Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Комментарии (4)

Ллойд Демоз. Психоистория

ОГЛАВЛЕНИЕ

3. Формирование американской личности путем психологического видообразования

История - действительно театр.
Этот сценарий она отстаивала до конца.

Что породило Америку? Что превратило группу тоталитарных и фанатичных англичан, охотников за ведьмами и за головами, в нацию неистово независимых янки за срок меньший, чем столетие? Какие же внезапные психические изменения в мире, приспособленном к по-зимнему медленным переменам в историческом типе личности, сорвали с европейского человека его застывшую феодальную маску и высвободили неистовый индивидуализм, который в конце концов привел к созданию первой в мире современной демократии?1 Что-то новое произошло с личностью в Америке. Кондорсе думал, что американцы «вышли из истории», Тюрго называет их «надеждой человечества». Многие соглашались, что это произошло. Но что вызвало это?

Последние 200 лет историки отвечали на этот вопрос односложно: Америку породили деревья. Деревья и открытое пространство дали колонистам эту свободу начать с нуля, сменив сложную европейскую иерархию на безначальственную американскую простоту.2 К сожалению, такое «природное» объяснение сталкивается с двумя проблемами. Во-первых, важнейшие общественные институты в нетронутом виде принесли в Америку сами колонисты в своих головах, и два поколения колонистов после высадки пуритан в Новой Англии были такими же тоталитарными, кастовыми и нетерпимыми, как везде в Европе. Несмотря на эти деревья. Во-вторых, если деревья, открытое пространство и бодрое начало могли породить демократическую личность, то почему же этого не произошло в Бразилии, в Мексике или в Сибири?

В поиске причин, породивших Америку, историкам больше всего мешает их обязательное допущение, что «исторические события» вызываются предшествующими «историческими событиями». Поэтому большинство исторических объяснений по сути и ныне повествовательны. Америку породило историческое событие -столкновение колонистов с Природой. На самом деле ошибочно изначальное методологическое допущение: в научном смысле историческое действие не обрекает группу людей на определенное действие в будущем и не может, следовательно, быть его причиной. Наша война с Японией была вызвана не Перл-Харбором - будь мы другими, не стали бы давать сдачу. Научное объяснение причин исторического события в любом случае должно включать описание того, как формировался исторический тип личности, в том числе в детстве. Таким образом, по своей научной сути вопрос «что породило Америку?» оказывается близок к вопросу «что породило жирафа?» И тот, и другой требуют эволюционного ответа. Жираф - продукт биологического видообразования, обособления от определенного предкового млекопитающего путем отбора в изолированной ответвившейся популяции на определенном этапе биологической эволюции в некоторых условиях естественной среды. Америка - это продукт психологического видообразования, обособления от определенной предковой в психологическом отношении нации путем отбора в изолированной ответвившейся популяции на определенном этапе эволюции детства в некоторых условиях групповой среды. Как биологическая структура передается через гены, так и психическая структура передается через «психогенные» взаимодействия ребенка и родителя. Как современные комплексные исследования по эволюционной биологии изучают процесс генетического мутирования как основной источник новых генотипов,3 так и современная научная психоистория изучает психогенное взаимодействие между матерью4 и ребенком как исходный источник психотипов - новых исторических типов личности.

Самое неожиданное - то, что психологическое видообразование, как и биологическое, оказывается строго закономерным процессом. Психические изменения проходят через стадии, которые можно назвать «психогенными стилями». Они аналогичны стадиям эволюции биологических таксонов. Каждое новое поколение матерей воспитывает очередное поколение детей и пытается удовлетворить их потребности новыми, более передовыми способами, чем те, которые испытали в детстве сами.

Каждый шаг вперед в психогенном стиле уменьшает эмоциональную дистанцию между матерью и ребенком. Потребности ребенка вызывают у взрослого тревоги. Свойственный античности стиль детоубийства справлялся с этими страхами благодаря таким мерам, которые постоянно ставили под угрозу жизнь ребенка. Очень часто доходило до детоубийства, совершавшегося в равной степени богатыми и бедными. Средневековый стиль отказа не убивал, но постоянно отвергал ребенка, отправляя его к кормилице, на воспитание в чужую семью или в монастырь. Стиль двойственности, распространившийся в эпоху Возрождения, рассматривал ребенка как безнадежного грешника, носителя зла, и в то же время сильно идеализировал его. В восемнадцатом веке благодаря распространению навязывающего стиля появились матери, которые могли уделить ребенку толику своей любви, но лишь при условии полного контроля его эмоций. В настоящее время преобладает социализирующий стиль, при котором родители в неявном виде манипулируют ребенком, главным образом заставляя его почувствовать вину или проникнуться родительскими целями.

Каждый психогенный стиль, в свою очередь, дает исторически новый психотип взрослого: типичный для античности шизоидный характер уступает место аутичному характеру средневековья, порожденному отказом от детей; за маниакально-депрессивным характером позднего средневековья идет компульсивный характер начала нового времени - результат навязывающего воспитания; и, наконец, для современного общества обычны различные типы тревожного характера.

Каждый из этих стилей отношения родителей к детям является историческим достижением. Дарвин первым обратил внимание на то, что эволюционное древо вполне может служить и схемой классификации, поскольку эволюционные ступени не отмирают, а существуют в виде современных представителей. Это справедливо для любой эволюционной схемы, поэтому последовательность психогенных стилей прошлого - это одновременно и перечень современных психоаналитических типов личности, представляющих собой результат нынешней неоднородности стилей воспитания, в которой найдешь и битье, и сверхконтроль. свойственный навязывающему стилю. Почти все современные типы воспитания - это «психологические ископаемые», преобладавшие каждый в свою историческую эпоху аналогично тому, как современный класс рептилий в свое время был преобладающей группой позвоночных на Земле.

Параллелизм биологической и психологической эволюции не ограничивается тем, что и там, и здесь в соответствии с определенными закономерностями появляются новые формы. Некоторые из важнейших механизмов, определяющих различные эволюционные пути, тоже оказываются одинаковыми. Так, два эволюционных механизма - отбор и изоляция - оказываются в центре не только современной теории биологической эволюции, но и психогенной теории истории, особенно в нашем случае с эволюцией американской личности. Что касается процесса появления новых вариантов путем мутирования или психогенного взаимодействия матери и ребенка, это лишь половина разговора. Не менее важны закономерности, определяющие рост и сохранение нового варианта. Теперь, когда мы уже сказали о механизмах отбора и изоляции, оставим Тему «происхождения психовидов» и вернемся к нашему вопросу: «Что породило Америку?» Когда биологический вид колонизирует новую местность, то в географическую изоляцию попадает ограниченное число особей, и отклоняющиеся варианты не «разбавляются», как в большой популяции-родоначальнике. Так же и в Америку, в географическую изоляцию, первоначально попало небольшое число матерей из европейской популяции, поэтому отклоняющиеся психогенные варианты не «растворились» среди менее продвинутых стилей взаимоотношения родителей и детей. Таким образом, американские колонии были обогащены представителями новых психовидов - нечто вроде Галапагосских островов психоистории.

Давайте взглянем на этих необычных матерей. Это был семнадцатый век, его эволюционный момент мы определим как закат амбивалентного стиля воспитания.

Из маленьких девочек все чаще и чаще вырастали матери нового типа, и этот процесс достиг такого размаха, что в истории детства наступил поворотный момент, когда детей женского пола практически перестали убивать как якобы недостойных жизни, второсортных. А ведь практика убийства девочек восходит даже не к античности, а к еще более глубокой древности - к нашим палеолитическим истокам. (Что касается ссылок на демографию здесь и в дальнейшем, смотрите приложение.) К сожалению, те маленькие девочки, которые знают об убийстве родителями их братьев или сестер, очень часто вырастают плохими матерями. В античности детей убивали открыто, поэтому даже у богатых родителей «практически никогда не было больше одной дочери». В средние века детоубийство встречало слабое противостояние церкви, но его уровень снижался очень медленно, причем от девочек избавлялись гораздо чаще.5 Убивали либо открыто, либо отправляя к «нянькам-убийцам» с оплатой всего лишь на несколько недель вперед, либо очень короткое время вскармливая девочек грудью (меньше, чем мальчиков), отчего они становились восприимчивыми к болезням и умирали. Эти и другие формы избавления от детей преимущественно женского пола широко практиковались в то время. Как правило, в современном обществе девочки биологически выносливее мальчиков и умирают реже, но на графике, составленном по данным переписей населения в разные исторические эпохи, мы видим, что мальчиков примерно в полтора раза больше, чем девочек, и только в семнадцатом веке их становится примерно поровну. Это может служить доказательством убийства детей женского пола.

