Нибур Р.X. Христос и культура

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава VI. Христос - преобразователь культуры

4. Взгляды Ф. Д. Мориса

Насколько важна идея преобразования культуры Христом, в отличие от прочих основных мотивов христианской этики, видно по жизнеспособности и цепкости идеи совершенства в истории церкви. Великим протестантским представителем этого перфекционизма был Уэсли. Его рассужде-

180

ния часто смешивают со взглядами христиан-радикалов, однако они сильно различаются, поскольку Уэсли разделяет убеждение Павла, Иоанна, Лютера, Августина и Кальвина в том, что Христос — это не новый законодатель, отделивший новых людей от старых, дав установления для культуры нового типа. Для Уэсли Христос—преобразователь жизни; он оправдывает людей, дав им веру. Он имеет дело с истоками человеческих действий; он не делает различий между моральными и аморальными гражданами человеческих сообществ, обличая всех в эгоизме и открывая перед всеми жизнь в свободе, в ответ на всепрощающую любовь Бога. Но Уэсли настаивает на возможности (опять-таки возможности для Бога, но не для человека) осуществления этого обещания свободы в настоящем. Властью Христа верующие могут быть очищены от всех грехов, могут уподобиться Господу, могут быть спасены «в этом мире». Новый Завет не говорит, что «кровь Христа очистит в момент смерти или в день Страшного суда, нет, она «очищает» теперь, ныне «нас», живущих христиан, «от всех грехов»»233. Для человека эта возможность означала обострение чувства ожидания и устремление к деятельности, которая с легкостью может быть извращена вновь в эгоцентричную и самодостаточную, религиозную и моральную эго-культуру, в которой святости ищут, словно ею можно овладеть, а Бог становится орудием на пути личности к самоуважений. Но чем действительно, среди всех несообразностей своего учения о грехе234, был поглощен Уэсли, как и его последователи, несмотря на все рецидивы их гордыни, — это Иоанновой идеей возможности преображения смертного человека в чадо Божие, живущее в любви к Господу и Его любовью, в свободе от самого себя235. Уэсли с его индивидуализмом был склонен не более припоминать обещание Христа, данное им человечеству, чем обещание разделить людей41', но у него есть намеки и на эту идею, а его последователи развили ее, хотя зачастую делали это с большим уклоном в сторону культурхристианства, чем сам основатель движения методистов.
Джонатан Эдварде, с его чуткими и глубокими воззрениями на проблемы творения, греха и оправдания, с его пониманием пути преображения и милленаристскими чаяниями, стал в Америке основателем направления мысли о Христе как обновителе человека в его культуре. Эта мысль никогда не теряла актуальности, но часто вырождалась в банальный пелагианский теургизм, занятый симптомами греха, но не его корнями: считалось возможным сделать так, чтобы Божья сила и благодать направлялись по тому руслу, которое было прорыто людьми.

