Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Гамсун К. О духовной жизни современной Америки

ОГЛАВЛЕНИЕ

ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОЕ ИСКУССТВО

Живопись и скульптура

Если теперь перейти к рассмотрению американского изобразительного искусства, то оно оставит у нас в точности такое же впечатление, как и литература: перед нами искусство, нуждающееся в чужеземном влиянии, способном стимулировать творческие импульсы. Это искусство — тоже плод, созревший в особой материалистической атмосфере Америки; пропитанное духом бостонского синклита, оно взошло на волне самого что ни на есть тяжеловесного патриотизма. Американцы — нация торговая, привыкшая продавать и покупать, а отнюдь не народ, творящий или хотя бы любящий искусство. Все явления, встречающиеся на их жизненном пути в сфере торгового обмена или финансовых сделок, их мозг схватывает мгновенно, зато искусство никак ими не воспринимается. Устроить себе "тихий день" не в их привычках, не станут они и тратить время, чтобы прислушаться к чему-то стороннему. Истинный янки, сугубо правоверный в своих вкусах, для развлечения предпочтет отправиться в "Атенеум" с целью изучения патентов, нежели пойти в оперу слушать Вагнера, и, если бы этого не требовали приличия, может, и супруга его и барышни-дочки тоже не пошли бы туда.
Американцы в целом еще не пробудились для восприятия искусства. Я не требую от них, чтобы они умели сами его открывать, но хотя бы воспринимали его, когда им предлагают это искусство. Чтобы включить его в рамки собственного бытия и возрождать его как явление.
Американцы — нация молодая, но при том достаточно зрелая, чтобы искусство могло захватить их, воздействовать на их души, во всяком случае, что-то им говорить.
Уже сама по себе природа этой страны должна была бы наделить американцев духовным чувством красоты. Видят же они солнце и море, солнце, которому по великолепию нигде больше на свете нет равных. Зимой они могут лицезреть бледные звезды, а летними ночами — багровые ураганные облака. Леса Америки насыщены удивительной поэтической жизнью. Там поют птицы, раздаются звериные крики, слышатся крадущиеся шаги каких-то мохнатых существ. Огромный мир прерий, мир красок, запахов и диковинных звуков окружает американцев. Но они не замечают этого. Ничто не может направить мысли их — американцев, привыкших вести счет цифрам, — в иное русло. Никакая красота ни на миг не заставит их позабыть про экспорт, про рыночные цены. Правда, возможно, в этом смысле в американских штатах за долгие годы появились какие-то исключения, но их совсем-совсем мало. Стало быть, не приходится удивляться, что американское искусство не достигло более высокого уровня, чем тот, какой мы наблюдаем ныне.
К этим людям, не воспринимающим ничего, кроме непосредственной пользы, и стучится в дверь американское искусство. Вот им бы и воодушевить, поддержать его творцов. Но искусство не смеет просить их ни о чем, пусть даже о самом минимальном понимании — было бы, конечно, что понимать. Но и в этом случае оно наталкивается на самое элементарное непризнание, на самую глупую критику. Таким вот людям искусство страны вынуждено сдаться что называется, на милость и немилость, когда случится та или иная выставка.
В Америке много таких джентльменов, которые не способны отличить пастель от хромографии, одну школу живописи от другой. Если они знают портреты американских президентов, помнят дату знаменитого сражения при Атланте, а также верят в Бога и к тому же обладают миллионами, этого уже достаточно, чтобы обеспечить подобному американскому гражданину место в жюри какой-нибудь художественной выставки.
В Америке насчитывается восемьдесят восемь художественных школ и сто девяносто профессоров, обучающих три тысячи учеников. Но стране этой, с ее молодым искусством и широким достатком, следовало бы поручить преподавание в этих школах художникам. И, может быть, следовало бы также производить хотя бы минимальный отбор учеников среди этих трех тысяч. Но не делается, увы, ни то, ни другое.
Из американских художников, насколько мне известно, только трое получили медали в Европе, а всего, может быть, шестеро завоевали известную славу в Европе, и притом славу заслуженную. Конечно, можно было бы наскрести с десяток талантов среди собственно американских художников, а также пригласить профессоров из других мест. Но об этом даже нет смысла говорить, искусство — твердят янки — годится только национальное, только сугубо отечественное. А все же характерно, что стоит появиться в Америке истинно значительному художнику, как он тут же покидает свою страну и уезжает в Европу. Над этим следовало бы задуматься американским цензорам искусства. Но они не задумываются, они отпускают своих художников в Европу. И ведет это к тому, что в академиях остаются лишь старики, которые слишком стары для путешествий, а также молодые, подающие надежды дилетанты, которые в свою очередь будут обучать молодых, подающих надежды дилетантов.
Любая американская художественная выставка представляет собой зрелище, способное повергнуть человека в замешательство. Принимаются картины без всякого отбора; поэтому на выставке можно увидеть работу мастера, гениальную работу, поступившую из обители чужеземной художественной традиции, и рядом с ней — образчик пошлейшей бездарности из прерий Дакоты. Но кто же производит отбор? В подавляющем большинстве случаев в состав жюри входят: бургомистр данного города и горстка денежных тузов, людей, почитаемых обществом за то, что они богаты и твердо исповедуют веру в Бога, но лишенных какого бы то ни было художественного вкуса и даже художественного чутья. Должно быть, поутру, прежде чем они займут свое место за столом жюри, эти люди получают всякий раз что-то вроде наставления в отношении оценки картин от супруги или дочери, которые и сами балуются живописью.
Американское искусство преимущественно представлено натюрмортами, изображающими съестное: яблоки, виноград, груши, рыбу, а также разного рода ягоды, ощипанных петухов, говяжьи ноги. Такие картины развешаны повсюду.
Часто встречаются крупные холсты, притом в очень дорогих рамах. Некоторые даже украшены золотой инкрустацией. Такие работы не отправляют в галереи или другие художественные заведения, их покупают богачи с намерением украсить ими свои столовые.
Таким образом, поскольку назначение этих холстов ни для кого не составляет тайны, тут вдруг открывается целый конвейер картин с петухами и говяжьими филе.
Художники создают эти картины с заведомо определенной целью: они должны стать частью меблировки столовой и потому оформляются соответственно, с тем чтобы эффектно выглядеть на стенах - мы увидим здесь яркие краски, резко очерченные контуры предметов. Даже говяжьей ноге придается декоративный характер — к ней приделывается изящный бантик. Мертвая птица на доске красиво распластала крылья, каждое перышко переливается яркими красками. Мертвые крылья написаны так, что смотреть на них одно удовольствие. И если подобные холсты и впрямь более или менее удачно исполнены, и в углу можно прочитать более или менее известное имя американского художника да вдобавок картина вставлена в безупречную раму, тут уж очень скоро найдется и покупатель: какой-нибудь богач не преминет повесить это редкостное произведение искусства в своей гостиной.
Так мало художественного такта у подобных американских жюри, что они без зазрения совести принимают также и детские работы только за то, что они — детские, и всегда предоставляют им какое угодно место, иной раз весьма заметное. К этим детским работам прикалывается записка с пометкой, к примеру, что автору картины двенадцать лет и он сирота. На каком-нибудь другом рисунке, исполненном в черно-белой манере и изображающем двух кур, прикрепляют бумажку с сообщением, что художнику пятнадцать лет, он глухонемой и к тому же еще хромой. Спрашивается, что общего у искусства с милосердием? Как художник я не постеснялся бы сорвать со стены кур этого самого калеки. Работа его попросту насмешка над зрителем, да и портит впечатление от картин, развешанных по соседству. Стоит только взглянуть на это немыслимое творение — и ты уже никогда его не забудешь: оно запомнилось тебе своей отчаянной бездарностью, врезалось накрепко в твою память, словом, тебе от него не отделаться. Если тебя хоть раз в жизни угораздило увидеть парочку таких вот кур, то и нынче эти куры будут маячить у тебя перед глазами, возникая вновь и вновь, когда ты этого меньше всего ожидаешь: они соскочат к тебе на бумагу, как только ты соберешься что-либо написать, усядутся рядом на абажуре лампы, повиснут на стенном календаре на твоей стене, и хлипкие тонкие лапки их будут жалостно торчать на виду у всего мира, так что больно станет на них смотреть. Конечно, и на американской художественной выставке можно порой среди всей дряни увидеть и кое-что хорошее, особенно если там представлены картины из всех штатов. Самое лучшее в американском изобразительном искусстве — это пейзажи: среди мастеров этого жанра Америка насчитывает ряд крупных незыблемых имен; мастера эти изрядно наловчились, к примеру, изображать красивые дубы. В истинно американском пейзаже обычно можно увидеть следующее: девушка доит корову на зеленой лужайке, у опушки могучего леса, на фоне голубой горы под ясным небом. Это все тот же "лунный свет", заимствованный из американской литературы, просто он принял здесь иной облик. Пейзаж этот все американские художники знают назубок, никогда не ошибутся в нем, ни единой былинки не забудут, все здесь приглажено и ровно. Корова расцвечена, как птичка колибри, весь лес состоит из прекрасных, живописных деревьев, да и горы выстраиваются так, что никак не давят на земной шар, но и не дырявят небо. О, как бы хотелось схватить эти самые горы в охапку и встряхнуть их как следует, чтобы отныне торчали они в яростном беспорядке, устремленные ввысь! И еще — хотелось бы, чтобы на небе появилась хоть одна-единственная тучка!
Словом, это искусство благообразное и смирное, тяготеющее к голубой идиллии, чуждое всему мирскому, искусство, по духу и содержанию в точности напоминающее американскую литературу. Если изображается пасторальная сцена, то ее действующие лица всегда предельно аккуратно одеты. Воздух может быть накален до ста градусов по Фаренгейту, трава, бывает, кудрявится от зноя, но пастух и пастушка ни единой пуговички не расстегнут на своем платье. Если же изображен интерьер, то на стене мы увидим "Тихого утешителя", а также портрет Джорджа Вашингтона, на пианино будут стоять ноты с сочинениями Санкея, а на календаре под зеркалом будет написано: воскресенье, 23 августа. И в этой комнате восседают в креслах двое влюбленных! Так расстегните же пуговицы, и пусть на календаре будет понедельник, какой угодно понедельник, и пусть картина дышит жизнью, ее борением и радостью! Я не прошу художников изображать любовное безумие, тяжкий грех: вопрос морали — особый вопрос, я лишь прошу, чтобы в картине была жизнь и под одеждой скрывались живые люди, а вот это уже — вопрос искусства. Пусть влюбленные покажут нам, что сердца их бьются, что грудь их дышит, что под кожей у них пульсирует жизнь и что в телесной оболочке заключен человек! Да где уж там — перед нами все тот же "лунный" свет. Где американская литература изъясняется многоточиями, там американская живопись пуритански живописует одежды — дальше этого искусство не пошло и не пойдет, пока не получит стимула со стороны.
В области ваяния американское искусство всего сильнее в изображении животных: собак и кошек, и только лишь самые отважные дерзают ваять негров. Индеец в боевом снаряжении; Христос, распятый на кресте; бюст Вашингтона — вот постоянный набор произведений американской скульптуры, характерный для современной Америки.
Иной раз встретишь гипсовую статуэтку, привлекшую твое внимание тем, что на цоколе выведены какие-то буквы, выгравирован стишок. Статуэтка представляет собой (естественно, добродетельно одетую) женскую фигурку невыразимой красоты, это истинно американская Венера с талией не толще детской шейки. А в стишке говорится, что такой прекрасной может стать каждая женщина — надо лишь купить и выпить столько-то бутылочек "Айерс сарсапарилла". Гипсовая фигурка, стало быть, всего лишь реклама патентованного средства. Дальше можно увидеть скульптурную группу: женщина моет мальчика, умывает ему лицо, и стишок утверждает, что таким белокожим, как этот мальчик, может стать каждый — нужно только пользоваться определенным сортом мыла для ежедневного туалета. Стало быть, эти произведения искусства — реклама продукции бруклинской мыловаренной фабрики Пирса.
Подобную профанацию искусства можно осуждать, можно огорчаться по поводу того, что искусство таким вот непосредственным образом превращено в служанку рекламы. Но в ту же секунду вспоминаешь, в какой стране мы находимся, и тут уж, пожалуй, остается лишь одобрительно кивнуть при виде очередной гипсовой статуэтки. А почему бы и не служить ей рекламным целям? В этих фигурках есть какая-то лукавинка, иной раз среди них попадаются и весьма удачные находки. Конечно, художественная ценность их невелика, реклама она реклама и есть, это всего лишь торговая вывеска, но по крайней мере хоть не "лунная" лирика, эти фигурки отражают какую-то жизнь, фиксируют какую-то ситуацию, отображают какой-то поступок. А зачем мне, спрашивается, в повседневной жизни индеец? Индеец ведь даже не знает, что есть такой жизненно необходимый предмет, как мыло.
Эти рекламные произведения представляют собой первую попытку создания национального американского искусства; они занимают в нем то же место, которое в сфере литературы принадлежит журналистике, именно в них воплотились самые лучшие оригинальные начинания в области искусства.
Американскому изобразительному искусству, кажется, совершенно чуждо благородное честолюбие. И поныне высший предел его устремлений — воплотить образ добропорядочного покойного президента времен бриджей, а не то создать более или менее верную копию статуи Венеры Милосской. О президенте известно, что единственным его даром была порядочность, а о Венере Милосской — что все привыкли перед ней преклоняться. Венера Милосская видна во всех витринах и окнах, она глядит на нас со всех полок, красуется на крышке любого пианино, непременно обнаружится в доме, продаваемом за долги, — и каждый поэт считает своим долгом ее воспеть. В Америке она — высший образец для всякого скульптора, в Париже она чуть ли не олицетворяет собой весь Лувр. Я ничего не скажу о ее длинной шее, которая могла бы быть и покороче, о ее хитоне, который несет декоративную функцию, скрывая ее тело вместо того, чтобы его прикрывать, — я принимаю ее такой, какая она есть, -как откровение. Мои чувства к ней сливаются в беззвучный вопль восторга, поистине она прекрасна почти что безмолвной красотой. И все же Венера Милосская чужда моей душе. Ее изображению самое место на закладках для книг. Даже на рыбных базарах я не встречал женщин с таким абсолютно невыразительным лицом, как у нее. А ведь если человек где-то стоит, то, стало быть, он поставлен туда по какой-то причине, но Венера Милосская стоит на своем пьедестале без всякой сколько-нибудь ощутимой необходимости, стоит себе и стоит: она прекрасна, и все тут. Душа ее не раскрыта, она всего лишь олицетворение строгой чистоты; прикоснувшись к ней, я лишь запятнаю ее чистоту. Я не люблю эту даму, она убивает мои иллюзии, гасит порыв, наполняя все мое существо каким-то вялым эстетским удовлетворением, никак не обогащающим душу. Вот бы ей еще одну руку, да что там, две руки — тело ее всего-навсего обрело бы завершенность, какой сейчас лишено, — но что такое завершенность, когда речь идет о безликой человеческой фигуре, почти ничего не выражающей. С помощью некоторой аффектации и известной доли "поэтического воображения" можно, конечно, как-то ее оживить; как знать, может, в грядущем столетии чувствительные люди даже отыщут под складками ее платья жилы, в которых пульсирует кровь...
Несколько лет назад некий американский скульптор решил сослужить службу своему отечеству; по политическим взглядам он был республиканцем, по природе своей — патриотом; многие американцы вдобавок видели в нем художника уникального таланта.