Даже в то время соотношение мальчиков и девочек сильно варьировало по областям и классам, что отражало разнообразие психогенных стилей в Европе семнадцатого века. Англия на столетие опережала Францию и на два столетия - остальную Европу по таким ключевым показателям, как снижение детоубийства, отказ от тугого пеленания, от передачи ребенка кормилице. Во Франции даже в восемнадцатом веке 80% парижских детей отдавались на несколько лет специально нанятым кормилицам в деревни, а по возвращении домой почти сразу отправлялись в школу или в ученики. Многие французы поэтому совершенно искренне говорили, как Талейран, что не провели под отцовским кровом и недели.6 В этот же период в Германии и в Италии родители еще кастрировали маленьких мальчиков, примерно каждого сотого, надеясь потом заработать на их певческих способностях. В России в это же время новорожденных детей полагалось «закалять», надолго окуная в ледяную воду. В Италии младенцев еще прибивали к телегам и выставляли на всеобщее обозрение в религиозной процессии: матери отдавали их на мучительную смерть в надежде, что их чадо, послужив религии, попадет на небо.7

Да, в начале семнадцатого века Англия опережала всю Европу по части заботы о детях, но особенно это касалось английского среднего класса, из которого вышли очень многие американские матери, которым первым принадлежало историческое достижение - новое отношение к детям. Когда английская знать по-прежнему отправляла детей к кормилицам, некоторая часть матерей среднего класса, особенно пуритан, стала брать на себя смелость лично присматривать за детьми и заниматься их воспитанием и вскармливанием. Эти матери впервые в истории не стали бояться огромных тревог и страхов, неизбежных при попытках истинной эмпатии к эмоциональным потребностям ребенка, которого кормишь грудью. Например, когда ребенок плакал оттого, что не хотел лежать спеленутым, такая мать не жаловалась, что «человек рождается в кандалах» - фраза, которая до тошноты повторялась всеми, начиная с Плиния,8 - а проявляла эмпатию и оставляла его распеленутым, невзирая на устрашающие предупреждения врачей. Французы говорили о неспеленутых английских младенцах, что это «весьма плачевное зрелище» и возмущались «вседозволенностью матерей... в Англии».9

Такие матери и стали фактором, сформировавшим американскую личность. Американские матери первые в истории вплотную испытали двойственные чувства к ребенку и начали формировать навязывающий стиль воспитания - черту нового времени. Следуя этому стилю, мать относилась к ребенку с большими вниманием и последовательностью, больше времени уделяла его воспитанию и лучше сдерживала свои эмоции, чем при всех предыдущих стилях. Подтверждений этому масса.

В колониальной Америке наблюдалась наилучшая пропорция числа девочек по отношению к мальчикам в мире, там меньше. чем во всех остальных странах того времени, от детей отказывались или избавлялись путем убийства. Америке не требовалось ни одного из тех громадных приютов для детей, которых так много было по всей Европе. В 1685 г. Сэмюэл Сьюолл рассказывает в дневнике, как увидел «первого из детей, которые были когда-либо... брошены в Бостоне».10 а в это время в сточных канавах Лондона или Парижа каждое утро можно было найти сотни детей. Вдобавок Америка первой стала вводить всеобщее школьное обучение и первой-начала кампанию против битья детей в школе11 и дома,12 первой прекратила отсылку детей к кормилицам13 и тугое пеленание14 и первой стала выпускать литературу по борьбе с мастурбацией у детей15 - верный знак, что навязывающий стиль начал распространяться всерьез. Нетрудно догадаться, что гости из Европы, глядя на такое воспитание, принимались горько сетовать, что детей в Америке «балуют», что из-за крайней «безнаказанности» они «становятся маленькими домашними тиранами» - отчасти из-за того, что американская мать не отдавала все свое внимание безраздельно отцу семейства и его гостям, а уделяла какую-то его часть детям.16

Дорогой ценой доставалась эмоциональная близость матери к ребенку при навязывающем стиле воспитания. Если парадигма предыдущего двойственного стиля звучала следующим образом: «Ты - то плохое, что внутри меня, я должен связать тебя и бить, ведь ты просто вместилище всего плохого, что во мне есть, спроецированного на тебя», то для матери нового навязывающего стиля она уже поменялась: «Ты плохой, но если я признаю тебя и подчиню твою внутреннюю жизнь полному контролю, то тебе будет позволено быть ко мне ближе». Поэтому американские матери оказались первыми людьми, страдающими манией тотального контроля, доходившего до такой степени, которая в наше время наблюдается лишь в редких клинических случаях. «Необходимо полностью подчинять их волю нашей, - заявил один американский родитель, - они обязаны в точности выполнять все, что мы потребуем».17 Ребенку еще не исполнялось года, а родители уже учиняли над ним «постоянный надзор», пытаясь «сломить его волю». Мать «боролась с волей» маленького ребенка до тех пор, пока тот не приучался подчиняться безоговорочно - немедленно реагировать на команды и полностью подавлять крик; Джонатан Эдварде назвал это «замечательным образцом послушания».18 При амбивалентном стиле воспитания мать устраивала ребенку постоянные клизмы, чтобы вычистить из него «всякую дрянь», в то время как мать навязывающего стиля впервые в истории начала приучать ребенка к туалету, причем довольно рано - с четырехнедельного возраста, тем самым устанавливая режим тотального контроля даже над его сфинктерами.

Поскольку матери старались ограничить применение битья как метода воспитания, чаще приходилось прибегать к крайним психологическим мерам. Так, детям постоянно грозили, что сердитый Бог покарает их за непослушание смертью: «Он держит тебя над адской бездной, как держат над огнем паука или какое-нибудь отвратительное насекомое».19 Даже на уроках чистописания порой надо было писать по многу раз одну и ту же фразу:

«Запомни, что ты родился, чтобы умереть».20 Естественным результатом такого воспитания был ребенок, который, как Давид Феррис, чувствовал смерть «привычной подругой своих мыслей», или, как двухлетняя Элизабет Батчер, лежа в колыбели, размышлял над своей «грешной развращенной природой».21 Жизнь этих детей изобиловала психотическими эпизодами. Так, парижские дети иногда «начинали вести себя очень странно... залезали в отверстия, заползали под стулья или принимали разные причудливые позы, делали странные жесты...»22

Когда мать чувствует, что ребенок достаточно запуган и находится всецело под ее контролем, наступает счастливый момент: ребенок наконец допущен к матери, и это сладостное слияние с ней в воображении ребенка часто превращается в слияние с Христом. Эдварде рассказывает о четырехлетней Феб Бартлет (1735 г,). После бесконечный молитвы в чулане вместе с матерью она выслушала поучительный рассказ о наказании, ожидающем ее в аду, а потом отправилась снова в чулан молиться в одиночестве:

«Господи, пошли мне спасение! Молю, прости мне мои грехи!» Закончив молитву, девочка вышла из чулана, подошла к матери, села рядом и громко зарыдала... Мать спросила, боится ли она, что Бог не станет посылать ей спасение. Девочка ответила: «Да, я боюсь попасть в ад!» Мать попыталась ее утешить и сказала: «...Ты должна быть хорошей девочкой» ...Девочка продолжала плакать и что-то говорить, затем перестала и начала улыбаться; наконец, сказала с улыбкой на лице: «...Мама, мое будет Царство Небесное!.. Я люблю Бога!»23 Процесс обращения и у ребенка, и у взрослого состоит из стадий ужаса, унижения и, наконец, слияния с близкой, неотступной матерью - фантазии возвращения в адское чрево и «рождения снова» в симбиотическом состоянии единства с «нежным и любимым» «Светом вечным»24. Этот свет - слияние с материнским теплом - который прежде в историй был достоянием лишь мистиков с отшельническим образом жизни, теперь, с распространением навязывающего стиля, стал целью человека в детстве, юности и зрелом возрасте. Более того, к 1740 г. этот стиль распространился среди американцев настолько, что фантазия группового возвращения в чрево стала собирать их в религиозные группы - историки называют это «Великим пробуждением». Тысячи людей устремлялись слушать проповедников, которые играли материнскую роль - запугивали и позволяли собравшейся толпе пережить фантазию возвращения в чрево и рождения заново. Вообще религиозные переживания постоянно сопровождали людей с семнадцатого века, но лишь в восемнадцатом веке, когда появилось достаточное количество родителей с навязывающим стилем воспитания, по всей Америке стали собираться огромные толпы, чтобы послушать про адские муки, «трястись, кричать и визжать от дикого страха и падать в обморок» - все это должно было очистить души от зла и приблизить к чудесному слиянию с Богом.25

Американцы навязывающего стиля, достигшие процесса слияния с матерью через возвращение в чрево и рождение заново, называвшие себя Новым Светом, и стали в конце концов силой, вызвавшей Американскую революцию, которая сама по себе была групповой фантазией регрессии и рождения заново.26 Только в результате навязывающего стиля воспитания личность могла освободиться от чувства беспомощности и затерянности в непостоянном окружающем мире, вызванного жестокостью и непостоянством предыдущих стилей воспитания. Только такой человек мот начать развивать в себе сильное «я» и яркую индивидуальность - одна из главных целей личности нового времени. Благодаря навязывающему стилю, приблизившему мать к ребенку и сделавшему ее более последовательной, стала исчезать потребность в проективном самоотождествлении с ребенком - ведь в семнадцатом столетии исчез целый мир колдунов, привидений, ведьм и чертей - отколовшихся частей собственного «я» взрослых, и произошло это до внедрения научных знаний.27 Новое отношение к детям стало причиной ограничения семьи и бурного развития педиатрии - двух главных факторов великого демографического изменения, сыгравшего такую роль в истории Запада.28 Наконец, тирания родителей - надежная опора любого другого вида тирании, и поэтому только воспитанные в навязывающем стиле взрослые могли пренебречь «божественным правом повелевать и властвовать»,29отказаться от пассивного подчинения и сделать революцию, бунт против авторитета главной целью жизни.30

Лишь недавно историки начали прислушиваться к мнению, что у Американской революции не только экономические, но и психологические корни.31 В личных дневниках и письмах 1775-1776 гг.32 полностью отсутствуют упоминания об экономических выгодах революции (например, о предполагаемом разногласии по поводу налогов). Очень неправдоподобным представляется предположение, что десятки тысяч людей схватились за мушкеты и пушки только ради того, чтобы не платить грошовый налог в английскую казну - 1,2 доллара в год.33 Нет, прежде всего Американская революция была групповой фантазией, защитой независимости от матери-Англии, психотическим групповым процессом возвращения в чрево и рождения заново, похожим на Великое пробуждение с той разницей, что там мать символизировал Христос, а здесь Америка.

В предреволюционное годы путь групповой регрессии можно проследить в символике, применявшейся для описания матери-Англии. Главной групповой фантазией колониальной Америки было представление об Англии как о матери, дающей жизнь, но от которой полностью зависишь. В 1741 г., несмотря на относительную независимость Америки в экономическом и политическом отношении, характерная метафора звучала примерно следующим образом:

«Все-таки колонии - не грудные дети, которые не могут кормиться иначе, как от материнской груди, и не в состоянии обойтись без покровительства страны-матери».34 Фантазия, рисовавшая картину зависимости от «нежной матери» Британии, служила отрицанием враждебного отношения к Англии, защитой от собственной враждебности. Например, возражая против размещения британских войск в Америке, пускали в ход такой аргумент: это нелепо, все равно, что «поставить у детской колыбельки двух лейб-гвардейцев его Величества, чтобы ребенок не вылез и не перерезал глотку своему отцу».35

В 1760-х гг., когда уже большое количество воспитанных в навязывающем стиле взрослых начало осознавать и открыто выражать свою подсознательную враждебность, символика стала меняться, и групповая фантазия постепенно продвигается ко все более и более ранним детским травмам. Первым делом вспомнились соперники - братья и сестры. Джон Отис Младший выражает недовольство:

«Каждый житель Америки содержит по меньшей мере двоих ленивых собратьев, живущих в праздности... в лоне матери Британии».36

Затем всплыли в памяти некоторые специфические приспособления, применявшиеся к детям. Американцы изображаются в рабстве у Британии, которая держит их на «помочах». Обычай надевать маленьким детям на шею железные ошейники, чтобы они прямо держали голову, трансформируется в жалобы, что американцы «покорно подставляют шею под ярмо», и что ради «будущих поколений мы не должны допустить, чтобы на наши шеи надели рабские оковы».37 В 1765 г. Джон Адаме вопрошает: «Если Британия - мать, а мы - ее дети... разве не имеют дети права протестовать, когда родители начинают ломать им члены...» - указание на битье, еще широко применявшееся в детстве автора.38 К 1773 г. групповая фантазия, испытывая дальнейший регресс, доходит до анальной символики, теперь мать-Англия «вонзается... во внутренности собственных детей», а к 1775 г. достигает оральной стадии - на сей раз мать рассматривается не только как кормилица, но и как «отравительница», она теперь не чистая и нежная, а «старая распутница и проститутка», не покровительница, а убийца «с руками, обагренными кровью детей».

Политические события следовали регрессивному пути групповой фантазии. Англичане все еще воображали себя строгими, но справедливыми родителями, а американские лоялисты, воспитанные еще в амбивалентном стиле, оставались верны иерархии и неспособны были воспринять образ новой нации-матери, поэтому настаивали на необходимости подчинения, иногда даже призывая мать-Англию «наказать своих непокорных, неблагодарных детей».40

Настоящим поворотным моментом этой групповой фантазии стало Бостонское чаепитие. В то время подобные бунты сотнями происходили и в Британии, и в Америке, но это происшествие имело символический смысл.41 Детско-материнская символика была очевидна обеим сторонам - Англия впихивала пищу в рот Америке, подобно тогдашним матерям, впихивавшим кашицу в рот младенцам,42 пока тех не начинало тошнить. На этот раз колонисты не стали безропотно это сносить. «Бостон ивнинг пост» назвала чай «отравленным», и американцы выплюнули его - в гавань. Британию это привело в ярость. Раньше англичане довольно равнодушно относились к потере миллионов фунтов стерлингов налога, но когда их товар был выплюнут «этой маленькой жалкой провинцией», их же «собственноручным творением»,43 в Америку были посланы войска. Последовала битва при Лексингтоне, и американская групповая фантазия претерпела окончательную регрессию к главной травме - рождению.

В, 1775-1776 гг. повседневный политический язык был пропитан символикой рождения. Как и во всех войнах, символика эта была связана с акушерскими приемами того времени.44 У нас роды принимают в больнице, и на войне мы наносим «хирургические воздушные удары», а в то время американские матери рожали дома, теряли много крови, поэтому история Американской революции пестрит образами типа: «невинная кровь младенцев», «ноги, скользящие по окровавленным камням», «улицы, залитые кровью». Один писатель использовал в метафоре даже простыню, на которой происходили роды: он сравнил надвигающуюся революцию с «большой простыней... которая трещит под тяжестью горя и притеснений... под тяжестью разрухи...»45 Другому писателю показалось, что «[британские] солдаты тащили нагую женщину, которая в этот "момент рожала, по улице» в Конкорд^ Даже изобретение того времени - линчевание смолой и перьями - было заимствовано из сцены рождения ребенка, ведь толпа фактически превращала жертву в ребенка-какашку, когда измазывали смолой и часто вываливали вдобавок в коровьем или свином навозе.47

Вот так, по выражению Джеймса Отиса Младшего, «родился ребенок Свобода»: «роды приняли» американцы, воплощая групповую фантазию войны как рождения; они пробили себе путь наружу из страшного материнского чрева, отождествляя себя с «ребенком Независимостью, борющимся за право родиться».48 Вот почему по словам Эдмунда Берка, «Америка бросилась в ужасную пропасть» войны.49 Американская революция, как и любое историческое событие, дает нам возможность осознать психогенный закон, гласящий, что история -последнее пристанище, куда мы загоняем свои детские травмы, и групповая фантазия в гораздо более крупном масштабе повторяет то, что мы стараемся забыть и отвергнуть - наше детство.
приложение: О ДЕМОГРАФИИ ДЕТОУБИЙСТВА

Большинство положений моей психогенной теории истории вызвало озабоченность исторического сообщества, но ничто не привело в такой гнев, как мое утверждение о длительном существовании детоубийственных наклонностей родителей по отношению к собственному потомству. В тех редких случаях, когда смерть ребенка попадает в поле зрения академической науки, это рассматривается как несчастный случай, просто побочное следствие небрежного отношения, бедности или отсталости медицины - в общем, что угодно, только не результат желания родителей. Как неоднократно показывали в своих работах Дороти Блок и Джозеф Рейнгольд.50 если даже ребенок знает, что родители хотят его смерти, он изо всех сил это отрицает и охотнее взвалит на себя самые тяжкие грехи, чем признает, что его просто не желают. Во мнении историков как раз и звучит глубокое отторжение того факта, что родители часто хотят смерти своих детей.

Один пример: Джозеф Кетт, делая обзор моей работы в «Американском историческом обозрении»,51 замечает, что мое мнение о широком распространении в прошлом плохого обращения с детьми «в корне неверно», потому что

«Он приходит к выводу о том, что от детей женского пола часто избавлялись, ссылаясь всего лишь на несколько случаев сильно разбалансированного соотношения полов. При этом он игнорирует работы серьезных демографов, которые гораздо осторожнее относятся к свидетельствам о детоубийстве».

Я не знаю, что это за безымянные «серьезные демографы», о которых говорит Кетт: факты доказывают совершенно обратное из пятидесяти трех статей о детоубийстве и соотношении полов, написанных историческими демографами, все, за исключением одной, приходят к тому же мнению, что и я: уровень детоубийства действительно был высок на протяжении античности и средневековья и только в новое время стал медленно снижаться. Исключением является демограф средневековья Давид Хэрлиги, и поскольку он. несомненно, и есть тот самый авторитет, на который ссылается Кетт, говоря о «серьезных демографах», разберем его утверждения поподробнее, прежде чем приступим к рассмотрению свидетельств о неуклонном снижении уровня детоубийства на протяжении истории.

Заявление Хэрлиги, что «бросать младенцев женского пола, судя по всему, не было принято» в Италии пятнадцатого века, основано на одном-единственном предположении, что мальчики преобладают в переписи населения «преимущественно потому, что о девочках реже сообщали».52 Эта странная склонность ошибаться именно в отношении девочек загадочным образом уменьшалась после эпидемии чумы, когда девочки ценились больше. Свое допущение о равном количестве мальчиков и девочек Хэрлиги объясняет тем фактом, что «дошедшие до нашего времени проповеди, в которых перечисляются все грехи того времени, не уделяют особого внимания такому преступлению, как убийство девочек».53 Преступление могло и не привлекать «особого внимания» - эту возможность Хэрлиги почему-то не учитывает.

Данные, которые приводит Хэрлиги, показывают значительное преобладание мальчиков в Пистойе эпохи Возрождения: соотношение полов среди детей до 15 лет как для деревенского, так и для городского населения, составляет 125 мальчиков на 100 девочек. Это может отражать особенности рождаемости. Например, Джованни Биллани сообщает, что в 1330-х гг. во Флоренции из 5500-6000 младенцев, которых крестили каждый год, мальчиков было на 300-500 больше, чем девочек. Если его сообщение достаточно точно, то такое распределение может привести к тому, что отношение всех мальчиков к девочкам разных возрастов достигнет 118%.54 Такой избыток мальчиков (ведь нормальное соотношение полов у новорожденных - 105 мальчиков на 100 девочек55) - еще одно опровержение идеи Хэрлиги о «неправильном подсчете» девочек, потому что при крещении вряд ли можно избирательно ошибиться в отношении какого-то одного пола. Кроме того, девочки всегда биологически выносливее мальчиков, более устойчивых болезням,56 поэтому соотношение полов 125 к 100 в возрасте от 0 до 15 лет означает убийство порядка одной трети (или даже большей всех рождающихся девочек.57

Во всех работах Хэрлиги лишь один пример действительно поддерживает столь часто повторяемое положение об отсутствии детоубийства. Комментируя две каролингские хартии, он говорит о населении Сен-Виктуар-де-Марсель, где было 106 девочек и только 99 мальчиков, соотношение 93,4%, и делает из этого вывод, что «на убийство девочек крестьянами Сен-Виктуар указаний нет».58 В своем выводе Хэрлиги, однако, умудряется пройти мимо одного очень важного обстоятельства: больше чем для трети детей пол не указан. В данном случае мы имеем дело с маленькими выборками, поэтому заключение, что соотношение полов в той группе, где пол не указан, будет таким же, как и в группе детей с известным полом, совершенно необоснованно. Второй источник каролингского времени» на который ссылается Хэрлиги, - хартия Санта-Мария-дель-Фарфа, где детей с неуказанным полом гораздо меньше, а общая численность выборки выше, так что для демографа этот источник намного надежнее. В нем говорится о превышении числа мальчиков с соотношением 136 к 100. Хэрлиги ничего не остается, как прокомментировать это следующим образом: «Едва ли заслуживает доверия... Это еще одно указание, что о детях сообщали не всегда».59 По Хэрлиги, низкое соотношение полов в неполном отчете однозначно доказывает отсутствие детоубийства, в то время как высокое соотношение в более полном отчете служит указанием на «несообщение о детях».

В отличие от Хэрлиги, точный и обширный анализ соотношения полов при Каролингах проводит его бывшая студентка Эмили Коулмэн60 и соглашается с моим тезисом о широком распространении детоубийства. В своей работа по полиптиху Сен-Жермен-де-Пре (ок. 801 г.), включающей использование корреляционного анализа, она приходит к заключению, что соотношение полов у детей - 136 мальчиков к 100 девочкам - нельзя объяснить недостатками подсчета, потому что оно находится в корреляции (обратной) с размерами крестьянских хозяйств, а следовательно, избирательное убийство девочек, несомненно, практиковалось.61 Это и есть причина преобладания мальчиков на наших таблицах и графиках, ведь трудно представить себе такую «склонность к неправильному подсчету», которая бы зависела от размеров участка земли и повышалась бы или понижалась соответственно перед и после эпидемий чумы.

Источники, на которые ссылаются другие историки, дают ту же картину убийства детей родителями, распространенного до нового времени. Демографические данные по античности редки и отрывочны, и может возникнуть соблазн усомниться в достоверности сведений из работы Кирхнера «Prosopographica Attica», где приводится соотношение пять мальчиков на одну девочку в 346 семьях.62 Однако, более свежие работы тоже подтверждают массовое убийство детей в античности. Так, Уильям Тарн подводит итог данным по Элладе:

«До нас дошли подробные сведения о 79 из нескольких тысяч греческих семей, получивших гражданство Милета. В этих семьях было в общей сложности 118 сыновей и 28 дочерей (соотношение полов 421/100), многие были несовершеннолетними. Никакие естественные причины не могли вызвать такое соотношение. Из семей Эпиктета в 32 было по одному ребенку и в 31 по два; после двух сыновей детей обычно не было. Это доказывают надписи. Двое сыновей были обычнейшим явлением, иногда в семье было трое; в Эретрии в третьем веке из 19 семей по крайней мере в двух было больше одного сына - меньше, однако, чем у милетских иммигрантов. Но все источники сходятся с дельфийскими надписями в том, что... в семье практически никогда не воспитывали больше одной дочери, доказывая правоту утверждения Посейдиппа, что «даже богатые люди всегда бросали новорожденного, если это была девочка». Из 600 семей, о которых остались сведения в дельфийских надписях, лишь у 1 % было по две дочери; это согласуется с информацией о милетских семьях, а запечатленные во всем огромном количестве эллинских надписей случаи, когда у женщин были родные сестры, можно пересчитать по пальцам...»63