181

Так, конверсионизм Эдвардса был использован для оправдания методов психотехники чахлого ревивализма с его массовым производством обновленных душ, а также той социологии — части движения Социального Евангелия, которая стремилась возродить транжира-человечество, повысив качество корма для свиней.
В XIX в. в поколениях, представленных именами Толстого, Ричля, Кьеркегора, папы Льва XIII, было много приверженцев конверсионистской идеи. Особое место среди них занимал Ф.Д. Морис, английский богослов, чьи труды нашли такое количество разноречивых откликов, что суждения о глубине и всеохватности его учения всегда перемежаются упреками в неясности, путанице и фрагментарности236. Однако идеи Мориса убедительны и популярны. Прежде всего, он — мыслитель Иоанновского типа, для которого исходным является то, что Христос, приходящий в мир, вступает во владение тем, что ему принадлежит по праву, и что это Христос самолично царствует над людьми, а не какой-то отделенный от воплотившегося Слова наместник, будь то папа, Писание, христианская религия, церковь или внутренний свет. На раннем этапе жизни Мориса осеняет, что, верят ли этому люди или нет, Христос есть Господь человечества. Так, в письме к матери он пишет: «Бог говорит нам: «в нем (т.е. в Христе) я создал все, будь то на небе или на земле. Христос правит всеми людьми». Некоторые веруют в это, некоторые - нет. Те, которые не веруют, «идут за плотью»... Они не веруют, и потому они не действуют на основании этой веры. Но хотя миллионы и миллионы людей живут плотью, пусть бы даже все люди в мире жили так, христианская истина и вселенская (Catholic) церковь запрещают нам называть это истинным состоянием людей... Истина в том, что каждый человек существует во Христе;... если бы он не соединился с Христом, он не смог бы думать, дышать, жить ни единого часа»237. Люди, понимал Морис, существа общественные по природе, они не могут жить иначе, как в качестве сыновей, братьев, членов общины. Это убеждение объединяло его с социалистами. Но сообщество, в котором созданы люди, не просто человеческое: оно не смогло бы быть поистине человеческим, когда бы не было чем-то большим - сообществом людей с Отцом, Сыном и Святым Духом. В Морисовом понимании «духовного строя» человечества находится место всем сложным взаимодействиям —любви в Божестве, любви Отца к людям и к Христу, человеческой и божественной ипостасей Сына, творящего и спасающего Слова, любви человека к ближнему в Боге и к Богу в ближнем, взаимодействиям семьи, нации и церкви238. Но центром всего яв-

182

ляется Христос. Все вещи были сотворены в нем для того, чтобы жить в единении с Богом и друг с другом, он открывает людям истинную природу жизни и закон сотворенного общества, так же как и греха, и бунта его членов; он спасает людей в обществе и для него — ради их соединения в Боге. «Сущность и значение всей истории», о которой говорится в Писании, содержатся в Христовой «изумительной молитве: «Да будут все они едины, как ты, Отец, во мне, и я - в тебе, да будут они едины в нас»»23942'. Морис вступает в конфликт не только с «анти-социальными христианами», но и с «анти-христианскими социалистами» - первые основывали отношения человека к Христу на выполнении внешних обрядов, ставили на место Христа религию, не брали на себя ответственности за жизнь человека в обществе; вторые были склонны основывать общество на животной природе человека и базировать действия в обществе на обычном эгоизме. Но люди - это «не животные плюс душа, - возражает Морис, - это дух с природой животного;... узы, связывающие людей, не есть связь коммерческая, они не возникают из подчинения общему властителю или из слепой ярости против него, но опираются и всегда опирались на духовное основание... Грех церкви, ужасное отступничество церкви — в упорном отрицании своей роли, которая заключается в том, чтобы разъяснять людям их духовное состояние, вечный фундамент, на котором оно стоит, и которое было явлено через рождение, смерть, воскресение и вознесение Сына Божьего, и дарование Святого Духа»240.
Укоренившимся недугом человека, тем основным противоречием, в которое он вовлекается как личность и как член человеческих сообществ, является отрицание им законов собственного бытия. Он стремится, внутренне или сам по себе, в форме материальных или духовных благ, к овладению тем, что может иметь лишь в двуединстве получения и отдачи. Морис настолько глубоко сознает грех себялюбия и трагедию разделенности людей, эксплуатации человека человеком, самопрославления наций и церквей, что ему не было нужды специально распространяться о грехопадении и порче: это подтекст всех его рассуждений. Он писал: «Когда я начал искать Бога для себя, во мне главенствовало ощущение, что я нуждаюсь в освободителе от придавившей меня тяжести эгоизма»24'. Однако как эта тяжесть, так и поистине эфирная вездесущность эгоизма продолжали угнетать его. Он обнаружил эгоизм в системе коммерции, против которой выступал как руководитель христианскосоциалистического движения, а затем отметил его появление

