Шестопал Е. Б. Политическая психология

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ 2. ПОЛИТИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФЕНОМЕНЫ В МАССОВОМ СОЗНАНИИ

Глава7. Психология массового электорального поведения

7.1. Психологический контекст выборов в постсоветской России

Что получили рядовые граждане и политики, входящие в российский истеблишмент, в ходе участия в электоральном процессе? Здесь явно просматриваются некоторые этапы, связанные с наиболее крупными событиями в российской электоральной истории. Представляется, что наиболее серьезные вехи, отметившие смену политических настроений избирателей и политической элиты, — это выборы 1993 г., выборы 1995 — 1996 гг. и кризис 17 августа 1998 г. Последний, не будучи напрямую связанным собственно с избирательным процессом, повлиял на психологический фон, на котором прошли выборы 1999 — 2000 гг.

Выборы 1993 г.

Выборы 1993 г., прошедшие в обстановке серьезного политического кризиса, были экстраординарными. Неожиданно для Кремля, который рассчитывал на победу сторонников Е. Гайдара, на политическую сцену мощно вырвалась Либерально-демократическая партия во главе с В.В. Жириновским, выражавшая настроения быстро маргинализировавшегося сектора электората. Другим неожиданным для власти событием тех выборов стал успех коммунистов. По сути именно выборы 1993 г. вывели на сцену КПРФ в качестве главной оппозиционной силы. Примечательно, что даже не участие в кровавых событиях октября 1993 г., а именно электоральная позиция КПРФ сделала ее системной оппозицией. Во всяком случае выборы 1993 г. -открыли для коммунистов именно эту возможность. Оценивая политико-психологический контекст выборов 1993 г., следует отметить его главную особенность острый конфликт между властью и оппозицией. Прямое столкновение, которое предшествовало выборам, открытое насилие с применением военной силы в октябре 1993 г. не могло не привести к нарастанию идеологической нетерпимости, расколовшей в этот период электорат. Все опросы общественного мнения, проведенные в 1993 — 1994 гг., фиксировали явное противостояние власти и поддержку оппозиции в лице коммунистов и жириновцев. Их соотношение свидетельствовало о том, что у власти после выборов оставался еще определенный резерв сторонников, но он быстро был растрачен в последующие после выборов годы.

Выборы в Думу в декабре 1995 г. и Президента в июне 1996 г.

Выборы в Думу в декабре 1995 г. и Президента в июне 1996 г. стали второй серьезной ступенью в развитии электорального процесса в России.
Главное, что получила страна в результате проведения выборов, — это гражданский мир. Этот мир, пусть и непрочный, пришел тогда в Чечню. Постепенно ослабело противостояние власти и оппозиции, которая фактически признала результаты выборов. Конечно, нельзя сказать, что с окончанием этих выборов наступили стабильность и всеобщее благоденствие. Но тот факт, что в стране, население которой было расколото в отношении к власти, где большая часть граждан этой властью была недовольна, борьба велась если не в цивилизованных, то хотя бы в относительно легальных формах, вполне может рассматриваться как успех. Плюрализм политических пристрастий постепенно стал приживаться и на российской политической почве. Гораздо труднее было научиться терпимому отношению к оппонентам.
Отношение разных политических группировок к идеологическим вопросам особенно ярко проявилось в поиске неуловимой «третьей силы». О ней говорили больше всего накануне и в ходе президентских выборов 1996 г. На самом деле такой «третьей силой», которая устроила большую часть избирателей, стал сам Б. Ельцин, когда в ходе избирательной кампании он объединился с А. Лебедем и отказался от радикальных элементов в своей программе. Тот факт, что его главный соперник Зюганов не сделал того же самого и не сумел вовремя отмежеваться от наиболее радикальных и одиозных союзников, привел его к поражению. Это наблюдение подтверждается и тем, что ставшая парламентской силой оппозиция вполне вписалась во власть и во многом утратила свой оппозиционный настрой в отношении правительства.
Еще один важный момент — значительное ослабление ощущения населением неопределенности и тревоги после выборов, несмотря на то, что объективно экономическая ситуация вовсе не улучшилась. Установки в отношении отдельных политиков, конечно, были различными. Скажем, А. Лебедь и отчасти Г. Зюганов по-прежнему являлись источниками тревоги для наших граждан. Но власть в целом и обновленный правящий режим в частности перестали вызывать бессознательные опасения, как это было до и во время парламентских и президентских выборов.
Отношение граждан к власти сильно изменилось за годы, прошедшие после выборов 1995 — 1996 гг. Их выбор стал более зрелым и рациональным — об этом свидетельствует прежде всего отказ в доверии разного рода радикалам, экстремистам и просто экстравагантным личностям. Можно говорить об этой тенденции применительно ко всем частям политического спектра: с политической авансцены были отодвинуты не только А. Баркашов и В. Анпилов, но и Е. Гайдар, В. Новодворская, А. Собчак.
Однако, отмечая более рациональное поведение российских избирателей, следует подчеркнуть:

• эта рациональность иного рода, чем рациональность политиков; она основана на иных целях, которые не совпадают с целями последних;
• эта рациональность отличается от рационального выбора американцев, немцев, японцев или французов. Наши избиратели по-прежнему голосовали в эти годы за президентов, губернаторов или депутатов, руководствуясь чувствами, а не только расчетом. Правда самые «чистые», «яркие» и «светлые» политики (в нашем исследовании этими словами респонденты характеризовали, например, С. Федорова и Г. Явлинского) получили голосов меньше, чем «темный» и «тусклый» Г. Зюганов (32% голосов). При этом расхождение между эмоциональными бессознательными элементами политических установок и рациональным выбором хотя и продолжает сохраняться, но было намного меньше того, которое характеризовало избирателей в 1993 г., когда они испытывали симпатию к одному политику, доверяли другому, а голосовали за третьего;
• эта рациональность не основана на примитивном прагматизме граждан, которые голосовали за действующего Президента России не потому, что он перед выборами позаботился о выплате им зарплаты и пенсии, — эти выплаты были восприняты как должное, а их задержка — как несправедливость. Вообще попытки прямого подкупа, как и более изощренные средства психологического воздействия, оказались в ходе тех выборов мало эффективны. Не с этим ли связано стремление ряда политиков, не испытывающих дефицита финансовых средств, напрямую войти в исполнительную власть, не обременяя себя участием в выборах? А. Чубайс, А. Березовский, В. Потанин — это лишь несколько политиков, которые предпочли прямое вхождение во власть, не опосредованное электоральной легитимизацией.

Отмеченные особенности политического сознания российских граждан позволяют усомниться в действенности манипулятивных избирательных технологий, о которых так много говорится в последнее время. Думается, не следует списывать на «промывание мозгов» решение избирателей голосовать за больного Б. Ельцина: никто из наших респондентов и до выборов не воспринимал его как молодого и здорового. Так что решение избрать именно его было результатом не столько массированной психологической обработки в ходе избирательной кампании, сколько трезвого рассуждения о том, что старый и больной Б. Ельцин все же предпочтительнее более молодого и здорового Г. Зюганова. Наши повторные исследования подтвердили, что несмотря на предстоящую ему хирургическую операцию, Президент Б. Ельцин осенью воспринимался как политически более сильный, чем до выборов. Нет никаких оснований считать это результатом усилий пропагандистских служб.
Период после выборов 1996 г. характеризуется ощущением конца столетия и тысячелетия. Тревоги и страхи этих лет, несомненно, были окрашены характерными для таких периодов эсхатологическими тонами. Но даже не задаваясь высокими целями историко-философского анализа и оставаясь в рамках прагматичного политологического анализа, нельзя не видеть, что в эти годы если и не произошло перелома, то наметился качественный рубеж в российской политической жизни. Из всего многообразия политических изменений хотелось бы коснуться только одного — изменения политической стилистики.
Весь описываемый период прошел под знаком выборов: избирали губернаторов, мэров крупных городов, проводились дополнительные выборы депутатов в Государственную думу. Выборы повлияли на стиль поведения лидеров и рядовых граждан.
Анализируя политический стиль, выделим несколько важных его особенностей. Прежде всего это изменение чисто внешнего рисунка поведения. За эти годы лидеры всех уровней власти — от президента до губернатора и глав местной администрации — прошли через мясорубку выборов, которые очень сильно изменили их поведение. Кроме ветеранов политической сцены, которые уже до этого накопили богатый опыт публичных выступлений на предыдущих этапах, в российском политическом «театре» выступили и многие новые «актеры». Общероссийский «зритель» познакомился со многими региональными лидерами, среди которых ему, несомненно, запомнились Президенты Татарстана М. Шаймиев и Башкортостана — М. Рахимов, дальневосточные политики Наздратенко и Черепков, питерский Яковлев, саратовский Аяцков, самарский Титов, Президент Ингушетии Р. Аушев и многие другие.
Вообще региональные политики после окончания президентских выборов сильно потеснили московский политический бомонд не только на экранах телевизоров, но, что гораздо важнее — в коридорах власти. Удельный вес региональной политики в общероссийской политической жизни в последнее время стал значительно выше, чем он был до того. Характерные для провинциальной политической элиты привычки, поведенческие особенности (от местных акцентов до неброской одежды) уже потеснили московскую политическую моду в коридорах Совета Федерации и уже диктуют многие правила в серьезных политических вопросах.
Кроме того, необходимо отметить, что ставший неактуальным жанр политической буффонады, широко представленный в «репертуарах» В. Жириновского, В. Брынцалова, В. Анпилова, В. Новодворской, А. Баркашова, «сошел со сцены». Им на смену пришли более серьезные «постановки». В моду, похоже, возвращается фигура солидного, может быть, даже немного скучного ответственного работника; Приход в политику Е. Примакова или Ю. Маслюкова, не говоря уже о В. Путине — лишнее тому подтверждение.
Стилистика советской эпохи проглядывает сквозь современные публичные маски. Не случайно эти ностальгические мотивы были уловлены и использованы еще в предвыборной кампании Б. Ельцина 1996 г. Простота, характерная для времени бедной, но вполне достойной молодости поколений, выросших при советской власти, вызывает ностальгию прежде всего по честности и относительной справедливости нашей прежней жизни. По данным опросов, она особенно близка людям, живущим за пределами Московской кольцевой дороги.
Важной особенностью политического стиля является политическая идеология и риторика. Что касается речи наших политиков, то в последние годы мы услышали немало ярких ораторов: образный солдатский фольклор А. Лебедя (одно его «упал — отжался» чего стоит!), московский говорок Ю. Лужкова, афористичный язык Черномырдина («убью любого, кто посягнет на мои прерогативы», «хотели как лучше, а вышло как всегда»). Публике запомнились яркие выступления Г. Явлинского, С. Федорова, И. Хакамады — всех не перечислишь. Правда, у всех наших политиков была и остается одна трудность: у всех неважно обстоит дело с тем, о чем они говорят, — с идеями. Не ясно, от чьего имени они выступают, кто за ними стоит, что за партии они создали.
Одним из самых серьезных изменений в стиле российской политики между выборами стало размывание старых идеологических клише, просуществовавших почти целое десятилетие. В чистом виде почти невозможно встретить ни «коммуно-патриотов», ни «демократов». Даже коммунисты во многом отказались от традиционной риторики и в целом перестали пугать население возвратом к очередям и цензуре. Но сегодня их социалистические идеи не находят серьезной поддержки, особенно у молодых, и начинают всерьез уступать социализму, представленному партиями «новых» или «хороших» левых.
Такая идеологическая размытость, может быть, и не вызвала бы беспокойства, если бы не одно «но». Перестановки фигур на политической сцене не помогли решению ни одной из ключевых задач развития страны — выход из экономического кризиса, технологическая и политическая модернизация, национальное и территориальное единство страны. Самое печальное заключается в том, что, хотя и наступила определенная стабилизация, связанная с тем, что выборы «расставили фигуры на поле», но политическая элита не торопится начать выполнять данные ею избирателям обещания, расценивая свое избрание как индульгенцию старых и новых грехов. Между тем, повседневные проблемы накапливаются, а интересы «политического класса» все больше расходятся с интересами граждан.
Самые главные стилевые особенности можно заметить, конечно, в поведении собственно политиков и граждан. Что касается политиков, то «новый стиль» выявляется в первую очередь не в появлении у них мобильных телефонов и «мерседесов», по которым мы можем отличить их от простых смертных, а в монополизации власти первыми лицами. Время, видимо, диктует большую жесткость и централизацию принятия решений. Особенно это заметно на периферии, где местную власть все меньше уравновешивает центр.

