Библиотека

Теология

Конфессии

Иностранные языки

Другие проекты







Ваш комментарий о книге

Блок М. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти

ОГЛАВЛЕНИЕ

Книга вторая. Величие и превратности чудотворной королевской власти

Глава третья. Чудесная и священная королевская власть от возникновения обряда исцеления золотушных посредством возложения рук до эпохи Возрождения

§ 3. Легенды; французский монархический цикл; чудесный елей английских коронаций

Вокруг французской королевской власти сложился целый цикл легенд, напрямую связывавших ее происхождение с силами небесными. Рассмотрим их поочередно.

Самая старая и славная среди них – легенда о Священном сосуде. Содержание ее всем известно. Легенда эта гласила, что в день крещения Хлодвига толпа помешала священнику, несшему святой елей, попасть в храм к назначенному сроку; тогда голубка , спустившись с неба, принесла святому Ремигию в «сосуде», то есть в небольшой склянке, бальзам, которым предстояло быть помазанным королю франков: в этом сверхъестественном помазании потомки, наперекор истории, усмотрели не только посвящение Хлодвига в христиане, но и первую во Франции коронацию. Небесная «жидкость» – сохраняемая в том самом сосуде, в каком она спустилась с небес, в Реймсе, в аббатстве Святого Ремигия, – была призвана отныне служить для всех посвящений в короли. Как и когда родилась эта легенда?

Первый по времени автор, от которого мы ее знаем, – Хинкмар Реймсский. Он рассказал ее со всеми подробностями в своем «Житии святого Ремигия», сочиненном в 877 или 878 г., однако сочинение это, широко известное, неоднократно пересказывавшееся и больше, чем любое другое, способствовавшее распространению легенды о Священном сосуде, – отнюдь не первое и не единственное сочинение, в котором беспокойный прелат коснулся этой легенды. Еще 8 сентября 869 г. в составленном им протоколе венчания Карла Лысого лотарингской короной, состоявшегося в Меце, он совершенно недвусмысленно упомянул именно ее: для помазания своего повелителя, пишет Хинкмар, употребил я не что иное, как чудесный елей . Выдумал ли Хинкмар всю историю со Священным сосудом с начала до конца? В этом его не раз обвиняли . По правде говоря, этот архиепископ, которого папа Николай I заклеймил как обманщика и который в самом деле не раз грешил подделками, не пользуется большим уважением среди эрудитов . Однако я отказываюсь верить, что Хинкмар, при всей своей дерзости, в один прекрасный день просто-напросто предъявил взорам духовенства и паствы склянку, полную елея, и постановил, что отныне ее следует считать божественной; подобное заявление, что ни говори, нужно было как-то обставить: сослаться на откровение или находку; в текстах, однако, ни о чем таком не говорится. Между тем один из наиболее проницательных эрудитов XVII века, Жан Жак Шифле, уже давно отыскал иконографический источник легенды о Священном сосуде . На мой взгляд, дополняя указания Шифле, не всегда достаточно подробные, происхождение легенды можно представить следующим образом.

Было бы странно, если в Реймсе очень рано не начали сохранять некие – то ли подлинные, то ли мнимые – реликвии славного обряда, превратившего франков из племени язычников в народ христиан. В полном согласии с привычками того времени там могли, например, начать показывать паломникам сосуд, из которого Ремигий черпал елей для помазания Хлодвига, а возможно, и несколько капель этого самого елея. Между тем из множества документов мы знаем, что святыни и реликвии в ту пору часто хранились в особых вместилищах, имевших форму голубки; их обычно вешали над алтарем. С другой стороны, на изображениях крещения Хлодвига или даже – впрочем, гораздо реже – крещения простых верующих, над человеком, принимающим крещение, часто видна голубка, символ Святого Духа . Народное сознание всегда охотно отыскивало в символических образах отсылки к конкретным событиям: для появления легенды о чудесной птице было достаточно соседства ковчега, заключающего в себе какие-либо реликвии Хлодвига и Ремигия, с мозаикой, сюжетом которой служит сцена крещения, или саркофагом, украшенным сходными изображениями. Хинкмар, по всей вероятности, просто-напросто использовал это реймсское народное предание. Если же что и принадлежит ему самому, то это, бесспорно, идея использовать Хлодвигов бальзам для помазания королей, впервые приведенная в исполнение в 869 г. С помощью этой едва ли не гениальной находки он поставил заурядную сказку на службу метрополии, которой подчинялся, династии, которой присягнул, наконец, всемирной церкви, которой мечтал доставить верховенство над мирскими правителями. Реймсские архиепископы, держатели божественного елея, превращались тем самым в прирожденных святителей, чье призвание – совершать помазание над своими государями. Короли Западной Франции – единственные из всех франкских правителей, кого помазывали елеем, принесенным с небес, – должны были отныне стоять превыше всех прочих христианских монархов, окруженные ореолом чуда. Наконец, поскольку обряд коронации, в котором Хинкмар видел знак и залог подчинения королевской власти духовенству, возник в Галлии сравнительно недавно, он еще не вызывал, возможно, того безоговорочного почтения, какое внушают церемонии, имеющие многовековое прошлое; Хинкмар же одарил его преданием.

Предание это быстро запечатлелось в литературе и укоренилось в умах. Судьба его, однако, оказалась тесно связанной с притязаниями реймсских архиепископов. Этим последним стоило некоторого труда завоевать исключительное право короновать королей. К счастью для них, в 987 г., когда на престоле окончательно утвердилась династия Капетингов, их главный соперник, архиепископ Санский, встал в ряды противников нового королевского дома. Эта случайность предопределила успех Реймса. Привилегия реймсских архиепископов, официально признанная в 1089 г. папой Урбаном II, была в течение всего существования французской монархии нарушена только дважды: в 1110 г. Людовиком VI и в 1594 г. Генрихом IV, причем оба раза причиною тому послужили обстоятельства совершенно исключительные . Вместе с реймсскими архиепископами победу одержал и Священный сосуд.

Разумеется, воображение людей, живших в эпоху, когда все свято верили в чудеса, тотчас принялось украшать изначальную версию новыми фантазиями. В XIII веке появились рассказы о том, что хотя при каждой коронации архиепископы расходуют несколько капель елея из склянки, которую принесла голубка, уровень жидкости в ней остается всегда неизменным . Позже, напротив, возникла другая версия, гласившая, что после коронации эта поразительная склянка внезапно делается совершенно пустой, а затем сама собою, безо всякого человеческого вмешательства, наполняется вновь накануне очередной коронации ; наконец, рассказывали и такое: уровень елея в Священном сосуде постоянно колеблется, то опускаясь, то поднимаясь в зависимости от того, как – плохо или хорошо – чувствует себя царствующий монарх . Таинственный материал, из которого сделан Сосуд, не имел аналогов на земле; содержимое Сосуда распространяло восхитительное благоухание... Всеми этими чудесными свойствами, впрочем, Сосуд наградила уже позднее народная фантазия. Истинная суть легенды заключалась в другом – в небесном происхождении елея. Поэт XIII века Ришье, автор «Жития святого Ремигия», описал самым красноречивым образом несравненную привилегию французских королей. «Во всех прочих краях, – говорит поэт, – короли вынуждены «покупать себе миро у лавочника», и лишь во Франции, куда елей для помазания королей был направлен непосредственно с неба, дело обстоит иначе: «... и не нажил ни один Из торговцев ни денье, Продавая тот елей» .

Прибавить еще несколько камней к постройке легенды было суждено XIV веку. Около середины этого столетия возникли предания, связанные с «изобретением» геральдических лилий . К этому времени лилии уже много лет украшали герб Капетингов; начиная с царствования Филиппа-Августа они присутствовали и на королевской печати . Однако до поры им, кажется, не приписывали сверхъестественного происхождения. Жиро Камбрийский именно при Филиппе-Августе прославил в своей книге «Об обучении принцев» эти «простые малые цветы», simplicibus tantum gladioli flosculis, обратившие в бегство леопарда и льва, – гордые эмблемы Плантагенетов и Вельфов; знай он что-либо об их чудесном прошлом, он несомненно не преминул бы о нем поведать . Точно так же молчат о сверхъестественном происхождении лилий две поэмы на французском языке, сочиненные столетие спустя и воспевающие королевский герб: «Венец из трех лилий» (Chapel des trois fleurs de lis) Филиппа из Витри, составленный незадолго до 1335 г., и «Сказание о лилии» (Diet de la fleur de lys), созданное, по-видимому, около 1338 г. Однако вскоре на свет появилась новая легенда.

