Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Елизаров Е. Апология «Капитала». Политическая экономия творчества

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава VI. Политическая экономия творчества

§ 34

Обратим внимание: Маркс нигде не отождествляет ни прибавочный продукт с той массой товаров, которые производятся в строго прибавочное время, ни время его производства с прибавочным временем. Во-первых, этот продукт составляет только ограниченную часть общей товарной массы, производимой за пределами необходимого рабочего времени. Мы уже говорили, что сумма необходимого и прибавочного продукта никогда не равняется единице, а следовательно, и период, в течение которого производится последний, меньше общей продолжительности прибавочного. Во-вторых, он вообще не имеет самостоятельного существования и в виде какой бы то ни было части произведенного массива продуктов. Прибавочный продукт — это просто вещественный эквивалент прибавочной стоимости и не более того. Он не может быть отождествлен ни с чем физически обособленным. В сущности, точно так же, как «зеленое» или «сладкое» не могут быть физически обособлены от яблока.
То же касается и времени. Про прибавочную стоимость еще можно сказать со всей определенностью, что она (в зависимости от нормы эксплуатации) производится в последние два, три или четыре часа работы, в то время как первые часы посвящаются производству сугубо необходимого продукта. Напротив, про прибавочный, несмотря на то, что он образует собой именно ее вещественное выражение, нельзя, не погрешив против истины, сказать ничего подобного.
Более того, если прибавочную стоимость еще можно выделить из общей массы стоимости в виде звонкой монеты или денежных купюр, то с прибавочным продуктом нельзя сделать и этого. Его вообще нельзя пощупать ни в имманентной ему, ни в какой другой форме. Это не фантом, не виртуальная реальность, но все же, несмотря на физическую данность, в «чистом виде» он не существует. Образно говоря, все, что мы знаем о нем, ограничивается контуром тени, отбрасываемой на какую-то плоскость; при этом чаще всего именно очертания предмета, заслоняющего свет, отождествляются с прибавочным продуктом, тогда как в действительности он и есть сам свет.
В конечном счете, это обусловлено тем обстоятельством, что результат репродуктивного труда не отделяется в чистом виде от результата творчества, равно как и творческая составляющая не может быть выделена в чистом виде из общего состава человеческой деятельности. Между тем именно творческой компонентой деятельности порождается и количественный прирост, и, в особенности, та «дельта качества», которая, собственно, и является прибавочным продуктом.
Строго говоря, в «Капитале» нет полной ясности и в содержании понятия труд, который лежит в основе прибавочной стоимости, а значит, и прибавочного продукта. Мы помним, что он делится на простой и сложный. При этом сложный, как ни парадоксально, не вызывает никакой трудности для понимания, в то же время простой предстает как одна сплошная загадка.
Вполне допустимо трактовать его как начало, из которого практически полностью элиминирован элемент творчества. Но все же полного, абсолютного расчеловечивания в процессе всеобщего разделения труда и специализации не происходит, и в этом варианте простой и сложный труд отличаются друг от друга, главным (если не исключительным) образом, мерой творчества. Привлекая на помощь математические сравнения, можно сказать, что на одном полюсе его доля стремится к нулю, на другом — к единице, но, разумеется, ни там, ни здесь не достигается ни тот, ни другой пределы. Все возможные виды производственной деятельности оказываются расположенными между ними. Одновременно заметим, что и около нуля природа человеческой деятельности продолжает оставаться принципиально отличной от природы механического движения или чисто инстинктивной биологической активности. Так, даже бесконечно малый отрезок дуги остается принципиально отличным от прямой, и полное уравнение принципиально недостижимо.
Правда, отсутствие четких определений дает возможность трактовать простой труд и как совершенно бездуховный процесс, из которого всеобщим разделением, специализаций и стихией тотального отчуждения без остатка выхолощено все человеческое:
(«…тупо молчит,
И механически ржавой лопатою
Мерзлую землю долбит»).
Ясно, что любая форма творчества абсолютно чужда такому труду. Но вряд ли с таким пониманием можно согласиться. В особенности там, где предметом рассмотрения оказывается все общественное производство в целом.
Что же касается сложного труда, то в этом случае и здесь возникает неразрешимое противоречие. Если творческое начало присутствует в нем, то совершенно невозможно понять, откуда оно берется, если его нет в простом. Это во-первых. Во-вторых же, простой труд и труд сложный оказываются отделенными уже не количественными различиями, но качественным барьером, а значит, никакие уравнения оказываются принципиально невозможными. А следовательно, ни одна форма сложной деятельности уже не сможет пониматься ни как умноженный, ни как возведенный в степень простой труд. Ведь если из бесконечно малых величин еще и можно сложить что-то осязаемое, то никакая сумма нулей не способна дать ничего положительного. Поэтому любое количественное сопоставление этих качественно разнородных форм превращается в род принципиально неразрешимой задачи о квадратуре круга.
Но если оно начисто отсутствует и в сложном, становится решительно невозможным разумное объяснение вообще каких бы то ни было инноваций.
Между тем без них практически ничего нельзя понять и в «Капитале». Бросающимся в глаза уже при первом, поверхностном, взгляде на вещи проявлением творчества является создание каких-то новых средств производства, новых технологий, новых способов организации совместного труда, методов управления им и так далее. Словом, внешним проявлением творчества предстает изобретательство, инженерная деятельность. Между тем там, где речь заходит от относительной прибавочной стоимости, именно эта инженерная деятельность (пусть и неявно) оказывается смысловым стержнем, на который нанизываются по сути дела все построения Маркса. В самом деле, предположить возможность роста производительности труда полностью исключив действие такого фактора, как творческая деятельность инженера, — значит предположить заведомо несостоятельную вещь. При этом под творческой инженерной деятельностью может пониматься не только номинальная функция специалиста, занимающего строго определенное место в штатном расписании. Ясно, что на том предельном уровне теоретических обобщений, на котором развивает свои построения Маркс, эта деятельность представляет собой одну из основных функций, которую выполняет совокупная рабочая сила, включающая в себя все категории работников физического и умственного труда. Поэтому отсутствие прямых включений собственно инженерного корпуса в структуру доказательств еще не означает собой полное отсутствие всякого проявления собственно инженерной мысли
Сам Маркс нигде не употребляет понятие творчества; из более чем двухсот тысяч слов, составивших корпус русского перевода I тома «Капитала» оно не встречается ни разу. И все же в неявной форме его присутствие отчетливо угадывается, где речь заходит о сопоставлении простого и сложного труда. Кроме того, в пользу первой трактовки говорит и высокая философская культура, и присущая ему строгая дисциплина диалектики. Поэтому, как уже было замечено, принять ее требует простая презумпция профессионализма его автора.

