороге его захватили шведы и стали печатать славянским шрифтом разные антирусские листы; Петр призывал не верить им, тому, что они в Москве напечатаны; он приказывает задерживать распространителей, узнавать, откуда они листы получили, отсылать листы в Москву. За задержку возмутителей обещается государева милость. Т.е. Петр хорошо знает, где можно объективность продемонстрировать, а где меры пресечения применить.

По сути дела, в России до последней четверти ХУШ в. существует монополия государства на печатанье. Как и многое другое, всё делается по приказу высшей власти. Салтыков - Щедрин писал об этом, приводя слова, будто бы сказанные писателем Кукольником: прикажут - завтра акушером стану. И добавлял от себя: прикажут - и завтра Россия покроется университетами; прикажут - и завтра все просвещение сосредоточится в полицейских участках. При таком положении в цензуре не было особой нужды. Но в Малороссии, в Киеве и Чернигове, существовали вольные типографии. Уже Алексей Михайлович, а затем Петр1 стремились их взять под контроль. Попытка подобного контроля - сенатский указ 5 октября 1720 г. Там идет речь и о книгах, напечатанных в Киеве и Чернигове без позволения Духовного Коллегиума: Великому Государю стало известно, что в Киеве и в Чернигове печатаются книги “несогласно с Великоросскими печатьми” (раскол, лютеранство и пр.), а “вновь книг, кроме церковных прежних изданий, не печатать”, “дабы никакой розни и особого наречия в оных не было”; никаких книг, ни прежних, ни новых изданий, не объявя об оных в Духовный Коллегиум и не взяв позволения, в монастырях не печатать, дабы не могло никакой противности и несогласия с Великороссийской печатью произойти (3-4).

Позднее, с образованием Синода (в1721 г.), на него возложены обязанности надзора за всем, касающимся религии. И в первых распоряжениях Синод потребовал усиления надзора за лубочными картинками. В 1721 г. издан новый указ, по сути дела, в более общей форме, повторяющий указ 1720 г. Как и там, речь идет главным образом о духовной, богословской литературе. 25 января 1721 г. утвержден Регламент или устав Духовного Коллегиума: если кто богословское письмо сочинит, не печатать, но презентовать в Коллегиум, который должен рассмотреть, “нет ли какового в письме оном погрешения, учению православному противного”. По своей сущности Регламент - первый русский закон о печати. В подобном же духе выдержан синодский указ 20 марта 1721 г. : О непродаже листов, разных изображений, служебников и канонов, изданных без дозволения Синода, что продают в Москве на Спасском мосту и в других местах. О “отбирании их в церковный приказ”. Сочинения, которые людьми разных чинов самовольно печатаются без свидетельства и позволения все собрать, опечатать и держать до указа. А тех, кто продает, кто дает для продажи, кто сочиняет и пишет, сыскав и допросив с очисткою, исследовав достоверность и свидетельства, с допросными речами и по одному экземпляру в Приказ церковных дел, а также в Правительственный Синод с реестром, а людям, чтоб сочинения печатать и продавать не дерзали, показать указ Великого Государя и предупредить, чтобы такого не делали “под страхом жестокого ответа и беспощадного штрафования”(4-5). Распоряжение было строгое, но исполнялось оно плохо.

К петровскому времени относится и курьезный указ 1723 г.: печатать только те царские портреты, которые сделаны искусными мастерами, благовидные; безобразные же отбирать и отправлять в Синод. Следует отметить, что такая цензура изображений правительственных особ дожила до советского времени.

В 1725 г., после смерти Петра, начинается царствование Екатерины. Алексеевны(1725 - 1727). Во время ее правления о цензуре особых решений нет. Но 8 апреля 1725 г: следует подтверждение (уже при императрице) Коллегиям и Канцеляриям прежнего распоряжения, чтобы они и впредь поставляли в типографии ведомости о всех важных делах, “кроме секретных ведомостей”( 6) 4 октября 1727 г. издается указ о переводе в Москву типографий Синода и Александровской лавры, в Петербурге же оставались две светских типографии - в Сенате (печатанье разных официальных материалов) и в Академии Наук. Последняя выводилась из под контроля Синода, надзору которого подлежали с этого времени только духовные сочинения; светские же переходили под наблюдение Академии, печатались в ее типографии. Таким образом происходит размежевание духовных и светских типографий, что литературе, вероятно, было на пользу.

В рассматриваемый период следовало думать не столько о том, как бы запретить книгу, сколько о том, чтобы их печатали, покупали, читали. Книги распространяли с большим трудом; один голландский книготорговец жаловался, что покупают их “зело мало”. В 1730-е гг. накопилось много непроданных русских и иностранных книг. Начальник канцелярии Академии Наук Нартов внес в Сенат предложение об обязательной продаже книг во всей России в коллегиях, канцеляриях, других присутственных местах; предлагалась обязательная покупка на 5-6 руб. с каждых 100 руб. жалованья; покупать должны были и купцы “по препорции к своему торгу”.

1730-е гг. - мрачный период в Российской истории. Фаворитизм, бироновщина. Никакого правительственного поощрения просвещению, книгам. Но не было и нужды в каких-либо карательных мерах. При Анне Иоанновне (1730-1740) почти нет указов, касающихся книжного надзора. Обращали на себя внимание лишь книги с дурными отзывами об ее приближенных (об Остермане, Минихе, Бироне и др). 26 октября 1732 г. - высочайше утвержденный доклад Сената: запретить ввоз иностранных книг, которые уже есть в Академии; такой ввоз может нанести урон книгам, печатаемым в Академии. Указ 17 марта33 г. ??. 23 октября 1737 г. указ : о печатанью церковных книг на грузинском и калмыцком языках ( “Евангелие”, “Апостол”, “Псалтырь” и др.); для этого необходимо содержать при Синоде людей, знающих грузинский и калмыцкий языки, которые могли бы эти книги свидетельствовать (8). В Указе проявляется забота о душе иноязычных, но только под цензурным наблюдением

26 декабря 1738 подписан Высочайший указ генералу А.И. Румянцеву - правителю Малороссии, о календарях: запрещается ввоз польских календарей; все обнаруженные такие календари приказано сжечь; запрещено их провозить, держать, “под опасением жестокого наказания”; на Украине, вместо польских календарей, употреблять русские; взять под контроль провоз “на всех форпостах”, так как в польских календарях о Нашей империи, об Украине содержатся “некоторые злоумышления и непристойные пассажи” (9)

Курьезная история с одой Тредьяковского “Псальма”, написанной ко дню коронации Анны Иоанновны (не Леопольдовны??); там строка: ”Да здравствует днесь императрикс Анна”. По поводу слова “императрикс” возбуждено следствие, Тредьяковского допрашивают в Тайной канцелярии и он там должен доказывать, что “размер того требовал”(9-10).

Елизавета Петровна (1741-1761) в дела цензуры особенно не вмешивалась. Рассказывают, что увидев безобразный портрет ее и наследника, вспомнив об указе Петра 1723 г. на эту тему, она никак не покарала художника, а просто приказала в дальнейшем выбирать искусного мастера для своего изображения (11). Но была у нее одна слабость, понятная для женщины: стремление уничтожить все следы предыдущего кратковременного царствования Анны Леопольдовны (1740-1741). Указ 27 октября 1742 г. - все книги, напечатанные после кончины Анны Иоанновны (т.е. при Анне Леопольдовне)сдать для “переправления”. Аналогичный указ выходит и позднее19-го августа 1748 г. А в 1750 г. вообще запрещается ввоз в Россию подобных книг.

25 августа 1750 г. выходит Сенатский указ о возвращении в те места, где они были напечатаны, книг, в которых упоминаются известные лица двух бывших правлений (т.е. с периода Анны Иоанновны ??). Книги на русском и иностранных языках должны быть возвращены в Академию Наук, Правительственный Сенат, в другие места, откуда они получены. Не разрешено. При ввозе их следует отбирать. Приказано объявить указ во всех церквях, чтобы виновные в нарушении его не могли отговариваться незнанием (11-13). Указ 50 повторяет указ 27 октября 1742 г. Видимо, упоминания о сановниках предыдущего царствования сильно беспокоили императрицу.

Неискушенные же россияне восприняли указ, как требование сдавать всякие книги и, видимо, стали усердно выполнять его, без особого огорчения. Пришлось печатать новый указ, уточняющий, что возвращать нужно только книги, касающиеся известных персон, а не все остальные, ради славы ее императорского величества и к знанию истории, обучения детей напечатанные (12). 10 октября 1750 г. вышло еще одно дополнение и ограничение предыдущих распоряжений: в сдаваемые книги не входили исторические, генеалогические , археологические сочинения; это относилось и к привозимым из-за границы книгам: их не отбирали . Но остальные сочинения, в том числе молитвенные, где упоминались ”известные персоны”, нужно было объявлять.

Указ 18 марта 1742 г. : о печатании Академией Наук Российских ведомостей только с апробацией Сенатской конторы, так как Генеральный прокурор обнаружил, что в них напечатаны “многие несправедливости”. Императрица наградила прокурора Мих. Бестужева “кавалерией Св. Апостола Андрея”, которой она никого еще не жаловала; Сенат же приказал Академии ответить на обвинения, а впредь Ведомости печатать лишь после проверки Сенатской конторы и присылать в Сенат по несколько экземпляров, “чтобы таких несправедливостей не было” (см. об этом 9;14 ниже).

Усиливается активность Синода в вопросах цензурного надзора . В 1743 г. его доклад Елизавете Петровне о вредности перевода Семеном (Симоном) Тодорским книги Арндта? “Учение о начале христианского жития”. Среди подписавших доклад членов Синода и сам Тодорский, архимандрит. Ипатьевского монастыря, ходатайствующий о запрещении своего перевода; в конце 1743 г. тот же Тодорский подает рапорт начальству об изъятии его книги (12). Видимо, “осознал” ее вред или соратники по Синоду надоумили.

9 декабря 1743 г. вышел именной указ, запрещающий привозить из заграницы без разрешения Синода книги, напечатанные на русском языке и переводить иностранные книги (речь идет, в основном, о богословских изданиях, но не только). Синод вновь проявляет внимание к лубочным картинкам, выходящих без разрешения. 18 октября 1744 г. Синод подтверждает запрещение требников, приказывает, чтобы епархиальные архиереи контролировали их издание, а, по напечатании они должны получать первый оттиск для проверки (12). Синод подвергает надзору и все иконы, печатные и писанные. Знаменитый его указ 10 мая 1744 г: в деревенских крестьянских избах иконы закопчены, грязны, на них часто не видно ликов; это может привести к насмешкам заходящих в избы иноземных путешественников; поэтому Синод требует от священников, наблюдателей церковного благочиния смотреть, чтобы поселяне держали иконы в чистоте, мыли их, обтирали пыль, обновляли закоптелые иконы, а там, где изображения совсем не видно, иконы отбирались; при этом Синод настаивал, чтоб поселянам ”никаких обид и озлоблений” не причиняли, взяток не брали, под опасением без всякой пощады лишения священства и тяжкого в светском суде истязания (12-13). Из приведенных “внушений” ясно, что Синод понимал: его указ - еще один повод брать взятки.