В объемистой книге «Людские ресурсы Италии» демограф-классик П. А. Брунт подтверждает существование массового избирательного убийства девочек: «Многие, наверное, слышали о «законе Ромула», по которому граждане были обязаны под страхом конфискации половины имущества (санкция, не имевшая силы против пролетариев) оставлять жизнь и воспитывать всех детей мужского пола и первую дочь, за исключением тех случаев, когда ребенок рождался уродливым или увечным, что должны были подтвердить пятеро соседей, после этого его бросали. Судя по всему, избавление от калечного ребенка являлось обязательным по закону двенадцати таблиц и вообще считалось нормальным».64 Демограф Дж. С. Рассел, всю жизнь изучавший античное и средневековое население, согласен, что численную диспропорцию полов в римскую эпоху можно объяснить только более или менее высоким уровнем убийства девочек, и ссылается на материал Джона из Гастингса (Англия, 1391-1392 гг.), где прослеживается тот же процесс в средневековый период (соотношение 170 мальчиков на 100 девочек).65

Такого же мнения придерживается специалист по демографии Возрождения Ричард Трекслер,66 которому принадлежит подробный анализ источников пятнадцатого века по Флоренции, освещающий важные различия между открытым детоубийством предыдущих эпох (инфантицид) и пришедшим ему на смену детоубийством позднего средневековья (филицид). Трекслер приводит выдержку из флорентийского кадастра 1427 г., демонстрирующего диспропорцию между полами, растущую по мере увеличения возраста

Такая ситуация, когда диспропорция в соотношении полов возрастает по мере того, как дети растут, была противоположна современной демографической ситуации в большинстве стран, обусловленной большей выносливостью девочек, и, как показывает Трекслер, наблюдалась только среди детей, которых воспитывала кормилица. В приютах для детей девочки выживали ничуть не хуже мальчиков, в то время как у кормилиц девочек до годовалого возраста гибло почти в два раза больше, чем мальчиков. Причиной было или разное обращение кормилиц с девочками и с мальчиками, или склонность родителей отдавать к плохо оплачиваемым нянькам скорее девочек, а не мальчиков, или и то, и другое. К новорожденным, чаще к девочкам, применяли прямой инфантицид - их душили, топили или где-нибудь бросали; в более позднем возрасте девочек чаще посылали к «нянькам-убийцам», снабжая суммой, рассчитанной лишь на несколько недель, - няньки прекрасно понимали намек, и вообще чаще отправляли к кормилицам. Все это и давало общий уровень детоубийства,67 отраженный в моем графике.

В позднесредневековых метрических книгах изредка попадаются случаи очень высокого отношения числа новорожденных мальчиков к числу девочек (Фошер: соотношение 162/100 у французской знати-самое высокое из всех, что я встретил),68 но обычно соотношение полов у новорожденных варьирует в пределах 110-120. В то же время данные переписей населения показывают еще более высокое соотношение полов, так что в такой повсеместно наблюдавшейся диспропорции полов повинен как избирательный инфантицид новорожденных, так и дальнейший филицид, действовавшие в сочетании. Пожалуй, наиболее обширное исследование этого сочетания избирательного инфантицида новорожденных и дальнейшего филицида проведено Урсулой М. Каугилл, биологом в Йеле. Она не только определила точный уровень избирательного инфантицида и филицида в Йорке (Англия) в течение трех столетий, но и непосредственно пронаблюдала действие этих механизмов в Гватемале. Работая с приходскими книгами Йорка 1538-1812 годов, Каугилл ввела в компьютер 33000 случаев рождения и составила диаграмму детской смертности, по которой было видно, что девочек в любом возрасте умирало больше, чем мальчиков. По мнению Каугилл, это «свидетельствует о том, что родители в Йорке лучше заботились о сыновьях, чем о дочерях».69 Такое разное обращение плюс инфантицид новорожденных (в шестнадцатом веке соотношение полов новорожденных было 110.8)70 приводило к общему соотношению полов 136/100. В паре прекрасных статей, написанных совместно с Дж. Э. Хатчинсон,71 Каугилл описывает наблюдения за жителями индейской деревни в Гватемале, где соотношение полов 178/100. Такая диспропорция, говорит Каугилл, объясняется исключительно склонностью родителей «благоволить к мальчикам.., дольше вскармливая грудью мальчиков, чем девочек. Попадаются, например, мальчики, которых еще кормят грудью, в то время как их младшие сестры уже отняты от груди. Если пожить среди индейцев, создается сильное впечатление, что о мальчиках и после отнятия от груди заботятся лучше, чем о девочках». Упоминания о более длительном грудном вскармливании мальчиков по сравнению с девочками встречаются в исторической литературе, как и другие сообщения о неодинаковом обращении с детьми разного пола. Интересная деталь: филицидальные индейцы Гватемалы, как и филицидальные европейцы, жившие полтысячи лет назад, одевают своих детей наподобие миниатюрных взрослых, в отличие от соседних племен, делающих меньше различий между девочками и мальчиками. Каугилл и Хатчинсон фактически высказывают идею, что сексуально провоцирующее поведение маленьких девочек по отношению к взрослым мужчинам могло служить эволюционным механизмом предотвращения «демографической катастрофы» - они вызывают к себе интерес в столь враждебной к ним культурной системе и тем самым спасаются. Выражая ту же мысль менее деликатным языком, маленьким девочкам приходилось соблазнять мужчин, чтобы те сохраняли им жизнь!

Несмотря на то, что в пьесе «Макбет» у Шекспира есть строчки, явно подразумевающие, что аудитория хорошо знакома с таким явлением, как убийство новорожденных, к началу нового времени избирательный собственно инфантицид почти полностью сменился избирательным филицидом уже немного подросших детей (все это относится только к законным детям).72 Особенно ощутим этот процесс был в Англии и в Америке. По словам Ф. Дж. Эммисона, инфантицид имел «прискорбно широкое распространение»73 в Миддлсексе и Эссексе шестнадцатого века, а Кейт Райтсон в обзорной статье по инфантициду в Англии семнадцатого века пишет, что избавление от детей «иногда принимало более привычную форму убийства непосредственно после рождения», и все же Райтсон приходит к выводу, что убийство детей в семнадцатом веке в Англии совершалось в основном «при кормлении грудью путем умышленной небрежности - форма детоубийства, которая, судя по всему, не рассматривалась как явное преступление».74

Величины соотношения полов подтверждают главный тезис моей психогенной теории эволюции детства: практика убийства детей, сознательного или неосознанного, на протяжении истории сходила на нет очень постепенно.75-91

Какие же выводы можно сделать из этой длинной истории детоубийства? Во-первых, было бы ошибкой заключить, что это был результат бедности. Из источников становится ясно, что богатые не меньше, чем бедные, убивали своих детей. Например, данные Коулмана о зависимости уровня детоубийства от размеров земельного участка показывают, что богатые крестьяне убивали девочек ненамного реже, чем бедные, а соотношение полов даже среди детей богатых фермеров достигало 130-140, не доходя лишь до самого высокого уровня - 150-200, который иногда можно было обнаружить у бедняков. Из флорентийского кадастра выводится даже более высокое соотношение для богатых (облагаемых налогом выше 400 флоринов), чем для бедных!92 Степень преобладания мальчиков отражает уровень детоубийства, и можно заключить, что рождение в богатой семье если и давало какие-то преимущества, то очень незначительные, ведь богатые родители чаще отсылали детей к кормилицам, а вся обширная литература на эту тему свидетельствует о повышенной смертности детей, находившихся на попечении кормилиц.93

Не следует также воображать, будто убивали только незаконных детей. Даже если бы у нас не было прямых свидетельств о родителях, распоряжавшихся об убийстве собственных законных детей,94 то все равно почти все дети, отправлявшиеся под присмотр кормилиц, были законными (утверждение, что в Европе всегда «терпимо» относились к незаконным детям, конечно, совершенно неверно), а последствия такого содержания вне дома были очевидны - например, в Лионе родители половину своих новорожденных отправляли в деревню к кормилицам, и из них половина умирала.95 Поэтому мне остается придерживаться своего изначального утверждения, что на протяжении античности и раннего средневековья законных детей убивали в огромном количестве. в позднее средневековье это явление пошло на убыль, но лишь к семнадцатому столетию детоубийство стало ограничиваться главным образом незаконными детьми.