§ 35

Именно творчество, которое, вероятно, является единственным до конца надежным критерием отличия человека от животного и которое, по-видимому, уже изначально присутствует в деятельности homo sapiens, обусловливает появление прибавочного продукта. Только творчество может быть продуктивным, напротив, все, что лишено его искры, в состоянии лишь механически воспроизводить, повторять уже созданное.
Вспомним то, с чего мы начинали.
Уже появление прибавочного продукта (своего рода фундамента всех политико-экономических реалий) оказывается возможным только при допущении какого-то изначального неравенства субъектов труда. При этом в определении неравенства ключевыми должны быть не половозрастные отличия; принципиальным может быть только неравенство творческих способностей. Не физическая сила, не какой-то сверхнормативный труд обусловливают появление прибавочного продукта в рамках первичных хозяйств. Все это легко сводится на нет случайными колебаниями внешних условий обитания. Речь же должна идти о гарантированном производстве прибавочного продукта при любых (в разумных пределах) колебаниях внешних условий. В свою очередь гарантированное его получение может быть обеспечено только постоянным качественным преобразованием и совершенствованием всех факторов производства. Качественное же преобразование — это и есть результат творческого, а вовсе не механического репродуктивного труда, пусть даже самой высокой степени интенсивности или продолжительности.
Все имущественные и социальные аспекты неравенства возникают много позднее, на прочно сформировавшемся основании систематического получения прибавочного продукта. Только этот фундамент дает опору становлению механизмов как экономического, так и внеэкономического принуждения; только с его воздвижением начинается собственно история, восхождение человека к вершинам своей цивилизации.
Таким образом, именно благодаря проблеску творчества в человеческом труде оказывается возможным формирование расширенного воспроизводства, которое, впрочем, правильней было бы называть не расширенным, но развивающимся.
Итак, творческая и репродуктивная деятельность.
Разумеется, о «чистом» творчестве, равно, впрочем, как и о «чистой» репродукции там, где речь идет о конкретной деятельности, говорить нельзя. Человеческий труд — не только как философская (или политико-экономическая) категория, но и как физическая реальность — представляет собой структурно целостное начало, и только в рамках этого целого можно аналитически вычленить какие-то отдельные его стороны. Любая, пусть даже самая примитивная, работа обязательно включает в себя какие-то элементы творчества. Точно так же любое творчество всегда обнаружит в себе начала чисто механической репродукции. Поэтому, имея в виду живой труд, можно говорить только о преимущественно созидательной или, напротив, преимущественно репродуктивной деятельности. Но рассуждая на уровне обобщающих абстракций вполне правомерно противопоставить их друг другу.
Если обратиться к терминологии самого Маркса, то родственными этим понятиям станут категории умственного и физического труда; при этом ясно, что умственный труд будет тяготеть к категории «творческий», физический — к категории «репродуктивный». Правда, противопоставление по принципу умственный — физический далеко от удовлетворительности. В самом деле, чем является труд, скульптора, или балерины, умственным или физическим? (К слову: свободнорожденный гражданин греческого полиса был готов восхищаться творениями Фидия и Поликлета, но если бы ему самому предложили стать Фидием или Поликлетом, он с отвращением отказался бы,— и все только потому, что, подобно рабу, скульптор работает руками.) Обращение же к категории творчества позволяет безошибочно противопоставить первого простому каменотесу, а вторую — грузчику. Взаимное же дополнение определений вносит, как кажется, ясность. Словом, если мы примем, что «умственный», «творческий» (а выше мы уже могли видеть, что и «организационный») — это просто разные акценты, расставляемые при характеристике одного и того же явления, в свою очередь, «физический», «репродуктивный», «исполнительский» — взаимодополняющие дефиниции другого, все становится на свои места. Ни одна из них не исчерпывает содержание характеризуемого предмета, все же вместе они позволяют составить о нем гораздо более полное и содержательное представление.
Одним из основных аспектов всеобщего разделения труда является отделение умственного (организационного, творческого) труда от физического (исполнительского, репродуктивного). При этом первый по преимуществу становится достоянием господствующих классов, второй остается уделом эксплуатируемых масс. Это противоречие между ними окончательно разрешается только в ходе завершения строительства коммунистического общества. В условиях же капитализма оно, как и любое другое противоречие подобного рода, достигает своей наибольшей остроты и непримиримости, восходя до антагонистического.
Еще раз вспомним уже упоминавшуюся нами эволюционную линию: ремесленное производство — кооперация — мануфактура — фабрика и протекающие параллельно ей процессы преобразования ручного труда в машинный, производства же — во всеобщее машинное производство. Капиталистическая фабрика, как мы видели, оставляет на долю наемного работника преимущественно репродуктивный исполнительский труд, реализующий часто недоступные его разуму чужие начинания. Таким образом, конечный пункт всеобщего разделения труда и конечный пункт всеобщей его редукции сливаются: эксплуатируемый капиталом рабочий становится субъектом не просто физического труда, противопоставленного умственному, но и предельно редуцированного труда, практически избавленного от всех элементов творчества и сведенного к голой репродукции.
Словом, именно последовательное освобождение человеческого труда от любых проявлений творчества оказывается залогом экспоненциального ускорения на пути превращения всего человеческого общества в рационально устроенную машину, единственной функцией которой оказывается производство прибавочной стоимости. В строгом соответствии с Марксом только предельная дегуманизация общественного производства (да и самой истории) делает необходимым революционное ниспровержение сложившегося порядка вещей. До тех же пор, пока господствующий способ производства не исчерпает до конца все свои возможности, перспективы его замены чем-то более прогрессивным и гуманным остаются чисто академическими.
Собственно, все это и отражается в понятии отчуждения труда и в разработанной Марксом теории его преодоления.

