Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Травин Д., Маргания О. Европейская модернизация

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 9. ЧЕХОСЛОВАКИЯ: "ИЗМ" С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ

"И меня объял ужас, ибо я вдруг осознал, что вещи возникающие по ошибке, столь же реальны, как и вещи, возникающие по праву и закономерно... Эти ошибки были так повседневны и всеобщи, что вовсе не были исключением или "ошибкой" во всем порядке вещей, а напротив, они творили этот порядок вещей. Кто же, выходит, ошибался? Сама история? Божественная и разумная? Но почему, впрочем, это обязательно были ее ошибки? Так представляется лишь моему человеческому разуму, но если история и вправду обладает каким-то собственным разумом, то почему это должен быть разум, взыскующий справедливости, разум, домогающийся людского понимания, разум поучительно серьезный? А что, если история шутит?"
Милан Кундера


Ужас, объявший героя раннего, написанного еще в Чехословакии середины 60-х гг. XX столетия романа Милана Кундеры, отражает, наверное, не только его личные переживания, но, в известной степени, и всю духовную атмосферу страны, вдруг ощутившей, что история сыграла с ней некую чудовищную шутку. Чехословакию, находящуюся в самом центре Европы и, казалось бы, обладающую прочными демократическими и рыночными традициями, каким-то ветром занесло в страшный коммунистический эксперимент. В тот эксперимент, что был поставлен огромным восточным соседом, которому скорее следовало бы перенимать имевшийся в Праге опыт, а не навязывать ей свою собственную хозяйственную политическую модель.

423

Проявилась ли во всем этом действительно некая шутливая игра истории или же развитие страны происходило в соответствии с исторической логикой? Имелись ли основания у чехов и словаков испытывать недовольство в связи с превратностями судьбы? Где находилось закономерное место Чехословакии второй половины XX века: по ту или по эту сторону железного занавеса?
Возможно, на подобные вопросы и нельзя дать абсолютно однозначного ответа, но все же исследование опыта экономического и политического развития чехословацкого государства способно многое прояснить. Прага испытала "на своей шкуре" различные "измы" столетия, но каждый раз она накладывала на них свою специфику.

Во времена Пражской весны 1968 г. появилось на свет понятие "социализм с человеческим лицом". Появилось оно не случайно. К тому времени европейским интеллектуалам становилось все более ясно, что тоталитарная модель с административной экономикой, функционировавшая в СССР, а затем распространенная к западу от советской границы, такого лица не имеет. Попытка осуществления политических и хозяйственных реформ в Чехословакии была первым серьезным вызовом всей "социалистической системе". Иначе говоря, она представляла собой очевидное намерение двинуться дальше по пути модернизации, приостановленной в конце 40-х гг.
То, что именно Чехословакия сумела бросить вызов тоталитарной системе, было, как думается, не случайно. Еще в межвоенный период, когда практически вся Европа оказалась покрыта сетью авторитарных режимов, переходящих порой в откровенные диктатуры (а уж в Восточной и Центральной Европе демократия полностью исчезла с переворотом, осуществленным австрийским канцлером Э. Дольфусом), Чехословакия оставалась уникальным островком свободы. Президент страны Томаш Масарик был принципиальным сторонником демократии, считал ее ценности абсолютными и не допускал возможности поступаться ими ради какой бы то ни было важной цели. Таким образом, в ту эпоху, когда капитализм, выросший
на идеях свободы, равенства и братства, стал повсеместно

424
терять свое человеческое лицо, Чехословакия пыталась его все же сохранить.
Демократическая традиция, сформировавшаяся в этой стране еще до Второй мировой войны, сумела дать мощные корни, несмотря на коммунистический переворот. Стремление обрести "человеческое лицо" жило среди чехов и слова ков даже под угрозой советских танков. Думается, не случайно в 1989 г. в Чехословакии произошел весьма мягкий переход к новой политической системе, получивший название "бархатная революция". Мягкость этого перехода резко контрастировала с тем, что происходило в то время в Польше, и тем более в Румынии, не говоря уж о Югославии. Пожалуй, только Венгрия превзошла своей мягкостью Чехословакию, но там переход фактически готовился уже на протяжении более чем двух десятилетий.
Демократия стала и силой, и слабостью Чехословакии.
С одной стороны, стремление к ней было на протяжении целого ряда десятилетий стимулом для осуществления прогрессивных преобразований. Опыт Чехословакии интересен нам тем, что представляет собой один из немногих имеющихся в мировой истории примеров модернизации, практически не использовавшей для своей защиты авторитарные инструменты (во всяком случае, все остальные государства, исследуемые в данной книге, на том или ином этапе своего развития данные инструменты использовали).
С другой же стороны, судьба Чехословакии в последние десятилетия представляет собой своеобразный парадокс. Страна, имевшая к моменту обретения своей независимости самый высокий уровень экономической культуры в Центральной и Восточной Европе, стартовала к реформам одной из последних в своем регионе.
Югославия переходила в 90-е гг. к рыночной экономике из системы рыночного социализма. Венгрия переходила к ней, имея за плечами опыт гуляшного коммунизма, также широко использовавшего рыночные начала. Польша активно боролась за возможность жить по-новому уже с начала 80-х гг., благодаря чему в 1990 г. сумела осуществить самую радикаль-

425
ную и самую успешную хозяйственную реформу в Центральной и Восточной Европе. Только Чехословакия на протяжении 70-80х гг. пассивно ждала удобного политического момента для расставания с социализмом, а потому начинала реформы в
1991г. практически с нуля. В стране почти не было частной собственности, а у населения почти не имелось никакого опыта деятельности в условиях рыночной экономики.
Так что же это? Шутка истории, решившей посмеяться над страной, которая, если следовать логике объективных экономических законов, должна была, скорее, вообще миновать соблазн административной системы?
Думается, что подобное представление о Чехословакии несколько обманчиво. Затянувшийся старт в забеге к экономическим реформам стал следствием фальстарта в забеге к реформам политическим. Чехословакия отнюдь не плелась в хвосте демократических и рыночных преобразований. Прогрессивные начинания в этой стране были остановлены искусственным путем, причем сделано это было в столь грубом стиле, какой не применялся ни в какой другой стране восточного блока.
На самом же деле именно с попыток осуществления реформ в Чехословакии 50-60-х гг. начиналось движение к реформам во всей Центральной и Восточной Европе. Венгрия в основном следовала по пути, проложенному ее северным соседом, но делала это значительно более аккуратно в политическом плане, предпочитая синицу в руках журавлю в небе. Югославия, формально начавшая преобразования раньше, на самом деле фактически стремилась не столько к рынку, сколько к модификации социализма и отходу от его сталинской модели. Что же касается Польши, то, несмотря на постоянные политические потрясения, эта страна осознала необходимость серьезных рыночных преобразований лишь к середине 80-х гг.