183

среди самих протестующих; эгоизм проявился в индивидуализме людей религиозных, признававшихся, что принадлежат к греховной породе, однако надеявшихся на отдельное от прочих прощение; проявился он и в усилиях человека оправдать себя верой, рассматриваемой как частное владение и праведность; он присутствует и в выкриках внутрицерковных партий и сект, каждая из которых указывает на себя или на свои принципы как на путь спасения. Грех человека в том, что он пытается быть Богом для самого себя. «Это наш грех принуждает нас смотреть на себя как на центр вселенной, а еще — рассматривать извращенные и убогие превратности нашего состояния как причины того, чем мы являемся»242. Вследствие вездесущности и разрушительности греха мольбу верующих «Избави нас от зла» можно считать почти нечестной. «Как тяжело, когда грех и над нами, и под нами, и внутри нас, когда вы сталкиваетесь с ним в мире и пугаетесь его в своей молельной, когда вы слышите, как он говорит в вашем собственном сердце и в сердце любого другого человека: «Имя нам легион»; когда кажется, что все планы исправления делают зло, от которого стонет земля, еще более пагубным, когда и наша собственная история, и история всего человечества смеется над каждым порывом к жизни и предлагает нам довольствоваться смертью! Как же тяжко, как невыносимо думать, что и такая молитва, как эта, является еще одной уловкой самообмана, в котором мы изнурили наше существование!»243 Преобладание в человеческой жизни испорченности и внутренней противоречивости было особенно угнетающим и внушало отчаяние, поскольку проявилось в церкви, в самой христианской культуре. Так, Морис писал: «Я считаю, что ваши секты - любая и все вместе - это поругание принципа христианства, это его отрицание. На деле вы не думаете объединить нас во Христе как части его тела, вы имеете в виду объединить нас как придерживающихся о нем определенных мнений»244. «Да! Религия против Бога. Это ересь нашего века... и это приводит к последней, самой ужасающей форме неверия»245.
Наиболее последовательного конверсиониста сделало из Мориса то обстоятельство, что он твердо придерживался принципа, что Христос — царь и поэтому от людей требуется принимать в расчет только его одного, но не свой грех, ибо сосредоточиваться на грехе, словно и на самом деле это руководящий принцип существования, значит погрязть в еще большей внутренней противоречивости. Поэтому Морис вступает в спор с немецкими и английскими евангеликами, ибо «они, очевидно, сделали грех основой всей теологии, в то время как мне кажется,
184

что основой ее является живой и святой Бог, а грех есть удаление от союза с ним, к которому он нас привел. Я не могу поверить, чтобы царем вселенной в каком-либо смысле являлся дьявол. Я верую, что во всех смыслах царем ее является Христос и что дьявол ежедневно и ежечасно искушает нас отринуть Его и мыслить как о царе о нем самом. Вопрос о том, какое из этих учений верно, — это для меня вопрос жизни и смерти, и как бы я хотел жить и умереть для того, чтобы подтвердить: верно то, которое было открыто мне»246. По этой причине Морис отвергал всякую дуалистическую попытку обратиться от действия позитивного к действию негативному, от сотрудничества — к нападкам на не желающих сотрудничать, от единения во Христе — к раздору с раскольниками церкви, от прощения грешных — к их отторжению от церкви. Каждый поступок такого рода влечет за собой признание власти зла - как если бы оно существовало иначе, чем в виде духа своекорыстия, своеволия, самовозвеличения, как если бы оно располагалось где-то вне нас самих. Поэтому зло заклинает Сатану изгнать Сатану же - так социализм в попытках уничтожить угнетение класса классом взывает к классовой солидарности и классовым интересам, так ортодоксальные (Catholic) движения в церкви указывают на себя и свои принципы как на основу христианского согласия. Таким образом, христианство ставится на место Христа, а защита христианской культуры - на место послушания Господу. Это не компромисс со злом, это восприятие зла как нашего блага, ибо между добром и злом не может быть компромисса, в какое бы смешение ни приходили добро и зло в людях и действиях. Морис хорошо сознавал, что временами он сам впадает в отрицание и в отделение от своих собратьев в церкви и в миру, но он не считал свое падение простительным. Он знал, что какая-нибудь новая партия соорудит себе панцирь из его учения. Однако на все закоренелые устремления людей использовать собственные озарения в целях самоутверждения и для отрицания таким образом всего, что ими утверждается, не может быть иного ответа помимо обновленного свидетельства о Христе, едином центре жизни, единственной силе, способной преодолеть своеволие247.
Для Мориса идея преобразования человечества из эгоцентричного в христоцентричное являлась универсальной и насущной возможностью Бога. Она была универсальной в том смысле, что охватывала всех людей, поскольку все они — подданные царства Христа через свою сотворенность в Слове, через наличный духовный строй, в котором жили. Она была универсальной также в том смысле, что церкви следовало направлять