§ 36

Разумеется, отчуждение, взятое во всех его проявлениях, вовсе не означает, что собственно человеческое превращается в нечто мистическое, потустороннее, совершенно запредельное социуму, в котором развиваются очерченные Марксом исторические процессы, на долю же человека остаются чисто животные или механические формы существования.  
Пусть то, что по логике вещей должно формировать его собственную природу, начинает противостоять субъекту труда как внешнее начало, однако носителем всего отчуждаемого от него глобальным потоком диверсификации человеческой деятельности, продолжает оставаться человек; вот только этот последний — уже кто-то другой. Отчуждаемый предмет и результат труда, осаждаясь где-то на противоположном полюсе общества, формирует не принадлежащее ему богатство. Подчиненность производственному распорядку и технологическим алгоритмам порождает властные полномочия, которые кто-то другой вправе простирать на него. Невозможность проявления своей собственной индивидуальности в условиях, когда требования к составу его труда формируются внешними, не им исполняемыми звеньями единого технологического процесса,— выделяет творческую составляющую как совершенно особый, уже недоступный ему, вид деятельности. Словом, все отчуждаемое от одних, неизменно находит свое воплощение в присвоенном другими; творчество, богатство, власть, в чем, собственно, и проявляет себя присвоенное, становятся исключительным достоянием лишь немногих. Тех, кто объективной логикой всеобщего разделения труда и процессами социального синтеза, точно так же противопоставляются общей человеческой массе и возносятся над нею.
Идеологические обоснования закономерности такого положения вещей встречаются уже у Аристотеля. Достойным всего отчуждаемого, являются лишь немногое избранные его идеального государства; сама природа последнего состоит в том, чтобы обустроить жизнь тех, кому надлежит владеть, властвовать и творить. «Государство,— утверждает мыслитель,— создается не ради того только, чтобы жить, но преимущественно для того, чтобы жить счастливо». Целью государства является «благая жизнь, и все упомянутое создается ради этой цели <…> ради достижения совершенного самодовлеющего существования, которое <…> состоит в счастливой и прекрасной жизни». Поэтому «нужно, чтобы граждане имели возможность заниматься делами и вести войну, но, что еще предпочтительнее, наслаждаться миром и пользоваться досугом, совершать все необходимое и полезное, а еще более того — прекрасное».
Назначение человека — это ничто иное, как деятельность его души. Именно этой деятельностью и должно создаваться все то прекрасное, что будет составлять и достоинство самого гражданина, и гордость его полиса. Но, чтобы иметь возможность творить прекрасное, «граждане должны быть свободны от забот о делах первой необходимости», а это значит, что кто-то другой должен взять на себя обеспечение им возможности творчества. О том, кто этот другой, еще до Аристотеля говорил Ксенофонт. В его представлении правильно устроенная гражданская община — это коллективный рантье, живущий на доход от эксплуатируемых на серебряных рудниках рабов; каждый свободнорожденный гражданин имеет право на свою часть общей прибыли, но взамен обязан поддерживать в себе постоянную готовность встать на защиту города. Поэтому Аристотель лишь формулирует то, что и без него давно уже носится в воздухе древнего социума: ««в целях взаимного самосохранения необходимо объединяться попарно существу, в силу своей природы властвующему, и существу, в силу своей природы подвластному. Первое благодаря своим умственным свойствам способно к предвидению, и потому оно уже по природе своей существо властвующее и господствующее; второе, так как оно способно лишь своими физическими силами исполнять полученные указания, является существом подвластным и рабствующим. Поэтому и господину и рабу полезно одно и то же». «Неизбежно приходится согласиться, — утверждал Аристотель, — что одни люди повсюду рабы, другие нигде такими не бывают». Словом, с самого часа своего рождения одни предназначаются для подчинения, другие — для господства.
Отдадим должное: у Аристотеля «счастливая и прекрасная» жизнь — это отнюдь не праздное времяпровождение в приятной компании близких друзей, но длительный и напряженный труд аскетической и благородной души. Отсюда, кстати, следует, что и «дела первой необходимости» исключают из себя излишества и роскошь; они недостойны свободнорожденного гражданина; воздержанность и чувство меры во всем — вот его действительный (и единственный) путь к совершенству. Преломленное же в развращенном роскошью и властью сознании, представление о творчестве вырождается в простые игры в неподражаемость. Так, Плутарх оставил нам память о созданном Антонием и Клеопатрой кружке близких друзей («Союз неподражаемых»), каждый из которых отличался способностью к поступкам, которые никто не мог повторить.
Новое время — новая идеология, и корпоративная придворная мысль XVII столетия породит сложную и вместе с тем очень стройную и эстетически выверенную теоретическую конструкцию. В ней моделью самого неба на земле предстанет королевский двор. Согласно идеологии абсолютизма именно он окажется истинным перводвигателем и первоисточником всего того, из чего складывается вся жизнь государства. Именно он окажется началом, сообщающим смысл любым действиям, предпринимаемым во французском королевстве. Только он будет в состоянии вершить последний (на земле) суд. Центральное же место здесь займет сам монарх. Подобие и воплощение Бога на подвластной ему земле, именно ему принадлежит последняя монополия на творчество. Лишь он способен сообщить особое достоинство всем, кто вдруг окажется приближенным к нему, и все приближенные к нему будут править не столько буквой освященного им закона, сколько тайной магией той харизмы, которая отчасти сообщится им при их вознесении на «небо» монаршей власти. Помпезное величие и пышность Версаля — необходимый элемент именно этой изящной и возвышенной идеологемы: «небо-дворец» обязано затмевать собою все, что только есть на «земле». Титул «Король-Солнце» — во многом тоже берет свое происхождение здесь: как Солнце пробуждает жизнь в природе, так и король дает начало всему на согреваемой и освещаемой именно им «земле». Только ему королевство окажется обязанным осмысленностью и регулярностью своего бытия.
Как бы то ни было, и власть, и богатство и, наконец, творчество становятся достоянием не-рабочего, «некоего человека, чуждого труду и стоящего вне труда» . Именно об этом говорит Маркс в «Экономическо-философских рукописях 1844 года»: «Таким образом, посредством отчужденного труда человек порождает не только свое отношение к предмету и акту производства как к чуждым и враждебным ему силам, — он порождает также и то отношение, в котором другие люди находятся к его производству и к его продукту, а равно и то отношение, в котором сам он находится к этим другим людям. Подобно тому, как он свою собственную производственную деятельность превращает в свое выключение из действительности, в кару для себя, а его собственный продукт им утрачивается, становится продуктом, ему не принадлежащим, точно так же он порождает власть того, кто не производит, над производством и над продуктом. Отчуждая от себя свою собственную деятельность, он позволяет другому человеку присваивать деятельность, ему не присущую».