Он высек пьедестал, вырезал фигуры стоящего мужчины и коленопреклоненного негра, все эти три вещи он соединил железными скобками и создал таким образом группу. Стоящий мужчина должен был изображать рабовладельца, в руках у него был бич. Ведь если стоящий мужчина держит в руках бич, то совершенно очевидно, что он рабовладелец. Негр изображал раба. Стоя на коленях, он молился, но когда негр молится — это чудо. И вся Америка нашла, что работа нашего скульптора — истинное чудо. А художник был ловкий парень, в высшей степени наделенный американской изобретательностью: он ведь высек фигуру черного негра в белом мраморе, а фигуру белого рабовладельца—в черном. Опять же перед нами "Хижина дяди Тома", в точности "Хижина дяди Тома"! Мадам Бичер-Стоу не могла отчетливей сказать словами то, что эта скульптурная группа "сказала в камне", а сказала она вот что: какие страшные черные варвары, эти жители южных штатов! Как смели они заставлять эти чистые белые создания трудиться на хлопковых плантациях ради пищи, одежды и скудной платы! Группа эта сделалась символом свободолюбия и гуманности северных штатов, давших свободу неграм. Скульптор тот был патриот и, создав эту скульптуру, стал у себя на родине весьма значительным человеком, приобретя имя и уважение сограждан, состояние и высокое положение в обществе. Но его скульптурная группа ничего не поведала людям о том, что страна, ранее освободившая несколько тысяч негров, еще и сегодня содержит в рабском состоянии один миллион сто девятнадцать тысяч собственных чад, — содержит их, как рабов в шахтах, чего-чего, а этого скульптурная группа не рассказала1. Потому что скульптура не порицала рабство как таковое, такого замысла не было у скульптора, его группа прежде всего должна была стать политической рекламой в пользу республиканской партии, к которой принадлежал сам художник2. Во-вторых, она была задумана как некий патриотический дар всему американскому отечеству. Как таковую ее и приняли американцы, она наделала много шума и отныне считается крупнейшим произведением монументального искусства Америки.

1) В эту цифру включено также число малых детей, работающих на фабриках железно-скобяных изделий – труд здесь еще тяжелее, чем в шахтах. Речь идет о детях в возрасте от шести до пятнадцати лет. Только в одном-единственном округе (в Люцерне) на угольных шахтах трудятся три тысячи детей. Там, под землей, средняя температура - девяносто пять градусов по Фаренгейту; законом определено время, которое ребятишки должны проводить в шахтах. Дети, можно считать, образования никакого не получают, а платят им много меньше, чем неграм в южных штатах (см. статистические данные в "Норт америкен ревью" за 1884 г.). В той же самой стране, где столь пышно процветает рабский детский труд, упорно ограничивают иммиграцию, выдавая это, в частности, за меру, способную оградить коренных жителей страны от безработицы. Но почему бы, не освободить американских детей, как освободили негров? В этом случае семь-восемь тысяч взрослых мужчин получили бы работу. - Прим. автора.

2) Другая партия — демократическая, - как известно, была против войны за отмену рабства. - Прим. автора.

Разумеется, американская скульптура при всем том необыкновенно целомудренна. Не вздумайте надеяться, чтобы изобразили людей без фиговых листков! Даже голый ребенок, играющий с туфелькой, не может играть с этой туфелькой без фигового листка. Мало того, если бы Ева, "новорожденная Ева" скульптора Дюбуа вдруг оказалась в Америке, на нее очень скоро надели бы поясок, закрывающий низ живота. Во всем изобразительном искусстве Америки царит, так же как и в американской литературе, предельно ханжеский страх перед обнаженной натурой. Художники рассказывали мне, что они никогда не пишут с модели, что им даже и не найти модели, потому что позировать нагишом значило бы бросить вызов всему бостонскому духу, но даже в том случае, если бы им удалось раздобыть такую модель, художникам не разрешили бы ее изобразить.
Можно представить себе, каково приходится художнику, вынужденному догадываться не только о порах кожи, об игре света и тени на ней, но даже о мышцах и целых частях тела. Чему же удивляться тогда, что изображение Венеры Милосской представляется американскому художнику наивысшей и заманчивой дерзостью. Возьмите, к примеру, парк Эрстеда в Копенгагене. Таких обнаженных статуй, как. там, самого парка с таким обилием обнаженных фигур нипочем не потерпели бы ни в одном американском городе, даже если бы такой парк подарили городу даром. Из высоконравственного кликушествующего Бостона расползается по всей Америке дух грубого ханжества, который соответственно окрашивает и искажает вкусы самих художников и публики. И если теперь, в силу острейшей щепетильности, американцы боятся вида руки без рукава, ноги без чулка, то вместе с тем они поразительно нечувствительны к художественному, духовному непотребству, столь распространенному в их искусстве. Я отношу сюда и детективы, и картины, которые выставляются в американских гостиных, и добрую часть патриотической скульптуры. Никто не стыдится предлагать вниманию посетителей выставок каких-то совершенно немыслимых кур только потому, что этих кур написал калека, и полагают вполне нормальным, что вокруг подобных картин собираются зрители. У торговцев картинами можно увидеть самые, что ни на есть смехотворные холсты, выставленные для продажи, изображающие, например, лосей в горах, причем у каждого лося на рогах — шелковый бантик, а не то — яркую звезду, заглядывающую сквозь окно в комнату, освещенную полуденным солнцем. В Сент-Луисе, столице Миссури, одном из крупнейших транспортных узлов Соединенных Штатов, три года назад выставили партию хромолитографий, на которых можно было видеть позолоченные водоемы, голубых ягнят и людей с розовыми глазами. Когда искусство обретает оригинальность на таком вот уровне, посетитель смолкает: он подавлен. Пусть только посмеет улыбнуться, ведь подобные картины создаются с самыми серьезными намерениями. Он находится на американской земле и рассматривает американскую художественную выставку; пусть наслаждается откровениями искусства, каковы бы ни были его сюрпризы, с тем же благоговением, с каким он внимает музыке патриотических медных труб, на которых играют люди, марширующие по улицам.
