Батай Ж. Литература и зло

ОГЛАВЛЕНИЕ

Н.В. Бунтман
Нарушение границ: возможное и невозможное

Подходит к концу двадцатое столетье - калейдоскоп событий, имен, научных открытий, противоречащих друг другу теорий. В литературе и искусстве - множество "нео" и "пост", питающихся за счет уже когда-то созданного. Слишком высока песчаная дюна*, наметенная человеческой мыслью и историей языка, чтобы можно было сразу увидеть красоту отдельного отблеска маленькой кварцевой частички. Вроде бы созданы все жанры, сложно выйти за их пределы. Сложно расширить привычное пространство, изо дня в день охватываемое взглядом.

Оригинальность Жоржа Батая - в его постоянном стремлении к невозможному и недостижимому. Выразить невыразимое с помощью языковых средств, доступных каждому, переступить черту, отделяющую сознательное от неосознанного и бессознательного, запретное от дозволенного, оказаться настолько высоко над этими понятиями, что границы исчезают из виду;

либо стать на самой черте, слиться с ней, в ней раствориться, и тогда начинают колебаться четко очерченные контуры, и окру-

* Было бы уместно привести здесь пример этой излюбленной метафоры Батая:
"По правде говоря, несогласие так и осталось бы бессильным внутри нас, если бы ограничилось речью и драматическим экзорцизмом. Песок, в который мы погружаемся, чтобы не видеть, состоит из слов, и, если я перейду от одного образа к совершенно другому, несогласие, вынужденное использовать слова, вызывает ассоциацию с барахтающимся человеком, погружающимся тем глубже, чем сильнее его усилия выбраться: действительно, в словах <...> есть что-то от забытых песков" (Bataille G. Oeuvres completes. Т. V. Р. 26).

6

жающий мир превращается в цепь лабиринтов Макса Эшера. где изнанка есть лицо.

"Как определить Жоржа Батая? Кто он. этот писатель - автор романов, поэт, эссеист, экономист, философ, мистик? Ответ был бы столь сумбурным, что обычно Батая предпочитают не упоминать в учебниках литературы, хотя на самом деле Батай написал много текстов, а впрочем, может быть, всего один или один и тот же"*.

Жорж Батай родился 10 сентября 1897 года в городке Вийон (департамент Пюи-де-Дом). Вскоре все семейство - отец Жозеф-Аристид, совсем больной и почти слепой (осложнения после сифилиса), мать Мария-Антуанетта, старший брат Марсьяль и маленький Жорж - переезжает в Реймс. По мере того как болезнь отца обостряется, обстановка дома становится все более невыносимой: рассудок Жозефа-Аристида мутнеет, он целыми днями кричит от нестерпимой боли. Жорж физически и духовно пытается уйти от кошмара наяву - он сам просит, чтобы его устроили в лицей-интернат, а затем обращается в католическую веру, противопоставляя себя атеистическому настрою в семье. Через три года Батай решит стать священником или монахом и прослушает ряд теологических лекций в Сент-Флуре, но будет долго сомневаться перед тем, как сделать окончательный выбор, и только в 1920 году, отправившись в Лондон, чтобы поработать в Британском Музее, и проведя несколько дней в аббатстве на острове Уайт, он осознает, что не сумеет провести жизнь за монастырскими стенами.

Накануне наступления германских войск в 1914 году отца оставляют одного в Реймсе на попечение сиделки. Старший брат в армии, но Жоржу удается избежать мобилизации из-за тяжелого легочного заболевания.

Оказавшись в Париже после войны. Батай поступает на первый курс Ecole des Charles (Историко-архивный институт), заканчивает его через три года и получает диплом специалиста по архивному делу и палеографии. Интерес к наскальной живописи побудит Батая к написанию статьи "Переход от животного к человеку и зарождение искусства" (1953) и книги "Доисторическая живопись, Ласко или Зарождение искусства" (1955). В июне 1922 года после недолговременной стажировки в Нацио-

*Roland Barthes in "Revue d'esthetique", 1974, № 24.