Российский политический кризис 17 августа 1998 г.

Политологи в России и за рубежом еще долго будут дискутировать по поводу того, что же произошло в России 17 августа 1998 г. Самое простое объяснение — страна обанкротилась. Существовала система так называемых ГКО — Государственных краткосрочных облигаций, по которым 17 августа правительство заявило, что оно более не может выплачивать деньги.
Примечательно, что будучи достаточно хорошими профессионалами в области экономики, премьер С. Кириенко и глава президентской администрации А. Чубайс продемонстрировали себя как не очень хорошие политики. Не проинформировав Президента, они поставили под сомнение самое главное: кто управляет страной? — Президент, роль которого во всей постсоветской истории была чрезвычайно велика, или группа политиков, которая действует за его спиной, не всегда его при этом полностью информируя?
Могло ли так случиться, что заявление о фактическом банкротстве страны было сделано без ведома Президента, — об этом можно только строить догадки. Но есть определенная логика в том, что когда Президент много болеет, то его функции вынужденно берет на себя его окружение. Наша власть в последние годы, после избрания Б. Ельцина на второй срок, становилась все менее и менее «прозрачной», что заставляет нас гадать, кто на самом деле принимал решение. Уже после отставки А. Чубайса было опубликовано его большое интервью, в котором он говорит о том, что на самом деле они все делали правильно, но допустили «маленькую ошибочку» — недооценили психологический фактор.
В этой связи стоит упомянуть тот факт, что смена правительства «молодых реформаторов» политиками более старшего поколения вовсе не привела к возврату страны на прежние позиции — 10, 20-летней давности. Ни правительство Е. Примакова, ни последующие правительства Степашина или В. Путина к смене политики не привели. Думается, что такой возврат, даже если бы его кто-то и хотел произвести (ну, например, Коммунистическая партия) невозможен. Более того, он был для нее и нежелателен.
Внимания политического психолога заслуживает тот факт, что многие политики отказались войти в правительство после ухода молодых реформаторов. Это не удивительно, если понять, что на что они меняют. Ведь политика это — некий торг, в котором, скажем, политические взгляды, политические позиции меняются на политическую власть, или, например, деньги меняются на политическую власть, или, наоборот, политическая власть меняется на деньги. Почему, например, лидер фракции НДР Шохин или молодой перспективный политик из той же партии — В. Рыжков идут в правительство, а потом отказываются от участия в исполнительной власти? Ведь они могут приобрести некий опыт, некую строчку в биографии, которую позже смогут предъявить как доказательство наличия опыта работы в исполнительной власти.
Так что же произошло за это время? Почему люди вполне ответственные, вполне достойные занять эти посты не захотели брать власть? При этом от власти отказывались не только политики либерального спектра или центристы, но и коммунисты. Ведь, по существу, ни один коммунист из фракции компартии, кроме Маслюкова, не вошел в правительство и фракция не била по этому поводу в набат, не кричала, что ее обманули. Представляется, что коммунисты оказались не готовы взять власть. Более того, если бы им даже ее не просто предлагали, а навязывали, они бы от нее всячески постарались отказаться так же, как это сделали другие фракции.

Выборы 1999 и 2000 гг.