Таким образом, трагическая судьба Чехословакии сделала ее одновременно и пионером, и аутсайдером модернизации. Именно подобная противоречивость развития вызывает
к этой стране особый интерес.

426

ДЕМОКРАТИЯ КАК ПОЛИТИЧЕСКАЯ РЕАЛИЗАЦИЯ ЛЮБВИ

В Чехословакии с момента образования данного государства события развивались принципиально иным образом, нежели в пораженных сильной инфляцией Австрии, Венгрии и Польше. Отличалось чехословацкое положение дел и от того которое имело место в сравнительно отсталой, аграрной Югославии.
Чехословакия была страной с рыночным менталитетом и высокоразвитой промышленностью, не обремененная к тому же излишком потребителей, ставших жертвами структурных преобразований. После введения своей национальной денежной единицы - кроны - Чехословакия стала осуществлять сравнительно взвешенную финансовую политику, которая способствовала обретению стабильности в макроэкономической сфере. Автором этой политики считается министр финансов страны д-р Алоис Рашин.
Интересно отметить, что Рашин не был ни практикующим бизнесменом, ни профессиональным ученым-экономистом, ни даже государственным чиновником. Никто никогда его не учил тому, как надо обеспечивать стабильность национальной валюты. В этом смысле, казалось бы, ему было труднее добиться успеха, чем некоторым коллегам, занимавшимся финансовой стабилизацией в соседних странах. Однако Рашин оказался хорошо образованным человеком, обладавшим к тому изрядной толикой здравого смысла. Он не стремился ни к каким авантюрам, а просто делал то, что необходимо для нормального хозяйственного развития своей страны.
Родился Рашин в 1867 г. Еще во время учебы в Карловом университете в Праге он стал членом национального молодежного движения. Постепенно выбился в его лидеры. В 1893 г. оказался под арестом и провел в тюрьме целых два года. В начале нового века занялся юридической практикой и журнали-

427
стикой. Одновременно продолжал свою политическую деятельность. В 1911 г. стал депутатом австрийского парламента.
Во время Первой мировой войны Рашин резко активизировался в политической сфере. Он настолько активно боролся против династии Габсбургов, что в 1915 г. вновь оказался под арестом. На этот раз его приговорили к смертной казни через
повешение, но вскоре в связи со смертью императора Франца Иосифа приговор изменили. Рашин должен был провести в тюрьме десять лет. Но тут пришла революция, и узник оказался на свободе. Вскоре после этого он вошел в правительство Чехословакии и занял там один из ведущих постов - министра финансов.
На начальном этапе развития национальной экономики Рашину пришлось, правда, столкнуться с некоторыми объективными трудностями. В 1919 г. в хозяйственных связях Центральной и Восточной Европы царил полный хаос, что осложняло экспорт традиционных товаров, производимых чехословацкой промышленностью. Торговый баланс страны оказался пассивным, бюджетных доходов не хватало, а потому Чехословакия не смогла остановить зарождающуюся инфляцию.
В этой ситуации Рашин определил три основные задачи, которые следует решить стране для выхода из кризиса: добиться сбалансированности бюджета, отказаться от осуществления любых расходов сверх самого необходимого минимума, обеспечить рост производства и увеличение сбережений [328, с. 11]. Таким образом, с самого начала существования независимого чехословацкого государства решение важнейших экономических задач вышло на первый план.
В Праге в отличие от Вены не занимались реализацией таких глобальных проектов, как осуществление аншлюса, и в отличие от Будапешта не пытались сформировать советскую республику. Конечно, не обошлось совсем без издержек переходного процесса. В частности, немецкое и венгерское национальные меньшинства поначалу настаивали на праве самоопределения и желали присоединиться со своими территориями ответственно к Германии и Венгрии. Чехословакия приняла
даже участие в военном противостоянии с Венгрией, но для нее оно завершилось сравнительно благоприятным исходом.

428
В конечном счете немецкая и венгерская инфляции серьезно подорвали сепаратистские настроения в Чехословакии, и высвободило силы для того, чтобы сосредоточиться на экономических проблемах страны [459, с. 200].
Рашин с самого начала взял курс на восстановление довоенного паритета кроны, не отказываясь при этом ни от каких государственных долгов. Таким образом, он хотел сделать чехословацкую крону в полном смысле преемницей старой австро-венгерской, что, бесспорно, должно было повысить доверие к новой денежной единице. Имевшиеся предложения относительно дефолта и девальвации были отвергнуты [459 с. 206].
Был взят курс на жесткую финансовую стабилизацию В данном направлении оказались предприняты практические шаги, и уже в 1920 г. хозяйственная ситуация стала меняться в лучшую сторону. Денежная база сокращалась на протяжении всей первой половины 20-х гг. Экономика заработала, торговый баланс улучшился. Рашин увеличил налоги, в частности ввел высокий налог на доходы, полученные во время войны. Большую часть поступлений в казну (57,2% к 1926 г.) составили косвенные налоги. На долю прямых - приходилось лишь чуть больше 10%, тогда как остальное давали государственные монополии, поступления от госпредприятий и пр. [328, с. 13-16; 459, с. 229].
Как следствие некоторого ограничения (правда, не сокращения) расходов и увеличения доходов стал уменьшаться бюджетный дефицит. В 1921 г. бюджет был сбалансирован, в 1922-1924 гг.- вновь дефицитен, но дефицит этот составлял в среднем не более 10% от величины доходов [317, с. 195-197]. Дефицит аккуратно покрывался не за счет денежной эмиссии, а посредством использования внутренних займов. В итоге рост цен приостановился.

При введении чехословацкой кроны Рашин использовал и такую недемократическую меру, как принудительное заимствование. Половина предъявленных к проштамповыванию старых банкнот, так же как и половина средств, находящихся на текущих банковских счетах и в государственных бумагах, оказалась принудительно удержана. Вместо них были выданы

429
однопроцентные бумаги нового государственного займа, которые разрешалось использовать для уплаты налога на капитал. Впоследствии, правда, часть обращенных в государственные бумаги средств была высвобождена, но 28% так и остаюсь связано в виде займа [459, с. 207; 317, с. 178-179].

Принудительное уменьшение объема находящихся в общении денег (денежная масса сократилась примерно на 3О%) оказалось наряду с другими мероприятиями важнейшим фактором антиинфляционной политики. Быстрый и эффективный выход из состояния финансовой нестабильности стал в значительной мере заслугой Рашина - человека, который сумел грамотно и профессионально подойти к решению сложных экономических вопросов, не поддаваясь ни на какие провокации и не увлекаясь никакими деструктивными социальными идеями.
Даже в условиях сравнительно благополучной Чехословакии не так-то легко было оставаться профессионалом, окунаясь в бурные политические воды. О том, чем чреват для любого политика беспристрастный профессиональный выбор, свидетельствует судьба самого министра финансов. В 1923 г. он погиб в результате совершенного на него покушения. Убийство осуществил 19-летний банковский клерк, придерживавшийся взглядов, близких к анархизму и коммунизму. Рашин для него представлял собой символ капиталистической экономики. Ничего личного в этом убийстве не было(1).
Тем не менее думается, что чехословацкое стабилизационное чудо стало в большей степени все же следствием объективно складывавшихся благоприятных обстоятельств, нежели результатом усилий отдельных, даже очень профессиональных, политиков. В пользу нормального развития экономики сработало сразу несколько факторов.

(1).Наверное, по причине случившейся в Праге трагедии Рашин оказался одним из немногих в истории мировой экономики реформаторов, имя которого было увековечено. Набережная, по которой смертельно раненного министра везли в госпиталь, носит сегодня его имя.

430
Во-первых, пражское правительство не было обременено никакими репарациями, и это, в отличие, от немецкой австрийской и венгерской ситуации, сделало ситуацию в Чехословакии сравнительно стабильной. В Праге и Братиславе было того ажиотажа, того панического сброса национальной валюты, который провоцировал кризисы в крупных городах соседних государств.
Во-вторых, Чехословакия в отличие от Польши и Югославии обладала высокоразвитой экономикой, которую удалось быстро поставить на ноги. Эта экономика в значительной степени базировалась на богатых природных ресурсах, имеющих повышенную ценность в эпоху нестабильности. Данный момент тоже увеличивал степень доверия к национальной валюте и правительству.

В-третьих, социальная стабильность в Чехословакии была на порядок выше, нежели в Германии, Австрии и Венгрии, где фактически произошли революции, приведшие к власти правительства либо вообще безответственные, либо объективно вынужденные идти на поводу у толпы. Да и по сравнению с Польшей, в которой социальные катаклизмы то затихали, то снова активизировались, Чехословакия оказалась образцом организации классового мира.

В-четвертых, даже межнациональные отношения в Чехословакии, несмотря на серьезные трудности первых лет, никогда не складывались столь остро, как, например, в Югославии, где отдельные народы практически не переставали растаскивать страну на куски с самого начала независимого существования.
1921 год был еще периодом сохранения нестабильности, когда начавшаяся было дефляция вдруг снова уступила место инфляции. Это оказалось связано с отменой существовавших вначале мер административного регулирования цен на продовольствие. Либерализация цен и полное восстановление свободы внутренней торговли обернулись инфляционным скачком, который, правда, благодаря жесткой финансовой политике скоро сошел на нет [317, с. 181].

Уже с 1922 г. цены стали резко снижаться. Благоприятным оказалось также изменение курса кроны, которая с сере-

431

дины 1921 г. постепенно отвоевывала свои позиции даже у доллара, не говоря уж о валютах соседних государств, все ещё испытывавших последствия кризиса. К концу 1922 г. валютный курс достиг уровня, на котором и удерживался в течение последующих лет [459, с. 209-213].
Укрепление кроны, в свою очередь, оказало воздействие а стабилизацию внутренних цен в Чехословакии. Любопытно что вплоть до середины 1921 г. ни меры по оздоровлению государственного бюджета, ни формирование положительного торгового баланса не могли обеспечить стабильности кроны. По всей вероятности, это было связано с тем, что мировой финансовый рынок рассматривал крону в качестве элемента скорее германской экономики, нежели чехословацкой. Полагали, будто крона, в первую очередь, зависит от состояния дел в Германии, и если оно окажется плохим, то чехословацкая валюта обесценится наряду с немецкой маркой.

Только с конца 1921 г., когда немецкая марка стала совсем плоха (равно как и австрийская крона), а чехословацкая экономика, напротив, демонстрировала все признаки стабильности, крону начали рассматривать как валюту, имеющую некую самостоятельную ценность [317, с. 183-185]. Наверное, именно этот момент может считаться символическим моментом образования прочной и стабильной чехословацкой экономики, не зависящей ни от экономики Австрии, ни от экономики Германии.
События 1922 г. стали еще одним испытанием на зрелость для чехословацкого правительства. Дело в том, что на протяжении всего года в Чехословакию рвался спекулятивный краткосрочный капитал (по-видимому, прежде всего, из Германии и Австрии), поскольку это была практически единственная страна Центральной и Восточной Европы со стабильными финансами. Большой спрос на крону создал опасность переоценки национальной валюты, что могло бы вызвать неблагоприятные последствия для экспорта. В связи с возникновением подобной проблемы банковский департамент министерства финансов стал резко увеличивать свои закупки иностранной валюты.

432
Это оказалось поистине прозорливым решением, поскольку, с одной стороны, такая тактика позволила предотвратить сильную переоценку кроны, а с другой - удержать ее от дальнейшего падения. В самом конце 1922 г. резко обострились из-за проблемы послевоенных репараций франко-германские отношения, что спровоцировало бегство капитала из всей Центральной Европы. Паническая волна теперь неизбежно должна была затронуть и Чехословакию. Крона могла бы снова упасть, как упала тогда германская марка. Однако интенсивные валютные интервенции, осуществленные за счет накопленных ранее средств, успокоили финансовый рынок Крона устояла, хотя валютные резервы министерства финансов резко сократились.
Надо заметить, что в этот момент государство фактически уже контролировало валютный рынок только экономическими методами. Если сразу после обретения независимости в Чехословакии, как и у соседей, использовались административные меры контроля, то к концу 1922 г. стабильность кроны обеспечивалась за счет макроэкономической политики и валютных интервенций. Впрочем, накануне ввода французских войск в Рур административный валютный контроль в Праге был на некоторое время восстановлен.

Символическим завершением становления национальной валюты в Чехословакии стало создание Центрального банка, который начал осуществлять свои операции с апреля 1926 г. В том же году после длительного периода сохранения бюджетного дефицита впервые доходы бюджета наконец-то превысили его расходы. Положительное сальдо оказалось достигнуто за счет того, что в 1923-м, а также в 1925-1926 гг. правительству, наконец, удалось существенным образом сократить свои расходы.

Следует отметить также и то, что структура государственных расходов была более здоровой, чем в некоторых соседних странах. На военные цели шли не половина и даже не треть текущего бюджета, а только пятая часть, при том что значительные средства расходовались правительством на образование и социальные нужды. Кроме того, военные расходы уменьшились в абсолютном выражении по сравне-

433

нию ,например, с государственным бюджетом 1923 г. [459, f224,227-228](1).

Тем самым страна окончательно установила свою экономическую независимость, причем сделала это в отличие от

Австрии и Венгрии без посторонней помощи и со значительно менее негативными последствиями для экономики и населения. Этот факт, кстати, показывает, что при благоприятных условиях и разумной макроэкономической политике славянская страна (в Чехословакии насчитывалось 8,8 млн. чехов и словаков при 3 млн. немцев) может развиваться ничуть не хуже, чем государство, населенное экономически более продвинутыми народами.
Чехословацкий валютный кризис рубежа 1922-1923 гг. впоследствии многократно воспроизводился в разных странах мира, когда из-за резкого изменения ситуации капиталы вдруг начинали бежать за рубеж (в Мексике это явление даже получило название "эффект текилы"), В России данный кризис имел место в августе 1998 г. Однако российские денежные власти не сумели добиться того, что за три четверти века до этого смогли сделать их чехословацкие коллеги в сложнейших послевоенных условиях.
Поначалу достижение финансовой стабильности сопровождалось падением производства. В известной степени падение, впрочем, было связано с вызванной гиперинфляцией деградацией столь важного для Чехословакии немецкого рынка. Покупательная способность марки сильно сократилась, и рынок на некоторое время оказался для чешских производителей потерян. Впрочем, не было бы счастья, да несчастье помогло. Оккупация Рура и вызванные этим забастовки вынудили Германию в течение некоторого времени покупать в Чехословакии уголь и металл [459, с. 216].

(1).Конечно, на эти рассуждения можно возразить, что Чехословакия стала столь легкой добычей фашистской Германии в том числе и потому, что тратила мало денег на военные Цели. Тем не менее опыт стран, тративших много (Польши и Югославии), показывает, что милитаризация бюджета все равно не спасала в те годы от возможной оккупации.

434

Стабильность финансов постепенно обеспечила нормальную работу всей чехословацкой экономики. В частности, безработица к концу 1925 г. снизилась в десять раз по сравнению с концом 1922 г. и достигла примерно 5% рабочей силы , что можно считать вполне приемлемым уровнем. По ряду показателей Чехословакия смогла войти в десятку самых развитых стран мира [74, с. 130]. Таким образом, чехословацкий пример, как и пример всех других стран, показывает, насколько важно для начала стабильного экономического роста иметь стабильные финансы и крепкую валюту.
Впрочем, вряд ли чехословацкая модель выхода из кризиса может считаться оптимальной. Поначалу Рашин стремился к тому, чтобы полностью ликвидировать бюджетный дефицит и последовательно уменьшать объем денежной массы. Посредством политики дефляции он стремился вывести Чехословакию на довоенный паритет цен [328, с. 13-14]. Естественно, столь жесткий курс привел в 1922 г. к возникновению высокой безработицы. Трудно сказать, какой курс проводил бы в дальнейшем Рашин и насколько политика дефляции смогла бы решить стоящие перед страной проблемы, поскольку в январе 1923 г. министр финансов пал жертвой террористического акта.

После его гибели бюджетная и монетарная политика была несколько смягчена. Расширилось предложение государственного кредита, а правительственные расходы так и не уменьшились до уровня получаемых бюджетом доходов. Длительное сохранение бюджетного дефицита, вызванное в основном не столько необходимостью несения бремени текущих расходов, сколько стремлением правительства осуществлять инвестиции в инфраструктуру, привело к формированию большого государственного долга. Конечно, такой подход в известной степени способствовал снижению безработицы, но зато с 1926 г. пятая часть бюджета страны шла на обслуживание долга [459, с. 227].

Впрочем, по восточноевропейским меркам того времени чехословацкий долг в сравнении с ВВП страны был невысок. Кроме того, на 75-80% этот долг покрывался за счет заимствований на внутреннем рынке, что могла себе позволить

435
тогда только такая сравнительно богатая восточноевропейская страна, как Чехословакия. Таким образом, если судить объективно, то можно сказать: Чехословакия во всех отношениях лучше преодолела послевоенные трудности, нежели ее соседи.

Ощущались в Чехословакии некоторые трудности и в области внешней торговли. Большой профицит торгового баланса образовавшийся в 1920 г. и впоследствии на протяжении двух лет увеличивавшийся, затем резко сократился, поскольку валютный курс все же оказался в 1923 г. несколько завышен. Это препятствовало росту экспорта и постепенно сокращало положительное сальдо торгового баланса вплоть до 1926 г., когда вновь наступил позитивный перелом. Чехословацкая экономика оказалась достаточно крепкой, даже несмотря на некоторую переоценку своей валюты.
Финансовая стабильность, мощная производственная база, положительное сальдо торгового баланса и другие позитивные моменты в совокупности обеспечили быстрое экономическое развитие Чехословакии вплоть до кризиса 1929 г. По темпам экономического роста страна лидировала в Европе - или, по крайней мере, находилась в числе лидеров (имеются различные оценки на этот счет). В любом случае темпы роста значительно превышали среднеевропейские [213, с. 127].
Большое воздействие на политическое и экономическое развитие Чехословакии в 20-е гг. оказала фигура президента страны профессора Томаша Масарика. Он появился на свет в 1850 г. вдали от культурных центров Европы, на юго-востоке отсталой Моравии, в семье кучера и кухарки. Отец был необразованным, наивным словаком, мать - глубоко религиозной чешкой, выросшей в продвинутой немецкой культурной среде.
Постепенно у Масарика сформировалась глубокая тяга к культуре, которая вынужденно сосуществовала с необходимостью в поте лица зарабатывать каждый гульден для получения образования. Окончив реальное училище, он в 14 лет стал
подмастерьем кузнеца. Затем последовал первый "карьерный успех" - должность помощника учителя. И тут же Томаш становится деревенским диссидентом. Его чуть не постигает

