Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Черняк Е. Тайны Англии : Заговоры. Интриги. Мистификации

ОГЛАВЛЕНИЕ

Тайная война и Уильям Шекспир

В 1606 году, когда происходил суд над Гарнетом, или немного позднее появилась новая трагедия Уильяма Шекспира «Макбет», которую его труппа даже сыграла в присутствии короля Якова. В этой зловещей, залитой кровью трагедии есть одна юмористическая сцена, мало, впрочем, меняющая общий мрачный колорит пьесы. Это — монолог привратника. А в монологе есть строки, которые остаются неясными нынешнему зрителю, но были отлично понятны современникам великого драматурга. Услышав стук, привратник спрашивает, кто явился. И добавляет: «Да это криво душник, который свою присягу на обе чаши судейских весов рядом кидал». В пьесе содержится прямой намек на иезуитского провинциала и его нашумевший трактат. Намек не слишком благожелательный. И тем не менее нашлись сторонники того, чтобы приплести Шекспира к деятельности иезуитов и связать имя гениального писателя с тайной войной контрреформации против ее врагов, кипевшей с таким ожесточением в конце XVI и начале XVII столетия.

Знакомы ли вы, читатель, в общих чертах со знаменитым «шекспировским вопросом», иначе говоря, с вопросом о том, действительно ли Уильям Шекспир является автором великих творений, изданных под его именем? Об этом вопросе в Западной Европе и США за сто лет написаны целые библиотеки книг, большое количество их издано и в самые последние годы. В нашей стране с полным основанием уже довольно давно не проявляют особого интереса к этой литературе, и она, особенно часть ее, изданная в недавнее время, у нас сравнительно малоизвестна.

Поводом для поднятия этого вопроса об авторстве послужила крайняя скудость биографических сведений о Шекспире. Главные из них сводятся к тому, что он родился в 1564 году в Стратфорде, что родители его, возможно, были неграмотны и что неизвестно, посещал ли он школу. Восемнадцати лет Шекспир женился на Анне Хезевей, которая была старше его ка восемь лет, был отцом троих детей. Покинув Стратфорд, Шекспир приехал в Лондон, стал актером и получил пай в знаменитом театре «Глобус». Современники считали его автором некоторых пьес. Возвратившись за несколько лет до смерти, последовавшей в 1616 году, в Стратфорд, он приобрел недвижимую собственность, занимался отдачей денег в рост (хотя в своей пьесе «Венецианский купец» страстно обличал ростовщичество), составил завещание, в котором заботливо упомянул даже о «кровати поплоше», но ни словом не обмолвился о своих гениальных творениях (может быть, актер Шекспир знал, что они чужие и не принадлежат ему?). Не упомянуто в завещании и о книгах — весьма дорогих в начале XVII в., которые должны были быть в его доме, будь он таким разносторонне образованным человеком, каким несомненно был автор изданных под его именем сочинений. Не уцелела рукопись ни одной из пьес Шекспира, ни одного его письма. Сомнительны даже сохранившиеся подписи Шекспира под несколькими юридическими документами. Возникает вопрос, не подписывались ли нотариусы за клиента, в таком случае явно обнаруживающего свою неграмотность.

В завещании, написанном за несколько дней до смерти Шекспира, его имя транскрибировано раз одним, а в остальных четырех случаях — другим образом (Willim Shackspeare и William Shakespeare). Завещание явно поэтому составлено нотариусом Френсисом Коллинсом. А между тем пьесы Шекспира, по мнению многих исследователей, обличают выдающееся знание античной литературы, римского и английского права, географии, ряда иностранных языков, многих вопросов государственного управления, которые можно встретить лишь у опытного политического деятеля. В ряде своих пьес автор откровенно выражает симпатии к аристократии и презрение к черни, довольно странные у сына обывателя мелкого провинциального городка.

Кончина Шекспира в Стратфорде и тем более за его пределами прошла совсем незамеченной. На его смерть не было написано ни одной элегии, как это было в обычае того времени. Ни один современник прямо не говорит об актере Шекспире как авторе выходивших под этим именем произведений. А остальные более глухие упоминания современников допускают двоякое толкование. Не называет имени Шекспира и актер Аллен, который вел дневник, где отмечал многие театральные события и происшествия. Зять Шекспира доктор Холл также в своем дневнике не обмолвился ни единым словом о том, что его тесть — автор известных произведений.

Все портреты Шекспира апокрифичны. Подозрение вызывает даже памятник, установленный на его могиле. Он изображает человека, мало похожего на портрет, приложенный к первому собранию сочинений Шекспира, вышедшему в 1623 году, т.е. через семь лет после смерти актера в Стратфорде.

И дополнительная странность. В 1665 году было опубликовано антикварием Уильямом Дугдейлом описание достопримечательностей графства Уорик. В этом сочинении находится изображение памятника Шекспира. Другой подобный же рисунок помешен в первой биографии Шекспира, принадлежащей перу Роу и увидевшей свет еще через полвека, в 1709 году. На этих двух рисунках надгробие выглядит совсем по-другому, чем впоследствии, когда оно стало предметом поклонения бесчисленных почитателей гения великого драматурга. Памятник на этих первых рисунках изображает грузного, бородатого человека, прижимающего к животу обеими руками какой-то мешок (или подушку). Следовательно, жители Стратфорда после 1709 года, когда имя Шекспиpa стало завоевывать всемирную славу, переделали памятник. Вместо мешка теперь в одной руке находится перо, а в другой — лист бумаги. В восторженном похвальном слове Шекспиру, составленном в связи с появлением первого собрания сочинений в 1623 году, близко знавший его современник — выдающийся драматург Бен Джонсон бросил таинственные слова: «Ты — памятник без могилы» (Thou are a Monument without a tomb). Разве только этого недостаточно, чтобы возбудить серьезное сомнение в том, был ли актер Шекспир автором приписываемых ему пьес, не скрывается ли за этим многовековая тайна, которую призваны распутать упорство и остроумие исследователей?

В авторстве Шекспира высказывали сомнение крупные писатели, даже Байрон и Диккенс, писавший, что должна вскрыться «тайна» шекспировского вопроса.

Отрицание авторства Шекспира порождалось в различных случаях различными причинами. Очень нередко это было стремление отрицать возможность того, что гениальные шекспировские творения принадлежат перу выходца из народа, и приписать их одному из представителей правящих верхов. Часто играла немалую роль и погоня за сенсацией, желание предложить новое эффектное разрешение вековой загадки. А порой была здесь и искренняя любовь к великим творениям английского гения (недаром работы ряда противников авторства актера Уильяма Шекспира немало способствовали изучению шекспировских сочинений), протест против того образа удовлетворенного собой, благонамеренного и чинного стратфордского обывателя, который рисовало на основе немногих биографических черт великого драматурга буржуазное литературоведение.

«Кандидатов в Шекспиры» было выдвинуто немало. В XIX в. среди них главное место принадлежало выдающемуся современнику Шекспира, философу и государственному деятелю Фрэнсису Бэкону. Потом в число претендентов был зачислен граф Ретленд (эта гипотеза приобрела в 20-е годы некоторое распространение и у нас). Позднее Ретленда сменили графы Дерби и Оксфорд, сохраняющие роль главных претендентов до наших дней. В Англии и США существуют специальные научные общества, имеющие единственную цель обосновывать «права» избранного ими кандидата — Бэкона, Оксфорда и др. Количество претендентов все возрастает, в их число попали не только мужчины, но и женщины — жена Шекспира и даже сама королева Елизавета. Кандидатов насчитывается теперь более полсотни (57). Уже осталось мало представителей елизаветинской аристократии, которых не наделяли хотя бы участием в сочинении шекспировских сонетов, трагедий и комедий. О многих из претендентов неизвестно даже, что они когда-либо написали хоть несколько стихотворных строк или проявляли интерес к театру.

Помимо «отрицательных доказательств», которые должны, как мы видели, свидетельствовать, что не актер Шекспир написал пьесы, изданные под его именем, изобретено много других, призванных доказать, что они созданы именно данным претендентом и никем иным. Так, бэконианцы, например, отыскали в пьесах Шекспира шифр. Если по определенной системе брать буквы из разных страниц первого издания его произведений, то можно будет якобы составить фразу, удостоверяющую, что они написаны Фрэнсисом Бэконом. Сторонники авторства Ретленда установили, что последний учился в Италии со студентами-датчанами, носившими фамилии Розенкранц и Гильденстерн. Точно такие же имена носят придворные в «Гамлете». Стараниями антистратфордианцев — под этим именем объединяют всех противников авторства Шекспира из Стратфорда — найдено немало эпизодов в шекспировских пьесах, которые в какой-то мере совпадали с событиями в разных странах, свидетелем которых был (или мог быть) во время своих заграничных путешествий тот или иной аристократ, выдвинутый в «претенденты».

Или еще более поразительный факт — бросающееся в глаза совпадение между мыслями, обнаруженными в записных книжках Бэкона и пьесах Шекспира. А между тем этих мыслей философ в произведениях, изданных под его собственным именем, не высказывал или же если и высказывал, то только после опубликования шекспировских трагедий и комедий, где встречаются параллельные замечания и утверждения. Трудно предположить, чтобы актер Шекспир имел возможность знакомиться с заметками, которые делали вельможи, государственный деятель Фрэнсис Бэкон исключительно для себя лично, в записных книжках, отнюдь не предназначенных для постороннего взгляда. Не следует ли из этого, что сам Бэкон повторил свои мысли, зафиксированные сначала в записных книжках, в пьесах, которые он опубликовал под именем Шекспира? Подобных совпадений и подобных вопросов немало расставлено в произведениях антистратфордианиев, пытающихся доказать, что Шекспир из Стратфорда был лишь прикрытием, маской, за которой скрывался действительный автор шекспировских произведений…

Однако есть и другая сторона медали. Стратфордианцы не остались в долгу, нанося один за другим удары по самым основам построений своих противников и обвиняя их прежде всего в том, что они изучают Шекспира без знания среды, в которой он вращался, без исследования творчества других драматургов его эпохи. А как только мы поставим изучение Шекспира в эти рамки, многие сомнения отпадут сами собой.

От Шекспира не сохранилось почти никаких биографических данных и никаких рукописей? Но Шекспир не является исключением — таковы наши знания почти о всех драматургах — его современниках. Их рукописи также затерялись. Шекспир в глазах современников еще был только одним из известных сочинителей пьес, ставился наравне с другими авторами. Он не являлся для современников тем величайшим, непревзойденным гением, которым он по справедливости стал во мнении потомства. Лишь в XVIII, и особенно в XIX в., пришла к Шекспиру его мировая слава. Понятно, что в течение нескольких поколений, для которых Шекспир «еще не был Шекспиром», его рукописи могли затеряться, как рукописи большинства других драматургов, живших во время правления Елизаветы I и Якова I. К тому же сочинители пьес занимали в их время крайне низкое место на социальной лестнице. Когда Бен Джонсон издал свои пьесы под названием «Труды», это вызвало насмешки и издевательства. В ту эпоху еще не привыкли к высокой оценке творчества драматургов.

Здесь, между прочим, можно ответить на вопрос, почему Шекспир ничего не говорит в завещании о своих пьесах. Да просто потому, что они ему не принадлежали, что их не было в Стратфорде. Рукописи, конечно, составляли собственность театра, где шли эти пьесы, и должны были храниться в его библиотеке. А отсутствие упоминания книг в завещании отнюдь не говорит, что их не было у него в доме. Исследователи изучили завещания ученых и государственных деятелей конца XVI — начала XVII вв. В большинстве завещаний не упоминаются книги. Это относится даже и к завещанию самого Фрэнсиса Бэкона! Напротив, порой даже в завещаниях простых йоменов говорится о нескольких книгах. Быть может, еще раньше было решено, что книги Шекспира перейдут к доктору Холлу.

Шекспир был сыном сравнительно зажиточных родителей, занимавших довольно видное положение среди стратфордских горожан. Поэтому нет оснований считать, что он не посещал местную школу. Конечно, находясь в Лондоне, он должен был пополнять свои знания самоучкой. Но таков был путь, проделанный многими современными ему драматургами. Книги же вовсе не были тогда так дороги, как полагают антистратфордианцы. Дешевые издания («кварто») продавались по нескольку пенсов за томик — цене, вполне доступной для пайщика театра «Глобус». А в этих дешевых изданиях было опубликовано немало исторических хроник, переводов греческих и римских классиков, географических сочинений и т.п. Изучение пьес Шекспира показывает к тому же, что представление о необычайной учености их автора преувеличено. Все сведения, которые содержатся в них, Шекспир мог почерпнуть из не очень большого числа изданных в то время книг, а грубые ошибки, в которые он впадает, в частности в географии, вряд ли могли быть сделаны высокообразованными аристократами или тем более крупнейшим ученым Фрэнсисом Бэконом.

С другой стороны, пьесы Шекспира действительно отражают глубокие знания его автора в одной области — законов театра, которые естественны у профессионального актера и маловероятны у аристократических дилетантов, в числе различных увлечений которых было и занятие драматургией. Ничего нет странного и в знании нравов двора, поведения государственных деятелей, которые обнаруживает Шекспир — актер придворного театра. Знакомство с деталями быта и географии других стран могло быть почерпнуто не только из книг, но и из рассказов товарищей — актеров (английские труппы в эти годы не раз выезжали на континент, где давали спектакли, пользовавшиеся большой популярностью). Наконец, многие пьесы Шекспира являются переделками — хотя и гениальными переделками — более ранних пьес на ту же тему (такой путь создания новых произведений для театра считался тогда вполне нормальным). «Детали», на которые указывают антистратфордианцы, могли быть несомненно почерпнуты Шекспиром из пьес, послуживших для него материалом, а они в значительной своей части не дошли до нас. Эти же источники объясняют и загадку совпадений между отдельными местами в записных книжках Бэкона и пьесах Шекспира — и тот и другой, вероятно, использовали одни и те же материалы.

Самые «неопровержимые» доказательства антистратфордианцев рассыпаются как карточный домик при внимательном их анализе. Например, загадка памятника. Более подробно исследовали книгу, в которой памятник Шекспиру изображен в виде, отличающемся от современного. И что же выяснилось? Ее автор — Уильям Дугдейл, писавший в середине XVII в., — ещё не питал особого пиетета к имени Шекспира. Памятник великого драматурга срисован им в числе других местных «древностей». Сравнили изображения в книге других памятников с их оригиналами и установили, что почтенный антикварий часто путал, очевидно, рисуя по памяти, десятки бегло осмотренных им достопримечательностей. А автор первой биографии Шекспира Роу попросту скопировал рисунок, содержащийся в книге Дугдейла. Таким образом, утверждение о переделке монумента превращается из почти неоспоримого факта в явную легенду. В 1725 году памятник, бесспорно, уже имел современный вид. Имеется также свидетельство стратфордского учителя Джозефа Грина. Он принимал участие в сборе средств на ремонт надгробия в 1749 году. В сентябре того же года, после уже произведенного ремонта, Грин отмечал, что было проявлено особое старание сохранить памятник в прежнем виде. Маловероят-

Однако в 1769 году писатель Гораиий Уолпол отмечал, что городские власти Стратфорда «весьма сильно перекрасили Шекспира», явно намекая на переделку памятника, но, чтобы учитель из Стратфорда сделал печатно такое заявление, не опасаясь быть тут же уличенным во лжи сотнями свидетелей, если бы памятник подвергся изменениям. Да и не было причин специально оправдываться и лгать: тогда еще не существовало «шекспировского вопроса».

Литературоведческий анализ разрушает миф об аристократических симпатиях Шекспира, показывает, что наивно отождествлять драматурга с персонажами его пьес. К тому же нельзя забывать, что Шекспир был человеком своей эпохи, а в конце XVI в. прогрессивная роль монархии в Англии ещё не была полностью сыграна. «Код» в пьесах Шекспира, обнаруженный бэконианцами, как показали работы экспертов по шифрованию, также оказался выдумкой. При таких методах «расшифровки» из текста пьес можно извлечь любую фразу, в том числе и утверждение, что они написаны Шекспиром из Стратфорда.

Или подписи Шекспира. Детальный графологический анализ показывает, что все они на разных документах имеют характерные общие черты и, следовательно, принадлежат одному и тому же лицу. А различное написание фамилий не было, как мы знаем, редкостью в елизаветинской Англии. Фамилии многих исторических деятелей и писателей той поры дошли до нас в десятках транскрипций. Также отпадают доказательства «неграмотности», которые вообще нелепы в отношении актера придворной труппы, обязанного быстро разучивать порученные ему роли.

Наконец малоубедительны доводы, которыми антистратфордианцы обосновывают для Бэкона или других претендентов необходимость сохранять свое инкогнито, скрываясь под маской Шекспира. Правительство Елизаветы и Якова I явно не видело в пьесах Шекспира ничего «противозаконного». Цензура их одобряла, лишь иногда требуя изъятия отдельных мест, вроде сцены свержения с престола в «Ричарде II», в которой нашла какие-то аналогии с современными событиями. Напротив, труппа «Глобуса» постоянно находилась в милости у двора. Когда в 1600 году один из участников заговора Эссекса, сэр Джелли Меррик, решил использовать «Ричарда II», сыгранного с этой изъятой сиеной, чтобы возбудить лондонцев против Елизаветы, королева, естественно, пришла в ярость и поручила провести тщательное расследование. В результате Меррик был казнен, а актеры нисколько не лишились королевского благоволения, так как они явно были лишь ничего не подозревавшими орудиями заговорщика. Не вызван был для допроса в тайный совет и автор «Ричарда II» — актер Уильям Шекспир.

Антистратфордианцы дружно доказывают, будто это произошло потому, что правительство не считало Шекспира действительным автором пьесы. Но в таком случае оно либо знало подлинного автора и сохранение в тайне его фамилии становилось бы ещё более бессмысленным, либо правительство знало лишь, что Шекспир не является автором, и тогда должно было бы, конечно, заинтересоваться, кто же написал пьесу. Но обычно рьяные расследователи Роберта Сесила так не поступили. Не попытались вытянуть — если надо, пыткой — у актера Шекспира, с которым не было причин церемониться, имя настоящего автора. Почему? Ответ может быть только один: всезнающая тайная полиция Елизаветы не имела ни малейших оснований сомневаться в авторстве Шекспира из Стратфорда, она провела расследование по свежим следам и заранее отвергла теории антистратфордианцев. (Между прочим, Фрэнсис Бэкон был одним из обвинителей Эссекса на суде!)

Мы уже говорили о том, что не было видимых оснований для подлинного автора десятилетиями соблюдать тайну. Тем более избрать в качестве прикрытия актера той труппы, которая ставила пьесы. Он ведь должен был в этом качестве попадать ежедневно в нелепые положения, когда ему приходилось бы давать объяснение темных мест в не им написанных пьесах, производить на ходу нужные изменения, знать наизусть сотни и тысячи чужих строк. Стремление антистратфордианцев всячески принизить Шекспира-актера, изобразить его неграмотным пьяницей и вымогателем денег у подлинного автора (это проводится с целью доказать неспособность стратфордского выходца написать приписанные ему пьесы) делает, однако, еще более нелепой возможность, что он десятилетиями мог играть роль «прикрытия». И вообще, зачем действительному автору нужно было подобное прикрытие, когда значительно проще было взять псевдоним? Некоторые современники Шекспира так и поступали, причем их настоящие имена остались и поныне остаются неразгаданными.

У нас есть несколько свидетельств, в том числе самого Бена Джонсона, что современники считали автором шекспировских пьес актера Шекспира из Стратсфорда. Ретленд был моложе Шекспира, поэтому приходится предположить, что он создал ряд замечательных шекспировских пьес уже в 15 — 16 лет. Другие претенденты умерли значительно раньше актера Шекспира, например граф Оксфорд — в 1604 году. Антистратфордианцы поэтому стараются доказать, что шекспировские пьесы, явно написанные после 1604 года (и содержащие намеки на события этих лет), все же были созданы раньше, а потом видоизменялись. Непонятно, зачем было сохранять тайну после смерти и действительного автора, и Шекспира из Стратфорда даже при издании собрания сочинений в 1623 году.

Все антистратфордианиы пытаются найти в сонетах и пьесах Шекспира намеки на действительные или предполагаемые детали биографии защищаемого ими претендента. Но, применяя этот шаткий метод, можно, как показали стратфордианцы, с ещё большим основанием «привязать» другие места в тех же сонетах и пьесах к известным или возможным случаям из жизни Шекспира-актера. Все антистратфордианские теории, защищая каждая своего кандидата, отчаянно противоречат одна другой, каждая опровергает все остальные, показывая, насколько произвольны их выводы, делаемые на основании одних и тех же данных. Недаром различные школы антистратфордианиев не жалеют крепких эпитетов по адресу друг друга («лунатики», приверженцы «до дикости невозможных взглядов» и т. п.).

Еще более важно, что сторонники определенного кандидата противоречат и даже вынуждены постоянно противоречить самим себе. С одной стороны, они обязаны считать, что их претендент ради каких-то, чрезвычайно важных для него, причин должен был тщательно соблюдать тайну своего авторства, и поэтому свидетельства современников, что сонеты и пьесы написаны Шекспиром-актером, вызваны были незнанием этой тайны. С другой стороны, чтобы найти хоть тень доказательства, антистратфордианцы вынуждены предполагать, что эта тайна была известна многим лицам, которые даже делали намеки на нее не только в переписке, но и в своих печатных произведениях, что сам автор не раз сообщает свое имя во многих пьесах.

В поисках новых доказательств антистратфордианцы не оставляли в покое даже могилы. Накануне второй мировой войны была вскрыта могила Эдмунда Спенсера, так как в современных свидетельствах нашли упоминание, что в гроб положили элегии, написанные по поводу кончины этого поэта. Однако через три с половиной века точное место погребения Спенсера определить не удалось, и поиски остались безрезультатными. Не меньшее волнение среди антистратфордианцев вызвало исследование так называемого Эшборнского портрета Шекспира (его назвали так потому, что он был обнаружен в Эшборне, графстве Дербишир). Портрет просветили рентгеновскими лучами и обнаружили, что он представляет собой переделку портрета какого-то другого лица, довольно похожего на графа Оксфорда — одного из главных претендентов на роль Шекспира. Однако надо учитывать, что Эшборнский портрет всплыл на свет лишь в 1847 году. Всего вероятнее, он представлял собой действительно переделку изображения Оксфорда или какого-либо другого лица, которая была произведена в конце XVIII в., когда усиленно искали портреты Шекспира и коллекционеры готовы были платить за них огромные деньги. Спрос родил предложение.

Да и зачем было современникам Шекспира использовать в качестве основы портрет Оксфорда? Трудно представить себе, чтобы они таким путем решили «на время» скрыть тайну, оставив возможность ее разгадки будущим поколениям. Неужели они могли предусмотреть возможность просвечивания портрета в XX в. с помощью рентгеновских лучей? Если же они хотели раскрыть тайну, то не проще ли было оставить изображение Оксфорда в его первоначальном виде, пояснив, что это портрет Шекспира?

То обстоятельство, что усилия сотен и тысяч сторонников антистратфордианских теорий, среди которых было немало талантливых и знающих людей, дали столь ничтожные результаты, лучше всего другого говорит, что эти теории не могут быть доказаны. Недаром ярый оксфордианец Перси Аллен вскоре после второй мировой войны даже выпустил книгу, в которой попытался решить вопрос об авторстве Шекспира с помощью… спиритизма. Аллену удалось побеседовать с «духами» Бэкона, Оксфорда и Шекспира. Ответ, который дали духи, можно было заранее знать, прочтя предшествующие работы Перси Аллена. Шекспировские произведения были, оказывается, написаны Оксфордом при некотором сотрудничестве Бэкона, а также актера Шекспира из Стратфорда.

В 1964 году один из антистратфордианцев в отчаянии предложил передать решение вопроса об авторстве шекспировских пьес на рассмотрение… электронной машины, поскольку человеческий ум оказался не в состоянии справиться с этой задачей.

И однако же, несмотря ни на что, далеко не все написанное антистратфордианцами может быть отвергнуто. Они сделали многое для понимания немалого числа темных мест в шекспировских творениях. Имеются в их работах и доказательства того, что отдельные современники (например, сатирики Холл и Марстон) считали Бэкона — и других претендентов — автором или соавтором той или иной веши, которую мы считаем принадлежащей Шекспиру, что, однако, никак не является даже частичным доказательством антистратфордианских теорий. Словом, серьезным исследователям жизни и творчества Шекспира предстоит еще немало работы…

Нам, однако, пора вернуться из нашего экскурса и, обрисовав состояние «шекспировского вопроса» на его нынешней стадии, посмотреть, как он оказался связанным с тайной войной Елизаветинского времени.

Прежде всего любопытно отметить, что в число претендентов на лавры Шекспира включены оба антагониста — Роберт Сесил с его шпионами, и иезуитский орден, точнее — его лазутчики и проповедники в Англии. Оба «открытия» были сделаны в США. Так, в 1916 году в Индианаполисе появилось исследование Д. М. Максуэлла «Человек под маской: Роберт Сесил, граф Солсбери, единственный действительный автор шекспировских пьес». Годы жизни Сесила близки к годам жизни Шекспира. В сонетах Максуэлл обнаружил намеки на физические недостатки автора, а известно, что всесильный министр был горбуном. Кроме того, Максуэлл объявил автобиографической сцену в «Гамлете», где Полоний прощается со своим сыном Лаэртом перед отъездом того в Париж.

Максуэлл счел даже возможным приписать Сесилу пьесы не одного Шекспира, но и большинства других драматургов эпохи (в этом отношении американец, впрочем, следовал только примеру бэконианцев; некоторые из них были столь же щедры в отношении своего кандидата).

В том же 1916 году другой американец, Гарольд Джонсон, издал в Чикаго работу под названием «Написали ли иезуиты „Шекспира“?». Джонсон ответил на этот вопрос утвердительно. Вынужденные уйти в подполье, святые отцы во время нередко представлявшегося им досуга и сотворили шекспировские трагедии, комедии и сонеты как средство антиправительственной пропаганды. (Сторонники авторства Оксфорда, напротив, уверяют, что он и возглавляемая им группа придворных сочинили шекспировские пьесы для пропаганды против Испании и католиков.) Откуда взялся псевдоним «Шекспир»? И на это у Гарольда Джонсона был ответ. Псевдоним навеян именем и фамилией папы Адриана IV (1154 — 1159), единственного англичанина, занимавшего кресло главы католической церкви. До избрания папой он носил имя Николаса Брекспира (Breakspeare). По-английский это значит «ломатель копья». Отсюда недалеко и до «потрясателя копья» (Шекспира). К тому же, как и актер Шекспир, папа Адриан был выходцем из простой среды. Понятно, что теория Джонсона не осталась без подражаний, особенно среди католиков. Не раз появлялись книги, авторы которых тщетно пытались вычитать из шекспировских пьес, что автор их был католиком. Однако к теориям, защищаемых Максуэллом и Г. Джонсоном, «серьезные» антистратфордианцы относятся с презрительной иронией, как к не заслуживающим внимания чудачествам. Иное дело — теория, утверждающая авторство Уильяма Стенли, шестого графа Дерби (1561 — 1642), который наряду с Оксфордом и Бэконом считается одним из главных претендентов. Его инициалы (W.S.) совпадают с инициалами Шекспира, которыми были подписаны некоторые ранние издания шекспировских пьес.

Отправным пунктом для защитников авторства Дерби служат донесения иезуитского шпиона (его фамилия или псевдоним — Джордж Феннер), переписывавшегося с отцом Пар-сонсом в Риме и другими лицами. Два из этих донесений, датированные 30 июня 1599 года, были перехвачены контрразведкой тайного совета и сохранились в английском государственном архиве. Шпион сообщал Парсонсу о попытках убедить нескольких английских аристократов, благосклонно настроенных в отношении католицизма, принять участие в заговоре против Елизаветы. Особенно желательным участником заговора был бы граф Дерби, имевший какие-то отдельные права на трон. Понятна поэтому горечь иезуитского соглядатая, убедившегося, что на привлечение этого вельможи нет надежды, так как «граф Дерби занят ныне только писанием комедий для простых актеров».

Эта фраза с небольшими вариантами повторяется в обоих перехваченных донесениях. Отсюда, конечно, никак нельзя вычитать, что речь идет о пьесах Шекспира. Это очень скудное основание для выдвижения кандидатуры Дерби (которое, правда, пополняется другими, столь же малоубедительными, доводами). Надо лишь заметить, что даже в такой степени приплетение материалов разведки к вопросу об авторстве вызывает большое сомнение. Следует ли понимать буквально сообщение Джорджа Феннера? Зачем он это, довольно безразличное для его иезуитских начальников, обстоятельство настойчиво повторяет в двух донесениях, направленных в тот же адрес, и при этом повторяет почти в тех же самых выражениях? Кто знает, не скрывается ли за этой невинной фразой шифрованное сообщение, более относящееся к интересам католического заговора и возможного участия в нем графа Дерби?

Однако, по мнению части новейших антистратфордианцев, история тайной войны оказывается ещё более переплетенной с «шекспировским вопросом». Мы имеем в виду тех из них, которые выдвигают в качестве действительного автора всего написанного Уильямом Шекспиром его великого современника драматурга Кристофера Марло.

Наиболее известный защитник кандидатуры Марло американский журналист Калвин Гофман издал в 1955 году нашумевшую книгу, в которой попытался доказать эту теорию. Марло, конечно, коренным образом отличается от других кандидатов тем, что он был действительно драматургом и притом гениальным. Если бы не ранняя смерть Кристофера Марло, то у Шекспира, вероятно, был бы среди современников действительно равный или почти равный ему соперник. Марло погиб 29 лет от роду — в 1593 году, когда подавляющая часть произведений Шекспира явно ещё не была написана. Это, казалось бы, непреодолимое препятствие, но и оно не смущает сторонников кандидатуры Марло, у которых находится ответ на любое возражение.

Чтобы понять их аргументацию, надо напомнить несколько фактов из жизни Марло, о которой, между прочим, мы знаем ничуть не больше, чем о жизни Шекспира. Родившись в тот же год, что и Шекспир, сын сапожника из Кентербери, Кристофер Марло сумел окончить Кембриджский университет, получив степень магистра. Еще в университете он поступил на службу к Уолсингему. Это не был какой-то исключительный случай. Агентами секретной службы состояли и другие деятели тогдашнего литературного и театрального мира — например, шотландский поэт Энтони Мэнди (действовавший в английском колледже в Риме), драматург и актер Мэттью Ройстон, рано умерший талантливый драматург Уильям Фаулер, может быть, и Бен Джонсон.

В феврале 1587 года молодой Марло исчез из Кембриджа, не сообщив никому, куда он уехал. В Кембридж он вернулся только в июле того же года. Когда же университетские власти вздумали было строго допросить студента о причинах его продолжительной отлучки, им из столицы намекнули на неуместность подобного любопытства. Марло в качестве тайного агента Уолсингема или одного из его помощников посетил различные страны континентальной Европы. Он выдавал себя за перешедшего в католицизм. Марло заезжал в Реймс, где в то время находился один из центров подготовки католических священников из англичан-эмигрантов, там будущий драматург беседовал с отцом Парсонсом. Резко отзывавшемуся о королеве Елизавете студенту рассказали о планах католического подполья в Англии.

Однако позже отношения Марло с правительством явно испортились. Он примкнул к вольнодумному кружку блестящего мореплавателя и ученого Уолтера Ролея. Иезуиты утверждали, что Ролей и его друзья занимались тем, что читали наоборот слово «Бог» и получали слово «собака» (по-английски «god» и «dog»). В правительственных кругах на занятия кружка Ролея тоже смотрели с недоверием: шпионы Роберта Сесила ведь не могли знать, что через три века часть усердных антистратфордианцев объявит, что кружок занимался, так сказать, «коллективным написанием» пьес актера придворной труппы Уильяма Шекспира. Марло обвинили в атеизме. 20 мая 1593 года его вызвали на заседание тайного совета. Однако он не был арестован, его обязали только каждый день «отмечаться» в канцелярии совета до тех пор, пока не будет вынесено решение по его делу. Неизвестно, чем было вызвано это относительно милостивое решение совета — слабой доказанностью обвинения, какими-то сохранившимися у Марло связями или даже намерением использовать его вновь в интересах «службы». А быть может, и желанием покончить втихомолку со ставшим неугодным писателем, не связывая себя официальной расправой.

Марло был, таким образом, отпущен впредь до нового решения совета, но оно так и не состоялось, так как через 10 дней подсудимый был убит. Известно, однако, что тайный совет за это время получил дополнительные обвинения против Марло, содержащиеся в доносе одного из своих агентов — Ричарда Бейнса. Обвинения были, очевидно, настолько серьезны, что копия доноса Бейнса была направлена королеве. В этой бумаге отмечалось, что донос поступил 2 июня, когда по другим сведениям Марло был уже два дня как мертв. В самой копии указывалось, напротив, что Марло умер через три дня после получения советом доноса. Странное обстоятельство, если не счесть это результатом ошибки переписчика. Он собирался, вероятно, поставить, что за три дня до, а указал через три после получения доноса наступила смерть поэта. Ибо иначе трудно понять, почему ничего не упоминается о действиях, которые должен был бы предпринять совет, будь Марло еще живым в момент доставки документа. А таким действием мог быть только приказ о немедленном аресте.

Необходимо отметить еще один многозначительный факт. В доносе Бейнса наряду с Марло названы также сэр Уолтер Ролей и математик Гарриот и указано, что обвинение должно быть распространено и на ряд других, связанных с ними высокопоставленных лиц, имена которых будут названы позднее. В копии доноса, посланной Елизавете, имя Ролея было опушено.

…День 30 мая 1593 года начался, как обычно, в Дептфорде, селении, расположенном в нескольких милях от Лондона. Жители городка могли лишь снова поздравить себя с тем, что эпидемия чумы, свирепствовавшая в столице, обошла стороной Дептфорд и даже вызвала сюда наплыв перепуганных лондонцев, плативших хорошие деньги за помещение и стол. Народу понаехало так много, что никто не обратил внимания на четырех человек, также прибывших из столицы, хотя трое из них имели более чем сомнительную репутацию. Это были карточный шулер Инграм Фризер, его достойный помощник вор Николас Скирс и, наконец, правительственный шпион и провокатор Роберт Пули, уже известный читателям. А четвертым был человек, которого, казалось бы, трудно было ожидать встретить в такой компании, — Кристофер Марло.

Все четверо отправились в небольшой дом, вероятно, трактир, на улицу Дептфорд-стренд, принадлежавший некоей Элеоноре Булл. Там они, начиная с 10 часов утра — как отмечалось позднее в протоколе, составленном следователем, — «проводили время вместе, пообедали и после обеда, также все вместе, мирно прогуливались, бродили по саду, примыкающему к указанному дому, вплоть до 6 часов вечера. Вслед за тем они вернулись из упомянутого сада и совместно поужинали». После ужина Марло улегся на кровать в своей комнате, тогда как трое его компаньонов уселись на скамейке спиной к своему знакомому. Инграм Фризер сидел посередине. Вскоре возник спор. Фризер и Марло обменялись резкими словами, дело шло о денежных расчетах.

Марло в ярости схватил нож, который болтался у его противника на ремне за спиной, выхватил его из ножен и ударил Фризера, вероятно, рукояткой, нанеся поверхностную рану на голове. Фризер успел удержать Марло за руку. В последующей схватке, говоря словами того же протокола, Фризер «вышеупомянутым кинжалом стоимостью в 12 пенсов нанес названному Кристоферу смертельную рану над правым глазом глубиной в два дюйма и шириной в один дюйм; от указанной смертельной раны вышеназванный Кристофер Марло тогда же и на том же месте умер».

Поскольку королева Елизавета находилась в пределах 12 миль от Дептфорда, расследование, согласно закону, было поручено королевскому следователю Данби, который и составил цитированный протокол. В течение длительного времени друзья Марло не знали обстоятельств его трагической гибели. Многие считали, что он пал жертвой чумы. По заключению медиков, рана, подобная той, которая описана в протоколе, не должна была вызвать мгновенную смерть. Еще более странной на первый взгляд является судьба убийцы. Его первоначально посадили в тюрьму. Однако уже через месяц он был помилован Елизаветой на том основании, что действовал в порядке самозащиты. Подобная королевская милость редко оказывалась так скоро после совершения преступления. Брат умершего в 1590 году министра Уолсингема Томас Уолсингем, бывший другом и покровителем Марло, немедленно принял Фризера к себе на службу, на которой тот находился ранее и оставался еще и 20 лет спустя (причем использовался для выполнения особо «деликатных» и нередко уголовно наказуемых дел).

Интересно также еще одно обстоятельство. В мае 1593 года Роберт Пули уехал из Англии в Гаагу с очередным шпионским заданием. В день, когда был убит Марло, он только вернулся с секретной информацией для сэра Томаса Уолсингема и после встречи с хозяином спешно направился в Дептфорд, в дом Элеоноры Булл, где встретился с Марло, Фризером и Скирсом. Вряд ли это он сделал по собственной инициативе. С другой стороны, зачем Марло — в это время уже не безусому юноше — было встречаться и проводить время со столь подозрительными и опасными лицами, если он не знал твердо, что они получили приказ оказать ему помощь?

Долгое время в распоряжении науки были только сбивчивые показания современников, передававших ходившие тогда слухи о том, как произошло убийство. В 1820 году один из ученых направил в городок Дептфорд, неподалеку от Лондона, где произошло убийство, письмо к местному священнику с просьбой поискать какие-либо сведения об этом событии в церковно-приходских реестрах. (В них записывались рождения, браки и смерти). В ответ священник прислал выписку, гласящую: «1 июня 1593 года Кристофер Марло убит Френсисом Арчером (Archer)». В 1925 году английский ученый Лесли Хотсон отыскал в английском государственном архиве подлинник заключения, составленного следователем Данби, и приговор присяжных заседателей относительно убийства Марло. Присяжные сочли, что Марло был убит 30 мая 1593 года Инграмом Фризером (Frizer), действовавшим для самозашиты. Убийство произошло в присутствии Скирса и Роберта Пули.

Сторонники кандидатуры Марло на роль Шекспира, конечно, не преминули воспользоваться этим разночтением имени убийцы. Калвин Гофман построил такую внешне эффектную гипотезу: Марло опасался нового вызова в тайный совет, пыток, осуждения. Тогда ему на помощь пришел Томас Уолсингем, который инсценировал убийство, причем для этого вовлек в заговор не только своих слуг и подчиненных — Пули, Инграма Фризера, Скирса, но и следователя Данби, который провел следствие с непонятной торопливостью, не допросил даже хозяйку дома Элеонору Булл и, главное, взял с потолка имя убийцы «Арчер», лишь потом заменив его именем Фризера. Быть может, убили какого-нибудь заезжего моряка, которого никто не знал в Дептфорде и которого было легко выдать за Марло? Тот же переждал опасное время в имении Уолсингема, потом уехал на континент и в течение долгих лет посылал в Англию пьесы, которые ставились под именем Шекспира.

Остроумная теория, не правда ли? Однако в ней есть один существенный недостаток — она не опирается ни на какие доказательства, кроме того, что произведения Шекспира стали появляться вскоре после 30 мая 1593 года, а также не идущих к делу сходных мест в пьесах Марло и Шекспира. Или домыслов, что в некоторых шекспировских драмах Марло будто бы намекает на свою судьбу и что сонеты, посвященные таинственному «W. Н.», в действительности были адресованы Томасу Уолсингему, фамилию которого иногда писал через дефис — Walsing-Ham.

До тех пор, пока Гофман и его сторонники не смогут привести хотя бы одно современное свидетельство, что Марло видели живым после 30 мая 1593 года, их теория основывается на чистой фантазии. По существу, как ехидно заметил один из стратсфордианцев, единственное доказательство в пользу авторства Марло сводится к тому, что его убили, а Шекспир остался жить в годы, когда были написаны шекспировские пьесы.

В 1953 году в колледже Корпус Кристи в Кембридже, в котором обучался Марло, проводился ремонт комнаты, почти не переделывавшейся с XVI в. Под слоем штукатурки, относящейся к более позднему времени, была обнаружена раскрашенная доска. Более тщательное исследование обнаружило, что это картина, изображающая какого-то молодого человека. Гофман пытается уверить читателя, что это портрет Марло и вдобавок вполне схожий с портретом Шекспира, приложенным к первому изданию его сочинений.

В шекспировской комедии «Как вам это понравится» шут Оселок заявляет: «Когда твоих стихов не понимают или когда уму твоему не вторит резвое дитя — разумение, это убивает тебя сильнее, чем большой счет, поданный маленькой компании» (буквально — «большая расплата в маленькой комнате») (акт III, сцена 3). Не только одни сторонники кандидатуры Марло видят в этих словах намек на трагическую сцену в маленькой комнате дептфордской гостиницы. Но почему этот намек должен был быть сделан «спасшимся» Марло, а не Шекспиром?

Гофман попытался пойти и по еще одному проторенному пути антистрадфордианцев — вскрытию могил. После долгих хлопот было получено разрешение разрыть могилу Томаса Уолсингема, где надеялись обнаружить рукописи Марло. В 1956 году могилу раскопали, и разочарованный Гофман должен был заявить: «Мы нашли песок, нет ни гроба, ни бумаг, один песок». В прессе иронически отметили, что пустота могилы отлично подчеркнула пустоту теории. Но американец заранее предусмотрительно заявил: если в могиле не будет ничего найдено, — что ж, не будет найден лишь один из возможных «ключей» к раскрытой им «тайне» авторства шекспировских произведений. А пока что Гофман занялся переизданием своей книги с соответствующим послесловием…

Нечего говорить, что гипотеза о «заговоре» Томаса Уолсингема носит совершенно искусственный характер: если бы он хотел помочь Марло, то между 20 мая и временем поступления нового доноса в тайный совет Уолсингем мог без труда организовать его бегство за границу, не прибегая к громоздкой инсценировке убийства. Что же касается различия в фамилии убийцы, то это, как показал еще в 1925 году Лесли Хотсон, было результатом ошибки священника. Он плохо разбирал скоропись Елизаветинского времени, принял в фамилии Фризера, записанной со строчной буквы и через удвоенное «ф» (ffrizer), первые две буквы за одно большое «А» и просто домыслил остальные знаки. Так получилась фамилия Арчер. Хотсон приводит в своей работе «Смерть Кристофера Марло» фотокопию записи в регистрационной книге прихода, которая неопровержимо доказывает ошибку священника. В книге несомненно стоит фамилия Фризера, хотя ему неправильно приписано имя Френсиса. Интересно, что, не раз цитируя Хотсона, Гофман усердно обходит этот неопровержимый вывод английского ученого.

Малоубедительны и попытки Гофмана доказать неправдоподобие картины убийства, которую рисует заключение следователя Ланби. Там сказано, что во время возникшей ссоры Марло выхватил нож, который Инграм Фризер носил на спине. Эта деталь вызывает град насмешек со стороны Гофмана относительно необычного способа хранить кинжал. Однако показания современников неопровержимо свидетельствуют, что в Елизаветинскую эпоху это было широко распространенной манерой носить оружие.

Гофман уверяет, что у Марло не могло быть ничего обше-го с такими подозрительными личностями, как Фризер и Скирс. Однако по своему социальному положению они стояли не ниже Марло. Фризер владел некоторой собственностью, Скирс был сыном купца и другом одного из друзей Марло. Гофман обращает внимание и на то, что не только Фризер был вскоре оправдан, но и что он вместе с Пули и Скирсом сохранили свои места на службе покровителя поэта — Томаса Уолсингема. Вместе с тем Гофман упускает из виду одно важное обстоятельство: вся тройка верно служила до этого не Томасу, а Френсису Уолсингему, как и Марло в его молодые годы. Пули играл роль в раскрытии заговора Бабингтона. Оставление Фризера, Скирса и Пули на службе говорит либо об их полезности, в связи с чем Томас Уолсин-гем и не счел нужным с ними расстаться, либо… либо действительно был заговор, но с целью не спасти, а покончить с Марло, а Томас Уолсингем и в этом случае выполнял указания властей. Причиной, побудившей избавиться от Марло, мог быть не только его атеизм (как мы помним, самые серьезные обвинения поступили в тайный совет уже после убийства), но и какие-то столкновения секретной службы с бывшим разведчиком и великим драматургом. А может быть, и боязнь Томаса Уолсингема, что Марло под пыткой выдаст какие-то тайны его и кружка Ралея.

Этим догадкам, видимо, навсегда предстоит остаться догадками. Впрочем, и обвинение в атеизме звучало достаточно серьезно для властей, среди которых было немало истовых протестантов. Кроме того, елизаветинская разведка могла иметь особые основания не допускать гласного суда над драматургом. Ведь Марло сохранял возможность рассказать что-либо «лишнее» о своих поездках на континент в качестве агента секретной службы. Во главе разведки при Елизавете стояли умелые и осторожные —люди. Так что вряд ли в архивах могли уцелеть свидетельства о причастности королевских министров к случайной потасовке в городке Дептфорде, при которой некий Фризер убил бывшего студента Кембриджского университета Кристофера Марло.

Надо добавить, что Шекспира до 30 мая 1593 года, возможно, вообще не было в Лондоне. Ведь первые сохранившиеся документальные свидетельства о нем как о столичном актере относятся к декабрю 1594 года. Шекспиру в это время было уже 29 лет, но он еще не проявил себя как писатель. Упоминание в 1591 — 1592 годах драматургом Р. Грином о «потрясателе сцены» относится, скорее всего, не к Шекспиру, как это обычно считается, а к актеру Эдварду Аллену. У. Чэпмэн в книге «Уильям Шекспир и Роберт Грин» (1974 год) считает, что Грин имел в виду знаменитого комика Уильяма Кемпа.

В отличие от Шекспира, Марло, который был всего на восемь недель его старше, к 1593 году уже достиг известности. Он был автором привлекших внимание пьес «Тамерлан», «Фауст» и др. Стоит отметить также, что Марло и Шекспир находились в разных лагерях. Шекспир — через графа Саутгемптона — был связан со сторонниками графа Эссекса, а Марло был близок к Ралею, непримиримому врагу Эссекса. Есть основание считать, что в шекспировской комедии «Бесплодные усилия любви» содержатся сатирические выпады против Ралея, который, возможно, выведен в пьесе в виде комического персонажа дона Адриано де Армадо, «чудака-испанца».

Неудачные эксперименты Гофмана не помешали появлению других работ, поддерживавших авторство Марло — одного или в сотрудничестве с кем-то. Примером может служить изданная в 1968 году работа Д. и Б. Уинчкомбов «Действительный автор или авторы Шекспира». В новой книге делается попытка поставить под сомнение факт убийства Марло, утверждается, что драматург был еще больше, чем предполагают, вовлечен во многие сражения тайной войны. При этом отдельные интересные наблюдения соседствуют с чистыми домыслами. Уинчкомбы обращают внимание на то, с какой быстротой и категоричностью тайный совет в своем решении от 9 июня 1587 года вступился за Марло, когда на него ополчились в Кембридже за необъяснимое отсутствие. В решении, принятом тайным советом — в его составе находился и лорд Берли, являвшийся одновременно канцлером Кембриджского университета, — говорилось: «Ее Величеству не угодно, чтобы кто-либо, используемый, как он (Марло. — Е. Ч.), в делах, затрагивавших благополучие страны, подвергался опорочиванию со стороны тех, кто не знал, чем он был занят». Обычно считают, что Марло ездил в Реймс для сбора сведений об иезуитах. Но это лишь воспроизведение ходивших тогда слухов, и не исключено, что их сознательно распускали с целью скрыть действительную миссию Марло.

Все известное нам о жизни Марло с 1587-го по 1593 год говорит о наличии у него вполне достаточных средств. Отношение к нему властей оставалось благосклонным. 18 сентября 1589 года Марло должен был драться на дуэли с неким Уильямом Бредли. Марло пришел на место назначенного поединка со своим другом поэтом Томасом Уотсоном. Бредли решил сначала скрестить шпаги с Уотсоном, очевидно, считая его более легким противником. Он ошибся — Бредли, правда, удалось ранить Уотсона, но тот нанес в ответ своему противнику смертельный удар. Через несколько дней власти нашли, что Уотсон убил Бредли в порядке самозащиты. Марло и Уотсона отправили в тюрьму — до очередной сессии суда. Однако Марло выпустили уже через неделю под залог, а Уотсон оставался в тюрьме пять месяцев.

Важно отметить, что двоих лиц, которые свидетельствовали против Марло в роковом 1593 году, постигло очень суровое возмездие. При аресте 12 мая 1593 года драматурга Томаса Кида, жившего вместе с Марло, были найдены бумаги, которые официально обозначены как «порочные и еретические вымыслы, отрицающие божественность Иисуса Христа». Кид утверждал, что бумаги принадлежали Марло, оставлены им два года назад, когда он снимал это помещение, и что они случайно оказались перемешанными с бумагами самого Кида. В своих показаниях Кид уверял, что Марло не раз высказывал при нем богохульные суждения, а также намерение убеждать высокопоставленных лиц принять сторону шотландского короля. Эти показания привели лишь к тому, что Кида оставили в тюрьме, подвергли пытке за «мятеж и ересь» и выпустили на свободу только в 1594 году, незадолго до смерти. Другой донос был послан, как мы уже знаем, неким Бейнсом. Возможно, что это простое совпадение, но второй обвинитель Марло тоже кончил свои дни в 1594 году на виселице в Тайберне.

18 мая 1593 года был издан приказ об аресте Марло, 20 мая того же года в бумагах появилась запись, что Марло предстал перед лордами — членами тайного совета. Ему было предписано ежедневно являться в помещение совета до того времени, пока он не получит решения по делу. Сравнительно с наказаниями, постигшими его обвинителей, Марло отделался пока столь легко, что возникает вопрос: не было ли ему просто-напросто предписано ежедневно посещать тайный совет впредь до получения нового секретного задания? Между прочим, если бы Марло должен был соблюдать это решение, он никак не мог утром 30 мая оказаться в Дептфорде и проводить время в обществе Фризера, Скирса и Пули, которые все трое были явно или неявно агентами секретной службы. В этой связи то обстоятельство, что убийство произошло в месте, где его расследование должен был вести королевский следователь, а присяжными могли быть, вполне возможно, люди из находившегося неподалеку, в одной-двух милях, имения Томаса Уолсингема, должно привлечь особое внимание.

В описании убийства Марло, по мнению Уинчкомбов, имеется немало неясностей и темных мест. Особо настораживает, что все участники драмы как будто демонстративно прогуливались в саду, тогда как убийство было совершено в комнате, роковой удар был нанесен в лицо, что затрудняло опознание. Мог ли это быть заговор с целью убийства поэта? По мнению Уинчкомбов, это маловероятно. У тайного совета, если бы он хотел отделаться от Марло, были для этого куда более надежные средства, как показывает судьба Кида и Бейнса. К тому же Марло быстро бы разгадал ловушку. Куда вероятнее, что он был участником представления и что взамен Марло следствию был представлен труп какого-то другого убитого человека. Можно предположить, что Марло и в 1587 году, и после 1593 года выполнял важную тайную миссию при дворе шотландского короля Якова, наследника английского престола. По мнению Уинчкомбов, трактаты, которые сочинял Яков, были написаны не без помоши Марло. Драматург, вероятно, участвовал в восстании Эссекса. Не ограничиваясь этим, авторы высказывают и еще целый ряд подобных же догадок, основанием для которых является весьма вольное истолкование отдельных мест из произведений Марло, Шекспира и других современных им сочинений. В результате к числу авторов шекспировских пьес Уинчком-бами присоединены графиня Пемброк и еще один «соискатель» — церковный деятель, позднее епископ Джон Уильяме.

Каковы же основания для выдвижения его прав на шекспировский трон? Уильяме был близким другом графа Саутгем-птона, которому посвящены поэмы Шекспира, участвовал в сочинении кембриджскими студентами пьесы «Возвращение с Парнаса», в которой упоминался Шекспир. Будущий епископ, как и Марло, был знакомым графини Пемброк, портреты Шекспира, «возможно», срисованы с портретов Лжона Уильямса, сей почтенный служитель церкви незадолго до опубликования собрания сочинений Шекспира установил дружеские связи с Беном Джонсоном, написавшим, как известно, предисловие к этому изданию. Герб Уильямса имеет «гротесковое подобие» стратфордскому памятнику. Почерк так называемой «Нортумберлендской рукописи», которую бэконианцы считают доказательством, что Шекспир — Бэкон, оказывается, напоминает почерк Уильямса. Наконец, известно, что бумаги Уильямса сгорели при пожаре в Вестминстерском аббатстве в 1695 году — это ли не свидетельство, что он передал их на хранение для опубликования, видимо, через полвека после своей смерти (Уильяме умер в 1650 году). Некоторые портреты Шекспира, оказывается, рисовались и с… графини Пемброк, надевшей парик с плешью и привязавшей себе бороду! Авторы приводят и много других аналогичных предположений и «доказательств», но пора остановиться, тем более что уже трудно разобрать, утверждают ли все это Уинчкомбы всерьез или просто потешаются над легковерием своих читателей.

Меч правосудия

Кетсби и его сообщники пытались взорвать короля вместе с парламентом. Прошло три-четыре десятилетия, и сам парламент восстал против короля, и прологом этого конфликта послужило царствование Якова I. Испанский посол Хуан де Таксис стал щедро сыпать золотом в Лондоне. Испанские пенсии стали получать наиболее влиятельные члены тайного совета: графы Дорсет, Ноттингем, Нортгемптон и Сеффолк — по 4 тыс. дукатов (т.е. около тысячи фунтов стерлингов), Маунтджой, граф Девоншир, — 3 тыс., министр по делам Шотландии Джордж Юм — 2 тыс., а сам Солсбери — не менее 6 тыс. Однако, когда какой-то наивный джентльмен сообщил Якову I о том, что его министры подкуплены испанцами, король философски ответил, что ему это отлично известно и что Испания тем самым производит ненужные расходы, уменьшая имеющиеся у нее ресурсы для ведения войны.

Упадок секретной службы при Якове 1 и особенно при его сыне Карле I, унаследовавшем престол в 1625 году, не был случайностью. Главный противник переместился в саму Англию. Это были пуритане — буржуазная оппозиция Стюартам.

И в борьбе с этой оппозицией, выражавшей в то время народное недовольство существовавшими общественными и политическими порядками, правительство прибегало преимущественно к иным приемам, чем методы тайной войны. Для подавления массовых выступлений укреплялась административная машина, усовершенствовался механизм судебной и несудебной расправы с противниками режима, вводилось репрессивное законодательство и, главное, делались попытки явочным порядком расширить прерогативы короны за счет парламента — столь послушного в Тюдоровские времена, а теперь ставшего выразителем усилившегося брожения в стране. Борьба за ограничение полномочий парламента приобрела тем более острый характер, что, только присвоив себе его традиционное право устанавливать налоги, Карл I мог рассчитывать приобрести достаточные ресурсы для создания большой постоянной армии. А без армии трудно было рассчитывать на успех политики подавления оппозиции и утверждения полного королевского абсолютизма по континентальному образцу.

Но после того как конфликт принял открытый характер и перерос весной 1642 года в гражданскую войну между королем и парламентом, снова потребовались услуги секретной службы, причем в равной мере обеим враждующим сторонам: и «кавалерам» — сторонникам Карла, и их противникам — «круглоголовым». Ход тайной войны отражал в общем соотношение сил, которое складывалось в войне явной, а оно зависело во многом от внутренней борьбы в парламентском лагере между пресвитерианами, стремившимися к компромиссу с королем, и индепендентами, требовавшими ведения военных действий вплоть до полной победы над Карлом I. Когда преобладание перешло к индепендентам, возглавляемым Оливером Кромвелем, когда его армия стала одерживать успех за успехом, заметно улучшилась и разведка «круглоголовых».

Английская революция происходила в религиозном одеянии (как и предшествовавшая ей нидерландская революция). Классовые противоречия преломлялись в споры о церковных догматах, политические партии выступали в виде религиозных течений — католики, англикане, пуритане, а среди них пресвитериане и индепенденты, различные секты, к которым примыкали левеллеры. Благочестие было непременным требованием Кромвеля к своим солдатам, их называли не только «железнобокими» за непоколебимость в бою, но и — не без иронии — «святыми» за постоянную озабоченность религиозными вопросами. Кромвель был на редкость подходящей фигурой для выполнения планов нового правящего класса, даже для многих его представителей субъективно представлявшихся как осуществление религиозной и цивилизаторской миссии. Прежде всего, конечно, потому, что Оливер Кромвель был первоклассным полководцем, доказавшим во многих сражениях свои выдающиеся военные способности.

Секретная служба короля тщетно пыталась изменить ход событий в пользу «кавалеров», а после того, как король попал в руки неприятеля, помочь ему вырваться из плена. В ноябре и декабре 1647 года Карл I содержался под стражей во дворце Хемптон-корт. Заключение не было строгим, и «кавалерам» удалось увезти короля на остров Уайт, но там его снова взяли под арест. Шифрованные письма, которые направлял Карл своим сторонникам, без труда прочитывались парламентской секретной службой. Поэтому все попытки «кавалеров» снова организовать бегство Карла окончились провалом.

В 1649 году король Карл 1 был казнен. Англия стала республикой.

Немного найдется в истории процессов, которые оказали бы столь сильное влияние не только на современников, но и на последующие поколения, как суд над английским королем Карлом I.

…Когда через 11 лет после этого процесса судили оставшихся в живых «цареубийц», юристы короны долго ломали голову над сложной правовой проблемой: считать ли день казни 30 января 1649 года последним днем царствования Карла I или первым днем правления его сына Карла II? По закону не должно быть разрыва даже в один день. Часть судей считали, что можно выйти из непредвиденного затруднения, отнеся этот роковой день к обоим царствованиям, другие выражали сомнение в правильности такого толкования законов. В результате, чтобы обойти столь непреодолимую преграду, обвиняемым было инкриминировано не убийство 30 января Карла I, а злоумышление против жизни короля 29 января 1649 года.

А ведь в этот, никак не умещающийся ни в одно царствование день 30 января приказ о приведении в исполнение смертного приговора прямо указывал, что подлежит казни «король Англии». И палач уже на эшафоте именовал Карла не иначе, как Ваше Величество. Как ошибся бы тот, кто увидел здесь неизжитую рабскую психологию, инерцию почтения перед священной особой помазанника Божьего. Нет, это был поистине революционный разрыв с прошлым: меч народного правосудия карал не частного человека, а монарха. Как говорил прокурор Джон Кук, суд «вынес приговор не только одному тирану, но и самой тирании».

Монархов и до этого нередко насильственно свергали с трона, немало их кончало жизнь под топором палача, но всегда при этом они объявлялись узурпаторами престола. Их лишали жизни, но по приказу другого, объявленного законным государя. Когда судили бабку Карла I Марию Стюарт, невозможно было подыскать подходящие судебные прецеденты, хотя речь шла не о царствующей королеве, которую к тому же судили в другой стране и по повелению монарха страны, где она провела в тюрьме почти два десятилетия. Во время английской революции парламент настоял вопреки сопротивлению Карла I, на казни двух его главных советников, осуществлявших политику королевского абсолютизма, — графа Страффорда и архиепископа Лода.

Их процессы произвели сильное впечатление, но и они не могли идти ни в какое сравнение с судом над королем. Исключительность процесса Карла I подчеркнула сама история — только через полтора века, в годы другой, еще большей по масштабам народной революции снова бывшие подданные судили своего монарха. Но и тогда это стало событием, эхо которого отозвалось по всей Европе.

Процесс Карла I поражал воображение также силой характера врагов, столкнувшихся в этом деле. Во многом можно было обвинить Карла: и в стремлении утвердить на английской почве королевский абсолютизм иноземного типа, и в полной неразборчивости в средствах, и в готовности на любые клятвопреступления, на циничное попрание самых торжественных обещаний, на сговор с врагами страны и на предательство, если это было в его интересах, своих наиболее верных сторонников, на отречение от исполнителей своих приказаний и на то, что, если нужно, он пролил бы реки крови своих подданных. Но нельзя отказать Карлу и в неукротимой энергии, в убежденности в справедливости своего дела, в том, что используемые им дурные средства служат благой цели. Уже в предсмертной речи с эшафота он заявил собравшейся толпе: «Я должен сказать вам, что ваши вольности и свобода заключены в наличии правительства, в тех законах, которые наилучше обеспечивают вам жизнь и сохранность имущества. Это проистекает не из участия в управлении, которое никак вам не надлежит. Подданный и государь — это совершенно различные понятия». За несколько минут до казни Карл продолжал отстаивать абсолютизм с таким же упрямством, как и в годы наибольшего расцвета своего могущества.

Революционерам надо было созреть для борьбы и для торжества над таким убежденным противником, за которым стояли столетние традиции, привычки и обычаи многих поколений. Надо помнить еще об одной характерной черте тогдашней политической обстановки и общественной атмосферы. Несомненно, что только давление снизу, со стороны народа, побудило руководителей парламентской армии — Оливера Кромвеля и его единомышленников — пойти на углубление революции, на ликвидацию монархии и провозглашение республики. Это, однако, не исключало того, что лондонская толпа была раздражена своекорыстной политикой парламента. Недовольство вызывалось растущим бременем налогов, разорением, связанным с многолетней гражданской войной. Стоит ли удивляться, что порой это недовольство окрашивалось в монархические тона? С другой стороны, большое число парламентских политиков боялось народа и готово было цепляться за монархию как возможного союзника. Карьеристский расчет заставлял этих людей сомневаться в прочности порядка, который будет создан без привычной монархической формы власти, страшиться ответственности в случае реставрации Стюартов, что все время оставалось реальной политической возможностью.

Нельзя было найти юриста, который составил бы обвинительный акт против короля. Палата лордов отказалась принять решение о предании Карла суду. Палата общин, подвергнутая «чистке» от сторонников соглашения с королем, назначила в качестве судей 135 лиц. На их верность, как считали, можно положиться. Но 50 из них сразу отказались от назначения, большинство остальных под разными предлогами не поставили своей подписи под приговором.

Нужна была поистине железная воля Кромвеля и его ближайшего окружения, а также тех демократически настроенных офицеров-левеллеров (уравнителей), которые по своим политическим взглядам стояли левее руководителей армии, чтобы преодолеть страхи одних, возражения других, интриги и эгоистические расчеты третьих и решиться на чрезвычайную меру, поразившую Европу.

Делая этот дерзкий революционный шаг, верхушка армии стремилась внешне сохранить связь с английской конституционной традицией, по крайней мере с теми ее положениями, которые не были ликвидированы самой логикой развития революции. Однако провести процесс над королем в соответствии с конституционными принципами, как раз включавшими безотчетность монарха перед подданными за свои поступки, было заранее безнадежным делом. Более того, для Карла I, тоже пытавшегося по существу изменить форму правления в Англии по примеру континентального абсолютизма, конституционная почва была наиболее удобной для оспаривания правомочности суда.

Именно в этой плоскости и началась 20 января словесная дуэль между председателем суда Брейдшоу и Карлом в Вестминстер-холле, где происходил процесс короля. Черные камзолы пуританских судей, многочисленная стража с мушкетами и алебардами, внимательно наблюдавшая за зрителями на галереях, подчеркивали суровую торжественность происходившего. Брейдшоу объявил «Карлу Стюарту, королю Англии», что его будут судить по решению английского народа и его парламента по обвинению в государственной измене.

Карл обвинялся в том, что, будучи признанным в качестве короля Англии и наделенным поэтому ограниченной властью и правом управлять согласно законам страны, злоумышленно стремился к неограниченной и тиранической власти и ради этой цели изменнически повел войну против парламента.

Со своей стороны Карл потребовал разъяснить, какой законной власти он обязан давать отчет в своих действиях (отлично зная, что такой власти не существует по конституции). Иначе он отказывается отвечать на вопросы суда. «Вспомните, что я ваш король, законный король», — настойчиво твердил Карл. Брейдшоу повторил, обращаясь к Карлу, выдвинутые обвинения, призвав его к ответу за содеянное «от имени английского народа, королем которого вы были избраны».

Таково было действительное представление пуритан о предназначении короля, но оно имело мало общего с традиционным конституционным правом Англии. Карл снова возразил: «Англия никогда не была государством с выборным королем. В течение почти тысячи лет она являлась наследственной монархией». Король объявил далее, что он стоит за «правильно понятое» право палаты общин, но что она без палаты лордов не образует парламента. «Предъявите мне, — добавил король, — законные полномочия, подтверждаемые словом Божьим, Священным Писанием или конституцией королевства, и я буду отвечать». Карл пытался всю конституционную аргументацию и все доводы от Священного Писания, которыми оперировали его противники, обратить против них самих. Он апеллировал к зрителям, присутствовавшим в Вестминстер-холле. Среди них было немало его сторонников — «кавалеров», даже кричавших «Боже, спаси короля» при удачном для Карла повороте в словопрениях. Брейдшоу был вынужден отдать приказ увести арестованного.

Результаты словесного поединка в первый день были не очень обнадеживающими. «Конституционная» аргументация обвинения сразу же обнаружила свои слабые стороны, и это дало дополнительные основания колеблющимся выразить свои сомнения. Но это же усиливало решимость таких людей, как прокурор Кук, заявивший: «Он должен умереть, а с ним должна умереть монархия».

На следующий день было воскресенье, пуританские судьи слушали три проповеди. Впрочем, и проповедники не сошлись во мнениях, как поступить с королем. Утром в понедельник 62 судьи собрались на частное заседание: обсуждался вопрос, как реагировать на оспаривание королем полномочий суда. И снова было решено соблюдать фикцию конституционности его действий, соответствия традиционному праву. Дальнейший отказ короля отвечать на вопрос, признает ли он себя виновным, было решено считать за утвердительный ответ. Хотя это ускорило вынесение приговора, но в значительной степени лишало процесс его пропагандистской ценности. Ведь в таком случае механически отпадала необходимость вызывать свидетелей, которые своими показаниями сделали бы очевидной виновность короля; прокурор лишался повода для произнесения обвинительной речи. Признание обвиняемым инкриминируемого ему преступления требовала судебная процедура, чему в пределах возможного стремился следовать революционный трибунал.

После полудня открылось второе регулярное заседание суда. Брейдшоу заявил королю, что суд не позволит ставить под сомнение свои полномочия. Карл снова выдвинул возражения конституционного характера: по закону монарх не может быть преступником, палата общин не имеет судебной власти. Опять начались дебаты. Во вторник снова частное заседание и снова решение еще раз дать королю возможность ответить на обвинение, если он согласится признать полномочия суда. В противном случае утром 24 января будет вынесен приговор.

Последовал еще день словесной перепалки. Лишь когда Брейдшоу сбрасывал сковывавшие его путы конституционного крючкотворства, когда он по существу говорил о преступлениях короля — инициатора кровавой войны против народа, все становилось на свое место и Карл представал перед судьями и зрителями тем, чем он был в действительности, — поборником реакции и тирании. Конечно, речи Брейдшоу менее всего могли поколебать уверенного в своей правоте Карла.

Политическая обстановка не позволяла суду и стоявшему за ним индепендентскому руководству армии пренебрегать возможностью доказать вину короля. Для этой цели было проведено — в отсутствие подсудимого — заслушивание свидетелей, выявивших роль Карла в ведении гражданской войны, нарушение им заключенных соглашений, приводилась перехваченная переписка короля, свидетельствовавшая о его намерении при первом же удобном случае расправиться со своими противниками (эти показания были напечатаны и в лондонских газетах).

27 января Карл был снова приведен в зал суда. Король, отлично зная, что все было подготовлено для вынесения приговора, попытался сорвать намеченный ход заседания речью, обращенной к судьям. Брейдшоу запретил ему говорить. Но как только председатель суда произнес несколько слов о том, что обвинение поддерживается от имени английского народа, с галереи раздался женский голос: «Не от имени половины, не от четверти английского народа. Оливер Кромвель — изменник». Кричала какая-то важная дама в маске. Потом выяснилось, что это была леди Ферфакс, жена номинального командующего парламентской армией, который, несмотря на все настояния своего заместителя Кромвеля, уклонялся от участия в процессе короля. После того как наконец воцарилась тишина, Брейдшоу продолжил свою речь. Поскольку, заявил он, обвиняемый отказывается ответить на вопрос, признает ли он себя виновным, суду остается вынести приговор. Обвиняемому может быть дано слово, если он не возобновит спора о полномочиях суда. Не вступая в дискуссию, король, однако, подтвердил, что отрицает право судить его. Опять часть судей усомнилась в правомочности своих действий. Один из них, Джон Даунс, вполголоса выразил сомнение. Сидевший впереди него Кромвель круто повернулся:

— Что тебя беспокоит? Ты что, спятил? Не можешь сидеть тихо и вести себя спокойно?

Но и после этого окрика Дауне громко произнес, что он не удовлетворен ходом дела. Брейдшоу неожиданно объявил перерыв, и суд удалился на совещание.

Что происходило в эти полчаса? Впоследствии, уже после реставрации, не только Дауне, но и несколько других членов суда уверяли, что они требовали в последнюю минуту достигнуть соглашения с королем и что все их соображения были гневно отвергнуты Кромвелем. Он напомнил им о нарушениях Карлом прежних обязательств. Кромвелю удалось сплотить подавляющее большинство членов суда.

При возобновлении заседания Карл, учитывая обстановку, потребовал, чтобы парламент выслушал его новые предложения. Брейдшоу отверг этот последний маневр короля. В своей заключительной речи председатель суда снова напомнил о преступлениях Карла перед английским народом, о нарушении им договора, который связывает монарха с его подданными, разжигании гражданской войны. Брейдшоу объяснил, игнорируя протесты Карла, почему короля нужно считать тираном, изменником и убийцей в полном смысле этого слова. Приговор, зачитанный секретарем суда, гласил: «Указанный Карл Стюарт как тиран, изменник, убийца и враг общества будет предан смерти посредством отсечения головы от туловища».

Те немногие дни, которые отделяли вердикт суда от казни, были заполнены лихорадочной активностью роялистов и иностранных дипломатов, пытавшихся добиться отсрочки или пересмотра приговора. В Лондоне распространялись слухи, что даже палач отказался выполнять свои обязанности и что его роль будет играть сам Кромвель. Палач и его помощник действительно были в маске, очевидно, чтобы потом иметь возможность, если потребуется, отрицать свое участие в цареубийстве, а пока чтобы избежать удара кинжалом, который всегда ведь мог быть нанесен из-за угла рукой какого-нибудь «кавалера». 30 января Карл I взошел на эшафот.

Парламент немедля принял закон, запрещавший провозглашение королем наследника казненного монарха. Как указывалось в парламентском решении, принятом через неделю после казни, «было доказано на опыте, что должность короля Англии и принадлежность власти над нею какому-либо одному лицу не обязательны, обременительны и опасны для свободы, безопасности и общественных интересов народа и, следовательно, должны быть уничтожены». Однако победившие классы — буржуазия и обуржуазившаяся часть дворянства — боялись народных масс, с помощью которых они одержали победу над королем. Они мечтали о твердой власти, которая гарантировала бы их завоевания от опасности как слева — со стороны трудящихся масс, так и справа — со стороны побежденных, но мечтавших вернуть утерянное роялистами («кавалеры» сплотились вокруг находившегося в эмиграции Карла II, сына казненного короля).

В стране была установлена диктатура генерала Оливера Кромвеля, объявившего себя лорд-протектором Англии. Кромвель должен был бороться с деятельным роялистским подпольем. «Кавалеры» пытались поднимать восстания, вести переговоры со всеми группировками, недовольными режимом протектората, готовили покушения на лорд-протектора. В борьбе против «кавалеров» не меньшее значение, чем армия — знаменитые «железнобокие», — имела кромвелевская разведка. Кромвель лично разработал некоторые принципы построения своей разведывательной службы, например, ввел правило, что ни один агент не должен знать ничего сверх того, что ему необходимо для его действия, и в особенности не быть посвященным без крайней необходимости в работу других агентов. Лорд-протектор любил порой приглашать к себе за стол друзей и лиц, казавшихся ему подозрительными, чтобы изумлять первых и ужасать вторых степенью своей осведомленности о связях и действиях каждого из них.

Еще в 1649 году руководство разведкой было возложено на Томаса Скотта — одного из «цареубийц», голосовавших за вынесение смертного приговора королю Карлу I. Роялист Клемент Уокер, вспоминая библейский миф о египетском пленении, жаловался, что агентами Скотта «вся Англия кишела, как Египет кишел вшами и лягушками». Скотт использовал не только шпионов, но и агентов, провоцировавших плохо организованные выступления «кавалеров».

Энергичным помощником Скотта вскоре стал капитан Джордж Бишоп, занявшийся организацией шпионажа внутри страны. Другим сотрудником начальника кромвелевской разведки был профессор геометрии Оксфордского университета Джон Уоллис, достойный наследник Фелиппеса, утверждавший, что он является основателем новой науки — криптографии. Уоллис расшифровал многие коды роялистов. Утверждали, что не было шифра, который ему не удалось бы раскрыть. При этом, в отличие от Бишопа, ярого сторонника Кромвеля, Уоллис изображал человека не от мира сего, ученого, готового лишь в интересах науки разгадывать передаваемые ему шифры. Гайд, канцлер жившего в эмиграции Карла II, долгое время не мог поверить, что Уоллис раскрывает роялистские шифры. Гайд считал, что ключи к шифрам были выданы кем-то из «кавалеров». Лишь после реставрации, получив в свои руки образцы работы Уоллиса, Гайд должен был сознаться, что недооценил таланты оксфордского геометра. Наряду с Уоллисом опытным криптографом зарекомендовал себя Джон Уилкинс, епископ Честера, который впоследствии раскрыл свой метод Карлу II.

Роялисты скоро почувствовали эффективность системы, созданной Скоттом. Приближенный короля маркиз Ньюкасл признал это в разговоре с одним из «кавалеров», который, между прочим, тоже был агентом Бишопа. Тот писал своим начальникам: «Они думают, что вы в сговоре с дьяволом. Стоит им только подумать о чем-нибудь, как вы уже узнаете об этом».

В 1653 году общее управление разведкой перешло от Скотта и Бишопа к Джону Терло. Этот до революции скромный адвокат из графства Эссекс стал при Кромвеле государственным министром, министром внутренних дел, министром иностранных дел, военным министром, членом государственного совета и, наконец, главой полиции и разведки, что едва ли не более всего способствовало его влиянию. В период после смерти Кромвеля Скотт на некоторое время опять стал во главе разведывательного ведомства.

Терло был, несомненно, самым способным руководителем секретной службы, которого Англия имела со времен Уолсингема. Подобно Уолсингему, Терло предпочитал создавать свою сеть, нередко минуя английские миссии и посольства. Среди агентов Терло были роялисты, готовые перебежать в лагерь Кромвеля, и экзальтированные проповедники наступления «царства Божьего» на земле, мужчины и женщины, старики и молодежь. Глава тайной службы спасал от виселицы приговоренных к смерти, при условии, что они станут шпионами лорд-протектора. Недавно были проданы с аукциона и стали известны ученым донесения агентов Терло из Франции, Бельгии, Голландии, Германии, Португалии, составившие целый том. Даже такой мастер тайной войны, как фактический правитель Франции кардинал Мазарини, жаловался, что его секреты похищены людьми Терло. Кстати, Кромвель пытался использовать Фронду, острую внутриполитическую борьбу во Франции. Осенью 1650 года он тайно послал в Париж в качестве своего представителя Генри Вэна-младшего для тайных переговоров с Рецем — одним из лидеров Фронды, в те месяцы временно помирившимся с Мазарини. Однако попытки сговориться с Рецем, по крайней мере, если верить его знаменитым «Мемуарам», не удались, так как он опасался быть обвиненным в связи с английскими «цареубийцами».

Английская разведка старалась установить контакты и с Фрондой в Бордо. Интересно, что здесь одним из их противников был д'Артаньян — прототип знаменитого героя «Трех мушкетеров» А. Дюма. По поручению Мазарини д'Артаньян прибыл в армию, осаждавшую Бордо, который находился в руках фрондеров. Д'Артаньян переодетым посетил город и завязал связи с лицами, готовыми перейти на сторону правительства.

Во время первой англо-голландской войны (1652 — 1654 годы) Терло узнавал о секретных решениях Генеральных штатов Голландии чуть ли не на следующий день после их принятия.

Английские путешественники, даже симпатизировавшие роялистам, боялись встречаться с находившимся в Париже в 1654 году Карлом II, так как об этих посещениях немедленно узнавали в Лондоне. Один аристократ, державший в годы войны сторону парламента, попросил у Кромвеля разрешение съездить за границу. Лорд-протектор дал согласие при условии не видеться с Карлом, в это время переехавшим в Кёльн. После возвращения этот дворянин был вызван к Кромвелю:

— Точно ли вы соблюдали мой приказ?

— Да.

— Это верно, — заметил, усмехнувшись, протектор, — вы не видели Карла Стюарта, чтобы сдержать обещание, данное мне. Вы встретились с ним в темноте, для этого из комнаты были вынесены свечи.

И Кромвель точно изложил остолбеневшему от изумления и страха собеседнику содержание его переговоров с Карлом II.

Терло имел своих людей в ближайшем окружении Карла II: новый государственный секретарь любил получать секретные новости из первоисточников. Впрочем, немало полезного сообщали Терло и его агенты, не принадлежавшие к числу доверенных лиц короля, но вращавшиеся среди «кавалеров», которые часто не умели держать язык за зубами. В числе шпионов Терло был Джозеф Бэмфилд, которому роялисты поручали выполнение многих секретных миссий. Агенты шефа кромвелевской разведки известили его о всех подробностях подготовки роялистского восстания весной 1655 года. Это было одной из причин, почему действительно начавшееся в марте восстание было без труда подавлено «железнобокими».

Широко применял Терло и старую уловку, подсылая к арестованным своих людей. Немалое число роялистов, постепенно отчаявшись в возможности успеха, стали предлагать свои услуги Терло. Один из них, сэр Джон Гендерсон, был в 1654 году послан в Кёльн, где находился двор Карла. Гендерсон сумел выудить много важных сведений у королевского министра Питера Мессонетта. Однако еще большее значение имел другой агент Терло — Генри Меннинг, в прошлом активный роялист, вкравшийся в доверие к Карлу. Меннинг был разоблачен и казнен приближенными короля.

На службе Терло находились и женщины-разведчицы. В мае 1655 года в роялистских кругах Антверпена появилась молодая, красивая Диана Дженнингс. Она выдавала себя за вдову недавно убитого на дуэли роялиста. Диана произвела сильное впечатление на полковника Роберта Фелипса, который с готовностью взял на себя заботы об интересной леди. Немало смеялись приятели Фелипса, когда вскоре выяснилось, что мнимая вдова была явной обманщицей. Однако они зубоскалили бы значительно меньше, узнав, что Диана Дженнингс за время своего флирта с Фелипсом сумела узнать у него все детали подготовлявшегося им и несколькими другими «кавалерами» покушения на Кромвеля. Заговорщики намеревались застрелить лорд-протектора и бежать под прикрытием вооруженного отряда в 50 человек. Диана Дженнингс быстро села в Дюнкерке на корабль, идущий в Англию, и вскоре передала Терло список участников заговора, а также адрес «почтового ящика», через который они вели переписку со своими сообщниками.

Некоторые честолюбцы из партии «кавалеров», потерпевшие неудачу в интригах, кипевших вокруг Карла II, решались отомстить, нанимаясь на службу к Терло. Так поступил сэр Джон Марлей, бывший роялистский губернатор Ньюкасла. Ричард Палмер, служивший при дворе Карла II, сам принес в ведомство Терло письма, которые ему было поручено доставить роялистам в Англию из Кёльна, предложив свои услуги и на будущее. Палмер явно руководствовался желанием получить побольше денег. Терло позднее послал его в Голландию в качестве разведчика при английском после в Гааге.

Не менее ценными агентами были для Терло подкупленные им слуги видных «кавалеров». Так, например, лакей роялиста Джейма Холсолла Уильям Мастен помог разоблачить подготовку ещё одной попытки убийства Кромвеля. Слуга роялиста Арморера Томас Пирс после ареста не только разоблачил планы своего хозяина, но и по поручению Терло поехал в Кёльн провоцировать новое покушение на протектора. Однако Пирс, видимо, был агентом-двойником. По возвращении в Англию он был снова отправлен в тюрьму и, несмотря на все уверения в преданности, оставался под стражей вплоть до смерти Кромвеля. Карл II предлагал 5 тыс. фунтов стерлингов и дворянское звание за убийство Кромвеля. Однако все покушения терпели неудачу.

Поток перебежчиков из лагеря «кавалеров» в последние годы протектора все увеличивался. Многие из них становились деятельными агентами Терло. Шпионом стал Джон Уолтерс, направленный в 1656 году в Антверпен и снабдивший кромвелевскую секретную службу важной информацией о роялистских эмигрантах. ещё более деятельно подвизался в роли разведчика священник англиканской церкви Френсис Коркер. О значении добывавшихся им известий о лондонских роялистах можно судить по тому, что Терло, по некоторым сведениям, платил ему 400 фунтов стерлингов в год — очень крупные деньги по тому времени.

Были случаи, когда отдельные роялисты нанимались на службу к Терло исключительно с целью сообщать ложные сведения. А бывало и еще сложнее. Некоторые «кавалеры», получая жалованье от Терло, уверяли своих единомышленников, что делают это лишь с целью одурачить секретную службу лорд-протектора. Однако в действительности они снабжали Терло вполне доброкачественной информацией. Так, например, сумел устроить свои дела Джилберт Талбот, участник одного из неудавшихся покушений на Кромвеля в 1655 году. И это был далеко не единственный казус.

Однако самым большим успехом секретной службы Терло в борьбе против роялистов явилось проникновение в так называемый «Запечатанный узел». Это был верховный орган партии «кавалеров» в Англии, состоявший всего из нескольких влиятельных вельмож. Хотя авторитет «Запечатанного узла» временами оспаривали другие роялистские центры, недовольные его выжидательной политикой, он оставался самой важной организацией «кавалеров». Тем большее значение имела измена сэра Ричарда Уиллиса, одного из членов «Запечатанного узла». Когда после реставрации Уиллису надо было оправдываться, он ловко напирал на то, что не выдал роялистские секреты, а свои связи с Терло объяснял желанием перетянуть главу кромвелевской секретной службы на сторону короля! Архивные документы, однако, показывают, что Уиллис продолжал доставлять за солидные деньги информацию властям протектората и в 1659 году, когда Терло был уволен в отставку и главой секретной службы стал опять Томас Скотт.

Интересно отметить, что особых успехов разведка протектората достигла в борьбе против роялистского подполья как раз за немногие месяцы до реставрации, хотя окончательно разгромить «Запечатанный узел» так и не удалось. После возвращения Карла II горевшие жаждой мщения роялисты требовали расправы с Терло. Однако тот предупредил, что, если ему нанесут ущерб, он опубликует «черную книгу», которая приведет на виселицу половину «кавалеров». Эта угроза подействовала, хотя в ней имелся сильный элемент блефа. Стоит добавить, что Карл II не раз спрашивал советов у Терло как у признанного специалиста по делам разведки.

Разумеется, Терло активно действовал не только против «кавалеров», но и против врагов протектора слева — партии левеллеров. А левеллеры отвечали организацией покушений на Кромвеля. Некоторые из бывших лидеров левеллеров, особенно Уальдмен и Сексби, даже вступали с этой целью в соглашения с роялистами. В 1657 году заговорщики твердо решили взорвать Кромвеля в его резиденции в Уайт-холле. В заговоре участвовали несколько солдат; часовой Туп разрешил пронести порох, но в последний момент раскрыл весь замысел Кромвелю. Явившиеся на другой день заговорщики были арестованы. Между прочим, Джон Уальдмен, который более полувека вел жизнь неутомимого организатора заговоров, во время Реставрации написал сочинение «Краткий трактат о разведывательном деле». Основываясь на опыте Терло, Уальдмен советовал правительству иметь своих агентов во всех партиях, контролировать почтовую переписку, особенно корреспонденцию послов — «великих шпионов», приставлять наблюдателей ко всем подозрительным иностранцам и т.д.

Терло создал обширную сеть наблюдения не только за противниками Кромвеля, но и за иностранными правительствами. Александр Дюма в своем романе «Десять лет спустя» очень просто объясняет реставрацию Стюартов в Англии, которая произошла в 1660 году. Д'Артаньян незаметно похитил бывшего кромвелевского генерала Монка (как он ранее проделал это с кардиналом Мазарини). Потом мушкетер освободил увезенного им генерала, но Монк уже решился перейти на сторону Карла II и восстановить его на престоле. Это приключенческий роман. А вот что сказать, когда представления многих буржуазных историков не поднимаются над подобным пониманием событий? Это скольжение по поверхности политических событий без серьезного анализа глубинных процессов нередко и приводит к тому, что разведку награждают чудесной способностью оказывать решающее влияние на ход важнейших событий, направлять курс корабля истории.

В действительности подлинная история протектората Кромвеля и последовавшей реставрации Стюартов показывает, насколько решающие события определяются главной движущей силой общественного развития — классовой борьбой. Успехи или неуспехи тайной войны, как бы они ни были порой важны сами по себе, в конечном счете всегда зависят от расстановки сил и борьбы классов. Пример истории протектората и реставрации тем более показателен, что это было время, когда народные массы после их появления как активной политической силы во время гражданской войны и Республики были подавлены и обезглавлены, а борьба велась в основном между различными группами господствующих классов. В Англии на протяжении всего времени правления Кромвеля действовала очень энергичная роялистская партия, широко применявшая оружие тайной войны. Однако все ее действия оказались совершенно бесплодными, пока — уже после смерти Оливера Кромвеля — господствующие классы в целом не почувствовали новую угрозу снизу, со стороны народных масс, и не решились защитить себя реставрацией монархии. В конце 50-х годов «кавалеры» стали проникать в разведывательную организацию Терло. Резидент Терло в Голландии Джордж Даунинг при правлении Ричарда Кромвеля переметнулся в лагерь «кавалеров» и сообщил им об измене Ричарда Уиллиса. Генерал Монк, долго колебавшийся, только ощутив давление этих настроений, решился перейти на сторону Стюартов. Не менее важно, что его армия, из которой давно выветрился старый революционный дух, в которой тон задавали офицеры, награбившие земли в недавно снова покоренной Ирландии, согласилась стать послушным орудием Реставрации.

Скандальная хроника Карла II

После реставрации Стюартов в 1660 году политический маятник качнулся далеко за те пределы, которые ему первоначально были установлены победившими во время английской революции классами — буржуазией и в значительной степени обуржуазившимся дворянством. В страхе перед новым вступлением на политическую арену народа эти классы фактически на время предоставили королю Карлу II свободу рук, поскольку речь не шла об основных, социальных результатах революции. На эти завоевания буржуазии у Карла хватало ума не покушаться, и это удержало его на престоле, вопреки той, обычно крайне непопулярной, политике, которую он проводил.

Собственно, политика короля тяготела к одной цели — максимальной независимости от парламента. Но без согласия парламента нельзя было получить денег (отец Карла II поплатился головой за попытку собирать налоги в обход парламента). Нельзя, конечно, внутри страны — вовне, оказывается, было можно. Людовик XIV был готов ежегодно давать Карлу II крупные субсидии, чтобы укрепить его положение по отношению к парламенту, а главное, обеспечить поддержку или по крайней мере нейтралитет Англии в тех войнах, которые вел французский король для утверждения своей гегемонии в Европе. Понятно, что французская дипломатия и французская разведка прилагали значительные усилия, чтобы сохранить под своим контролем внешнюю политику Англии. С этой целью помимо «официальной» тайной субсидии, которая выплачивалась Карлу II, агенты Людовика установили личные контакты и постоянно делали крупные денежные подарки английским министрам и даже их секретарям. Например, секретный агент английского министра герцога Бекингема (сына фаворита Карла I) лондонский купец Лейтон, через которого тот вел переговоры с Французским двором, получил в 1668 году подарок в 400 пистолей.

Карл II не представлял себе жизни без нескольких, так сказать, официальных фавориток, не считая множества временных любовниц. Чем дальше, тем больше наряду с открытой политикой английского правительства и тайной дипломатией Карла устанавливались прямые контакты между его фаворитками и иностранными дворами. Если сам Карл заключил тайный альянс с Францией, то его главная метресса Барбара Вильерс, леди Кастлмейн (позднее, с 1670 года герцогиня Кливлендская), находилась в союзе с Испанией.

В новом Сент-Джемском дворце происходили настоящие сатурналии, в которых участвовали разом леди Кастлмейн, Френсис Стюарт, Нелли Гвини, другие королевские наложницы. К огорчению дипломатов, контроль над увлечениями короля стал невозможным. Карл волочился за каждой юбкой. Его называли не иначе, как Старина Роули, это была кличка одного из лучших жеребцов в королевской конюшне. Сам король был даже польщен прозвищем. По крайней мере, когда король ночью ломился в дверь комнаты очередной фрейлины, он в ответ на негодующий вопрос, кто стучит, неизменно отвечал:

— Мадам, это сам Старина Роули.

Все же известный консервативный историк К. Фейлинг предостерегал против преувеличения влияния фавориток, а некоторые авторы (Ч. Хартмен, А. Брайант) считают монаршее сластолюбие лишь ловкой маской. Разврат, оказывается, служил для сокрытия дальновидной патриотической программы… На деле же мало озабоченный необходимостью поддержания равновесия сил в Европе (о котором много говорилось в парламенте) Карл значительное внимание уделял уравновешиванию отношений между своими главными содержанками.

Унижало Карла в глазах его благочестивых верноподданных вовсе не само распутство, а то, что оно было очень уж неприкрытым и даже демонстративным, нарушая добрые традиции, которые восходили к Генриху VIII с его шестью женами. Шокировали несерьезность короля, полное пренебрежение к важным делам, интересовавшим его порой только как повод позубоскалить. Пусть Карл, как постарались показать новейшие историки, и не растрачивал на любовниц и фавориток без остатка все отпущенные ему парламентом деньги, достаточно было и того, что на них уходила все же значительная часть средств. Другую съедали казнокрадство, а также вопиющая некомпетентность лиц, назначавшихся веселым монархом на ответственные посты. В результате резко упал и престиж Англии за границей. Однажды голландский посол сделал Карлу II оскорбительное по своей невыгодности предложение:

— О, Боже, — воскликнул Карл, — вы никогда не сделали бы такого предложения Оливеру Кромвелю.

— Разумеется, нет, — ответил посол, — но вы ведь совершенно другой человек, чем Оливер Кромвель.

Во время войны голландский флот мог ворваться в Темзу и бомбардировать форты, не подготовленные к обороне из-за коррупции и бездарности правительственных чиновников, тогда как Карл в это самое время продолжал коротать время у леди Кастлмейн. Тем не менее выбора не было, и богобоязненные буржуа-пуритане, ужасавшиеся безнравственностью двора, в то же время ревниво следили за тем, чтобы в этом «чертоге сатаны» особым фавором пользовалась угодная им содержанка, а не ее соперницы.

Однажды возмущенная толпа лондонцев остановила экипаж. В нем, как они думали, ехала француженка Луиза де Керуаль, которую подозревали в намерении побудить Карла перейти в католическую веру. Однако в карете сидела другая королевская любовница, Нелли Гвини. Актриса по профессии, она-то знала, как обратить угрожающие возгласы толпы в восторженный гул одобрения.

— Успокойтесь, люди добрые, — воскликнула Нелли Гвини. — Все в порядке. Я — протестантская шлюха!

Луиза де Керуаль, против которой негодовала толпа, вначале Карлу не понравилась: француженка переигрывала, изображая из себя недотрогу. Хотя королю было отлично известно, что она — агент Версальского двора, он охотно полез в ловушку, возможно, считая, что тем самым он окончательно рассеет беспокойство Людовика XIV насчет своих планов и обеспечит бесперебойное поступление французской субсидии. Кто мог лучше успокоить французского короля, чем его платная шпионка, сделавшаяся любовницей Карла? И одной из главных задач послов французского короля стала охрана прав Луизы от посягательств других «заинтересованных сторон». На сводничество и интриги, связанные с попытками примирения Луизы де Керуаль с другими фаворитками, и уходили усилия официальных и тайных представителей Людовика XIV. Они имели для этого тем больше оснований, что французские субсидии, выплачивавшиеся Карлу II, превращались в деньги английской секретной службы, а те, в свою очередь, имели теперь одно главное назначение — оплату королевских любовниц. Так что волей-неволей Людовику приходилось содержать за собственный счет и главных соперниц Луизы де Керуаль. Что и говорить, сложная штука дипломатия!

Галантность Карла проявлялась и в том, что он вообще не терпел откровенных отзывов о предметах своих увлечений. Немаловажным поводом для смещения в 1667 году канцлера Эдварда Гайда, графа-канцлера Кларендона, старого, верного слуги, были их недвусмысленные отзывы о леди Кастлмейн. Его величество в этой связи разъяснил, что всем «благовоспитанным людям нельзя клеймить позорными именами и прозвищами достойную леди, посвящающую себя только тому, чтобы сделать приятное королю, а, напротив, надлежит всегда считать ее заслуживающей уважения».

Кларендон давно уже вызвал своей политикой недовольство в стране, но оппозиция только усилилась, после того как власть перешла к победившим его придворным интриганам.

В начале 70-х годов в Лондоне из уст в уста переходило крылатое четверостишие:

 

Как может государство процветать,

Когда им управляют эти пять:

Английский дог, тупой баран,

Крот, дьявол и кабан?

 

Речь шла о знаменитой Cabal. Это слово по-английски означает «интрига», «группа заговорщиков», «политическая клика». Оно весьма подошло к группе министров Карла II, стоявшей у власти примерно с середины 60-х — до середины 70-х годов. Причем, подошло не только по существу, но и потому, что начальные буквы фамилий королевских советников «дога» — Клиффорда, «барана» — Арлингтона, «кабана» — Бекингема, «крота» — Ашли и «дьявола» — Лодердейла случайно образовали роковое слово. А непочтительные прозвища четко отражали представления, сложившиеся в народе о склонностях и дарованиях этих столпов престола.

Из этой пятиглавой гидры министр иностранных дел Генри Беннет, граф Арлингтон, возбуждал едва ли не самую жгучую ненависть. Вылощенный придворный, знаток церемоний, Арлингтон был известен своей готовностью удовлетворять все прихоти монарха. Недаром Арлингтон вместе с герцогом Бекингемом входили в пресловутую «комиссию по доставлению мисс Стюарт королю».

Впрочем, современники ошибались, считая Арлингтона церемонным бараном. Он даже имел кое-какие собственные убеждения в отношении лучшего внешнеполитического курса, который, по его мнению, должен был включать сотрудничество с ослабевшей Испанией и с Голландией, опасавшимися завоевательных планов Людовика XIV. Однако эта политика встречала два совершенно различных препятствия. Одно из них — растущее англо-голландское торговое соперничество, уже неоднократно приводившее к войнам. Другое — намерения Карла II использовать французскую помощь, пусть даже жертвуя государственными интересами Англии, чтобы освободиться от опеки парламента и возродить абсолютизм. Действовали и связанные с этим вторичные мотивы: неостывшая вражда Испании (тогда еще не вполне осознали степень ее ослабления), стремление к союзу протестантов против папистов, и наоборот, очевидные, хотя и отрицаемые публично, симпатии Карла II к католицизму как удобному орудию его политических планов (короля считали деистом, но он если и был им, то, скорее, просто от безразличия к религии, как и ко всему, не имеющему прямого отношения к его удовольствиям). Действие всех этих и других факторов приводило к частым изменениям во взаимоотношениях между Англией и другими державами.

В январе 1668 года Арлингтону и английскому послу в Голландии Уильяму Темплу удалось добиться подписания договора о тройственном союзе между Англией, Голландией и Швецией. Одним из условий успеха было сохранение тайны переговоров, что было немалым достижением, если учесть, что Английский двор был постоянным источником сплетен, к которым прислушивались французские агенты. На этот раз Рювиньи, посол Людовика XIV, был застигнут врасплох известием о договоре. Английская дипломатия заняла более жесткую позицию и в торговых переговорах с Францией. В августе 1668 года в Лондон прибыл новый французский посол Шарль Кольбер де Круасси, брат знаменитого Кольбера, с инструкцией разрушить тройственный союз, предложив, в частности, Арлингтону огромную взятку в 25 тыс. фунтов стерлингов и ежегодную пенсию.

Однако вскоре стало очевидным, что подкупать надо самого Карла П. В конце 1668 года Карл решил круто изменить внешнюю политику, взяв курс на заключение союза с Людовиком XIV. Правда, учитывая быстрое усиление антифранцузских настроений, такая смена курса должна была быть осуществлена в глубокой тайне. Обычные дипломатические каналы поэтому не годились. 19 декабря 1668 года Карл II послал письмо своей сестре Генриетте, бывшей замужем за братом Людовика XIV, что будет передан шифр, с помощью которого они смогут вести свою переписку. Карл был уверен, что Арлингтона в конечном счете можно будет заставить согласиться с политикой, угодной королю, а замещать его явным сторонником союза с Францией — значило раскрыть карты.

В этой связи стоит обратить внимание на то, что нельзя слишком буквально принимать жалобы на упадок разведки в годы Реставрации (и позднее в некоторые другие периоды истории Англии). Даже если подобные утверждения и соответствовали действительности, как в годы правления Карла II, это вовсе не было равнозначно ослаблению тайной войны, особенно секретной дипломатии. Просто функции секретной службы в этих случаях могли отличаться от обычных, и выполнять эти функции могли самые неожиданные учреждения и люди. А когда, как при Карле II, речь шла о тайной запродаже правительством государственных интересов своей страны, оно могло вполне прибегать при этом к услугам чужой разведки, в данном случае секретной службы и дипломатии Людовика XIV. Чтобы получше осуществить эту запродажу, Карл II дал понять в Версаль, что готов (конечно, келейно, дабы не возбудить взрыва недовольства) принять католичество. Обрадованный Людовик XIV весной 1669 года прислал в Англию своего секретного агента, который должен был сыграть на довольно-таки неожиданном обращении Карла II в истинную веру. Это был итальянский аббат Преньяни, совмещавший духовный сан с занятиями астрологией. Однако как астролог Преньяни сразу же опростоволосился, так как не сумел предсказать по звездам лошадей-победителей в нью-маркитских рысистых состязаниях. Вдобавок прелат оказался весьма беспутного нрава. Возможно, именно этим он вызвал симпатии Карла II, который счел неудачливого астролога подходящим для роли тайного агента. Стоит добавить, что как раз во время конфиденциальных переговоров во Франции арестовали некоего «слугу» Эсташа Доже, которого десятилетиями содержали в строжайшем заключении. Новейшие исследователи считают, что он-то и был таинственным узником с железной маской на лице и раскрытие псевдонима «Эсташ Доже» должно быть ключом к решению вековой исторической тайны. Ученые задались вопросом, не скрывался ли под этим именем сам Преньяни, тем более что впоследствии преемники Людовика XIV говорили любопытствующим придворным, что загадочный заключенный — итальянец. Сохранился подписанный Карлом II заграничный паспорт на имя Преньяни, датированный 15 июля. На другой день аббат покинул Англию и 17 июля прибыл в Кале. А 19 июля французский военный министр Лувуа подписал приказ о направлении в темницу арестованного поблизости от Дюнкерка (в 15 милях от Кале) «слуги» Эсташа Доже. Однако это не мог быть сам аббат. ещё в 1912 году историкам удалось выяснить, что Преньяни с 1674 года и до смерти в 1697 году жил в Риме, тогда как Доже в это время наверняка находился в тюрьме. Но не был ли Доже «слугой» Преньяни? Конечно, в этом случае Доже мог знать какие-то секреты, побудившие французское правительство бросить его за решетку. Однако вряд ли это могли быть только сведения о переговорах, которые велись между Карлом II и Людовиком XIV в 1669 году. Любые секреты, связанные с этими переговорами, должны были потерять значение после смерти Карла II в 1685 году и особенно после «Славной революции» 1688 года. А «маску» продолжали держать в тюрьме и в 1698 году даже перевели в Бастилию. Так что тайна «маски» должна найти объяснение в истории каких-то других эпизодов секретной войны, по всей вероятности не связанных прямо с английской разведкой, и рассказу о «маске» не место в этой книге.

Участникам переговоров 1669 года было, однако, что скрывать и без секрета «маски». Главное, конечно, обещание английского короля перейти в католицизм, которое, получи оно огласку, могло стоить Карлу короны. Впрочем, веселый монарх, давая слово, собирался надуть своего партнера. По мнению Карла, Людовик XIV должен был убедиться в том, что английский король бесповоротно связал себя с Францией и, следовательно, заслуживает всяческой поддержки. Сам же Карл считал, что его обещание может послужить поводом бесконечно откладывать выполнение других обязательств, принятых в отношении французского союзника. Ведь время публичного объявления Карлом о решении перейти в католичество было оставлено на полное усмотрение английского короля, а до такого объявления тайный союзный договор должен был оставаться мертвой буквой — кроме статьи о выплате французских субсидий. Но здесь Карл и Арлингтон перехитрили самих себя. Это выявилось, правда, не сразу, но уже в ходе переговоров Людовик соглашался дать лишь 300 тыс. фунтов стерлингов вместо 800 тыс., запрашиваемых Арлингтоном. Да и эти деньги давались на приведение в готовность флота для войны против Голландии, с которой Англия еще столь недавно заключила договор о союзе. К тому же французская дипломатия и разведка приняли меры, чтобы слухи о переменах в английской политике достигли голландцев. Напротив, Арлингтон делал вид, что ничего не изменилось, для того чтобы обмануть как голландское правительство, так и влиятельные силы в Англии, которые подняли бы голос против изменения политики. В конце мая 1670 года во время визита принцессы Генриетты, через посредство которой велись переговоры, в Дувр тайный договор был подписан.

К этому времени Людовик XIV уже во всем разобрался. Он понял, что предложение Карла II о переходе в католичество не более чем дипломатический маневр и что французскую армию не придется отвлекать для участия в новой гражданской войне, которая могла бы вспыхнуть в Англии, если бы Карл открыто порвал с протестантизмом. В то же время обещание Карла, закрепленное в Дуврском договоре, давало Людовику XIV множество возможностей для шантажа; ведь французский король мог теперь, допустив утечку информации, вызвать серьезный внутриполитический кризис в Англии.

Но это еще не все. Дуврский договор невозможно было ввести в действие, поскольку нечего было и думать представить его парламенту. Карл и Арлингтон не рискнули сообщать о нем даже остальным членам Cabal — и Ашли, и Лодердейл, и Бекингем были ярыми протестантами или во всяком случае считали выгодным, чтобы их принимали за таковых. То же самое следует сказать и о других высших сановниках.

Поэтому возникла необходимость подписать другой, мнимый договор с Францией, который включал бы некоторые статьи действительного, но, разумеется, ни словом не упоминал об обещании Карла принять католичество. Мнимый договор обосновывался ссылками на голландское соперничество и выгоды от торговли с Францией. Чтобы усыпить подозрения Бекингема, ему было поручено вести переговоры о заключении этого договора. Вскоре Бекингем торжествующе уведомил Арлингтона об успешном преодолении всех препятствий. А тот мог публично выражать свои антифранцузские убеждения, высказывая сомнения и колебания. Вероятно, Арлингтону доставляло немалое удовлетворение втайне потешаться над своим соперником. Однако имел ли он для этого основания? Ведь исключение статьи об обязательстве Карла стать католиком отнимало у английского правительства право определения времени выполнения других обязательств — иначе говоря, даты начала войны против Голландии. Бекингем договорился, что срок наступит весной 1672 года. Спохватившись, Арлингтон стал требовать, чтобы Людовик заплатил за так и не состоявшееся обращение Карла в католичество в надежде, что столь наглое требование приведет к срыву переговоров. Но французский король разгадал этот ход и уступил. Деньги, следуемые — вернее, не следуемые — по этой ультрасекретной статье, были подключены к военной субсидии, которую Франция обязалась уплатить Англии. Кроме того, Людовик согласился увеличить английскую долю в шкуре неубитого медведя — увеличить размеры голландской территории, которую он был готов отдать Карлу. Одновременно с тайными переговорами Бекингема происходили еще более секретные переговоры за его спиной. Карл должен был с крайней неохотой передать французам специальную письменную декларацию, что мнимый договор никак не отменяет обещания короля принять католичество, когда наступит подходящее время. После этого мнимый договор был подписан в декабре 1670 года. Он явно противоречил интересам и настроениям влиятельных буржуазных кругов Англии, втянул страну в непопулярную войну. Чтобы убедить парламент в отсутствии у Карла планов реставрации католицизма, пришлось продемонстрировать мнимый договор и постараться побыстрее подписать мир с голландцами (он был заключен в феврале 1674 года). Склонный к демагогии Бекингем решил подставить ножку Арлингтону. Склока могла привести к опасным разоблачениям, и друзья Арлингтона в палате лордов обвинили распутного герцога в незаконной связи с графиней Шрюсбери. Это помогло избежать нового политического скандала.

Схватка «барана» и «кабана» была одним из признаков распада Cabal. На смену ей пришло министерство Томаса Осборна, графа Данби, который был явным, хотя и осторожным, противником французского союза. Тогда Людовик решил обессилить правительство Карла, поддерживая парламентскую оппозицию. Французское золото шло теперь и в карманы лидеров оппозиции, громивших правительство за раболепие перед Людовиком XIV и отказ от противодействия его завоевательским планам. Иногда субсидии были платой за молчание. Например, такое молчание обошлось Людовику XIV в феврале 1677 года в 2950 фунтов стерлингов, а во время более короткой сессии в июне — только в 450 фунтов . В других случаях деньги уплачивались не за молчание, а за более ожесточенные нападки на политику «короля-солнца». Так действовали агенты французского посла Баррийона в 1678 году. В том же году Французский двор подкупил английского посланника в Париже Р. Монтегю. За 100 тыс. крон посол написал донос парламенту, что Данби участвовал в тайных переговорах о получении Карлом субсидии от Версальского двора. Данби, заблаговременно извещенный об этом коварном плане, попытался нанести ответный удар, наложив арест на бумаги Монтегю, которого обвинили в поддержании секретной переписки с папским нунцием. Но среди захваченной корреспонденции не было письма, уличавшего министра. Письмо это было представлено парламенту, и палата общин приняла решение о привлечении Данби к ответственности. Падение Данби внешне было следствием продажи им английских интересов Людовику XIV, а в действительности тем, что он решил противодействовать планам французского монарха. Это был поистине ловкий ход в тайной войне.

… В 1968 году на аукционе в Лондоне было продано значительное число неизвестных документов, характеризовавших секретную службу в годы правления Карла II. Выяснилось — это уже подозревали и современники, — что деньги, ассигновавшиеся на разведку, король попросту тратил на своих фавориток; некоторые из них, впрочем, как уже говорилось, параллельно несли службу в качестве агентов либо самого Карла, либо Людовика XIV.

Министр Моррис жаловался, что ему дают на разведку только 700 фунтов стерлингов, а Кромвель тратил в 100 раз больше и поэтому держал у себя в кармане секреты всех монархов Европы. Однако и после этих жалоб скупая «кавалерская» палата общин увеличила ассигнования по графе «Секретная служба» всего на 50 фунтов стерлингов!

К тому же во время Реставрации секретная служба перестала быть централизованной, как при Кромвеле, разделилась на различные ветви, нередко соперничавшие друг с другом. Так что в правление Карла трудно вообще говорить об английской разведке в единственном числе. Политические партии, придворные клики, отдельные честолюбивые министры и послы обзаводились собственной секретной службой. Из них политическое значение приобрела, в частности, разведка английского посла в Гааге сэра Уильяма Темпла. Это был осторожный, самовлюбленный, трусливый оппортунист, больше всего заботившийся о собственном спокойствии и благополучии и неизменно удалявшийся в свое имение, к своему саду и к писанию мелкотравчатых этических «опытов», как только надо было делать небезопасный шаг. Так Темпл поступал во время острых политических кризисов в последнее десятилетие правления Стюартов. Еще остался в памяти потомков осторожный и тщеславный сэр Уильям тем, что при нем служил секретарем молчаливый мрачноватый юноша по имени Джонатан Свифт. Но это было потом, много позднее, а в 1667 году Темпл был еще инициативным дипломатом, энергично делавшим карьеру и благодаря почти идолопоклоннической лести сумевшим добиться благосклонности Арлингтона и должности посла в Гааге. Понимая, насколько непопулярно прислужничество перед Людовиком XIV, Темпл активно содействовал временной переориентации политики Карла II на союз с Голландией. Секретная служба Темпла при этом работала против его шефа Арлингтона и шпионов этого министра. Темплу удалось использовать опытных людей, ранее служивших разным партиям. Среди них наиболее важными были Томас Корни и бывший активный участник службы «кавалеров» в годы революции Николас Аударт, который, впрочем, скоро принял сторону Арлингтона.

А в числе противников секретной службы Темпла оказался бывший глава разведки в годы гражданской войны и протектората Томас Скотт. «Цареубийца» пошел теперь на службу к Арлингтону. Тот принял и ряд других агентов, ранее работавших на Кромвеля, в частности Уильяма Левинга. В борьбе разведок соперничавших клик не приходилось брезговать средствами — так, Левинг попал в тюрьму стараниями другого шпиона — Фосета. Основательную шпионскую организацию, наблюдавшую за разведкой Арлингтона, создал и Ашли, получивший к тому времени титул графа Шефтсбери. Он пытался при этом даже заручиться поддержкой Луизы де Керуаль и Барбары Кастлмейн. В результате Ашли имел от своих агентов подробные сведения о секретных французских субсидиях, доставлявшихся Карлу II. В тайную войну включились, наконец, иезуиты, которым покровительствовал младший брат короля Яков, герцог Йоркский, принявший католичество.

Среди немногих способных разведчиков времен Реставрации был упоминавшийся выше Джордж Даунинг, бывший тайный агент Терло в Голландии. После реставрации Даунинг остался британским резидентом в Гааге. В 1668 году он хвастал, что его агенты регулярно вытаскивали ключи из камзола де Вита, правителя Голландской Республики, когда он спал, списывали извлеченные из-под замка тайные бумаги и возвращали ключи обратно.

В числе английских разведчиков в Голландии подвизалась также Афра Бен — известная писательница, которая впрочем, не добилась успеха на поприще шпионажа.

«Божественный король Англии»

Ныне в обширной западной литературе, посвященной ведовству и гонениям на него, можно различить три главных направления. Одно — прямо обскурантистское, почти открыто солидаризирующееся со взглядами инквизиторов и их достойных коллег в протестантском лагере. Сторонники второго направления хотели бы выявить бытовые и психологические импульсы ведовства, но склонны при этом проходить мимо классовых корней и политических причин этого явления. И наконец, третье направление (М. Мэррей, Л. Гарднер, В. Пейкарт и др.), находящееся в известном смысле между двумя первыми, стремится учитывать политическую подоплеку ведовства и преследований, не упустить скрывающийся за этим какой-то глубокий конфликт. Однако сам конфликт частью этих исследователей рисуется в виде противоборства между христианством и остатками более ранних языческих культур.

В самой гипотезе, что влияние языческого наследия было большим, чем это обычно признается в исторической литературе, вероятно, имеется рациональное зерно. Однако совсем другое дело — искать здесь причину ведовских процессов.

Дальше всех в этом отношении пошла М. Мэррей, которая попыталась в своих книгах «Ведовский культ в Западной Европе» (1921) и «Бог ведьм» (1933) представить ведовские процессы как попытку христианства уничтожить ещё широко сохранявшее свое влияние язычество. Идеи этих книг получили распространение и даже были воспроизведены в соответствующих статьях ряда изданий Британской энциклопедии в качестве общепризнанной научной истины. М. Мэррей предлагала полностью доверять вырванным пытками «признаниям» и самооговорам, считая, что подсудимые были действительно приверженцами древнего культа бога плодородия, жрецов которого инквизиторы и объявляли воплощением дьявола. Но и этих открытий оказалось мало. В книге «Божественный король Англии» (1954) престарелая исследовательница задумала под углом зрения своей теории переписать несколько веков английской истории, и в особенности политические судебные процессы того времени.

М. Мэррей предпосылает своей книге цитату из произведения современника Шекспира драматурга и поэта Френсиса Бомонта «Королевские могилы в Вестминстерском аббатстве»:

 

Останки знатных здесь взывают из могилы,

Как люди, умерли они, хотя богами были.

 

По мнению М. Мэррей, когда — вплоть до XVIII в. — говорили о божественной власти короля, о том, что монарх — живое олицетворение Бога на земле, эти слова понимались в самом прямом, буквальном их смысле, ведь на протяжении столетий верили, что король как воплощение божества должен быть принесен в жертву богу плодородия для блага своих подданных. Позднее возник обычай избирать в качестве искупительной жертвы не самого правящего монарха, а кого-либо из близких ему лиц — близких по крови, по семейным связям, по высокому положению в государстве. Такие жертвы из числа тех, кто принадлежал к королевскому роду или был близок к монарху, приносились не только в Англии, но и в других странах Западной Европы. Типичным примером М. Мэррей считает… Жанну д'Арк. Французская героиня была тоже, оказывается, воплощением языческого бога, поэтому за ней стояла сила, с чем должен был считаться Карл VII. Отсюда возможность успехов Жанны, здесь же объяснение пассивности французов, ничего не сделавших для спасения Орлеанской девы (они, мол, считали, что ей предназначено принести себя в жертву). «Голоса», которые слышала Жанна, были голосами ее единомышленников — живых людей. Кошон и другие судьи отлично понимали это, когда вели допрос. Так, они придавали особое значение тому, что Жанна носила мужскую одежду, потому что это было внешним знаком ее приверженности дианическому культу.

В Англии искупительные жертвы, по утверждению М. Мэррей, приносились в царствование каждого из монархов, по крайней мере со времени Вильгельма Завоевателя, т. е. со второй половины XI в. и до начала XVII в., а может быть, даже и позднее. Ведь старая религия сохранялась среди сельского населения до конца XVII в. Первоначально жертва — «заместитель» — попросту выбиралась по приказу короля. Впоследствии же ритуальное жертвоприношение внешне изображалось как результат законного разбирательства и вынесенного приговора, в действительности представлявших собой явную насмешку над справедливостью и правосудием. «Такие юридические убийства историкам было трудно объяснить, поскольку эти убийства являлись отрицанием всех принципов человеческого правосудия и христианской религии, которую, как предполагается, исповедовали и король, и судьи». Христианская церковь вынуждена была долгое время терпеть этот языческий обычай и даже идти на компромисс, канонизируя некоторых из лиц, ставших искупительными жертвами, приписывала им способность творить чудеса. Вместе с тем духовенство, обладая монополией на ведение летописей, старалось скрывать существование языческого культа.