7

нальной библиотеке Батай получает там должность библиотекаря.

Увлечение философией начинается со случайного знакомства с Анри Бергсоном во время званого обеда. Чтобы не попасть впросак, Батай наскоро листает "Смех" и находит работу достаточно слабой. После Бергсона Батай погружается в Ницше и Фрейда. Интерес к Кьеркегору, Паскалю, Платону и Достоевскому возникает в разговорах со Львом Шестовым. В философской автобиографии Жорж Батай пишет: "Когда я работал в Национальной библиотеке, я поступил в Институт восточных языков. Я начал изучать китайский и русский, достаточно быстро бросил учебу, но мне удалось познакомиться с русским философом Львом Шестовым. Меня покоряло то, что Лев Шестов философствовал, исходя из Достоевского и Ницше. Вскоре у меня создалось впечатление, что я непоправимо отличаюсь от него основополагающей силой, влекущей меня. Тем не менее я его уважал. Он возмущался моей подчеркнутой неприязнью к занятиям философией, и я покорно слушал его, когда он очень разумно вводил меня в чтение Платона. Именно ему я обязан знанием основ философии, которые, не будучи тем, что обычно подразумевают под этим понятием, не потеряли в конечном итоге свою реальность. Спустя некоторое время, как и все мое поколение, я оказался близок к марксизму. Шестов был эмигрантом социалистом; несмотря на то, что я отделился от него, я остаюсь ему крайне признателен, ведь то, что он сумел сказать мне о Платоне, мне необходимо было услышать, и я не знаю, кто смог бы мне это сказать, если бы не он. С первых шагов лень и иногда максимализм отодвигали меня с прямого пути, на который он меня наставлял; я и сейчас с волнением вспоминаю все то, что я узнал, слушая его, в частности, что жестокость человеческой мысли - ничто, если она не является ее завершением. Мысль Льва Шестова отдаляла меня от этой конечной жестокости, конец которой я сразу увидел в Лондоне; так или иначе, я должен был отойти от Шестова, однако меня восхищает его терпение по отношению ко мне, в то время умевшему изъясняться в виде некоего печального бреда".

Батай хочет перевести на французский язык работу "Идея Добра у Толстого и Ницше", но осуществить задуманное он сможет только после смерти Шестова при помощи его вдовы. Затем начинается увлечение Гегелем, которое выльется через несколько лет в ряд статей, например "Критика основ гегелевской диалектики", и продолжится на новом уровне в 1934 году, когда Батай станет посещать знаменитые семинары Александра Кожева (Кожевникова), родившегося в Москве, учившегося вме-

8

сте с Ясперсом и написавшего "Введение в чтение Гегеля" (1947), книгу, которой обязаны своим появлением не только "Бытие и Ничто" Сартра, психоаналитические штудии Лакана, но и многие труды Реймона Арона, Жана Валя и др. На семинарах Кожева, продолжавшихся до 1939 года, читали, переводили и комментировали "Феноменологию духа" Гегеля.

Середина 20-х годов. Париж. Скрещенье людей и культур. Возникновение школ, печатных изданий. Невероятное сочетание возобновленных традиций и отрицания прошлого. Фактически одновременно Батай помещает в шестом номере "Революсьон Сюрреалист" (первая и единственная публикация Батая в сюрреалистическом журнале) перевод на современный французский язык средневековых стихотворений, лишенных явного смысла; пишет статьи по вопросам искусствоведения и археологии для журнала "Аретуза", перечитывает Лотреамона и пытается создать новое литературное течение "Да", предполагающее приятие всех вещей и явлений в отличие от "нет" дадаистов.

