Вирилио П. Информационная бомба. Стратегия обмана

ОГЛАВЛЕНИЕ

XIII

Уже прошло полвека с тех пор, как в 1948 году Даниэль Галеви
опубликовал "Эссе об ускорении истории ", где обрисовал грандиозные
исторические перспективы, открывшиеся перед человечеством после Хиросимы:
"Бедная Земля, измерением и описанием ландшафта, флоры и фауны которой мы
довольствовались в XVIII веке, стала для нас источником гораздо большего
наслаждения в XIX веке, когда мы опоясали ее волнами, сделали живой и
вибрирующей, как живое существо, как душу!
Бедное человечество -- его преследуют властные видения, и теперь оно
получило оружие, которое, кажется, для того и выковано, чтобы видения стали
реальностью!"
Более проницательный, чем Фрэнсис Фукуяма, Даниэль Галеви предвидел,
что технонаучный прогресс не завершит Историю, но уничтожит все возможные
отсрочки и расстояния, и историческая наука вскоре откроется новому темпу,
ритму, который однажды разгонится до "истины": "Если более четверти века
назад, после открытия Эйнштейном уравнений относительности, люди
отказывались понимать физический мир, где они живут, то сегодня они
отказываются понимать политическую систему, внутри которой проходит их
жизнь".
Что можно сказать в XX веке, в эру глобализации, об отказе от
понимания'? Лишь то, что он у нас перед глазами и обусловлен закатом
государства-нации и негласным установлением новых политических образований с
помощью масс-медиа и сетевых мульти-медиа, отражающих на своих экранах
ускорение Времени, "реального времени" коммуникаций, выполняющих
релятивистское сжатие "реального пространства" Земли путем искусственного
временного сжатия обменов изображениями мира. Отныне не существует "здесь",
но существует "сейчас". Таким образом, мы подошли не к завершению Истории, а
к запрограммированному исчезновению hie et nunc и in situ\
93
Следовательно, глобализация обменов имеет не экономическое значение, о
котором часто упоминают в связи с быстро развивающимся единым рынком, а
скорее экологическое. Оно заключается не только в загрязнении субстанций
("парниковый" эффект), но и в заражении расстояний и временных интервалов,
формирующих сферу конкретного опыта.
Другими словами, объединение связано с потеплением замкнутой
дромосферы1, с предельным ускорением коммуникаций.
"Начинается время конечного мира", -- провозгласил Поль Валери еще в
20-х годах. В 80-х годах наступил мир конечного времени. После
преждевременного исчезновения всякой локализированной длительности (duree)
ускорение истории сталкивается со временем прямого включения, универсальным
мировым временем, вытесняющим локальные времена, производившие историю.
Если в XVIII веке мы открыли глубинное время многих миллионов лет,
ушедших на отвердевание несущего нас небесного тела, то сейчас перед нами
открывается поверхностное время дромологической реальности-эффекта
взаимодействий на расстоянии.
После времени-материи твердой геофизической реальности мест наступает
время-свет виртуальной реальности, вязкой и изменяющей саму сущность
длительности, вызывающей, тем самым, искажение времени и ускорение всех
реальностей: вещей, существ, социокультурных явлений...
Вспомним "виртуальные общества", организующиеся в Интернете.
В мире насчитывается уже семьдесят миллионов интернавтов, вездесущих
сообществ адептов, "телеприсутствующих" друг перед другом с помощью
мгновенных сообщений, а в скором будущем -- с помощью камер on-line.
Что же остается от исторического значения публичного пространства
полиса в эпоху метапо-лиса, в котором правит публичный имидж?
94
Интерактивная картинка, в любой момент доступная для использования в
торговле, в образовании и на постиндустриальном предприятии, во всех концах
нашей маленькой планеты?
В целом, глобализация оказывает и будет оказывать более сильное
воздействие на историю, чем на географию. Ускорение реального времени,
предельная скорость света, разрежает не только геофизическое пространство,
естественный образ земного шара, но и принижает значение длительностей
(longues durees) локального времени регионов, стран и наций, привязанных к
своей территории.
Телетехнологии замещают "хронологическую" последовательность локального
времени непосредственностью мирового всеобщего времени, делают
интерактивными и засвечивают любую деятельность, факт и историческое
событие.
Прошлое, настоящее и будущее, привычное разделение длительности,
отступают перед новым типом теленастоящего, перед его пока еще непривычным
рельефом. Это не событийный рельеф, а рельеф объектов, у которых вместо
четвертого, временного измерения вдруг оказалось третье: материальный объем
перестал указывать на "действительное присутствие", а вместо него возникло
"телеприсутствие" звука и образа, с легкостью подменяющее реальные события.
В недалеком будущем установится новое видение, формируемое мощной
мгновенной передачей аналоговых сигналов и цифровой информации, основанной
на временном сжатии данных.
Таким образом, сейчас речь идет не столько о пространстве, сколько о
времени. Не о времени долгих периодов стародавней истории, а о времени света
и скорости, космологической постоянной, способной повлиять на Историю
человечества.
Три физических измерения, когда-то определявшие восприятие
действительного рельефа, сейчас дополняются третьим измерением самой
материи; а за "массой" и "энергией" в сегодняшние хроники вторгается
"информация", застилая
95
наличие реальных вещей и мест образами теленаблюдения и контроля за
окружающей средой.
Виртуальная перспектива оптоэлектрическо-го присутствия не противостоит
реальной перспективе оптического присутствия эпохи кватроченто, но сливается
с ней в перспективе реального времени телекоммуникаций, вызывая "эффект
поля", когда актуальное и виртуальное вместе создают новый тип рельефа,
схожего со "звуковым эффектом" высоких и низких частот.
Вместо материального, имеющего определенный физический объем предмета
возникает нематериальный объем электронной информации; информации звуковой,
визуальной, тактильной: благодаря "передающей усилие" киберперчат-ке -- и
обонятельной: благодаря недавнему изобретению цифровых химических датчиков.
Стереофония вчера и стереоскопия сегодня, воспроизведение образа и
звука создали, наконец, возможность для искусственного представления
ускоренной и расширенной реальности, "стереореальности" мира, где линия
видимого горизонта замещена рамками экрана: горизонт вправлен в монитор
компьютера или видеошлема, подобно стереоочкам представляющего самый
последний "объем" -- объем мгновенных наложений действительного и
виртуального образов, а не физических объектов, воспринимаемых невооруженным
глазом.
Делокализованное восприятие схоже с восприятием голографического
объема, когда все, что воспринимается в действительности, увеличивается в
связи с тем, что ускоряется до предельной скорости электромагнитных волн,
передающих информацию.
Вместо геометрической противопоставленности правого и левого,
образовалась ось стереоскопической симметрии перспективы реального времени,
исторического времени жизни наций, полностью измененного волновой передачей
наличного.96
Таким образом, если европейский Ренессанс непредставим без открытия
перспективы реального пространства и трубы Галилея, то геополитическая
глобализация невозможна без слияния перспективы реального времени и нового
пространственно-временного рельефа, созданного электромагнитным излучением
телекоммуникаций.
После эры энергетического ускорения -- времени паровых машин,
двигателей внутреннего сгорания и электромоторов, наступает эпоха
информационного ускорения новейших двигателей -- двигателей "логических
операций", компьютеров и программного обеспечения, двигателей виртуальной
"реальности" и "поисковой машины" сети сетей, чья скорость вычислений
превосходит скорость турбокомпрессора автомобильного двигателя или турбин
сверхзвуковой авиации. Абсолютная скорость новых средств
те-леинформатических передач, в свою очередь, подчиняет себе относительную
скорость старых транспортных средств, и их локальное ускорение уступает
глобальному ускорению объединяющихся информационных потоков.
Легко заметить, что "делокализация" -- не столько явление
постиндустриального предпринимательства11, сколько эффект производства
ви-димостей, развернутой кибернетической оптики, готовой показывать нам весь
мир, используя прозрачность видимостей, мгновенно передаваемых на
расстояние.
Телескопия, способ передачи человеческого взгляда на расстояние,
основана на распространении оптических и звуковых волн, когда
непосредственная прозрачность среды -- воздуха, воды или стекла --
дополняется опосредованной прозрачностью света и его скорости.
Таким образом, развитие транспортных сетей в XIX веке предшествовало
появлению в XX веке сети сетей Интернета и образованию в XXI веке сетей --
настоящих магистралей образной и звуковой информации, -- способных
передавать ви-
97
дение мира с камер on-line, формирующих паноптическое (и постоянное)
теленаблюдение мест и активности на планете, что, вполне вероятно,
завершится появлением сетей виртуальной реальности. Кибероптика изменит
привычную для нас эстетику европейского модернизма, а кроме того -- и этику
западных демократий.
"Представительская демократия" вскоре поддастся влиянию ускоряемой
исторической реальности, и тогда "торговля видимым" обернется
непредсказуемым риском создания того, в чем не преуспел ни один тоталитарный
режим с его идеологиями -- единодушного согласия.
Что мы выберем: медленную и осмотрительную, обусловленную
географическим положением демократию, по типу прямой демократии собраний
швейцарских кантонов, или же медиати-зированную live-демократию, по образцу
измерения рейтинга аудитории коммерческого телевидения или проведения
опросов общественного мнения? Проблема, стоящая перед нами сегодня, не что
иное, как проблема непосредственности и мгновенности в политике. Откажемся
ли мы от власти человека над своей историей, подчинимся ли мы авторитету
машин и тех, кто их программирует? Увидим ли мы механическую передачу власти
политических партий электронному или еще какому-нибудь оборудованию?
Пережив все бедствия технократии, не попадем ли мы из огня да в полымя
в общество социокибернетики, установления которой так опасались создатели
автоматики? Пойдем ли мы на то, чтобы отдать управление своей жизнью
бездушным, но сверхбыстрым машинам и достичь вершин технологического
прогресса -- (виртуальной) автоматической демократии, чья практическая
значимость заключается лишь в выигрыше времени, необходимого для оглашения
результатов выборов... На самом деле, глобальная скорость телекоммуникаций,
сменяющая локальную скорость сообщений, ведет нас к инерции, к нехватке
движения.
98
Все более наращивая скорость, мы не только сокращаем протяженность мира
и величину перемещений, но и делаем бесполезным передвижение, активность
перемещающегося тела. Тем самым мы отказываемся от ценности опосредованного
"действия" в пользу непосредственного "взаимодействия".
Таким образом, большие расстояния все более замещаются высокими
скоростями, а вместо поверхности -- неизмеримых пространств земного шара --
проявляется интерфейс глобальной скорости.
Live есть, таким образом, реальное время глобализации. Дневной свет
скорости подменяет свет солнца на небосводе и уничтожает чередование дня и
ночи. Скорость электромагнитных волн скрывает солнечный свет и тень, когда
нет солнца, вплоть до того, что локальный день календарного времени
оказывается ничего не значащим, по сравнению с глобальным днем мирового
времени.
Одним из примеров обесценивания "расстояния", а следовательно, и
"действия" является нынешнее пренебрежение мировым океаном -- всеми океанами
мира -- после появления сверхзвуковой авиации. Или даже более простой
пример: "парадная лестница" после появления лифта стала "служебной" или
"пожарной".
Гигантские морские поверхности Атлантического и Тихого океанов не
принимаются сегодня всерьез из-за возможности передвижения в атмосфере с
высочайшей скоростью, и в этом путешествии место моряка занял астронавт;
каждый раз, когда мы достигаем все большей скорости, нами дискредитируется
ценность действия, мы отчуждаем нашу способность действия (agir) в пользу
способности к противодействию (reagir) (другое, менее захватывающее,
название для того, что сейчас зовется "взаимодействием" (interaction)).
Но все это не идет ни в какое сравнение со скорым введением
"автоматизированной обработки знаний" -- распространением всеобщей амнезии,
последнего достижения "индустрии забвения", замещающей совокупность
аналоговой информа-
99
ции (образной, звуковой и т. д.) цифровой информацией, компьютерным
кодом, пришедшим на смену языку "слов и вещей".
Итак, цифры готовы установить царство своего математического
всемогущества, цифровые операции определенно вытеснят analogon, то есть
любую схожесть, любое отношение подобия между несколькими живыми существами
и предметами.
Все это ведет, понятное дело, к отрицанию какой-либо феноменологии.
Теперь надо не "спасать феномены", как того требует философия, а прятать их,
оставлять вне расчета, скорость которого не оставляет места какой бы то ни
было осмысленной деятельности.
В этом контексте кризис современного искусства представляется всего
лишь клиническим симптомом кризиса самой современности -- одним из многих
предвестников начинающегося распада темпоральности.
В конце XX века искусство не обращается к прошлому и не пытается
предвидеть будущее, оно становится излюбленным способом изображения
настоящего и одновременного (simultaneite). Столкнувшись с индустрией
телеприсутствия и live передачами, современное искусство, "искусство
присутствия", перестало воспроизводить мир для того, чтобы выявить его
"сущность". Сначала в современной абстрактной живописи европейские художники
первых послевоенных лет отказались от какой-либо фигуративности, а затем
впали в другую крайность в американском гиперреализме, не говоря уж о
движущихся компьютерных образах видео-арта с его делокализован-ными
инсталляциями и "искусстве движущихся картинок", с XIX века представленном
кинематографом. Вернемся, однако, к самому телу, его действительному
присутствию в театре и современном танце в эпоху становления виртуальной
реальности. Интересно, что здесь проблема времени стала актуальной темой и
породила новые формы театрального представления
100
Историчность, одна из форм "сжатия времени", ныне сведена к нулю -- она
стала простым "цитированием", растворяющимся остатком, где временная
последовательность развертывается в "present continueiii, непреходящем
настоящем...
"Произошла утрата основополагающего элемента театрального действа --
единства времени, -- представленного началом, серединой и концом", -- пишет
Ганс-Тиз Леманн, авторитет в современном театроведении. И добавляет: "Таким
образом, между публикой и актерами устанавливается время соучастия, hic et
nunc во всех смыслах. Может статься, что действительная длительность вообще
перестанет развертываться и все события подвиснут, жестко привязанные к nunc
-- непосредственному настоящему -- в ущерб hie -- данной "сцены" и данного
"действия", любой сцены и любого действия".1
"Здесь" больше не существует, все существует "сейчас", как мы заметили
выше.
"Новое театральное представление" -- попытка справиться с временной
перспективой ускоряющейся реальности и ее рельефом -- неловко пытается
соперничать со спешным представлением событий в средствах массовой
информации, где сенсационные новости и клипы предпочительнее невыносимо
долгого повествования, где любой ценой избегают необходимости нажимать на
кнопки пульта управления, этого нарушения симметрии между приемником и
передатчиком.
"Парадокс актера" эпохи виртуальных клонов и аватар (на экране),
заключается в том, что надо заставить театр не быть театром, то есть
представлением тела (на сцене).
Драматургия прямого включения сейчас заметна повсюду: в кратковременной
занятости, в контрактах на ограниченный срок и долгосрочной безработице, в
восстанавливающихся и распадающихся с очередным разводом браках... Страх
перед zapping'omiv становится повсеместным.
101
Если "настоящее" -- это ось симметрии проходящего времени, то сейчас
его вездесущий центр полностью контролирует жизнь "развитых" обществ, и нам
надо всеми силами стараться не разбить ось, поскольку это отбросит нас в
прошлое, к омертвевшей памяти и, кто знает, даже к угрызениям совести. Разве
мы не наблюдали в последнее время множество покаяний и невиновных
чиновников, приносящих извинения, совершенные их предшественниками, но мало
обеспокоенных преступлениями, которые они могут совершить сейчас? Мы должны
также избегать внезапного "разрыва симметрии" времени, который может
отбросить нас в будущее, -- хотя провал экономического планирования
несколько снизил эту опасность.
Стало быть, по future как нельзя лучше характеризует рельеф реального
времени глобализации, где все происходит без малейшей для нас необходимости
передвигаться: нам не нужно приближаться к расположенным рядом объектам и к
окружающим нас существам.
Если когда-то, в эпоху транспортной революции, срок прибытия
определялся протяженностью пути и возможностями передвижения, то сейчас, в
эру революции коммуникаций, все происходит сразу и немедленно, так как
задержек больше нет, а информация передается мгновенным взаимодействием,
интеракцией, более быстрой, чем какое-либо конкретное действие (action).
Действительность средств сообщения, вытесненная виртуальной реальностью
телекоммуникаций, вызывает недоверие, сравнимое только с нынешним
пренебрежением к мировому океану, многокилометровым водным пространствам, в
той же степени профанированными авиационной скоростью, в какой они
загрязнены выбросами нефтяных танкеров, сделавших океан полями орошения.
Как летательные аппараты "тяжелее воздуха" держатся на ветру благодаря
скорости реактивного движения, так и "ускоренная реальность"
102
удерживается подъемной силой электромагнитных волн, передающих
мгновенные сигналы.