3 ноября 1751 г. запрещено печатать в газетах сообщения о придворных событиях без высочайшей апробации (Сборн15-16).

Позднее Академия Наук публикует ряд цензурных предписаний, не столько строгих, сколько непредвиденных, имеющих случайный характер, относящихся к светской литературе (об отдельных книгах и журналах). В это же время учреждена регулярная цензура заграничных книг.

21 мая 1746 г. президентом Академии Наук назначен Кирилл Разумовский, много для нее сделавший. Новый ее устав (1747 г.) разделял Академию на Академию и Университет. Все больше становится академиков, в том числе русских. В конце 1740-х, особенно в 1750-е гг. положение науки, просвещения меняется к лучшему . Увеличивается издание книг, потребность в них. Распространяются занимательные книги, литература для легкого чтения. От основной типографии Академии, публикующей ученые книги, отделяется так называемая “новая”, печатающая занимательное чтение (перечень того, что напечатано см. С.14). 27 января 1748 г. Разумовский объявляет указ императрицы, где выражается желание, чтобы Академия старалась переводить и печатать книги разного содержания, в которых польза и забава соединялись бы с пристойным нравоучением. В газете “Санкт-Петербургские ведомости” напечатан призыв к людям, знающим иностранные языки, желающим переводить, явиться в канцелярию Академии; сначала они подадут пробы своих переводов, а затем получат для перевода книги; за труды им обещано 100 экземпляров переведенной книги.

Всё издаваемое передается под ответственность Академии, за исключением “Санкт-Петербургских ведомостей”, которые остаются под контролем Сенатской конторы. Вообще с этой газетой происходят важные события, относящиеся и к нашей теме. Для понимания их необходимо вернуться к прошлому. Газета выходила с января 1728 г. при Академии Наук, под ее ответственностью. С 1728 г. конференц-секретарь академии Г.-Ф. Миллер, по сути руководивший газетой, начал издавать, как приложение к ней, “Примечания к “Санкт-Петербургским Ведомостям””, печатая там популярные статьи самого разного содержания, переводные и оригинальные. В 1742 г., когда газета попала под сенатский контроль, “Примечания...” перестали выходить. В середине 1750-х гг. о них вспомнили снова. По предложению Разумовского они превратились в ежемесячный журнал “Санкт- Петербургские академические примечания”, который начал издаваться с 12 декабря 1754 г. (позднее в “Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие”). Редактором всё время оставался Миллер, вполне независимый, утверждавший статьи журнала своей подписью. Решено не включать в “Ежемесячные сочинения...” ничего специфически ученого, богословского, относящегося к вере , а также критические статьи , которые могли бы кого-либо обидеть. Благое начинание. В духе реформ Разумовского, направленных на развитие просвещения, формирование образованного общества.

Но вскоре небольшая кучка литераторов и ученых (всего-то их было немного!) перессорилась друг с другом. Образовались немецкая ( академики Миллер, Шумахер) и русская (во главе с Ломоносовым) “партии”. Появились устные и письменные доносы, обвинения в политической неблагонадежности. Немецкая “партия”, в отличие от русской, выступала единой силой. Члены русской (Ломонсов, Тредьяковский, Сумароков), ненавидя “немцев”, враждовали и друг с другом. Литературные и научные самолюбия привела их к ожесточенной борьбе, к резкому неприятию журнала ''Ежемесячные сочинения''. Большинство академиков к спору относились безучастно, но “партии” начали большую склоку. Сперва возникла ссора Миллера с Тредьяковским. Последний - вначале очень деятельный участник “Ежемесячных сочинений”(16-17). Но он хотел слишком много печататься в журнале, а редакция против этого возражала. Он обиделся и послал в Синод донос, направленный против Миллера и Сумарокова: последний де “от себя” большинство псалмов пишет, а не подлинные печатает (18) (см. Пекарский. Редакторы, сотрудники и цензура в русских журналах). Синод на донос особо не реагировал, но все же передал его в академическую канцелярию. Позднее, в декабре 1756 г. Синод подал доклад на высочайшее имя , о том, что в “ Литературных примечаниях” “много честным нравам и житию христианскому, и вере святой противного пишется” (18). Синод просит о запрещении по всей России писать и печатать о множественности миров, конфисковать “Ежемесячные сочинения” и перевод Кантемиром сочинения Фонтенелля о множественности. миров. Доклад оставлен без последствий, видимо, не без влияния Разумовского (19) .

Враждебно относится к журналу Миллера и Ломоносов. Началось тоже с придирок, а кончилось доносами. Ломоносов уязвлен тем, что редактором “Ежемесячных сочинений” назначен не он, а его злейший враг Миллер, с которым ведется спор о происхождении Руси. Миллер - сторонник варяжской теории. Ломоносов - противник ее. Но в полемике о журнале Миллера спор идет не о варягах. . Ломоносов требует предварительного просмотра академическим собранием содержания “Ежемесячных сочинений” (Тредьяковский в данном вопросе либеральнее Ломоносова, он выступает против него, против академической предварительной цензуры). Разумовский поддерживает Тредьяковского.12-го декабря 1754 г. принято решение, что журнал поручается “под смотрение” Миллера.. 14-го декабря тот в академическом собрании читает статью- предисловие к № 1 журнала и показывает его титульный лист. Академики, в том числе Ломоносов, не возражают. Но 11-го января 1755 г. Ломоносов потребовал исправления заглавного листа и предисловия. Он заявил в академическом собрании, что титул и предисловие сильно раскритиковали при дворе и надо их переменить. Миллер язвительно отвечал, что, если Ломоносов хочет стать редактором “Ежемесячных сочинений”, то он, Миллер, против этого не возражает. Миллер предложил передать журнал в руки Ломоносова, если тот гарантирует его регулярный выход; если же нет, то пусть он не вмешивается в дела редактирования. В итоге Ломоносов редактором не стал, но название, предложенное Миллером, пришлось изменить, изъяв слово “Ученые”. Журнал стал называться “Ежемесячные сочинения”. Скабичевский довольно подробно рассказывает о полемике, которая велась с переменным успехом между редакцией журнала и Ломоносовым (22...). Спор завершается тем, что журнал попадает под контроль академической канцелярии, куда входил и Ломоносов. Но Ломоносов не пренебрегает и доносом. В январе 1761 г. он подает представление в президиум Академии, где утверждает, что Миллер - политический злоумышленник, ненавистник России, стремящийся к ее унижению. В пользу своих обвинений Ломоносов указывает на конкретные факты. По его словам, Миллер подробно останавливается на смутном времени, на правлении Годунова, самозванцев, на самой мрачной части истории России, акцентируя “пятна на одежде российского тела”, не желая замечать “многие истинные ее украшения” (25-6). Начальство согласилось с обвинениями Ломоносова, пришло к выводу, что изложение русской истории должно оканчиваться смертью Федора Иоанновича, а о дальнейших ее событиях, о смутном времени лучше молчать. Миллеру был сделан строгий выговор, и он приостановил свою работу над историей России (26). Рассказав об этом, Скабичевский отмечает, что уже в то время “доносы оседлали конька горячего патриотизма”. Можно бы добавить. что обвинения в отсутствии патриотизма, в очернительстве дожили до советских дней, и даже более поздних

Дело изменилось с 1762 г, после воцарения Екатерины П, благоволившей Миллеру, его журналу. Но вскоре последний прекратился. В начале 1765 г. Миллер назначен главным надзирателем Воспитательного Дома в Москве. Перед отъездом он выразил желание, чтобы журнал продолжался и без него, обещал целиком снабжать его материалами. Но Ломоносов такое предложение оспорил, вместо издания журнала предложил выпускать 4 раза в год сборник экономических и физических сочинений. Академия с ним согласилась. В итоге не осталось журнала, не появилось и сборника.

Подобным же образом Ломоносов относился к журналу “Трудолюбивая пчела” Сумарокова, единственному частному журналу. До 1759 г. Сумароков - наиболее деятельный сотрудник “Ежемесячных сочинений”. Затем, после какой-то ссоры с Миллером, он подает заявление в канцелярию Академии о разрешении ему журнала; просит печатать его в академической типографии. Академическая канцелярия (Тауберт и Ломоносов) высказываются против: за Сумароковым есть еще долг академической типографии; кроме того Академии нет времени рассматривать его пьесы и стихи, а если в них “какая противность” окажется, “кто будет в ответе?”. Но Разумовский разрешил и журнал, и печатанье его в академической типографии (Сумароков принадлежал к партии Разумовского, делавшей ставку на Екатерину, еще не императрицу, в противность партии Шувалова, фаворита Елизаветы, в которую входил и Ломоносов). “Трудолюбивая пчела” даже посвящена была великой княгине Екатерине Алексеевне, которая в немилости у Елизаветы. Это придавало журналу оппозиционный характер, делало его враждебным для всех сторонников Шувалова, для Ломоносова. Наблюдение за журналом поручили академику-астроному Никите Попову. И уже 22 апреля 1759 г. Сумароков жаловался в канцелярию Академии на цензора, обвиняя его в нетрезвой жизни и в придирках к журналу. Сумароков просит назначить нового цензора, на что Разумовский согласился. Цензорами стали два академика. Один из них, Котельников, тщетно просит уволить его от цензурных обязанностей (29).

Попов был назначен цензором, видимо, не без влияния Ломоносова. Когда наблюдающие за ''Трудолюбивой пчелой'' с майской книги 1759 г. сменились, в журнале стали появляться материалы, направленные против Ломоносова, которые, вероятно, Попов не пропускал. Выпады в адрес Ломоносова содержались в статье Тредьяковского “О мозаике” (Ломоносов - пайщик стекольного завода). Ломоносова высмеивала пародия Сумарокова “Вздорные оды”. Печатались и иные материалы такого рода. Ломоносов обратился в Президиум Академии с просьбой о запрещении нападок на него. Он сам стал вмешиваться в цензуру содержания ''Трудолюбивой пчелы'', в дела журнала, помимо назначенных цензоров. По его распоряжению в типографии остановлено печатание “Вздорных од”. Он жалуется Шувалову на статью “О мозаике”. Сумароков, в свою очередь, обращается к Шувалову с жалобой на самозванное цензорство Ломоносова. Всё это происходит в 1759 г. В результате всех этих дрязг “ Трудолюбивая пчела” просуществовала всего два года.

Некоторые итоги по периоду :первой половины ХУШ в.: вся печать находится в руках правительства. Казенно-официальный характер ее, при всех внутренних сварах. В обществе, если о нем можно говорить, отсутствуют не только оппозиционные, но и всякие самостоятельные мысли. Нет никакого противостояния правительству. Правительство - владелец всех типографий, заинтересовано в их работе. Частные типографии отсутствуют. Потребность в книгах невелика. Их покупают настолько плохо, что рассматривают предложение о насильственной продаже книг. Не возникает нужды в особом цензурном ведомстве. Надзор над духовными книгами осуществляет Синод (поручая цензуру книги тому или другому своему члену). Светские книги, периодические издания, кроме “Санкт-Петербургских ведомостей”, контролирует Академия. В редких случаях следуют доклады на высочайшее имя. Полный разнобой, хаос, отсутствие четких правил. Академия скорее не цензор, а коллективный редактор (исправляет сочинения, редактирует их). Нет особых карательных мер за погрешности печати. Взаимная цензура и взаимные обвинения.

Новый период начинается с царствования Екатерины П (1762-1796). Появление в какой-то степени независимой интеллигенции, самостоятельной критической мысли. Правительство вначале содействует и покровительствует этой силе, ориентирующейся на европейское развитие. Такая ориентировка характерна и для самой императрицы, а, следовательно, для правительства. Затем происходит довольно существенное изменение, в особенности во время и после событий французской революции. В годы правления Екатерины можно выделить два периода:1) первое десятилетие царствования, 2) последующие годы. Еще до Екатерины началась деятельность Академии, а с 1756 г. и университета, направленная на развитие в стране культуры. В Россию ввозилось большое количество иностранных книг просветительского толка. Ряд указов и распоряжений, поощряющих распространение подобной литературы. После вступления Екатерины на престол довольно продолжительное время (около 20 лет, особенно первые 9-10) более или менее сохраняются относительно печати прежние порядки (беспорядки), в целом благоприятные. Существует самый ничтожный контроль, почти фиктивный. Издается ряд журналов, связанных с Московским университетом, с деятельностью Хераскова и Богдановича. Принимаются меры поддержки типографий. Наряду с казенными типографиями появляются частные. 1 марта 1771 г. выходит Сенатский, высочайше утвержденный, указ: о разрешении иноземцу Иогану Михелю Гартунгу основать вольную типографию в Санкт-Петербурге, для печатания книг на всех иностранных языках (на российском не разрешается). Речь идет и о контроле за этими книгами, о предварительной цензуре их: “книги, кои не предосудительны ни Христианским законам, ни Правительству, инже добронравию” до печати “объявлять для свидетельства в Академию Наук”, “что дозволено будет, то и печатать”; и на каждом экземпляре ставить, что печатанье в его типографии дозволяется. Разрешено печатать и объявления, но с дозволения полиции. В п. 3 специально оговорено, что нельзя печатать на русском языке, чтобы не подрывать дохода казенных типографий. На иностранных языках тоже не печатать без дозволения Академии Наук и ведомства полиции, “под опасением конфискации и лишения сего дозволения”. Разрешено также лить шрифты, и иностранные, и русские, но продавать их позволяется только в казенные типографии, “а не кроме сих мест” (17). Эти права передаются и наследникам, что не препятствует появлению других приватных типографий; каждый имеет право просить об утверждении таких типографий, как та, которая разрешена Гартунгу. И опять напоминание, что нужно остерегаться печатать книги, где порицается Христианство, Правительство, добронравие. И новое добавление: о книгах должны знать не только Академия и Главного полицеймейстера Канцелярия, но и Военная, Адмиралтейская, Иностранная Коллегии, Московский университет, Главная таможенная Канцелярия, Сухопутный кадетский корпус, Канцелярия Главной Артиллерии и Фортификации (16-18).

Как видно из приведенного текста, дозволение не столь уж либерально. Книги ставятся под контроль не только непосредственно цензуры, но и множества административных инстанций. И всё же указ 1771 г. направлен на расширение книгопечатанья, на развитие просвещения.

Сенатский указ 22 августа 1776 г., аналогичный предыдущему, о дозволении книгопродавцам Вейтбрехту и Шнору печатать книги, не только иностранные, но и русские. И снова о том, что печатать можно только книги, “непредосудительные Православной церкви, правительству, добронравию. На каждом экземпляре должно быть указано, что напечатано именно у них. Печатаемые книги должны перечислятся в особом каталоге. Объявления разрешено печатать с дозволения полиции. Позволяется лить свободно и русские, и иностранные литеры, продавать их и в казенные, и в частные типографии, но русские литеры “ни под каким видом” не продавать “партикулярным людям”. Запрещено перепечатывать напечатанные в других типографиях в России книги, русские и иностранные, без согласования с этими типографиями; то же относится к другим типографиям (им запрещено перепечатывать без согласования изданное Вейтбрехтом и Шнором). Последнее направлено в защиту типографской собственности, своеобразное С ( copy-right). Вновь речь идет о наследникax, о праве печатать в других типографиях. “Особое надзирание“ духовных книг поручено Синоду, светских - Академии Наук (т.е. указы идентичны, но с некоторыми разночтениями. Вводится и важное дополнение: действие последнего указа распространено и на русские книги).

Появляется ряд частных распоряжений и указов, ориентированных на указ 22 августа 1776 г. 17 октября 1776 выходит указ о дозволении епископу католической церкви Белорусской губернии употреблять в заведенной им типографии российские буквы. Но при этом не должно быть расхождений с печатаемыми в России книгами. Надзор за указом поручен генерал-губернатору. К указу прилагается копия разрешения Вейтбрехту - Шнору, чтобы действовать согласно нему (20-21). 8 апреля 1780 выходит еще один Сенатский указ: чтобы в ведомостях академии Наук и Московского университета печатать только те указы и постановления, которые предназначены для всенародного сведения (22). Указ явно направлен на ограничение информации, но общей установки на либерализацию цензурной практики он не нарушает. 31 мая 1780 г. Сенатский указ: о надзоре за печатаньем духовных книг. На основании мнения Синода. Приказано не печатать и не переводить такие книги без разрешения последнего. Из приложенной справки 1775 г. видно, что при всех казенных типографиях определены смотрители, которые должны наблюдать, “чтобы в печатаемых книгах и в прочих сочинениях ничего противного, а особливо закону, Правительству и благопристойности, не было”, а все, что касается веры, Священного Писания пересматривали бы духовные персоны, с апробацией Синода, а в Московском университете его конторы. Синод требует, чтобы этому постановлению следовали и частные типографии (23-4).

15 января 1783 г. выходит краткий (всего один абзац), но чрезвычайно важный именной указ императрицы, данный Сенату. Это так называемый закон о вольных типографиях : Всемилостивейше повелеваем. Типографии не отличать от прочих фабрик и рукоделий. Поэтому позволять в обеих столицах и во всех городах Империи заводить их, не требуя ни от кого дозволения, а только давать знать Управе Благочиния того города, в котором заведена типография; в них печатать книги на российском и иностранных языках, не исключая Восточных. Указ - апогей вольномыслия Екатерины. Воспринимался, как высшая степень либерализма. В значительной степени, в условиях России второй половины ХУШ в., так оно и было (да и не только в тех условиях). Указ встречен всеобщим энтузиазмом. Вскоре в столицах и в провинции открыто множество типографий. Перечисление главнейших из них (с. 40). Но уже в названном указе идет речь о довольно строгом цензурном контроле. Книги разрешается печатать только с наблюдением, “чтоб ничего в них противного законам Божиим или гражданским, или же к явным соблазнам клонящегося издаваемо не было” (25). Для чего от Управы Благочиния отдаваемые в печать книги свидетельствовать и если в них что-либо противное нашему предписанию явится, запрещать; в случае самовольного печатанья таких соблазнительных книг, не только их конфисковать, но о виновных сообщать, куда надлежит, чтобы они за преступление законно наказаны были. Таким образом, в отличие от указа 1771 г., наблюдение передается в руки полиции. Мы уже упоминали о важности того, какие инстанции осуществляют цензуру: Министерство Просвещения или Внутренних дел. В истории русской цензуры бывало иногда то, иногда другое. Другое, как правило, шло не на пользу литературы. И Екатерина избрала именно его. Радищев в “Путешествии из Петербурга в Москву”, вскоре после указа о “вольных типографиях”, говоря о русской цензуре, считал, что она имеет мало общего с подлинной свободой слова (о чем мы расскажем далее). Но всё же нужно признать, что полиция в это время не слишком злоупотребляла предоставленным ей правом. Дело обычно сводилось к мелким придиркам, некомпетентным суждениям. За все время действия указа не было ни одного случая запрещения книг по инициативе полиции. Это не значило отсутствия запрещений вообще, но все преследования и конфискации происходили по повелению свыше, касались книг, уже пропущенных цензурой. Надзор за типографиями, книжными лавками был плохо организован; многие книги печатались, продавались, минуя всякую цензуру. На них иногда даже не указывалось, что они разрешены к печатанью. И дело было не только в небрежном отношении полиции к своим обязанностям, но и в том, что она ощущала общую атмосферу, благоприятствующую печатанью книг.

Либеральные действия Екатерины в отношении к книгопечатанью длились довольно долго. Знаменательна история с постановкой в Москве, оппозиционной Петербургу, трагедии Николева “Сорена и Замир”. Пьеса была написана в духе трагедий Вольтера, поставлена 12-го февраля 1785 г. и имела большой успех. При желании ее, особенно отдельные стихи, можно было истолковать и как намеки на русскую современность, на Екатерину. Напомню в двух словах ее содержание: главным положительным персонажам - половецкому князю Замиру и его жене Сорене противопоставлен российский царь Мстислав - тиран и деспот. Московский главнокомандующий Брюс, суровый, склонный к произволу, приостановил представления, послал трагедию Екатерине, выделив отдельные отрывки пьесы. Но императрица не пожелала запретить “Сорену...”. Она выразила удивление действиями Брюса, заявив, что смысл стихов, им отмеченных, “никакого не имеет отношения к вашей государыне. Автор восстает против самовластия тиранов, а Екатерину вы называете матерью” (39-40). Трагедия опять появилась на сцене. Через год она напечатана в журнале “Российский феатр”, редактируемом Дашковой при участии Екатерины (возможно, сыграло роль и то, что Николев - воспитанник Дашковой). Екатерина в данном случае поступила умно, отведя от себя возможность сближения с “самовластьем тиранов”.

Перелом в относительно либеральной политике наступил где-то в середине 1780-х гг. и особенно ощущался в последние 10 лет царствования Екатерины. Началось с масонов. Хотя некоторые признаки, предвещающие перелом , заметны и ранее, чуть ли не со вступления на престол. 6 сентября 1763 г. появился указ Екатерины о контроле за выпиской иностранных книг (среди вредных отмечен и “Эмиль” Руссо). Академии предписывалось смотреть, чтобы такие книги не попадали в книжные лавки, книгопродавцам приказано составлять реестры книг, которые они собираются выписывать, передавать такие реестры в Академию и Университет, а те обязывались запрещать сочинения, вычеркивая названия из реестра, если в них написано что-либо “против закона, доброго нрава и нас”. Если же встретится преступник, который продает такие книги, то конфисковать его лавку и продать ее в пользу дома сирот. В остзейских местах, где нет публичных училищ, поручить надзор за книгами гражданским начальникам, а где есть училища, там поступать так, как Академии и Университету предписано. Указ - свидетельство распространения европейской образованности, проникновения иностранных книг в Россию, что в общем Екатериной поощрялось, но и избирательности отношения императрицы к такой образованности, ограниченной довольно жесткими рамками.