Проанализировав все эти демографические свидетельства, к каким выводам можно прийти относительно той атмосферы филицида, которая пронизывала жизнь детей в прошлом? Во-первых, что касается масштабов детоубийства, то мои самые скромные подсчеты указывают на то, что это явление по-прежнему очень сильно недооценивают. В античности и в раннем средневековье убивали, вероятно, от одной трети до половины всех рождавшихся детей, а к началу нового времени это число уменьшилось ненамного. Судя по всему, всех незаконных детей убивали, девочек и мальчиков в равной степени.96 а если прибавить сюда убийство не меньше трети законных детей, из которых большую часть составляли девочки, то, оценивая эмоциональное воздействие детоубийства на остававшихся в живых, следует иметь в виду буквально миллионы убитых детей. Приведем иллюстрацию размеров детоубийства, которые могут скрываться за соотношением полов детей. Недавнее подробное исследование одной японской деревни 1717-1830 годов дало относительно низкий показатель соотношения полов новорожденных - 114 мальчиков на 100 девочек. Примерно такое соотношение наблюдалось в большинстве стран Европы в начале нового времени, когда убийство законных детей перестало быть массовым. Однако более тщательный анализ возрастных групп показал, что истинные масштабы детоубийства были намного больше, чем показалось на первый взгляд, ведь уничтожению подвергался большой процент мальчиков (как явствует из результатов вероятностного анализа возрастов), так что инфантицид был «скорее не частью борьбы за выживание, а способом планирования половой структуры, чередования детей разного пола, промежутков между ними, их максимального числа».97 Мальчиков убивали как во избежание раздела имущества, так и просто потому, что у родителей уже было достаточно сыновей. Диспропорция между мальчиками и девочками наблюдалась из-за того, что девочек все равно убивали чаще. По моим оценкам на основе приведенных диаграмм, в этой деревне избавлялись примерно от четверти всех законных детей, но сюда надо еще приплюсовать почти всех незаконных, и в итоге получится наверняка больше трети всех детей. В обществах более ранних психогенных стадий убийство детей могло достигать еще большего размаха. Например, убийство половины всех рождающихся детей - вполне правдоподобная цифра для античности.98

Вряд ли можно представить себе все последствия этого явления для уцелевших детей. На них не могла не оставить отпечатка царившая вокруг атмосфера филицида, они видели реки, канавы и общественные уборные, заполненные мертвыми и умирающими младенцами, наблюдали крещения в проруби, бывали в деревнях «нянек-убийц». Наши демографические и литературные свидетельства очень редко дают понять значимость тех, например, моментов, когда разъяренный отец кричит сыну: «Я могу тебя запросто убить, ты это знаешь»; лишь такие литературные гении, как Луи Адамик, способны были описать свой ужас, когда твоя кормилица, держа у груди другого младенца, напевает о том, как задушит его этой ночью." Теперь у нас достаточно свидетельств, чтобы убедиться в правоте моей мысли, изложенной в основной части главы: маленькие девочки (более выносливые, чем мальчики, как и самки любого биологического вида)100 росли в атмосфере филицида и прекрасно осознавали всю дешевизну собственной жизни; они знали, что таких же, как они, детей, убивают миллионами, прямо или косвенно; и снижением уровня детоубийства к началу Нового времени мы обязаны тому, что эти же выросшие маленькие девочки стали более по-матерински относиться к собственным детям.
ПРИМЕЧАНИЯ

1. Gordon S. Wood, The Creation of the American Republic 1776-1787. Chapel Hill: University of North Carolina Press. 1969. Richard L. Bushman, From Puritan to Yankee: Character and the Social Order in Connecticut, 1690-1765. Cambridge: Harvard University Press, 1967.

2. David W. Nobile, Historians Against History: The Frontier Thesis and the National Covenant in American Historical Writing Since 1830. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1965. Frederick Jackson Turner, The Frontier in American History. New York: Henry Holt, 1920. Jack Greene, «An Uneasy Connection: An Analysis of the Preconditions of the American Revolution* in Essays on the American Revolution, edited by Stephen G. Kurtz and James H. Hutson. New York: W. W. Norton. 1973, pp. 32-80.

3. Animal Species and Evolution. Cambridge: Harvard University Press, 1963, p. 179.

4. «The Evolution of Childhood» in deMause, Editor. The History of Childhood. New York: The Psychohistory Press, 1974 and Harper & Row. 1975.

5. P. A. Brunt, Italian Manpower 225B.C.-A.D. 14. Oxford: Oxford University Press, 1971. p. 151.

6. Charles Maurice de Talleyrand, Memoirs. Vol. I. Paris, 1895, p. 8. «Evolution» b The History of Childhood, p. 8; Maurice Garden, Lyon et les Lyonnais au XVIII* Siecle. Paris, 1970; George D. Sussman, «The Wet-Nursing Business in Nineteenth-Century Franco. French Historical Studies a(1975); 304-28. Nature Versus Nurture: Patterns and Trends in Seventeenth-Century French Child-Rearing» b The History of Childhood; Roger Mols, Introduction a la demographic historique des villes d'Europe du XIV au XVir siecle. Louvain, 1955; Leon Lallemond. Histoire des enfants abandonnes et delaisses: etudes sur la protection de Fenfance aux diverses epoques'de la civilisation. Paris, 1885. pp. 161ff.; Louis Henry. «The Population of France in the Eighteenth Century». b D. V. Glass h D. E. Eversley, Population in History: Essays in Historical Demography. London; Edward Arnold. 1965; William L. Langer. infanticide; A Historical Survey» History of Childhood Quarterly I (1974); 353-365; Edward Shorter, The Making of the Modem Family. New York: Basic Books, 1975; h Olwin H. Hufton, The Poor of Eighteenth-Century France 1750-1789. Oxford University Press, 1974, pp. 329-345.

7. William Roseoe, Trans., b ero Introduction to Luigi Tansillo, The Nurse, A Poem. Liverpool, 1804; Maurice Andrieux, Daily Life in Papal Rome in the Eighteenth Century. London: George Alien & Unwin. 1968, p. 164; Anon., Praeputii Incisio. New York: The-Panurge Press, 1931, p. 129; Albrecht Peiper.Chronik der Kinderheilkunde. Leipzig: Veb Georg Thieme, 1966. p. 147; Patrick P. Dunn, «That Enemy is the Baby': Childhood in Imperial Russia», deMause, The History of Childhood. New York: The Psychohistory Press, 1974, p. 389; Giorgio Vasari. Le Vite de' Piu Eccellenti Pittori Scultori e Architettori. Vol. 6. Novara. 1967. p. 152; Henrietta Caracciolo, Memoirs of Henrietta Carracciolo. London, 1865. pp.14-15.

8. Pliny, Natural History. Cambridge: Cambridge University Press, 1942, p.

9. Mary Rowsell, The Ufe Story of Ch. de la Tremoille, Countess of Derby. London, 1905, p. 105; Guy Miege. The Present Slate of Great Britain. London, 1907, p. 222.

10. John Brownlow, The History and Objects of the Foundling Hospital. London, 1865; Marvick, «Nature versus Nurture», p. 286; «Diary of Samuel Sewall», Collections of the Mass. Historical Society. Vol. V, 5th Ser., 1878, p. 103; David Stannard, «Death and the Puritan Child» The American Quarterly 26 (1974): 456-76.

11. Catherine Fennelly, Town Schooling in Early New England. Sturbridge, Mass.: Old Sturbridge Village. 1962.

12. Benjamin Rush, The Selected Writings of Benjamin Rush. Edited by Dagobert D. Runes. New York: Philosophical Library, 1947, pp. 11 Iff: L.H. Buttertield, editor. Letters of Benjamin Rush. Vol. I: 1761-1792. Princeton: Princeton University Press, 1951, pp. 511-12; Edmund S. Morgan. Virginians at Home: Family Life in the Eighteenth Century. WUliamsburg: Colonial Williamsburg, 1952, pp. 7ff; J. William Frost, The Quaker Family in Colonial America: A Portrait of the Society of the Friends. New York: St. Martin's Press, 1973. p. 77.