436

судьба Галилея за публичное высказывание тезиса насчет вращения Земли вокруг Солнца. От ярости односельчан спас некий мужик, сказавший: "Учи Как надо, а баб не слушай".
Весь период интеллектуального становления Масарика пришелся на время недолгого расцвета европейского либерализма (50-е - середина 70-х гг.), когда рушились таможенные барьеры, торжествовала идея прогресса и будущее человечества казалось лучезарным. Ни до, ни после этого четвертьвекового периода Европа не испытывала подобного ощущения всеобщей гармонии, но Масарик сохранил рожденное в молодости чувство на всю свою жизнь.
Он окончил Венский университет, стал профессором, перебрался в Прагу, постепенно добился известности своими научными и публицистическими выступлениями. Но всего этого оказалось мало. Масарику хотелось спасать мир, а это было возможно только в политике. Примерно к тем же целям стремились президент США Вудро Вильсон и Махатма Ганди - младшие современники Масарика. Это было удивительное поколение интеллектуалов (может быть, единственное в истории), стремившееся решить свои внутренние проблемы во внешнем мире и твердо верившее в успех задуманного.

"Этически демократия является политической реализацией любви к ближнему... осуществлением Божьего порядка на земле",- сказано было уже пожилым президентом в беседах с писателем Карелом Чапеком [233, с. 127]. Сегодня над таким идеализмом просто посмеялись бы, Масарик же во все это искренне верил.

437
Многолетняя политическая деятельность, в том числе в австро-венгерском парламенте; требования ликвидации империи Габсбургов, с которыми он стал выступать в эмиграции во время Первой мировой войны; значительное влияние, оказываемое им на президента Вильсона, и, наконец, успешная работа по выведению из революционной России чехословацкого опуса, состоявшего из пленных солдат,- все это обеспечило Масарику высочайшую репутацию в родной стране. К осени 1918 г. он стал по-настоящему консолидирующей народ фигурой, обладающей огромным авторитетом.
10 ноября 1918 г. один из чешских политических лидеров Крамарж написал письмо Эдуарду Бенешу, ближайшему сподвижнику Масарика, находившемуся вместе с самим профессором в эмиграции: "Необходимо, чтобы Вы и Масарик скорее приехали. У вас хотя бы на первое время... есть нерастраченные авторитет и популярность, и вам наверняка удастся успокоить наших кандидатов в большевики" [239, с. 212].
21 декабря 1918 г. Масарик с триумфом вернулся в Прагу. Газеты писали: "Как когда-то в античные времена к грекам и римлянам возвращались великие корифеи оружия, великие завоеватели и победители, сегодня к вольной, освобожденной чехословацкой нации возвращается ее бессмертный созидатель и творец" [239, с. 213].
В значительной степени именно благодаря этому авторитету Чехословакия сумела в отличие от соседних стран пойти по пути строительства демократической республики, а не авторитарной системы. Можно сказать, конечно, что и это был авторитаризм (если буквально следовать значению слова "авторитет"), но он не использовал (или использовал в значительно меньшей степени, чем, скажем, при режиме адмирала Хорти в Венгрии) инструменты недемократического принуждения. Такого рода демократический авторитаризм впоследствии сыграл свою роль и в преобразовании других стран Европы, например Польши при Валенсе, Хорватии при Туджмане, России при Ельцине.

Тем не менее ради того, чтобы поддерживать необходимый Демократии баланс политических сил, власть все время а была идти на уступки массам в экономической области.

438
Уступки эти всегда оказывались половинчатыми по сравнению с теми, что использовались соседними политическими режимами, но зато их в целом оказалось довольно много. Ведь требовалось ублажать самые различные партии. Думает что характер этих многочисленных уступок стал в конечно счете одной из важнейших причин того длительного экономического кризиса, в который поначалу столь успешно развивавшаяся Чехословакия погрузилась после 1929 г.

ПОЭЗИЯ ДЕМОКРАТИИ И ПРОЗА ЖИЗНИ

Наиболее влиятельной силой в Чехословакии межвоенного периода являлись аграрии. Это были совсем не те аграрии, что доминировали в Германии перед войной или в Венгрии при Хорти. В Чехословакии данная политическая сила отстаивала не интересы крупного землевладения (т.е. не интересы сил, аналогичных юнкерству), а напротив, интересы крестьянства, в том числе малоземельного и безземельного. Соответственно власть должна была пойти на осуществление аграрной реформы, чтобы сохранить столь необходимые ей голоса мелкого крестьянства.

Первый шаг к аграрной реформе осуществили уже 16 апреля 1919 г. Тогда был принят закон о контроле за земельными владениями, в соответствии с которым поместья, чей размер превышал определенную оговоренную в нормативном документе величину, ставились под специальный государственный надзор. Это еще не означало национализацию, но существенно ограничивало собственников в их правах и соответственно негативно влияло на эффективность хозяйствования.
Помещики не имели теперь права свободно продавать, закладывать и сдавать в аренду свои земельные владения, государство вклинивалось между собственником и покупателем (арендатором) в процесс распоряжения землей и оставляло за собой право решить, соответствует ли намечаемая поме-

439
щиком сделка интересам агарной реформы, или же тот просто хочет в той или иной форме спасти свое имущество. Под государственный контроль попало в общей сложности 28,1% земель страны [317, с. 51-54]. Землевладельцы должны были пассивно ждать, когда в Праге решат, как и в какой форме они вынуждены будут поделиться своим имуществом с крестьянами.