Но вернемся к масонам. Первый раскат грома раздался уже в 1785 г. Это показывает, что последний, особенно мрачный период царствования Екатерины определен не только страхом, вызванным революцией во Франции. Французские события сыграли существенную роль в изменении политики Екатерины, но поворот к реакции в России начался за четыре года до них. И причина была внутренняя. Не случайно в 1785 г. гонениям подверглись не вольнодумцы, а благочестивые и набожные масоны-мартинисты. Дело было в том, что где-то около середины 1780-х гг. появились люди вне общего правительственного направления, вне всяких официальных отношений, люди просвещенные, думающие; не в оппозиционном, но в каком-то своем русле. Возникла идея общественного служения, какие-то ассоциации, таинственные ритуалы. Масонство воспринималось как некое государство в государстве, замкнутое и независимое; да еще, в основном, в вечно недовольной Москве. Оно было похоже на ересь, всегда преследуемую, противопоставляемую официальной церковности; провозглашало чистоту нравов, в противоположность развращенной столице. Всё это объективно имело оппозиционный характер. А тут еще связь со шведским масонством, подчинение ему. К этому добавлялись и подозрения в приверженности масонству нелюбимому Екатериной наследнику, Павлу Петровичу. Будоражили и события в Европе: в Баварии возник скандал с масонами - иллюминатами, орден которых был закрыт. Скандал с масонами в Баварии вызвал отклики во всей Европе. Стали везде искать нити заговора иллюминатов. А тут еще и Калиостро, называвший себя масоном, в 1779 г. приезжавший в Петербург, весьма себя скомпрометировал и был выслан из России; Недовольны масонами иезуиты (соперники), которым покровительствовала Екатерина. Масонство превращалось в большую независимую силу. Невиданный размах их деятельности; огромные капиталы; “Дружеское ученое общество” Новикова. Проникновение масонов в университет, который становился всё более независимым от властей, популярность среди студенческой молодежи, рост их влияния. Воспользовавшись указом 1783 г., в том же году масоны создали две вольные типографии. Одна из них - “тайная типография” Шварца. Устройство больниц, благотворительность, помощь бедным. И все помимо властей. Екатерину всё это крайне раздражало. Как раздражали и тревожили центральную власть все общественные объединения, не ею заведенные.

Императрица давно с подозрением относилась к московским масонам. В середине 1780-х гг. она решила активно выступить против них. Не писавшая с 1779 г. комедий, Екатерина в 1785 г. сочиняет их целых три. Все они направлены против масонов: “Обманщик” (мартинисты - мартышки), “Обольщенный”, ”Шаман Сибирский”. Как на грех, Новиков в конце 1794 г., в прибавлениях к “Московским ведомостям”, издание которых он арендует у Московского университета, публикует “Историю ордена иезуитов”. Она не отрицательная. Новиков говорит об их заслугах, но и о притязаниях на мирскую власть. Те обратились с жалобой к Екатерине. Она запретила печатать “ругательную” “Историю”, а если она вышла, отбирать вышедшие экземпляры. Новиков, того не ведая, дал царице повод начать гонения на масонов.

Непосредственно гонения начались так. В 1784 г. московским главнокомандующим назначен Брюс, о котором уже шла речь, помимо прочего ненавидящий мартинистов. 23 декабря 1785 г. Екатерина отправила ему именной Указ. О ревизии книг, выходящих в вольных типографиях в Москве. Так как из типографии Новикова выходят многие “странные книги”, Брюсу предписано приказать Губернскому Прокурору сделать роспись их, которую отослать, вместе с книгaми, московскому архиерею, имеющему особое от нас повеление ''испытать Новикова в законе нашем, рассмотреть сами книги и что окажется донести нам и уведомить Синод''. Екатерина распорядилась, чтобы Брюс договорился с архиепископом, который должен назначить несколько духовных особ (1-2-х). Они вместе со светскими цензорами должны рассмотреть книги, выходящие из типографий Новикова и других вольных. где что-либо касается веры или дел духовных, и для наблюдения, чтобы такие печатаемы не были, “в коих какие-либо колобродства, нелепые умствования и раскол скрываются” (27). Распоряжение было выполнено. При этом постоянными светскими цензорами назначены противники Новикова, Шварца и масонов (45)

11 января 1786 г. Новикова вызвали к архиепископу Платону, московскому митрополиту, для испытания в Законе Божьем. Платон уговаривает Новикова показать истину, ответить на 12 письменных вопросов. 15 января Платон пишет Екатерине, что Новиков признает все основные догматы православия, говеет и, хотя состоит в обществе франк-масонов, но в нем нет ничего, противного вере, закону и совести. Митрополит желал бы, чтобы было больше таких правоверных христиан, как Новиков.

23 января 1786 г. Екатерина дает Брюсу два новые указания: 1. установить контроль за больницами и школами, основанными масонами. 2. объявить, что разрешенные указом от 15 января 1783 г. типографии предназначены для печатанья полезных книг, а не тех, которые “для обмана и уловления невежд”; допросить Новикова о причинах, побудивших к их изданию. Новиков задержан, его допрашивают в губернском правлении, записывают заданные ему вопросы и его ответы. По существу начинается пересмотр указа о “вольных типографиях”

К марту архиепископ Платон и два других духовных цензора оканчивают рассмотрение конфискованных книг. О Новикове Платон продолжает отзываться весьма положительно. Книги же он делит на три категории; только в последнюю из них он заносит сочинения, по его мнению, зловредные, развращающие нравы, подрывающие религиозное чувство (46). Казалось бы именно на них власти должны были обратить внимание. Но придрались не к третей, а к второй категории (книги мистические, которые, по словам Платона, он не понимает и не берется судить о них). Следует отметить честность, смелость и благожелательность Платона(Левшина). Судя по всему, он не сочувствовал масонам, вряд ли не понимал, чего от него хочет Екатерина, но действовал так, как ему подсказывала совесть. Правда императрица относилась к нему благосклонно. Она сама его “открыла”, отзывалась с похвалой об его проповедях. Умный, тактичный, находчивый, видный церковный деятель, знаток языков, законоучитель наследника, Платон мог многое себе позволить. А всё же далеко не каждый, даже в его положении, поступил бы так, как он.

25 марта 1796 г. выходит высочайший указ на имя Брюса, с повелением конфисковать 6 книг, названных Платоном во второй категории; Новикову и владельцам других вольных типографий строжайше запрещалось издание книг такого рода, под опасением не только конфискации их, но и лишения права содержать типографии(47 (см. Сборн.).

27 марта 1786 г. именной указ Брюсу: о запрещении продавать книги, исполненные “странными мудрствованиями”. В указе говорилось о присланных московским архиепископом примечаний на книги и московским губернатором их росписи. Повелеваем: те, которые обозначены в списке, если они окажутся в лавке Новикова, оставить запечатанными и запретить их продажу до дальнейшего рассмотрения и приказания; прочие книги распечатать и продажу их дозволить; Новикову и другим содержателям вольных типографий в Москве строжайше подтвердить приказ, чтобы они остерегались издавать книги, наполненные “подобными странными мудрствованиями, или лучше сказать сущими заблуждениями”, под опасением не только конфискации этих книг, но и лишения права содержать типографию или книжную лавку, а кроме того “законного взыскания “(далее приводится список книг, которые опечатаны и запрещены, всего шесть, среди них “Апология или защищение вольных каменщиков”, “Парацельса Химическая Псалтырь” и др.). Беда-ошибка Новикова состояла в том, что, кроме книг, конфискованных и опечатанных в университетской лавке, были такие же и на складе Новикова, и он не заявил о них, а позднее, с согласия “товарыщи”, считая, что гроза минула, передал их книготорговцу Кольчугину, который стал продавать их, что Новикову позже припомнили.

27 июня 1787 г. выходит именной указ Синоду. О запрещении светским типографиям и книжным лавкам печатать и продавать молитвенники или книги церковные, к православной вере относящиеся, изданные не от Синода; о том, что закон о вольных типографиях нимало не противоречит приказам о печатании церковных книг только в духовных типографиях. Закон о вольных типографиях относится лишь к книгам светским, а не к церковным. Поэтому следует подтверждение, чтобы церковные книги печатались только в синодальных типографиях или других, состоящих под Ведомством Синода. Если откроют книги, изданные не в синодальных типографиях, следует опечатать их и отдать на сохранение Синоду (29). Об этом же идет речь в Сенатском указе того же времени, изданном по инициативе Синода, распространявшемся по всей стране (29-31). Ряд других приказов на ту же тему, разосланных по всем городам и уездам (47). Книги реквизировались и отправлялись в Синод.

Все подобные распоряжения шли в одном направлении, но Новикова непосредственно, как будто, не касались. Тем более, что на место Брюса, в Москву был назначен довольно добродушный Еропкин, которому до масонства и Новикова не было дела. Но Екатерина не успокаивалась. По ее инициативе, после истечения срока аренды, газета “Московские ведомости” отобрана у Новикова. Дела “Типографической компании” шли всё хуже. Накапливались огромные долги. А тут начались события французской революции с её ужасами, обострившие российскую обстановку. Начинается массовый отказ от связи с масонами (от них отходит и Карамзин). Многочисленные аресты, допросы, истязания, пытки. Борьба с масонством переходит совсем на иной уровень. К ней подключается Начальник Тайной канцелярии С.И.Шешковский, сыскных дел мастер и кнутобоец (ум. в 1793 г.). Радищев называл его “великим инквизитором России”. 9 февраля 1790 г. на место Еропкина назначают А.А. Прозоровского, фронтового генерала, крайне грубого, невежественного, ненавидившего просвещение, посланного для обуздания Москвы. Потемкин в письме Екатерине так характеризовал Прозоровского: понадобилась старая пушка; она будет стрелять в вашу цель, так как своей не имеет; “Только берегитесь, чтобы она не запятнала кровью в потомстве имя Вашего Величества” (50). Прозоровский постоянно чернил имя Новикова, но быть инициатором его ареста не хотел. На вопрос Екатерины: почему он не арестует Новикова? Прозоровский отвечал: стоит лишь ей приказать. Екатерина колебалась: “нет, надо найти причину” (51). Причина вскоре нашлась. В1788 г. появилась книга “История об отцах и страдальцах Соловецких, яко же за благочестие, святые церковные законы и предания пострадали, тут же челобитная монахов Соловецкого монастыря к царю Алексею Михайловичу, повесть о Белом клобуке и другие статьи”, в духе раскольничьей литературы. Она, кроме прочего, противоречила указу 27 июня 1787 (напечатана не в синодальной типографии). Неизвестно, кем и где она была издана. Но нашелся повод приписать ее мартинистам. 13 апреля 1792 г. указ Екатерины Прозоровскому: недавно в продаже появилась книга, напечатанная церковным шрифтом, содержащая разные раскольничьи сочинения, противные духу православия и правительству; заглавный лист выдран, но в других подобных книгах значится. что издана в Гродно; можно полагать, что она печаталась в Москве, скорее всего у Новикова, который, как слышно, завел у себя в подмосковном имении типографию, независимую от Московской. Предписываю командировать в подмосковную типографию одного из советников судебных палат и из заседателей верховного земского суда, которые там произведут внезапный обыск; если будет найдена упомянутая книга или церковные шрифты, это послужит достаточным доказательством, что Новиков ее издатель; тогда он должен быть лишен права содержать типографию и подвергнуться взысканию за нарушение законов. Для открытия истины следует Новикова взять под присмотр и допросить, а также исследовать, каким образом, не получив никакого наследственного значительного имения, он считается теперь владельцем весьма достаточным; и может ли доказать при этом свое бескорыстное поведение. Прозоровскому предписано донести обо всем, что откроется, “обстоятельно и немедленно”(51) Прозоровский, не открывая причины, поручил доверенному лицу купить книгу; тот привез какую-то книгу о раскольниках, но не ту, которая требовалась, и все найденные экземпляры “Новой Киропедии”, которая конфисковалась прежде. Прозоровский решил, что Новиков ее вновь перепечатал. Появилась причина для ареста. 22 апреля три человека, по приказу Прозоровского, отправились в подмосковное имение Новикова Авдотьино и произвели там обыск. Все бумаги и книги были конфискованы. Но в доме не оказалось никаких признаков типографского производства, церковных шрифтов. Новиков потрясен обыском. У него начинаются спазмы, обмороки. Он просит об исповеди и причащении. В просьбе ему отказано. Но всё же сочли положение его опасным, в город не повезли, оставили в Авдотьино, под присмотром городничего. Сами же, с конфискованными книгами и бумагами, отправились в Москву, где передали их 23 апреля Прозоровскому.

Одновременно с проверкой в Авдотьино, 22 апреля провели обыски и в Москве, в бывшем компанейском доме, в книжной лавке Новикова, в магазине его типографии, во всех вольных книжных лавках. Обнаружено 20 книг , не указанных в печатных каталогах, скрытно продававшихся, хотя и запрещенных в 1786-87 гг., а также 48 книг, напечатанных без цензурного дозволения. Лавки опечатали, хозяев их арестовaли. Один из них, Кольчугин, имевший 3 лавки, кроме того служивший приказчиком в одной из лавок Новикова, сразу признал, что получал от него книги, на 5 тыс. рублей (52). Остальные арестованные сначала не признавались, но потом тоже показали, что получали от Новикова книги, развозили их по ярмаркам и продавали.

23 апреля Прозоровский направил офицера с 12 гусарами в Авдотьино, с приказом караулить Новикова и доставить в Москву, как только тому станет лучше . Те 24-го прибыли в Авдотьино, застали Новикова в болезненном состоянии (обмороки), но все же его через два часа, в кибитке, под конвоем, отправили в Москву, сразу привезли к Прозоровскому и стали допрашивать (в результате нервного потрясения сын Новикова остался на всю жизнь больным эпилепсией; неизлечимо болела и дочь) (52). Новиков признал, что давал продавать Кольчугину запрещенные книги, в большинстве духовные, так как на них более спрос, но что он давал их для цензуры духовным лицам, а когда те отказались, то полицейским и университетским чиновникам. При допросе обнаружилось невежество Прозоровского: цифры в подстрочных примечаниях - ссылки на священное писание Прозоровский счел за тайные условные знаки: “вот под этими условными знаками скрываются ваши зловредные замыслы и преступные учения; но все это теперь откроется” (53). Передать дело Новикова в суд всё же не решились: слишком мало было доказательств его вины (“сделанные ему допросы препроводить в суд нельзя”, “надо делать новые в особой комиссии из доверенных лиц”). Обошлись без суда и новой комиссии .10 мая Екатерина приказала Прозоровскому отправить Новикова в Шлиссельбургскую крепость. Он прибыл туда под сильным конвоем и помещен в каземат. Несколько раз его допрашивал начальник Тайной канцелярии С.И. Шешковский. Речь шла о масонах, разных политических подозрениях, о книгах Новикова, запрещенных в 1786 г. Тот отвечал, что книг он заново не перепечатывал, что переводчиков их не знает, что никаких других книг, кроме взятых под арест, не печатал, что имен авторов никогда не таил. Любопытно, что его никогда не спрашивали о той книге, которая была поводом для всей истории. Не выяснилось ничего, за что бы можно было предать его законному суду. Поэтому 1 августа 1792 г. выходит именной указ Екатерины: хотя Новиков не открыл тайных замыслов своих, но всех обвинений, изложенных в 6 пункте, достаточно, чтобы подвергнуть его “по силе законов тягчайшей и нещадной казни”; однако императрица, следуя свойственной ей человечности и желая оставить Новикову время для покаяния, ограничилась приказом “запереть его на 15 лет в Шлиссельбургскую крепость” (53). Новиков пробыл там до воцарения Павла, который в первый же день вступления на престол приказал его освободить. За время пребывания в Шлиссельбурге Новиков превратился из крепкого человека в больного старика. Он поселился в Авдотьино, где умер в 1818 г.

А следствие продолжалось. В 1792 г. Прозоровский представил Екатерине, как доказательство вины Новикова, какую-то французскую книгу (хотя Новиков не знал французского языка) и список французских книг, купленных Новиковым у купца Бибера. Прозоровский просит, чтобы были приняты меры к пресечению торговли запрещенными иностранными книгами (53). Всё это время опечатанные лавки не распечатывают. Торговцы подают прошение Екатерине о разрешении открыть их. Та приказывает Прозоровскому разобраться в просьбе. Прозоровский отвечает, что лавки опечатаны. законно. Новое прошение, и новый приказ разобраться. Суд над продавцами. 3-х инстанций: низшая , средняя, высшая. Первый в России процесс по делам печати. Суд выносит ряд приговоров, весьма суровых, со ссылками на законы 1720-21 гг. Особенно сурова низшая инстанция; большинство обвиняемых приговариваются ею “вместо смертной казни к наказанию кнутом с вырезыванием ноздрей и постановлением знаков и к ссылке в каторжную работу” (54). Но средняя и особенно высшая инстанции смягчают приговоры (перечень имен и приговор -54). Представляя приговоры Екатерине, Прозоровский просит о прощении виновных, особенно Кольчугина. Просьба отправлена в Петербург в августе 1793 г. и целые 3 года лежала без движения. Только 2 июля 1796 г. выходит указ Екатерины: призвать Кольчугина и 10 других подсудимых в Уголовную палату, прочесть им решение суда и объявить прощение по случаю рождения великого князя Николая Павловича (55). Отобранные у Новикова книги переданы на просмотр московским духовным и светским цензорам: список этих книг, имена цензоров, их пометки о зловредности каждой книги опубликованы лишь в 1871 г. (55). 11 февраля 1793 г. Екатерина приказала Прозоровскому сжечь эти книги. 31 октября приказание исполнено, о чем доложено Екатерине. В общей сложности сожжено около 25 тыс. книг. Часть книг переданы в Духовную академию и университет . Позднее, в 1794 г. обнаружен еще один книжный склад, произведено по приказу Прозоровского еще 2 сожжения, в их числе перевод Карамзиным “Юлия Цезаря” Шекспира (56).

Следующий разгром, связанный с книгами, касался “вольтерьянцев”. Речь идет об истории с “Путешествием из Петербурга в Москву” Радищева (56-60). Позднее Радищев утверждал, что если бы “Путешествие...” появилось на 10-15 лет до революции, он был бы награжден, в частности за указания властям на неизвестные им злоупотребления (не исключено, что автор рассчитывал на такой результат, но, думается, он ошибался: слишком резка была его критика). О революции он и на самом деле вряд ли думал (она еще не произошла) и в конце 1788 г., когда книга была готова, отправил ее для прохождения цензуры в петербургскую Управу Благочиния. Та разрешила “Путешествие...” с некоторыми цензурными поправками. Разрешение подписано обер-полицеймейстером Рылеевым, который даже не прочел книгу. Радищев передал книгу в типографию, владелец которой, прочитав ее, отказался печатать. Радищев купил у Шнора типографский станок и стал печатать дома. Всего он напечатал два сочинения: “Письмо к другу, жительствующему в Тобольске” и “Путешествие...”. В средине 90-го года печатанье было закончено. 25 экземпляров Радищев отдал продавцам, несколько роздал приятелям. Книга обратила на себя внимание, имела успех, становилась известной. Она попала в руки Шешковскому, а тот передал ее Екатерине. Та прочла “Путешествие...” довольно внимательно и разгневалась. При чтении она делала подробные подстрочные примечания, осуждающие книгу от первой до последней страницы. По поводу разрешения печатать она написала: “Сие вероятно ложь либо оплошность” (58). Начали допрашивать типографщика Мейснера? (через него ''Путешествие...'' и передано в цензуру) и купца Зотова, который ее продавал. Радищев перепугался, сжег все оставшиеся у него экземпляры “Путешествия...”, корректуру, цензурные листы. Последнее было большой ошибкой. После позволения цензуры он что-то выбросил, добавил. На допросе говорил, что добавил какие-то мелочи, но не мог ничего доказать. В доме Радищева устраивают обыск. В конце июня 1790 г. его арестовывают. Он посажен в Петропавловскую крепость. 6 июля пишет “повинную”. 13 июля рескрипт Екатерины о передаче дела Радищева в палату Уголовного суда Спб. губернии. В архиве кн. Воронцова сохранились ответы Радищева на вопросы, заданные ему в ходе судебного разбирательства. Он ведет себя вроде бы не очень достойно: резко осуждает книгу, выражает сожаление, что выпустил ее, говорит о преданности Екатерине, об ее милостях, но настаивает, что с Франции примера не брал, “ибо сие писал прежде, нежели во Франции было возмущение” (59). Но ведь на самом деле “достойное поведение” было бы бесполезной позой. Книга вышла. Осуществив свой замысел, никого не предав, не оговорив, имел право подумать и о себе, не раздражать судей, императрицу. Мог повторять про себя слова Галилея : “А всё-таки она вертится”.

4 сентября 1790 г. подписан именной указ Екатерины Сенату о наказании Радищева: “За издание книги, наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное к властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников и начальства и, наконец, оскорбительными и неистовыми выражениями против и сана и власти царской”; о том, что присужден к смертной казни палатой Уголовных дел Спб. губернии, а затем этот приговор утвержден Сенатом. Хотя по роду вины Радищев заслуживает такую казнь, но ”мы, следуя нашим правилам, чтобы соединить правосудие с милосердием, для всеобщей радости, которую наши подданные разделяют с нами, по поводу мира со Швецией, освобождаем его от казни; повелеваем, вместо нее, отобрав у него чины (Коллежский советник -ПР) и знаки ордена Св. Владимира, дворянское достоинство, сослать в Сибирь, в Илимский острог на 10 лет”; имение, если оно есть, передать в пользу детей, которые находятся на попечении деда. В указе отмечается, что Радищев совершил “лживый поступок”, прибавил после цензуры “много листов в ту книгу”(32) . Радищев отправлен в Сибирь. Он вернулся из ссылки при Павле, который взял с него слово “не писать ничего противного духу правительства” (307). После воцарения Александра, по его повелению, Радищев работает в Комиссии по составлению законов. Согласно легенде, там он поднял вопрос об уничтожении крепостничества. Председатель комиссии, П.В.Завадовский, резко отчитал его за это, сделал выговор, напомнив о Сибири. Легенда вызывает сомнение. Во всяком случае в таком прямолинейном изложении. В последний год своей жизни Радищев пользуется вниманием императора. Он, единственный из членов комиссии по составлению нового Уложения, приглашен вместе с ее руководителем П.В. Завадовским на коронацию в Москву. Сам Александр в начале своего царствования придерживался антикрепостнических убеждений ( о чем свидетельствует даже более поздняя его положительная реакция на стихотворение Пушкина “Деревня”). А.Р. Воронцов, один из приближенных к императору людей, вместе с Радищевым, во всяком случае не без его влияния, составил проект закона, запрещающего продажу крепостных без земли (297). Закон не прошел, но это было поражением правительства, а не антиправительственной партии. И одним из основных противников закона выступил Державин, в то время министр юстиции (см. главу “Автобиографизм и статья Пушкина “Александр Радищев”” в книге Немировского, упоминаемой в библиографии) В ночь на 12 сентября 1802 г. Радищев отравился “царской водкой” (смесь азотной и серной кислоты). Узнав об его тяжелом состоянии, царь присылает своего лейб-медика (такой чести удостоились еще только Карамзин и Пушкин). Так что со смертью Радищева дело обстоит не так уж просто.

Знаменательно, что в “Путешествие...” входит глава о цензуре, “Торжок” - одна из двух самых больших и значимых глав. В другой, “Спасской полести”, изображается государь, неправедный правитель. “Екатерина, читая эту главу, с великим негодованием записала на полях: “страницы покрыты бранью и ругательством и злодейским толкованием”. Эта глава, по мнению императрицы ,“довольно доказывает намерение, для чего вся книга написана”” (772). Г.П. Макогоненко, примечания которого к “Спасской полести” я привел , почти не комментирует суть главы “Торжок. Возможно, это случайность, но о цензуре в советское время, как я уже упоминал, вообще не любили много говорить. Тем более, что содержание главы вполне применимо не только к концу 1940-х гг., когда вышла книга Макогоненко, но и к более поздним временам, вплоть до нынешних. Радищев явно придавал главе существенное значение. Она - первое в России развернутое рассуждение о цензуре (Радищев уже употребляет это слово). И, может быть, самое главное то, что в ней идет речь не только о цензуре вообще, а о конкретной цензурной политике Екатерины. Полемика с императрицей определяет всё содержание главы. Начинается она со ссылки на указ Екатерины о вольных типографиях. Собеседник путешественника отправляется в Петербург за дозволением завести вольное книгопечатанье. Тот говорит ему, “что на сие дозволения не нужно; ибо свобода на то дана всем” (прямое упоминание Указа 15 января 1783 г.). Но собеседник хочет иного, “свободы в ценсуре”. И автор приводит его (на самом деле собственные) размышления: “Теперь свободно иметь всякому орудия печатанья, но то, что печатать можно, состоит под опекою. Ценсура сделана нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного. Но где есть няньки, то следует, что есть ребята, ходят на помочах, отчего бывают кривые ноги; где есть опекуны, следует, что есть малолетние, незрелые разумы, которые собою править не могут”; если всегда будут няньки и опекуны, то ребенок долго будет ходить на помочах, останется калекой, у него будут кривые ноги; Недоросль всегда будет Митрофанушка, без дядьки не ступит, не сможет управлять своим имением; “Таковы бывают везде следствия обыкновенной цензуры, и чем она строже, тем следствия ее пагубнее”. Собеседник цитирует Гердера: наилучший способ поощрять доброе - неприпятствие, дозволение, свобода в помышлениях; книга, проходящая десять цензур, прежде, нежели достигнет света, не есть книга, но изделие святой инквизиции; часто изуродованный, сеченый батогом, с кляпом во рту узник, а раб всегда; “В областях истины, в царстве мысли и духа не может никакая земная власть давать решений и не должна; не может того правительство, менее еще его ценсор, в клобуке ли он или с темляком”. И вреда не будет, если книга в печать “Выйдет без клейма полицейского”. Чем государство основательнее в своих правилах, чем крепче, тем менее оно зависит от насмешки и клеветы, не может потрястись от них . Для авторитетности приводятся мнения известного немецкого поэта, фольклориста, философа Гердера, но очень уж они ориентированы на конкретные русские события. Речь идет и о том, что правительство поручило цензуру управе благочиния, полиции. “Один несмысленный урядник благочиния может величайший в просвещении сделать вред и на многие лета остановку в шествии разума”.

В законе, в Наказе говорится, что обиженным печатью следует обращаться в суд и никого бранить не велено, всякому есть свобода жаловаться. Но как определить, правдой или бранью считать сказанное, того в законе нет.

“Обыкновенные правила ценсуры суть: почеркивать, марать, не дозволять, драть, жечь всё то, что противно естественной религии и откровению, всё то, что противно правлению, всякая личность, противное благонравию, устройству и тишине общей”. Радищев умело выделяет те основы, которые акцентируются (и будут многократно акцентироваться в дальнейшем) в многочисленных цензурных уставах, и разбирает каждую из них: Богу богохульства какого-либо безумца не повредят. Он всегда в сердцах людей и ему не опасны безумные оскорбления. Но даже если думать, что “хулением всевышний оскорбится, “урядник ли благочиния может быть за него истец?”. Запрещаются критики в адрес властей. Но крепкая власть не боится никакой критики. “Прочному и твердому зданию довольно его собственного основания; в опорах и контрфорсах ему нужды нет. Если позыблется оно от ветхости, тогда только побочные тверди ему нужны”.

Об оскорблении личности. Такие оскорбления вредны, только если они ложны. Но не дело правительства вмешиваться в подобные обстоятельства. О произведениях любострастных. Они могут быть вредны для юношества, “но не они разврату корень”. В России таких сочинений в печати еще нет, а на каждой улице в обеих столицах полно накрашенных продажных женщин, заражающих язвою (венерической болезнью -ПР) тысячи людей, их потомство, “но книга не давала еще болезни” (курсив везде мой -ПР). В итоге делается вывод : цензура печатаемого принадлежит обществу, которое дает сочинителю венец или употребление на обертки. А в театре это делает публика.

Все приведенные рассуждения собеседника - развернутая полемика с Указом о вольных типографий, которому противопоставлено подлинно свободное книгопечатанье. Прощаясь с путешественником, собеседник дает ему небольшую тетрадку, “Краткое повествование о происхождении ценсуры”. В ней обзор цензуры по всем странам. Везде дело идет к ее уничтожению. Резко о цензуре в революционной Франции, где все твердят о вольности, хотя необузданность и безначалие “дошли до края возможного”. О том, что “ценсура во Франции не уничтожена”. О народном собрании, которое отдало под суд сочинителя, за то, что дерзнул против него писать, ”Лафает был исполнителем сего приговора. О Франция! ты еще хождаешь близь Бастильских пропастей”. Видимо, строки о Франции относятся к добавкам, сделанным после утверждения цензурой ''Путешествия...'', с учетом революционных событий и как раз в них ничего крамольного нет. И концовка: ”В России... Что в России с ценсурою происходило, узнаете в другое время” .

Во время следствия на главу “Торжок” обратили большое внимание. Радищеву задавали о ней ряд вопросов. Он, как и в других случаях, кается. На вопрос, почему хочет уничтожить цензуру? отвечает: “Признаю свое заблуждение. Я так думал, что без нее можно обойтись, но теперь вижу из собственного моего опыта, что она полезна потому более, что если она будет существовать, так как законодательница (Екатерина -ПР) учредить изволила, то подлинно она спасет многих подобно мне заблужденно мыслящих людей от таковой погибели, в которую я себя ввергнул истинно от слабого своего рассудка”(59). Т.е. цензура, запрещая, предохраняет от правительственной расправы. Не очень-то сильный довод в ее пользу.

История с трагедией Княжнина “Вадим”, написанной в 1789 г.(автора от участи Радищева, возможно, спасла смерть). Содержание трагедии не столь уж радикально: Рюрик, избранный народом, стал самодержавным властителем. Новгородский посадник Вадим, возвратившийся из похода, - сторонник прежних вольностей; он хочет возмутить народ, восстать против Рюрика, обещая руку дочери, Рамиды, тому, кто ему поможет. Она же любит Рюрика, ожидает возвращения отца, чтобы получить разрешение на брак. Имеются еще претенденты на ее руку. Один из них проговаривается Рюрику о заговоре. Вадим упрекает дочь в любви к тирану; та его защищает, говоря об его добродетели, мудрости. Рюрик ревнует ее к соперникам, но после объяснения возлюбленные примиряются. Узнав о заговоре, Рюрик полон великодушия, не хочет знать даже имен заговорщиков. Бой сторонников Рюрика и Вадима. Последние побеждены. Вадим среди пленных. Он обвиняет Рюрика в похищении вольности. Рюрик в ответ снимает с головы венец, отдавая себя на суд народа, но народ просит его остаться у власти. Вадиму возвращают оружие. Рюрик просит у него руки дочери. Вадим в отчаянии: если Рамида продолжает любить Рюрика, он не считает ее более дочерью. Рамида закалывается, чтоб доказать, что она достойная дочь. Вадим тоже. Рюрик клянется быть достойным царского венца.