Судя по всему, литературное выражение она впервые нашла в короткой поэме, написанной латинскими стихами с довольно неуклюжей рифмовкой; точно установить дату ее создания не представляется возможным, но, по-видимому, она была сочинена около 1350 г. монахом из аббатства Жуайенваль, в Шартрском диоцезе. Жуайенваль – монастырь ордена Премонстрантов, основанный в 1221 г. одним из самых видных придворных французского короля, казначеем Бартелеми из Руа. Монастырь располагался у подножия холмов, увенчанных Марлийским лесом, на склонах небольшой ложбины, подле родника; неподалеку, с северной стороны, находилась, на стечении Сены и Уазы, деревня Конфлан Сент-Онорин, а на холме – башня под названием Монжуа (этим словом, превратившимся в имя нарицательное, называли, кажется, все здания или груды камней, которые располагались на возвышении и потому могли служить ориентиром для путешественников). Именно в этом уголке Иль-де-Франса разворачивается, по воле нашего автора, действие его простодушного рассказа. В языческие времена, говорит сочинитель поэмы, жили во Франции два великих короля: один, по имени Конфлат, обитал в замке Конфлан; другой, по имени Хлодвиг, – в Монжуа. Хотя оба короля поклонялись Юпитеру и Меркурию, они постоянно воевали друг с другом; Хлодвиг, однако, уступал соседу в могуществе. Он женился на христианке, Клотильде, и она долго, но безуспешно пыталась обратить его в свою веру. Однажды Конфлат прислал Хлодвигу вызов на поединок; уверенный в том, что потерпит поражение, Хлодвиг тем не менее не захотел отказаться от боя. В урочный час он приказал своему щитоносцу принести доспехи; когда тот выполнил приказание, король, к великому своему изумлению, обнаружил, что вместо обычного его герба – полумесяцев – на доспехах красуются три лилии на лазурном фоне; Хлодвиг отослал оружие назад и потребовал другого; однако и другие доспехи были украшены той же эмблемой; четыре раза Хлодвиг отвергал принесенные ему доспехи и четыре раз получал взамен доспехи с тем же таинственным гербом; наконец, устав сопротивляться, он согласился надеть доспехи, украшенные загадочными цветами. В чем же тут было дело? В Жуайенвальской ложбине, подле родника, жил в ту пору благочестивый отшельник, которого часто навещала королева Клотильда; незадолго до дня, на который был назначен поединок, королева пришла к старцу и они вместе вознесли к Господу молитву. Тут святому явился ангел; в руках он держал лазурный щит, украшенный тремя золотыми лилиями. «Герб сей, – так или примерно так сказал небесный посланец, – принесет Хлодвигу победу». Королева возвратилась домой и, воспользовавшись отсутствием супруга, свела с его доспехов проклятые полумесяцы и начертала вместо них такие же лилии, как на чудесном щите. Мы уже знаем, что хитрость супруги застигла Хлодвига врасплох и ему пришлось примириться с новым гербом. Нет нужды говорить, что, против всяких ожиданий, Хлодвиг одержал победу прямо в родном Монжуа – отсюда воинский клич «Монжуа Сен-Дени» – и, узнав от жены подоплеку дела, обратился в христианство и стал королем чрезвычайно могущественным...

История эта, как мы видим, отличается обескураживающим простодушием; неуклюжесть стиля соперничает с бедностью содержания. Каково происхождение этого рассказа? Сложился ли он уже в общих чертах прежде, чем им воспользовались в Жуайенвале? заключалась ли роль премонстрантов лишь в том, чтобы связать основные эпизоды легенды с их монастырем? или, напротив, обитатели небольшого монастыря близ Монжуа сами сочинили эту легенду, вначале, быть может, как сказку для паломников? Этого мы не знаем. Как бы там ни было, легенда о божественном происхождении лилий очень скоро получила самое широкое распространение.

Более всему этому способствовало окружение Карла V, короля, относившегося с величайшим вниманием ко всему, что способно укрепить авторитет королевской власти как силы сверхъестественной. Тот вариант легенды о лилиях, который приводит в своем предисловии к «Граду Божию» Рауль де Прель, явно восходит к жуайенвальской традиции . Отшельник из ложбины, кажется, был готов сделаться одним из крестных отцов монархии. Однако некоторое время его славе угрожал опасный соперник в лице святого Дионисия. В самом деле, нашлись люди, которые сочли, что этот великий святой гораздо более, чем безвестный анахорет, достоин роли чудесного посредника, передающего королю новый герб. По всей вероятности, этот новый извод легенды родился в самом монастыре Сен-Дени. Доказательством того факта, что в этом предании следует видеть лишь ответвление, вариацию основной темы, служит упоминание в тексте «замка Монжуа в шести лье от Парижа», иными словами, все той же башни неподалеку от Жуайенвальского монастыря: именно там отшельнику и королеве является ангел; если бы вся история с начала до конца была сочинена в Сен-Дени, действие ее скорее всего происходило бы именно в этом аббатстве. Среди завсегдатаев «библиотеки» Карла V и апологетов королевской власти следующего поколения Жан Голен, Этьенн из Конти и автор короткой латинской поэмы во славу лилий, обычно приписываемой Жерсону, отдают предпочтение святому Дионисию. Жан Корбешон, переводчик знаменитой книги Варфоломея Английского о «Свойствах вещей» и автор «Сновидения садовника» сохраняют нейтралитет. В конечном счете победу одержал отшельник. Впрочем, сторонники у него имелись всегда. До нас дошел тот самый экземпляр «Трактат о коронации» Жана Голена, который был поднесен Карлу V; на полях его сохранились заметки, сделанные неким читателем того времени, в котором при желании – помня, однако, что это не достоверный факт, а всего лишь соблазнительная гипотеза, – можно увидеть самого короля, диктующего мысли своему секретарю; рядом с фрагментом, где Голен именует творцом чуда с лилиями святого Дионисия, комментатор, кто бы он ни был, высказывается в пользу другой, жуайенвальской версии. Начиная с XV века в литературе окончательно утвердилась именно она .

Впрочем, с небольшой поправкой. Изначальная версия, отождествляя, в согласии со старой средневековой традицией, ислам и язычество, помещала на доспехах Хлодвига до его обращения полумесяцы. В «Сновидении садовника» впервые появляется другая версия, которой и суждено было сделаться окончательной: до трех лилий на французском гербе красовались три жабы. Почему именно жабы? Следует ли, как предлагал в XVII столетии президент Фоше, считать эту версию плодом иконографической путаницы: на старинных гербах лилии были нарисованы так неискусно, что их приняли за весьма примитивное изображение «сих мерзких тварей»? Гипотеза эта, в подтверждение которой наш автор приводит даже несколько рисунков, скорее остроумна, чем убедительна. Очевидно одно: история с жабами, поначалу распространявшаяся авторами, которые стремились прославить французскую монархию, в конечном счете дала врагам династии удобный повод для насмешек. «Фламандцы и те, кто живут в Нидерландах, – пишет Фоше, – по сей причине и дабы выказать нам свое презрение, зовут нас: французишки-жабы» .

Впрочем, насмешки эти не имели ни малейшего значения. Легенда о лилиях, к 1400 г. приобретшая свою окончательную форму, стала одним из прекраснейших украшений французского монархического цикла. На Рождество 1429 г. в Виндзоре поэт Лидгейт живописал малолетнему Генриху VI, увенчанному и французской, и английской коронами, историю с тремя лилиями одновременно с историей Священного сосуда: соседство это отныне сделалось классическим . Художники скоро взяли пример с политических писателей; основные эпизоды легенды изображены в миниатюре из часослова герцога Бедфорда и на фламандских коврах XV века . Дидактические сочинения, поэмы, рисунки – все напоминало народу о чудесном происхождении герба его королей .