Отчасти ханжество, распространившееся в американском искусстве, объясняется тем, что им в основном занимаются женщины. Это обстоятельство имеет важное значение, поскольку оно во многом объясняет отношение к искусству целого народа. Американские женщины руководят искусством в своей стране, подобно тому как немецкие женщины руководят своей отечественной литературой и портят ее своими опусами. В Америке же этим занимаются дочери богатых людей, выучившиеся какому-нибудь виду искусства в одной из восьмидесяти восьми американских художественных школ, или же замужние женщины, по собственному почину, от скуки, а не то в угоду приличиям решившие позабавиться искусством на дому. Писать картины в Америке все равно что заниматься дамским рукоделием — чтобы в этом убедиться, достаточно посетить две-три американских семьи. Создается впечатление, что американские женщины считают себя чуть ли не обязанными дать жизнь какой-нибудь паре "художественных" кур. Это женское влияние, в свою очередь порожденное бостонским духом, уже одной своей массовостью воздействует на искусство страны. И не только деятели изобразительного искусства, но также поэты и артисты подчиняются этому влиянию. В Америке парадом командуют женщины.
Я снова хочу напомнить, что совершенно бесполезно оправдывать состояние американского искусства разговорами о естественности его отставания. Американцы воспринимают такие рассуждения как оскорбление и просят вас замолчать! Потому что в этой стране нет людей, сомневающихся в чем бы то ни было. Американский небосклон безоблачен. Не пробудилось еще здесь живое чувство, что искусство страны нуждается в руководстве, в импульсах извне; за то, чтобы их научили уму-разуму, американцы требуют ежегодной платы в сумме двух с четвертью миллионов долларов.
Мне отвечали в Америке: ну и что же? Ведь в Европе тоже существует таможенная пошлина на ввоз произведений искусства. Возражения эти высказывались без какого-либо, пусть малейшего, налета иронии, совершенно добросовестно; дальше этого мысли янки, видимо, уже не простирались.
Любая европейская страна легче Америки может обойтись без притока чужеземного искусства; в то же самое время, что еще важней, ни одна европейская страна не располагает такими огромными средствами, как Америка, средствами, позволяющими отказаться от взимания пошлины. В государственной казне Америки лежит свободный капитал настолько большой, что, если его сразу пустить в оборот, эта акция совершенно преобразила бы весь товарооборот в стране. Капитал этот настолько велик, что сами американцы замирают перед ним в изумлении, не зная, какое приложение ему найти. Как известно, этот капитал поистине стал яблоком раздора на арене внутренней политики Америки.