Трагедия Княжнина - подражание французской трагедии (“Цинна” Корнеля). В ней нет ничего оппозиционного, радикального, хотя отдельные стихи звучат довольно смело. Княжнин предлагает трагедию к постановке, она принята, роли расписаны. Неожиданно Княжнин пугается и берет трагедию назад. А 14 января 1791 г. умирает. Его вдова обратилась к кн. Дашковой с просьбой напечатать “Вадима” при Академии Наук в пользу детей автора. Та дала трагедию на отзыв, который оказался благожелательным. Дашкова распорядилась напечатать трагедию на выгодных для вдовы условиях. “Вадим”был напечатан в № 39 “Российского Феатра”. И вдруг поступил донос (от графа И.И. Салтыкова, считавшегося неспособным прочесть хотя бы одну книгу; донос явно был кем-то инспирирован). Донос попал к всесильному временщику Платону Зубову, которого уверили, что трагедия вредна, “особенно в такое время”(61). В начале 1792 г. последовал Указ Сената: книгу, “яко наполненную дерзкими и зловредными против законной самодержавной власти выражениями, а потому в обществе Российской империи нетерпимую - сжечь в здешнем столичном городе публично” (61-2). Приказано отобрать книгу, с угрозами за его неисполнение. Размолвка по этому поводу между Екатериной и Дашковой. Последняя защищала трагедию, держалась с большим достоинством, твердо намеревалась уйти в отставку. Екатерина сравнивала Княжнина с Радищевым, считая, что трагедия “должна быть сожжена рукой палача” (62). Ссора длилась недолго. Вроде бы Екатерина отчасти согласилась с Дашковой. Но все же “Вадим” был сожжен. Досталось попутно и “Филомеле” Крылова: она напечатана в журнале следом за “Вадимом” и в ней оказались сожжены первые 13 страниц (а в предшествующем материале - последние страницы).

Дело о типографии К.Г.Рахманинова. В ней печаталось “Полное собрание сочинений всех доныне переведенных на российский язык и в печать изданных сочинений господина Вольтера”. Второе исправленное издание. Сперва его разрешили, так как большое число произведений Вольтера “на руках многих”, но потом все же пропустивший тексты Вольтера цензор получил взыскание . Напомним, что сама Екатерина была недавно почитательницей Вольтера, переписывалась с ним.

Последний год жизни Екатерины - как бы итог ее царствования. Выходят наиболее общие реакционные распоряжения. 16 сентября 1796 г. знаменитый указ Сенату о запрещении вольных типографий, которые все опечатаны. Указ - полное упразднение закона 1783 г. о вольных типографий. И это надолго. Запрет обосновывался следующим образом: для печатания полезных и нужных книг вполне достаточно официально утвержденных типографий. Следовательно, остальные не нужны. Сенатский указ 22 октября 1796 (еще при жизни Екатерины ) - проявление тех же реакционных тенденций: стремление взять всю печать под строгий правительственный контроль. Но в указе 16 сентября обуздание касалось изданий, выходящих в России, а в указе 22 октября - заграничных. Желание отгородится стеной от революционного Запада. Об учреждении цензурных комитетов (в Санкт-Петербурге , Москве, Риге, Одессе, при Радзивиловской таможне ( пропускавшей иностранные книги), состоящих из 2-х духовных и 2-х светских особ; ограничить ввоз иностранных книг только через названные города; об издании нового таможенного тарифа, более жесткого и т.п. (33-4). Создаются особые комиссии, в основном, для иностранных книг, особая цензура, состоящая из 2-х светских и 1-го духовного лица; в столице она в ведении Сената, в остальных городах - губернского начальства. Таким образом, оба указа в сумме создают особое ведомство, рассматривающее все напечатанные в России и ввозимые из-за границы книги, разрешающее или запрещающее их .Такой итог блестящего царствования великой императрицы.

Царствование Павла 1 (1796-1801) - итог ХУШ века. Разные оценки личности Павла, главным образом отрицательные. Таких оценок придерживались и его современники, и потомки, люди самых различных взглядов, партий, направлений: деспот, злодей, безумец, тиран, самодур. Большинство современников считали его несдержанно жестоким, радостно приветствовали его смерть. Для таких оценок имелось много оснований. Сумасбродные, дикие, неоправданно суровые распоряжения. Но многое определялось жизнью Павла, предшествующей тому времени, когда он стал императором. Убийство его отца, Петра Ш, которого он любил и идеализировал. Дворцовый переворот. Беззаконный захват власти его матерью. Ощущение, что его лишили царства. Нелюбовь (враждебность) Екатерины к сыну. Её любовники. Разврат. Жалкая роль Павла при дворе. И многое - многое другое. Взаимная враждебность, ненависть. Поэтому, став императором, Павел всё делал наперекор тому, что делала Екатерина. И делал самодурно, жестоко, нередко нелепо, но при всем том это не исчерпывало сущности его действий, в них было немало хорошего, во всяком случае не только злое и плохое. Например, через несколько дней после вступления на престол, он приказал проделать в первом этаже дворца окно, куда каждый мог бросать прошения, жалобы, предложения. Ключ от комнаты хранился у царя, который сам каждое утро собственноручно вынимал прошения. На каждом ставил резолюции, которые публиковались в газетах. Обнаружив многие «вопиющие несправедливости», он строго наказывал совершавших их , независимо от чина, положения, и ничто не могло спасти виноватого. Народ радовался. Вельможи знали, что могут непосредственно обращаться к царю. Ящик, куда бросали жалобы, пришлось вскоре снять, так как туда бросали пасквили, карикатуры, но не Павел виноват в этом. Вспышки ярости, обрушивавшиеся на генералов, офицеров. Но и забота о солдатах. Они хорошо одеты и накормлены. Приказы раздавать мясо и водку. Солдаты гвардии любили его. Составление государственного бюджета. Меры против инфляции. На площади перед дворцом сожгли на 5 миллионов бумажных денег. В самом начале царствования целый ряд правительственных актов, принятых в интересах крестьян. Не сочувствовал крепостному праву. Отменил рекрутский набор, хлебную подать. С крестьян снята недоимка, подушный сбор. Им дано право жаловаться на решения судов, на действия помещиков, подавать прошения на имя царя. Запрещено продавать крестьян без земли. Ограничение барщины тремя днями. Запрет работать во время праздников (см.А.М.Песков. Павел 1. Изд. «Жизнь замечательных людей». М,2000).В общем можно утверждать, что Павел - фигура сложная, не однолинейная. Историк Н.К.Шильдер считал царствование Павла «временем слепой прихоти и насилия». Историк и дипломат второй половины Х1Х века Д.Д. Милютин называл этот же период «временем преобразований, которыми вводились порядок и управление». Началось реформирование структуры государственного аппарата, подготавливалось изменение законодательства по крестьянскому вопросу.

Тем не менее, отменяя почти всё, учрежденное Екатериной, новый император следовал направлению ее цензурной политики последних годов царствования, не отменял её итоговых цензурных предписаний. При нем продолжается обособление цензуры в виде отдельного ведомства, специально предназначенного для наблюдения за прессой. Цензура, контроль вышли из берегов контроля за литературой, печатью , вторглись во все сферы жизни (цвет и покрой одежды, круглые шляпы, которые при Павле были запрещены, как и фраки, жилеты, ботинки и сапоги с отворотами; разрешены однобортные кафтаны со стоячими воротниками, треугольные шляпы, ботфорты, камзолы) (65). Именной указ 1797 г.?, запрещающий употребление ряда слов ( запрет слов врач, выполнение, пособие, сержант, граждане, отечество, стража , особенно общество ; вместо них разрешено лекарь, исполнение, помощь , унтер-офицер, жители или обыватели, государство, караул) (84).

Указ 4 июля 1797 г.: книги, признанные цензурой недозволенными, вызывающие сомнение передавать на рассмотрение императорского Совета (69) . В том же году подтверждается указ Екатерины о запрещении всех духовных книг, напечатанных не в Синодальных типографиях. В конце 1797 г. петербургская цензура поднимает вопрос о разрешении ввоза сочинений Вольтера. Как и ранее, разрешение получено (все равно в России их очень много). Это отразилось в журнале Совета. Но затем, в другом журнале, о том, что государь дал указание сочинения Вольтера из-за границы не впускать (80)??. Указ 17 мая 1798 г.: французское правительство, желая распространить свои безбожные правила на другие государства, использует для этого даже газеты. Подтверждались прежние указы о цензуре французских сочинений, об учреждении во всех перечисленных портах цензурных комитетов и пр. Обращалось внимание на то, что цензуре должны подвергаться не только книги, но и периодика: журналы и газеты. Предписывалось всю периодику, особенно французскую, какими бы путями она ни получена, представлять в цензурные комитеты. Все иностранные сочинения должны поступать на рассмотрение Совета, под председательством генерал-прокурора. Журналы Совета приказано докладывать непосредственно Павлу (46). В том же году все цензуры были подчинены петербургской (чтобы ни одна из них без разрешения Санкт-Петербургской цензуры печатать книги не дозволяла).Этот указ подтвержден указом 17 апреля 1800 г. 14 марта 1799 г. в Москве, при Донском монастыре учреждена особая духовная цензура(49). Скабичевский приводит целый ряд цензурных запретов, относящихся к рассматриваемому времени (81-5). А 18 апреля 1800 выходит указ, запрещающий, вплоть до нового указа, ввоз в Россию всех иностранных книг, на всех языках, а также музыкальных нот (см. Сборн -59) -(70). Этот указ подводит итог всем предыдущим, более частным, цензурным мероприятиям времени Павла, выражая желание полностью отгородиться от всего остального мира.

Одновременно с указами, ограничивающими печать, следует ряд распоряжений об устройстве цензурных учреждений, превращении их в законченную систему. 16 февраля 1797 г. Павел утверждает доклад Сената: положение о цензорах, о назначении им жалования, о существовании типографий только при Присутственных местах, об отнесении цензурных дел в 3-й департамент Сената. Вновь дается ссылка на Указ 16-го сентября 1796 г., приводятся цитаты из него; по распоряжению Сената оставляются только те типографии, которые основаны при Присутственных местах и училищах. Типографии, содержащиеся частными людьми, кроме тех, которые имеют особое Высочайшее позволение, приказано упразднить (38).

14 марта 1799 г. утверждаются штаты цензурных комитетов в Петербурге, Москве, Риге, вплоть до писарей и сторожей, определяется их жалование (в Москве по два писаря и два сторожа, жалование писаря по 125, а сторожа по 45 рублей в год) (56 -57). Всё приведено к единообразию и до мельчайших деталей регламентировано. Хотя некоторые различия в рамках общей регламентации всё же допускаются. Количество цензоров и их жалование в разных городах разное (в Петербурге и Риге -1800 рублей в год, в Одессе -1200, в Москве и других городах - 1000). Мнение Сената, что цензурные комитеты следует сохранить только в Петербурге, Москве и Риге. Ясно, что сокращение числа комитетов увеличивает, а не уменьшает цензурные мытарства. Каждый комитет состоит из одного духовного, одного гражданского чиновника и одного светского лица. Высочайшая резолюция: “быть по сему” (40). 29 марта 1797 г. выходит указ об утверждении духовных цензоров и назначении Синодом им жалованья (500 руб. в год ). Везде обозначены имена и суммы. В 1797 г. много докладов и решений по тому же поводу (например, о 2 евреях- переводчиках для Рижской цензуры, с жалованием по 300 руб.).