После щита настал черед знамени. Самым знаменитым из королевских знамен была орифламма, «пламя» (flamme) из красного шелка (cendal rouge), за которой Капетинги в начале каждой военной кампании отправлялись в Сен-Дени . Прошлое орифламмы не содержало в себе ровно ничего таинственного: хоругвь аббатства Сен-Дени совершенно естественным образом превратилась в королевское знамя с тех пор, как, при Филиппе I, короли, завладев графством Вексен, сделались одновременно вассалами, защитниками и гонфалоньерами святого . Но можно ли было поверить, что столь славный предмет обладает столь скромной историей, в то время как второе из королевских знамен, знамя с геральдическими лилиями, появлявшееся в XIV веке на коронациях одновременно с орифламмой, напоминало всем о чуде с лилиями? Происхождение орифламмы очень рано начали связывать с великими государями прошлого: с Дагобертом, основателем аббатства Сен-Дени , и в особенности с Карлом Великим. Уже автор «Песни о Роланде» отождествлял орифламму с римским vexillum – знаменем, которое, как рассказывали хроники и как свидетельствовала знаменитая мозаика Латеранского дворца, несомненно, прекрасно известная паломникам, папа Лев III вручил Карлу . Во всем этом, впрочем, еще не было ровно ничего неестественного. В конце концов орифламмой занялись писатели, состоявшие на жаловании у Карла V. Рауль де Прель и Жан Голен рассказывают одну и ту же историю: константинопольский император видит во сне рыцаря, стоящего над его постелью и держащего в руке копье, из которого вырывается пламя; затем является ангел, дабы поведать императору, что именно этот рыцарь, и никто иной, избавит его империю от сарацинов; наконец, греческий император узнает своего спасителя – это Карл Великий; копье в облаке пламени впоследствии превратится в орифламму . Впрочем, этот вариант легенды не получил широкого распространения. Миро для помазания и королевский герб были посланы с небес Хлодвигу; значит, с его именем было естественно связать и дарование орифламмы. Именно это верование, насколько можно судить, и распространилось почти повсеместно в конце XV века .

Священный сосуд, лилии, ниспосланные с небес, орифламма, также имеющая божественное происхождение, прибавим сюда способность исцелять страждущих – и мы получим ту совокупность чудесных свойств, которую апологеты династии Капетингов отныне без устали будут предлагать вниманию Европы в надежде снискать ее восхищение. Так, например, поступили послы Карла VII, державшие 30 ноября 1459 г. речь перед папой Пием II . Еще в те времена, когда монархический цикл состоял из одной лишь легенды о Священном сосуде, французская династия уже использовала эту легенду к вящей своей славе. В начале XIII века, в документе, носившем полуофициальный характер – коронационном чине, – французский король хвастал тем, что он «один из всех королей земли владеет блистательной и славной привилегией, ибо помазан он елеем, спустившимся с небес» . Несколькими годами позже английский хронист Матвей Парижский без колебаний признает за французскими государями своего рода главенство, основанное на этом божественном источнике их могущества . Слыша подобные речи даже из уст собственных подданных, Плантагенеты, вечные соперники Капетингов, не могли не испытать ревности. Они принялись в свой черед искать чудесный бальзам. История этих поисков, до сего времени не привлекавшая в должной мере внимания историков, достойна более подробного рассказа.

Начинается она при Эдуарде II. В 1318 г. один доминиканец, брат Николай из Стреттона, получил от короля секретное задание и отправился в Авиньон к папе Иоанну XXII. Он рассказал Святому отцу длинную историю, суть которой заключалась в следующем .

В те времена, когда Англией правил Генрих II Плантагенет, Томасу (Фоме) Бекету, пребывавшему в изгнании во Франции, было видение. Бекету явилась Матерь Божия. Она предказала ему скорую смерть и посвятила его в намерения Господа: пятый по счету король, который будет править Англией после Генриха, окажется «человеком великой честности, ревнителем церкви», – достаточно несложных подсчетов, чтобы убедиться, что речь в данном случае идет, как и следовало ожидать, об Эдуарде II; государя этого, без сомнения, по причине его чрезвычайных достоинств, должно будет помазать особенно святым елеем, каковой поможет ему «отвоевать Святую землю у языческого люда», – пророчество или, если угодно, обещание в форме пророчества, которое, как рассчитывал, вероятно, английский двор, должно было произвести на папу, вынашивавшего в то время планы нового крестового похода, особенно благоприятное впечатление. Королям, которые воссядут на английском престоле после добродетельного монарха, надлежит быть помазанными той же драгоценной жидкостью. Сказавши все это, Пресвятая Дева протянула святому архиепископу «сосуд», содержавший, само собой разумеется, тот самый елей. Каким образом склянка эта перешла из рук Томаса Бекета в руки монаха из монастыря Святого Киприана в Пуатье, была спрятана в этом городе под камнем в церкви святого Георгия, едва не сделалась добычей «верховного князя язычников» и в конце концов оказалась у герцога Иоанна II Брабантского, мужа сестры Эдуарда II, – подробный рассказ обо всем занял бы слишком много места. Если верить английскому послу, Иоанн II, отправляясь в 1307 г. в Лондон на коронацию своего шурина, захватил с собою склянку с чудесным елеем и настоятельно рекомендовал королю использовать для помазания именно эту жидкость; Эдуард II, однако, послушался своих придворных, которые советовали ему ничего не менять в сложившемся церемониале. Тотчас на королевство обрушились бесчисленные несчастья. Не оттого ли это произошло, что король пренебрег елеем, который некогда вручила Пресвятая Дева святому Фоме? и не прекратятся ли бедствия, если все-таки прибегнуть к этому елею? Вопросы тем более естественные, что чудесный елей совсем недавно подвергнулся испытанию, которое выдержал с честью: с его помощью графиня Люксембургская – будущая императрица – исцелилась от последствий опасного ранения. Одним словом, речь идет о том, чтобы повторить обряд помазания на царство, воспользовавшись на сей раз той жидкостью, что упомянута в пророчестве. Но не является ли повышенное внимание к особенному елею, в ущерб тому, каким, в полном согласии с обычными предписаниями церкви, пользовались при коронации 1307 г., предосудительным суеверием? А главное, позволительно ли совершать вторично столь важный обряд? не грех ли это? Впрочем, у подобной процедуры имелся по крайней мере один прецедент: Карл Великий, уверял брат Николай, был помазан вторично архиепископом Турпином, использовавшим для этого обряда елей, который остался от святого Льва Великого; рассказ о повторном помазании, о котором никто, как правило, ничего не знает, ибо оно было совершено втайне, запечатлен на двух медных листах, хранящихся в Ахене. Несмотря на авторитетность этого предания, за достоверность которого, впрочем, не мог ручаться никто, кроме брата Николая и его повелителя, совесть у Эдуарда II оставалась, судя по всему, нечиста; ему хотелось получить официальное одобрение своих намерений у духовного главы христианского мира. Поэтому король отправил к папе доминиканца, поручив ему испросить у святого отца согласие на повторное помазание, а по возвращении этого первого посланца отправил к папе второе посольство, возглавляемое епископом Херефордским, которое должно было сообщить папе затребованные им дополнительные сведения и добиться ответа.

Ответ наконец был дан. Текст его сохранился. Осторожная двусмысленность формы не может скрыть явный скептицизм. Верил ли сам Эдуард II в ту неуклюжую выдумку, которую Николай из Стреттона поведал папе? Кто знает? Даже если верил, советники его наверняка не были все поголовно столь наивны. Что же касается Иоанна XXII, то он в обман не дался. Впрочем, хотя он и остерегся явственно принять на веру столь подозрительную сказку, он, с другой стороны, не счел должным и открыто ее отвергнуть; он ограничился тем, что старательно уклонился от обсуждения ее достоверности; вдобавок он воспользовался вопросом, заданным ему королем Англии, дабы изложить официальное учение церкви касательно помазания, которое «не накладывает никакой печати на душу» – иными словами, не является таинством – и, следовательно, может быть совершено вторично безо всякого святотатства. Дать же намерению Эдуарда II конкретную – положительную или отрицательную – оценку папа категорически отказался; сходным образом, не желая вмешивать папство в это дело, он, несмотря на просьбу короля, не согласился назначить прелата для совершения повторного обряда. Он дал королю всего один совет, а точнее, приказ: дабы избежать огласки, обряд помазания, если король решится его повторить, должен быть совершен втайне. Наконец, в финале письма содержатся предписания нравственного порядка, которые папа дает королю тоном учителя, журящего учеников, – властный прелат охотно выговаривал в этом тоне светским государям, особенно же часто – незадачливому правителю Англии. Согласился ли Эдуард II быть вторично помазанным втихую? этого мы не знаем. Во всяком случае, понятно, что ответ Иоанна XXII не мог его не разочаровать; он-то явно мечтал потрясти воображение своих подданных публичной церемонией, которой придало бы особый вес присутствие папского легата . Намек на «бесчисленные несчастья, которые обрушились на королевство», – иначе говоря, на трудности, с которыми столкнулся с самого начала царствования неловкий и очень быстро утративший популярность государь, – проливает свет на цель, которую преследовал несчастный король: он желал укрепить с помощью чуда свой пошатнувшийся престиж. По всей вероятности, по этой же самой причине и примерно в это же самое время (быть может, чуть позже) он решил превратить в истинно королевскую церемонию освящение cramp-rings. Отказ Иоанна XXII не позволил сбыться надеждам, которые английский король возлагал на новую коронацию .