Президентские выборы 2000 г. в отличие от предшествовавших им парламентских выборов, не вызвали ни массового энтузиазма, ни видимой борьбы разных политических сил. По стилистике они кажутся довольно скучными и вялыми. Но если отвлечься от поверхностных деталей предвыборной кампании, то следует признать, что эти выборы играют в политической истории России особую роль. Они зримо подводят черту под ее предшествовавшим развитием и открывают новую страницу, выводя с политической сцены целое поколение политиков, находившихся в последнее десятилетие в центре принятия решений.
Но дело даже не в смене состава истеблишмента. Главное — назрела смена политических приоритетов, а вернее, пришла пора их определить.
Сдвиги в политическом сознании проявляются и в том, что внимание граждан привлекают иные теперь политики, которых они признают влиятельными. В середине — конце 90-х гг. это были публичные политики — лидеры фракций, лидеры партий, известные публичные политики преимущественно федерального уровня. В одном из наших последних исследований массового политического сознания (осень 2000 г.) из поля внимания граждан исчезли практически все известные публичные политики, кроме президента, который заменил респондентам всех остальных. В ответах на вопрос о том, кто сейчас оказывает влияние в российской политике, кроме президента, опрошенные назвали лишь Ю. Лужкова, Г. Зюганова и Г. Явлинского.
Зато место публичных политиков в когнитивном поле заняли либо люди из исполнительной власти (А. Волошин, В. Сурков, М. Касьянов), из так называемой семьи, либо олигархи — Б. Березовский, А. Чубайс, Р. Вяхирев, Р. Абрамович, В. Гусинский.
Дополняет эту картину нынешнего политического процесса еще одна особенность восприятия политиков массовым сознанием. Среди мотивов власти, которые респонденты приписывают политикам, все более значимое место занимает такой: «Власть ему не нужна, он марионетка». Это свидетельствует о том, что власть вообще, и образы политиков в частности, становятся все менее прозрачными и ясными. Людям не понятно, что представляют собой те люди, которые находятся у власти, их мотивы и цели.
Все эти данные имеют очень большое значение для анализа политического процесса в России. Если мы хотим понять, что происходит в стране, мы должны, прежде всего, понять, кто авторы этой политики, какие между «ними» и «нами» отношения? Тот факт, что мы их либо воспринимаем неправильно, либо вовсе не замечаем, — важная характеристика стиля политических отношений. Зафиксированные нами обобщенные образы власти характеризуют и самих политиков, и плоды их труда, и сдвиги в конструкциях политической системы.
Столь неустойчивое состояние общества, с одной стороны, позволяет легко манипулировать избирателями, о чем свидетельствует широкое распространение разного рода «грязных технологий». С другой стороны, ценностная «невыстроенность», неструктурированность массового сознания является признаком аномии*, грозящей подорвать духовное здоровье нации на долгие годы; она проявляется в политической апатии, отказе от политической активности большинства населения. Высокие проценты участия населения в выборах не могут заслонить того факта, что власть в целом, правящие группы и конкретные политики рассматриваются гражданами как не только не заслуживающие доверия или симпатии, но и чуждые, противостоящие обществу.
Подводя итог анализу того психологического фона, на котором проходили предыдущие выборы и готовились выборы 1999 — 2000 гг. в России, отметим, что результаты выборов характеризуют прежде всего сдвиги в общественном сознании, которое реагирует на поведение политических деятелей, меняя его оценки как на рациональном уровне, которое, собственно, и является тем, что принято называть «общественным мнением», так и на эмоциональном уровне. Эти эмоциональные оценки оказывают самое непосредственное влияние на поведение избирателей, которые не проголосуют за политика, предъявляющего только одну разумную программу действий. Сегодня лидеры вынуждены соответствовать возросшим стандартам публичного поведения и стремиться завоевать симпатии избирателей.
В свою очередь, граждане также соответствующим образом реагируют на изменяющийся стиль поведения политиков: если власть перестает в них нуждаться, они тоже теряют к ней интерес; но если проблемы страны не находят разрешения, ответом может стать тот самый русский бунт, которого пока России удавалось избежать. Остается надеяться на то, что политическая элита сумеет пойти на известное самоограничение и найдет такие решения, которые учитывают не узкокорпоративный интерес, но и интерес подлинно национальный.

7.2. Национальная идеология или «черный пиар?»

Последнее десятилетие в российской политики можно смело назвать десятилетием пиар-технологий. Увлечение ими в начале 90-х было уделом немногих продвинутых политиков. В конце 90-х эта идея уже овладела массами политиков всех уровней — от Москвы до самых до окраин. Профессия политтехноло-га стала столь же популярной, как в свое время профессия юриста или экономиста. Злые языки утверждают, что по доходности она может уже поспорить с рэкетом.
Хотя политическая история 90-х еще ждет своих исследователей, но уже сейчас можно утверждать, что роль «промывания мозгов» и других манипулятивных приемов — от простой скупки голосов за бутылку водки до «клонирования» депутатов-двойников — неуклонно росла. Пиком применения черных технологий стала парламентская кампания 1999 г. Избиратели понимали, что ужасные рассказы, компрометирующие Ю. Лужкова и Е. Примакова, — ложь, однако и голосовать за ОВР не стали.
Фокус с «промывкой мозгов» удался, однако отвращение к этим манипуляциям, испытанное людьми, оказалось столь сильно, что вновь провести себя на той же мякине они не дадут. Сегодня вряд ли удастся снова легко манипулировать общественным сознанием с помощью телевидения и других СМИ. Это затруднительно технологически и невыгодно для новой команды политически, так как роднит ее с предшественниками. Правда, власть, похоже, не до конца осознает это и рефлекторно пытается прибрать к рукам телеканалы. Вероятно, и в Кремле знают, что ресурс телекиллеров ограничен. Выход один: для самосохранения власти придется заняться созданием более сложных идеологических конструктов, например — национальной идеи.
Напомним, к сентябрю 1999 г. негативные настроения в обществе достигли пика. Речь уже не шла о доверии или недоверии к власти, люди потеряли всякую мотивацию, чтобы хоть в чем-то ее поддерживать. Появление Владимира Путина позволило радикально изменить ситуацию. Вероятно, он понял, что эту огромную махину под названием Россия нельзя дальше удерживать ни страхом, ни силой. Поэтому на первом этапе была использована грамотная информационная политика, позволившая создать в представлении людей некий положительный образ Президента.
Хочу оговориться. Я понимаю роль грамотной информационной политики и ни в коем случае не ставлю под сомнение необходимость профессионального пиаровского сопровождения политических решений. Но мне представляется, что власть уже не может обойтись одним пиаром. Пришло время всерьез проработать политическую стратегию и затем уже искать у населения поддержки этой стратегии.
Возникает вопрос: что может стать содержанием такой национальной идеи, а точнее, идеологии, и откуда она может появиться?
Начну со второго — кто может стать инициатором этой идеи? Пока можно констатировать, что задача создания идеологии не занимает умы отечественного политбомонда: у политиков-практиков нет потребности в теоретической проработке своих решений. Экономическая программа правительства обошлась без такого «декоративного элемента», как глава о целях и ценностях. Да и не дело экономистов обсуждать столь далекий от экономической реальности вопрос. Это — скорее дело не политиков-практиков, а политологов, гуманитариев-теоретиков. На мой взгляд, можно было бы активнее задействовать интеллектуальные ресурсы, которые есть в стране. Они бродят неприкаянно от одной партии к другой, но наверху пока не осознали необходимость теоретической деятельности. Опыт работы Центра стратегических разработок показал, что такие интеллектуальные ресурсы в стране есть. Последний всплеск интереса к созданию национальной идеологии был вызван, как ни парадоксально, вовсе не политиками, а российскими спортсменами, участвовавшими в летних Олимпийских играх в Сиднее*. На встрече с президентом В. Путиным олимпийцы завели разговор о том, что Россия до сих пор не имеет текста государственного гимна — атрибута, совершенно необходимого для национального самосознания. И, надо сказать, власть удачно отреагировала на этот заказ. В результате мы вступаем в новый век с официальной символикой, хотя и без детально проработанной политики в отношении ключевых целей и ценностей развития страны.
Сейчас ее необходимость стала особенно явственной. Новая команда не может обойтись без новой стратегии. И дело здесь не только в том, что любая власть что-то должна обещать народу. Речь идет о выборе направления движения, а значит, и о выборе определенных ценностных ориентиров, которые должны по основным своим параметрам соответствовать ожиданиям людей.
В роли инициаторов поиска согласия могут выступить лидеры ряда общественных организаций. Скорее всего, у нас появится социал-демократический или даже коммунистический вариант. Может возникнуть и либеральная идея.
Но главным инициатором должна стать исполнительная власть, а точнее, сам президент и его команда. Хорошо, если В. Путина будет поддерживать «партия власти», ведь многие россияне по привычке ожидают появление некоего указующего перста, который подскажет, что им делать, когда и как. На эту аудиторию большинства и ориентировался В. Путин в марте 2000 г. Он подавал сигналы и тем, кто правее, и тем, кто левее центра. Сигналы были намеренно слегка приглушены и размыты — в итоге их услышали многие. Сказанное вовсе не означает, что именно «Единство» станет исполнителем данного заказа. Все зависит от того, достаточно ли у этой партии теоретических кадров. По существу, речь идет не о партийном строительстве. Сегодня нужна не массовая партия, а идеология, способная объединить тех, кто жаждет покоя, защиты, гарантированного будущего. Люди ищут, к чему бы прислониться, у кого бы получить поддержку. Судя по Конституции, наша официальная идеология — либерализм, но на практике картина складывается совсем иная.
Пока у президента достаточно широкий спектр возможностей. О крайних радикалах говорить нет смысла, поскольку их потенциал очевиден. Левый электорат стабилен, правые, к сожалению, не демонстрируют идей, которые могли бы привлечь под их знамена новые силы. Им остается опираться на тех, кто уже принял утрированный западнический вариант либеральных реформ. Что остается? — Центр. Здесь будут те, кто устал от любых перемен, — консерваторы, традиционалисты. Чтобы эти люди пошли за президентом, В. Путин должен олицетворять стабильность, незыблемость неких устоев. Он человек системы, играет по правилам, а народ это любит. Конечно, населением будет принято не все. Скажем, диктатура сегодня не найдет поддержки в обществе, и это Путин понимает. Однако и от демократии без границ, которой нет ни в одной стране мира, народ утомился донельзя. Нужно что-то третье, срединное. А раз так, то именно в этом направлении и нужно искать почву для формулирования будущей национальной идеологии.
Не вижу ничего страшного, если в чем-то будет позаимствован опыт других стран. Консерваторы — будь это английские тори, христианские демократы из Германии или республиканцы в США — объединяют в своих рядах людей, которые не только довольствуются соблюдением заветов предков, но идут в ногу с современными процессами. Иными словами — союз традиционализма и модерна. Для России такой синтез подходит идеально: с одной стороны, нам нельзя разрушать то, что было построено прежними поколениями, с другой — необходимо двигаться вперед и модернизировать все стороны жизни.
Перед строителями национальной идеологии стоит задача учесть те ценности, которые есть в массовом сознании. В принципе, эти ценности находят место в программах многих партий: уважение к закону, укрепление семьи, соблюдение гражданских свобод... Но одно дело — декларировать и другое — выполнять. Здесь нужны определенные гарантии. Но первый толчок может и должна дать действующая власть. Пока у нее есть шанс повести народ за собой, но время идет, и если упустить этот шанс, то не останется ничего другого, кроме «черных» PR-технологий, или, того хуже, — закручивания гаек и ужесточения режима. Все это мы уже «проходили» и не стоит испытывать судьбу, повторно наступая на знакомые грабли.

7.3. Рейтинги политиков, или Почему у нас так плохо с прогнозами?

Изучение психологии электорального процесса предполагает анализ смены предпочтений, происходящих в массовом сознании избирателей. Объекты этих предпочтений — политики, особенно те, кто стремится занять место в законодательной ветви власти.
Кандидаты в депутаты по-разному воспринимаются избирателями на разных этапах электорального процесса. В начале кампании многие из них (за исключением наиболее «раскрученных») едва узнаваемы — к концу кампании их образы входят в наше сознание столь же прочно, как, например, кофе «Чибо». Телевидение, визуальная и аудиальная реклама делают кандидатов если не популярными, то значительно более узнаваемыми к моменту, когда гражданам предстоит выбрать среди претендентов того, кто будет представлять их интересы.
Одной из наиболее распространенных процедур учета процессов, происходящих в общественном мнении, является измерение рейтингов политиков, или их места среди политических приоритетов в сознании избирателей. С точки зрения политика, замер его рейтинга на каждом этапе кампании — это некий инструмент, с которым он может сверять, нравятся ли избирателям его действия или нет. Для избирателя рейтинги также являются неким мерилом относительного успеха одного полтика по сравнению с другим. С точки зрения политического аналитика, эти рейтинги могут рассматриваться как один из инструментов прогноза. Однако с прогнозами, построенными на основании измерения рейтингов, дело обстоит весьма не просто.
Попробуем разобраться в том, почему высокий рейтинг политика в ходе избирательной кампании отнюдь не всегда гарантирует ему победу на выборах. Это вопрос важен и практически. Многим политическим консультантам приходится после выборов объясняться со своими клиентами, оказавшимися в числе проигравших, вопреки прогнозам, полученным в ходе опросов общественного мнения. Но важен этот вопрос и теоретически. До сих пор нет ясности, почему и когда установка на политика, его рейтинг среди других претендентов соответствуют или не соответствуют поведению избирателей в момент голосования.
В ходе политической социализации формируется весь набор установок, который становится для личности источником последующего поведения. Чем интенсивнее, стабильнее и информативнее установка, тем вероятнее, что личность будет действовать в соответствии с ней. Однако прогнозы, основанные на анализе установок (особенно мнений), далеко не всегда совпадают с реальным политическим поведением. Довольно точными получаются предсказания о простых и рутинных формах политического поведения, особенно в условиях стабильного политического процесса. Например, в Великобритании выборка из 1500 человек дает прогноз голосования на выборах с ошибкой, не превышающей 3%.
Однако объяснительная способность исследований такого рода также ограничена. Так, в США опрос общественного мнения в округе Нью-Гемпшир в 1966 г. показал, что рейтинг сенатора Юджина Маккартни опережает рейтинг Линдона Джонсона. Было известно, что Маккартни является главной фигурой оппозиции вьетнамской войне. Многие наблюдатели интерпретировали его первенство в глазах общественного мнения как торжество левых убеждений. Однако дальнейшие события показали, что большая часть сторонников Маккартни — это «ястребы», разочаровавшиеся в политике Л. Джонсона и ожидающие более энергичных военных действий1.
В российской политике точность предсказаний электорального поведения, основанная на измерении политических установок в форме мнений, оказалась весьма низкой. Так, не оправдались прогнозы выборов 1993 г. Политологи жаловались, что замеры установок в день выборов не совпадали с данными голосования: в ходе опросов респонденты говорили, что им нравятся демократы — а голосовали за Жириновского.
Это явление объясняется рядом причин. Во-первых, с внутренним противоречием между разными компонентами установки: между эмоциональным и когнитивным, когнитивным и поведенческим. Так, опрошенные могли критически отозваться о том или ином политике и одновременно симпатизировать ему. Поведенческие реакции при этом оказались ближе к бессознательно-эмоциональным компонентам установки, чем к рационально-когнитивным.
Вторая причина неэффективности прогнозов — так называемая спираль умолчания — термин, введенный известным исследователем общественного мнения Э. Ноэль-Наойанн2. В своих работах она доказывает, что если мнение респондента отличается от мнений людей его социального круга, то он старается не высказывать публично свои взгляды. Более того, когда дело дойдет до реального поведения, он вполне может поступить в соответствии не со своими установками, а в соответствии с мнением большинства, как он себе его представляет. Поэтому столь важно учитывать разницу между ожиданиями респондентов в отношении той или иной партии или лидера и их собственным намерением за них голосовать. Так, согласно опросам, проведенным перед выборами 1995 г., успеха коммунистической партии Российской Федерации ожидали 30%, что на 5% превышает числа избирателей, которые собирались голосовать за эту партию; 19% считают, что может победить партия Жириновского, что на 8% превышает число тех, кто собирается проголосовать за ЛДПР3.
Третья причина, объясняющая несоответствие установок и реальным поведением — сам тип политического поведения. Известно, что формы политического поведения, имеющие более сильную эмоциональную окраску (террористические, экстремистские, расовые, националистические выступления, бунты и т.п.), плохо поддаются прогнозированию с помощью исследования установок. По данным С. Макфейла в исследовании расовых беспорядков соответствие между установками и реальным поведением составляло всего 8 — 9% выборки4.
Политологи и социологи постоянно ищут инструменты для более адекватного диагноза и прогноза политического поведения российских избирателей, особенно в момент предвыборной гонки. До сих пор измерение политических установок на партии, лидеров, политические события и т.п. давали результат, позволяющий весьма приблизительно предсказывать, как эти установки воплотятся в собственно поведение, т.е. выбор избирателя. Жесткие социологические методы замера мнений, предусматривающие прямые вопросы респондентам, как правило, дают хороший результат лишь в случае наличия достаточно устоявшегося мнения, рационального осознания респондентами своих политических интересов и устойчивого расклада политических сил, который позволяет гражданину идентифицировать себя с той или иной партией, движением, лидером.
Все эти условия не соблюдаются в нынешнем политическом процессе. Устойчивых предпочтений у избирателей пока практически нет — они только складываются и за последние несколько лет многократно менялись. Политической идентификации с партиями и движениями не возникает в силу неразвитости самих партий и их полной неспособности быть каналом выражения рациональных интересов граждан. Мелькание лидеров на национальной политической сцене также не позволяет говорить об устойчивости политического процесса. Исследования многих политологов последнего времени свидетельствуют о падении интереса к политике и росте негативных оценок всех политических деятелей. Правда и то, что компетентность наших граждан не всегда высока.
В этой ситуации следует прежде всего задаться вопросом: на основании чего избиратели делают свой политический выбор? В какой мере их решение является результатом скорее веры, а в какой — диктуется рациональным выбором? Каковы пределы доверчивости избирателей по отношению к политической рекламе, которую кандидаты используют как метод манипуляции избирателями во время выборов? Сохранилась ли та открытость российских граждан для политической манипуляции, которая досталась в наследство от старой политической системы в виде привычки верить радио- и телепередачам, газетам и высокопоставленным государственным деятелям?
Вопрос о том, соответствуют ли публикуемые рейтинги, полученные в результате опросов общественного мнения, действительному положению вещей, должен волновать не столько избирателей, сколько самих политиков. Это инструмент предназначен для контроля кандидатов и их штабов эффективности своей работы.
Правдивость рейтингов зачастую зависит от того, проводят ли их независимые исследовательские центры или «свои» специалисты, нередко зависящие от реакции «хозяина». Умышленный обман и подтасовка встречаются, о чем свидетельствует опыт предыдущих кампаний. Один из кандидатов в президенты, проигравший выборы и набравший ~ 1% недавно во всеуслышание заявлял, что согласно его данным, у него — 20% голосов. Неоднократно сомневался в достоверности опросов общественного мнения и М.С. Горабчев.
Искажение реальной расстановки сил возможно как в результате недобросовестности или некомпетентности социологов, так и в результате своего рода самообмана и самих политиков, и работающих с ними специалистов. Поражает упорное нежелание многих политиков видеть очевидное. На парламентских выборах 1995 и 1999 гг. многие из них до последней минуты верили прогнозам своих штабов о том, что они перешагнут 5%-ный барьер.
Еще одна проблема — ангажированность социологов; некоторые из них путают две разные роли: независимых экспертов и членов той или иной команды. Мы уже слышали весьма тенденциозные комментарии рейтингов претендентов, данные их политическими консультантами. Это уже настоящая манипуляция общественным мнением. Надо сказать, что социологи также становятся жертвами собственной ангажированности. Так, во время выборов 1995 г. одна из наиболее авторитетных организаций, проводящая опросы потеряла в своей выборке избирателей, голосовавших за Анпилова, составлявших почти 5% электората. Произошло это не по технической небрежности, а в силу политической установки тех, кто проводил опрос: они были сторонниками демократов.
Думается, что общественность сейчас нуждается не столько в рейтингах, сколько в толковой просветительной работе, предусматривающей объяснение политических и правовых аспектов выборов.
Другой вопрос — что отражают рейтинги, как их «читать»? Действительно ли повышается рейтинг Б. Немцова или В. Путина и снижается рейтинг Г. Зюганова? Как будет изменяться рейтинг в оставшееся до следующих выборов время? И главное, означает ли это возможность того, что те люди, которые уверенно называют избранного ими кандидата, действительно проголосуют за него в день выборов?
Следует учитывать, что опросы фиксируют ситуацию на данный момент и не могут быть единственным инструментом прогноза. Они «цепляют» наиболее поверхностный слой установок электората. К тому же, решение человека о том, за кого он будет голосовать, основано на двух «китах»: на наших осознанных интересах и на чувствах. Надо сказать, что последнее — область не столько социологии, сколько политической психологии. Опросы — слишком грубый инструмент, чтобы определить подлинные мотивы голосования. Во всяком случае их явно недостаточно, чтобы получить объемное представление об общественном сознании.
Так, как показывают наши исследования, за последние годы вопреки всем разговорам о деполитизации, оценки наших избирателей стали более зрелыми и компетентными. Они очень квалифицированно судят о моральных и психологических качествах, политических взглядах и внешности кандидатов. В отличие от 1993 и 1995 — 1996 гг. их выбор в конце десятилетия имел более рациональную основу: избиратели склонны реагировать не столько на внешность, знакомое лицо или риторику претендента, на политический пост, а на его позицию и дела. Конечно, разрыв между осознанным интересом и бессознательными эмоциями сохраняется. Но острота «политического зрения» повысилось.

7.4. Профессия — выборы

История демократических выборов в современной России дает основание утверждать, что именно этот институт оказал решающее воздействие на трансформацию политической системы и формирование гражданского общества. Гарантия проведения законных выборов органов власти — политический фактор, от которого будет зависеть и стабильность, и само существование власти.
Практика проведения выборов, однако, показывает, что возможность граждан воздействовать на механизм избрания власти обусловливается не только формальными правом избирать и быть избранным в соответствии с законом, но и рядом других важных факторов, в частности уровнем профессионализма тех, кто в них участвует: самих политиков, аналитиков, консультантов, журналистов и, конечно, избирателей, способных сделать свой гражданский выбор осознанно и со знанием дела. Попробуем оценить уровень профессиональной зрелости всех участников избирательного процесса, достигнутой за последнее десятилетие.
Политика за последнее десятилетие стала профессией для слоя людей, ставших, по существу, новым политическим классом. Среди них есть и новое поколение представителей исполнительной власти, научившихся действовать в новых политических условиях, и несколько поколений законодателей, получивших уже немалый опыт парламентской деятельности, прошедших сквозь выборы разного уровня. Последних можно условно разбить на два типа. Первый — это политики-одиночки, не связанные с партийной
машиной или получающие от нее минимальную поддержку, действующие на свой страх и риск. Если на выборах 1993 — 1995 гг. они составляли большинство, так как были неразвиты партийные или групповые механизмы поддержки, то в последние годы их шансы становятся все меньше, хотя среди них есть весьма опытные люди, научившиеся весьма успешно использовать профессиональную помощь на выборах. Следует отметить и то, что за годы работы в Думе большинство из них приобрело профессиональный опыт, в частности опыт законотворчества и опыт публичных выступлений. Они научились разговаривать со своими избирателями.
Второй тип политиков предпочитает групповую игру, когда вхождение в партийный список не требует особых личных качеств или заслуг, кроме умения договариваться с партийным руководством. Не случайно поэтому широкая публика не знает большинства депутатов Думы и не знакома с их деятельностью. Уровень профессионализма этих политиков, хотя и повысился, но для большинства из них политика оказалась лишь синекурой, а отнюдь не профессией. Для одних депутатов место в Думе является гарантией неприкосновенности, для других — доходным местом, для третьих — средством удовлетворения амбиций. Исключение составляют лишь руководители фракций и несколько наиболее ярких депутатов, которые еще раз демонстрируют, что они — исключение из правила.
Термином «аналитики» могут обозначаться совершенно различные профессиональные группы. Так, есть политические партии, движения и отдельные команды, где в аналитическую группу включаются спичрайтеры, на долю которых приходится составление речей и текстов для размещения в СМИ. В других командах работа аналитиков строится на данных социологов, которых, как правило, привлекают на этапе непосредственной подготовки к выборам. Реже в аналитическую группу входят политологи-теоретики, способные создать политическую программу и дать систематический анализ политического процесса. В некоторых политических командах в роли аналитиков выступают специалисты по связям с общественностью, которые занимаются креативной работой, связанной с разработкой «интриги» кампании, слоганов и других технологических средств. Нередко к числу аналитиков относят и психологов, обеспечивающих психологическое сопровождение политика в ходе кампании, и консультантов по имиджу. Тот факт, что в большинстве политических организаций все эти функции выполняют одни и те же люди, свидетельствует о низком уровне разделения труда.
Очевидно, что каждая из перечисленных профессиональных групп, необходима для обеспечения нормальной работы кандидата, но уровень эффективности этих специалистов зависит не только от их опыта и знаний, но и от степени их востребованности политиком, от умения менеджера кампании организовать их совместную работу. Как показывает опыт, за единичными исключениями, политики (не говоря об их спонсорах) не осознают важности каждой из выполняемых разными специалистами функций и их сочетания в ходе кампании, а нередко и просто не знают, что необходимо делать для привлечения внимания избирателей. Этим нередко пользуются недобросовестные консультанты, предлагая кампанию «под ключ», но реально обеспечивая лишь самый примитивный набор услуг.
Если говорить об аналитической работе в узком смысле слова как об анализе тенденций политического развития и прогнозе поведения различных участников политического (в том числе и избирательного) процесса, то за последнее десять лет прогресс здесь оказался не слишком значительным. Прежде всего каждая партия и движение, каждый крупный политик стремится обзавестись собственной аналитической службой. Собственные аналитические центры сегодня есть у крупных газет, государственных структур, финансовых магнатов и у крупных организаций (Сбербанк, Газпром и др.) Это связано с желанием иметь собственные (и желательно дешевые) источники информации.
Все ведомственные аналитические структуры страдают одним и тем же недугом: они стремятся угодить начальству и вольно или невольно искажают информацию. Известно, что, например, Б. Ельцину не докладывали неприятную информацию. К тому же нередко аналитические записки нужны не столько для того, чтобы лица, принимающие решения, действительно могли опереться на серьезные разработки исследователей, сколько для того, чтобы «оправдать» то или иное уже принятое решение. Независимая аналитическая экспертиза как была, так и остается в России чрезвычайно мало востребованной.
Возникшие в последние годы частные аналитические центры, будучи поначалу независимыми, очень скоро стали обслуживать
те или иные крупные политические группы. Выступая в СМИ в роли независимых экспертов, сотрудники этих центров на самом деле возвращаются к старой советской практике пропаганды в ее самом примитивном виде, давая весьма пристрастные оценки политической ситуации и все больше подрывая доверие к профессии политолога.
Между тем в обществе существует настоятельная потребность не только в получении точной и достоверной информации о подготовке к выборам и расстановке политических сил, но и осознании значения и смысла происходящего. Эта потребность удовлетворяется не полностью, что ограничивает гражданскую активность и препятствует «профессионализации» еще одного участника избирательного процесса — собственно граждан. Правда, следует подчеркнуть, что участие в выборах на протяжении последнего десятилетия лишило наших избирателей политической «невинности» и укрепило рациональность их выбора. За последние годы они стали меньше поддаваться на маккиавелиевские приемы черного PR и точнее определять соответствие политических ярлыков предлагаемому «товару».
Одновременно с позитивными процессами гражданского созревания и более точного восприятия политической информации нарастают и негативные тенденции. «Непрозрачность» российской политики, отсутствие заинтересованности власти в реальном волеизъявлении народа, грязные выборные технологии, — все это резко снизило и политический интерес и гражданскую активность. Результатом непосредственного знакомства избирателей с политикой оказалось катастрофическое падение доверия к власти и ее представителям, разочарование в политиках всех цветов политического спектра, пассивность. «Мелькание» одной и той же небольшой группы лидеров (по нашим данным, в массовом сознании число политиков, известных избирателям, не превышает в последние годы 40 имен) вызывало психологическую усталость и ощущение отсутствия реального выбора. Отсюда потребность в новых именах и свежих политических идеях, которую известные политические деятели и партии пока удовлетворить не могут.
Если подвести итог развития политики как все более профессионализирующейся сферы деятельности, то следует отметить, что все три группы акторов избирательного процесса прошли за эти годы немалый путь развития. Политики, без сомнения, стали пре-
вращаться в особую страту, обретающую все черты профессии, хотя по-прежнему плохо осознающую общность своих групповых интересов. Политологи-аналитики, по крайней мере та их часть, которая занимается прикладными проблемами, быстро оформляются в профессиональный клан, в котором ценятся не столько профессиональные знания, сколько практический опыт участия в кампаниях и деловая хватка. По существу у нас на глазах происходит становление новой профессии — профессии политических технологов, спрос на услуги которых постоянно растет, так как в стране постоянно один раз в 4 года проводятся выборы в органы власти разного уровня, в которых участвуют, по разным оценкам, от 17 000 до 200 000 специалистов. По неофициальным данным объем рынка подобного рода услуг оценивается примерно 1 млрд долл. И, наконец, избиратели быстро освоили свою роль в новой политической системе, несмотря на известное разочарование в результатах участия в выборах. Как показывают опросы, российские избиратели не готовы полностью устраниться из этого процесса и предоставить решать свою судьбу «начальству». Выборы стали не формальной, а действительно существенной демократической процедурой, угроза отмены которой вызывает протест.

Вопросы для обсуждения

1. Опишите психологический контекст последних выборов в вашем регионе.
2. В какой степени в этих выборах был использован «черный PR»? Оказал ли он воздействие на избирателей?
3. Что такое политический рейтинг и как его измеряют?
4. Представители каких психологических специальностей участвуют в избирательной кампании?

Литература

1. Амелин В.Н., Левчик Д.А., Устименко С.В. Воюют надписи. Имидж кандидата и способы его актуализации. — М., 1995.
2. Базаров Т.Ю., Аксенова Е.А. Рекомендации по планированию избирательной кампании // Вестник Госслужбы, 1993, № 10. С. 20 — 33.
3. Бирюков Н.И. Возможно ли в современной России прогнозировать массовое электоральное поведение? / Проблемы консолидации российской политики (круглый стол) // Полис, 1997. № 1. С. 109 — 128.

Комментарии (1)
Обратно в раздел психология