185

все свои усилия на реализацию божественной возможности универсального, добровольного принятия данного принципа.Включение в христианское свидетельство о Христе учений о двойном предопределении - избрании людей не только для жизни с Богом, но и для отпадения от Него, а также учения о вечном наказании являлось для Мориса одним из сомнений как последствий отрицающего христианства. «Я прошу.чтобы никто не задавался вопросом, — писал он, - ибо я сам не осмеливаюсь на это: каковы возможности сопротивления воли человека любящей воле Бога. Иной раз они кажутся мне — когда я размышляю больше о себе, чем о других — почти бесконечными. Однако я знаю, — есть нечто, что должно быть бесконечным. Я обязан верить в бездну любви, которая глубже бездны смерти, и я не должен терять веры в эту любовь. Я погружусь в смерть, в вечную смерть, если ее потеряю. Я должен ощущать, что эта любовь замыкает всю вселенную. Знать о ней что-то большее мне не дано»248. «Я не могу поверить, что в конце концов Он в чем-то потерпит неудачу: если бы дело находилось в других руках, все могло пойти прахом, но Его воля несомненно должна быть исполнена, как бы долго этому ни сопротивлялись»243.
Всеобщее спасение значило больше, чем обращение отдельных «я» к их истинному центру. Люди социальны вследствие сотворенности Словом: они являются отцами и братьями, мужьями и женами, принадлежат к народам, состоят духовными, добровольными участниками политических, религиозных и экономических сообществ. Так что полное воплощение идеи Царства Божьего означало не замену новой вселенской общиной всех'этих отдельных общностей людей, а скорее участие всех их в том всеобщем царстве, глава которого —• Христос. Оно означало преображение через смирение и возвышение через смирение, возникающее из добровольного признания членами тела, что они не являются головой; и через возвышение, происходящее из знания, что им была назначена, каждому своя, необходимая работа на службе голове и всем другим членам. Морис прекрасно сознавал ценности разнообразных национальных культур и был не более заинтересован & искоренении национальности, чем в уничтожении личности. Философские школы, как и различные группы и движения религиозной жизни, также обладали своей особой ценностью. Во всех этих случаях разнообразие привело к беспорядку лишь потому, что люди приняли за целостную истину свои частичные вклады в нее; преображение наступало, когда смирение и служение заменяло самоутверждение и самовозвеличение. В таком ключе