Осуществлять экспроприацию земель предполагалось с
выкупом, но для очень больших поместий размер выкупа мог быть снижен в соответствии со специально установленной нормой. Для того чтобы придать этому акту видимость законности (все-таки Чехословакия являлась страной демократической), была разработана даже соответствующая теория. Утверждалось, что и в рыночных условиях при продаже больших земельных участков цена из-за превышения предложения над спросом будет падать, а потому снижение размера выкупа за крупные латифундии есть не что иное, как имитация действия рыночных сил [317, с. 56]. О том, что в рыночном хозяйстве все сразу и по любой цене сбывает лишь банкрот, а настоящий хозяин может сам решить, как, когда и какими партиями реализовывать ему свой товар, дабы максимизировать цену и не допустить существенного превышения предложения над спросом, речь не шла.
Для того чтобы крестьяне могли приобретать землю в ходе аграрной реформы, им предполагалось предоставлять кредиты, сумма которых могла достигать 90% стоимости земли или 50% стоимости находящихся на ней строений. Инвалидам минувшей войны, а также солдатам, служившим в чехословацком легионе, могли быть предоставлены даже более значительные льготы [317, с. 60-61].
Реальный ход аграрной реформы в Чехословакии, как и в других странах Центральной и Восточной Европы, определялся конкретным соотношением сил между классами. Конечно, Чехословакия (во всяком случае Чехия) не была сельскохозяйственной страной, и крестьянство не составляло единственную опору власти. Поэтому аграрная реформа в итоге нос

ила сравнительно умеренный характер (во всяком случае на фоне польской и югославской реформ, осуществленных

440

исключительно в интересах крестьян). Сильный удар был нанесен только по германским латифундистам и по позициям венгерской земельной аристократии в Словакии, что оказалось связано в том числе и с решением политических задач (консолидацией национальных сил).
За счет подобной "расправы" с инородцами крестьянам была перепродана примерно восьмая часть всех земельных угодий. В результате мелкая крестьянская собственность оказалась очень сильно распространена в стране. Порядка 70% хозяйств имели участки размером всего лишь в 5 га. Тем не менее в целом все же можно сказать, что Чехословакия осталась страной крупного землевладения. В 1931 г., например 41 % земель находился в составе хозяйств, превышающих по размеру 1ООга.
И все же негативные последствия аграрной реформы нельзя недоучитывать. Хотя реформа не устранила большие хозяйства (в том числе и превышающие по своим размерам 500 га), чехословацкие преобразования явно препятствовали повышению сельскохозяйственной производительности труда в сравнении, скажем, с хортистской Венгрией, где крупная земельная собственность оставалась практически неколебимой [276, с. 31; 277, с. 290-291; 212, с. 22-24].
Еще одним направлением давления аграриев на власть стало стремление усилить протекционизм. Именно по их инициативе в 1925 г. началось повышение таможенных пошлин, а в 1926 г. появился новый таможенный тариф с твердыми ставками [212, с. 44]. Правда, надо отметить, что Чехословакия не была пионером в области протекционизма, да к тому же ставки здесь оставались умеренными в сравнении с Польшей и Югославией, где низкая производительность труда в сельском хозяйстве вынуждала власти защищать внутренний рынок административными мерами. Однако по сравнению со странами Западной Европы чехословацкий протекционизм был очень сильным.
Максимальный тариф превышал примерно в два раза тот, который существовал ранее в Австро-Венгрии (36,4 и 18,9% соответственно). Тариф на продовольственные товары составлял 34,1 %. Также высокими были тарифы на товары ко-

441
нечной переработки, тогда как на сырье и полуфабрикаты - низкими [459. с. 277-278].
Помимо аграриев, другой влиятельной силой в Чехословакии являлись национал-демократы. Они представляли собой правый консервативный фланг политического спектра. Казалось бы, национал-демократы, имеющие долгую политическую историю (их корни уходили в движение младочехов, набравшее силу еще в XIX веке), должны были представлять собой ответственную политическую силу. Однако и в их интересах проводились действия, подрывающие хозяйственное положение страны. Таким действием, например, была проведенная после обретения независимости "чехизация" акционерных капиталов предприятий, ранее принадлежавших преимущественно немцам [212, с. 28].

Конечно, мирная "чехизация" не имела ничего общего с последующей кровавой "ариизацией" еврейских капиталов, произведенной в Чехословакии гитлеровцами. Да и по сравнению с Венгрией, где антисемитизм подрывал стимулы для участия еврейского капитала в развитии экономики, положение дел в Чехословакии казалось просто-таки близким к идеалу. Однако нельзя не учитывать того, что немцы представляли собой значительную силу в экономике страны, а также значительную долю населения в столице, и особенно на западе страны - в Судетах. При этом на ранней стадии становления чехословацкой республики немецкие политические партии оставались за пределами правящей коалиции, и это означало, что их интересы фактически не учитывались властями. Неудивительно, что многие немцы относились с недоверием к Чехословакии как государству. Это должно было негативно влиять на развитие производственной сферы и в конечном счете облегчило осуществление Гитлером оккупации страны.
Наконец, еще одной влиятельной политической силой в стране с высоким уровнем развития промышленности неизбежно оказались социал-демократы. Конечно, их влияние на власть в Чехословакии было совершенно несопоставимо с тем, какое имелось в Австрии. Соответственно и система всеобщего социального страхования в Чехословакии не достигала

442
австрийских масштабов. Но все же такая система социального страхования по инициативе социал-демократов была введена в 1924 г., и это объективно способствовало повышению издержек национальной промышленности(1). В годы будущего кризиса высокие издержки не могли не сказаться на конкурентоспособности экономики.

Таким образом, в Чехословакии в той или иной степени срабатывали все факторы, тормозящие развитие экономики которые имелись у разных ее соседей. В дополнение к этому демократия требовала еще специальных бюджетных жертв Ради сохранения стабильности здесь использовалась практика финансовой поддержки тех политических партий, которые составляли правящую коалицию.
Имелось пять ведущих партий - так называемая "пятерка", впоследствии преобразованная в "семерку". Это был неформальный координационный орган, в который входило по одному представителю от партий, составивших правящую коалицию. Этим представителем необязательно был лидер партии, а скорее человек, наиболее лояльно относившийся к Граду, т.е. к президентской власти, как ее называли по месту расположения резиденции Масарика. Представитель партии, в свою очередь, находил возможность осуществления неформального государственного финансирования партий правящей коалиции, причем "на кассе" сидел именно член "пятерки", что резко повышало его авторитет среди товарищей- партийцев.

На практике роль "пятерки" отнюдь не ограничивалась координацией. Ее члены со своих заседаний возвращались к партиям уже с готовыми решениями, которые парламент должен был лишь "проштамповывать". Для недовольных этим порядком рядовых партийцев существовала практика реверсов - расписок, которые каждый из них давал перед выборами. В них содержалось обязательство при необходимости сдать свой мандат по требованию партии.