Для Батая было невозможно покорно и слепо следовать за предводителями течений и главами школ: когда сюрреалисты пригласили его на коллоквиум по "делу Троцкого", он ответил:

"Уж слишком много зануд-идеалистов" (что, впрочем, не мешало Батаю уважать литературные заслуги Бретона и Элюара и участвовать в изданиях с четко выраженной политической или художественной позицией).

В 1928 году Жорж Батай под псевдонимом Лорд Ош (в игре слов, его составляющих, - сочетание божественного и непристойного) опубликовал "Историю глаза", чем снискал себе громкую скандальную славу автора эротической повести. Ни один из напечатанных 134 экземпляров не был продан. Все разошлись среди друзей и знакомых. Идея описать глаз как символ сексуальности возникла у Батая, видимо, еще когда после защиты диплома он отправился в Мадрид для исследований в области испанистики. Там во время корриды он стал свидетелем несчастного случая: разъяренный раненый бык пронзил своим рогом череп юного торреро Мануэля Гранеро, выколов ему глаз. Эта сцена почти без изменений вошла в повесть, а за год до этого Батай придумывает некий глаз, расположенный на макушке и позволяющий смотреть на солнце "по вертикальной оси"; тогда же появляется "Солнечный анус" с "выколотыми глазами судей" и "человеческими глазами, не выдерживающими ни солнца, ни совокупления, ни трупа, ни темноты".

Всякий раз, когда Жорж Батай. обращаясь к эротической литературе, решал, что невозможно совместить собственный

9

выход за пределы дозволенного общественным мнением и моралью с именем Батая-философа, Батая-экономиста, Батая-со-циолога, он придумывал разные псевдонимы: повесть "Мадам Эдварда" (1940) якобы принадлежала перу Пьера Анжелика. первое издание "Малыша" вышло под именем Людовика Тридцатого (возникшим еще раз в сборнике стихотворений "Могила Людовика Тридцатого"). И даже если автору не нужно было скрывать свое лицо, он сам чувствовал непреодолимость запретов, легко преступаемых в интимных отношениях писателя и его произведения и обращающихся в нечто постыдное, когда в эти отношения должно быть посвящено третье лицо - читатель:

"Синь небес" - по определению Филиппа Соллерса. "ключевая книга всего современного мира" - появилась только в 1957 году, то есть спустя двадцать два года после ее написания, а повесть "Аббат Ц" спровоцировала очень резкие отклики литературной критики.

Подобно многим своим современникам - поэтам, романистам и критикам - Батай прошел сложный путь от восхищения психоанализом (вместе с психоаналитиком Адриеном Борелем он проводит различные опыты) через увлечение сюрреализмом вплоть до отрицания последнего. Именно Жорж Батай и Робер Деснос решили дать отпор Андре Бретону, оскорбившему своих друзей и коллег во "Втором манифесте сюрреализма". Ответ под названием "Труп" был составлен не только Десносом и Батаем, но и Жаком Превером, Реймоном Кено, Алехо Карпентьером, Мишелем Лейрисом (именно он ввел Батая в круг парижских поэтов и философов и познакомил с Андре Массоном - впоследствии одним из лучших друзей Батая), Роже Витраком и другими. В тексте "Трупа" Бретон охарактеризован как "склизкая душонка", "жулик", "пожиратель трупов", "старый набожный мочевой пузырь".

В начале 30-х годов, чувствуя необходимость противостоять быстро распространяющейся коричневой чуме, Батай присоединяется к "Коммунистическому демократическому кружку" и задумывает книгу о фашизме во Франции - замысел так и остался неосуществленным, но частично те же идеи высказаны в статье "Психологическая структура фашизма", опубликованной в "Критик сосьяль" (1933, сентябрь).