13. Enos Hitchcock. Memoirs of the Bloomsgrove Family. Vol. I. Boston, 1790. pp. 19, 81-87 and John F. Walzer, «A Period of Ambivalence: Eighteenth-Century American Childhood* b deMause, History of Childhood, pp. 353-5. +

14. («Developmental Perspectives in the History of Childhood* The Journal of Interdisciplinary History 2 (1971): 17), An American Matron, The Maternal Physician; a Treatise on the Nurture and Management of Infants... New York, 1811, p. 136; William P. Dewees, A Treatise on the Physical and Medical Treatment of Children. Philadelphia, 1826, p. 64; Hugh Smith, Letters to Married Ladies. New York, 1832, pp. 125. 265. 271; R.Tumer Wilcox, Five Centuries of American Costume. New York: Charles Scribner's, 1963; Alice Morse Earle, Two Centuries of Costume in America. Vol. I. New York, 1903, p. 311; The Winthrop Papers. Vol. I. 1498-1628. Mass. Historical Society, 1929, p. 263; Alice Judson Ryerson. Medical Advice on Child Rearing, 1650-1900. Unpublished Harvard Thesis. 1960; Claire E. Fox, «Pregnancy, Childbirth and Early Infancy in Anglo-American Culture: 1675-1830». University of Pennsylvania doctoral dissertation, 1966, pp. 210-211.

15- Cotton Mather, The Pure Nazarite, Boston, 1723. B tbimx paoorax, kbk E. H. Hare ^Masturbation Insanity: The History of an Idea*- Journal of Mental Science 108 (1962): 2-25 h G. J. Garker-Benfield, The Horrors of the Half-Known Life: Male Attitudes Toward Women and Sexuality in Nineteenth-Century America. New York: Harper and Row, 1975. p. 166.

16. Charles H. Sherrill, French Memories of Eighteenth-Century America. New York, 1915, pp. 71-72. Richard L. Rapson, «The American Child As Seen By British Travelers, 1845-1935» in Michael Gordon, Editor, The American Family in Social-Historical Perspective. New York: St. Martin's Press, 1973.

17. Ha Banks' Journal (1712), aHTHpye-rca no Frost, Quaker Family, p. 77.

18. DeMause, «Evolution»; Frost. Quaker Faintly, chapter 4; Robert C. Moore, «Justification Without Joy: Psychohistorical Reflections on John Wesley's Childhood and Conversion», History of Childhood Quarterly 2 (1974): 31-52; Paul Sangster. Pity My Simplicity: The Evangelical Revival and the Religious Education of Children 1738-1800. London, 1963; G. Rattray Taylor, The Angel-Makers: A Study in the Psychological Origins of Historical Change 1750-1850. London, 1958; Jonathan Edward, in Philip J. Greven, Child-Rearing Concepts. 1628-1861. Itasca. IH.: F. E- Peacock, 1974, p. 72.

19. Fox, «Pregnancy», p. 247; deMause, «Evotutioh>, pp. 541 ff.

20. Stannard, «Death and the Puritan Child», pp. 459ff; Carl Haliiday, Woman's Life in Colonial Days. Boston, 1922, p. 18; Emest Caulfield, «Pediatric Aspects of the Salem Witchcraft Tragedy» American Journal of Diseases for Children 65 (1943): 792.

21. Memoirs of the Life of David Fen-is. Philadelphia, 1825, p. 16; Holliday. Woman's Life, p. 31.

22. Holliday, Woman's Life. p. 60.

23. Jonathan Edwards, Representative Selections. Boston, 1935, p. 86.

24. Hugh Barbour, The Quakers in Puritan England. New Haven: Yale University Press, 1964, p. 98; Nathan Cole, uHTHpyercH no Richard L. Bushman, Editor, The Great Awakening: Documents on the Revival of Religion, 1740-1745. New York: Atheneum, 1970, p. 70. Stanislav Grot, Realms of the Human Unconscious: Observations From LSD Research. New York: The Viking Press, 1975 and Francis J. Mott, The Universal Design of Birth Philadelphia: David McKay.1948.

25. Edwin S. Gaustad, The Great Awakening in New England. Gloucester: Peter Smith, 1965, pp. 49ff.

26. Alan Heimert, Religion and the American Mind: From the Great Awakening to the Revolution. Cambridge: Harvard University Press, 1966. Richard L. Bushman, From Puritan to Yankee: Character and Social Order in Connecticut, 1690-1765. Cambridge: Harvard University Press, 1967. pp. 286ff.

27. Keith Thomas, Religion and the Decline of Magic. Harmondsworth, England: Penguin Books, 1973.

28. Robert V. Wells, «Family History and Demographic Transitions Journal of Social History» 9(1975): 1-19. Modernization and the Modern Personality in Early America: 1600-1865: A Sketch of a Synthesis. Journal of Interdisciplinary History 2(1972): 201-228.

29. Bushman, Puritan to Yankee, p. 286.

30. David L. Rubinfine, «Matemal Stimulation, Psychotic Structure and Early Object Relations: With Special Reference to Aggression and Denial» Psychoanalytic Study of the Child 17 (1962): 274ff.

31. Bernard Bailyn, The Ideological Origins of the American Revolution. Cambridge: Harvard University Press, 1967. Edmund S. Morgan, Editor, The American Revolution: Two Centuries of Interpretation. Englewood Cliffs: Prentice-Hall, 1965. Lawrence H. Gipson, The Coming of the Revolution. New York, 1954 and Oliver M. Dickerson, The Navigation Acts and the American Revolution. Philadelphia, 1951. Rudolph J. Rummel. «The Relationship Between National Attributes and Foreign Conflict Behavior* in J. David Singer, ed. Quantitative International Politics; Insights and Evidence. N.Y.; 1968, pp. 204ff.

32. Thomas Fleming. 1776: Year of Illusions. New York: W. W. Norton. 1975, p. 7.

33. Peter D. McClelland, «The Cost to America of British Imperial Policy* American Economic Review 59(1969): 382ff. The Founding of a Nation. N.Y., 1968, p. 86.

34. Edwin Burrows and Michael Wallace, *The American Revolution: The Ideology and Psychology of National Liberation* Perspectives in American History 6(1972): 190

35. Там же.

36. Там же, p. 193.

37 James T. Flexner, George Washington and the New Nation, 1783-1793. -"Boston: Little Brown & Co.. 1969, p. 316; William Goddard, «The Constitutional Courant* in Merrill Jensen, editor. Tracts of the American Revolution. New York: Bobbs-Merrill, 1967, pp. 85-6.

38. John Adams, «A Dissertation on the Canon and Feudal Law* in The Works of John Adams. Vol. 3. Boston, 1853, p. 460-1.

39. Burrows and Wallace, ^American Revolution*, pp. 205, 202. cm. raioKe Jensen, Founding of A Nation, p. 131.

40. Там же, pp. 218-223.

41. Richard'M. Brown, ^Violence and the American Revolution* in Kutz and Hutson, Essays, p. 90..

42. DeMause, «Evolution», p. 538.

43. John C. Miller, Origins of the American Revolution. Stanford: Stanford University Press. 1959, pp. 344, 356. Jensen, Founding of a Nation, p. 440.

44. Lloyd deMause. «The Independence of Psychohistory* History of Childhood Quarterly 3(1975): 163-83

45. Philip Davidson, Propaganda and the American Revolution. 1763-1783. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1941, pp. 9, 94, 120ff.;

Merrill Jensen, Editor, English Historical Documents. Vol. IX. American Colonial Documents to 1776. New York: Oxford University Press, 1955, p. 756.

46. Там же, p. 829. cm. Там же Jensen, Founding of a Nation, p. 591.

47. Brown, (Violence*, pp. 103-4; Ann Hulton in The American Tory. Morton and Penn Borden. eds. Englewood Cliffs: Prentice-Hall, 1972, p. 28.

48. Samuel Adams, UHrapyeTCH no Henry Steel Commager and Richard B. Morris, eds.. The Spirit of Seventy-S.x. Vol. 1. New York: Bobbs-Merrill, 1970, p. 294; Jeremiah Dummer, Defence of the New England Charters. London, 1765.

49. Jensen, Founding of a Nation, p. 579.

50. Dorothy Block, «Feelings that Kill: The Effect of the Wish for Infanticide in Neurotic Depression». Psychoanalytic Review, 52 (1965); Dorothy Bloch, «Some Dynamics of Suffering: The Effect of the Wish for Infanticide in a Case of Schizophrenia*. Psychoanalytic Review 53 (1966); Dorothy Bloch, ^Fantasy and the Fear of Infanticide*. Psychoanalytic Review 61 (1974); Joseph C. Rheingold, The Fear of Being a Woman: A Theory of Maternal Destructiveness. New York, 1964; Joseph C. Rheingold, The Mother, Anxiety and Death: The Catastrophic Death Complex. Boston. 1967.