(1).К этому надо еще добавить, что буквально сразу же после обретения Чехословакией независимости - 19 Декабря 1919 г. - там был введен восьмичасовой рабочий день.

443
Для того чтобы обеспечить устойчивость и сохранить демократию, приходилось ублажать не только партии, но и регионы. Точнее- один, но очень большой регион. Серьезнейшей проблемой, с которой приходилось иметь
дело руководителям государства, была экономическая отсталость Словакии. В 1918 г. ее доля в общем национальном доходе страны составляла менее 12%, а доля в общем объеме

промышленного производства была и того меньше - не более 8%. И это при том, что население Словакии хотя и уступало чешскому по численности, но все же составляло почти четверть от общего количества жителей республики. Неудивительно, что доход на душу населения в Словакии составлял лишь 42% от чешского уровня. Сильно отставала Словакия и по производительности труда. Даже в сельском хозяйстве, которое было отраслью ее специализации, производительность сохранялась на уровне, не превышающем 60% чешского, тогда как в промышленности отрыв был еще больше [300, с. 212].
Главной же трудностью для чехословацкой модернизации оказалось (как и у соседней Австрии) вхождение в мировой экономический кризис рубежа 20-30-х гг. с последующей оккупацией страны гитлеровскими войсками.
Как уже неоднократно отмечалось в предыдущих главах, кризис усилил стремление европейских стран к автаркии, к укреплению таможенных барьеров и к усилению административного контроля за внешнеэкономическими связями. Для небольшой Чехословакии, специализировавшейся на экспорте, всеобщий протекционизм стал чрезвычайно сильным ударом. Страна оказалась в числе тех, кто в эти годы понес наибольшие потери.
В середине 20-х гг. ключевыми статьями чехословацкого экспорта были текстиль (примерно треть от всего объема вывоза) и сахар (12%). Остальная продукция, в том числе изделия тяжелой промышленности, представляла сравнительно мелкие статьи экспорта [459, с. 241]. Но в годы кризиса именно на продукцию легкой промышленности спрос изрядно обнищавшего населения сократился в первую очередь. Кроме
того, текстильную промышленность, как наиболее простую и не слишком капиталоемкую, в первую очередь стали развивать

444

у себя соседи Чехословакии. Замкнувшись после кризиса в своих таможенных границах, они стали пользоваться от
ечественной продукцией, сильно сократив рыночное пространство для чехословацких товаров.
Примерно то же самое можно сказать не только о текстиле, но и о чехословацком стекле, фарфоре, мебели. Все это стали самостоятельно производить соседи.

В ответ на экономический кризис Чехословакия начала радикальным образом перестраивать структуру своей экономики, пытаясь приспособиться к тому спросу, который в ЗО-е гг. сложился на мировом рынке. Осуществлению структурной перестройки способствовала высокая норма накопления. Она составляла в Чехословакии 14% по отношению к ВНП, тогда как в других странах Восточной Европы данный показатель не достигал и 6%. Соответственно Чехословакия сумела в сравнительно короткий промежуток времени достичь заметных результатов. Если традиционно страна специализировалась в значительной степени на изделиях легкой промышленности, то в 30-е гг. доля тяжелой индустрии поднялась с 39 до 57% [277, с. 263-264]. В условиях той политики быстрого перевооружения, которая начала проводиться в Германии вскоре после прихода Гитлера к власти, а затем была подхвачена многими другими странами Европы, ориентация на тяжелую индустрию давала свои результаты.

В то же время другие факторы, связанные с экономическим развитием в 30-е гг., негативно воздействовали на попытки Чехословакии выбраться из глубокого промышленного кризиса. Так, например, в Праге долго отказывались от проведения девальвации кроны, сохранив курс на поддержание предельно твердой валюты [277, с. 267]. С одной стороны, это было, по всей видимости, связано с той традицией,
которую заложил еще Рашин. С другой же стороны, в такой
демократической стране, как Чехословакия, где руководителям государства приходилось много думать о поддержании жизненного уровня широких масс, девальвация (связанная с ростом цен на импортируемое продовольствие) могла рассматриваться как нежелательный фактор в политическом развитии.

445

Однако в условиях, когда все соседние государства, чуть раньше или чуть позже, все же пошли на девальвацию, Чехословакия оказалась в невыгодном конкурентном положении.
Несмотря на сравнительно высокую производительность труда, издержки чехословацких предприятий оставались высокими, и это препятствовало быстрейшему восстановлению позиций на мировом рынке. В 1934 г. девальвация все же состоялась, но подобная затяжка явно затруднила выход страны из
кризиса.

Далека от совершенства была и чехословацкая банковская система. Хотя после образования независимого государства в Чехословакии на базе отделений крупнейших венских банков были организованы независимые местные банки, ситуация на финансовом рынке не стала принципиально иной.

Новые банки унаследовали все проблемы старых. Цена кредита оказалась очень высокой, причем не только из-за объективно существовавшей нехватки ресурсов, но и по причине поддержания финансовыми посредниками весьма значительной по размеру маржи. Выплачивая по депозитам 4%, банки могли запрашивать 7-7,5% по кредитам, да еще добавлять к этому 1,5% комиссионных.

На все вышесказанное накладывалось, как уже отмечалось, действие эффекта вытеснения частных инвестиций государственными займами. Нуждающееся в финансовых средствах правительство занимало преимущественно на внутреннем рынке, создавая хорошие условия банкам - и соответственно плохие условия тем инвесторам, которые хотели бы с ним конкурировать за ограниченные ресурсы [459, с. 260-261 ].