Можно было бы заметить, что в последнее время в Америке все же намерены значительно снизить пошлины на ввоз произведений искусства. Стоит, однако, посмотреть, насколько серьезно это намерение. На самом деле оно нисколько не серьезнее, чем это было в 1846 году. Последний билль о таможенных тарифах оставил у меня в точности такое же впечатление, как и все те, что ему предшествовали. Потому что в этой стране Америке не в первый раз издается подобный билль. Если на одной сессии конгресс принимает тот или иной закон, то уже следующий конгресс способен отменить его полностью или частично, в зависимости от политических установок действующего президента или же сената. В 1842 году пошлина на ввоз произведений искусства в Америку составляла 30 процентов, в 1846 году ее снизили до 20 процентов, а в 1857 году и вовсе отменили. Такое положение сохранялось на протяжении четырех лет. В 1861 году снова повысили таможенные тарифы на 10 процентов. В 1883 году конгресс сделал гигантский патриотический рывок, желая "защитить" отечественное искусство и продемонстрировать всему миру свою независимость: словом, он обложил зарубежное искусство 35-процентной таможенной пошлиной; таких огромных пошлин раньше и не знавали. И на этом уровне все и застыло. Билли о таможенных тарифах появляются и отменяются почти всякий раз по случаю президентских выборов в Америке, и правильнее было бы не рассматривать их непременно как радостный признак прогресса, это всего лишь случайные акции, плоды конъюнктуры. Так, трудно утверждать, будто последний билль о сокращении таможенных тарифов — плод пробуждающейся потребности американцев в художественном влиянии извне. Нет, это просто необходимое следствие общего снижения таможенных тарифов в Соединенных Штатах. Требовалось одним ударом сократить страшнейший избыток средств в государственной казне, от этого благостного дождя досталась капля и искусству, а в основном он пролился на такие товары, как французские вина и китайский фарфор. Подобные билли то появляются, то отменяются в Америке — все это лишь предвыборные маневры той или иной политической партии и осуществляются не ради искусства, а в лучшем случае ради французских вин и китайского фарфора.
Нет, все дело в том, что в Америке отсутствует художественное сознание. В этой стране искусство используется лишь для украшения гостиной. Если же кто-то пожелает напомнить, что как-никак европейское искусство все же имеет в Америке некоторый рынок сбыта, то следует разъяснить: с этим дело обстоит точно так же, как со слабостью американцев к европейским орденам и титулам, этот демократический народ, очевидно, к ним неравнодушен. В Вашингтоне, Бостоне, Нью-Йорке тяга к различным званиям и титулам столь же распространенная болезнь, как зубная боль и неврастения. Попросите какую-нибудь современную вашингтонскую даму показать вам свой альбом с автографами, и вы увидите, какое множество известных людей из разных стран она числит среди своих знакомых. Вы найдете в этом альбоме имена, принадлежащие людям самых удивительных званий и титулов.
В прошлый раз, когда я возвращался домой из Америки, спутницей моей была некая нью-йоркская дама. Ехала она в Европу с одной-единственной целью: хотела раздобыть там хоть какие-нибудь титулы, равно как и рекомендации, чтобы затем с их помощью проникнуть в круг нью-йоркской аристократии. Бесполезно было бы предпринять такую попытку без новенькой визитной карточки — для этого она была недостаточно богата. Точно так же обстоит дело и с Америкой как рынком сбыта европейского искусства. Американца лишь тогда сочтут богачом, если в своей гостиной он повесит картину, изображающую швейцарскую гору или же итальянского пастуха, — вот это сразу же возведет его в определенный ранг, это все равно что аристократический титул. Титул титулом, но этот титул не облагораживает никого. Все эти американцы, скупающие искусство, располагают достаточными средствами, чтобы вместе с семьей совершить путешествие в Европу. Чтобы в парижских гостиницах и на рейнских пароходах завершить образование, которое, по существу, и не начиналось. Из этих путешествий они привозят картины, какие в Америке считается модным привозить из дальних странствий. На другой год то же семейство отправляется путешествовать по Америке и из этой поездки привозит стручок гороха из Калифорнии и индейскую трубку из Вайоминга — все сплошь сувениры, какие также модно иметь в доме. В сущности, все эти сувениры равноценны.
У американцев есть деньги на покупку искусства, потому-то они и покупают его, но у них нет художественного образования, нет и влечения к искусству. В Америке открыто публикуются соображения о том, как лучше отделаться от европейского искусства, — этот вопрос обсуждается на страницах ведущих журналов*. И если такое возможно в Америке, где искусство не может похвалиться особыми успехами, то причина этого явления в том, что духовное развитие американского народа застряло на еще более низком уровне, чем сам народ это сознает.

* Для примера сошлюсь лишь на журнал "Интернэшнл ревыо" за 1879 г. - Прим. автора.

 

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология

Список тегов:
искусство америки 











 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.