В XVI в. области распространения старой веры, особенно Восточная Англия, продолжает М. Мэррей, стали районами, где раньше всего пустила корни Реформация. К концу правления Елизаветы 1 вера в божественность монарха почти угасла и сохранялась лишь в отдаленных деревнях. Там, в этих медвежьих углах, слепая преданность своим местным лордам как воплощению бога еще была достаточно сильной и представляла политическую угрозу для центральной власти. И сторонников старого культа стали преследовать, именуя колдунами и ведьмами. Вступление в 1603 году на престол Якова I, старавшегося возродить веру в божественность монарха, уже не встретило былой поддержки, а более энергичные попытки Карла I даже привели к его низложению и казни. Стюарты не получили твердой опоры даже в Шотландии, откуда они были родом, так как там долгое отсутствие королей, занимавших одновременно английский престол и пребывавших в Лондоне, также подорвало позиции старой религии.

По ритуалу искупительную жертву следовало приносить один раз в семь лет. Поскольку же было неудобно так часто менять монархов, возник довольно рано институт «заместителей». Обычно жертву приносили, когда возраст короля или время его правления были кратны числу 7 (иногда — 9). Жертвы редко требовались до того, как монарху исполнится 35 лет. Наибольшее число таких жертв приходится на год, когда король достигал 42-, 49— или 56-летнего возраста. Ритуальные казни, когда монарху исполнялось 63 года, являлись редким исключением по той простой причине, что только четыре английских короля перешагнули этот возраст (Генрих I, Эдуард I, Эдуард III и Елизавета I). Казнь приурочивали к «магическим», «священным» месяцам в языческом культе — февралю, маю, августу, ноябрю (чаще — к февралю и августу). Во время казней толпа громко стенала, части разрубленного палачом трупа выставляли на обозрение в различных районах страны. Не менее характерно, что многие осужденные покорно шли на казнь как на заклание, вместе с тем до конца отрицая возведенные на них обвинения — по поверью, невиновность жертвы была необходима, чтобы искупить грехи всего королевства.

В судебные процессы против «заместителей» иногда вовлекали и других лиц, чтобы получить — точнее, вырвать у них — нужные признания против главного обвиняемого. Эти лица могли быть отправлены на плаху или избежать смерти, если их помилование не мешало казни «заместителя». Так, придворных, обвиняемых в преступной связи со второй женой Генриха VIII, Анной Болейн, казнили, поскольку признание их виновными было необходимо для вынесения обвинительного приговора королеве.

Как же, рассуждает М. Мэррей, следует отличать «заместителей» от других осужденных на казнь жертв политических процессов? «Заместителей» нетрудно обнаружить по явной ложности выдвигавшихся против них обвинений, по тому, что они никак не могли быть врагами царствовавшего монарха. Их приговаривали к смерти формально за тягчайшие преступления, их владения конфисковывались в пользу короны, но проходило несколько лет или даже месяцев, и эти владения возвращались наследникам осужденных. Труднее определить критерии выбора, а также кем производился выбор искупительной жертвы. В одних случаях его осуществлял сам король, в других — придворные, тайно наделенные такими полномочиями. Так, например, было в Шотландии, когда в 1566 году вооруженные лорды ворвались ночью в королевский замок и убили секретаря Марии Стюарт — итальянца Давида Риччио.

Иногда жертва заранее знала уготованную ей участь. Иначе как объяснить известные пророческие слова Жанны д' Арк, что она вряд ли проживет больше года? Анна Болейн, кажется, тоже сознательно шла навстречу своей судьбе и поднялась на эшафот, как сообщали современники, «в радостном настроении». Однако в других случаях от жертв скрывали, что их ожидает. Некоторые «заместители» признавались в приписываемых им преступлениях. Даже все процедуры варварской «квалифицированной» казни, вроде вырывания палачом у еще живой жертвы внутренностей, не ставили целью причинить дополнительные мучения, а имели символическое значение. Только позднее такую казнь стали применять к обычным преступникам.

М. Мэррей приводит многочисленные примеры из английской истории, призванные доказать правильность ее теории. Она упоминает, что король Иоанн Безземельный скончался в 49 лет, а Генрих V — в августе и 35 лет от роду. Исследовательница пытается найти ритуальные жертвы среди множества казненных во время династических войн Алой и Белой розы. М. Мэррей стремится также объяснить и знаменитое убийство принцев — сыновей Эдуарда IV. Если в этом злодеянии был повинен не их дядя Ричард III, а его соперник Генрих VII Тюдор, то оно могло произойти только после победы Генриха в битве при Босворте, в 1485 году, когда новому королю было 28 лет.

Искупительными жертвами являлись, по мнению М. Мэррей, и жены Генриха VIII, казненные им якобы за неверность. Генрих женился на Анне Болейн, когда ему было уже за сорок. Если была бы хоть доля правды в выдвинутых впоследствии обвинениях против Анны, то это не могло пройти мимо властей еще до того, как король сочетался с нею браком. Между тем сведения, порочащие честь королевы, — это признают большинство историков, — стали распространяться только после ее ареста. Генрих VIII считал, что раз у его первой жены, Екатерины Арагонской, рождались мертвые дети (кроме дочери Марии — будущей королевы Англии), это было явным знамением необходимости искупительной жертвы. Екатерина не пожелала выполнить эту роль. А поскольку она была родственницей императора Карла V, нельзя было прибегать к насильственным мерам. Пришлось поэтому искать другую «заместительницу». Характерно, однако, что и после развода с королем Екатерина постоянно опасалась отравления.

Выбор не случайно пал на Анну Болейн. Она родилась в Восточной Англии, где были особенно сильны остатки старой веры. Она была из рода Говардов, про который французский посол Фенелон заметил: «Они подвержены тому, чтобы их обезглавливали, и не могут избежать этого, ибо происходят из племени, предрасположенного к такой участи». Это замечание французского посла М. Мэррей выдает за свидетельство того, что Говарды были «жертвенным родом», из которого избирались «заместители». Действительно, после Анны многие Говарды сложили голову на эшафоте.

Роковым для Анны Болейн был 1533 год, когда Генриху VIII исполнилось 42 года — число, кратное магической цифре 7. Однако год прошел благополучно, так как у королевы родилась дочь — будущая Елизавета I. Когда же в феврале 1536 г .

Анна родила мертвого ребенка, это могло укрепить Генриха в убеждении, что настало время для принесения искупительной жертвы. В апреле группа членов тайного совета стала собирать доказательства «вины» королевы. Любопытно, что об этом не был поставлен в известность архиепископ Кранмер — высший сановник англиканской церкви, хотя он также состоял членом тайного совета. Вероятно, эта предосторожность была принята потому, что Кранмер отрицательно относился к сохранившимся остаткам язычества.

В обвинительном акте указывалось, что Анна Болейн будто бы замышляла покушение на жизнь Генриха VIII, но главное было доказать нарушение ею супружеской верности, устоев нравственности. По поручению короля Кранмер посетил осужденную и имел с нею беседу наедине, содержание которой оставалось в тайне. Однако на следующий день архиепископ Кранмер председательствовал на церковном суде, который объявил недействительным брак Генриха и Анны. Как объяснил Кранмер, королева сообщила ему факты, убедившие его, что этот брак не мог быть подлинным супружеским союзом. Историки давно гадали, что скрывается за этими словами архиепископа. Некоторые считали, что Анна призналась, будто была уже замужем до вступления в брак с королем. Но возможно и другое предположение — королева заявила о своей приверженности старой религии и тем самым в глазах Кранмера становилась «ведьмой», недостойной не только быть супругой монарха, но и вообще оставаться в живых. Королеву казнили 19 мая, на двадцать восьмом году правления Генриха VIII.

По мнению М. Мэррей, об участи, ожидавшей Анну, было известно не только ей самой, но и Екатерине Арагонской, главному министру Уолси и канцлеру Томасу Мору, которые за несколько лет предсказали казнь второй супруги короля.

Как известно, после смерти Анны Генрих женился на Джен Сеймур, которая умерла при родах. Ее сменила Анна Клевская, а ту — близкая родственница Анны Болейн — тоже из «жертвенного» рода — Екатерина Говард. И ее обвинили в неверности, только при подготовке процесса были учтены ошибки, допущенные при составлении обвинительного акта против Анны Болейн, устранены явные противоречия. Суд над Екатериной и казнь состоялись, когда королю было 49 лет — опять число, кратное 7. В целом же судьба Екатерины Говард была копией той, которая за несколько лет до этого была уготована Анне Болейн. М. Мэррей приводит перечень совершенно совпадающих событий из жизни этих двух жертв Генриха VIII: обе королевы принадлежали к «жертвенному» роду; были фрейлинами «предшествующей» супруги короля; вступили в брак после развода короля; не было никаких сведений об их прежней «распутной» жизни до тех пор, пока не потребовалась искупительная жертва; в обоих случаях следствие начинал тайный совет; король получал конфиденциальную информацию о своей жене; король тайно покидал дворец Хемптон-корт, после чего королеву арестовывали по обвинению в супружеской неверности; судили сообщников, причем один из них «признавался»; специально осуждали ближайших родственников обвиняемой (брата Анны Болейн; леди Рочфорд при суде над Екатериной Говард); королеву судил парламент; королева отвергала основное обвинение; казнили сообщников; казнь самой королевы приурочивалась к жертвенному месяцу; осужденная спокойно шла на смерть, объявляя о своей невиновности и уверенная, что попадет на небо; придворные дамы сопровождали королеву до эшафота и после казни уносили тело и отрубленную голову; при известии о том, что казнь состоялась, король выражал бурную радость; молва утверждала, что обвинение было сфабриковано.

Наряду с семеркой магическое значение, по мнению М. Мэррей, придавалось числу 13 (Господь и его двенадцать апостолов; кстати, остается непонятным, почему этому христианскому представлению должны были следовать приверженцы языческого культа). Во многих важных политических акциях, полагает она, действовали группы в 13 человек или кратные этому числу. Участники того или иного заговора, кавалеры ордена Подвязки, члены тайного совета, судившие Анну Болейн, составляли либо группу в 13 человек, либо число, кратное этой цифре. Точно так же обстояло дело и с участниками ведовского шабаша.

Аналогичное объяснение М. Мэррей пытается дать и многим другим политическим процессам второй половины XVI и первой половины XVII в. и даже суду над Карлом I, который во время Английской революции был обезглавлен по приговору парламента как «тиран, изменник, убийца и враг государства». Правда, в этом последнем случае М. Мэррей высказывает сомнения, но только потому, что Карл был казнен 48 лет от роду — цифра, не кратная 7. Вместе с тем Кромвелю, фактическому главе государства, тогда исполнилось 49 лет, и, возможно, уже король выступал теперь в роли «заместителя». Лаже смерть Карла II в 1685 году от апоплексии, как считает М. Мэррей, была формой искупительной жертвы.

Карл заболел 2 февраля, в жертвенный день, но агония продолжалась до 6 февраля. На смертном одре король произнес известную фразу, извиняясь за то, что использовал слишком много времени для умирания. Карл умер на 35-м году правления (снова число, кратное семи) — роялисты считали, что он царствовал с момента казни Карла I, с 30 января 1649 года, и т. д.

В арифметических подсчетах М. Мэррей немало ошибок. Но главная слабость ее аргументации, конечно, не в этих погрешностях. Ее доводы повисают в воздухе по той простой причине, что нет буквально ни одного прямого свидетельства источников о сохранении языческого культа или тем более обычая приносить человеческие жертвы богу плодородия. Косвенные же намеки, которые пытается обнаружить М. Мэррей, легко объяснимы и без ее теории. Вырванные пытками признания «ведьм» не являются доказательством. Что же касается признания божественности королевской власти и ее носителя, наделения монарха сверхъестественными способностями исцелять болезни путем прикосновения руки и т. п., то такие суеверия вполне органически вписывались в средневековое христианство, несмотря на их частично языческое происхождение. Для каждой казни, о которой упоминает М. Мэррей, были свои причины; то или иное поведение обвиняемых на суде и на плахе определялось мотивами, отличными от приверженности «дианическому культу».

Пытка и самооговоры были главными орудиями фабрикации «доказательства» существования ведовского культа. Имеется сколько угодно свидетельств того, что единообразие показаний, дававшихся подсудимыми, было предопределено строгим единообразием задававшихся вопросов и пониманием жертвами, каких ответов ожидают от них судьи и палачи.

Проверка источников, которые использовала М. Мэррей, показала, что она при цитировании отбирала лишь «правдоподобные» детали шабаша, заботливо опуская сопровождавшие их «признания» обвиняемых в том, что они рожали от дьявола жаб и змей и т. п. (Как бы взамен этих умолчаний М. Мэррей радует читателя утверждениями, что даже детские хороводы и прошедший победно по всем странам вальс берут начало от танцев на шабаше…)

Итак, нигде не было найдено убедительных материальных свидетельств практики ведовского культа. В этом смысле лучшим доказательством несостоятельности основного утверждения М. Мэррей является отчет члена верховного совета испанской инквизиции Алонсо Саласара де Фриаса. Инквизитор был направлен из Мадрида в Лонгроно после состоявшегося там большого аутодафе для расследования обстоятельств дела. Саласар представил отчет на 5000 (пяти тысячах!) страниц о допросах 1802 покаявшихся и прошенных «ведьм» и «колдунов»; 81 ведьма отрицала свою вину, остальные, по мнению инквизитора, сделали бы то же, если бы верили его обещаниям и не опасались, что их объявят вновь впавшими в ересь.

Еще за три века до появления книги Мэррей, как бы отвергая содержавшиеся в ней доводы, Саласар отрицал возможность того, что ведьмы, двигаясь пешком по земле, собирались на шабаш. Секретари Саласара дежурили на месте, где якобы производились ночные сборища, и не обнаружили там ни людей, ни злых духов. Инквизитор пришел к выводу, что многие признания, особенно детей, — результат душевной болезни. Саласар подробно описывает, как вымогались фальшивые признания, и на основании проведенного им повторного следствия доказывает их ложность. А ведь член Супремы был именно тем лицом, которое имело возможность получать сведения из первых рук. Доклад этого инквизитора, какими бы политическими мотивами он ни вызывался, уже сам по себе вполне опровергает гипотезу, защищаемую Мэррей. Несмотря на внешние признаки научности, эта теория — такой же свод вымыслов, как и протоколы ведовских процессов, являвшиеся главным источником для книг М. Мэррей о «ведовском культе в Западной Европе».

Всего каких-нибудь 10 лет назад теорию Мэррей еще поддерживали многие влиятельные ученые. В последние годы полемика вокруг этой теории не прекращалась, в нее включились историки, антропологи, психологи, философы. X. Тревор-Ропер характеризовал взгляды М. Мэррей просто как чепуху. Ему возражал А. Макфарлейн, полагающий, что М. Мэррей была права, настаивая на необходимости «рассматривать обвинения как нечто большее, чем проникнутое нетерпимостью суеверие». Проявилась также тенденция возродить концепцию Мэррей, но освобожденную от преувеличений. «Хотя этот тезис содержит зерно истины, он был сформулирован совершенно некритически, — писал К. Гинцбург. — Кроме того, реконструкция характерных черт предполагаемого культа плодородия была основана на материалах очень поздних процессов, на которых уже были полностью восприняты представления инквизиторов (шабаш, вступление в брак с дьяволом и т. п.). И все же, несмотря на серьезные недостатки, этот „тезис“ Мэррей, при его выдвижении отвергнутый антропологами и фольклористами, в конце концов завоевал преобладание… тезис английской исследовательницы, очищенный от его наиболее далеко идущих утверждений, когда в оргиях шабаша видят деформацию древнего культа плодородия». Утверждалось, что в отличие от Мэррей следует различать в признаниях ведьм то, что имело источником воззрения инквизиторов, а что действительно восходило к народным верованиям. Впрочем, точную границу провести здесь непросто, и отдельные исследователи подчеркивали, что, несомненно, некоторые народные поверья напоминали шабаши, которые расписывали теологи и инквизиторы.

Известный английский марксистский историк Э. Хобсбаум отметил (1983 год): «Здесь мы имеем дело не с подпольной религией, враждебной христианству, которую рисовала Маргарет Мэррей, а с ритуальной практикой, давно установившей симбиоз с господствующей религией». К. Гинцбург отмечал (1982 год), что источники не позволяют судить, происходили ли на деле ночные сборища поклонников изученного им аграрного культа. «На основе доступных документов вопрос о существовании или несуществовании организованной ведовской секты с пятнадцатого по семнадцатый век в Европе, видимо, решить невозможно».

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история
Список тегов:
анна болейн 











 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.