Некоторые итоги: в период царствования Павла выходит много указов о цензуре, в основном запрещений, ограничений, пресечений, часто самодурных, но имеющих четко осознанную направленность: отгородить Россию от проникновения “пагубных” идей революционной Европы, в первую очередь Франции. Все указы, постановления выдержаны в духе распоряжений Екатерины в последние годы ее правления. Но и дальнейшее “усовершенствование” ее цензурной политики: создание системы, аппарата, особого учреждения, своеобразной машины, продуманной до деталей. Закладываются основы, вырабатываются правила, определяется устройство дальнейшего существования цензуры. И всем этим занимается, видимо, в значительной степени, лично Павел, придавая цензурным проблемам большое значение, уделяя им много внимания и времени.

Было и кое-что положительное. Павел разрешил не уничтожать типографию в Дерпте и проверять напечатанные в ней книги через рижскую цензуру (44, 47) При Павле 13-го августа 1797 г. выходит Сенатский указ: об отправке одного экземпляра всех издаваемых в России книг в библиотеку Академии Наук (43) . Однако такое происходило не часто и противоречило общей цензурной политике.

Остановимся на нескольких эпизодах царствования Павла, в той или иной степени касающихся цензуры. Об одном из них писал в своих мемуарах “Достопамятный год моей жизни” Август Коцебу (позднее убитый Зандом). Приехал он в Россию в 1783 г., еще при Екатерине; служил в Ревеле, жена его была русская. Затем он уехал в Вену, стал директором венского театра. В 1800 г. он захотел приехать в Россию, для свидания с родственниками жены, с сыновьями, которые учились в Петербурге, в кадетском корпусе. Для этого требовались высочайшее разрешение (по закону покидавшие Россию, уезжавшие в другие страны на постоянное жительство, не имели права возвращаться обратно). Коцебу обратился к русскому посланнику в Берлине, барону Крюднеру, а попутно, по совету знакомых, послал непосредственно письмо к царю. Крюднер сообщил, что Павел разрешил выдать Коцебу паспорт, но поставил ряд вопросов: о точном маршруте, месте назначения, о сопровождающих его лицах и др. В паспорте не было указано, что едет он на 4 месяца, как просил Коцебу, что вызвало у него сомнения, как и вопросы Павла. Тем более, что его друзья, жившие в России, узнав об его намерениях, советовали, чтоб он “обратил внимание на свое здоровье и не подвергал его суровому здешнему климату” (68). Коцебу всё же решил ехать. И напрасно. Разрешение оказалось ловушкой. Сразу же после пересечения границы Коцебу арестовали и, без всяких допросов, следствия, отправили в Сибирь, в Тобольск. Там он провел всего два месяца. Его освободили, тоже случайно. Когда-то он написал пьесу “Старый кучер Петра Ш”. Мы уже говорили, с каким благоговением Павел относился к погибшему отцу. Пьесу перевел на русский язык какой-то переводчик, захотел посвятить ее Павлу (видимо, зная ситуацию). Преодолев некоторые трудности, он поднес пьесу императору. Тому пьеса понравилась. Он пожаловал перстень переводчику. Трижды перечитывал пьесу: сперва запретил ее печатать, потом разрешил с пропуском одной фразы (“император поклонился мне; он кланяется всем порядочным людям”), потом разрешил печатать без изменений; и тут-то вспомнил о Коцебу; объявил, что ошибся, плохо с ним поступил (всё же у Павла, при всем его самодурстве, бывали подобные порывы, возникало ощущение, что он поступил несправедливо; и он не стеснялся говорить об этом (качество, редко встречаемое у самодержавных правителей не только в конце ХУШ- начале Х1Х в). Он приказал освободить автора, решил подарить ему ту же сумму, что в пьесе Петр Ш подарил кучеру (20 тыс. руб.). За Коцебу был послан фельдегерь. А тут еще пришло письмо, отправленное Коцебу Павлу перед отъездом из Вены, растрогавшее императора. Повеление губернатору выбрать хорошее казенное имение для подарка Коцебу (сперва не нашли подходящего, потом подобрали в Прибалтике, Воррокюль, в Лифляндской губернии, более 400 душ крепостных). Все бумаги, отнятые у Коцебу, ему возвращены. Среди них драма “Густав Ваза”, в особом пакете, с надписью” не делать никаких употреблений”(т.е. не печатать, не пытаться ставить; видимо император внимательно читал ее и ему не понравилась фраза: если монарх повелевает совершить преступление, то всегда находит тысячи рук, готовых поразить жертву). Коцебу назначен директором труппы немецких актеров. Его жизнь в дальнейшем складывалась благополучно (если не считать смерти).

Характерная для времени фигура - рижский цензор Ф.О.Туманский. Украинец, хорошо образован (Геттинген), участник “Московского журнала” Карамзина ( печатает там свои стихи; позднее с озлоблением отзывается о Карамзине). В 1792 - 1794 гг. редактирует журнал “Российский магазин” . Затем становится цензором, очень придирчивым. Скабичевский приводит длинный список иностранных книг, задержанных Туманским, представленных им в Совет с оценками доносительного характера (71). Среди них немецкий перевод “Писем русского путешественника” Карамзина, “Путешествия Гулливера” и т.п. (71-3). Резолюция Павла: книги сжечь, а с хозяевами, отыскав оных, поступить по закону за их выписку (73). Затягивание Туманским срока разрешения книг. Один рижский влиятельный книготорговец специально отправился в Петербург жаловаться на Туманского. Кто-то из сенаторов ему ответил: пусть лучше сотня хороших книг будет сожжена, чем проскользнет хоть одна, в которой будет хотя бы одно выражение, содержащее мало-мальски революционный намек (74). К приехавшему купцу явился полицейский, его препроводили к генерал-прокурору Куракину, жившему в пригороде Петербурга Гатчино. Там ему сообщили высочайшую резолюцию на его жалобу: “закону следует повиноваться, а не рассуждать” (позднее подобную формулировку написал Николай 1; видимо, она вообще была в ходу). Жалующемуся разъяснили, что он должен быть благодарным властям: его не привлекли к ответственности за выписку французских книг (75). Купец спросил: может быть, не стоило везти его в Гатчино, чтобы ознакомить с указом. Оказалось, что Куракин не давал распоряжения привезти его; он просто осведомился об адресе купца, а остальное произошло от чрезмерного усердия полиции (довольно обычная ситуация: низшие нетерпимее высших). Но дело на этом не закончилось. Купец выписал французский так называемый “Революционный альманах” на 1797 г. (75-6). За это он за его собственный счет был препровожден в Петербург, допрашен и, видимо, окончательно избавлен от желания жаловаться на действие властей

С Туманским связана и история с пастором Зейдером ( жившим близь Дерпта). Сохранились записки Зейдера, опубликованные в “Русской старине” (1878 г, т.22) (76). Пастор завел библиотеку для читателей, в основном из немецких книг, пересылаемых читателям по почте. По прочтении те возвращали книги тем же способом. Среди возвращаемого оказалась вскрытая посылка, в которой отсутствовала книга “Вестник любви” Лафонтена. Зейдер попытался разобраться в причине пропажи. Безрезультатно. Он дал объявление в газете. И тут начались преследования его за хранение запрещенных сочинений. Доносы и клевета на него Туманского. Обвинения в том, что он хранил запрещенные книги революционного содержания (цензор хотел попутно “насолить” и губернатору Лифляндии Нигелю). О Зейдере доложили Павлу. Он приказал арестовать Зейдера. Весной 1800 г. библиотека была опечатана и отправлена, вместе с Зейдером, в Петербург. Зейдера поместили в Петропавловскую крепость. По высочайшему повелению он приговорен к телесному наказанию (20 ударов кнута) и к отправке в Нерчинские рудники. Суд над Зейдером, лишение его сана. Всё это произвело впечатление на Петербург. Просьбы о смягчении приговора. Даже православное духовенство присоединяется к ним. Особенно активно выступает в защиту Зейдера петербургский военный губернатор (одновременно начальник остзейских губерний) граф П.А. Пален (позднее он встал во главе заговора, направленного против Павла). Но все тщетно. 3 июля 1800 г. Зейдер доставлен на лобное место. Его причастили (20 ударов кнута - не шутка; вполне возможно и умереть) В последний момент прибыл курьер, сказавший что-то на ухо палачу. Тот ответил: “слушаюсь”. Затем палач 20 раз поднимал кнут, имитируя удары, но не нанося их (чье-то могущественное вмешательство). Затем Зейдера вернули в тюрьму, поместили в полицейский лазарет. Пален всё откладывал его отправление на каторгу, но Павел требовал исполнения приговора. Его повезли в телеге. Жене не разрешили сопровождать его. Более года Зейдер провел на Нерчинских рудниках. Через несколько дней после воцарения Александра 1, на пышном обеде в ресторане, даваемым Зубовым, вспомнили о Зейдере, устроили подписку в его пользу (по слухам собрали 10 тыс.). В конце 1801 г. Зейдер освобожден. Указ Александра, восстанавливающий его честь и достоинство(79-80). 2 января 1802 г. тот же пробст Рейнбот, лишавший его сана, теперь его восстановил (80). А Туманский, хотя ветер подул в другую сторону, остался верен себе: он написал донос царю на всех жителей Риги, в том числе на должностных лиц, на генерал-губернатора Нигеля. Александр заявил, что Туманский сошел с ума, сместил его с должности цензора. Последние годы тот провел на Украине, где и умер в декабре 1810 г.

Рассказ о цензуре при Павле завершает история комедии Капниста “Ябеда”, изданной в 1798 г. Она - сатира на взяточничество - вызвала возмущение многих. Павлу доложили о ней, с просьбой запретить “Ябеду”. Павел повелел конфисковать комедию, а автора отправить в Сибирь. Приказ выполнили утром 27 октября 1798. А Павел, подумав, решил, что поступил неправильно (все же думает иногда и признает свою неправоту, как и в истории с Коцебу). В тот же вечер он приказывает поставить спектакль (играют “Ябеду”), на котором присутствуют только два зрителя: Павел и Александр – наследник, будущий царь. После первого акта Павел посылает вдогонку фельдегеря, Капнист возвращен с дороги, он получает вне очереди чин статского советника, награду. Павел благосклонен к нему до самой своей смерти (85).

Она не заставила себя ждать. В ночь на 11 марта 1801 г. Павел убит заговорщиками, во главе которых стоял один из самых близких ему людей, граф Пален, с молчаливого согласия сына, Александра. При всех своих отрицательных качествах, внушающих страх и злобу, ненавидимый обществом, даже приближенными, он всё-таки мог иногда признавать свою неправоту, думать о том, прав ли он, пересматривать свои решения, давать разумные распоряжения. Он, в частности, основал университет в Дерпте, который был открыт уже при Александре 1.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история
Список тегов:
история русский язык 











 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.