В особенно трудном положении оказалась после кризиса экономика Словакии. Общая экономическая отсталость, слабые торговые контакты с Западом, своеобразная "развернутость" на Восток, т.е. туда, где находился Советский Союз,

разорвавший нормальные рыночные отношения с Европой,- все это ставило Словакию в крайне неустойчивое положение, определявшееся доминированием сельского хозяйства и необходимостью учета интересов отсталого крестьянства.
В декабре 1930 г. был разорван торговый договор Чехословакии с Венгрией, благодаря которому ранее, в 20-е гг.,

446
шла активная торговля венгерским продовольствием и чехословацкими промышленными товарами. Этот разрыв отношений бесспорно сыграл на руку насчитывавшим в общей сложности больше половины населения Словакии крестьянам, чьи низкоэффективные хозяйства теперь не должны были конкурировать со сравнительно дешевыми продуктами, поставляемыми с плодородных венгерских полей. В политическом плане поддержка словацкого крестьянства была очень важна для чехословацкой демократии. Однако в плане экономическом сворачивание международных связей стало существенным препятствием для модернизации словацкой экономики, сильно зависящей от венгерского рынка.
Товарооборот между Словакией и Венгрией моментально сократился в пять раз. Для Венгрии, которая через некоторое время нашла для своего продовольствия емкий рынок таких стран, как Германия и Италия, кризис в отношениях с Чехословакией был не так уж страшен. Но у словацкого бизнеса венгерскому рынку, по сути дела, не имелось альтернативы. Исчезновение благоприятных возможностей экспорта своей продукции практически убило деревообрабатывающую промышленность, являвшуюся одним из основных направлений хозяйственной специализации покрытой лесами Словакии. На 20% сократилось к 1933 г. производство железной руды по сравнению с докризисным периодом. Некоторые местные отрасли промышленности просто перестали существовать после того, как исчезла возможность сбыта товаров на венгерском рынке [433, с. 193, 195].
В свою очередь, падение экспортной выручки нанесло удар и по сельскому хозяйству, которое, казалось бы, должно было только выиграть от устранения венгерских конкурентов. Бедственное положение промышленных рабочих снизило спрос на продукцию крестьянских хозяйств, что в конечном счете обусловило деградацию всей словацкой экономики. Вне международного рынка у нее практически не имелось серьезных перспектив для развития.
В еще более сложном, нежели словаки, положении оказались русины (западные украинцы) - жители того района, который после Второй мировой войны отошел к СССР и в совет-

447
ские времена у нас назывался Закарпатьем. Русины, не имевшие даже среднеразвитого сельского хозяйства, практически полностью зависели от экспорта леса и, лишившись возможности продавать его в Венгрию, стали откровенно бедствовать.
В конечном счете экономические трудности перевесили тот краткосрочный политический выигрыш, который чехословацкая демократия получила от поддержки словацкого крестьянства. Словацкие и русинские националисты стали чувствовать себя все увереннее. После "мюнхенского сговора" в Словакии была провозглашена автономия. А затем, когда Чехия оказалась оккупирована немцами, возникла независимая Словацкая республика с авторитарным правительством Й. Тисо, ориентированным на тесные контакты с нацистской Германией.
Посткризисное развитие Чехии было несколько более успешным, чем развитие Словакии. Тем не менее в целом страна на протяжении всех 30-х гг. оказалась в значительно менее благоприятном положении, чем в 20-е гг. Спад был столь глубоким, что за десятилетие 1929-1938 гг. экономика Чехословакии так и не смогла выйти на предкризисный уровень. Будучи до кризиса одним из европейских экономических лидеров, страна оказалась теперь в числе аутсайдеров [213, с. 127].
Попытки выйти из кризиса в Чехословакии, как и в соседних странах, тем или иным образом связывались с усилением государственного вмешательства. В частности, был проявлен значительный интерес к кейнсианству, главным проводником которого стал неоднократный глава Центробанка и министр финансов страны Карел Энглиш. Но "экономическое чудо" не произошло.
Таким образом, оказалось, что даже несмотря на высокие темпы роста, грамотную финансовую политику и уникальную по меркам 20-х гг. демократию, Чехословакия все же не смогла в полной мере осуществить хозяйственную модернизацию. Ей так и не удалось выстроить оптимальную структуру своей экономики с тем, чтобы после кризиса рост мог быстро возобновляться без использования экстраординарных мер государственного вмешательства. Если большинство стран, идя по

448
пути модернизации, добивались успехов в деле создан гражданского общества и демократии уже после того как обеспечивали стабильный самовоспроизводящийся рост, то для Чехословакии последовательность оказалась обратной
.
Масарик так и не сумел сделать для экономики своей страны то, что он сумел сделать для политической и социальной сфер. Демократия как политическая реализация любви оказалась вещью красивой, но, увы, не слишком экономически эффективной. Капитализм с человеческим лицом не удался. В итоге основатель чехословацкого государства скончался незадолго до германской оккупации, оставив свое дело незавершенным.

Проблемы, характерные для Чехословакии, сильно отличались от проблем, с которыми сталкивались другие страны Центральной и Восточной Европы.

В Чехословакии не было той сильной авторитарной традиции, что повлияла на развитие Германии и привела ее к господству национал-социализма.

В Чехословакии не было и той экономической отсталости, той примитивной структуры экономики, что отличали Югославию, Польшу и даже Венгрию, не говоря уж о других странах Восточной Европы. К 1938 г. Чехословакия по величине национального дохода на душу населения занимала среди стран - наследников Габсбургской империи второе место после Австрии ($190 и 170 соответственно). Что же касается доли промышленности в экономике, то у Чехословакии она была даже больше, чем у Австрии (53,2 и 43% соответственно). При одинаковой доле сферы услуг в Чехословакии заметно меньшее место в экономике занимал аграрный сектор [276, с. 307-309].
Для Чехословакии главной проблемой, наверное, была проблема протекционизма. Как маленькая страна с сильно развитой промышленностью, она не могла нормально развиваться в атмосфере все усиливающейся автаркии. Курс на повышение таможенных барьеров оказался совершенно ошибочным.
Правда, не во власти одной лишь Чехословакии было коренным образом изменить те подходы, которые доминировали

449
практически во всей Европе. Несмотря на усилия, которые Прага порой прилагала к тому, чтобы заключить благоприятные двусторонние торговые соглашения, процесс в целом не слишком продвинулся. Нормальное развитие внешнеэкономических связей требовало совместного подхода, совместного устранения таможенных барьеров. Это стало возможно лишь в 50-е гг., когда в Западной Европе начали строить Общий рынок.
Однако воспользоваться теми возможностями, которые предоставлял Общий рынок, в Праге не смогли. Чехословакия после Второй мировой войны попала в политическую зависимость от СССР, что определило формирование административной экономической системы. Завершение модернизации пришлось уже на 90-е гг., хотя фундамент, заложенный с имперских времен сильной чешской экономикой, а также масариковской демократической традицией 20-х гг., оказался достаточно прочным. Именно он во многом обеспечил то, что принято называть Пражской весной.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Политология










 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.