§ 37

Отчуждение творчества ставит перед нами вопрос о том, кто в действительности является его субъектом и где пролегают границы творческой деятельности? Сказать, что его персонификация может быть ограничена лишь (совокупным) инженером, непосредственно решающим прикладные технические задачи, означает собой противостать всякому здравому смыслу.
Начнем с того, что закрепляемое в патентах авторство любого отдельно взятого изобретения — вещь в большой степени условная. Обратимся для примера все к тому же Эдисону и к одному из значительнейших его изобретений — электролампе. Не станем вдаваться в детали, в общем-то, хорошо известные как из биографических хроник, так и из истории развития техники. Ограничимся общеизвестным выводом: изобретение электролампы «началось» задолго до Эдисона и продолжалось (и продолжается) долгое время после него.
Вот краткая история. Первая лампа накаливания с платиновой спиралью (Деларю) появляется в 1809 году. Через тридцать лет (1838) бельгиец Жобар изобретает угольную лампу накаливания. В 1854 г. немецкий изобретатель Г.Гебель разрабатывает первую «современную» лампу, ключевым элементом которой была обугленная бамбуковая нить в вакуумированном сосуде. 11 июля 1874 года российский инженер А.Н.Лодыгин получает патент за номером 1619 на нитевую лампу. В качестве нити накала он использовал угольный стержень, помещенный в вакуумированный сосуд. В 1878 г. английскому изобретателю Дж. В. Свану выдан британский патент на лампу с угольным волокном. И только 27 января 1880 года Эдисон получил патент на изобретение №223898 (лампа с угольной нитью накаливания, помещенной в стеклянный шар, из которого выкачан воздух).
На этом история изобретения не кончается, она продолжается и в наши дни. Но можно ли как-либо измерить конкретный творческий вклад каждого из неопределенной большой цепи изобретателей? Ведь многие (если не большинство из них), вероятно, вообще не были замечены анналами развития техники. И так дело обстоит практически с любым отдельно взятым достижением технической культуры.
Между тем политическая экономия — это единственная из гуманитарных дисциплин, которая претендует едва ли не на математическую точность. Поэтому попробуем взглянуть на рассматриваемую проблему с точки зрения математической строгости.
Обратимся к примеру, приводившемуся в параграфе 32.
Высчитывая общий баланс трудозатрат, необходимых для выполнения какой-то работы, мы обнаруживаем дефицит труда всякий раз, когда осуществляется переход к более совершенному и производительному средству. Так, в нашем условном примере вместо ста единиц работы, минимально необходимой для перемещения каких-то объемов при переходе от ручного труда к механизированному, мы обнаружили, что 92 условные энергетические единицы оказываются эквивалентными 100 единицам реально выполненной работы:
90c + 2v = 100.
С учетом того, что 90с аккумулируют в себе не только исполнительский репродуктивный труд тех, чьими руками создаются новые механические устройства, но и творческий вклад условного конструкторского бюро, можно было предположить, что требуемое законом сохранения энергии равенство полностью сохраняется. А именно: 2 условные энергетические единицы затрачиваются при обслуживании механизма, который выполняет собственно работу; 90 единиц эквивалентного труда расходуются в процессе производства нового средства; образующийся же дефицит скрывает под собой затраты сложной инженерной деятельности, которая разрешается разработкой его рабочего проекта. Следовательно, фиксируемый дефицит в восемь единиц должен быть численно эквивалентен именно этим затратам, приведенным, разумеется, к своеобразному «общему знаменателю» — простому репродуктивному труду.
На первый взгляд все в нашем балансе должно сойтись до последней «калории». Но мы говорим о претензиях политической экономии на едва ли не математический уровень строгости. Между тем полная гарантия того, что величина дефицита в точности равна затратам творческого инженерного труда, расходуемого в процессе производства принципиально новых средств производства, отсутствует. Такое равенство мы можем только предполагать, и не более. Но если уж речь заходит о недоказуемых предположениях, то что мешает нам вообразить и прямо противоположное: любые непосредственные затраты собственно инженерного труда ни в коей мере не покрывают обнаруживаемый дефицит.
Почва предположений — настолько зыбкая вещь, что строить на ней теорию, претендующую на самый высокий ранг, недопустимо. Поэтому попробуем провести другой подсчет, задача которого учесть, по возможности, все, что связано с появлением нового технического устройства.
Для этого воспользуемся методикой, которую при анализе суммарных затрат на производство применяет сам Маркс. То есть в сумму общих затрат творческого труда мы будем включать не только непосредственный творческий вклад какого-то условного инженера (аналог тех затрат, что обозначаются символом «v»), но и тот творческий труд, благодаря которому создаются необходимые средства, необходимые для осуществления собственно инженерной деятельности (трудозатраты, кодируемые знаком «с»). Что касается критерия полноты учтенных затрат творческой энергии, то условимся считать таким критерием принципиальную возможность создания более совершенного средства («дельты качества» конечного результата) с помощью учтенного инструментария. Иными словами, если реестр позволяет добиться требуемого результата, то он полон, если нет — необходимы какие-то дополнительные изыскания.
С затратами первого рода, то есть с непосредственным вкладом человека, занимающегося прикладной инженерной деятельностью, все относительно просто.
Вообще говоря, никакой ясности нет и в этом вопросе: точный количественный учет непосредственных затрат творческого труда инженера вещь, недостижимая и по сию пору: отсутствие единой методики такой оценки — убедительное тому свидетельство. (Заметим, что никаких аналогов тарифно-квалификационных справочников, призванных оценивать рабочие профессии, для инженерного корпуса так и не было создано за все годы централизованного управления трудовыми ресурсами СССР; и это при том, что такая задача ставилась.) Но и на обиходном уровне эта истина представляется очевидной: так, невозможно ответить, что и на сколько «больше» — создание атомной бомбы или конструирование баллистической ракеты, выступающей средством ее доставки; конструирование гоночного автомобиля, или трактора. Но так как сложность, встающих при регистрации затрат косвенного характера, на целый порядок выше, то мы позволим себе упростить задачу и абстрагироваться от сложности подсчета творческой энергии, расходуемой в процессе решения какой-то прикладной задачи.
Со вторыми — значительно сложней. И трудности начинаются уже при учете самих средств творческого труда изобретателя. Ясно, что сюда необходимо отнести как непосредственно используемый инструментарий (приборы, вычислительные средства и др.), так и различного рода методики проведения инженерных расчетов. Однако и самый полный подсчет всех этих средств не даст возможности совершить даже простейшее инженерное открытие. Поэтому в минимальный перечень средств, в обязательном порядке используемых в процессе инженерной деятельности, потребуется включить тот теоретический задел, который создается и параллельно работающими конструкторскими бюро, и предшественниками, даже если результат деятельности и тех и других остается отрицательным. Однако недостаточно и этого, ибо без общетеоретического задела, то есть без результатов фундаментальных научных исследований не только продвинуться в решении прикладных задач, но и приступить к ним решительно невозможно.
Все это показывает, что прикладная творческая деятельность — скажем, деятельность того же Эдисона — представляет собой вершину какого-то огромного айсберга, точные контуры которого теряются где-то глубоко под поверхностью видимого. Полный подсчет действительно всех затрат творческой энергии, израсходованной на изобретение все той же электролампы, должен включать в себя не только труд самого Эдисона и многих его сотрудников. К слову, использовавшиеся им методы требовали весьма многочисленного их штата. Биограф изобретателя приводит весьма нелицеприятный отзыв Н.Тесла, находившегося с ним не в самых дружеских отношениях: «Если бы ему понадобилось найти иголку в стоге сена, он не стал бы терять время на то, чтобы определить наиболее вероятное место ее нахождения, но немедленно, с лихорадочным прилежанием пчелы, начал бы осматривать соломинку за соломинкой, пока не нашел бы предмет своих поисков». Но и такой подход не гарантировал достижение успеха, если бы не творчество с трудом обозримого ряда его предшественников (и конкурентов), а также теоретический вклад таких величин, как Фарадей и Максвелл.
Но и этого мало. Ведь внимательный взгляд легко обнаружит, что даже абсолютно полный учет труда всех теоретиков, экспериментаторов, инженеров (включая даже представителей каких-то смежных теоретических дисциплин) не позволит нам и шагу сделать на поприще собственно инженерного творчества, если мы ограничим анализ инструментария творческой деятельности лишь научно-технической отраслью человеческой культуры.
Действительное основание творческого труда инженера скрывается вовсе не в основоположениях общетеоретических дисциплин. Подлинным началом любого творчества является куда более фундаментальное образование, чем даже вся совокупность наук. Эдисон, Белл, Маркони стоят на плечах не только гигантов, обеспечивших прорыв человеческой мысли в изучении электричества. Пирамида блестящих открытий в конечном счете опирается на шекспиров и бахов, рафаэлей и кантов: художники и музыканты, поэты и философы — вот что формирует самый воздух той творческой атмосферы, вне которой невозможна никакая прикладная инженерная деятельность.
Таким образом, полный учет всех затрат творческой энергии, расходуемой в процессе решения любой прикладной инженерной задачи, обязательно потребует от нас учесть творческий вклад также и этих людей. И, подобно тому, как в построениях Маркса любое средство производства представляет собой накопленный живой труд, любая «дельта качества» нового изобретения так же обнаруживает в себе накопленный труд художников и поэтов, философов и математиков — и, разумеется, самих инженеров.
Конечно, мы не располагаем даже приблизительной методикой учета всех затрат, когда дело касается не репродуктивной исполнительской деятельности, но сугубо творческого труда. Однако есть методы косвенные, вполне разрешимые в аксиоматике Маркса.
Вспомним о законе стоимости. Обладая статистическим характером, этот закон может, конечно, нарушаться, но только в рамках каких-то отдельных производств или отдельных (профессиональных, квалификационных или каких-либо других) категорий персонала, занятого преимущественно исполнительским или, напротив, по преимуществу творческим трудом. В целом же на макроэкономическом уровне он действует неукоснительно. Задача заключается в том, чтобы в масштабе всего общественного производства в целом подсчитать заработную плату наемных работников, занятых чисто репродуктивной деятельностью, часть общественного продукта, сгорающего в процессе личного потребления господствующих слоев общества, наконец, суммы гонораров, выплаченных деятелям культуры и искусства, науки и техники. Проще говоря, здесь предлагается пойти тем самым путем, приверженность которому так ядовито высмеивал в своем антагонисте Тесла. Однако теоретически этот метод способен принести успех, и если в самом деле будет подсчитано все, мы обнаружим, что общий баланс труда, измеренный таким образом, сойдется до последней копейки, пфеннига, цента и т.п. (Здесь, правда, мы тоже значительно упрощаем задачу и абстрагируемся как от субъективистских перекосов, в результате которых выплачиваемые гонорары далеко не всегда отвечают действительному вкладу в национальную культуру, так и от различного рода социальных затрат на образование, страхование, медицину и так далее, но речь ведь идет не столько о практическом расчете, сколько о принципиальной его возможности.)
Словом, только полный учет как исполнительского репродуктивного труда, так и всех затрат творческой энергии, расходуемых в процессе производства общественно-необходимого продукта, может сделать политическую экономию действительно точной наукой, которая по своей строгости могла бы соперничать если не с математикой, то по меньшей мере с физикой. Правда, современные средства экономического анализа не позволяют обеспечить такую точность, однако полное исключение творчества из сущностного содержания основных политико-экономических категорий тем более снижает их эвристическую ценность.
Между тем, если обиходные макроэкономические расчеты, выполняемые при планировании каких-то масштабных национальных программ, и позволяют вспомнить о творчестве инженеров, то для фундаментальной науки в них зачастую почти не остается места. И уж тем более никакого места не остается для музыки и живописи, поэзии и философии. И все это при том, что именно последние создают самый воздух творчества. Более того, не фигурирующие явно в прикладных инженерных дисциплинах, они тем не менее являются самым фундаментальным гарантом их точности. Исключение же общечеловеческой культуры из инженерных расчетов было бы куда более губительным, чем полное устранение из логики инженерных выводов всего того, что связано, например, с законом всемирного тяготения. Поэтому без учета (хотя бы самых начал) общечеловеческой культуры никакой расчет в принципе не может быть полным — а значит, и политическая экономия не может быть точной наукой.

§ 38

В принципе, анализ полной структуры производства позволяет найти место для прикладной инженерной деятельности; более того, для всего, что относится к начальным фазам единого жизненного цикла любой потребительной стоимости. Об этом говорит известная мысль Маркса о том, что наука превращается в непосредственную производительную силу: «Природа не строит ни машин, ни локомотивов, ни железных дорог, ни электрического телеграфа, ни сельфакторов, и т. д. Все это — продукты человеческого труда, природный материал, превращенный в органы человеческой воли, властвующей над природой, или человеческой деятельности в природе. Все это — созданные человеческой рукой органы человеческого мозга, овеществленная сила знания. Развитие основного капитала является показателем того, до какой степени всеобщее общественное знание [Wissen, Kпowledge] превратилось в непосредственную производительную силу, и отсюда — показателем того, до какой степени условия самого общественного жизненного процесса подчинены контролю всеобщего интеллекта и преобразованы в соответствии с ним; до какой степени общественные производительные силы созданы не только в форме знания, но и как непосредственные органы общественной практики, реального жизненного процесса».
Что же касается таких — пусть и неявных, но от того не менее полноправных — соавторов всякого непосредственного изобретателя, как Ньютон, Вергилий, Моцарт, Зенон, да и сам Маркс, то включение в нее их творчества прямо противопоказано, если не сказать более жестко: исключено, ибо деятельность такого рода однозначно относится к непроизводственной сфере. Традиционно, на протяжении полутора столетий, марксизм рассматривал сферу культуры как чисто надстроечное образование, которое возвышается над материальным базисом и существует только благодаря последнему. Во многом именно эта производность человеческой культуры от развития производительных сил являлась одним из решающих доводов в обосновании того, что общественное сознание определяется общественным бытием.
Но если так, то получается, что наибольшие затраты творческого труда практически полностью исключались (и продолжают исключаться) из общего баланса тех суммарных трудозатрат, которые лежат в основе любого конечного результата. Определение же культуры как одного из главных средств производства всякого прибавочного продукта (во всяком случае той «дельты качества», о которой говорилось выше) автоматически означает собой отнесение ее уже не к надстройке, но к базису. В известном смысле культура оказывается в большей степени базисом, чем даже все основанное на чисто репродуктивном труде материальное производство в целом; в какой-то степени было бы правильным утверждать, что само производство является надстройкой над базисом человеческой культуры. Впрочем, включение последней в структуру производства прибавочного продукта («дельты качества») вообще лишает смысла разговор о базисе и надстройке как противопоставляемых друг другу категорий.
Разумеется, это не означает собой опровержение господствующего постулата о том, что именно и только бытие определяет сознание человека. Правота этого тезиса вообще вряд ли может быть опровергнута. Речь идет лишь о том, что рядом с ним встает как совершенно равноправное начало прямо противоположный ему вывод. Поэтому истина оказывается и в самом деле диалектической: бытие действительно определяет сознание, но само бытие определяется именно сознанием. И как знать, может быть именно поэтому в русском языке чеканная формула: «бытие определяет сознание» имеет два прямо противоположных толкования.

§ 39

Но если в характеристике подлинного субъекта творчества встает необходимость обращения к силам, традиционно игнорируемым политической экономией, нужно всмотреться и в ту структурную часть капитала, которая, в свою очередь (традиционно же), исключается из анализа.
Как мы помним, полная структура представляет собой сумму постоянного капитала, капитала переменного и, наконец, прибавочной стоимости. Словом, сумму, в символьной форме представимую как
c + v + m.
Роль, которую играют в развитии производства структурные части капитала, различна.
Так, постоянный не порождает ничего нового, он лишь переносит свою стоимость на стоимость вновь создаваемого продукта. Поэтому, ничуть не приуменьшая значимости, можно сказать, что его функция до некоторой степени носит служебный вспомогательный характер. Главенствующую роль выполняет переменный капитал. Именно он, по мысли Маркса, скрывает под собой начало, объясняющее всю тайну прибавочной стоимости — а значит, и развития всего общественного производства в целом. Ведь именно переменный капитал (и только он) обладает свойством изменять свою величину в процессе производства.
Существенную роль в процессе расширения масштабов и развития общественного производства в целом выполняет и прибавочная стоимость. Но вот здесь-то и необходимы определенные комментарии.
Дело в том, что прибавочная стоимость распадается на две неравные и различные по своему назначению доли. Одна из них — это капитализируемая часть, которая, в новом производственном цикле трансформируется в дополнительные средства производства, что вовлекаются в расширенный процесс (сюда включается также и «дельта качества» применяемых в каждом новом цикле предметов труда и орудий), и в дополнительную рабочую силу (в том числе и получаемую за счет профессиональной переподготовки «дельту качества») задействованной в новом производственном цикле. Вторая представляет собой часть, которая (на первый взгляд) без остатка сгорает в процессе личного потребления господствующих слоев общества.
То обстоятельство, что расходуемая в личном потреблении доля не участвует в дальнейшем росте капитала («капиталист обогащается не пропорционально своему личному труду или урезыванию своего личного потребления»), исключает ее из политико-экономического анализа. Поэтому только капитализируемая часть становится предметом дальнейшего изучения. А раз так, то, не вступая в противоречие с основоположениями марксизма, можно было бы утверждать, что в контексте развития и расширения производства не подвергаемый капитализации остаток прибавочной стоимости допустимо исключить из структуры капитала. Поэтому полная форма последнего могла бы быть представлена следующим образом:
c + v + m — dm,
где dm означает собой не капитализируемую часть, остающуюся в распоряжении предпринимателя.
Повторим: это не только не противоречит Марксу, но и является прямым развитием его собственных выводов (только добросовестность исследователя препятствует ему пренебречь этой долей). Мы же попробуем взглянуть на не капитализируемую часть прибавочной стоимости в свете только что полученных выводов.
В ее материальном выражении часть прибавочной стоимости, которая остается в личном распоряжении предпринимателя (господствующих слоев общества), представляет собой — и это первое, что бросается в глаза — вещи, символизирующие власть и богатство. При этом понятно, что подобные символы складываются отнюдь не из тех потребительных стоимостей, которые образуют собой структуру необходимого продукта. Несмотря на то, что подавляющая их часть призвана удовлетворять в сущности те же материальные и духовные потребности, которые испытывают и наемные работники, все они качественно отличаются от того, чем довольствуются последние.
Мы уже говорили о том, что все потребительные стоимости дифференцируются по тому признаку, который характеризует содержащуюся в них «дельту качества». Здесь же даже поверхностный взгляд легко обнаруживает в самых утилитарных по своему назначению предметах гораздо большее. То есть не только повышенную добротность и подчеркнутые знакообразующие формы, но прямое воплощение материальной и духовной культуры человеческого общества, ибо едва ли не каждая вещь становится произведением настоящего искусства: «И сделал царь большой престол из слоновой кости и обложил его чистым золотом; к престолу было шесть ступеней; верх сзади у престола был круглый, и были с обеих сторон у места сиденья локотники, и два льва стояли у локотников; еще двенадцать львов стояли там на шести ступенях по обе стороны. Подобного сему не бывало ни в одном царстве. И все сосуды для питья у царя Соломона были золотые, и все сосуды в доме из Ливанского дерева были из чистого золота; из серебра ничего не было, потому что серебро во дни Соломоновы считалось ни за что…» «По этому образцу и еще с большими затеями было устроено царское место в константинопольском дворце. Там около трона размещены были золотые львы и другие звери, механика которых была так устроена, что львы рыкали, а лежавшие у трона звери поднимались на ноги, как скоро кто приближался к престолу во время торжественных приемов. Страху и величия для простых глаз было несказанно много». О пышности Версаля вообще умолчим, ибо ее живописали настоящие художники слова.
Словом, капитализм не изобретает в сфере потребления практически ничего нового; как и при королевском дворе, «роскошь входит в представительские издержки капитала». Но все же вслед за Марксом заметим: «Ближайший результат введения машин заключается в том, что они увеличивают прибавочную стоимость и вместе с тем массу продуктов, в которой она воплощается; следовательно, — в том, что вместе с той субстанцией, которую потребляет класс капиталистов и его окружение, они увеличивают и самые эти общественные слои. Возрастание богатства последних и постоянное относительное уменьшение числа рабочих, требуемых для производства необходимых жизненных средств, порождают вместе с новыми потребностями в роскоши и новые средства их удовлетворения. Все большая часть общественного продукта превращается в прибавочный продукт и все большая часть прибавочного продукта воспроизводится и потребляется все в более и более утонченных и разнообразных формах. Другими словами: производство предметов роскоши возрастает».
Эра нового класса только начинается сдержанно и скромно: «До появления машинного производства фабриканты, сходясь по вечерам в трактирах, никогда не потребляли больше, чем стакан пунша за 6 пенсов и пачку табаку за 1 пенс. Лишь в 1758 г. увидели в первый раз — и это составило эпоху — «промышленника в собственном экипаже!»
Правда, ни эта сдержанность, ни эта скромность не имеют ничего общего со скупостью пушкинского Барона, который, вздыхая над своими сундуками, отчетливо осознает:
Отселе править миром я могу;
Лишь захочу — воздвигнутся чертоги;
В великолепные мои сады
Сбегутся нимфы резвою толпою;
И музы дань свою мне принесут,
И вольный гений мне поработится…
Но все же решает иное:
Ступайте, полно вам по свету рыскать,
Служа страстям и нуждам человека.
Усните здесь сном силы и покоя,
Как боги спят в глубоких небесах…
В отличие от него, капиталист не хоронит свое богатство в подвалах, напротив, мелочно экономя на всем, пускает его в дело, и именно эта стратегия вскорости меняет все. Если уже упомянутый здесь Альфред Крупп начинал с полуразвалившегося сарая, то закат своей жизни он встречает на вилле «Хюгель». Это был огромный величественный дворец со 180 помещениями, строительный материал для которого завозился аж из далеких каменоломен Шантильи под враждебным Германии Парижем. Правда, вкусы нового класса поначалу оставляют желать много лучшего, но ведь и гангстерское мировоззрение европейского дворянства отнюдь не сразу породило образцы высокого стиля; к тому же очень скоро именно он, новый хозяин жизни, начинает диктовать свою моду. Отметим и появление предпринимателей-меценатов; в российской культуре имя одного из них навсегда осталось в названии национальной художественной галереи. Словом, не подвергаемая капитализации часть прибавочной стоимости предстает при ближайшем рассмотрении тем своеобразным анодом, который, растворяясь в процессах общественного обмена и потребления, осаждается, кроме всего прочего, и в виде нетленных памятников человеческому гению.