Имя Жоржа Батая ассоциируется со многими печатными изданиями. Это вышеупомянутый журнал "Аретуза", преобразованный в 1929 году в альманах "Докюман" (успели выйти 15 номеров), где сотрудничали коллекционер картин Жорж Вильденштейн, заместитель директора этнографического музея Трокадеро Анри Ривьер, поэт Карл Энштейн, написавший первую в

10

мире работу о "черном искусстве", отколовшиеся от Бретона сюрреалисты-диссиденты Лимбур, Деснос, Витрак, Лейрис и прочие. В рекламном проспекте издания (составление которого приписывается Батаю) говорилось: "Самые раздражающие произведения искусства, еще не подвергшиеся классификации и до сих пор не замеченные некоторые разрозненные предметы станут объектами столь же тщательного и научного анализа, что и археологические изыскания. Здесь будут в основном рассмотрены самые удивительные факты, последствия которых не известны. В данных разнообразных опытах будет не замалчиваться, как это всегда случается, если сообразовываться с правилами добропорядочности, а, напротив, открыто выявляться с ненавистью к пошлости и с долей юмора характер этих результатов или методов". Все намеченное реализовалось на страницах журнала. Об этом свидетельствует одно только перечисление тем выходивших статей Батая: о древних галльских монетах, о рукописи "Апокалипсис Святого Севера", о языке цветов и большом пальце ноги (задиристый философско-антропологический анализ), о материализме и гнозисе, об африканском джазе. о Ван-Гоге, о жанре комикса и так далее и тому подобное.

Это "Критик сосьяль" с публикациями работ "Понятие траты", "Проблема государства", это участие накануне Второй мировой войны в журнале "Контр-Атак", где Батай призывал к необходимости немедленных действий; это создание непосредственно самим Батаем двух журналов: "Ацефал" и "Критик". В первом печатались исследования в области религии, социологии и истории. Второй (вышло сорок номеров) в 1948 г. получил премию лучшего журнала года. Высказываясь по поводу выхода первого номера "Критик", Батай подчеркивал, что ни одна из форм разума не имеет приоритета, и что "Критик" занимается отношениями, существующими между политической экономией и литературой, философией и политикой.

В середине 30-х годов у Батая наступает глубокий внутренний кризис, он оставляет свою жену Сильви Маклес, но в том же 1934 году встречает Колетт Пеньо - "Лауру" - женщину, которой посвящены его основные произведения и которую он любил всю жизнь. Их объединяло стремление к нарушению границ. Они смотрели на окружающий мир одинаково, считая незыблемыми ценностями одни и те же вещи. Вместе они прожили недолго - всего неполных четыре года - Колетт умерла от туберкулеза в возрасте 35 лет. Остались ее рукописи "Коронация" и "История маленькой девочки", откомментированные Батаем и Лейрисом и тайно ими опубликованные. О силе чувства, связывавшего Жоржа Батая и его "Лауру", красно-

11

речиво говорят строки ее последнего письма, возможно, так и не прочитанного адресатом: "Пойми, Жорж, ты и я - мы можем жить по-настоящему только тем, что источается, и если вдруг в повседневной жизни оказывается, что это было не столкновение, а просто недостаток чего-то, что мы требовали друг от друга слишком многого... тем не менее это происходило, когда мы становились нагими и настоящими. Я люблю тебя за то, что ежесекундно ты напоминаешь мне о моей жизни и о том, что7 она должна выражать... Как бы то ни было, ничто не должно нас умалять, и никогда один не будет умалять другого... Я хочу сказать тебе: если из-за какой-то физической или нервной слабости я не смогу выполнить то, что обещала самой себе, предупреди меня, если я этого не замечу, но давай не будем соскальзывать в недопустимое... Я очень боюсь определенной формы отступления одного из нас перед другим: все, что привело меня к тебе, и все. что нас объединило, слишком замечательно, чтобы от этого отворачиваться и делать вид, что ничего нет".

Дальнейшая жизнь Батая потом еще не раз освещалась женским умом и красотой: рядом с ним были Дениз Роллен ле Женти и Диана Кочубей де Богарне. но лишь о "Лауре" он сказал: "Никто никогда не был столь чистым и самовластным".

Во время войны Батай не прекращает работу: в 1940 году он пишет "Внутренний опыт", в 1942 - "Орестею", в 1943 - "Виновного". Он по-прежнему окружен друзьями. С одними он постоянно сотрудничает (Бланшо, Лейрис), другие иллюстрируют его произведения (Андре Массон делает рисунки сухой кистью к "Истории глаза" и наброски к "Жертвоприношениям". Джакометти пишет офорты к "Истории крыс"), третьи становятся объектом его литературоведческих и критических исследований (Жан Жене. Жан Валь).

К концу 50-х годов становится понятно, что Батай - одна из фигур, определивших европейскую цивилизацию нашего века. Мартин Хайдеггер говорит о нем как о "лучшей мыслящей голове Франции". Корреспонденты (среди них Маргерит Дюрас) спешат взять у него интервью, в его честь выходят отдельные номера литературных журналов ("Критик", "Арк", "Ла Сигю"), не говоря уж о посвященных ему статьях и книгах.

Жорж Батай умер 8 июля 1962 года после мучительных приступов атеросклероза головного мозга. По разным причинам некоторые его исследования и художественные произведения увидели свет лишь после его смерти: интереснейшие автобиографические заметки "Сюрреализм изо дня в день", интимная повесть о детстве "Моя мать", рассказ "Мертвец", незаконченный "Учебник антихристианина" и другие.

12

Кажется, что невозможно собрать написанное Батаем так, чтобы получилось нечто цельное, но, как в простейшей геометрической задачке, решаемой выходом за пределы привычного квадрата из спичек, для решения этой проблемы нужно найти точку, из которой окружающий мир и внутреннее пространство человека видны в ином, необычном ракурсе. Единство творчества Батая и его оригинальность, по мнению Анн Маталон, объясняются тем, что всякий раз источник его творчества один и тот же: "желание выразить невозможное, немыслимое, неслышимое. желание довести язык до предела, стараясь испробовать границы мысли, пытаясь как можно точнее выразить смерть, экстаз, все, что является "потерей".

***

Книга "Литература и Зло" вышла в 1957 году в издательстве Галлимар одновременно с "Синью небес" (издательство Жана-Жака Повера) и "Эротизмом" (издательство Минюи). На четвертой странице обложки был помещен текст, написанный Батаем и представляющий собой суть данного литературоведческого труда: "Люди отличаются от животных тем, что соблюдают запреты, но запреты двусмысленны. Люди их соблюдают, но испытывают потребность их нарушить. Нарушение запретов не означает их незнание и требует мужества и решительности. Если у человека есть мужество, необходимое для нарушения границ, - можно считать, что он состоялся. В частности, через это и состоялась литература, отдавшая предпочтение вызову как порыву. Настоящая литература подобна Прометею. Настоящий писатель осмеливается сделать то, что противоречит основным законам общества. Литература подвергает сомнению принципы регулярности и осторожности.

Писатель знает, что он виновен. Он мог бы признаться в своих проступках. Он может претендовать на радость лихорадки - знак избранности.
Грех, осуждение стоят на вершине.
В судьбах восьми писателей, изучаемых в этой книге. Эмили Бронтэ, Бодлера, Мишле, Уильяма Блейка, Сада, Пруста, Кафки, Жене мы предчувствуем опасное, но по-человечески важное устремление к преступной свободе".

1957 год. Прошло десять лет с момента выхода литературоведческого манифеста Жана-Поля Сартра "Что такое литература?", где утверждалось: художественная критика имеет право на существование, если в ней четко определена политическая позиция автора. Прошло десять лет со времени написания

13

довольно резкой реплики Сартра на эссе Батая "Внутренний опыт", названное "вымученным". Там же Батай был обвинен Сартром в "ненависти к языку", в презрении к читателю и в небрежном отношении к философским терминам. "Литература и Зло", во всяком случае главы, посвященные Бодлеру и Жене, - не только ответ на подобные обвинения, но и изложение собственного мнения о связи истинной литературы с политикой, диаметрально противоположного мнению знаменитого экзистенциалиста. Возвышение над текущей жизнью, зависание во времени, переход в пространство, где не действуют обычные законы, осуществимы лишь при отказе от реальной власти, так как "тот, кто отверг принуждение, если он и оказался в конце концов победителем, становится, в свою очередь, для себя и окружающих похожим на тех, кого он победил и кто принуждал его". В статье-некрологе ("Кайе дю Сюд" 1962, декабрь) Жак Реда пишет, что в книге "Литература и Зло" Батай "со свойственными ему тонкостью и четкостью анализа продолжает поиски тех драматичных условий, при которых истина человеческого существа возрождается из собственного пепла".

Батай-литературовед с трудом может быть причислен к одной из школ французской критики. Ему свойственно быть в стороне от проторенной дороги. Проза и поэзия для него скорее не объект исследования, а трамплин, по которому взлетает его философская мысль. Порой Батая обвиняют в неровности и эклектичности: высокая культура и эрудиция соседствуют в его статьях со сложными долгими периодами, допускающими различные толкования, и тогда сам автор вынужден возвращаться к вышесказанному. Рассуждения Батая не подчиняются законам логики и правилам классической риторики. Поэтому Морис Бланшо определяет рассуждения Батая как стремящиеся к некоему бесконечному утверждению, неспособные состояться ни в форме спора, ни в форме предлагаемых вопросов и ответов на них. Они исключают всякую дискуссию, презирают любые контроверсы и ту работу, что проделывают два человека с разными мнениями, желающие прийти к диалектическому примирению.

Для того чтобы определить истинность поэзии, литературы и творчества вообще, Батай часто использует термины, по мнению Жака Дерриды взятые у Гегеля из "Феноменологии духа", а именно Souverainete' (Herrschaft) и transgression (Aufhebung). Эти два понятия особенно важны для понимания концепции Батая, поскольку первое есть некая конечная точка, состояние, в котором всю жизнь, некоторое время или одно мгновенье пребывает существо, и качество, которым могут быть наделены субъекты и явления. И тут в переводе должны слиться

14

значения верховной власти и высшей независимости, выразиться в едином слове-знаке, имеющем историческую огласовку и не воспринимающемся как заимствование из чужого языка. Было найдено слово "самовластность", означающее, по утверждению В.И.Даля, неограниченную власть, силу, волю или право распорядка, ничем не стесняемые, ощущаемые и воспринимаемые как право или качество. Второе понятие - переход, преодоление, "преступанье" сложившихся в организованном обществе законов и запретов. Человек, преступающий эти границы, считается отмеченным печатью Зла. Вслед за Гегелем, Кантом и Ницше Батай возвращается к этой вечной проблеме. Каждый из авторов, анализируемых Жоржем Батаем (равно как и их произведения), переходит границы дозволенного, влекомый своим особым порывом. У каждого из них своя "неправильность", они сметают барьеры и оказываются в ином измерении, где "пропадают и сливаются противоположности", ведущие к истине.

***

В книге "Литература и Зло" собраны критические статьи Жоржа Батая. написанные в разное время по разным поводам, публиковавшиеся в основном в "Критик". Во французском издании непосредственно критические очерки сопровождаются подробным текстологическим комментарием, где сравниваются рукопись предварительной статьи, рукопись книги "Литература и Зло" и два текста, опубликованных в "Критик", - один с последующими поправками Батая. другой - без. В русском издании нам показалось возможным отказаться от текстологического комментария в пользу комментария реального.

В заключение хотелось бы выразить искреннюю признательность Кристин Амон и Кристиану Шпирингу за любезно присланные материалы для комментариев и оформления книги, а также Сергею Бунтману и Франсуа Эве, чьи консультации существенно помогли переводчикам в прояснении сложностей французского текста.