Что сталось впоследствии с чудесной склянкой? В течение века с лишним мы не слышим никаких упоминаний о ней. Следует ли полагать, что, как рассказывали позднее, она просто затерялась в Тауэрских сундуках? Очевидно одно: узурпатору, Генриху IV Ланкастеру, удалось то, что не удалось Эдуарду II; 13 октября 1399 г., во время своей коронации Генрих был помазан елеем Томаса Бекета (святого Фомы); освящение и чудо были призваны набросить покров на нелегитимное происхождение нового короля. По сему случаю в народе распространили чуть измененную версию первоначальной легенды: в царствование Эдуарда III герцог Ланкастер – родной отец Генриха IV, – воюя в Пуату, нашел ковчег, имевший форму орла, а в нем – склянку с елеем; он передал эту склянку своему брату, Черному Принцу, дабы тот употребил елей при своей коронации; принц, однако, умер, так и не став королем; реликвия потерялась; Ричард II обнаружил ее уже после своего восшествия на престол и, не сумев добиться от английского духовенства согласия на новую коронацию, вынужден был пользоваться золотым орлом только как талисманом; Ричард не расставался со склянкой до тех пор, пока соперник его, Генрих Ланкастер, не отнял ее у него силой. Рассказ этот представляет собою смесь утверждений откровенно лживых и более или менее правдоподобных, причем историческая критика оказывается бессильной отделить одно от другого. Главное, впрочем, заключалось в пророчестве; в него включили не слишком явную патриотическую аллюзию: первому королю, помазанному небесным елеем, предстоит отвоевать у французов Нормандию и Аквитанию – владения, утраченные его предками; естественно, под этим королем следовало разуметь Генриха IV . Отныне английское коронование имело свою собственную легенду: короли, наследовавшие Генриху IV, будь они Ланкастерами, Иорками или Тюдорами, продолжали использовать для помазания елей, данный некогда Матерью Божией святому Фоме. Традиция эта сохранялась, кажется, даже несмотря на Реформацию, до того дня, когда Яков I, воспитанный в правилах шотландского кальвинизма, отказался исполнять обряд, в котором все дышало памятью о ненавистном культе Пресвятой Девы и святых .

Сосуд святого Фомы был, впрочем, не единственным чудесным предметом, использовавшимся при коронации английских королей. Даже в наши дни в Вестминстере, под коронационным троном, можно заметить кусок красного песчаника: это «Камень Судьбы»; на него, говорят, патриарх Иаков преклонил голову в таинственную ночь, когда, оставшись ночевать в некоем месте между Вирсавией и Харраном, увидел во сне лестницу ангелов. На самом деле, однако, эта реликвия – не что иное, как трофей. Эдуард I, привезший камень в Вестминстер, похитил его у шотландцев; изначально его использовали при возведении на престол шотландских королей; на нем восседали новые государи в городке Скон. Прежде чем обзавестись библейскими корнями, – что произошло не позже 1300 г., – этот камень, вне всякого сомнения, был просто-напросто священным камнем, использование которого в церемонии возведения на престол объяснялось изначально верованиями сугубо языческими, распространенными в кельтских странах. В Ирландии, в Таре, похожий камень клали под ноги новому государю, и, если тот оказывался чистой королевской крови, камень громко гудел .

Подводя итоги, можно сказать, что легендарное наследие английской монархии оставалось чрезвычайно скудным. Камень из Скона стал английским лишь в результате завоевания, да и то очень поздно; история с елеем святого Фомы – не более чем посредственное подражание легенде о Священном сосуде, выдуманное через четыре столетия после Хинкмара непопулярными или нелегитимными королями. Ни той, ни другой легенде не удалось получить не только в Европе, но даже и в самой Англии такую огромную популярность, какую получил французский легендарный цикл. В чем же причины этой неудачи, этой скудости? В чистой случайности, благодаря которой во Франции – в отличие от Англии – в нужный момент оказалось достаточное число людей, способных придумать или приспособить к собственным нуждам красивые сказки, а обстоятельства сложились так, что сказки эти получили широкое распространение? или же, напротив, в глубинных различиях коллективной психологии двух народов? Задаваться такими вопросами историк вправе, ответить на них ему не по силам.

Как бы там ни было, во Франции вышеперечисленные легенды способствовали тому, что подданные испытывали к своим королям величайшее почтение. Добавим сюда тот факт, что начиная с Людовика VII, а особенно с Людовика Святого и его ближайших преемников, все короли из династии Капетингов имели репутацию людей чрезвычайно благочестивых . Мы легко можем понять, почему, особенно начиная с XIII столетия, именно эта династия стала считаться святой от рождения. «От святого рождены, много сотворят добра», – писал уже около 1230 г. в надгробном слове королю Людовику VIII поэт Роберт Сенсерьо, имея в виду четырех сыновей скончавшегося монарха . Сходным образом Жан Голен, в царствование Карла V, рассуждает о «святом и священном роде», наследником которого является его повелитель . Однако особенно полезно, размышляя над этим вопросом, сопоставить три посвящения, которые во времена Филиппа Красивого Эгидий Колонна – впрочем, относившийся к идеям, лежавшим в основе религиозной политики французского двора, сугубо отрицательно, – выставил перед тремя своими сочинениями. Сыну графа Фландрского: «сеньору Филиппу, потомку славного рода». Роберту, королю Неаполитанскому – Капетингу, принадлежащему, однако, к младшей ветви: «великолепному государю, моему особливому сеньору, королю Роберту». Филиппу, французскому наследному принцу, в будущем как раз и ставшему королем Филиппом Красивым: «моему особливому сеньору, сеньору Филиппу, потомку рода королевского и святейшего» . Подобное отношение к королям Франции, подкрепляемое легендами – прежде всего легендой о Священном сосуде, – сообщило французским верноподданическим чувствам почти религиозный характер. Память о чудесном помазании, совершенном над Хлодвигом, пишет Ришье в «Житии святого Ремигия», заставляет французов любить и чтить «корону» так же сильно, как драгоценнейшую из реликвий; кто умирает за нее, будет этою смертью спасен, если только он не еретик и не преступник, уже навлекший на себя проклятие прежними своими злодеяниями . Эти последние слова заслуживают внимания. Они неминуемо вызывают в памяти более старинные тексты, по видимости очень похожие, по сути же совершенно иные. В 1031 г. члены Лиможского собора, в следующем столетии жонглер, сочинивший роман о Гарене Лотарингском, также обещали славную загробную будущность героям, которые погибнут мученической смертью, защищая дело сугубо профанное; однако они щедро отворяли врата Рая для вассалов, павших за своего сеньора . Сочинитель «Жития святого Ремигия» в конце XIII века говорит о солдатах, отдающих жизнь за «корону». Таково различие двух эпох. Развитие веры в монархию, постепенно вытеснявшей вассальную преданность, шло одновременно с реальным укреплением королевской власти, одерживавшей все новые и новые победы; политические и нравственные трансформации совершались одновременно, причем политика и мораль постоянно влияли друг на друга, так что невозможно было отличить в этом процессе причину от следствия. Так сложилась та «реймсская религия», о которой Ренан пишет, что Жанна д'Арк «в буквальном смысле слова жила ею» . Кто дерзнет утверждать, что во французском патриотизме не осталось никаких следов этого почти мистического чувства?

Чудесные сказки, создававшие монархии Капетингов столь блистательное прошлое, интересны для психолога и еще в одном отношении. Для всех них характерна некая антиномия. Придуманные по большей части из вполне корыстных побуждений, они тем не менее снискали огромный успех в народе; они взволновали толпы, подвигли людей на подвиги; произошло слияние искусственного с естественным, которому, впрочем, историк целительных обрядов должен удивляться меньше, чем кто бы то ни было.

Такова, во всяком случае, самая ранняя версия; позже – с конца Х в. – голубку порой заменяли ангелом: Adso. Vita S. Bercharii // Migne. P. L. T. 137. Col. 675; Chronique de Morigny. L. II. C. XV. Ed. L. Mirot (Collection de textes pour 1'etude... de 1'hist.). P. 60; Guillaume Ie Breton. Philippide. V. 200; Etienne de Conty // Bibl. Nat. ms. latin 11730. Fol. 31 v°. Col. 1 ( ср . выше , примеч . 137); ср .: dom Marlot. Histoire de la ville, cit6 et university de Reims . T. II. P. 48, n. 1. Сторонники золотой середины говорили: ангел в облике голубки: Mouskes Ph. Chronique. Ed. Reiffenberg (Coll. des chron. beiges). V. 432 – 434.

Vita Remigii. Ed. Krusch (Mon. Germ. histor., Scriptor. rer. merov. III). C. 15. P. 297. Протокол церемонии 869 г . был включен Хинкмаром в официальные анналы королевства Западная Франция, так называемые Annales Bertiniani: Ed. Waitz (Scriptores rer. germanic.). P. 104; Capitularia (Mon. Germ. histor.). T. II. P. 340; о фактической стороне дела см .: Parisot P. Le royaume de Lorraine sous les Carolingiens. 1899 (th. lettres Nancy). P. 345 et suiv. Намек, хотя и туманный, на чудеса, сопутствовавшие крещению Хлодвига, имеется в поддельной привилегии папы Хормисдаса, которую Хинкмар уже в 870 г . включил в свои «Capitula», направленные против Хинкмара Ланского (Р. L. Т. 126. Col. 338; ср.: Jaffe-Wattenbach. Regesta. № 866). О Хинкмаре см. в первую очередь две работы: Noorden C. van. Hinkmar, Erzbischoi von Reims. Bonn, 1863; Schrors H. Hinkmar, Erzbischof von Reims. Fribourg en В ., 1884; ср . также : Krusch В . Reimser-Remigius Falschungen // Neues Archiv. 1895. В . XX. S. 529 – 530; Lesne E. La hierarchie episcopale,.. depuis la reforme de saint Boniface jusqu' a la mort de Hincmar // Mem. et travaux publics par des professeurs des fac. catholiques de Lille . I. Lille et Paris, 1905. Здесь не место приводить исчерпывающую библиографию работ, посвященных Священному сосуду; заметим лишь, что, помимо сочинения: Chiflet. De ampula remensi. 1651 – всегда полезно бывает справиться с комментарием: Suysken // АА. SS. Oct., I. P. 83 – 89.

«Тот, кто высказывается первым, – писал в 1858 г . Ю. Вайцзеккер, – в подобных случаях вызывает наибольшие подозрения» (Hinkmar und Pseudo-Isidor // Zeitschr. fur die histor. Theologie. 1858. В. III. S. 417).

Об обвинениях, выдвинутых папой Николаем I, см.: Lesne. Hierarchie episcopale. P. 242, п. 3. Впрочем, на сей раз обвинение оказалось не слишком обоснованным. Однако на совести у Хинкмара остается много других знаменитых выдумок, как, например, поддельная булла папы Хормисдаса; ср. также факты, приводимые в изд.: Натре. Zum Streite Hinkmars mit Ebo von Reims // Neues Archiv. 1897. В . XXIII; Lesne. Hierarchie. P. 247, n. 3. Оценки , данные в работе : Krusch // Neues Archiv. В. XX . S. 564 – пристрастны и чересчур строги; пикантно, однако.видеть, как непримиримый противник г-на Круша, католический историк Годфруа Курт, гневно восклицает, что, «как бы ни старался г-н Круш убедить всех в обратном, он, Курт, никогда не ручался за достоверность писаний Хинкмара» (Etudes franques. 1919. Т. II. Р. 237); дело в том, что о «достоверности» в этом случае говорить вообще не приходится.

De ampulla Remensi. P. 70; ср. р. 68.

См. статьи «Colombe» и «Colombe eucharistique» в изд.: Cabrol. Dicdonnaire d'acrheologie chretienne. Из того факта, что в XVIII веке – а, возможно, и раньше – Священный сосуд хранился в Реймсе в ковчеге, имеющем форму голубки, разумеется, ровно ничего не следует, ибо этот ковчег мог быть изготовлен гораздо позже именно в память о легенде; см.: Lacatte-Joltrois. Recherches historiques sur la Sainte-Ampoule. Reims , 1825. P. 18 и литографию, открывающую эту книгу; о том, какую форму имел этот ковчег в пору возникновения легенды, мы можем только гадать. Во времена Хинкмара в Реймсе показывали верующим другой предмет, якобы принадлежавший святому Ремигию, – чашу с надписью метрическим стихом; см.: Vita Remigii. С. II. Р. 262. Г-н Лоран в интересной статье (Lament M. Le bapteme du Christ et la Sainte Ampoule // Bullet. Acad. royale archeologie de Belgique. 1922) замечает, что начиная с IX века на некоторых изображениях крещения Христа появляется новый элемент: голубка, держащая в клюве склянку. Г-н Лоран считает, что эта новая деталь, введенная в традиционную иконографию, восходит к реймсской легенде о Священном сосуде: получилось, что как бы рикошетом крещение Христа уподобили крещению Хлодвига. Можно, впрочем, предположить и обратное: образы сосуда и голубки были навеяны верующим или клирикам из Реймса произведениями искусства, изображающими крещение Спасителя. К несчастью, самое древнее письменное свидетельство о легенде и самое древнее изображение голубки со склянкой в клюве, летящей над Иорданом, – миниатюра слоновой кости IX века, – принадлежат примерно одной и той же эпохе; поэтому, если не будут открыты новые документы, вопрос о том, что именно было источником, а что объектом влияния, будет вечно оставаться открытым.

Перечень мест, где совершались коронации, и совершавших их прелатов см. в: Holtzmann R. Franzosische Verfassungsgeschichte. Munchen; Berlin, 1910. S. 114 – 119(751 – 1179), 180 (1223 – 1429), 312 (1461 – 1775). Буллу Урбана II см. в изд.: Jaffe-Wattenbach. Regesta. № 5415 (25 декабря 1089). О коронации Людовика VI: Luchaire A. Louis VI Ie Gros. № 57; о Генрихе IV см. ниже, с. 471. Следует заметить, что булла Урбана II наделяет также реймсских архиепископов исключительным правом возлагать этот венец на голову короля перед началом тех собраний, куда король, по обычаям того времени, должен являться в королевском венце.

Легенда, запечатленная, по-видимому, впервые в: Mowkes Ph. Chronique (Collect, des chroniques beiges), v. 24221 et suiv., а также в заметке, написанной почерком XIII века на одной из страниц рукописи, хранящейся в Национальной библиотеке (latin 13578); заметка эта опубликована в: Haureau. Notices etextraits de quelques manuscrits. 1891. Т. II. P. 272. Позже та же легенда встречается у Фруассара (II, § 173) и Этьенна из Конти (lat. 11730. Fol. 31 v°. Col. 1). Закономерен вопрос, нет ли намека на это верование уже в сочинении: Nicolas de Bray. Gesta Ludovici VIII // Hist. de France. XVII. P. 313, – где стих 58 безусловно испорчен.

Blondel R. Oratio historialis ( сочинено в 1449 г .). Cap. XLIII, 110 // CEuvres. Ed. A Heron (Soc. de 1'hist. de la Normandie ). T. I. P. 275; ср . франц . пер .: Ibid. Р . 461; Chassanaeus (Chasseneux) В . Catalogus gloriae mundi. In-4". Francfort, 1586 ( первое изд . – 1579). Pars V. Consideratio 30. P. 142.

Ceriziers R. de. Les heureux commencements de la France chrestienne. 1633. P. 188 – 189; Серизье, впрочем, отвергает как это, так и предыдущее верования.

См. слова Жана Голена ниже, в Приложении IV, с. 641. Елей, используемый для помазания королей, вызывал повсюду почтение, смешанное с ужасом; проявления этого чувства отчасти напоминают те запреты, которые этнографы связывают с понятием «табу»; см.: Legg. Coronation records. P. XXXIX. Во Франции, однако, чудесное происхождение мира породило особенно изощренные предписания богословов; так, Жан Голен доходит до утверждения, что король обязан уподобиться библейскому «назорею» (Книга Судей, 13, 5) – никогда не брить голову, над которой было совершено помазание, и всю жизнь носить на ней «убор» (см. ниже, с. 645).

La vie de Saint-Remi, poeme du XIIIe siecle, par Richier. Ed. W. N. Bolderston. In-12. London, 1912 (издание совершенно неисправное), v. 8145 et suiv. При Карле V Жан Голен, возможно, читавший «Житие» Ришье, два экземпляра которого имелись в королевской библиотеке (см.: Meyer P. Notices et Extraits des Manuscrits. XXV, 1. P. 117), употреблял сходные выражения; см. ниже. Приложение IV. С. 640, строка 2 и след.

При Старом порядке была создана обширная литература, посвященная истории геральдических лилий; для нас, в связи с темой нашей книги, особенный интерес представляют три сочинениия, или мемуара: Chifletius J'. J'. Lilium francicum. In-4 0 . Anvers, 1658; Sainte-Marthe. Traite historique des armes de France. In-12, 1683 (фрагмент о лилиях воспроизведен в кн.: Leber. Collect, des meilleures dissertations. XIII. P. 198 et suiv.); De Foncemagne. De 1'origine des armoiries en general, et en particulier celles de nos rois // Mem. Acad. Inscriptions. XX; Leber. XIII. P. 169 et suiv. Из новых работ см . примечания Мейера к его изданию : Debat des heraults d'armes de France et d'Angleterre (Soc. anc. Textes). 1877, §34 ( французская реплика ), § 30 ( английская реплика ), и особенно : Prinet M. Les variations du nombre des fleurs de Us dans les armes de France // Bullet, monumental. 1911. Т . LXXV. P. 482 et suiv. Брошюра : Malderghem J. van. Les fleurs de lis de 1'ancienne monarchie francaise. 1894 (extr. des Annales de la soc. d'Archeologie de Bruxelles. VIII) обходит стороной легенду, интересующую нас в данном случае. Мемуар: Renand. Origine des fleurs de Us dans les armoiries royales de France // Annales de la Soc. histor. et archeolog. de Chateau-Thierry. 1890. P. 145 – принадлежит к числу тех, название которых следует упоминать лишь для того, чтобы порекомендовать ученым не тратить время на их чтение.

Delisle L. Catalogue des actes de Philippe-Auguste. Introduction. P. LXXXIX.

De principis instructione. Dist. III. Cap. XXX. Ed. Rolls Series. T. VIII. P. 320 – 321. О вельфовских львах и об Отгоне IV, потерпевшем поражение при Бувине , см ., в частности : Gritzner E. Symbole und Wappen des alten deutschen Reiches (Leipziger Studien aus dem Gebiete der Geschichte. VIII,3).S.49.

Le chapel. Ed. Piaget // Romania. 1898. T. XXVII; «Le Diet» до сих пор не издан; я работал с рукописью из Национальной библиотеки (ms ladn 4120. Fol. 148); ср.: Prinet. Loc. cit P. 482.

Разумеется, на самом деле клич этот возник гораздо раньше XIV столетия; впервые он засвидетельствован в форме Монжуа (Meum Gaudium) Ордериком Виталем в 1119 г .: XII, 12 (Ed. Prevost. Soc. de 1'hist. de France. IV. P. 341). Происхождение его, впрочем, остается неясным.

Bibl. Nat. ms. latin 14663. Fol. 35 – 36 v°. Рукопись представляет собою сборник различных исторических текстов, написанных разной рукой и собранных воедино в середине XIV века, вероятно в аббатстве СенВиктор (Fol. 13 – 14); отрывки из предисловия Рауля де Преля к «Граду Божию» соседствуют здесь с нашей поэмой (Fol. 38 et v°). О том, что поэма написана в Жуайенвале, свидетельствуют многочисленные пассажи из самого текста, и особенно начало последнего катрена: «Zeiator tocuis boni fundavit Bartholomeus – locum quo sumus coloni...» (Суровый ревнитель добра, Бартелеми основал место, коего мы все насельники. – лат.) . О Монжуа близ Конфлана см.: Lebeuf, abbe. Histoire de la ville et de tout Ie diocese de Paris. Ed. F. Bournon. 1883. Т. II. P. 87. О всех прочих Монжуа см. особенно: Batidoin Ad. Montjoie Saint-Denis // Mem. Acad. Sciences Toulouse. 7е serie. T. V. P. 157 et suiv. Соблазнительно попытаться объяснить локализацию легенды о лилиях в Жуайенвале обстоятельствами сугубо иконографическими: данное истолкование было первоначально связано с гербом аббатства, на котором – возможно, по специальному королевскому разрешению – были изображены лилии. Однако для сообщения этой гипотезе некоторого правдоподобия следовало бы доказать, что герб аббатства был таков уже в ту пору, когда появились первые свидетельства существования интересующей нас легенды. Нынешний уровень наших познаний этого не позволяет. Известно, что лилии были изображены на малой печати аббатства в 1364 г .; однако на печати монастыря в 1245 г . их не было (Douet d'Arcq. Collection de sceaux. III. № 8776, 8250).

Ed. de 1531. Fol. a IIII; король, враждующий с Хлодвигом, носит здесь имя Каудата (намек на народное предание, награждавшее англичан хвостом: caudad Anglici?). См.: Guillebert de Metz. Ed. Leroux de Lincy. P. 149.

О Голене см. ниже, Приложение IV, с. 643 (ср., однако, примечание 1007); Этьенн де Конти: latin 11730. Fol. 31 v°. Col. 2 (рассказ, разработанный во всех подробностях, где описано явление ангела святому Дионисию: «in castro quod gallice vocatur Montjoie, quod castrum distat a civitate Parisiensi per sex leucas vel circiter» <B лагере, что зовется на галльском наречии Монжуа и отстоит от города Парижа на шесть галльских миль или около того. – лат.); Gerson (?). Carmen optativum ut Lilia crescant. Opera. Ed. de 1606. Pars II. Col. 768; Barthelemi I'Anglais. Le Proprietaire des choses. Trad. par Jean Corbechon. Ed. de Lyon. Folio. Vers 1485 (Biblioth. de la Sorbonne ). Livre XVII. Cap. CX; интересующий нас фрагмент , разумеется , представляет собою позднейшую вставку ; ср .: Langlois Ch. V. La con naissance de la nature et du monde au moyen age. In-12. 1911. P. 122, n. 3 (в заметке г-на Ланглуа о Варфоломее Английском читатель найдет библиографию работ, посвященных Жану Корбешону); Songe du Verger. I, с. LXXXVI; ср.: с. XXXVI (Brunei. Traitez. P. 82, 31); латинский текст: I, с. CLXXIII (Goldast. I. P. 129). О заметках на полях рукописи Жана Голена, которые, вероятнее всего, сделаны не рукою Карла V, но, возможно, написаны под его диктовку, см. ниже, с. 639.

Fauchet С . Origines des chevaliers, armoiries et heraux. Livre I, chap. II // CEeuvres. In-4 0 . 1610. P. 513 r° – 513 v°. Иконографическая гипотеза повторена в изд.: Sainte-Marthe, Leber. Loc. cit. P. 200.

Brotanek R. Die englischen Maskenspiele // Wiener Beitrage zur englischen Philologie. 1902. В. XV. S. 317 folg.; ср.: S. 12 (жуайенвальский отшельник; жабы).

Brit. Mus. Add. mss. 18850; ср .: Warner G. F. Illuminated manuscriptis in the British Museum . 3^ Series. 1903.

Ковер с изображением легенды о геральдических лилиях упомянут Жаном де Эненом в его описании свадьбы Карла Смелого и Маргариты Иоркской: Les Memoires de Messire Jean , seigneur de Haynin . Ed. R. Chalon (Soc. bibliophiles beiges). Mons . 1842. Т . I. P. 108. Шифле (Chiflet. LUium francicum. P. 32) воспроизвел в виде гравюры фрагмент другого ковра (находившегося во времена Шифле в Брюссельском Дворце), на котором Хлодвиг уезжает на войну против аламанов, причем на знамени его видны три жабы; рисунок пером, по которому была сделана гравюра, хранится в антверпенском музее Плантена (№ 56); сделан он И. ван Верденом. См. также ниже раздел «Дополнения и исправления», с. 659.

В исключительных случаях появление геральдических лилий связывали с Карлом Великим, которому якобы принес их ангел, спустившийся с небес. В таком виде эта легенда рассказана Николасом Аптоном (Upton), английским писателем, участвовавшим в 1428 г . в осаде Орлеана: De studio militari. Lib. III. In-4 0 . London, 1654. P. 109; см. также: Magistri Johannis de Bado Aureo tractatus de armis – это сочинение было издано одновременно с сочинением Антона и под одной обложкой с ним; издатель, Е. Bissaeus, полагает, что оно написано также Антоном, но под псевдонимом. Этот вариант предания, кажется, не имел большого успеха. Аптон ссылается на Фруассара, у которого, впрочем, мне ничего подобного найти не удалось.

Об орифламме до сих пор не написано ничего лучше, чем труд Дю Канжа «О хоругви Сен-Дени и об орифламме» (Glossarium. Ed. Henschel. VII. Р. 71 sq.). Современная литература скорее обильна, чем полезна; см., однако: Desjardins G. Recherches sur les drapeaux francais. 1874. P. 1 – 13, 126 – 129. Разумеется, меня в данном случае интересует только легендарная сторона истории орифламмы.

Диплом Людовика VI аббатству Сен-Дени (1124): Tardif J. Monuments historiques. № 391 (Luchcdre. Louis VI. № 348); Suger. Vie de Louis Ie Gros. Ed. A. Moulinier (Collect, de textes pour servir a 1'etude... de 1'histoire). C. XXVI. P. 102. О церковных хоругвях см . любопытный текст : Miracles de Saint-Benok. V, 2. Ed. Е . de Certain (Soc. de 1'hist. de France). P. 193 (n поводу беррийского ополчения).

Эта точка зрения высказана в: Guiart G. Branche des royaux lignages // Buchon. Collection des chroniques. VII, v. 1151 et suiv. (год 1190). Следует заметить, что, по Гиару, короли Франции должны поднимать орифламму только в тех случаях, когда отправляются на войну «с турками или язычниками» или же с «проклятыми лжехристианами»; во всех других войнах им следует пользоваться знаменем, сделанным по образцу орифламмы, но ни в коем случае не подлинной орифламмой (стих 1180 и след.). В самом деле, в Сен-Дени во времена Рауля де Преля (предисловие к «Граду Божию» – Ed. de 1531. Fol. a II) имелись два похожих знамени, «из коих одно именовали знаменем Карла Великого... его-то и называют истинной орифламмой». Ср. также мнение Жана Голена (ниже, с. 647), согласно которому для каждой новой военной кампании короли приказывали изготовить новую псевдоорифламму. Слова «cendal rouge» (красный шелк) взяты мною из Гиара.

Стих 3093 и след.; ср. комментарий Ж. Бедье: Bedier J. Legendes epiques. 1908. Т. II. Р. 229 et suiv. О мозаике см.: Lauer Ph. Le Palais de Latran. Gr. in-4°. 1911 (these lettres Paris). P. 105 et suiv. Об орифламме, обычно воспринимаемой как signum regis Karolis, vexillum Karoli Magni (знак короля Карла; знамя Карла Великого) см.: Gervais de Cantebury. Chronica (Rolls Series). I. P. 309, a . 1184; Richer de Senones. Gesta Senoniensis eccl. III. C. 15 // Monum. Germ. SS. XXV. P. 295.

Предисловие Рауля де Преля к «Граду Божию» – Ed. de 1531. Fol. a III v°; ср .: Gwllebert de Metz. Ed. Leroux de Lincy. P. 149 – 150. Лансло (Lancelot. Memoire sur la vie et les ouvrages de Raoul de Presles // Memoires Acad. Inscriptions. 1740. Т. XIII. P. 627) ссылается на сочиненную Раулем «Речь об орифламме», мне неизвестную; происхождение орифламмы в ней также связывалось с Карлом Великим, которому ее, насколько можно понять, вручил святой Дионисий (Loc. cit. P. 629). Мнение Жана Голена см. ниже, в Приложении IV, с. 645. Формирование легенды об орифламме совпадает с введением в церемониал коронации благословения этого знамени; этот литургический текст впервые, насколько мне известно, появляется в Санском служебнике (Martene. De andquis Ecclesiae ridbus. In-4 0 . Rouen, 1702. Т. III. P. 221), а затем в «Коронационной книге Карла V Французского» (Coronadon book of Charles V of France. Ed. Dewick. P. 50), в рукописи, хранящейся в Британском музее (Add. ms. 32097) и созданной также во времена Карла V (цит. в: Chevalier Ul. Bibl. liturgique. VII. P. XXXII, n. 2), а также у Жана Голена (см. ниже, с. 645); см. миниатюру, воспроизведенную в кн.: Montfaucon. Monuments de la monarchie francaise. III. PI. Ill, миниатюру из «Coronadon Book» (PI. 38) и миниатюру из рукописи, содержащей сочинение Жана Голена (Bibl. Nat, ms. franc. 437), – см. ниже, примеч. 1010.

См., например, трактат «О правах Короны», сочиненный в 1459 или 1460 гг. (см. о нем следующее примечание); см. также «Спор героль- дов французского и английского», сочиненный между 1453 и 1461 гг.: Ed. L. Pannier et P. Meyer (Soc. des anc. textes). 1877.§ 34. P. 12. Вполне вероятно, что та же теория стоит за довольно туманными рассуждениями послов Карла VII, отправленных к Пию II (см. следующее примечание). См. также из более поздних сочинений: Gaguin R. Rerum gallicarum Annales. Ub. I. Cap. 3. Ed. de 1527. Francfort. P. 8. Подобное смешение разных вариантов предания действовало и в обратном направлении, вследствие чего изобретение герба с лилиями порой приписывали Карлу Великому; см. выше, примеч. 410.

 

D'Achery. Spicilegium. Fol. 1723. III. P. 821. Col. 2; ср. о геральдических лилиях речь, которую держали перед папой посланцы Людовика XI, в изд.: De Maulde. La diplomatic au temps de Machiavel. P. 60, n. 2. «Герб стремя лилиями, орифламма и Священный сосуд» – три дара, врученные Господом Хлодвигу, – упомянуты также в маленьком трактате «Права французской Короны» (сочиненном в 1459 или 1460 г .), который хотя и представляет собой просто перевод, но в некоторых отношениях существенно отличается от оригинала – «Oratio historialis» (Слово историческое. – лат.) Робера Блонделя; латинский текст гораздо менее определенен: «celesda regni insignia et ampulam» (небесные королевские инсигнии и сосуд. – даст.) (О Euvres de Robert Blondel . Ed. A. Heron. P. 402, 232).

Ordo du sacre dit de Louis VIII. Ed. H. Schreuer. Ueber altfranzosische Kronungsordnungen. S. 39: «Regem qui solus inter universes Reges terrae hoc glorioso praefulget Privilegio, ut oleo coelitus misso singulariter inungatur».

Chron. majora. Ed. Luard (Rolls Series). T. V. P. 480, a . 1254: «Dominus rex Francorum, qui terrestrium rex regum est, turn propter ejus caelestem inunctionem, turn propter sui potestatem et milidae eminentiam» ( Государь король франков , король королей земных как через небесное помазание , так и силою собственной власти и преимуществом воинства . – лат .); Ibid. Р . 606 (1257): «Archiepiscopus Remensis qui regem Francorum caelesti consecrat crismate, quapropter rex Francorum regum censetur dignissimus» ( Архиепископ Реймсский совершает святое помазание миром над королем франков , посему и считают короля франков перед всеми королями достойнейшим . – лат .). Выше мы уже видели, как восхвалял помазание французских королей Толомео Луккский.

Дальнейшее изложено по булле Иоанна XXII, данной в Авиньоне 4 июня 1318 г .; самый полный ее текст приведен в изд.: Legg L. G. W. English Coronation Records. № X. Г-н Легг, однако, напрасно считает эту буллу неизданной; значительная ее часть опубликована в изд.: BaraniusRaynaldus. Annales. Joann. XXII. An 4. № 20. Доминиканец, посланный к папе английским королем, назван в булле просто «fratris N., ordinis predicatorum nostri penitentarii» (брат Н., исповедник нашего ордена доминиканцев. – лат.}; этим «братом Н.», вне всякого сомнения, был Николай из Стреттона, бывший провинциал Англии, а с 22 февраля 1313 г . исповедник Винчестерского диоцеза; см.: Palmer С. F. R. Fasti ordinis fratrum praedicatorum //Archaelogical Journal. 1878. T. XXXV. P. 147.

Г-н Керн (Кет F. Gottesgnadentum. S. 118, п. 214) пишет по поводу буллы Иоанна XXII: «Таким образом, помышляли в первую очередь не о воздействии на общественное мнение, но о совершенно реальном магическом действии елея вследствие физической процедуры помазания». С тем, что Эдуард II верил в возможность подобного «магического» воздействия, согласиться можно; однако из самого отказа папы следует, судя по всему, что король мечтал о пышной публичной церемонии, способной подействовать на «общественное мнение». О тоне, в каком папа обычно обращался к светским владыкам, см.: Valois N. Histoire litteraire. Т. XXXIV. Р. 481

Можно задаться вопросом, не хотел ли Эдуард II и в этом отношении сделаться подражателем Капетингов? Насколько я могу судить, именно в его царствование впервые появляется упоминание о ежегодной «дани», которую английские короли платили мощам святого Фомы Кентерберийского (контрольные ведомости двора, 8 июня – 31 января 9го года царствования: Е. А. 376, 7. Fol. 5 v°; Йоркский ордонанс от июня 1323 г . в изд.: Tout. The place of the reign ofEdw. II. P. 317; см. о следующих царствованиях: Liber Niger Domus Regis Edw. IV. P. 23; Farquhar. Royal Charities. I. P. 85); не была ли эта дань простым подражанием той, какую французские короли платили святому Дионисию – по всей вероятности, в качестве вассалов аббатства, следовательно – начиная с царствований Филиппа I или Людовика VI? См. о французских обычаях в этой области: Delaborde H. F. Pourquoi Saint Louis faisait acte de servage a Saint Denis // Bullet, soc. antiqu. 1897. P. 254 – 257; см. также поддельный диплом Карла Великого (Monum. Germ., Dipl. Karol. № 286), на который г-н Делаборд, кажется, не обратил особенного внимания, хотя он Представляет собою древнейшее из всех свидетельств об этом любопытном обряде, какими мы располагаем; мне удалось познакомиться лишь с первой частью посвященной этому диплому статьи Макса Бюхнера (Мах Buchner), которая в настоящее время печатается в «Histor. Jahrbuch» (1922.B.XLII.S. 12folg.).

О коронации Генриха IV см.: Ramsay ]. H. Lancaster and York. Oxford , 1892. Т. I. P. 4 – 5 (и примеч.). Официальная версия, распространявшаяся королевским правительством, была запечатлена со множеством подробностей в: Annales Henrici Quarti Regis Angliae. Ed. H. T. Riley, a также в : Chronica monasterii S. Albani: Johannis de Trokelowe... Chronica et Annales (Rolls Series). P. 297 sq. Воспроизведенная в «Annales» «грамотка» святого Фомы, которую якобы нашли вместе с сосудом, была воспроизведена также и во Франции Монахом из Сен-Дени: Ed. L. Bellaguet (Doc. ined.). T. II. P. 726; Легг (Legg. Coronation Records. № XV) опубликовал ее, со своей стороны, по двум рукописям Бодлеянской библиотеки (Ashmol. 59; 1393), датирующимся XV веком. См. также: Eulogium Historiarum. Ed. F. S. Haydon (Rolls Series). T. III. P. 380; Thomas de Walsingham. Historia anglicana. Ed. H. T. Riley (Rolls Series). T. II. P. 239. Деталь, не представляющая большой важности: в новом варианте церковь в Пуатье, где долгое время хранился сосуд, посвящена уже не святому Георгию, а святому Григорию. Жан Буше (BouchetJ. Annales d'Aquitaine. Ed. de 1644. Poitiers. In-4 0 . P. 146) не только рассказывает историю елея святого Фомы, но даже сообщает имя того монаха из монастыря Святого Киприана в Пуатье, которому святой вручил сосуд: его звали Вавилонием!

Wooley. Coronation rites. P. 173. Ср .: Fortescue. De titulo Edwardi comids Marchie. Ed. Clermont. Cap. X. P. 70*.

Самый древний текст о библейском происхождении камня из Скона – это, кажется: Rishanger. Chronica. Ed. H. Т . Riley (Rolls Series). P. 135, a . 1292; см . также : Р . 263 (1296). По утверждению монаха из Мэлмсбери (?), написавшего « Житие Эдуарда II» (Chronicles of the reigns of Edward I and Edward II. Ed. Stubbs. Rolls Series. T. II. P. 277), в Шотландию ее привезла Скотия, дочь Фараона. См.: Skene W. F. The coronation stone. Edimbourg, 1869. О камне из Тары – или Lia Fa'il – см.: RhysJ. Lecture on the origin and growth of religion as illustrated by Celtic Heathendom. London; Edimbourg, 1888. P. 205 – 207; Loth. Comptes rendus Acad. Inscriptions. 1917. P. 28. Я рассматриваю в этом обзоре лишь историю тех легенд, которые касаются французской и английской королевской власти; о карбункулах в короне германской империи и о связанных с ними чудесных преданиях см.: Burdock К. Walter von der Vogelweide. Leipzig, 1900. S. 253 folg., 315 folg.; см. также весьма рискованную работу: Hampers F. Der Waise // Histor. Jahrbuch. 1919. В. XXXIX. S. 432 – 486

См .: Giraud de Cambrie. De principis insdtudone. Dist. I. Cap. XX; Dist. III. Cap. XXX. Ed. Rolls Series. VIII. P. 141, 319; см. также в более поздний период весьма характерные насмешки немецкого духовенства, сочинившего – по-видимому, в царствование Филиппа III – «Nodda Saeculi» (Мирская слава. – лат.) (Ed. Wilhelm. Mitteil. des Insdtut fur ostereichische Geschichtsforschung. 1898. В . XIX. S. 667).

Histor. de France. T. XXIII. P. 127, v. 100.

См. ниже, Приложение IV, с. 640, строки 22 – 23; ср. там же, строки 31 – 32 и с. 644, строка 22.

Histoire Litteraire. Т . XXX. Р . 453: «Ex illustri prosapia oriundo domino Philippo»; P. 490: «Magnifico principi, suo domino speciali, domino Roberto». Wenck. Philipp der Schone. S. 5, n. 2: «Ex regia ac sancdssima prosapia riundo, suo domino speciali, domino Philippo».

Ed . Bolderston , v . 46 etsuiv .; текст уже опубликованный в: Notices et extraits . Т . XXXV, 1. P. 1 18: «Et ce doit donner remenbrance – As Francois d'anmer la coronne – Dont sor teil onci'on coronne – Sains Remis son fil et son roi – ... Autresi doitestre aouree – Corn nus haus corsains par raison; – Et qui por si juste occoison – Morroit corn por li garder, – Au droit Dieu dire et esgarder – Croije qu'il devrait estre saus, – S'il n'estoit en creance faus, – u de teil pechie entechies – Qu'il fustja a dannerjugies».

Actes du concile de Limoges // Migne. P. L. T. 142. Col. 1400: слова эти епископ обращает к рыцарю, который по приказу герцога Санчо Гасконского и под страхом смерти убил своего сеньора: «Debueras pro senore tuo mortem suscipere, antequam illi manus aliquo modo inferres; et martyr Dei pro tali fide fieres» (Ты за сеньора своего должен был бы смерть принять, вместо того чтобы силу какую против него употребить, и сделался бы мучеником за такую верность. – лат.); см.: FlachJ. Les origines de 1'ancienne France . T. III. P. 58, n. 3. – Li romans de Garin Ie Loherain. Ed. P. Paris (Romans des douze pairs de France. III). T. II. P. 88: «Crois font sor aus, qu'il erent droit martir, – Por lor seignor orent este ocis». Само собой разумеется, что в этом отношении следует различать разные виды «жест»: в одних главенствует уважение к личной преданности, сочетающееся, впрочем, с использованием в качестве литературного мотива принципов вассальной морали, другие – наиболее выразительным примером которых является «Песнь о Роланде», – проникнуты чувствами достаточно сложными, в основном теми, какие одушевляли участников крестовых походов, но также и преданностью монархии и нации, отчасти навеянной книжными впечатлениями – в самом выражении «милая Франция» можно расслышать реминисценцию из Вергилия – но от этого, насколько можно судить, ничуть не менее искренними; следует к тому же отметить, что Роланд – в такой же степени вассал Карла Великого, в какой и его подданный: см. стих 1010 и след. Все это проблемы столь деликатные, что мы здесь лишь обозначаем их существование, с тем чтобы рассмотреть их более подробно в другом месте.

La monarchie constitudonnelle en France; Reforme intellectuelle et morale. P. 251 – 252. Ренан, впрочем, сильно преувеличивает исключительность французской монархии в этом отношении; во Франции имелось гораздо больше легенд, а потому культ монархии был развит сильнее, однако вера в сакральный характер королевской власти была в Средние века распространена повсеместно.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история











 





Наверх

sitemap:
Все права на книги принадлежат их авторам. Если Вы автор той или иной книги и не желаете, чтобы книга была опубликована на этом сайте, сообщите нам.