§ 40

И тем не менее, даже при всем том, что во многом благодаря именно прибавочному продукту умножается национальная культура, его распределение — это образец вопиющей социальной несправедливости. Но отвлечемся на время от узко социологического аспекта и задумаемся над другим. Характерной особенностью произведений подлинного искусства (а именно они образуют собой вещный мир, окружающий тех немногих, в чьем распоряжении остается прибавочная стоимость) является то, что юридически принадлежа кому-то одному, они формируют духовный облик в конечном счете всего общества, которое их порождает. Более того, совсем нередко богатства, созданные благодаря именно этой, не ввергаемой в новый производственный цикл, части прибавочной стоимости, не запираются в чьих-то сундуках, но становятся общим достоянием всего социума.
Разумеется, здесь нет и тени сознательной благотворительности (хотя со временем появляется и она); просто такова природа всего, что создается не обычным ремесленником, но подлинным художником в своем ремесле. Роль произведений искусства не может быть ограничена тем, чтобы обставлять закрытый для всех быт их формальных владельцев. Платон как-то сказал про Гомера, что тот воспитал всю Грецию; и мы знаем, что его поэмы читались на ежегодных — и уж тем более Великих — Панафинеях, их изучение являлось обязательным элементом тогдашнего образования, многое в них было назиданием для всего честолюбивого юношества, достойным примером для общего подражания. В сущности, то же самое можно сказать и про любого художника вообще, ибо каждый из них, даже работая по частному заказу и часто не осознавая того, высекает не мраморную Галатею, но лепит душу всего своего народа. При этом заметим: собственно творчество никогда не заканчивается наложением какого-то последнего штриха, напротив, перерождающее душу воздействие предмета искусства на человека только начинается с ним, чтобы так и не закончиться даже через тысячелетия. Ведь и сегодня тот же Гомер, и тот же Платон продолжают и продолжают свою вечную работу.
В свою очередь, ничто иное, как воздух культуры порождает гений тех, кому предстоит умножать ее. Но если так, то необходимо признать, что и материализуемая в ее памятниках не капитализируемая часть прибавочной стоимости предстает перед нами в совершенно ином свете. Оказывается, (при всей несправедливости распределения, когда одним достается все, другим — ничтожно малая часть) и для нее находится свое — очень важное и в высшей степени благотворное — место в истории развития всего человеческого общества. Воспитанные на сочувствии угнетенным, мы привыкли видеть в том, что составляет богатство немногих, если и не предмет зависти и вожделения, то продукт прямой неправедности, а то и самых отвратительных преступлений. Ничто из этого не лишено справедливости, и тем не менее можно (и нужно) взглянуть на предмет бесстрастным отстраненным взором с тем, чтобы найти и для него место в каком-то едином ряду безличных первопружин, приводящих в принудительное движение всю человеческую цивилизацию. Именно таким — одним из рычагов истории и предстает то, что становится достоянием тех, кто распоряжается прибавочной стоимостью.
Выше уже говорилось о том, что назначение прибавочного продукта состоит, в частности, и в том, чтобы материализовать в себе известные объемы совокупного труда, чтобы постоянно как-то по-новому форматировать всю структуру необходимого для общего выживания. Уже в самом начале человеческой истории этот продукт служил цели первичного социального синтеза; без него было невозможным никакое становление социума. Теперь же мы видим, что, даже создав цивилизацию, этот продукт по-прежнему продолжает служить ее развитию. Игнорировать его не прерывающуюся, несмотря ни на какие потрясения, ферментирующую роль решительно невозможно; если бы каким-то невероятием удалось нейтрализовать его специфическое действие, перед нами предстала бы уже совершенно иная история не только нашей цивилизации, но в конечном счете и всей нашей планеты.
Таким образом, можно заключить следующее. Если и переменный капитал, и соответствующая доля капитализируемой части реализуют свои потенции в непрерывном воспроизводстве способных преимущественно к репродуктивному труду контингентов рабочей силы, то не ввергаемая в производственный оборот часть прибавочной стоимости на поверку вызывает к жизни ничуть не менее важные для развития производительных сил общества социальные стихии.
Словом, уже несложный анализ показывает, что эта часть отнюдь не сгорает в процессе личного потребления эксплуататорских классов. Человеческая культура неуничтожима. А значит, и отъятое у человека в конечном счете вносит свой вклад во всеобщее накопление; так что личное потребление всех эксплуататорских классов на поверку оказывается не таким уж и личным.
Узко социологический подход к выводам Маркса (собственно, именно тот, который когда-то заставил его назвать самого себя не марксистом) однозначно относит те слои общества, в распоряжении которых остается прибавочный продукт, к паразитическим классам. В представлении подавляющего большинства тех, кто воспитывался риторикой классовой борьбы, не только сам капиталист, но и все, единственным источником существования которых является прибавочная стоимость (и уж во всяком случае не капитализируемая ее часть), — это социальные паразиты. Именно такой взгляд на вещи в свое время делал возможными репрессии в отношении тех, кто формировал культуру нашего социума. Осознание того факта, что на деле созидательную роль играет не только переменный капитал, но без исключения все его структурные элементы, включая и самую одиозную — не капитализируемую часть прибавочной стоимости, делает абсолютно невозможным их обоснование никакой логикой, никакими «научными» выводами.
Итак, если свести все многообразие форм и результатов созидательной деятельности человека к структурным частям капитала, то именно не ввергаемая в новый производственный цикл часть прибавочного продукта (прибавочной стоимости) предстанет как необходимое условие и в то же время как прямое воплощение его творческого духа. Впрочем, если быть строгим, то следует сказать, что ни прибавочный продукт, ни прибавочная стоимость, ни даже весь капитал в целом сами по себе не способны породить решительно ничего, и интерес для анализа вызывают не столько они, сколько те стихии, которые порождаются ими,— их, говоря языком философии, инобытие. Накапливаемое веками, инобытие именно не капитализируемой части прибавочного продукта в конечном счете предстает как основное условие и средство любого творческого процесса. В том числе и прикладной творческой деятельности инженера, задействованного в непосредственном производственном процессе. (Заметим, кстати, что и научная деятельность самого Маркса долгое время обеспечивалась не вполне праведными доходами его старинного друга.) Хранилище и лоно человеческой культуры, именно эта часть предстает самым необходимым условием образования той «дельты качества» конечного результата всего общественного производства в целом, которая только и делает возможным его постоянное развитие, которая только и делает возможным движение человеческой истории.
Не станем абсолютизировать, но все же заметим: под известным углом зрения обнаруживается, что этот структурный элемент капитала играет даже куда более важную и решающую роль, чем любая другая из его составляющих. Маркс же практически исключает его из своего анализа. Логика «Капитала» дает возможность утверждать: не капитализируемая часть прибавочной стоимости не играет роли в становлении и развитии общественного производства и — шире — в человеческой истории.
С этим нельзя согласиться.