186

Морис подходит ко всем этапам культуры, к социальным обычаям, политическим системам, языкам, экономическим структурам. В его видении Царства Христа, которое являет в себе одновременно и действительность, и возможность, объединяется все: протестантские учения о призвании и о христианской национальности, томистское уважение к философии и к общественной нравственности, католическая обращенность к единству и сектантские акценты на частных истинах, — объединяется в великое положительное утверждение, что нет в человеческой культуре такого этапа, над которым не главенствовал бы Христос, и не существует такого дела человеческого, которое бы не подчинялось его преобразующей власти над своеволием, впрочем, как нет и такого, исполненного какой угодно святости дела, которое бы не было подвержено искажению250.
Идею универсальности Морис соединил с идеей эсхатологической непосредственности. Как и для Иоанна Богослова, вечность означает для него не отрицание времени, а протяженность божественного деяния. И как творение являлось вечной, а не предшествовавшей времени работой Бога, так и спасение значило, что Бог-во-Христе осуществляет в этом вечном деянии нечто, стоящее выше человеческих временных дел. Вечное не отменяет прошлого, настоящего и будущего человека, но и не зависит от них: Бог был, есть и будет; Он царствует и Он будет царствовать. Лучший порядок, на установление которого надеются люди, не зависит от изменения материальных условий, которые принесет новое творение. «Наш Господь говорит о своем царстве или о царстве своего Отца не так, как если бы он отвергал тот строй вселенной, символы которого люди усматривали в своих семейных и национальных установлениях, о котором они мечтали, когда думали о более высоком и более всеобщем содружестве... Не в этой школе выучиваются свойственным некоторым богословам выражениям надменного презрения к ничтожности чисто земных мероприятий и к превратностям человеческого правления». И хотя он лелеял и утверждал надежду человека на будущее, он отнюдь не поощрял «ожиданий, несовместимых с полным признанием священности нашей жизни здесь», или «манихейских представлений относительно того, что земля или плоть есть творение и собственность дьявола»251. И все же, Царство Христа не от мира сего, оно властвует не над внешним, а только над духовным в человеке. «Когда он изгонял злых духов, он свидетельствовал о том, что вступает в общение с духом человека, о том, что осуществляет свое великое противоборство с гордыней, похотью, ненавистью, силами духовного порока, занявшими в нас высоты и нас порабо-

187

тившими... И здесь, в глубине человека, у корней его существования, он все еще продолжает покорять врагов, осуществляет свое мистическое воспитание»252. Время противоборства - сейчас, как сейчас— время Христовой победы. Мы имеем дело не с человеческим прогрессом в культуре, но с божественным преображением человеческого духа, из которого и возникает всякая культура. «Царство Божие начинается внутри нас, но должно проявить себя вовне... Оно должно проникнуть в чувства, привычки, мысли, слова, действия того, кто является его подданным. Наконец, оно должно наполнить все наше общественное бытие»253. Царство Божие — это преображенная культура, ибо в первую очередь это есть преображение человеческого духа от безверия и самоугождения к познанию Бога и служения ему. Это Царство действительно существует, так как если бы Господь не правил, ничто бы не существовало; и если бы Он не внял молению о пришествии его Царства, мир людской давно бы стал разбойничьим притоном. Каждый исторический период, каждый момент истории - это эсхатологическое настоящее, ибо в каждую минуту своей жизни люди имеют дело с Богом.
Конверсионистская идея нашла у Мориса более ясное выражение, чем у любого другого христианского мыслителя и церковного деятеля в Новое время. Его отношение к культуре всецело положительно, потому что он в высшей степени серьезно относится к убеждению в том, что без Слова ничто не существует. Это отношение целиком конверсионистское, никогда оно не было ревизионистским, ибо Морис в высшей степени остро ощущал извращенность человеческой культуры как в ее религиозном, так и политическом и экономическом аспектах. Оно никогда не было дуалистическим, поскольку он отверг все идеи относительно развращения духа плотью и разделения человечества на спасенных и обреченных. Более того, он был последователен в отвержении негативных действий, направленных против греха, всегда призывая и церковь, и общество к позитивным, исповедальным, ориентированным на Бога действиям. Разумеется, возникает вопрос, а не могла ли деятельность Мориса сделаться более эффективной, если бы он не был связан с христианским социалистическим движением, не вел работы в области образования и религии, не сотрудничал с радикальными христианами, сторонниками синтеза и дуалистами? На этот вопрос он, несомненно, ответил бы сам указанием на то, что никакое христианское учение не может охватить мысль Господа и что церковь, как тело человека, будучи единой, имеет много членов.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология