Иванов Н. Аномальный субъект преступления. Проблемы уголовной ответственности

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 2. Психосоциальные основы поведения лиц с психическими аномалиями в свете уголовной ответственности

2.1. Роль психофизиологических механизмов в формировании поведения

Преступление представляет собой акт человеческого поведения1, в котором неразрывно соединены объективные и субъективные моменты. В связи с этим исследователи совершенно справедливо обращают внимание на психофизиологическое единство, характеризующее преступление. Единство объективных и субъективных моментов преступления, в том числе и противоправных деяний лиц с психическими аномалиями, предполагает необходимость анализа в системе психофизиологических и социальных основ преступного поведения.

К сожалению, в современной литературе по уголовному праву отсутствует сколько-нибудь развернутая характеристика психофизиологических механизмов деяния как понятийной и целостностной характеристики. Между тем каждое преступление, представляя собой проявление свойств личности, несет на себе отпечаток этой личности со всеми ее негативными и позитивными характеристиками. Проявляясь в противоправном деянии, свойства личности правонарушителя должны находить отражение и в решениях правоприменителя, что делает насущно необходимым их анализ.

Однако поскольку дальнейшее изложение будет ориентировано на психические аномалии, необходимо предложить соответствующую формулу, на базе которой будут строиться дальнейшие рассуждения. В широком смысле слова под психическими аномалиями следует понимать все те психические процессы, которые характеризуются дисбалансом сил возбуждения и торможения.

В принципе такое определение по мере внедрения в уголовно-правовое регулирование и правоприменение все более тонких стандартов и методик оценки психического состояния лиц, совершивших уголовно наказуемое деяние, может приобрести непосредственное значение для теории уголовного права, законодательства, следственной, судебной, экспертной практики. Новый подход, который, естественно, должен быть оснащен необходимым диагностическим инструментом, создаст в процессе индивидуализации наказания дополнительные возможности для четкого выделения и оценки предумышленных преступлений, совершенных уравновешенными субъектами после тщательной подготовки, и преступлений по страсти, увлечению, несдержанности, легкомыслию и т.п. Вторая группа преступлений охватывается понятием аномальности в широком смысле: процессы возбуждения превалируют над процессами торможения.

1 Автор присоединяется к мнению юристов, считающих поведение родовым понятием по отношению к понятию преступления. См., например: Кудрявцев В.Н. Объективная сторона преступления. - М., 1960, С. 8.

Современный инструментарий для оценки психического состояния субъектов преступлений необходим для решения следующих трех задач: во-первых, отделить случаи совершения деяния в состоянии невменяемости и в состоянии вменяемости;

во-вторых, выделить случаи, когда лицо, способное в принципе к управлению своим поведением в уголовно-релевантной ситуации, затруднено в этом управлении в силу определенных личностных состояний, которые, в свою очередь, имеют объективные внутриличностные детерминанты; в-третьих, оценить для каждого конкретного случая реальный уровень таких помех избирательному поведению.

Иными словами, законодатель и судебная практика на современном этапе требуют от науки определенного понятия аномалии, содержащего комплекс доступных для восприятия юриста признаков, которые могут быть формализованы. Сквозное свойство - доминирование возбуждения над торможением - должно быть опосредовано характеристиками его проявлений в поведении. При этом нельзя ограничиваться только описанием затруднений произвольного регулирования поступков и психических состояний, им соответствующих. Надо выйти (чем юристы, разрабатывающие проблемы вменяемости, ранее пренебрегали) на объективные внутриличностные особенности, которые через психические состояния в конечном счете продуцируют эти затруднения, способствующие “усеченному” осознанию виновным общественной опасности деяния.

Включение в УК 1996 г. ст. 22, регулирующей уголовную ответственность лиц с психическим расстройством, не исключающим вменяемости, узаконило понятие неполного осознания вменяемым лицом в силу психического расстройства характера опасности своих действий либо неполного руководства ими. Отсюда следует, что совершенно необходима комплексная разработка критериев концептуального уровня для определения границ этого понятия. Просто идти от перечня расстройств, известных психиатрии, значило бы заранее создать ограничения для концепции психических аномалий в рамках вменяемости в уголовном праве. Дело в том, что дисбаланс процессов возбуждения и торможения не обязательно должен проявляться в виде традиционного психического расстройства (заболевания). Специфика нейрогуморальных механизмов и их влияния на психические состояния не сводима к понятию заболевания. Не случайно такие видные отечественные психиатры, как П.Б. Ганнушкин, В.П. Сербский и др. выступали против ограниченной вменяемости и ее аналогов, потому что видели невозможность привязать его констатацию в каждом конкретном случае к психиатрическому диагнозу, а отсюда делали вывод о неопределенности понятия, размытости его границ. Но если ориентироваться не на психиатрический критерий, а на сочетание психофизиологического и психологического, то просматриваются достаточно четкие границы.

В психофизиологии существует такое понятие, как афферентный синтез (или обратная связь), под которым понимается механизм, предшествующий принятию решения и заключающийся в сличении внешних и внутренних раздражителей с потребностями организма. Эта стадия, предшествующая поведенческой реакции, архиважна. Именно итог действия афферентного синтеза приводит человека к совершению поведенческого акта. Именно афферентный синтез является ступенькой для перехода на психологическую стадию развития поведенческой реакции, на которой и происходит непосредственное принятие решения о той или иной поведенческой реакции.

Афферентный синтез слагается из четырех компонентов, которые работают в полном контакте: доминирующая на данный момент мотивация, обстановочная афферентация, также соответствующая данному моменту пусковая афферентация и память, под которой принимается не только сосредоточение прошлого опыта, но и извлечение его для принятия нужного решения в конце афферентного синтеза1.

Суть афферентного синтеза может быть выражена двояко. Это, во-первых, приведение организма к решению вопроса о том, какой результат должен быть получен в данный момент, а во-вторых, обеспечение постановки цели, “достижению которой и будет посвящена вся дальнейшая логика системы”2.

1 См.: Анохин П.К. Очерки физиологии функциональных систем. - М., 1975. С. 47 - 49.

2 Там же. С. 49.

Первичный компонент, который в системе П.К. Анохина носит название доминирующей мотивации, дающей начало поведенческой реакции, есть потребность, заставляющая живой организм искать пути для ее удовлетворения. При этом лишь такая потребность направляет организм на поиск, которая сулит самому организму приятные ощущения. Собственно говоря, удовлетворение потребности - это и есть тот полезный результат, к которому фатально стремится все живое.

К первичным потребностям, получившим название витальных (жизненных), в специальной литературе относят потребности в пище, воде, сне, продолжении рода, защите от внешних опасностей, экономии сил, избегании неприятных ощущений и некоторые другие. Организм биологически устроен так, что любое оказанное на него влияние, способное принести удовлетворение, является потребностным для него (существует также мнение, что чисто биологических потребностей у человека не бывает1, но как тогда расценивать, например, чувство голода?).

Н.В. Асмаян отмечает, что “при возникновении возможности удовлетворения мотивации ожидание ощущения приятного усиливается”2. Иначе говоря, потребность находится в состоянии потенциальной готовности, зреет внутри биологической системы точно так же, как зреет плод яблони, прежде чем оторваться от своей ветки и полностью созревшим упасть на землю. Возьмем, например, потребность в сне. Выспавшись, человек ощущает себя, как правило, свежим и полным сил. Потребность в сне прекращает свое подавляющее действие, но не исчезает вовсе. Она накапливает новые потенции, чтобы через некоторое время возобновить свое влияние на человеческую психику.

В случае неудовлетворения нарастающей с течением времени потребности в сне она начинает оказывать негативное влияние на человеческие реакции, в результате которого достаточно часто совершаются преступления, характеризуемые как неосторожные. Анализ транспортных преступлений - яркая тому иллюстрация. Исследователи отмечают в этой связи, что “живой организм неустойчив в том смысле, что неудовлетворяемые физиологические потребности имеют общее свойство, заключающееся в их нарастании с течением времени”3.

1 См.: Симонов П. Потребности и сознание // Наука и жизнь. 1983, № 3. С. 71. 2 Асмаян Н.В. Зависимость условных реакций от оценки результатов предстоящего подкрепления / Механизм и принципы целенаправленного поведения. Под ред. П.К. Анохина. - М.,1972. С. 202.

3 Шамис А.Л., Левит Ю.Б. Подход к построению формальной модели поведения / Механизмы и принципы целенаправленного поведения. Под ред. П.К. Анохина. - М., 1972. С. 36.

Сильное развитие потребности приводит к тому, что организм начинает искать возможности их удовлетворения. При помощи активизации соответствующих нервных центров такие возможности находятся, но лишь в том случае, когда присутствует необходимый для активизации пусковой стимул, в качестве которого может выступать любой раздражитель. Это может быть состояние окружающей среды (погода, загазованность), время суток, прикосновение руки, лунные и солнечные излучения и тому подобное.

Импульсом к поведению того или иного рода могут быть и температурные колебания. Исследователи считают, что “при температуре выше комнатной на каждый градус производительность труда падает на два - четыре процента”1. Существует даже мнение, что одной из причин произошедших во Франции и ряде стран Европы революций служили климатические аномалии, способные обнажить все противоречия до предела2.

В качестве пускового стимула выступает информация о состоянии организма на данный момент афферентного синтеза. П.К. Анохин отмечает: “Такое состояние может быть продиктовано воздействием гуморальных факторов в самом организме и даже совокупностью обстановочных раздражений, но, раз возникнув, это состояние может подчинить себе в процессе афферентного синтеза и обстановочные, и пусковые стимулы. Во всяком случае, характер и направление поведенческого акта могут быть в значительной степени определены этим исходным состоянием. В какой-то степени это исходное состояние может быть сопоставлено с тем, что академик Павлов назвал “основными влечениями” и что некоторые американские исследователи называют “мотивацией”3. Состояние организма, следовательно, является одним из основополагающих импульсов, позволяющих включать механизм поведенческих реакций.

1 Лосев К. Климат - чего он нам стоит // Знание - сила. 1984, № 6.

2 Там же. С. 15.

3 Анохин П.К. Указ. раб. С. 309.

Обстановочным стимулом являются все те факторы, в которых действовал пусковой стимул. Это может быть вид комнаты, звук шагов, время суток и тому подобное. И пусковой, и обстановочный стимулы являются условно приобретенными и базируются на прошлом опыте. Если прошлый положительный опыт подсказывает, что обстановка позволяет благоприятному прохождению “пускового” стимула, то это обстоятельство уже будет столбовой дорогой к совершению поведенческого акта.

В данной связи весьма показательно уголовное дело, возбужденное против расхитителей железнодорожных грузов на станции Тихорецкая Северо-Кавказской железной дороги. На протяжении двух лет группа работников станции расхищала грузы, находящиеся в вагонах товарных поездов. В результате следствия выяснилось, что долговременная и успешная преступная деятельность виновных была “спровоцирована” отсутствием надлежащей охраны поступающих грузов и халатным отношением работников линейного отделения милиции, которые не принимали необходимых мер к расследованию. В общей сложности группа совершила более ста хищений, так как соучастники знали, что в результате должностной халатности их действия окажутся безнаказанным1. С точки зрения психофизиологии поведения действия преступной группы расхитителей были обусловлены благоприятным пусковым и обстановочным стимулами, а также прошлым опытом, сулившим выгоды.

Прошлый опыт является четвертым компонентом афферентного синтеза. Как пишет Анохин, “уже элементарный условный рефлекс формируется в какой-то степени на основе данных памяти”2. Сеченов дает прекрасную иллюстрацию “четвертого компонента” афферентного синтеза: “Ребенок любил, например, образ горящей свечки и уже много раз видел, как ее зажигают спичкой. В голове его ассоциировался ряд образов и звуков, предшествующих зажиганию. Ребенок совершенно покоен и вдруг слышит шарканье спички - радость, крики, протягивание руки к свечке и прочее. Явно, что в его голове звук шарканья спички роковым образом вызывает ощущение, доставляющее ему наслаждение, и от того его радость”3. Применительно к афферентному синтезу термины “фатальность” и “рок” являются естественными, однозначно характеризующими рассматриваемый нами физиологический процесс. Следы памяти также фатальны, их “гнетущего” воздействия избежать невозможно.

Все четыре компонента афферентного синтеза действуют в неразрывном единстве и роковым образом определяют поведенческую реакцию.

В стадии афферентного синтеза информация передается в мозг по двум путям - специфическим и неспецифическим. Информационные потоки, идущие по ним, распределены, как правило, равномерно.

1 Комментарии судебной практики за 1984 год. - М., 1985. С. 121.

2 Анохин П.К. Указ. раб. С. 310.

3 Сеченов И.М. Изб. произв. Т. 1. - М., 1952. С. 105.

Информация, поступающая по специфическим путям, представляет собой комплекс импульсов, заключающих в себе объективные показатели о свойствах раздражителя независимо от его значения для организма. Например, это может быть информация о том, что предмет, к которому прикоснулась рука, стеклянный или железный и т.д.

Смысл неспецифической информации, или информации, проходящей по неспецифическим путям, заключается в оценке раздражителей по их биологическому значению, с позиции надобности для организма. Например, потребен ли организму предмет из стекла или из железа.

Преобладание одного из видов информации означает отклонение от нормы в человеческой психике и ведет к различного рода аномалиям. Специалисты отмечают, что преобладание неспецифической информации проявляется в повышенной эмоциональности субъекта восприятия. В этом случае доминирует оценка на уровне субъективного восприятия, а объективная оценка импульса затруднена. Такой вид восприятия можно назвать эффектом “близко к сердцу”, хорошо знакомым многим людям. В структуре криминального поведения данный эффект проявляется чаще всего в аффективных преступлениях, а также в ряде преступлений, определение мотива которых вызывает известные затруднения. Например, убийство, совершенное с особой жестокостью.

При преобладании специфической информации, т.е. когда субъективная оценка информации оказывается затруднительной, имеет место излишняя фрагментарность восприятия, что снижает эмоциональность, быстроту реакции и ведет к определенным последствиям, негативизм которых предусмотрен Уголовным кодексом в нормах о неосторожных преступлениях. Итог преобладания специфической информации в криминальном поведении сказывается прежде всего на совершении транспортных преступлений, а также иных неосторожных деликтов, связанных с экстремальными условиями труда.

В зависимости от преобладания того или иного вида информации, что может быть относительно устойчивой особенностью людей, в том числе врожденной, возникают нарушения “истерического” или “шизофренического” типа, а это, в свою очередь, проявляется вовне - в поведении, отличном от нормы, т.е. аномальном.

Процесс афферентного синтеза развивается и проходит незаметно для наблюдателя, в то время как поведенческий акт, особенно целая серия их, развивается обычно на протяжении значительного времени. Поэтому внимание юристов отвлечено от значения психофизиологической основы избирательного, в том числе криминального, поведения. Например, совершение кражи чужого имущества требует вполне ощутимого временного промежутка, тогда как решение на ее совершение с учетом всей сложности ситуации принимается моментально. Причем решение является обязательным, фатальным, роковым итогом действия процессов афферентного синтеза. Человек полностью подчинен психофизиологическим процессам, отчего каждую долю секунды он обречен на совершение того или иного действия (поведенческого акта). Вздохи, покашливания, возмущение, гнев, криминальные акты - неизбежный итог физиологических процессов. Если обстановочная афферентация и прошлый опыт подсказывают возможность получения удовлетворения в данный момент совершения конкретного поведенческого акта, то при наличии необходимого пускового стимула поведенческий акт будет совершен с неизбежностью, ибо решение как естественный итог афферентного синтеза неизбежно.

Происходящие в любом живом организме физиологические процессы непременно сопровождаются процессами возбуждения и торможения. В зависимости от преобладания каждого из них человек характеризуется как эмоциональный или, наоборот, сдержанный. Павлов отмечал: “...наша жизнь к тому и сводится, что мы в определенной обстановке и в определенный момент должны проявить известную деятельность, а в другой - задержать ее”1. Возбуждение и торможение представляют собой стороны единого нервного процесса, сбалансированность которого определяет успех приспособительной деятельности.

Возбуждение характеризует активность организма, различную по степени эмоциональной окраски в отношении раздражителя. Под торможением, напротив, “понимается срочное подавление текущей условно-рефлекторной деятельности при действии посторонних для нее раздражителей, вызывающих ориентировочный или другой какой-либо безусловный рефлекс”2. Торможение необходимо для предотвращения перевозбуждения, следствием которого могут быть неадекватные аномальные поведенческие реакции.

1 Павлов И.П. Поли. собр. соч. - М.-Л., 1991 - 1952. Т.3, кн. 2. С. 752. 2 БатуевА.С. Высшая нервная деятельность. - М., 1991. С. 122.

Торможение подразделяется на два вида - внешнее (безусловное) и внутреннее (условное)(Факт существования внутреннего торможения в психологии оценивается однозначно. См.: Батуев А.С. Указ раб. С.148.). Первое, будучи врожденным свойством нервной системы, проявляется в экстренном ослаблении или угнетении поведенческого акта при действии посторонних раздражителей, второе относится к числу приобретенных факторов и выражается в блокировке возбуждения в случае его неподкрепления, т.е. когда импульс, вызвавший возбуждение, не повторяется вновь. Процесс торможения возникает уже через 1 мс после начала возбуждения, вызванного афферентными импульсами1. Его задача - предотвратить перевозбуждение человека, вовремя включившись в процесс активности. Исследователи отмечают, что в норме у человека наблюдается уравновешанность между силой нервной системы по отношению к возбуждению и силой нервной системы по отношению к торможению2. Баланс между возбуждением и торможением обеспечивает успех деятельности человека.

Сеченов отмечал, что если рефлекс отягчен страстью, которая внешне может выражаться в форме восторга, экстаза и т.п., то возможны колебания в сторону возбуждения либо торможения3. Этот факт подчеркивают и современные ученые, отмечая, что процесс торможения будет тем труднее и медленнее развиваться, чем сильнее безусловный рефлекс и прочнее условный. Значит, если в рефлексе усилена страсть (рефлекс “с усиленным концом” Сеченова), то возбуждение будет преобладать над торможением.

Как писал Сеченов, “страсти коренятся прямо или косвенно в так называемых системных чувствах человека, способных нарастать до степени сильных хотений (чувство голода, самосохранения, половое чувство и прочие), и проявляются очень резкими действиями или поступками; поэтому могут быть отнесены в категорию рефлексов с усиленным концом”4. В этом тезисе обращает на себя внимание наречие “очень”, которое в превосходной. степени характеризует преобладание возбуждения над торможением. Выше уже отмечалось, что процессы физиологической системы стремятся к достижению того, что потребно организму, то есть к биологически модальным результатам. И если тот или иной процесс перешел в категорию безусловно рефлекторного, например чувство голода, или приобрел значение прочного условного рефлекса, то недостаток соответствующего подкрепления будет выражаться в страстности желания, в “усиленном конце” рефлекса.

1 Чайченко Г.М., Харченко П.Д. Физиология высшей нервной деятельности. -Киев, 1981. С. 111.

2 Небылицт В.Д. Психофизиологические исследования индивидуальных различий. - М., 1976. С. 122.

3 Сеченов И.М. Избр. произв. - М„ 1952. Т. 1. С. 105. 4 Там же. С. 680.

Сильное развитие страстного желания может долго поддерживаться лишь постоянной реальной недостаточностью его удовлетворения. Вспомним хотя бы отношение ребенка к предмету, который ему запрещено брать: его стремление в данном случае лишь возрастает. Например, физиологи отмечают, что у молодых людей с 13 до 17 лет наблюдается обычно преобладание возбуждения над торможением. Этот возрастной период характеризуется психической неуравновешенностью (психическими аномалиями) с резкими переходами от состояния депрессии к экзальтации. Знание физиологических особенностей подросткового периода очень важно, поскольку это время формирования характера и мировоззрения. Подросток уже может нести не только гражданскую, но и уголовную ответственность.

Баланс между силами возбуждения и торможения сказывается на темпераменте, а темперамент - врожденное качество человека. К тому же поведенческие реакции, которыми обрастает врожденный тип нервной системы, т.е. врожденный темперамент, могут закрепиться на всю жизнь при определенных условиях воспитания. Ослабление же торможения и преобладание возбуждения, как показывают исследования, ведет к аномальным невротическим состояниям1.

Знание психофизиологических процессов, протекающих в организме человека, имеет значение для уголовно-правового регулирования, поскольку любое преступление есть плод психических процессов, определяющихся понятиями “сознание” и “воля”. Умышленные преступные деяния представляют собой сознательные преступления, т.е. это объективирование вовне поведенческих актов, детерминированных сознанием их общественной опасности и противоправности. Неосторожные преступления также обусловлены сознанием, обращенным к конкретному поведенческому акту и соединенным с неправильной оценкой ситуации. В.Г. Макашвили пишет по этому поводу: “Реальная возможность предвидения лицом последствий своей деятельности не есть нуль в психической сфере индивида. Она означает, что в психике лица уже в момент совершения действия (или бездействия) существовали реальные предпосылки ее осуществления... но лицо не применило своих внутренних сил, не проявило волевого напряжения для правильной оценки создавшейся ситуации”2.

1 См.: Джалагония ШЛ. Предневроз как особое функциональное состояние организма/Исследования механизмов нервной деятельности. - М., 1984. С. 261.

2 Макашвили В.Г. Уголовная ответственность за неосторожность. - М., 1957. С. 92.

В этой связи возникает вопрос: всегда ли субъект может должным образом применить свои внутренние силы? Теория афферентного синтеза в определенной мере дает ответ на него. Так, информация о состоянии организма, являющаяся важнейшей составной частью афферентного синтеза и фатально влияющая на поведенческие реакции, может затруднить оперативное принятие решения в экстремальной ситуации или вовсе блокировать такую возможность. Риск наступления вредных последствий в результате несвоевременного реагирования на ситуацию возрастает и при температурной вариабельности, которая выступает в качестве поведенческого импульса.

В. И. Жулев приводит характерные примеры влияния соответствующих импульсов на преступное поведение. Он описывает дорожно-транспортное происшествие, повлекшее тяжкие последствия, которое произошло потому, что переутомленный водитель не смог справиться с накопившейся усталостью, диктующей необходимость восстановительного сна1. В данном случае биологически модальный импульс послал в мозг информацию о состоянии организма и тем самым детерминировал весь дальнейший процесс принятия решения.

Температурная вариабельность также зачастую является причиной дорожно-транспортных происшествий, в чем специалисты единодушны. Так, для некоторых людей зима является временем тяжелой, ослабляющей депрессии, известной как сезонные аффективные расстройства. Жертвы расстройства теряют энергию и подвержены значительной утомляемости. Таким же образом влияют на людей и весенне-осенние погодные аномалии. Исследователи считают, что значительное число автокатастроф (до 35%) зависит от погодных аномалий2. В данной связи Б.А. Куринов справедливо акцентировал внимание на таком смягчающем обстоятельстве, не указанном в соответствующем законодательном перечне, но имеющем принципиальное значение для назначения лицу наказания, как неблагоприятное состояние здоровья подсудимого3.

1 Жулев В.И. Водитель и безопасность дорожного движения. - М., 1984. С. 30. 2 Медики - о причинах аварий. Советская Россия. 1988, 24 февраля. 3 Курите В.А. Автотранспортные преступления. - М., 1970. С. 208.

Освободиться от влияния пускового стимула невозможно, поскольку афферентный синтез является физиологической основой любого поведения, в том числе и преступного. Данное обстоятельство тем более актуально при рассмотрении уголовных дел, совершенных лицом, психика которого характеризуется как аномальная. Процесс принятия решения в случае преобладания процессов возбуждения может быть неадекватным ситуации: он столь быстр, что иные импульсы, которые могли бы повлиять на него, физиологической системой игнорируются. Этот процесс не зависит от воли субъекта (воля порабощена, когда решение принято), что непременно должно учитываться правоприменителем, в распоряжение которого законодатель предоставил такие средства, позволяющие максимально справедливо подходить к разрешению уголовных дел, как институты освобождения от уголовной ответственности и наказания, а также нормы, устанавливающие возможность назначения более мягкого наказания, чем предусмотрено законом. Игнорирование значимости психофизиологических особенностей субъекта преступления, если речь идет о наличии аномалий, влечет досадные ошибки в судебной и следственной практике. Для правоприменителя, который не понимает влияния этих особенностей на поведение, ссылка на психическое состояние лица, виновного в совершении преступления, не всегда бывает убедительной. А между тем компоненты афферентного синтеза определяют сознание субъекта, которое есть высшая форма отражения действительности и целенаправленного регулирования поведения человека.

Являясь основным элементом умысла и неосторожности (имеется в виду преступное легкомыслие, в законодательной формулировке которого отсутствует указание на сознание общественной опасности деяния, но тем не менее оно подразумевается, ибо предвидеть, не сознавая, невозможно), сознание зависит от импульсов, поступающих из окружающей среды (объективное) и исходящих, от самого субъекта (субъективное).

Обстановочная и пусковая афферентация, посылая импульс в мозг, формирует волевую напряженность индивида. Решение в данном случае будет принято на основании совокупности импульсов, сформированных в результате воздействий внешней среды и внутреннего состояния организма. Если к тому же психика субъекта отягощена дисбалансом сил возбуждения и торможения, то эти обстоятельства непременно скажутся на сознании, которое не будет в состоянии регулировать поведение субъекта, направляя его в социально позитивное русло. Это может быть мгновенная ситуация (аффектированные преступления), а также более или менее продолжительные состояния (затруднения при необходимости принятия быстрого решения в критической ситуации), но в любом случае поведенческая реакция будет в большей (иногда решающей) или меньшей степени зависеть от компонентов афферентного синтеза.

Но такой уровень оценки состояния психики субъекта, виновного в совершении преступления, если, разумеется, он признан вменяемым, еще не является объектом пристального Heследования со стороны правоприменителя. Весьма часто к психике относятся как к некоему абстрактному образованию, мало что дающему для разрешения уголовного дела, что есть плод непонимания влияния психофизиологических процессов на деятельность индивида. Правоприменитель должен знать (это особенно актуально применительно к лицам с аномальной психикой), что процесс принятия виновным решения складывается из сложной системы компонентов, в том числе генетически запрограммированных.

Импульсы, возбуждающие процесс афферентного синтеза, направляют непосредственно или опосредованно любой, в том числе и преступный, поведенческий акт. Таковым импульсом могут быть обстоятельства как объективного, так и субъективного свойства. В случае аномальной психики мотивационный процесс осложнен дисбалансом сил возбуждения и торможения, в результате которого происходит растормаживание низших эмоций и влечений, что в итоге, как утверждают специалисты, может привести к преступлению(Тайченко Г.М., Харченко П.Д. Указ. раб. С. 219.).

Феномен мотива, имеющий принципиальное значение для уголовной ответственности лиц с психическими аномалиями, не нашел, однако, адекватного разрешения в теории уголовного права, в связи с чем его анализ представляется актуальным.

Контрольные вопросы

1. Что такое психические аномалии и какое значение имеет введение этого понятия в сферу уголовно-правового регулирования?

2. Объясните такое понятие, как афферентный синтез, назовите основные его компоненты и раскройте их содержание.

3. Какими путями передается в мозг информация в стадии афферентного синтеза и что означает преобладание одного из видов информации?

4. Раскройте содержание понятий “возбуждение” и “торможение” и объясните, как эти процессы сказываются на темпераменте, а в конечном итоге - на поведенческом акте.

5. Как в философии и психологии определяется сознание субъекта и в какой степени оно зависит от соотношения сил возбуждения и торможения?

2.2. Понятие и сущность мотива как субьективной стороны преступления

Мотив - движущая сила поведения человека, и в этом не возникает ни малейших сомнений у исследователей, занимающихся вопросами детерминации человеческого поведения. Вместе с тем мотив - это прежде всего психофизиологическое понятие, которое превратилось в юридическое потому, что, во-первых, заняло необходимое место в уголовном законе, а во-вторых, отпочковавшаяся от науки уголовного права криминология посвятила и продолжает посвящать этому уникальному феномену достаточно пристальное внимание.

Вследствие того что мотив “пришел” в юриспруденцию из другой научной области, вряд ли следует рассматривать его так, как это предлагает делать В.В. Лунеев: “И если биологический, психологический, социально-психологический и социологический аспекты представляют собой взаимосвязанные, назовем условно “горизонтальные” уровни мотивации, то криминологический аспект мотивации специфичен по-своему”1. Впрочем, сами криминологи, стремясь рассматривать мотив в рамках криминального цикла, невольно повторяют теорию функциональных систем П.К. Анохина, что лишний раз подчеркивает необходимость изучения детерминантов человеческого поведения с глубинных позиций психофизиологии.

Искать специфику мотива применительно к конкретной научной дисциплине - это все равно что, по меткому выражению А.Г. Спиркина, давать отдельно биологическое или физическое определение материи. “Подобно тому, как нет и не может быть философского, физического или биологического определения материи, - пишет Спиркин, - точно так же не может быть философско-психологического и наряду с этим, например, психиатрического или юридического определения сознания”2. Следовательно, мотив как двигатель поведения имеет единое содержание применительно к любой изучающей это явление науке, поэтому необходимо начать его анализ с позиций психофизиологии.

1 Лунеев В.В. Мотивация преступного поведения. - М., 1991. С. 25. 2 Спиркин А.Г. Сознание и самосознание. - М., 1972. С. 80.

Термин “мотивация” буквально означает то, что вызывает движение. В психологии, однако, нет единого понятия того, что это движение вызывает. В.И.Ковалев пишет: “... до сего времени в психологии не сложилось непротиворечивой теории мотивации, системы основных понятий”1. Вследствие этого в современной психологии термином “мотив” (мотивация, мотивирующие факторы) обозначаются совершенно разные явления: инстинктивные импульсы, биологические влечения и аппетиты, а равно переживание эмоций, интересы, желания2. Несмотря на различную содержательную интерпретацию феномена мотива, психологи едины в том, что мотив как побуждение - это источник действия, его порождающий3. Полемика в психологии идет лишь о том, где находится тот исток, из которого исходит побуждение.

Гёте сказал однажды: “Существует мнение, что между крайними точками зрения лежит истина. Никоим образом! Между ними лежит проблема”. Попробуем с помощью логического аппарата выяснить проблему психологического толкования мотива.

По вопросу о содержании мотива позиции психологов разделились: одни считают, что мотив - это осознанное побуждение, причем они не совсем последовательны в своих высказываниях, в силу чего склонны употреблять неопределенные слова. Ковалев пишет: “Мотивы мы понимаем как побуждения, являющиеся свойством личности, возникающие на основе потребностей и в связи с характером общественных отношений и осознанные самим человеком”4. Однако далее автор, подводя итог своим рассуждениям, признает, что мотив - это как бы осознанная потребность, но все же допускает, что “это уже не сама потребность, а ее отражение, проявление, как бы ее трансформированное 'и конкретизированное выражение”5. Слова “как бы” дают основание предположить, что автор считает возможным принять за истину и другую точку зрения.

С.Л. Рубинштейн тоже понимал мотив как осознанное побуждение6, но вместе с тем полагал, что это осознание может быть более или менее адекватным7. Лишь тогда, когда побуждение соотносится с целью, оно более или менее адекватно осознается и тогда уже превращается в мотив.

1 Ковалев В.И. Мотивы поведения и деятельности. - М., 1988. С. 4. 2 Леонтьев А.Н. Деятельность, сознание, личность. - М., 1975, С. 189.

3 Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. - М., 1989. Т. 2. С. 42.

4 Ковалев В.И. Указ. раб. С. 6.

5 Там же. С. 48.

6 Рубинштейн С.Л. Указ. раб. С. 42. 7 Там же. С. 15.

Идеи первой группы авторов разделяет и А. Г. Ковалев, который пишет: “В качестве мотивов выступают различные побуждения, осознанные потребности и интересы человека, его определенные морально-политические установки и идеалы как компоненты мировоззрения и убеждений, чувства и помыслы”1. Следует, однако, заметить, что он не утверждает однозначно, что мотив - это только осознанное побуждение, а толкует мотив как такое побуждение, в структуру которого входят, в частности, осознанные потребности.

Вторую и, скажем сразу, более многочисленную группу психологов составляют исследователи, которые полагают, что мотив как побуждающая к действию сила может быть как осознанным, так и неосознанным2. Причем авторы отстаивают свои позиции с убежденностью и завидной последовательностью. Так, по мнению М.В. Демина, “мотивы человеческой деятельности могут быть как осознанными, так и неосознанными, хотя в целом преобладают, разумеется, осознанные мотивы. Однако дело обстоит сложнее, и то, что мы называем осознанным мотивом, включает в себя моменты неосознанного и не полностью осознанного. При этом осознанные и неосознанные составляющие мотивов человеческой деятельности находятся в диалектическом единстве, которое не исключает их противоречий и борьбы”3.

Очень интересным и весьма полезным для дальнейших исследований мотивации является ее понимание К.В. Шумейкиной. Исследователь отмечает: “Часто мотивацию характеризуют словом “влечение”, а эффекторное проявление мотиваций сводят к максимилизации усилий организма, направленной на удовлетворение той или иной потребности. Однако главным качеством мотивации является не свойство усиливать поведение (этим свойством обладает любая неспецифическая активация), а способность концентрировать это усилие в определенном биологически очерченном направлении (поиск пищи, влечение к особи другого пола, избегание определенного фактора внешней среды)”4.

1 Ковалев В.И. Психология личности. - М., 1970; С. 342.

2 См. : Васильев И.А., Магомед-Эминов М.Ш. Мотивация и контроль за действием. - М., 1991; Вилюнас В.К. Психологические механизмы биологической мотивации. - М., 1986; Общая психология. Под ред. А.В. Петровского. - М., 1976; Джеймс У. Психология. - М., 1991; Чайченко Т.Н., Харченко П.Д. Физиология высшей нервной деятельности. - Киев, 1981.

3 Демин М.В. Природа деятельности. - М.” 1984. С. 117.

4 Шумейкина К.В. Структурные, поведенческие и ЭЭГ-коррелянты пищевой мотивации /Механизмы и принципы целенаправленного поведения. Под ред. П.К.Анохина. - М., 1972. С. 168.

Если принять за основание, что мотив есть побудитель к действию и только он толкает человека на совершение поведенческого акта, тогда следует подвергнуть анализу утверждение о том, что таким двигателем может быть и неосознаваемое, ибо в отношении осознаваемого все авторы единодушны.

Гетевский Фауст восклицает: “Ах, две души живут в больной груди моей, друг другу чуждые, и жаждут разделенья!”. Это те самые сознательные и бессознательные “Я”, неразлучные антагонисты, про которых Рубинштейн, противник понимания мотива как неосознанного побуждения, сказал:

“Основы чувства не в замкнутом мире сознания, они в выходящих за пределы сознания отношениях личности к миру, которые могут быть осознаны с различной мерой полноты и адекватности. Поэтому возможно очень интенсивно переживаемое и все же бессознательное или, вернее, неосознанное чувство”1.

Распространено мнение о том, что разработка сферы подсознательного началась с Фрейда, однако исследования в этой области делались задолго до него. Еще у Платона встречается упоминание о том, как Сократ рассказывает о своем личном демоне, который внушает ему некоторые мысли. Тем не менее заслуга Фрейда не должна быть преуменьшена. Именно он вызвал “самых злых духов критики психоанализа”, поставив на первый плен в душевной жизни бессознательное2. Выдвинув, однако, на первый план сексуальное бессознательное, Фрейд акцентировал все свое внимание и недюжинные усилия именно на нем, оставив в стороне иные особенности.

Современник Фрейда Карл-Густав Юнг, который развил интересное учение об архетипах, был, пожалуй, наиболее последовательным в своем видении бессознательного. Его концепция легла в основу понимания бессознательного и российскими учеными. Юнг утверждал: “Внутренние мотивы возникают из глубокого источника, не порожденного сознанием и не находящегося под его контролем”3. По его мнению, есть глубинная часть психики, имеющая коллективную, универсальную и безличную природу, одинаковую для всех членов данного коллектива. Этот слой психики непосредственно связан с инстинктами, т.е. наследуемыми факторами. Они же существуют задолго до появления сознания и продолжают преследовать свои “собственные” цели, несмотря на развитие сознания. Коллективное бессознательное есть результат родовой жизни, которая служит фундаментом духовной жизни индивида.

1 Рубинштейн С.Л. Указ. раб. С. 165.

2 Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции. - М., 1989. С. 42. 3 Юнг К. Архетип и символ. - М., 1991. С. 76.

Юнг сравнивал коллективное бессознательное с матрицей, грибницей, с подводной частью айсберга: чем глубже мы уходим “под воду”, тем шире основание. От общего - семьи, племени, народа, расы - мы спускаемся к наследию дочеловеческих предков. Как и наше тело, психика есть итог эволюции. Психический аппарат всегда опосредовал отношения организма со средой, поэтому в психике запечатлялись типичные реакции на повторяющиеся условия жизни.

“Я произвел несколько сравнений, - пишет Юнг, - между современным человеком и дикарем. Подобные сравнения, как я покажу ниже, существенны для понимания символических склонностей человека и той роли, которую играют сны, выражающие их. Обнаружилось, что многие сны представляют образы и ассоциации, аналогичные первобытным идеям, мифам и ритуалам. Эти сновиденческие образы были названы Фрейдом “архаическими пережитками”, само выражение предполагает, что они являются психическими элементами, “выжившими” в человеческом мозгу в течение веков”1. Иллюстрацией приведенного тезиса могут служить наблюдения Ломброзо, который эмпирически доказал, что в творческих актах умалишенных содержатся элементы поведения, унаследованные от времен дикости. Так, стихотворчество одного из умалишенных сопровождалось рисунками, точно такими же, в которых дикари писали свою наскальную историю. Следовательно, в поведении человека проявляется неосознаваемое наследство векового опыта человечества, включая и период дикости.

“История человеческого разума, - писал Локк, - это история того, как унаследованные от предыдущих эпох рациональные формы и теоретическое содержание знания активно влияют на становление и осмысление чувственного опыта новых поколений, и история того, как они комбинируются с новыми формами и теоретическим содержанием, совместно детерминируя особенности чувственного отражения действительности”2. По этому поводу у Ницше есть очень интересная мысль, о том, что “не только разум тысячелетий, но и безумие их проявляется в нас. Опасно быть наследником”3.

1 Юнг К. Указ. раб. С. 45 2 Зайченко Г.А. Локк. - М., 1988. С. 54. 3 Ницше Ф. Так говорил Заратустра. - М., 1990. С.66.

Российские исследователи, не отрицая заслуг Фрейда и Юнга, продолжили начатое ими. “При анализе высших форм рефлекторной активности - высшей нервной деятельности, - пишет Р. И. Кругликов, - на первый план выступает необходимость учета средовых факторов, так как эти факторы - память, т.е. накопленная история взаимоотношений организма и среды, - в наибольшей степени организует и модифицирует текущие приспособительные реакции..."донервные" формы памяти не исчезают - они сохраняются, функционируя на основе принципов “изменение от употребления”1.

Генетически заложенный в механизме поведения опыт человечества проявляется на уровне бессознательного в конкретных поступках: “Именно прошлое человечества детерминирует личность, жизнь которой, если она не застывает на некоторой мертвой точке, означает постоянное творение, новации, устремления в будущее”2. Историческое прошлое лишь ждет своего часа и в определенный момент может проявиться в насильственных действиях, чему свидетельством служат так называемые хулиганские мотивы, которые всякий раз всплывают в официальных бумагах правоохранительных органов в случае необъяснимого поведения. В криминологии существует даже термин “парадоксальные преступления”, под которыми понимаются деяния, совершаемые при отсутствии каких-либо видимых причин.

Один из примеров такого рода парадоксальных преступлений, иллюстрирующих проявление исторического бессознательного в конкретном поведенческом акте, приводит в своей книге А.Ф.Зелинский: “15-летний ученик С. был на хорошем счету в школе и дома. Любил ходить с отцом на охоту. Одно их двух ружей находилось в его безраздельном владении. Однажды С., возвращаясь с охоты один, без отца, встретил двух знакомых школьниц. Захотелось обратить на себя внимание, и он шутливо пригрозил одной из них: “Люда, я сейчас тебя подстрелю”. И, быстро зарядив ружье патроном, выстрелил. Девочка умерла там же, на улице поселка. Убийца был в отчаянии и долго не мог понять, что произошло. Осужден за неосторожное убийство”3. Зелинский так комментирует этот случай: “Думается, что в основе подобных “парадоксальных” преступлений лежат возникающие из подсознания импульсы, соответствующие психологической установке виновного”4.

1 Кругликов Р.И. Принцип детерминизма и деятельность мозга. -М., 1988. С. 21.

2 Москаленко А. Т., Сержантов В. Ф. Личность как предмет философского познания. -М., 1984. С. 211.

3 Зелинский А. Ф. Осознаваемое и неосознаваемое в преступном поведении. -Харьков,1986. С. 41. 4 Там же. С. 89

Об установке мы поговорим чуть позже, а здесь, коль скоро речь зашла о парадоксах, хотелось бы провести параллель между приведенным случаем неосторожного убийства и исследованиями ученых в области развития морали. От рыцаря ожидалось, что он постоянно будет заботиться о своей славе, отмечает М. Оссовская, исследуя феномен средневекового рыцарства. Эта забота проявлялась не только в военных подвигах, но и в различного рода действиях на глазах у женщины, подчеркивающих мужественный и решительный характер самого рыцаря1. Если спуститься еще ниже по нервным ступеням психики, то можно вспомнить исследования зообиологов, красочно живописующих брачные баталии самцов животных на глазах у неблагодарной самки, остающейся с победителем.

Параллели между животными инстинктами, рыцарскими баталиями и современными, так называемыми хулиганскими побуждениями вполне уместны и подтверждаются мнениями ученых о том, что “в генотипах скрыта информация о структурах весьма древних предков”2. Наиболее рельефно о взаимосвязях с предками пишет Петер Фишер: “Самая древняя часть мозга - мозговой ствол. В нем, как считает Вильсон, хранятся инстинкты, уходящие своими корнями в жизненный опыт пресмыкающихся: хранение добытого, соблюдение твердых правил, стремление к прочной, незыблемой системе устройства мира”3. И далее он высказывает весьма интересную, хотя и парадоксальную мысль о том, что если человек упрямо держится за отжившие бюрократические инструкции, значит, в нем победил доставшийся нам от пресмыкающихся, отрицающий любые изменения мозговой ствол, а ненависть и разрушительная агрессивность исходят от эмоционального промежуточного мозга ранних млекопитающихся.

Подтверждением сказанному может служить инстинкт как врожденная особенность образа действия. Инстинкт определяет стратегию поведения, оставляя решение тактических вопросов на долю психики. В этом смысле психологи называют инстинкт мотивом поведения. Так, В.К. Вилюнас пишет: “В мотивационном аспекте инстинкт можно охарактеризовать как унаследованный механизм удовлетворения потребностей, специфика которого состоит в побуждении индивида к совершению ряда частных действий без отражения общей их направленности, контроль за которой превышает приспособительные возможности психики на ранних этапах ее развития”4. Роль инстинкта в качестве побудителя человеческого поведения неустанно подчеркивал и Сеченов, а затем и его последователи. А ведь инстинкт - это не что иное, как филогенетическая программа, в которой запечатлены мудрость и безумие веков. Следовательно, они также влияют на поведение человека, выступая в качестве мотивов.

Ученые отмечают, что наследие веков в нашей памяти весьма специфично. В большей своей части оно состоит из отрицательных эмоций, неприятных раздражителей, которые, оставаясь в бессознательной сфере, всегда готовы выплеснуться в сознание, уже целенаправленно детерминируя человеческую деятельность. В этой связи представляет интерес пример, приводимый в статье С. Гарфилда. В его репортаже о реслинге один из борцов говорит: “Борьба для меня - единственная возможность дать выход своим сдерживаемым чувствам, расслабиться, не приходя в противоречие с уголовным кодексом”5. Это можно подтвердить цитатой из работы Г.М. Чайченко и П.Д. Харченко: “Экспериментально также показано, что в процессе угнетения жизнедеятельности мозга первыми исчезают положительные эмоции и последними - отрицательные, а при восстановлении деятельности мозга наблюдается обратная последовательность. Следовательно, можно полагать, что отрицательные эмоции возникли в процессе эволюции раньше, чем положительные”6. Комментируя особенности влияния на мозг внешних раздражителей Э.А. Костандов пишет: “Казалось бы, люди должны быть благодарны эволюции, которая выработала особый механизм, защищающий наше сознание, не допускающий до него некоторые психологически вредные раздражители внешней среды. Но эволюция “не сочла” целесообразным полностью освободить человека от этих воздействий. Как мы уже отмечали, их действие может проявляться на бессознательном уровне”7.

1 Оссовская М. Рыцарь и буржуа. - М., 1987. С. 82.

2 Медников Б. Аксиомы биологии //Наука и жизнь. 1980, № 5. С. 60.

3 Фишер П. Чудеса и тайны нашего мозга //За рубежом. 1985, № 10.

4 Вилюнас В.К. Психологические механизмы биологической мотивации. -М„ 1986. С. 116.

5 Гарфилд С. Театр жестокости //За рубежом. 1993, № 10. С. 233.

6 Чайченко Г.М., Харченко П.Д. Указ. раб. 1981. С. 111.

7 Костандов Э.А. О нервных механизмах “безотчетных” отрицательных эмоции /Исследование механизмов нервной деятельности. Под. ред. П.Г. Костюк. - М., 1984. С. 244 - 245.

Как же проявляется эта историческая наследственность в человеческой психике - только ли в диком восторге от актов жестокости или, быть может, еще в чем-то другом? Немецкие психологи отмечают, что человеческое наследство может быть явлено на свет и в виде благопорядочных поступков, которые также исторически перенесены в психологическую память. Например, если люди постоянно руководствуются требованиями “хороших манер”, то они неосознанно становятся их второй натурой, а их назначение состоит в торможении агрессии. Следовательно, та группа людей, где так называемые “хорошие манеры” были гораздо более естественны, чем “плохие”, передает их из поколение в поколение, фиксируя генетически.

Исследования российских ученых, которые практически только еще начинаются в области “исторического бессознательного”, с очевидностью показывают, что “и мудрость, и злобность веков”, по выражению Юнга, способны детерминировать поведение человека. Однако только ли вековые традиции, ушедшие в бессознательное, одни и способны на этом теневом уровне влиять на человеческое поведение? Юнг писал: “Открытие, что бессознательное - это не простой склад прошлого, но что оно полно зародышей будущих психических ситуаций и идей, привело меня к новым подходам в психологии”1.

Российские психологи также обращаются в своих работах к сфере бессознательного. В частности, Н.П. Жуков отмечает:

“Неосознанную часть психики обычно связывают с деятельностью подкорки, в которой сосредоточен основной массив филогенетической информации, иначе говоря, опыт вида и рода. Однако такое толкование данного вопроса недостаточно, даже упрощенно; оно делает невозможным правильно объяснить, например, локализацию так называемых автоматизмов, которые формируются в онтогенезе индивидуального сознания, главным образом в период становления психики ребенка”2.

На уровне бессознательного проявляется не только мудрость и жестокость веков, но и онтогенетические следы, ушедшие в тень уже в процессе индивидуального развития. Значит, уровень бессознательного может быть разделен, однако исключительно условно и лишь в целях более скрупулезного изучения, на два блока: исторически унаследованного в сознании и онтогенетически приобретенного, но не прошедшего стадию осознания. Второй блок, выделенный нами, образуется в человеческой психике посредством получения из внешнего мира сенсорной информации. Однако эта информация не осознается, обрабатываясь и используясь на различных психических уровнях, куда включаются спинной мозг и подкорка3.

1 Юнг К. Указ. раб. - М., 1991. С. 76. 2 Жуков Н.И. Проблема сознания. - Минск, 1987. С. 165. 3 СпиркинА.Г. Указ. раб. - М., 1972. С171.

Неосознанная часть психической деятельности, представляя собой одновременно неосознанную сторону высшей нервной деятельности, может переходить в сознание, осознаваться, и наоборот, то, что раньше осознавалось, может уходить в бессознательную часть. Павлов писал: “Если бы можно было видеть сквозь черепную крышку и если бы место больших полушарий с оптимальной возбудимостью светилось, то мы увидели бы на думающем сознательном человеке, как по его большим полушариям передвигается постоянно изменяющееся в форме и величине причудливо неправильных очертаний светлое пятно, окруженное на всем остальном пространстве полушарий более или менее значительной тенью”1.

Ученые-криминалисты в своих исследованиях отражают все те тенденции, которые характерны и для психофизиологов, т.е. в отношении рассматриваемого вопроса нет единства, причем наиболее консервативны в вопросах бессознательного применительно к мотиву представители науки уголовного права. В учебниках по уголовному праву написано однозначно: “Мотив - это осознанное побуждение”2. В монографических исследованиях авторы все же проявляют большую осторожность, хотя следовало бы это сделать в первую очередь в учебниках, поскольку именно они являются основой для развития студента. Б. С. Валков пишет: “По общему правилу, мотив преступления - побуждение осознанное, опосредованное желанием осуществления цели”3. Однако, утверждая это “общее правило”, он далее отмечает, что мотивы могут быть в отдельных случаях и неосознаваемы.

В исследованиях криминологов наблюдается гораздо больший прогресс в сфере изучения бессознательного. Ушли в прошлое времена монополизма и стигматизации в науке, и однозначные заявления, претендующие на единственную истину, воспринимаются как архаичные. Еще недавно криминологи писали: “В сознательной деятельности, в том числе и в мотивации, всегда имеются неосознаваемые или не вполне осознаваемые компоненты. Советская наука отвергает буржуазные концепции мотивации, в которых источником человеческой активности объявляются врожденные, бессознательные побуждения. Однако она не отрицает неосознаваемости отдельных элементов мотивации поведения, хотя главной движущей силой противоправных действий выступают сознательные побуждения людей”4. Действительность показала противоречивость подобных суждений, что нашло отражение в исследованиях криминологов последних лет, где все настойчивей утверждается ведущая роль в ряде случаев бессознательного в системе детерминации преступного поведения(См.: Криминальная мотивация. Под ред. В.Н, Кудрявцева. - М., 1986. С. 158; Антонян Ю.М., Гульдан В.В. Криминальная патопсихология. - М., 1991. С. 141; Костенко А.Н. Принцип отражения в криминологии (системное исследование психологического механизма криминального поведения). - Киев, 1986. С.76; Зелинский А. Ф. Осознаваемое и неосознаваемое в преступном поведении. - Харьков, 1986. С. 89; Дженебаев У.С., Разимое Т.Г., Судаков В.Н. Мотивация преступления и уголовная ответственность. - Алма-Ата, 1987. С. 39.). Например, по утверждению А.Ф. Зелинского, психические аномалии (пограничные формы психических расстройств) влекут за собой прежде всего нарушение наиболее сложных форм социального поведения, снижение роли высших уровней диспозиционный структуры личности. Это приводит к увеличению детерминирующей роли бессознательного в саморегуляции поведения - психических установок, привычек, элементов подсознания. Повышается вероятность импульсивного преступного поведения, особенно в сочетании с алкогольным опьянением и в конфликтной ситуации.

1 Павлов И.П. Поли. собр. соч. - М,- Л„ 1951 - 1952.Т. 3, кн. 1. С. 247 - 248.

2 Советское уголовное право. - МГУ, 1981. С. 191.; Курс советского уголовного права. Часть Общая. - Л., 1968. Т. 1. С. 441.

3 Волков Б. С. Мотивы преступлений. - Казань, 1982. С. 9. 4Механизм преступного поведения. Под ред. В.Н. Кудрявцева. - М., 1981. С. 61

Итак, в качестве мотивообразующих факторов поведения вообще и преступного поведения лиц с психическими аномалиями в частности, могут выступать как осознанные, так и неосознанные побуждения. Причем последние в процессе афферентного синтеза детерминируют поведение в случае преобладания процессов возбуждения. В психологической литературе вместе с тем предлагается иерархия соответствующих факторов, которая в конце концов сводится к одному - потребности. Поскольку она и есть та единственная сила, которая детерминирует поведение, необходимо исследовать структуру данного явления.

Великий немецкий философ Гегель был убежден, что удовлетворение потребностей есть не что иное, как осуществление значимых для индивида целей1. Собственно говоря, Гегель был далеко не первым исследователем, полагавшим потребности в качестве ведущих мотивообразующих качеств. Греческий синклит мудрецов не сомневался в этом ни на йоту. Доминирующую роль потребности подчеркивали и российские криминологи, отмечая, что “все инстинктивные движения души вместе с потребностями нашего тела являются двигающими началами нашей деятельности”2.

1См.: Гегель. Философия права. - М., 1990.

2 ДрильД.А. Учение о преступности и мерах борьбы с нею. - С-Пб, 1912. С. 1912.

Что касается содержания самих потребностей, то в этом вопросе современные исследователи вряд ли продвинулись далеко вперед по сравнению с прошлыми, “неосознано” подтверждая таким образом тезис о том, что нет ничего нового под солнцем.

Стоики школы Зенона утверждали, что человеку полезно то, что полезно его организму, и вредно то, что не способно оказывать приятное биологической субстанции, что предпочтительные предметы - это те, которые имеют ценность, избегаемые - те, которые не имеют ценности, вводя в философские дебаты по поводу человеческих побуждений категорию ценности, постоянно “эксплуатируемую” затем всеми исследователями человеческого поведения.

Эпикурейцы считали, что человек во всех своих жизненных поступках стремится к наслаждению и именно это стремление определяет его поведение. К сожалению, в философской и художественной литературе советского периода термин “эпикурейство” превратился в нарицательный, символизирующий удовольствие, не считающееся ни с какими общественно значимыми моральными нормами. Эпикурейство отождествлялось с гедонизмом, хотя последнее понятие было не столь широко распространено. Между тем отождествление такого рода есть плод незнания древней философии либо намеренное ее искажение. Эпикур говорил: “Все, что мы делаем, мы делаем затем, чтобы не иметь ни боли, ни тревоги”1.

Предупреждая будущие исследования физиологов о недостатке чувственных наслаждений, который лежит в основе поведения человека (это блестяще развил Сеченов в своих изучениях “страстного психического акта”), Эпикур считал, что нужду в наслаждениях мы чувствуем лишь тогда, когда нам его недостает. Отсюда он делал вывод - наслаждение есть начало и конец блаженной жизни. Однако далеко не всякое наслаждение, согласно Эпикуру, потребно человеку. О наслаждении и о боли надо судить, “рассматривая и соразмеряя полезное и неполезное”. Причем предпочтение следует отдавать такому наслаждению, которое не противоречит моральным воззрениям общества. “Когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждение распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение, - нет мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и праздники, не наслаждение мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее мнения, поселяющие великую тревогу в душе”(См.: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. - М., 1986. С. 404 - 405.).

1 См.: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. - М., 1986. С. 278.

Эпикур был велик, высоконравственен и, как ни странно, очнь близок к православной догматике, порицавшей безнравственные, т.е. богопротивные акты поведения. Полагая наслаждение начальной и конечной целью жизнедеятельности, он в противовес киренаикам, проповедовавшим гедонизм с его отождествлением счастья и чувственных наслаждений, вкладывал в понятие “наслаждение” более глубокий, чем это может показаться на первый взгляд, смысл. Наслаждение по Эпикуру - это то, что потребно организму, то, чему человек в качестве биологического существа не способен сопротивляться, но, напротив, готов принять как потребное. Принимая наслаждение, человек вместе с тем не отрекается от анализа, и потребное ему как биологическому существу он сопоставляет с усвоенными нормами нравственного поведения. Собственно говоря, биологически потребное преломляется у человека через усвоенные им нормы и в дальнейшем служит стимулом для всего поведения. Такое глубокое понимание наслаждения способно объяснить любые человеческие поступки - от подвигов святых до деяний преступников.

Тезис о наслаждении как двигателе человеческих поступков получил развитие в трудах французских просветителей. Так, Вольтер писал, что вся наша жизнь есть не что иное, как чередование удовольствий и страданий. Поэт и теоретик эпохи просвещения Фридрих Шиллер, исследуя влияние искусства на жизнедеятельность человека, отмечал: “В том, что цель природы по отношению к человеку есть блаженство, хотя бы сам человек в своей моральной деятельности не знал этой цели, не усомнится, конечно, никто, если вообще допускать в природе какую-либо целесообразность”1.

1 Шиллер. Собр. соч. в 7-и т. - М., 1957. Т. 6. С.26.

Волевое действие как действие, приносящее человеку удовлетворение, склонны оценивать и отцы православной Церкви. Так, Иоанн Дамаскин писал, подводя итог своим рассуждениям на тему человеческих поступков: “Ибо, если он делает выбор и не будет настроен в отношении к тому, что выбрано, то есть, не проявит к нему своей любви, то это не называется избранием душою направления деятельности”1.

Упомянем и русских исследователей, которые так же, как и их предшественники (будь то философы, поэты, юристы или богословы), не понимали целесообразность природы вне связи с блаженством человека: “Человек в своих поступках направляется исключительно эгоистическими побуждениями или мотивами; в каждом отдельном случае он стремится к получению удовольствия или к уклонению от страдания”2. Удовольствие, блаженство или, как говорил Эпикур, наслаждение есть единственная потребность, перед которой человек вынужден “преклонить колена”, фатально следуя ее влияниям. И разве не прав был Сократ, когда утверждал: “Человеческая природа такова, что все люди хотят быть счастливыми, поскольку желать себе зла противоестественно, ибо оно противоречит природе человека”3.

Юридическая наука, а точнее - ее криминологическая часть, противоречива и непоследовательна в своих суждениях о содержании потребностей как двигателей поведения. Такое положение можно, впрочем, понять, поскольку эта сфера научных интересов находилась под гнетом идеологического клише, устанавливающего приоритет социального над биологическим и постулирующего, что у советского человека нет иных потребностей, кроме как служить партии и народу, а все остальное - от лукавого. Если какой-либо исследователь и был не согласен с такими утверждениями, то получал статус поборника реакционных буржуазных учений. Влияния существовавших штампов не смогли, к сожалению, избежать и ведущие российские криминологи.

В вышедшей в 1986 г. фундаментальной монографии “Криминальная мотивация” на основе многочисленных исследований делается вывод, что “удовольствие, наслаждение занимают незначительный процент в мотивообразующем комплексе данных форм преступного поведения”4.

1 Дамаскин И. Точное наложение православной веры. - М. - Ростов-на Дону, 1992. С.98.

2 Оршанский М.Г. Учение о цели и праве наказания /Труды юридического общества при Императорском харьковском университете. - Харьков, 1904. T.I. С. 92.

3 Кессиди Ф.Х. Сократ. - М„ 1988. С. 125 - 126. 4 Криминальная мотивация. - М. 1986. С. 61.

При этом удовольствие рассматривается в гедонистическом смысле, т.е. как одиозное наслаждение, критику которого дал Эпикур. Между тем удовольствие, наслаждение, которые являются основополагающим моментом любой потребности, следует рассматривать более широко - в эпикурейском смысле. Человек совершает те поступки, которые приносят ему как индивидууму благо. Именно это имел в виду Эпикур, когда говорил о наслаждении одновременно потребном организму и не нарушающем существующих в данном общественном образовании моральных или иного рода заповедей. Человек должен получить удовлетворение от своего поступка. В этом заключен смысл удовольствия, и именно это является основанием потребности.

Удовлетворение, которое испытывает человек от своего поступка, есть не что иное, как удовольствие, получаемое от достигнутого. Ожегов определяет удовольствие как чувство радости, а удовлетворение - как удовольствие от исполнения желаний1. Значит, чувство радости от исполнения желаний приводит человека к удовлетворению. Наслаждение определяется Ожеговым как высшая степень удовольствия. Таким образом, наслаждение отличается от удовольствия лишь по степени радостных ощущений. Предпринятый словарный экскурс был необходим для того, чтобы определиться в понятиях и не тратить сил на споры по поводу их содержания. А теперь обратимся к логике.

Желать человек может лишь того, что приносит ему удовлетворение (удовольствие, наслаждение). Однако по логике авторов приведенной выше цитаты из книги “Криминальная мотивация”, он желает того, что приносит ему неудовольствие. Видимо, все же первое предположение более логично, а следовательно, истинно. Осознавая, вероятно, допущенную логическую ошибку в определении мотивации преступного поведения, авторы монографии при описании четырех принципов стиля жизни людей (гедонистический, аскетический, созерцательный, деятельный) отмечают, в частности, что созерцательный стиль невозможен, если не доставляет удовольствие, т.е. они дают важный признак, который имеет какую-то познавательную ценность для личности. Но, позволим себе задать вопрос: разве процесс познания не приносит удовольствие? Впрочем, не столько процесс (хотя и он тоже), сколько его итог в различных вариациях, несомненно, доставляет человеку удовольствие и приносит удовлетворение. Если бы это было не так, то вряд ли бы человечество достигло современного уровня развития.

1 Ожегов С.И. Словарь русского языка. - М., 1997.

Если же процесс познания приносит удовольствие и удовлетворение, то авторы цитируемой работы вычленяют из целого лишь его незначительную часть. Ведь удовольствие может доставить не только аскетизм, созерцание, гедонизм, но и, например, мазохизм и альтруизм. Из сферы удовольствия можно вычленить и массу других элементов, которые приносят удовлетворение человеку, тем самым доставляя ему удовольствие. Поэтому схема авторов монографии вряд ли может быть полной, так как некоторые из признаков, составляющих общее понятие удовольствия, могут быть присущи одним людям и быть совершенно чужды другим.

В дальнейших рассуждениях авторы “Криминальной мотивации” вынуждены все же склониться в пользу удовольствия как основополагающей, движущей силы поведения. Сам термин в рассуждениях авторов опущен, но такие слова, как “соответствие внутренним позициям личности”, “соответствие личным чертам”, желаемость данного поведения для личности, значимость для личности, выражают именно его. Действительно, может ли что-либо соответствовать внутренним позициям личности или быть для личности желаемым, если это не приносит удовольствие? Думается, что на этот вопрос может быть дан только отрицательный ответ.

Признак “удовольствие” как двигатель поведения вынуждены признавать и авторы другого фундаментального труда под названием “Социальные отклонения. Введение в общую теорию”. Отдавая дань тому клише, которое выдавалось за истинный марксизм, они видят главнейшую причину социальных отклонений в социальной обусловленности, но вместе с тем признают, что “при расхождении объективного содержания ситуации и ее субъективного значения (смысла) человек большей частью поступает в соответствии с субъективным смыслом, а не с объективным ее содержанием”1. Но не логично ли тогда предположить, что субъективное значение и есть удовольствие? Чтобы проверить правильность этого предположения, обратимся к философии.

1 Социальные отклонения. Введение в общую теорию. - М., 1984. С. 193.

Счастье, которое в философии рассматривается как ценность и чувство глубокого удовлетворения, являлось для Канта естественной склонностью любого живого существа. Он не допускал и мысли о том, что в живой природе возможно еще какое-либо стремление нежели стремление к счастью. По Фейербаху, счастье - это “такое состояние, при котором существо может беспрепятственно удовлетворять и действительно удовлетворяет его индивидуальным, характерным потребностям и стремлениям, относящимся к его сущности и к его жизни”1 . Стремление к удовольствию как основную сферу человеческих побуждений отмечал и Чернышевский.

Современные философы разделяют эти воззрения. В.А. Титов и Е.Л. Дубко пишут: “Никому не придет в голову выбрать себе несчастье. Если на одной чаше весов поместить здоровье, достаток, влияние, спокойствие, а на другую водрузить болезнь, унижения, беспокойства, всякий, естественно, предпочтет первый вариант.

Но в жизни сколько угодно случаев, когда человек останавливается на втором варианте, если к содержащимся в нем несчастьям прибавить правду, честность, справедливость. Он выбирает “злополучие” не потому, что хочет страдать и быть несчастным, а потому, что “честная жизнь” значит для него больше, чем иные блага”2.

Признак “значение”, наличие которого в предлагаемом поведении означает получение от последнего удовлетворение (счастье), и является основным признаком поведенческой реакции. Ничто иное не способно организовать человеческую активность, даже несчастье, которое с аксиологической точки зрения вовсе не может существовать, поскольку не становится предметом выбора. И, действительно, это так. Преступник, например, совершает противоправное деяние дабы получить удовлетворение, а в случае задержания будет стремиться выйти из создавшейся ситуации с наименьшими потерями, порой совершая при этом более тяжкое преступление. В контексте счастья это означает, что его поведение обусловлено желанием получить удовлетворение и подчинить этому чувству ситуацию. Иное объяснение вряд ли могло бы быть удовлетворительным. Поэтому следует согласиться с определениями сущности человека, предлагаемыми авторами указанной выше книги: “Счастье есть сущностное определение человека” и “Счастливый человек - мера совершенства мира, а не наоборот”3.

1 Фейербах Л. Избр. произв. - М., 1955. Т. 1. С. 579. 2Дубко Е.Л., Титов В.А. Идеал, справедливость, счастье. - М., 1989. С. 69. 3Там же. С. 135.

Любая деятельность целесообразна, а в качестве ее выступает приятный результат, т.е. успех, символизирующий счастье. Причем воспринимается именно биологически приятный результат, и не только потому, что эта реакция была первична в развитии живых организмов, но и потому, что биологически приятные ощущения определяют все остальные поведенческие акты - в сущности, в процессе, в итоге. Это и есть структура системы под названием “человек”. А. С. Батуев пишет в данной связи:

“Биологическая мотивированность двигательного акта является основным побуждающим (инициальным) фактором его реализации... В качестве обратной афферентации здесь выступает удовлетворение мотивации. Поэтому цель движения, его стратегия должна быть прежде всего адаптирована по отношению к доминирующей биологической мотивации”1.

Рассматривая личность с аксиологических позиций, А.Т. Москаленко и В.Ф. Сержантов придают первенствующее значение биологическому фундаменту потребностей, который они сопрягают со смыслом поступков: “В каждом таком акте осуществляется соотнесение аксиологических категорий с витальными побуждениями (потребностями) индивида так, что мотив представляет собой особый, специфический вариант их соединения”2. А чуть дальше авторы пишут, что “смысл есть отношение ценности к тем или иным потребностям человека (витальным функциям). Одни и те же ценности у разных индивидов могут быть связаны с различными потребностями, поэтому смысл ценностей индивида не что иное, как личностный смысл ценностей”3. Актуальны в данной связи слова Юнга о том, что “общество состоит из индивидов, поэтому общество есть скопление индивидуальных проблем”4.

Личностный смысл ценностей, в основе которых лежат ви тальные функции, объединяется для всех живых существ единственно возможным итогом - полезным результатом, под которым понимается удовольствие. Но поскольку такой смысл зависит от восприятия субъектом соответствующих ценностей объектов, постольку правомерен вопрос профессора П.В. Симонова, который, однако, предполагает различные ответы в зависимости от различных эпох: “Скажи мне, что тебя действительно радует или огорчает, и я скажу, кто ты”5.

В конце концов именно витальные потребности призваны обеспечить индивидуальное и видовое существование человека, принадлежащего живой природе на высшей стадии ее развития. Но ведь это и есть основа жизни, фундамент существования живых существ.

1 Батуев А. С. Высшая нервная деятельность. - М., 1991. С. 195 - 196. 2 Москаленко А. Т., Сержантов В. Ф. Личность как предмет философского познания. - Новосибирск, 1984. С. 211. 3 Там же. С. 212 4 Юнг К. Указ. раб. С. 76.

5 Симонов П.В. Междисциплинарная концепция человека: потребностно-информационный подход /Человек в системе наук. Под ред. Н.Т. Фролова.- М., 1989. С. 61.

Значимо то, что потребно, утверждал С.Л. Рубинштейн, доказывая тем самым тезис Юнга о том, что поступки определяет полезность: “Человек способен преодолеть совершенно невозможные трудности, если убежден, что это имеет смысл. И он терпит крах, если сверх прочих несчастий вынужден признать, что играет роль в “сказке, рассказанной идиотом”1. Смысл же человеческих поступков, как мы выяснили, относится прежде всего к определенным витальным функциям человеческого индивида, которые, приобретая смысловое значение, ориентируют его на потребретение необходимых ему ценностей и определяют характер поведения. В качестве примера, иллюстрирующего сказанное, возьмем такую витальную функцию, как потребность в защите от внешних вредностей. Она проявляется вовне в виде избегания неприятных ощущений, что вполне соответствует стремлению к счастью. В своих рассуждениях о влиянии негативной окружающей среды на преступное поведение индивида криминалисты, по сути дела, затрагивали именно данную витальную функцию, “неосознанно” подтверждая выводы психофизиологов. Не развивая тему витальных функций, которая в плане профилактики преступлений могла бы оказать неоценимую услугу, криминалисты тем не менее констатировали, что ряд преступлений совершается из боязни перед окружением. Так, М.Г. Миненок приводит один из характерных эпизодов проведенного им исследования, когда осужденный за хищение в особо крупном размере Ч., отвечая на вопрос об обстоятельствах, пре ведших его к преступлению, писал: “Я был назначен на высокую руководящую должность, не имея достаточно опыта и знаний. Люди, руководившие моей работой, и мои помощники занимались злоупотреблениями до и после меня. Постепенно в этой обстановке я привык к различным нарушениям. Мне надо было идти или против всех, или вместе с ними. На первое у меня не хватило мужества, второе произошло само по себе”2.

Роковая роль потребности в защите от внешних вредностей рельефно проявляется и в преступлениях, совершенных группой лиц. Зачастую вовлеченные в группу лица совершают деяния или из боязни мести за отказ, или из опасения оказаться изгоем в данной микрогруппе.

1 Юнг К. Указ. раб. - М., 1991. С. 80. 2 Миненок М.Г. Личность расхитителя. - Калининград, 1980. С. 42 - 43.

Подытоживая изложенное, сошлемся на авторитет В.К. Ви люнаса, который писал: “Возникновение перед субъектом цели является как бы точкой отсчета, помогающей структурировать проблематику мотивации. Это естественно, так как побуждение к некоторому предмету или состоянию должно исходить из потребностей организма, самой жизни, а не из самой по себе отражаемой ситуации. Другое дело - дальнейшее целеобразование, порождение возникшей целью других, промежуточных, т.е. решение вопроса о способе достижения необходимой цели; этот процесс с неизбежностью должен подчиниться уже не потребностям, а тому, что отражается в ситуации. Все это дает, по-видимому, основание для утверждения, что способность индивида оказываться и пребывать в состоянии, в котором побуждение к некоторому предмету-цели приобретает над ним власть, становясь своего рода законом, представляет собой основной феномен мотивации, разграничивающий два принципиально разных аспекта ее изучения: генетическое развитие, охватывающее все, что предшествует формированию цели, и ситуативное - что следует за ее появлением”1. В этой цитате, во-первых, подчеркивается биологический аспект мотивации, а во-вторых, указывается, что этот импульс приобретает силу закона, покоряясь которому, человек действует именно так, а не иначе.

Итак, мотив есть двигатель любого человеческого поведения, в том числе лиц с психическими аномалиями. В основе мотива лежит потребность, ориентированная на получение человеком удовлетворения (синонимы - удовольствие, счастье), которое следует понимать как полезный результат, т.е. в основе удовлетворения лежат витальные функции человека.

В криминологии и уголовном праве в качестве мотива наряду с потребностями выделяются интересы, стремления, чувства, склонности, эмоции и т.д. Однако в итоге все перечисленное сводится к потребности, которая есть родовое образование и единственный мотив поведения. Для того чтобы это утверждение стало несомненным, необходимо сопоставить названные разновидности с потребностью. В противном случае сделанные утверждения будут оспариваться авторитетом исследователей, противопоставлявших потребности указанные разновидности.

В криминологической и уголовно-правовой литературе чаще всего выделяется интерес - как важная часть импульса поведения. Некоторые, например, считают, что между потребностью и поступком в большинстве случаев стоит интерес, т.е. осознание человеком как своих потребностей, так и общих условий и средств, способствующих их удовлетворению2. Интерес понимается такими исследователями как потребность, но только осознанная: “Осознанность интереса отличает его от влечения -неосознаваемого переживания потребности”(Зелинский А. Ф. Осознаваемое и неосознаваемое в преступном поведении. - Харьков, 1986, С. 41.). Здесь автор несколько расширяет поле исследования, вводя в интерпретацию мотива понятие “влечение”, которое, как и интерес, выражает потребность но лишь на неосознаваемом уровне. Применяя возможности формальной логики, нетрудно прийти к выводу, что между потребностью, интересом и влечением стоит знак равенства. Исследователи лишь выделяют разные стороны потребности -осознаваемую и неосознанную, имея в виду все тот же феномен:

потребность.

1 Вилюнас В.К. Психологические механизмы биологической мотивации. -М„ 1986. С. 48.

2 Дубинин Н.П., Карпец И.И., Кудрявцев В.Н. Указ. раб. - М„ 1982. С. 184.

Цитируемые выше психологи в принципе разделяют позицию, согласно которой суть интереса заключается в удовлетворении потребности. И далее их рассуждения идут уже в русле не интереса, а потребностей, на удовлетворение которых и направлено преступное поведение: “Таким образом, преступное поведение может преследовать следующие цели:

а) непосредственное удовлетворение какой-либо потребности;

б) осуществление более отдаленных жизненных планов, лишь в конечном счете направленных на удовлетворение какой-либо потребности;

в) разрешение личных конфликтов и устранение препятствий к удовлетворению актуальных или потенциальных потребностей”1.

1 Дубинин Н.П., Карпец И.И., Кудрявцев В.Н. Указ. раб. С. 185. 2 Кудрявцев В.Н. Закон, поступок, ответственность. - М., 1986. С. 170.

Как видим, вновь все сводится к потребности. Однако в другом исследовании В.Н. Кудрявцев все же делает попытку расчленить потребность и интерес: “Можно было бы сказать, что суть интереса заключается в удовлетворении потребности. Однако это не совсем точно, вернее - неполно. Интерес, по нашему мнению, включает осознание не только потребности, но и того более или менее длительного и сложного пути, который необходимо пройти до стадии ее удовлетворения. Если, например, лицо стремится удовлетворить свою потребность в знаниях, то его интересы будут направлены на получение диплома средней школы, подготовку и поступление в вуз, успешное окончание каждого курса и т.д.”2. В приведенной цитате обращает на себя внимание прежде всего неуверенность исследователя в выдвигаемых им тезисах. Он говорит, что в принципе суть интереса заключается в потребности, но вместе с тем это не совсем так. Неуверенность автора можно понять, поскольку расчленение потребности и интереса искусственно.

Потребность есть двигатель любого поведенческого акта. Другими словами, если бы не было потребности в конкретном поведении, не было бы и самого поведения. Предположим иное: поведенческий акт совершается без потребности в нем, т.е. без необходимого импульса. Возможно ли такое? Если возможно, тогда все существующие психофизиологические теории должны быть отброшены, а их место занять новые. Но покуда этого не произошло, следует на поставленный вопрос ответить отрицательно: поведенческий акт без импульса” т.е. без потребности, невозможен. О каких же интересах, влечениях, эмоциях в отношении поведенческого акта можно говорить, если он без потребности невозможен. Следовательно, потребность есть единственная составляющая человеческого поведения, его единственный мотив, в рамках которого может быть сколько угодно образований: интересы, влечения, эмоции, желания и т.д. Потребность родовое понятие для всех других образований, сопутствующих человеческому поведению. В этом плане представляется заслуживающей внимания позиция Зелинского, который утверждает, что “психологическое понятие потребности шире понятия интереса. Потребность (интерес и влечение) становится мотивом поступка, когда встречается с предметом, способным удовлетворить нужду”1. Следует уточнить только одно: потребность действительно становится мотивом при встрече с соответствующим предметом, но мотивом именно поступка, а не поведения в целом, поскольку поведенческие реакции могут быть обусловлены и без конкретизации предмета.

1 Зелинский А. Ф. Указ. раб. С. 41.

Критикуя позиции юристов в вопросе об иных мотивах человеческого поведения и упрекая исследователей в нелогичности суждений, мы не намерены отрицать наличия в человеческой психике таких психологических феноменов, как желание, влечение, стремление, интерес и т.д. Несомненно, все это есть, но существует лишь в рамках потребности. Потребность есть род, внутри которого может быть все что угодно, если оно не выходит за его рамки. А коль скоро потребность - родовое образование, и причем единственное, следовательно, мотивом действий выступает лишь потребность (мотивом преступлений, естественно, тоже). А все остальное - интересы, влечения, стремления и т.д. - лишь ее конкретные проявления, фон. Криминалисты,как бы они ни пытались выделить иные, помимо потребности, мотивы поведения, вынуждены все же признать, что перечисляемые ими образования зиждятся исключительно на потребностях. Так, по мнению В.В. Лунеева, функцию мотива “в виде актуального желания выполняют потребности и связанные с ними интересы, чувства и другие детерминанты”1. Картина мотивообразующих факторов была бы вряд ли полна без исследований психофизиологов, где, как и в юриспруденции, царит неопределенность в решении рассматриваемого вопроса.

В.И. Ковалев пишет: “Необходимы теоретические обобщения, связанные с категорией мотивации, ибо до сего времени в психологии не сложилось непротиворечивой теории мотивации, системы основных понятий”2. И далее он рисует безрадостную картину противоречивого подхода психологов к определению мотива поведения: “Одни из них отождествляют мотивы с потребностями, другие наделяют потребности побуждающей функцией, третьи рассматривают мотив как одно из побуждений (наряду с потребностями, или целями, или эмоциями)”3. Сам же автор полагает, что мотивы есть специфические реальности, не сводимые к другим психологическим явлениям. Отрицая тот факт, что мотив может быть отождествлен с потребностью, он тем на менее замечает: “Потребность человека - это испытываемая им нужда в чем-то, мотивы же - это побуждение человека в связи с этой нуждой”4. Следовательно, согласно тезису исследователя, мотив есть побуждение в связи с потребностью. Значит, применяя методы формальной логики, можно утверждать: если бы не было потребности, не было бы и связи, благодаря которой образуется мотив. Отдавая дань противоречивости исследований мотивов, психолог тем не менее вынужден назвать мотив “как бы потребностью”.

1 Лунеев В.В. Указ. раб. - М., 1991. С. 48 2 Ковалев В.И. Мотивы поведения и деятельности. М., 1988. С. 4.

3 Там же. С. 49.

4 Там же. С. 45.

К числу авторов, рассматривающих в качестве мотива поведения интерес, относится Рубинштейн. Он пишет: “Интерес - это мотив, который действует в силу своей осознанной значимости и эмоциональной привлекательности”(Рубинштейн С.Л. Указ. раб. - М., Т. 2. 1989. С. 112,). Однако выделяя интерес в качестве мотива поведения, автор постоянно стремится сравнить его с потребностью, как бы пытаясь убедить самого себя в том, что это разные вещи: “Интерес сказывается на направленности внимания, мыслей, помыслов; потребность -во влечениях, желаниях, воле. Потребность вызывает желание в каком-то смысле обладать предметом, интерес - ознакомиться с ним”1. Опять мы встречаемся с неопределенными терминами-“в каком-то смысле”, которые приходят на помощь исследователю тогда, когда он не готов точно выразить свою мысль. А ведь достаточно всего лишь предположить: возможно ли стремление к ознакомлению с предметом, т.е. проявление интереса, если нет влечения к этому предмету или к предмету подобного рода? И сразу станет ясно, что такое стремление без соответствующего влечения лишено биопсихологических оснований. Автор и сам входит в противоречивый круг, говоря о том, что потребности - это такие психологические феномены, которые направляют деятельность, порождающую новые потребности2. Поэтому приходится констатировать, что потребность все же родовое образование, и интерес может быть лишь в ее рамках.

Очень любопытны рассуждения по поводу интереса у М.В. Демина. В его посылках чувствуется логическая выверенность и отточенность формулировок. Прежде всего автор отмечает, что не только мотив понимается в психологии неоднозначно, но и его составляющие. Так, понятие “интерес” одни психологи сводили к осознанным потребностям, другие - к направленности внимания, третьи - к познавательному отношению личности(). Автор, однако, предлагает использовать буквальное значение слова, которое с латинского языка переводится как “иметь значение”. Интерпретируя таким образом интересующий его феномен, он совершенно справедливо отмечает, что интерес непременно рефлектируется в сознании и лишь после этого побуждает людей к деятельности. Следовательно, чтобы человек действовал, надобно, чтобы интерес прошел его субъективную цензуру, которая включает в себя как физиологический уровень с его обязательным афферентным синтезом, так и психологический уровень - с его потребностным состоянием. По сути дела, интерес зиждется на потребности, ибо нормативная цензура всегда учитывает прежде всего человеческие потребности.

1 Рубинштейн С.Л. Указ. раб. - М., Т. 2. 1989. С. 111.

2 Там же.

Видимо, осознавая это обстоятельство и пытаясь создать антиномию, Демин совершенно обоснованно отмечает: “Потребность, так же как и интерес, выражает объективные и субъективные отношения человека к условиям его существования, поэтому в реальной действительности они настолько тесно переплетены между собой, что их трудно, а порой почти невозможно разграничить: начинаясь с потребности, интерес в конечном счете имеет свое назначение в обеспечении потребности людей. Более того, сам процесс реализации интереса был бы невозможен, если бы он не сопровождался удовлетворением определенных потребностей в деятельности, в практическом или теоретическом (познавательном) овладении объектом. Специфика интереса состоит в том, что это такое отношение к действительности, которое направлено на обеспечение потребностей”1.

Что же касается других побудителей поведения, которые в криминалистической и психологической литературе именуются как эмоции, влечения, желания, чувства, инстинкты и т.п., то логический анализ соответствующей литературы2 дает право утверждать, что все эти образования есть составляющие потребности и могут рассматриваться только в ее пределах либо в качестве ее фона (эмоции). Ведь все названные и другие побудительные феномены были бы бессмысленны, если бы не ориентировались на достижение полезного результата, а это и означает ориентацию на потребность, зависимость от потребности. Таким образом, в основе любого поведенческого акта лежит потребность, которая суть удовольствие (направленность на достижение полезного результата). В литературе, однако, большой интерес вызывает такой феномен, как установка. Оказывая существенное влияние на процесс мотивообразования, установка ставится в один ряд с потребностью, в связи с чем нуждается в обсуждении.

1 Демин М.В. Указ. раб. С. 162.

2 См.:Вилюнас В.К. Психологические механизмы биологической мотивации. -М., 1986; Чайченко Г.М., Харченко П.Д. Физиология высшей нервной деятельности. - Киев, 1981; Небылицин В.Д. Психофизиологические исследования индивидуальных различий. - М., 1976; Батуев А.С. Высшая нервная деятельность. -М., 1991;Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. - М., Т. 2. 1989; Общая психология. Под ред. А.В. Петровского. - М., 1976; Ковалев В.И. Мотивы поведения и деятельности. - М., 1988; Анохин П.K. Очерки по физиологии функциональных систем. - М., 1975.

Сущность установки Д.Н. Узнадзе описывает следующим образом: “Когда на испытуемого повторно воздействуют два резко отличающихся друг от друга объекта, то, очевидно, это вырабатывает в нем соответствующую установку - готовность получать в руки именно резко отличные друг от друга объекты. Но вот он получает в руки равные по объему предметы. Это обстоятельство, следует полагать, настолько сильно отличается от того, к чему у испытуемого выработана установка, что он не оказывается уже в состоянии воспринять его на основе этой установки. Естественным результатом этого может быть лишь одно: испытуемый должен ликвидировать эту явно неподходящую установку и попытаться воспринять действующее на него впечатление адекватно”1. Установка, таким образом, представляет собой готовность организма, субъекта к определенной деятельности в соответствии с конкретными условиями, потребностью и ситуацией ее удовлетворения. Подчеркивая бессознательный характер установки, Узнадзе и его ученики считают ее открытой системой, взаимодействующей с активностью сознания. Понятие объективации (осознания) лежит в основе смены одной установки другой, более соответствующей новым изменившимся условиям окружающей среды.

Установка является таким состоянием, в котором потребность актуализуется и “жаждет” получить тот объект, который способен привести к ее удовлетворению. Установка есть выражение конкретной потребности в актуализованном (“напряженном”) виде. Но она создается не сама по себе, не просто потому, что существует определенная потребность. Существование потребности необходимо, иначе вообще бессмысленно говорить о какой-либо деятельности. Но потребность, не встретившая свой предмет, может представлять собой лишь любой степени состояние ожидания. Повышенное состояние ожидания одни авторы называют доминантой, а другие склонны называть его потребностным состоянием или состоянием нужды организма, что более верно отражает сущность процессов, протекающих в доминантном очаге, когда потребность становится “навязчивой”.

Доминанта превращается в установку, когда актуализованная потребность встречается со своим “вожделенным” предметом. И. В. "Имедадзе пишет: “Утверждается, что сама по себе среда, ситуация также бессильна вызвать поведение, как и потребность. Стало быть, необходима встреча потребности и ситуации... В самом деле, ни потребность (знающая свой предмет), ни ситуация в отдельности вызвать направленную деятельность не могут. Лишь их встреча, соединение создают некое новообразование (опредмеченную, т.е. наполненную полученным из среды содержанием, потребность), которое и порождает деятельность. Обозначив это новообразование термином “установка”, мы получим следующее суждение: потребность и ситуация, соединяясь, создают установку, которая возникает до деятельности и ложится в ее основу”2.

1 Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки. - Тбилиси, 1961. С. 99.

2 Имедадзе И.В. Потребность и установка //Психологический журнал. Т. 5. 1984, № 3. С. 36 - 38

Установку Имедадзе называет опредмеченной потребностью. Итак, рассуждая о влиянии других моментов на поведенческие реакции, мы вновь приходим к потребности, которая есть альфа и омега всех поведенческих реакций. Можно сказать, что доминанта - это фаза перед образованием установки, так как в этой ситуации потребность еще не встретилась с предметом. В том случае, когда уже образовалась установка, состояние организма также характеризуется как доминанта. Если, как считает Узнадзе, потребность уже встречалась со своим предметом, и если предмет биологически соответствует личностным ожиданиям, организм будет настроен на его получение вновь, т.е. установка -суть та же доминанта, но лишь после первоначального удовлетворения потребности (опытная). В последнем случае субъект будет находиться в состоянии ожидания удовлетворения его потребности - установки-доминанты, о чем еще ранее писал Сеченов, приводя пример ожидания ребенком наслаждений от горящей свечи. Опыты, проводимые Узнадзе, с очевидностью подтверждают сказанное.

Собственно говоря, именно такая логически верная интерпретация установки дала возможность И.А. Васильеву и М.Ш. Магомед-Эминову заявить, что “установка существенно не отличается от понятия “мотивационная тенденция”1. А сам Узнадзе считал, что установка суть мотив поведения: “Смысл мотивации заключается именно в этом: отыскивается и находится именно такое действие, которое соответствует основной, закрепленной в жизни установке личности”2. Подтверждение этому тезису можно найти и в философских исследованиях, которые не могли обойти своим вниманием истоки человеческого поведения. Авторы книги “Современные проблемы теории познания диалектического материализма” пишут по этому поводу:

“Установка является не отдельным, частным психическим феноменом, а целостным личностным состоянием, возникающим на основе отражения действительности. В свою очередь, она оказывает дальнейшее влияние на процессы предстоящего отражения. Установка создает у субъекта дифференцированное отношение, избирательную готовность к предстоящим внешним воздействиям и влияет на протекание и направленность последующих актов осознанного отражения и поведения”3.

1 Васильев И.А., Магомед-Эминов М.Ш. Мотивация и контроль за действием. -М., 1991. С. 63.

2 Узнадзе Д.Н. Психологические исследования. - М., 1966. С. 406. 3 Современные проблемы теории познания диалектического материализма.

Под ред. М.Б. Митина и др. - М., 1970. Т. 2. С. 315.

Установка - это потребность, которая аккумулирует в себе все возможные свойства личности, способные направлять ее поведение в биологически потребностное русло. Установка одновременно и зреет в организме, и детерминирует поведение на основе уже полученного опыта. По мнению академика П.К. Анохина, “в последние годы на основании новейших успехов нейрофизиологии становится все более и более ясным, что стимул является лишь толчком к раскрытию и выявлению того, что создавалось в мозгу под влиянием многих факторов как нечто целостное, интегрированное. Стимул же является лишь толчком, раскрывающим эту подготовленную интеграцию”1. Не называя вещи своими именами, он невольно говорит об установке. Таким образом, все процессы (физиологические и психологические) фокусируются на установке, которая представляет собой доминантное напряжение потребности, обогащенной предшествующим опытом, и является мотивом, способным направить человеческую реакцию в нужное, биологически потребное русло. При этом она не обязательно должна быть лишь неосознанным мотивом. Главное ее содержание для направления поведения - быть в готовности при встрече с агентом, побудить человека к действию, что полностью коррелирует с физиологической теорией афферентного синтеза Анохина. Большинство психофизиологов в тех или иных терминах подтверждают сказанное2.

Необходимо отметить критические замечания, высказанные в литературе по поводу теории Узнадзе об установке, доминанте, мотиве и потребности. Так, представитель грузинской психологической школы И.В. Имедадзе3 считает, что мотив является критерием вычленения отдельных форм поведения. Поэтому одно и то же поведение не может располагать несколькими различными мотивами, ибо есть столько же поведений, сколько и мотивов. Следовательно, налицо формула: один мотив - одно поведение. Но если при этом будем отстаивать предметно-потребностное понимание мотива, то тогда каждой потребности будет соответствовать свое поведение, следовательно, придется принципиально отказаться от представления об одном поведении, которое побуждает несколько потребностей. Это будет решительно противоречить действительности. Однако далее ученый приходит к выводу, что на роль мотива может претендовать только субъективно переживаемая полезность, значимость, важность или, лучше всего, ценность. В итоге он все же подтверждает выдвинутую нами гипотезу о том, что единственным мотивом человеческого поведения является достижение удовольствия (т.е. полезного результата), а каковы его оттенки - это уже не столь важно.

1 Анохин П.К. Философские аспекты теории функциональной системы / Философские проблемы биологии. - М., 1973. С. 85.

2 Стл.-.Вилюнас В.К. Психологические механизмы биологической мотивации. -М., 1986; Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. - М., Т. 2. 1989; Ковалев В.И. Мотивы поведения и деятельности. - М., 1988.

3 Имедадзе И.В. Потребность и мотив поведения человека /Человек в системе наук. - М., 1989.

Другая критическая позиция высказана в монографии Г.М. Андреевой, которая считает, что теория Узнадзе не может быть применима в социальной психологии1. В противовес этой теории она предлает концепцию В.А.Ядова - “диспозиционную концепцию регуляции социального поведения личности”, которая заключается в следующем. Всю человеческую деятельность регулирует система диспозиционных образований, которая, как и любая система, организована иерархически. В ней выделяются низшие уровни, к которым Ядов относит семейное окружение, и высшие, пик которых - система ценностных ориентации, понимаемая им как соотнесение поведения личности с социальными условиями, типом общества. При этом ученый не забывает упомянуть и теорию Узнадзе, но, отдавая ей должное, сводит все к описанию удовлетворения лишь низших, элементарных человеческих потребностей. Что касается высших потребностей, т.е. когда речь идет об отношениях к государству, то тут концепция Узнадзе, по мнению Ядова и Андреевой, не подходит.

Известно, что человек действует лишь на основе потребностей для достижения полезного результата. Если полученный итог оказывается для него неполезным, он ищет другой вариант действий для достижения искомого, пока не находит его. Но найдя, он уже будет действовать так, как подсказывает ему прошлый опыт, причем в большинстве случаев соответствующие условные реакции переходят в безусловные, что мы называем словом “навык”. Теперь рассмотрим с этих позиций самый высший уровень диспозиций Ядова - отношение личности к социальным условиям. Соразмеряя свое поведение с социальной реальностью, личность тем не менее не сможет игнорировать собственные потребности, стремление к достижению полезного для нее результата. Ни биологически, ни психологически это немыслимо. Другое дело, что личность будет вести себя в той или иной степени конформно, но это приспособление и будет означать достижение полезного результата в конкретных условиях места и времени, каким бы изменениям они ни подвергались. Недаром говорят, что человек ко всему привычен. А это означает нечто иное, как следование существующей установке, даже при винительно к самой высшей диспозиции - отношению к системе политических и идеологических стереотипов.

1 Андреева Г.М. Социальная психология. - М., 1980.

Метод приведения к абсурду поможет в данном рассуждении как нельзя лучше, ведь что касается семьи и вообще семейных отношений (низший уровень диспозиции по Ядову), то человек действует ради получения полезного результата, т.е. согласно существующей установке. В отношении же высшего уровня диспозиции эта теория неприемлема, следовательно, человек действует не ради достижения полезного результата, а вследствие влияния какой-то загадочной силы, внушающей совершенно чуждые выводы: в любом случае, при любых диспозициях человек действует так, как диктует ему его установка, которая, однако, может измениться.

Об установке писал и Б. С. Волков, взгляды которого весьма показательны постольку, поскольку отражают отношение к этой проблеме большинства криминалистов. Не отрицая наличия в поведении лица установки (у каждого человека в процессе его жизни и деятельности вырабатывается определенная система влечений, интересов, склонностей, своя жизненная программа поведения), ученый полагает, что она выражает всю личность в целом, весь ее нравственно-психологический контекст1. При этом наряду с установкой он выделяет также систему влечений, в которую включает потребности, стремления, интересы. Но ведь если под установкой понимать жизненную программу, как это и делает Волков, то вся система влечений будет ею поглощена. И все же отрадно, что исследователь обратил внимание на столь важный аспект мотивации, как установка.

Далее Б.С. Волков пишет: “С точки зрения личностной установки (жизненной программы поведения) лица, совершившие преступления, существенно разнятся от законопослушных граждан”2. И затем автор дает перечисление тех установок, которые, по его мнению, выражают личностную программу: осужденные ранее не принимали никакого участия в общественной жизни коллектива;

допускали нарушение трудовой дисциплины, правил социалистического общежития; не испытывали чувства раскаяния. Однако эти перечисления вовсе не являются установками. Установка есть состояние индивида, который в данной конкретной ситуации выберет такое поведение, которое соответствует его потребности, а все остальное - лишь конкретные проявления установки, но не она сама. Что же касается неучастия в общественной жизни коллектива, то это состояние характерно и для большинства законопослушных граж дан. Чувство раскаяния возникает тогда, когда субъект понимает несправедливость принятого им решения. А если решение справедливо, пусть даже преступно? Вряд ли верно вот так, походя, зачислять людей в группу отрицательных или положительных.

1 Волков Б.С. Мотивы преступлений. - Казань, 1982. С. 19.

2 Там же. С.33

Итак, можно констатировать, что все компоненты, составляющие мотив человеческого поведения, объединяются единым понятием - потребность”, которая есть нужда организма в получении полезного результата, т.е. удовольствия (синоним - удовлетворение). Потребность в получении удовольствия, как осознанная, так и неосознанная, является двигателем любого поведения, в том числе и противоправного поведения лиц с психическими аномалиями. Учитывая психофизиологические особенности последних, у которых процессы возбуждения или торможения находятся в состоянии дисбаланса, можно предположить, что именно данное нарушение гармонии психофизиологических процессов будет оказывать роковое влияние на процесс мотивообразования. Потребность в получении удовольствия в этих случаях будет определяться процессами либо возбуждения (реакции аффектированных взрывов), либо торможения (реакции, замедляющие темп принятия решения, что зачастую приводит к совершению преступлений по неосторожности).

Контрольные вопросы

1. Что такое мотив?

2. Как соотносятся с понятиями “мотив” и “мотивация поведения” такие философские категории, как “сознательное” и “бессознательное”?

3. Как философы прошлого объясняли способность “исторического бессознательного” детерминировать поведение человека?

4. Назовите признанные в современной криминологии моти вообразующие факторы преступного поведения, в том числе и лиц с психическими аномалиями.

5. Как философы разных школ и направлений объясняли доминирующую роль потребности в человеческой деятельности?

6. Как объясняют психологи то, что в основе мотива лежит потребность, ориентированная на получение удовольствия?

7. Как в современной психологии трактуется понятие “установка”, как она соотносится с потребностью и может ли быть мотивообразующим фактором поведения?

2.3. Соотношение социальных и психофизиологических детерминантов в преступном поведении лиц с психическими аномалиями

На баланс сил возбуждения и торможения влияют не только биологические процессы (осознанные и неосознанные импульсы), но и социальные, которые выступают в роли пускового стимула и способны в отдельных случаях сбалансировать реакции возбуждения и торможения. Такое возможно, если социальное влияние столь сильно, что приобретает смысл, который понимается как “отношение ценности к тем или иным потребностям человека (витальным функциям)”, поскольку “смысл ценностей индивида - не что иное, как личностный смысл ценностей”1. Приобретая смысл, социальный импульс становится пусковым стимулом и в совокупности с другими компонентами афферентного синтеза определяет поведенческие реакции. И.М. Сеченов писал: “Заставьте вашего рыцаря помогать слабому против сильного, и ребенок делается дон-Кихотом, ему случается дрожать при мысли о беззащитности слабого. Сливая себя с любым образом, ребенок начинает любить все его свойства, а потом путем анализа любит, как говорится, только последнее. Здесь вся моральная сторона человека.

Любовь к правде, великодушие, сострадательность, бескорыстие, равно как ненависть ко всему противоположному, развиваются, конечно, тем же путем, т.е. частым повторением в сознании частных представлений (образных или слуховых - это все равно), в которых яркая сторона изображает все перечисленные свойства. Удивительно ли после этого, что ребенок в 18 лет, с горячей любовью к правде, не увлекаемый в противоположную сторону теми мотивами, которые развиваются у большинства людей лишь в зрелые годы, готов идти из-за этой правды на муку. Ведь он знает, что его идеалы, его рыцари, терпели за нее, а он не может не быть рыцарем, потому что был им с 5 до 18 лет”2.

1 Москаленко А. Т., Сержантов В.Ф. Указ. раб. С. 163. 2 Сеченов И.М. Избр. произв. - М., 1952.Т. 1. С. Ill - 112.

Фактически подтверждая тезис физиолога, современные криминологи отмечают: “Можно сказать, что человек поступает так, как поступали с ним в детстве, т.е. воспроизводит в своем “взрослом” поведении то, что зафиксировано в его психике в результате неблагоприятных условий воспитания на первых этапах социализации его личности”1. Однажды усвоенный образ, как блоковский Христос шествует впереди человека в своем венце прививаемых индивиду социальных норм поведения и определяет дальнейшее развитие поведенческих реакций.

В исследованиях психофизиологов, криминологов и философов нет единства по поводу взаимоотношений биологического и социального в поведенческих реакциях. При этом мы нередко сталкиваемся с непоследовательностью и противоречивостью изложения взглядов на этот важнейший и, по определению Б.Ф. Ломова, один из труднейших в науках о человеке вопрос2. В особенности это касается недавнего периода развития научных знаний, когда все еще действовал “запрет” на выдвижение биологических связей в один ряд с социальными. Однако шлейф научного развития предгорбачевской эпохи тянется и в современность. Например, вышедшая в 1988 г. книга философа Л.Н. Когана содержит категорическое утверждение о том, что “сами природные задатки и их развитие зависят от социальных условий”3.

Вряд ли приведенное положение нуждается в обстоятельной критике, особенно его первая часть. И вместе с тем оно является краеугольным камнем утверждения многими современными криминологами примата социального над биологическим в человеческом поведении. Так, авторы исследования “Социальные отклонения”, отдавая необходимую, доказанную психофизиологами дань биологическому фактору, пишут: “Основной причиной социальных отклонений является противоречие между требованиями нормативной системы и интересами действующих субъектов. А это противоречие в основе своей носит социальный характер”4. Итак, существует антиномия - биологическое и социальное. Как можно привести ее к единому знаменателю? Пожалуй, только путем противоречивых рассуждений. Что и делают, в частности, психофизиологи и психологи.

1 Криминальная мотивация. Под. ред. В.Н. Кудрявцева.- М., 1986, С. 92.

2 Ломов Б. Ф. Изучение человека на основе системного подхода /Человек в системе наук. Под ред. И.Т. Фролова. - М., 1989, С. 9.

3 Коган Л.Н. Человек и его судьба. - М., 1988, С. 60.

4 Социальные отклонения. - М., 1989, С. 94.

Авторы работы “Общая психология” совершенно справедливо отмечают, что “природное (анатомические, физиологические и другие качества) и социальное в структуре личности образуют единство и не могут быть механически противопоставлены друг другу”(Общая психология. Под ред. А.В. Петровского. - М., 1976, С. 102.). Социальное и биологическое не могут быть противопоставлены. Казалось, вопрос не требует дальнейших исследований (имеется ввиду общая посылка). Ясно, что человеческое поведение обусловливают как социальные явления, так и биологические задатки. Однако далее в книге утверждается, что источником активности личности являются ее потребности, которые формируются в процессе воспитания личности и имеют общественно-личный характер. Более того, исходя из еще сильного в то время влияния партийной догматики, авторы отмечают, что “множество потребностей человека выражают не столько его узколичные запросы, сколько нужды общества, коллектива, группы, к которой принадлежит человек, совместно с которой он трудится, - потребности коллектива приобретают характер потребностей личности”1. И далее авторы рассуждают в том контексте, что личность интериоризует, но не мысленно, а натурально, средовые нормы без какой-либо биологической избирательности.

Академик П.Н. Федосеев, отстаивая примат социального, утверждал: “С позиций взаимодействия социального и биологического при ведущей роли первого, мы подходим и к осмыслению проблемы будущего развития человека, которая столь активно обсуждается в последнее время”2. Развивая эту мысль, В.В. Давыдов приходит к убеждению, что применять понятие “биосоциальная природа человека” неправомерно ни с теоретической, ни с фактической точки зрения, и если мы придерживаемся диалектико-материалистической философии, то для каждого из нас сущность, или внутренняя природа человека в своей действительности, есть, как писал Маркс, “совокупность всех общественных отношений”3.

Цитата из Маркса (шестой тезис о Фейербахе) была записана в “святцы” апологетов примата социального, которые намеренно искажали в угоду своим теоретическим построениям его мысль. Во-первых, это высказывание, как и все тезисы о Фейербахе, носит полемический характер, и Маркс сделал акцент на общественной сущности человека только потому, что этот момент отрицал Фейербах, полагая, что религия является изначальной сущностью человека и не носит исторического характера. Во-вторых, Маркс не отрицает наличия биологических обусловленностей человеческого поведения, хотя и не упоминает об этом. Просто в данном случае биологическая субстанция не была предметом его изучения.

1 Общая психология. Под. ред. А-В.Петровского. - М., 1976. С. 105.

2 Федосеев П.Н. Философское понимание человека /Человек в системе наук. Под ред. И.Т. Фролова. - М., 1989, С. 17.

3 Давыдов В.В. О понятии человека в современной философии и психологии /Человек в системе наук. Под ред. И.Т. Фролова. - М., 1989, С. 28.

Противоречивость взглядов психофизиологов, психологов и философов сказалась и на позициях юристов. Утверждая на первых страницах исследования “Генетика, поведение, ответственность” связь биологического и социального в человеческом поведении, авторы в конце работы приходят все же к выводу о том, что потребности человека возникают прежде всего “под влиянием общественных отношений, социальных условий жизни, трудового и нравственного долга и формируются социальной программой в целом”1.

Говоря о влиянии среды на формирование человеческого поведения, многие специалисты упускают из виду то обстоятельство, что понятие “среда” весьма неоднородно. А. С. Батуев отмечает, что оно “всегда содержит в себе некий общественный момент - род, вид, общество, и индивид должен сообразовывать свою деятельность с интересами этого общества”2. Таким образом среда - это не только все общество в целом, но и малые ячейки его в виде коллектива друзей, семейного окружения и т.д. Именно они прежде всего и влияют определенным образом на поведенческие реакции индивида. В.Н. Кудрявцев пишет: “Образ жизни человека тесно связан с функционированием малых социальных групп, представляющих собой ту непосредственную среду, в которой человек живет, воспитывается, действует. Это семья, школа, производственный коллектив, ближайшее окружение (родственники, друзья, знакомые)”3. Влияние именно малых социальных групп, воспитывающих индивида согласно своим нормативам, вкладывающих в него соответствующую норму поведения, отмечают и другие криминологи.

Было бы, конечно, неверно отрицать влияние средовых нормативов на формирование поведения человека, но правильно ли представлять эти нормативы в качестве доминирующих над другими? В контексте данных рассуждений целесообразно привести два исторических примера, которые рельефно выражают соотношение социального и биологического в поведенческих реакциях человека. И если статистические данные могут быть подвергнуты сомнению с позиций корректности их собирания (имеется в виду официальная статистика преступлений, которая не отражает реальное положение дел)4 или по иным основаниям, то хорошо всем известные исторические иллюстрации несомненны.

1 Дубинин Н.П., Карпец И.И., Кудрявцев В.Н. Указ. раб. С. 15, 27.

2 Батуев А.С. Высшая нервная деятельность. - М., 1991, С. 208.

3 Кудрявцев В.Н. Закон, поступок, ответственность. - М., 1986. С. 211.

4 Лунеев В.В. Контроль над преступностью: надежны ли показатели? //Государство и право. 1995, № 7. С. 89 -102.

Пример первый - император Нерон. Его воспитателем, т.е. человеком, в обязанности которого входило прививать воспитаннику соответствующие образу мыслей учителя нормы, был Сенека, отличавшийся мудростью и нравственностью. Он указывал, что правитель должен находить разумное милосердие, т.е. должную меру между мягкостью и строгостью, необходимой для обуздания порочной толпы. Тем самым он полагал достичь основной цели любого правителя - исправить нравы, чтобы в государстве воцарились единодушие и любовь. Воспитывая императора в духе “справедливого правителя” и внедряя в его душу справедливость по отношению к подданным, Сенека пытался добиться гармонического развития личности своего воспитанника. Казалось бы, каждодневное влияние философа, что в значительной мере являлось воспитательной средой юного императора, должно было принести ожидаемые плоды. Однако действительность оказалась совершенно иной. Из Нерона вырос тиран, отличающийся жестокостью и распущенностью нравов. Он убил своего воспитателя, убил собственную мать, казнил людей, которые не считали нужным признавать его театральные способности, наконец, поджег Рим ради тщеславной идеи. Как объяснить это несоответствие между влиянием непосредственного окружения императора и полученным итогом?

Рассказывая об аномалиях Нерона, Светоний начинает свое повествование о родителях императора. Он характеризует отца Нерона как “человека гнуснейшего во всякую пору его жизни”1. Принимая во внимание психофизиологические особенности Нерона, которые он унаследовал от родителей, Светоний пишет: “Наглость, похоть, распущенность, скупость, жестокость его поначалу проявлялись постепенно и незаметно, словно юношеские увлечения, но уже тогда всем было ясно, что пороки эти - от природы, а не от возраста”2.

Конечно, Светоний не психофизиолог, а лишь бытописатель, но тем не менее он четко фиксирует исторические факты: ближайшее окружение не смогло преодолеть природные задатки, т.е. биологические особенности.

Пример второй - Иван IV, Грозный. К. Валишевский не без оснований сравнивает русского царя с Нероном и Калигулой, эмоционально именуя его преступником, “лицо которого кошмар и имя Ужас”3.

1 Гай Светоний Транквшл. Жизнь двенадцати цезарей. - М., 1991, С. 197.

2 Там же. С. 207 - 208.

3 Валишевский К. Иван Грозный. - М., 1989, С. 5.

Воспитателем Ивана с юношеских лет был настоятель церкви Благовещения Сильвестр, которого историки характеризуют как сильного оратора. По свидетельству документов, он внушал Ивану необходимость быть справедливым и нравственным во всех своих поступках, особенно в тех, что характеризуют его как правителя государства.

Макарий, а затем в гораздо большей мере Сильвестр и Адашев оказывали столь сильное влияние на юного царя, что период их близости к трону отмечается в истории как благословенное время для государства Московского. И вдруг - перемена. Царь удаляет от себя своих наставников и выбирает другое окружение, нравственность и благочестие, справедливость и правду меняет на жестокость, гонения и унижения, окружив себя людьми с весьма дурной репутацией. Историки говорят о болезни царя, которая и явилась причиной столь резких перемен1, однако свидетельства о том, что Иван Грозный страдал патологической формой психического заболевания, не подтверждаются с достаточной определенностью. Вместе с тем историки единодушны в том, что царь Иван был обуреваем порочными страстями, которые доминировали в его поведенческих реакциях2 и которые, по словам Карамзина, были только обузданы, но не искоренены нравственным влиянием Сильвестра. Карамзин отмечает также, что дед Ивана IV, Иван III, “имел природную жестокость во нраве, усмиряемую в нем силою разума”3.

Итак, Иван Грозный и Нерон похожи друг на друга резкой переменой своего поведения. Чем объяснить это? Может быть, другим окружением, под влияние которого попали эти исторические личности? Возможно. Но тогда логика исследования непременно требует ответа: почему эти люди, имея два варианта поведенческих реакций, выбрали наихудший? Несомненно, что с равным успехом они могли выбрать и наилучший путь, внушаемый им их наставниками.

1 См.: Карамзин Н.М. Предания веков. - М., 1988, С. 564.

2 См.: Карамзин Н.М. Предания веков. - М., 1988; Валишевский К. Иван Грозный. - М.; Костомаров Н. Личность царя Ивана Васильевича Грозного /Российский летописец. - М., 1988.

3 Карамзин Н.М. Указ. раб, С. 495.

Вспомним Сеченова: внушаемый образ рыцаря ведет человека по жизненному пути сообразно с достоинствами благородного идеала. Однако Сеченов был физиолог и, рассуждая об образе рыцаря, не забывал упомянуть и о том, что этот образ является прежде всего импульсом со “страстным концом”, который и определяет поведение человека. Если же в сознании человека доминирует другой, противоположный импульс, который в большей мере соответствует его биологической природе, то человек покоряется именно ему. Так что великий физиолог, говоря о воспитании, имел в виду биологические особенности личности.

Итак, получается, что опасно быть наследником. Для того чтобы полнее определиться в вопросе о влиянии биологического и социального на поведение человека, необходимо обратиться к современным исследованиям по этому вопросу.

В. К. Вилюнас особо обращает внимание на то, что важную роль в воспитательном процессе играет непосредственное окружение индивида в виде семьи, школы, коллектива единомышленников. Существующие в этих микрогруппах нормы интериоризуются индивидом и становятся его собственными нормами поведения. Вместе с тем автор отмечает, что социальное окружение само по себе, без учета биологических особенностей, вряд ли способно оказать соответствующее действие. “Было бы неправильно думать, - пишет он - что человек как объект тотального воздействия по формированию мотивации остается пассивным существом, безропотно впитывающим все, что содержится в созданной вокруг него воспитательной атмосфере. Первые проявления характерного для человека стремления отстаивать собственные ценности можно усмотреть уже в обидах ребенка, обвинениях в адрес матери “ты нехорошая”, в угрозах “не буду тебя любить” и тому подобном”1. Такого рода реакция ребенка на воспитательное воздействие, в то время когда иных воздействий, кроме материнских, нет, иллюстрирует то обстоятельство, что зерна воспитания следует бросать в соответствующую почву, в противном случае они не прорастут - имеется в виду, что одни и те же воспитательные меры не могут быть одинаковыми для разных людей, поскольку биологические особенности (психофизиологические реакции) у людей различны.

“Нельзя забывать, - пишет Н.П. Дубинин, - что каждый человек, имея уникальную генетическую организацию, обладает своей нормой реакции, т.е. единственным в своем роде личным способом реагировать на социальные и физические влияния среды”2. Это обстоятельство, несомненное для психофизиологов, дало возможность криминологам отметить, что в принципе приспособление к требованиям преступной группы, согласие с внушением и убеждением, если они противоречат ведущим мотивам, возможны только по второстепенным вопросам, не затрагивающим ведущие мотивационные тенденции1.

1 Вилюнас В.К. Феномен воспитания /Человек в системе наук. - М., 1989. С. 435 - 436.

2 Дубинин Н.П. Проблемы генетики и марксистско-ленинская философия / Философские проблемы биологии. - М., 1973. С. 65.

Непосредственное окружение, которое, по мнению психофизиологов, философов и криминалистов, способно влиять на поведение человека и которое, несомненно, влияет на выбор поведенческой реакции, является носителем системы норм, необходимых для данного окружения, а потому рассматриваемых в качестве ценностей. Совокупность доминирующих ценностей составляет социальную программу - авторитарную для данного социального образования вне зависимости от его величины. Авторитарность предполагает подчинение системе ценностей и необходимость интериоризации ее индивидом, подпадающим под влияние этой программы. Но коль скоро каждый индивид уникален, то он либо действительно подпадает под влияние существующих в группе норм, и тогда правомерно говорить о прямом (но далеко не непосредственном) влиянии среды, либо отвергает, либо относится к ней конформистски.

В последних двух случаях терпит фиаско средовое влияние, т.е. система ценностей, распространенная в том социальном окружении, которое оказывает или пытается оказать влияние на индивида. Однако, как отмечают А.Т. Москаленко и В.Ф. Сержантов, система ценностей и биологические особенности человека, в смысле их влияния на поведение, могут не совпадать по знаку, и тогда создается конфронтация, в результате которой “индивид, будучи вынужденным в силу своего социального статуса вести определенный образ жизни, усваивает неадекватную последнему систему ценностей, которая или формирует личность, революционно ломающую свой образ жизни, или, напротив, такую личность, которая постепенно деградирует”1. Это происходит потому, что социальная программа накладывается на биологическую почву личности, которая не способна в силу своих уникальных особенностей воспринять внедряемые нормы.

1 Москаленко А.Т., Сержантов В.Ф. Указ. раб. С. 190.

Но социальная программа является лишь возможностью, а действительной она становится, формируя индивидуальные внутренние программы человека и преломляясь в них. Таким образом, реальность социального бытия индивида как человека предполагает диалектическое единство возможностей, заключенных в социальной программе и в индивидуально формирующейся программе онтогенеза. Каждая такая программа есть всего лишь возможность, и только соединение делает их реальностью, образуя действительное бытие развивающегося человека1.

По справедливому мнению специалистов, социальная программа есть всего лишь возможность, которая не всегда становится действительностью. Для ее воплощения необходима благоприятная психофизиологическая среда. Это обстоятельство, столь важное для исследования человеческого поведения, подчеркивалось еще дореволюционными криминалистами. Так, Д.А. Дриль писал: “Воспитание не может создать ничего: оно ограничивается развитием того, что естественно существует в человеке, и только сообщает благотворное направление его первоначальным способностям”2. Получается, что воспитание, которое есть лишь возможность для развития направленности поведенческих реакций, носит подчиненный характер. Оно лишь некоторым образом влияет на существующие у человека биологические связи, воплощая их в действительность. Однако такой вывод был бы совершенно неверным. Воспитание, т.е. нормативное воздействие на человека со стороны его ближайшего окружения, обязательно предполагает анализ и синтез субъектом соответствующих нормативов. Причем анализ и синтез - непременная реакция любого человеческого организма на все импульсы, поступающие из внешней среды. Это аксиоматичная схема человека.

Нормативы окружающей среды, действие которых субъект испытывает на себе, есть не что иное, как импульсы, которые через рецепторы человеческого организма поступают в кору головного мозга. Они проходят стадию афферентного синтеза и принимаются в том случае, если соответствуют биологическим потребностям данного уникального организма. Вместе с тем потребность человеческого организма заключается в получении удовольствия. Следовательно, нормы, способствующие его получению, будут приняты личностью в качестве программы деятельности или действий. Но ведь, несомненно, что удовольствие можно получить двумя путями - правомерным и противоправным. Почему же тогда Нерон, Иван IV и другие подобные им фигуры выбирают второй вариант поведения?

1 Москаленко А.Т., Сержантов В.Ф. Указ. раб. С. 190.

2 Дриль Д.А. Учение о преступности и мерах борьбы с нею. - С.-Пб. 1912. С. 282.

Представляя собой возможность развития поведенческих реакций, воспитательные импульсы влияют на психофизиологические процессы человека посредством определенной частоты повторений. Нелишне напомнить, что человек начинает действовать на основе прошлого опыта, который является одной из стадий афферентного синтеза.

Прошлый опыт представляет собой совокупность знаний, полученных от предыдущих аналогичных операций и позволяющих судить о модальности операций данного рода. Сеченов приводил пример о приятных ощущениях, вызываемых у ребенка образом горящей свечи. Приятные ощущения стали появляться лишь тогда, когда опыт предыдущего восприятия позволил напомнить, что горящая свеча ассоциируется с удовольствием, т.е. удовлетворением его потребностей. Если горящую свечу заменить пылающим домом, то вполне возможно, что именно эта картина будет потребна ребенку при необходимой частоте повторений соответствующего образа. При этом уверения в том, что поджигать дом нехорошо, могут не возыметь положительного воздействия на ребенка, если частота их даже в сопровождении иллюстраций, способных переместить модальность, недостаточна. В этом как раз и заключается причина смещения акцентов в поведенческих реакциях Нерона и царя Ивана.

Деятельность их воспитателей была относительно непродолжительна, начало ее не затронуло период детства. До юношеского возраста оба они испытывали негативное влияние среды:

как римлянин, так и россиянин видели вокруг себя лишь интриги. и торжество аморализма. Так, Нерон обоснованно подозревал, что его мать с помощью группирующихся вокруг нее влиятельных сторонников хочет посадить на трон другого человека, а Иван IV был вообще запуган беспощадной борьбой между Шуйскими и Глинскими, которые не просто игнорировали отрока, но и издевались над ним. Таким образом, период детства этих двух исторических личностей с точки зрения психофизиологии можно охарактеризовать как восприятие норм с отрицательным значением, которые, представляя собой импульс, воздействовали на особенности процессов афферентного синтеза и в результате частых повторений превратились в опыт, ставший основанием долговременной памяти субъектов.

Затем наступил период положительных импульсов (Сенека, Сильвестр). Он сыграл свою позитивную роль в выражении поведения вовне, но при этом оба субъекта продолжали испытывать влияние нормативных установок иного окружения. И эти другие нормативные влияния со временем все усиливались, накладываясь на предыдущий опыт. Непродолжительность позитивного нормативного воздействия уступила гораздо более протяженному во времени отрицательному влиянию. Аморальный способ удовлетворения потребностей был выбран потому, что, во-первых, временнее воздействие полярных импульсов было различно и, во-вторых, психофизиологические, главным образом генетические, особенности субъектов предрасполагали их к более эффективному негативному восприятию.

В контексте изложенного имеет смысл привести весьма объемный, но тем не менее актуальный пример из книги Д.А. Дриля:

“Почему именно данная личность впадает в преступление - это определяется всею совокупностью условий, которые ее окружают и окружали со времени рождения и которые определяют более или менее благоприятные условия ее зачатия и плодоношения в утробе матери. Да и анализируя то или другое преступление, нетрудно убедиться, что, кроме общих социально-экономических факторов, везде имеются и ближайшие факторы, которые, собственно, и решают окончательно вопрос о совершении того или иного преступления данным лицом. Допустим, что социальные и экономические причины выбили данную личность из обычной колеи, лишили ее обычного заработка. Долго ища работы и израсходовав все свои достатки, человек вынужден искать заработка на стороне; здесь уже вводится в действие новый фактор - оторванность от своего круга, от знакомых, которые могли бы поддержать его советом, а в случае крайности и денежною помощью”1. В этом отрывке рассказывается, по сути дела, о перемене нормативных акцентов, влияющих в качестве импульсов на субъект. Из привычного окружения, где человек способен был черпать положительные нормативные воздействия, он постепенно подпадает под влияние других норм, но уже с отрицательной направленностью. Отрицательная направленность новых импульсов связана с постоянными неудачами, которые испытывает человек. В результате наступает пауперизм - неизбежное следствие вышеуказанных условий. Но и этот пауперизм личность еще некоторое время переносит, пока не падает нравственно под давлением окружающих условий, пока не воздействовал на нее алкоголь, соблазн в виде легкой наживы или пока, наконец, не наступил более тяжкий момент крайней жизненной потребности в виде гнетущего голода.

1 Дриль Д.А. Указ. раб. С. 540.

В конце концов преступление является роковым исходом из действия ряда общих предрасполагающих и непосредственно действующих или ближайших факторов. “Вот почему, - резюмирует исследователь, - сколько бы цифр не приводила социально-экономическая статистика в пользу тех или иных общих влияний на развитие преступности в населении, влияние ближайших внешних факторов, действующих в каждом данном случае на личность, а равно характер самой личности, на которой отразилось все прошлое ее жизни и условий ее развития, в смысле влияния наследственности, не могут быть игнорируемы ни в каком случае”1. Наследственность, на которую накладываются социальные импульсы соответствующей направленности, и порождает преступность.

Современный исследователь А.Н. Костенко пишет в связи с антиномией социального и биологического: “По нашему мнению, диалектика соотношения биологического и социального в человеке - это диалектика соотношения матрицы и процесса, происходящего на этой матрице. Биологическое - это матрица, социальное - это процесс, происходящий на этой матрице. Диалектика связи матрицы и процесса заключается в опосредовании проявления матрицы процессом, происходящим на ней. Исходя из этой диалектики, в человеке биологическое - это условие, нужное для существования (возникновения и проявления) социального, т.е. модуса личности”2.

Представляется, что сравнение биологических особенностей субъекта с матрицей весьма удачно отражает существо дела. Оно как нельзя лучше иллюстрирует исследования генетиков, утверждающих, что воспитание не может быть эффективным без учета генетических особенностей воспитуемого. Социально-нормативные импульсы, накладываясь на психческие, психофизиологические, в том числе генетические, особенности субъекта, порождают поведение определенного рода. И социальная нормативность, и биологическая природа в отдельности являются лишь условиями, сами по себе поведение не порождающими. Поэтому психофизиологический дисбаланс процессов возбуждения и торможения вовсе не означает непременно негативного поведения, а негативная окружающая среда не ведет фатально к совершению противоправного действия. Все зависит от симбиоза биологических особенностей и необходимого временного отрезка средового влияния.

Временной фактор необходим особенно тогда, когда одно влияние противоречит другому. В этом “соревновании” преимущество способна получить такая насыщенность нормативных импульсов, которая, во-первых, в состоянии удовлетворить биологическую модальность субъекта и, во-вторых, воздействует на него столь долгое время, которое необходимо для преодоления противоположных влияний.

1 Дриль Д.А. Указ. раб. С. 540 - 541. 2 Костенко А.Н. Принцип отражения в криминологии. - Киев, 1986. С. 35.

Если повернуть колесо истории вспять и привлечь Сильвестра к воспитанию Ивана с раннего детства, не допуская или, по меньшей мере, существенно ограничивая воздействие на него других сил, то, по всей вероятности, Россия не пережила бы жуткий период опричнины и связанных с ней жестокостей. Такой вывод позволяет сделать существование того “благословенного времени” правления Ивана, когда он находился под влиянием своего мудрого наставника. Генетически предрасположенный к негативизму, он тем не менее испробовал вариант “моральности” в результате непродолжительного, но интенсивного воздействия норм Сильвестра. Следовательно, матрица, где преимущественно закреплены негативные особенности, может с равной вероятностью породить монстра или рыцаря - в зависимости от интенсивности влияния на нее необходимых импульсов.

Авторы книги “Криминальная мотивация” совершенно справедливо делают акцент на временном факторе нормативных импульсов, хотя и не приводят в обоснование необходимых психофизиологических данных: “Характер и степень воздействия любого криминогенного фактора внешней среды на личность конкретного правонарушителя и его преступное поведение зависят не только от объективного содержания воздействующего фактора, но и от социальной сути самого субъекта, в которой специфическим образом “спрессованы” все предшествующие криминогенные и антикрименогенные влияния. В силу этого воздействия внешней среды на мотивацию преступного поведения носят не разовый, а длительный, “растянутый” во времени и пространстве, “накопленный” характер”1. И далее исследователи отмечают: “Имея временную и пространственную “распыленность”, криминогенные влияния внешней среды “спрессованы” в самой личности. Причем “спрессованы” специфично, избирательно, пристрастно и субъективно. И эта специфичность, избирательность, пристрастность и субъективность в конечном итоге - результат “переплавленных” субъектом предшествующих внешних воздействий”2. В приведенной цитате содержится очень важная мысль о необходимости должного временного воздействия на субъекта, который является уникальным биологическим существом, отличным от других особей его рода, воспринимающим воздействие субъективно, а оттого и избирательно.

Вывод, который может вытекать из изложенного, заключается в том, что биологическое и социальное в человеческом поведении равнозначны и предпочтение чему-либо одному недопустимо. “Социум, - пишет Д.К. Беляев, - не может играть роль абсолютного деспота в формировании человеческой личности, поскольку его императивы, под воздействием которых человек находится независимо от собственного желания, сталкиваются с императивами генов, которые человек тоже не выбирает по своему желанию”(Беляев Д. Генетика, общество, личность //Коммунист. 1987. № 7 С. 93.).

1 Криминальная мотивация. Под ред. В.Н. Кудрявцева. - М., 1986. С. 98. 2 Там же. С. 99 - 100.

Однако в жизни, с ее многообразием, возможен вариант, когда положительные или отрицательные импульсы социального окружения относительно равнозначны. Тогда все зависит от биологических предпочтений субъекта. Если эти предпочтения аномальны, поведение будет характеризоваться как отрицательное, и наоборот. Но это не означает, что в ситуациях подобного рода биологическая обусловленность одерживает верх над социальной, поскольку она все же оказывает воздействие. Субъект выбирает из двух равнозначных вариантов наиболее приемлемый для его биологической природы, но выбирает из вариантов социального влияния, при полном отсутствии которого поведение характеризовалось бы лишь как инстинктивное. Все зависит от пропорциональности биологического и социального единства.

В философской и юридической литературе все еще существует гипотеза, согласно которой в обусловленности человеческого поведения социальное играет более важную роль, чем биологическое. Если гипотетически согласиться с этим мнением, то какие следствия мы тогда получим?

Если нормативные импульсы среды доминируют в человеческом поведении, то, разумеется, нужно менять нормы. Известно, что понятие “среда” можно толковать различно. Под него подпадают как малые, так и большие группы, вплоть до государственного образования. В рамках большой группы все составляющие ее малые образования связаны между собой и с авторитетом легитимных норм большой группы. Поэтому в идеальном государстве - представителе сравнительно большой группы - вряд ли возможны отрицательные течения. В противном случае оно не будет называться идеальным. Следовательно, для искоренения негативного социального окружения надо менять государство, ибо существующие связи между групповыми образованиями не позволяют ограничиваться сменой лишь той или иной малой группировки.

В свою очередь, и это естественно, смена государства предполагает построение такого общества, где все будет решаться по справедливости. Все революции, происходившие на земле еще до Рождества Христова, в качестве своего основания имели благо народа - в той или иной степени. Последовательность перемен такого рода предполагает в итоге осуществление библейской идеи хилиазма - построение земного рая. Но для этого необходимо второе пришествие. В конце концов внедрить позитивное влияние среды без всяких аномалий (а именно к этому как глобальному итогу и следует стремиться, иначе все усилия лишены смысла) означает возвращение Адама в Эдем. Но захочет ли сам Адам таких глобальных перемен. История преподносит нам поучительные уроки, важные не только для историков, но и для криминалистов. Надо только научиться их извлекать.

Обратимся, в частности, к истории Спарты, столь богатой революционными событиями. В 244 г. до н.э. царь Агид пытался полностью переменить существующий в Спарте нормативный порядок, вернув ликургово равенство для всех. В результате он погиб от рук недовольных граждан. В 235 г. до н.э. царь Клеомен решил ввести справедливый образ правления, в связи с чем отменил долги граждан и ввел другие полезные и высокоморальные новшества. В итоге он вынужден был бежать из Спарты. За ним следует царь Набид, который, желая внедрить справедливость в обществе, также погиб от руки убийцы.

Земной рай - блестящая идея, но при этом не надо забывать, что общество состоит из людей, не похожих друг на друга, по разному воспринимающих влияние средовых норм. И если бы вся трудность состояла только в том, чтобы переменить социальное окружение, если бы верна была гипотеза о главенствовании социального, то, может быть, слово “преступность” люди исключили бы из своего лексикона. Суровая действительность, однако, разбивает условно принятую нами гипотезу и заставляет внимательно исследовать симбиоз социального и биологического.

Контрольные вопросы

1. Как в юридической литературе трактуется проблема социальных и психологических детерминантов человеческого, в том числе преступного, поведения?

2. Раскройте понятие “среда” и объясните, как средовые нормативы влияют на формирование поведения лиц с психическими аномалиями.

3. Почему воспитание является нормативным воздействием на человека?