§ 41

В теоретическом противопоставлении субъекта собственно творческой деятельности субъекту исполнительского репродуктивного труда без особого напряжения мысли можно распознать парафраз старой философской дилеммы: «герой или толпа».
Поскольку в теоретических построениях «Капитала» (во всяком случае в явной форме) первому, как, впрочем, и самому творчеству, не уделяется никакого внимания, появляются основания заключить о том, что выводы этой «Библии рабочего класса» являются политико-экономической формой решения данной дилеммы в пользу толпы. Отметим сразу: этого нет ни у Маркса, ни в марксизме, более того, именно марксистское учение позволяет найти правильное соотношение обеих сил. Но только за пределами политической экономии.
Если уж мы заговорили о философской дилемме применительно к экономической теории, необходимо сделать вывод о том, что и противоположная логика, в силу которой действительным субъектом истории может быть только «герой», не вправе представлять абсолютную истину в последней инстанции. Обладание даже начальной философской культурой требует признать, что ни выбор в пользу «толпы», ни выбор в пользу «героя» не могут претендовать на истинность. Поэтому любое полярное решение должно быть отвергнуто. Уже хотя бы только потому, что никакая теория не может служить оправданием гражданской войны (и уж тем более понуждением к ней).
Вспомним ключевые звенья той металогики «Капитала», о которой говорилось выше.
1. Все наличное богатство общества представляет собой накопленный прибавочный труд. В свою очередь, прибавочный труд — это неоплаченный труд наемного работника, то есть труд, развертывающийся за пределами необходимого времени. Таким образом, все богатство общества оказывается созданным исключительно руками эксплуатируемых классов.
2. Рабочему сполна оплачивается только необходимое время; весь прибавочный продукт отчуждается от непосредственного производителя и переходит в полную собственность господствующих классов. Отсюда следует, что действительный создатель всех ценностей, накопленных человеческим обществом (рабочий класс) оказывается вне создаваемой исключительно его руками цивилизации.
3. Таким образом, социальная революция, одним из центральных лозунгов которой является требование «экспроприации экспроприаторов» (или, по-простому, по-рабочему выражаясь, «грабежа награбленного»), является проявлением высшей исторической справедливости.
Попытаемся теперь взглянуть на эти же металогические конструкции в свете результатов, которые были получены нами здесь.
1. Все наличное богатство общества представляет собой накопленный прибавочный продукт. При этом прибавочный продукт по преимуществу представляет собой специфическое выражение «дельты качества» конечного продукта общественного производства; в ее основании лежит творческое начало человеческой деятельности.
Отсюда вытекает, что все богатство общества является результатом созидательного труда субъекта творчества.
2. Доля субъекта творческого труда в совокупном продукте общественного производства (удельный вес части, остающейся в распоряжении субъекта творчества) постоянно сокращается.
Это вытекает из следующего:
— вследствие общей редукции, которая к тому же сопровождается постоянным сокращением продолжительности рабочего времени, доля исполнительского репродуктивного труда в суммарном балансе общественного производства постоянно снижается;
— в силу закона стоимости сокращение количества живого труда, затрачиваемого наемным работником в процессе производства, должно сопровождаться пропорциональным сокращением общей массы стоимости, остающейся в распоряжении рабочего. Иными словами абсолютным обнищанием пролетариата;
— между тем эмпирическим фактом является то обстоятельство, что уровень жизни субъекта исполнительской репродуктивной деятельности не только не снижается, но, напротив, возрастает;
— рост уровня жизни при фактическом снижении доли трудового вклада в общий результат производства оказывается возможным только за счет увеличения доли конечного продукта, который переходит в распоряжение рабочего;
— увеличение удельного веса конечного продукта, остающегося в исключительном распоряжении субъекта репродуктивной деятельности, оказывается возможным только за счет соответствующего сокращения той части, которая переходит в собственность субъекта творчества.
Таким образом, в логической тенденции наличное богатство общества все в большей и большей степени отчуждается от его непосредственного производителя.
3. Разумеется, этот вывод не может пониматься в абсолютном смысле, то есть таким образом, что субъект творческой деятельности оказывается полностью вытесненным из создаваемой главным образом его трудом цивилизации. Но все же социальная справедливость оказывается нарушенной.
Таким образом, встает необходимость совершения социальной революции в пользу субъекта творческого труда. И главным лозунгом такой революции должен стать лозунг прямой экспроприации пролетариата.
Ни больше, ни меньше…

Выводы

Таким образом, анализ позволяет сформулировать следующее.
1. Простой и сложный труд отличаются друг от друга только мерой содержащегося в том и другом творческого начала. Только это общее им содержание делает их количественно сопоставимыми друг с другом. Никакая редукция труда не способна достигнуть той степени, при которой даже самые простые его виды низводятся до лишенного всякой духовности механического движения или инстинктивной животной деятельности. Таким образом, множество всех разновидностей труда лежит в диапазоне, одним пределом которого является абсолютное творчество, другим — голая репродукция, но в реальной действительности ни одна из них не достигает ни того, ни другого предела.
Простой и сложный, репродуктивный и творческий, умственный и физический труд — это разные измерения одной и той же противоположности.
2. Начало всех социальных различий между людьми состоит в способности к творчеству. Только разная мера этой способности делает возможным появление прибавочного продукта. А следовательно, именно она же в конечном счете лежит в основе становления зависимости человека от человека и принуждения одним другого.
3. Отчуждение труда — это прежде всего отчуждение творческого начала. Именно творчество и его результаты по мере социального строительства и развития общественного производства противопоставляются человеку и становятся господствующей над ним чужой внешней силой. Но тем не менее подлинным его субъектом является все общество в целом. Отождествление его с каким-то одним социальным слоем не имеет ничего общего с истиной, любая персонификация любых достижений человеческого разума представляет собой продукт отчужденного сознания.
4. Ни одна инженерная новация немыслима вне всей материальной и духовной культуры общества. Между тем многие достижение материальной и практически все достижения духовной, как правило, исключаются из политико-экономических расчетов. А следовательно, из рыночной стоимости продукта, как правило, исключаются самые значительные затраты сложного творческого труда.
5. Творческий труд, который находит свое воплощение в достижениях материальной и духовной культуры и в конечном счете материализуется в прибавочном продукте общественного производства, существует за счет той его доли, которая не направляется на расширение масштабов производства (в условиях капиталистической формации — за счет некапитализируемой части прибавочной стоимости).
Это значит, что остающаяся в личном потреблении предпринимателя часть прибавочного продукта (прибавочной стоимости) играет не менее (а может быть и более) важную роль в развитии общества, чем весь необходимый продукт и капитализируемая часть прибавочного.


Аристотель. Политика. III, 5, 10.

Аристотель. Политика. III, 5, 14.

Аристотель. Политика. VII, 13, 9.

Аристотель. Никомахова этика. I, 6.

Аристотель. Политика. II, 6, 2.

Ксенофонт Афинский. О доходах Афинского государства, IV.

Аристотель. Политика. I, 1, 4.

Аристотель. Политика. I, 1, 18.

Аристотель. Политика. I, 2, 8.

Плутарх. Антоний, 28

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., 2 изд., т.  42, с. 97

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., 2 изд., т.  42, с. 96

Лампа накаливания. Википедия http:/ru.wikipedia

Белькинд Л.Б. Томас Альва Эдисон, с. 297

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., 2 изд., т. 46, ч. II, с. 215

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., 2 изд., т.  23, с. 607

III Царств 10, 18—22

Забелин И.Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. Кн. I. Государев двор или дворец. М.: Книга, 1990, с. 182.

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., 2 изд., т.  23, с. 607

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., 2 изд., т.  23, с. 455

Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., 2 изд., т.  23, с. 608

Оггер Г. Магнаты… Начало биографии, с. 152

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия

Список тегов:
прибавочный продукт 











 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.