История конца тысячелетия воспарила и опирается лишь на телеприсутствие
событий вне какой-либо хронологии, так как рельеф происходящего прямо сейчас
подменяет глубину исторической последовательности.
Все окончательно перевернулось с ног на голову. Все происходящее
сейчас, внезапно возникающее перед нами представляется гораздо более важным,
чем то, что удаляется, осаждается на дне нашей памяти, как бы по краям
видимого географического горизонта. В этом контексте интересно вспомнить о
закате театрального представления -- ведь конкретный вымысел бытия здесь
актера противостоит дискретному вымыслу электромагнитных призраков,
заполняющих экраны.
В недавних "театральных представлениях постановщики безуспешно пытались
перенять и даже превзойти скорость масс-медиа... Реплики следовали с такой
быстротой, что создавалось впечатление резкого обрыва трансляции, как
случается при переключении каналов".2
"Действия" (actes) театральной пьесы становятся "взаимо-действиями"
или, вернее, "междудействиями" ("антрактами") и стирают привычное различие
между актером и зрителем. Слияние/смешение "ролей", вернее,
взаимопроникновение (surfusion) театрального вымысла и лишенного прошлого и
будущего мгновения виртуальной реальности. Мета-стабильность (surfusion)
тела, которое внезапно перестало соответствовать условиям сценической среды,
однако все еще находится в одном из самых хрупких равновесий в ожидании
Катастрофы, которая непременно разрушит этот карточный домик.
Как здесь еще раз не вспомнить многозначный образ "финансовой сцены" и
мыльный пузырь спекуляций, виртуальный пузырь мировой экономики, зиждущейся
сейчас на автоматических интеракциях между рыночными ценами и никак не
связанной
103
с материальными ценностями национального производства? Уже лет
двенадцать как введены автоматизированные торги, определяющие как действия
игроков, трейдеров Уолл-Стрит и других валютных рынков, так и спекулянтский
Большой взрыв, за которым вскоре последовал крах 1987 года, а затем
установка автоматических предохранителей, препятствующих перегрузке системы.
Некоторое подобие переключения программ должно предотвращать повторение
"аварии" во время реорганизации локальных финансовых рынков в глобальный
рынок. Что, однако, не сработало во время азиатского краха осенью 1997 года.
Здесь также сыграла свою роковую роль "драматургия прямого включения",
не оставляющая действующим лицам времени, необходимого для размышления.
В области культуры, вероятнее всего, произойдет то же самое: упадок
"рынка искусства" повлечет за собой не только снижение роли того или иного
явно переоцененного художника, но поколеблет все существующие ценности.
Для того, чтобы в этом убедиться, достаточно послушать разговоры о
кризисе европейского искусства на недавних крупных мероприятиях, вроде
последней Documenta в Касселе.
После ускорения истории так называемого "классического" искусства
появилось "современное" искусство, а теперь происходит ускорение этого
"современного" искусства и появление актуального искусства, которое вроде бы
пытается противостоять скорому приходу виртуального искусства эры
киберкультуры.
В начале столетия в кубизме начался распад фигуративности, отразившийся
в исчезновении формы в геометрическом и всех остальных абстракционизмах и
сейчас, в эпоху виртуального, он оборачивается делокализацией в искусстве
интерактивного feed-back'а между художником и зрителем в компьютерных
полотнах, изменяющихся и преобразующихся в процессе созерца-
104
ния и в зависимости от точки видения каждого из актеров-зрителей.
С другой стороны, декомпозиция фигуративного в пуантилизме и
дивизионизме благодаря фрактальной геометрии находит свое завершение в ином
типе деконструкции; а именно -- в деконструкции пространственно-временных
измерений произведения.
В эпоху резкой электронной моторизации произведения искусства распад
фигуративности и делокализация "предмета искусства" идут бок о бок с
ускорением, но уже не истории, а самой реальности пластических искусств.
Сегодня мы вновь должны поставить под вопрос как роль актера и зрителя,
так и роль автора и зрителя. Что, в свою очередь, заставляет пересмотреть
понятия "места произведения искусства" и "сцены театра". Все это --
предвестники небывалых изменений, установления новой темпоральности, в
рамках которой будет существовать культура в эпоху киберкультуры.