51. The American Historical Review 80 (1975): 1296.

52. David Herlihy, Medieval and Renaissance Pistoia: The Social History of an Italian Town. 1200-1430. New Haven, 1967. pp. 80-81.

53. Там же, p. 80

54. Там же.

55. (Vital Statistics of the U.S. - 1970. Vol. I - Natality. Rockville, Md., 1975, p. 1-19), (Mortimer Spiegelman, Introduction to Demography. Rev. Ed. Cambridge, Mass., 1965, p. 395).

56. United Nations. Department of Economic and Social Affairs. Demographic Yearbook - 1973. New York, 1974, pp. 263ff.

57. C. Klapisch («L'infance en Toscane au debut du XV siecle» Annales de demographic historique (1973):103)

58. David Herlihy, «Life Expectancies for Women in Medieval Society* in Rosemarie T- Morewedge, ed. The Role of Women in the Middle Ages. Albany, 1975, pp. 5-6.

59. Там же, pp. 6-7.

60. Emily Coleman «Medieval Marriage Characteristics: A Neglected Factor in the History of Medieval Serfdom»,Joumal of Interdisciplinary History, 2(1971): 207-215; «A Note on Medieval Peasant Demography*, Historical Methods Newsletter 5(1972): 53-58; «L'infanticide dans Ie Haul Moyen Age», Annales: economics, societes, civilisations, 1974: 315-335 (In English Women in Medieval Society, Susan Stuard, ed. Philadelphia, 1976, pp. 47-70.)

61. Coleman, «L'infanticide», pp. 329 ft.

62. Sarah B. Pomeroy, Goddesses, Whores, Wives and Slaves: Women in Classical Antiquity. New York, 1975, p. 70.

63. William Tam, Hellenistic Civilization. (3rd ed.) London, 1952. p. 101.

64. P. A. Brunt. Italian Manpower 225 B.C.-A.D. 14. Oxford. 1971, p. 149.

65. J. C. Russell, British Medieval Population. Albuquerque, 1948,p. 1968.

66. Richard C. Trexler, ^Infanticide in Florence: New Sources and First Results». History of Childhood Quarterly 1 (1973): 98-116.

67. Moeft «Evolution of Childhood» in DeMause, ed. The History of Childhood, pp. 25-29 h Elizabeth Wirth Marvick, «Nature Versus Nurture: Patterns and Trends in Seventeenth-Century French Child-Rearing» in the same volume, pp. 282-287.

68. P. Feuchere. «La noblesse du Nord de la France» Annales 6(1951): 306-318. John Knodel. «Two and One Half Centuries of Demographic History in a Bavarian Village». Population Studies 24(1970): 359.

69. Ursula M. Cowgill, «The People of York: 1538-1812». Scientific American, Jan. 1970, Vol. 222, No. 1, p. 108.

70. Ursula M. Cowgill, «Life and Death in the Sixteenth Century in the City of York». Population Studies 21(1967): 61.

71. Ursula M. Cowgill and G. E. Hutchinson, «Sex Ratio in Childhood and the Depopulation of the Peten. Guatemala». Human Biology 35(1963): 90-104; Ursula M. Cowgill and G. E. Hutchinson, «Differential Mortality Among the Sexes in Childhood and Its Possible Significance in Human Evolution». Proceedings of the National Academy of Sciences 49 (1963): 425-429. James V. Ned, «Lessons from a 'Primitive' People» Science, Nov. 20, 1970. Vol. 170, p. 816.

72- R. Thompson, «Seventeenth-Century English and Colonial Sex Ratios: A Postscript». Population Studies 28(1974): 153-165 C. Eversley, «A Survey of Population in an Area of Worcestershire from 1660-1850 on the Basis of Parish Records». Population Studies 10(1957): 253-279 Sweden. Statistiska Centralbyram. (Gustav Sundbarg, ed.) Apercus Statistiques Internationaux. Vol. 11,Stockholm. 1908,p. 118; Michael G. Muthill. The Dictionary of Statistics, 4th Ed. London, 1899, p. 443: Alexander von Oettingen. Die Moralstatistik in ihrer Hedeutung fur eine Socialethik. ERIangen, 1882, pp. 60-61: h b Statistica del regno d'ttalia. Populazione Censimento degli antichi stati Sardi e censimenti de Lombardia. Torino, 1862.

73. F. G. Emmison, Elizabethan Life: Disorder. London. 1970, p. 156.

74. Keith Wrightson, «Infanticide in Earlier Seventeenth-Century England». Local Population Studies, 15(1975): 10-21.

75. Emily Coleman, «Infanticide in the Early Middle Ages» in Stuard. Women in Medieval Society, p. 58.

76. H. E. Hallam, «Some Thirteenth-Century Censuses». Economic History Review, 2nd ser. 10(1957): 353.

77. Russell, «Late Ancient and Medieval Populations», p. 168.

78. Herlihy, Pistoia, p. 80.

79. Russell, «Late Ancient and Medieval Populations».

80. Cowgill, «York», pp. 106ff Cowgill, «Life and Death in York», p. 61

81. Russell, «Late Ancient and Medieval Populations», Table 34.

82. D. E. C. Eversley, et al.. An introduction to English Historical Demograpliy: From the Sixteenth to the Nineteenth Century. London, 1966. p. 204.

83. Kari Julius Beloch, Bevolkerungsgeschichte Italiens, Vol. 1. Berlin, 1939, p. 37.

84. Beloch, Italiens, Vol. 1, p. 43; Vol. 2, pp. 144-5.

85. Peter Laslett and John Harrison, «Clayworth and Cogenhoe» in H. E. Bell and R. I. Ollard (eds.). Historical Essays 1600-1750 Presented by David Ogg. London, 1963, pp. 157-184.

86. D. V. Glass, «Two Papers on Gregory King», in D. V. Glass and D. E. C. Eversley (eds.) Population in History. London, 1965, p. 181.

87. Roger Mols, Introduction a la demographic historique des villes d 'Europe du XIV siecle. 2nd vol. Louvain, 1955, p. 191.

88. Beloch, Italiens, Vol. I, p. 45.

89. Massimo Uvi Bacci, «Fertility and Nuptiality Changes in Spain from the Late 18th to the Early 20th Century». Population Studies 22(1968): 93.

90. Louis Henry, «The Population of France in the Eighteenth Century», in Glass and Eversley, Population in History, pp. 500, 502.

91. U.S. Bureau of the Census. A Century of Population Growth 1790-1900. Tables 81-103. Washington, D.C., 1909; Herbert Moller, «Sex Composition and Correlated Culture Patterns of Colonial America». William & Mary Quarterly 2(1945): 113-153; Evarts B. Greene and Virginia D. Harrington, American Population Before the Federal Census of 1790. Gloucester, 1966.

92. Trexler, «Infanticide», p. 101.

93. «Evolution», pp. 34-5 h Ta6a. 5 b John Knodel, Etienne Van de Walle «Breast Feeding, Fertility and Infant Mortality: An Analysis of Some Early German Date». Population Studies 21 (1967); 118. George D. Sussman. «The Wet-Nursing Business in Nineteenth-Century France. French Historical Studies 9(1975); 304-28.

94. DeMause «Evolution», pp. 25ff; Marvick, «Nature», p. 282.

95. Pierre Gouhert. «Historical Demograph and the Reinterpretation of Early Modern French History: A Research Reviews. Journal of Interdisciplinary History 1(1970); 47.

96. (Louis Henry, «The Population of France in the Eighteenth Century» in Glass, Population in History, p. 451).

98. Kanti B. Pakrasi, Female Infanticide in India. Calcutta, 1971, pp. 88, 235. cm. TaKKe J. Hajnal, «European Marriage Patterns in Perspective» in Glass and Eversley, Population in History, p. 127, for more on India, China and Eastern Europe.

99. Louis Adamic, Cradle of Life: The Story of One Man's Beginnings. New York. 1936, p. 23.

100. Robert D. Rutherford, The Changing Sex Differential in Mortality. Westport, Conn. 1975, p. 9.

Комментарии (4)
Обратно в раздел психология












 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.